Страница:
Тут Игорь рассмотрел хозяйку получше. Платок она сняла и оказалась примерно сорокалетней, очень миловидной женщиной, с круглым добрым лицом, русским, «домашним», ничуть не соответствующим её строгому, даже суровому тону.
Помолчали с минуту, разглядывая друг друга.
– Ну и что? – спросила женщина.
Странноватый вопрос. Даже профессор опешил. Замекал:
– М-ме, да-а… ничего, собственно… Нам бы приюту…
– Ну, вот вам приют. Гришу давно видели?
– Вечером расстались.
– Он придёт?
Старик взглянул на Игоря: вступай в разговор, ты с Пеликаном секретничал.
– Придёт, – сказал Игорь.
Пеликан ему о том впрямую не сообщал, но Игорь был уверен: объявится, раз задумал что-то, включил в свою игру Игоря с профессором.
– Когда? – Женщина допрашивала их со строгостью шефа жандармов.
Игорь озлился и сам спросил:
– Вы, случайно, в третьем отделении не служили?
Старик Леднёв хрюкнул, ладошкой загородился, а женщина улыбнулась и ещё более расцвела, раскрылась: улыбка у неё светлой оказалась – опять-таки вопреки тону.
– Не служила, – продолжала улыбаться. – Как звать-то, гости нежданные?
Леднёв вскочил, шаркнул растоптанным башмаком.
– Профессор Московского университета Леднёв Павел Николаевич, к вашим услугам. А этот вьюнош, не по летам наглый, зовётся Игорем, фамилия – Бородин.
– Меня будете звать Софьей Демидовной. Да Гриша говорил, наверно?
Игорь кивнул.
– Обедать станете?
– Всенепременно, милая Софья Демидовна, – разливался старик Леднёв, – если плеснёте нам малую толику, не пожалеете для калик перехожих…
Протянула:
– Кали-и-ики… Идите мойтесь. Полотенце – на подзеркальнике в прихожей, умывальник во дворе.
А куда идут? откуда? почему пешком? да какие дела у них с Гришей Пеликаном? – ни о чём не спросила. Видно, рассудила: захотят – сами скажут.
На столе были огурчики малосольные, крепкие, лук зелёный, несколько помидорин на блюдечке и дымящийся суп, в котором плавали морковь, капуста, картошка. И всё это – на красивых фарфоровых тарелках, бледно-розовых, с махонькими голубыми незабудками. Игорь изо всех сил сдерживался, чтобы не перевернуть одну – заглянуть, есть ли там скрещённые мечи?
– Извините, что скудно.
– Что вы, дорогая Софья Демидовна! – вскричал Леднёв, от избытка чувств разбрызгивая суп из ложки. Хорошо, что в тарелку, а не на скатерть… – Пир, просто пир лукуллов!..
– Ну уж и лукуллов… – усмехнулась хозяина и вдруг спросила кого-то позади Игоря: – Что так поздно?
Игорь обернулся. В дверях стояла тоненькая девушка, почти девочка, в длинном коричневом платье с глухим воротом. В руках она держала огромный – как уместился только? – букет разноцветных астр.
– Простите, тётя, задумалась, о времени забыла… – И с изумлением оглядела гостей, – Приятного аппетита.
– Спасибо, – машинально ответил Игорь. Он, на отрываясь, смотрел на девушку. Мистика, конечно, но она удивительно походила на Настю.
– Моя племянница, – представила её Софья Демидовна. – Зовут Лидой. А это, Лидочка, друзья дяди Гриши. Павел Николаевич и Игорь… Ты голодна? Садись к столу. – И пододвинула ей стул.
9
10
11
Помолчали с минуту, разглядывая друг друга.
– Ну и что? – спросила женщина.
Странноватый вопрос. Даже профессор опешил. Замекал:
– М-ме, да-а… ничего, собственно… Нам бы приюту…
– Ну, вот вам приют. Гришу давно видели?
– Вечером расстались.
– Он придёт?
Старик взглянул на Игоря: вступай в разговор, ты с Пеликаном секретничал.
– Придёт, – сказал Игорь.
Пеликан ему о том впрямую не сообщал, но Игорь был уверен: объявится, раз задумал что-то, включил в свою игру Игоря с профессором.
– Когда? – Женщина допрашивала их со строгостью шефа жандармов.
Игорь озлился и сам спросил:
– Вы, случайно, в третьем отделении не служили?
Старик Леднёв хрюкнул, ладошкой загородился, а женщина улыбнулась и ещё более расцвела, раскрылась: улыбка у неё светлой оказалась – опять-таки вопреки тону.
– Не служила, – продолжала улыбаться. – Как звать-то, гости нежданные?
Леднёв вскочил, шаркнул растоптанным башмаком.
– Профессор Московского университета Леднёв Павел Николаевич, к вашим услугам. А этот вьюнош, не по летам наглый, зовётся Игорем, фамилия – Бородин.
– Меня будете звать Софьей Демидовной. Да Гриша говорил, наверно?
Игорь кивнул.
– Обедать станете?
– Всенепременно, милая Софья Демидовна, – разливался старик Леднёв, – если плеснёте нам малую толику, не пожалеете для калик перехожих…
Протянула:
– Кали-и-ики… Идите мойтесь. Полотенце – на подзеркальнике в прихожей, умывальник во дворе.
А куда идут? откуда? почему пешком? да какие дела у них с Гришей Пеликаном? – ни о чём не спросила. Видно, рассудила: захотят – сами скажут.
На столе были огурчики малосольные, крепкие, лук зелёный, несколько помидорин на блюдечке и дымящийся суп, в котором плавали морковь, капуста, картошка. И всё это – на красивых фарфоровых тарелках, бледно-розовых, с махонькими голубыми незабудками. Игорь изо всех сил сдерживался, чтобы не перевернуть одну – заглянуть, есть ли там скрещённые мечи?
– Извините, что скудно.
– Что вы, дорогая Софья Демидовна! – вскричал Леднёв, от избытка чувств разбрызгивая суп из ложки. Хорошо, что в тарелку, а не на скатерть… – Пир, просто пир лукуллов!..
– Ну уж и лукуллов… – усмехнулась хозяина и вдруг спросила кого-то позади Игоря: – Что так поздно?
Игорь обернулся. В дверях стояла тоненькая девушка, почти девочка, в длинном коричневом платье с глухим воротом. В руках она держала огромный – как уместился только? – букет разноцветных астр.
– Простите, тётя, задумалась, о времени забыла… – И с изумлением оглядела гостей, – Приятного аппетита.
– Спасибо, – машинально ответил Игорь. Он, на отрываясь, смотрел на девушку. Мистика, конечно, но она удивительно походила на Настю.
– Моя племянница, – представила её Софья Демидовна. – Зовут Лидой. А это, Лидочка, друзья дяди Гриши. Павел Николаевич и Игорь… Ты голодна? Садись к столу. – И пододвинула ей стул.
9
После несытного, но элегантного обеда Игорь, поблагодарив, вышел во двор, сел на крыльцо, на ступеньку. Было над чем задуматься, от чего прийти в замешательство. Пеликан ни слова не сказал о племяннице Лиде, явной гимназисточке, барышне-эмансипе. Это придавало остановке в городе совсем иной вкус: сладко пахло приключением.
– Вам так удобно?
Поднял голову: она. Стоит, смотрит сверху вниз, улыбается. Нет, конечно, не похожа она на Настю, Настя куда лучше, решил Игорь и встал.
– Ваша тётя приказала дышать воздухом.
– Тётя любит приказывать, но она очень добра и мягкосердечна.
– Я так и подумал, – галантно сказал Игорь. Лида спустилась с крыльца, медленно пошла по дорожке. Игорь последовал за ней, примечая около ворот скамеечку. Над ней нависали длинные стебли золотых шаров, холодных осенних цветов – без запаха, без души.
Лида аккуратно – платье бы не помять – присела на скамейку, на самый край, разрешающе кивнула Игорю. Тот, внутренне усмехаясь – церемоний-то сколько! – сел рядом.
– Вы правда от дяди Гриши?
– Конечно. Он вам привет передавал, – соврал Игорь, чтобы поддержать беседу.
– Спасибо, – серьёзно сказала Лида. – Как он себя чувствует?
– Здоров.
– Он такой смешной!
Ничего себе определение для Пеликана…
– Вы находите?
– Он всё время шутит. Как-то ко мне девочки пришли из класса, так он нас весь вечер развлекал. Я вам скажу по секрету: в него две девочки даже влюбились.
Интересно: она и впрямь такая инфантильная или притворяется? Её ровесницы у Игоря в классе – та же Наталья, например, – куда взрослее… Да, кстати, а сколько ей лет? Так прямо не спросишь, неудобно, ещё чего доброго обидится…
– Вы в гимназии учитесь?
– До сих пор училась. В женской гимназии на Лялином спуске. А теперь не знаю. Мы туда ходили, а она закрыта. И неизвестно: откроют или нет. Всё-таки война…
– Всё-таки?
– У нас в городе тихо. Стреляют редко, только в последние дни стали чаще. Но это там, в центре…
В центре – значит, не у нас. Значит, мимо, никакой войны на нашей улице нет. Хорошо рассуждает.
– А в каком вы классе?
– В восьмой перешла.
Быть того не может! Что ж, ей четырнадцать всего?.. Вспомнил: у них классы не соответствуют современным. В гимназии, кажется, учились восемь лет, а до того – приготовительное училище. Сложная система… Представил, как они сидят – со стороны. Чинно, прилично. Ещё бы горсть семечек…
– А не пройтись ли нам в центр?
Хорошо, что не сказал «прошвырнуться»…
– Я не знаю, надо спросить у тёти Сони. Подождите, я сейчас.
Побежала к дому. Всё-таки длинное платье сдерживает, дисциплинирует. Наташка в своих джинсах сейчас отмахала бы до крыльца в четыре прыжка и не прикидывала бы: женственно это или нет… А может, зря он о Лиде так думает: инфантильная, чуть ли не дурочка? Зря, зря. Иное воспитание, против него не попрёшь. У них в гимназии классные дамы зверствуют. На переменках девицы, небось, парами ходят, учат их, что девушка должна быть скромной, застенчивой, политикой не интересоваться, – это дело мужское, грубое, грязное…. Лида ещё ничего, молодец. Разговаривает – не жеманится. Её педагогессы, увидев идиллическую картину «Он и она на скамейке», за головы схватились бы: как так, сама к мужчине подошла, сама заговорила?! Ах, какой позор, какой моветон!.. Лида бежит. Сияет.
– Тётя Соня сказала – можно. Только недолго.
– Мы недолго.
Пошли, как братик с сестричкой. Иванушка с Алёнушкой. Только за руки не держались. С Губернаторской свернули на Польскую – Игорь прочитал табличку на угловом доме. Такая же тоскливая, как Губернаторская. Игорь довольно живо представлял себе старую Москву: отец собирал московские карты, планы, путеводители, открытки, любил подолгу – по определению мамы – «мусолить» их и Игоря к тому привлекал. Но маленький провинциальный городок начала века Игорь видел впервые. Зрелище, надо сказать, не вдохновляющее. Улица грязная, ветер кружит по мостовой какие-то бумажки, папиросную коробку, обрывки газет, первые облетевшие листья. Ну это понятно: дворников мало осталось – «всё-таки война», если использовать Лидино выражение, а до того ещё были и первая мировая и революция: столько потрясений для простых работников метлы. Булыжная мостовая – неширокая, впору только двум экипажам разъехаться, но прочная, если впоследствии асфальтом не зальют, сто лет простоит, ни один булыжник из выскочит.
Дома на Польской улице маленькие: больше двух этажей ни в одном нет. Архитектура без излишеств: стена дома, стена забора, стена дома, стена забора, в заборах – калитки, над калитками– деревянные венцы. Где с резьбой, где без оной.
С Польской вышли на улицу с пышным, именем – «Трёхсотлетия дома Романовых».
– Наша центральная, – сказала Лида.
Оно и видно. Магазинов полно. Игорь вертел головой, стараясь ничего не пропустить. Лида удивлённо спросила:
– Вам нравится?
Есть чему удивиться: москвич, а в восторге от провинциальной торговлишки. Кое-как выкрутился:
– Мы с Павлом Николаевичем так давно в города не заходили, что мне всё внове кажется.
Игорь жадно читал вывески. Про себя, конечно. «Скобяные товары бр. Кустовых». «Булочная О. П. Тарутина». «Головные уборы. Парижские модели. Только у нас». «Книжная торговля отца и сына Вапецких». Вот куда бы зайти, порыться в книгах. Сколько там сокровищ для библиофила… Нельзя. Даже если бы деньги были – а их, увы, ни копья! – и то ничего не купишь: не перенести из времени во время… «Кинотеатр «Одеон». Сегодня и ежедневно: жгучая драма из жизни полусвета. С участием Веры Холодной и Ивана Мозжухина».
– Вы смотрели?
– Что?.. А-а, кино… Нет, не пришлось.
– А я два раза смотрела. Так захватывающе…
Позвольте усомниться. Показать бы девушке Лиде самый примитивный широкоформатный фильм – какой бы эффект был?
– Воображаю, что сказала бы Анна Карловна, если бы увидела нас сейчас… – Лида засмеялась, видимо, представив себе неведомую Анну Карловну.
– Кто такая Анна Карловна?
– Наша классная дама. – Помолчала, явно борясь с собой, добавила: – Индюшка надутая… – И быстренько взглянула на Игоря: как он реагирует? Не шокирован ли?
Игорь был, скорее, обрадован, а никак не шокирован. Живая нормальная девушка. Симпатичная, весёлая. Ну до чего ж её воспитанием добили – слово в простоте боится сказать.
– Да ещё и дура, наверно. – Игорь злорадно довернул гайку.
Засмеялась.
– Ой, верно! Дура дурой.
Так-то лучше. Совсем ожила смольная воспитанница. Вернее, с этого… как его… с Лялиного спуска. Звучит попроще, нежели Смольный, но ведь и городок – не Питер.
Игорь смотрел по сторонам и ловил себя на странной мысли. То, что он видел в городе – дома, вывески, люди на улице, извозчики, – всё казалось знакомым, ничем не отличалось от того, что представлял он, читая книги, где действие происходило в таких же городишках. Не отличалось увиденное и от скрупулёзно выверенных декораций многочисленных фильмов, просмотренных Игорем. Чужая память, подсказавшая ему место действия, плотно смыкалась с собственной, хотя и тоже благоприобретённой – из тех же книг и фильмов, а значит, всё-таки чужой. Ясно одно: ничего нового, незнакомого, впервые узнанного Игорь не углядел. Ещё один парадокс путешествия в прошлое. Парадокс Бородина, ибо технически его путешествие не имело ничего общего с классическими, описанными в любимых Валеркой Пащенко романах. А каким оно было – о том знал только Игорь.
В городе ощущался явный перебор офицерья. Чистенькие, подтянутые, штабные, не нюхавшие, видно, пороховой гари, кое-кто с золотыми шнурами аксельбантов, столь легко перебиваемых пистолетной пулей – рассказ профессора тому порукой. И другие – погрязнее, не такие нафабренные, наглаженные. Скорее всего – боевые, пришедшие в город с передовой. Не исключено – серебряные орлы. Одни куда-то спешили, иные просто фланировали, ухаживали за дамами, входили в лавки и магазины, пошатываясь, вываливались из кафушек и из ресторации Ивана Дудко, носящей громкое имя «Валенсия». Почему «Валенсия», а не, к примеру, «Андалузия», Игорь не знал. Похоже, что и Иван Дудко смутно представлял себе местоположение настоящей Валенсии, выбрал название только по звучности да явной «иностранности».
Улица «Трёхсотлетия дома Романовых» упиралась в замечательно просторную площадь с фонтаном посередине. Позади него, в глубине, красовалось трёхэтажное здание с колоннами. На круглой купольной крыше вился трёхцветный романовский флаг. Офицеров – пруд пруди. Пешие, верховые. И – о чудо! – перед колоннадой стоял прекрасный открытый автомобиль, вершина технической мысли, сверкающий чёрной краской и зеркальной хромировкой, по виду – «бенц» года четырнадцатого. Игорь неплохо разбивался в старых машинах и даже некогда собирал их модельки, выполненные в точном масштабе, с подробностями, аккуратно.
– Что в этом здании? – спросил он Лиду.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Какое-то военное ведомство. – И добавила радостно: – А вон там моя гимназия. Видите, улица за домом Махотина? Это Лялин спуск.
Игоря мало интересовала Лидина гимназия. И куда больше – «военное ведомство», судя по всему – штаб и резиденция командования той части, что расположилась в городе. А может, и контрразведка – не спросишь же…
– А что в этом здании до революции было?
– Я же сказала: Махотин жил. Помещик. Очень богатый. У него одних деревень в губернии штук двадцать, наверно.
– Где он сейчас?
– Уехал. Во Францию, кажется. Сразу после революции и уехал. У него дочка в нашей гимназии училась, только на три класса старше.
– В доме другие хозяева… – задумчиво сказал Игорь. – Свято место пусто не остаётся.
– Ой, там так красиво! – всплеснула руками Лида. – Кругом зеркала, разноцветный паркет, а уж мебель…
– Как вы туда попали?
– Махотин бал давал, когда дочка гимназию закончила. И пригласили нескольких лучших учениц…
– Из милости? – грубо спросил Игорь, но Лида не обиделась.
– Приглашали не из милости. Скорее – жест. Но чувствовали мы себя неловко. Чужие всё-таки…
– То-то и оно, что чужие…
Надо было возвращаться домой, на Губернаторскую. Мало ли когда придёт посланец от Пеликана? Дома посидеть надёжнее.
– Тётя ещё не волнуется? – дипломатично спросил он у Лиды: а вдруг она не нагулялась, вдруг ей ещё хочется побродить по улицам родного города в обществе интересного молодого человека?
Но Лида опровергла его опасения.
– В самом деле, пора. Мы же обещали недолго… – И опять оживилась: – Здесь близко. Как раз мимо гимназии и там налево. Десять минут – и мы дома…
– Вам так удобно?
Поднял голову: она. Стоит, смотрит сверху вниз, улыбается. Нет, конечно, не похожа она на Настю, Настя куда лучше, решил Игорь и встал.
– Ваша тётя приказала дышать воздухом.
– Тётя любит приказывать, но она очень добра и мягкосердечна.
– Я так и подумал, – галантно сказал Игорь. Лида спустилась с крыльца, медленно пошла по дорожке. Игорь последовал за ней, примечая около ворот скамеечку. Над ней нависали длинные стебли золотых шаров, холодных осенних цветов – без запаха, без души.
Лида аккуратно – платье бы не помять – присела на скамейку, на самый край, разрешающе кивнула Игорю. Тот, внутренне усмехаясь – церемоний-то сколько! – сел рядом.
– Вы правда от дяди Гриши?
– Конечно. Он вам привет передавал, – соврал Игорь, чтобы поддержать беседу.
– Спасибо, – серьёзно сказала Лида. – Как он себя чувствует?
– Здоров.
– Он такой смешной!
Ничего себе определение для Пеликана…
– Вы находите?
– Он всё время шутит. Как-то ко мне девочки пришли из класса, так он нас весь вечер развлекал. Я вам скажу по секрету: в него две девочки даже влюбились.
Интересно: она и впрямь такая инфантильная или притворяется? Её ровесницы у Игоря в классе – та же Наталья, например, – куда взрослее… Да, кстати, а сколько ей лет? Так прямо не спросишь, неудобно, ещё чего доброго обидится…
– Вы в гимназии учитесь?
– До сих пор училась. В женской гимназии на Лялином спуске. А теперь не знаю. Мы туда ходили, а она закрыта. И неизвестно: откроют или нет. Всё-таки война…
– Всё-таки?
– У нас в городе тихо. Стреляют редко, только в последние дни стали чаще. Но это там, в центре…
В центре – значит, не у нас. Значит, мимо, никакой войны на нашей улице нет. Хорошо рассуждает.
– А в каком вы классе?
– В восьмой перешла.
Быть того не может! Что ж, ей четырнадцать всего?.. Вспомнил: у них классы не соответствуют современным. В гимназии, кажется, учились восемь лет, а до того – приготовительное училище. Сложная система… Представил, как они сидят – со стороны. Чинно, прилично. Ещё бы горсть семечек…
– А не пройтись ли нам в центр?
Хорошо, что не сказал «прошвырнуться»…
– Я не знаю, надо спросить у тёти Сони. Подождите, я сейчас.
Побежала к дому. Всё-таки длинное платье сдерживает, дисциплинирует. Наташка в своих джинсах сейчас отмахала бы до крыльца в четыре прыжка и не прикидывала бы: женственно это или нет… А может, зря он о Лиде так думает: инфантильная, чуть ли не дурочка? Зря, зря. Иное воспитание, против него не попрёшь. У них в гимназии классные дамы зверствуют. На переменках девицы, небось, парами ходят, учат их, что девушка должна быть скромной, застенчивой, политикой не интересоваться, – это дело мужское, грубое, грязное…. Лида ещё ничего, молодец. Разговаривает – не жеманится. Её педагогессы, увидев идиллическую картину «Он и она на скамейке», за головы схватились бы: как так, сама к мужчине подошла, сама заговорила?! Ах, какой позор, какой моветон!.. Лида бежит. Сияет.
– Тётя Соня сказала – можно. Только недолго.
– Мы недолго.
Пошли, как братик с сестричкой. Иванушка с Алёнушкой. Только за руки не держались. С Губернаторской свернули на Польскую – Игорь прочитал табличку на угловом доме. Такая же тоскливая, как Губернаторская. Игорь довольно живо представлял себе старую Москву: отец собирал московские карты, планы, путеводители, открытки, любил подолгу – по определению мамы – «мусолить» их и Игоря к тому привлекал. Но маленький провинциальный городок начала века Игорь видел впервые. Зрелище, надо сказать, не вдохновляющее. Улица грязная, ветер кружит по мостовой какие-то бумажки, папиросную коробку, обрывки газет, первые облетевшие листья. Ну это понятно: дворников мало осталось – «всё-таки война», если использовать Лидино выражение, а до того ещё были и первая мировая и революция: столько потрясений для простых работников метлы. Булыжная мостовая – неширокая, впору только двум экипажам разъехаться, но прочная, если впоследствии асфальтом не зальют, сто лет простоит, ни один булыжник из выскочит.
Дома на Польской улице маленькие: больше двух этажей ни в одном нет. Архитектура без излишеств: стена дома, стена забора, стена дома, стена забора, в заборах – калитки, над калитками– деревянные венцы. Где с резьбой, где без оной.
С Польской вышли на улицу с пышным, именем – «Трёхсотлетия дома Романовых».
– Наша центральная, – сказала Лида.
Оно и видно. Магазинов полно. Игорь вертел головой, стараясь ничего не пропустить. Лида удивлённо спросила:
– Вам нравится?
Есть чему удивиться: москвич, а в восторге от провинциальной торговлишки. Кое-как выкрутился:
– Мы с Павлом Николаевичем так давно в города не заходили, что мне всё внове кажется.
Игорь жадно читал вывески. Про себя, конечно. «Скобяные товары бр. Кустовых». «Булочная О. П. Тарутина». «Головные уборы. Парижские модели. Только у нас». «Книжная торговля отца и сына Вапецких». Вот куда бы зайти, порыться в книгах. Сколько там сокровищ для библиофила… Нельзя. Даже если бы деньги были – а их, увы, ни копья! – и то ничего не купишь: не перенести из времени во время… «Кинотеатр «Одеон». Сегодня и ежедневно: жгучая драма из жизни полусвета. С участием Веры Холодной и Ивана Мозжухина».
– Вы смотрели?
– Что?.. А-а, кино… Нет, не пришлось.
– А я два раза смотрела. Так захватывающе…
Позвольте усомниться. Показать бы девушке Лиде самый примитивный широкоформатный фильм – какой бы эффект был?
– Воображаю, что сказала бы Анна Карловна, если бы увидела нас сейчас… – Лида засмеялась, видимо, представив себе неведомую Анну Карловну.
– Кто такая Анна Карловна?
– Наша классная дама. – Помолчала, явно борясь с собой, добавила: – Индюшка надутая… – И быстренько взглянула на Игоря: как он реагирует? Не шокирован ли?
Игорь был, скорее, обрадован, а никак не шокирован. Живая нормальная девушка. Симпатичная, весёлая. Ну до чего ж её воспитанием добили – слово в простоте боится сказать.
– Да ещё и дура, наверно. – Игорь злорадно довернул гайку.
Засмеялась.
– Ой, верно! Дура дурой.
Так-то лучше. Совсем ожила смольная воспитанница. Вернее, с этого… как его… с Лялиного спуска. Звучит попроще, нежели Смольный, но ведь и городок – не Питер.
Игорь смотрел по сторонам и ловил себя на странной мысли. То, что он видел в городе – дома, вывески, люди на улице, извозчики, – всё казалось знакомым, ничем не отличалось от того, что представлял он, читая книги, где действие происходило в таких же городишках. Не отличалось увиденное и от скрупулёзно выверенных декораций многочисленных фильмов, просмотренных Игорем. Чужая память, подсказавшая ему место действия, плотно смыкалась с собственной, хотя и тоже благоприобретённой – из тех же книг и фильмов, а значит, всё-таки чужой. Ясно одно: ничего нового, незнакомого, впервые узнанного Игорь не углядел. Ещё один парадокс путешествия в прошлое. Парадокс Бородина, ибо технически его путешествие не имело ничего общего с классическими, описанными в любимых Валеркой Пащенко романах. А каким оно было – о том знал только Игорь.
В городе ощущался явный перебор офицерья. Чистенькие, подтянутые, штабные, не нюхавшие, видно, пороховой гари, кое-кто с золотыми шнурами аксельбантов, столь легко перебиваемых пистолетной пулей – рассказ профессора тому порукой. И другие – погрязнее, не такие нафабренные, наглаженные. Скорее всего – боевые, пришедшие в город с передовой. Не исключено – серебряные орлы. Одни куда-то спешили, иные просто фланировали, ухаживали за дамами, входили в лавки и магазины, пошатываясь, вываливались из кафушек и из ресторации Ивана Дудко, носящей громкое имя «Валенсия». Почему «Валенсия», а не, к примеру, «Андалузия», Игорь не знал. Похоже, что и Иван Дудко смутно представлял себе местоположение настоящей Валенсии, выбрал название только по звучности да явной «иностранности».
Улица «Трёхсотлетия дома Романовых» упиралась в замечательно просторную площадь с фонтаном посередине. Позади него, в глубине, красовалось трёхэтажное здание с колоннами. На круглой купольной крыше вился трёхцветный романовский флаг. Офицеров – пруд пруди. Пешие, верховые. И – о чудо! – перед колоннадой стоял прекрасный открытый автомобиль, вершина технической мысли, сверкающий чёрной краской и зеркальной хромировкой, по виду – «бенц» года четырнадцатого. Игорь неплохо разбивался в старых машинах и даже некогда собирал их модельки, выполненные в точном масштабе, с подробностями, аккуратно.
– Что в этом здании? – спросил он Лиду.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Какое-то военное ведомство. – И добавила радостно: – А вон там моя гимназия. Видите, улица за домом Махотина? Это Лялин спуск.
Игоря мало интересовала Лидина гимназия. И куда больше – «военное ведомство», судя по всему – штаб и резиденция командования той части, что расположилась в городе. А может, и контрразведка – не спросишь же…
– А что в этом здании до революции было?
– Я же сказала: Махотин жил. Помещик. Очень богатый. У него одних деревень в губернии штук двадцать, наверно.
– Где он сейчас?
– Уехал. Во Францию, кажется. Сразу после революции и уехал. У него дочка в нашей гимназии училась, только на три класса старше.
– В доме другие хозяева… – задумчиво сказал Игорь. – Свято место пусто не остаётся.
– Ой, там так красиво! – всплеснула руками Лида. – Кругом зеркала, разноцветный паркет, а уж мебель…
– Как вы туда попали?
– Махотин бал давал, когда дочка гимназию закончила. И пригласили нескольких лучших учениц…
– Из милости? – грубо спросил Игорь, но Лида не обиделась.
– Приглашали не из милости. Скорее – жест. Но чувствовали мы себя неловко. Чужие всё-таки…
– То-то и оно, что чужие…
Надо было возвращаться домой, на Губернаторскую. Мало ли когда придёт посланец от Пеликана? Дома посидеть надёжнее.
– Тётя ещё не волнуется? – дипломатично спросил он у Лиды: а вдруг она не нагулялась, вдруг ей ещё хочется побродить по улицам родного города в обществе интересного молодого человека?
Но Лида опровергла его опасения.
– В самом деле, пора. Мы же обещали недолго… – И опять оживилась: – Здесь близко. Как раз мимо гимназии и там налево. Десять минут – и мы дома…
10
Пока шли, выспрашивала:
– А вы стихи любите?
– Люблю. – Это было правдой.
– А чьи вы стихи больше всего любите?
– Блока. Удивилась:
– Кто это?
Вот тебе и раз! Блока не знает… Хотя, помнится, не так уж он и был популярен, так сказать, в массах. На выборах короля поэтов начисто проиграл Северянину.
– А вы, конечно, Северянина предпочитаете?
– Ой, конечно! Он гений!
– Он и сам того не скрывал. Помните: «Я гений Игорь Северянин, своей победой упоён».
Стала серьёзной.
– Наверно, это нескромно, я знаю…
Уже хорошо: сама думает, без помощи любимого поэта. Не такого уж и плохого, кстати. Небесталанного.
– А Блока найдите, прочтите. Вот кто гений. Особенно «Двенадцать»… – Мучительно соображал: восемнадцатый год, написана поэма или ещё нет? Кажется, написана…
– У нас городская библиотека закрыта, – пожаловалась Лида. Настроение у неё менялось в прямой зависимости от темы разговора. Только что, когда о Северянине толковали, лучилась от радости. Сейчас погрустнела: беда, книги брать негде. И снова – глаза настежь, улыбается с надеждой: – Может быть, вы наизусть помните?
А что? Можно и наизусть. Наглядный урок политграмоты.
– Слушайте…
Читал Игорь неплохо, а «Двенадцать» – особенно. Поэма эта вообще для чтения благодатна: меняющийся ритм, разговорные куски, разные человеческие характеры, тон – от камерного до патетического. Читал во весь голос, не смущаясь под взглядами прохожих, честно говоря – недоуменными: идёт по улице сумасшедший, орёт в рифму, руками размахивает. Да и орёт что-то крамольное на слух… Лучше – мимо, мимо, не дай бог привяжется, а то и слушать заставит.
Но Игорь не замечал их, не разглядывал. Плевать ему на них было. С высокой колокольни. Он читал и слушал музыку стихов, звучавших сейчас в их собственном времени. И быть может, а эти минуты в Петрограде или Москве сам Александр Блок читал их – недавно написанные, ещё горячие, живые.
И Лида слушала как заворожённая. А когда он выкрикнул последние строки – о Христе в белом венце из роз, – всхлипнула, даже не сдерживаясь. Уж на что Игорь ожидал супер-эффекта, то тут растерялся:
– Вы что?
– Жалко… – Вытерла ладошкой покрасневшие глаза.
– Что жалко?
– Я не знаю. Но ощущение от стихов очень грустное. Даже жить страшно.
– Да бросьте! Жизнь прекрасна!.. А стихи понравились?
Улыбнулась.
– Очень! – Повторила для усиления: – Очень-очень. Я обязательно найду книжку Блока… А прочитайте ещё что-нибудь.
Игорь усмехнулся: «Ещё что-нибудь? Пожалуйста». Начал:
Сказать бы правду; не родился ещё сей поэт…
– Так, один…
И неожиданный эффект:
– Я так и подумала: это вы сами! Ой, как здорово! Вы такой талантливый!
Вот так влип. Сам дурак, не надо было читать завтрашних стихов. Даже не завтрашних – из чёрт-те какого далека. Хорошо, что уже пришли к дому. Тема сама собой закрылась.
А дома их ждала неприятность.
Растерянная тётя Соня, Софья Демидовна, отперла им калитку и с ходу объявила:
– К нам из контрразведки приходили.
Игорь почувствовал, как опять стало холодно в животе – от неосознанного страха. Что-то часто в последнее время приходит к нему это стыдное чувство. Ну, а сейчас почему? Чего бояться?
– Зачем приходили?
– Про Гришу спрашивали. Где он, давно ли здесь был…
– А вы?
– Что я? Откуда я что про Григория знаю? Он сам по себе, мы сами по себе. Седьмая вода на киселе, – повторила она слова Пеликана.
Старик Леднёв по-прежнему сидел на диване-саркофаге. Книжка выпала из рук, валялась на полу, а он, привалившись виском к диванной тумбе, которая одновременно являлась шкафом, мирно похрапывал. Даже скорее похрюкивал. Знакомая картина.
– Он знает? – спросил про Леднёва Игорь.
– О контрразведке? – Софья Демидовна старательно выговаривала малопривычное, но красиво звучащее слово. – Вряд ли. Он так и проспал всё на свете. Они спросили, кто это такой, а я сказала, что давний знакомый, домой возвращается, в Москву. И что профессор, сказала.
– Поверили?
– Они его мешочек – он под вешалкой стоял, хорошо, что не убрала, а ведь хотела – вытряхнули, а там документы. Всё честь по чести: Леднёв Павел Николаевич, профессор истории. Диплом его профессорский, ещё бумага какая-то от Академии наук…
Старик Леднёв перестал похрюкивать-похрапывать, открыл по привычке один глаз и сказал абсолютно не сонным голосом:
– Не от Академии наук, а от исторического общества. Хотя для этих хамов всё одно…
Софья Демидовна руками всплеснула, ойкнула. Даже Игорь с интересом на профессора поглядел: ну и хитёр старикан. Одна Лида ничего не понимала, но внимательно слушала.
– Вы что же, не спали? – обиженно спросила Софья Демидовна.
– Спал не спал, вопрос другой, – сказал Леднёв и сел ровно, руки на коленях сложил. – Я, может, чутко сплю. Как говорится: сплю-сплю, а кур ба́чу. Я ждал развития событий, чтобы вступить в дело, если понадобится. Но не понадобилось. И я не стал просыпаться. – Говорил всё это он тоном короля, которого незаслуженно упрекнули в перерасходе государственных денег: и вроде вина очевидна, но с другой стороны – король, какие могут быть претензии…
Софья Демидовна молча повернулась и вышла из комнаты. Лида побежала за ней. Старик Леднёв обеспокоенно посмотрел вслед.
– Неужели обиделась?
– Обиделась, – мстительно сказал Игорь. – И правильно. А если б они её пытать вздумали?
Это было не что иное, как полемический приём, вздор собачий, но старик Леднёв принял его всерьёз.
– Они так вежливо спрашивали… И потом она и вправду ничего о Григории Львовиче не знает, так и объяснила. Он у неё давно был, год назад, если не больше. А я его вчера видел. Не мог же я о том говорить…
– Почему не могли? – Игорь озлился на старика и добивал его беспощадно. – Сказали бы: вчера расстались. Предложили бы подождать: вот-вот сам явится.
Старик Леднёв резко поднялся, толстовку одёрнул, губы поджал – аж борода вздёрнулась.
– Профессор Леднёв, милостивый государь, никогда предателем не был, напрасно так считаете. – Он даже на «вы» перешёл в обиде кровной. – Вы меня оскорбили, а я, мне кажется, этого не заслужил.
Игорь остыл так же быстро, как и вспылил. В самом деле, зачем он на старика набросился?
– Извините, Павел Николаевич.
Старик Леднёв заулыбался, рукой махнул.
– Пустое, Игорёк… Как ты думаешь, если я попрошу прощения у Софьи Демидовны, она меня соизволит простить?
– Думаю, соизволит, – сказал Игорь.
– Так я попробую… – Покашлял, осторожно стукнул костяшками пальцев в дверь хозяйкиной комнаты. Ответа не получил, заговорщицки глянул на Игоря, приоткрыл дверь и бочком-бочком проник туда.
Ладно, они сами разберутся. Плохо другое: Пеликана ищут. И ждут именно здесь, у родственников. Хотя, может статься, и ещё где-нибудь ждут. Интересно, не оставили ли они шпика на улице?..
Выскочил из дома, подбежал к воротам. Крепко строили: ни щёлочки в заборе, доска к доске прилажена без зазоров. Ага, вот есть дырочка. От выпавшего сучка, наверно… Прижался к ней глазом. Ни черта не видать! Тот самый поваленный столб с фонарём в поле зрения. И всё…
Ладно, чего бояться-то?..
Открыл калитку, с независимым видом вышел на улицу, посмотрел по сторонам. Вот старушка с клюкой шествует. Вон пацанёнок какой-то вдалеке пыль поднимает, бежит куда-то. Куда это он разбежался?.. «Ноги босы, грязно тело и едва прикрыта грудь». Пацанёнок добежал до Игоря и резко затормозил. Некрасов был прав, но лишь отчасти. Ноги босы, грудь нараспашку, рубаха без единой пуговицы, навыпуск, на штаны. Но – чистая. И сам он – беленький, длинноволосый, умытый. Встал перед Игорем и уставился на него.
– Проходи, проходи, чебурашка, – сказал ему Игорь. – Не в музее, смотреть нечего.
Мальчишка на «Чебурашку» не отреагировал, хлюпнул носом, спросил неожиданным баском:
– Это четырнадцатый номер?
– Четырнадцатый, четырнадцатый, Кого тебе надобно, старче?
– Если ты Игорь, то тебя.
Это уже становилось интересным.
– Ну, я Игорь…
– Ведено передать: завтра к десяти утра приходи на Кадашевскую, в дом Игнатьева. Спросишь столяра дядю Матвея, – произнёс всё хрипловатой скороговоркой, штаны подтянул и с ходу включил четвёртую передачу, вихрем понёсся по улице – только пыль столбом.
– Эй! Стой! – заорал Игорь. – А кто… – Махнул рукой: бесполезно догонять.
– А вы стихи любите?
– Люблю. – Это было правдой.
– А чьи вы стихи больше всего любите?
– Блока. Удивилась:
– Кто это?
Вот тебе и раз! Блока не знает… Хотя, помнится, не так уж он и был популярен, так сказать, в массах. На выборах короля поэтов начисто проиграл Северянину.
– А вы, конечно, Северянина предпочитаете?
– Ой, конечно! Он гений!
– Он и сам того не скрывал. Помните: «Я гений Игорь Северянин, своей победой упоён».
Стала серьёзной.
– Наверно, это нескромно, я знаю…
Уже хорошо: сама думает, без помощи любимого поэта. Не такого уж и плохого, кстати. Небесталанного.
– А Блока найдите, прочтите. Вот кто гений. Особенно «Двенадцать»… – Мучительно соображал: восемнадцатый год, написана поэма или ещё нет? Кажется, написана…
– У нас городская библиотека закрыта, – пожаловалась Лида. Настроение у неё менялось в прямой зависимости от темы разговора. Только что, когда о Северянине толковали, лучилась от радости. Сейчас погрустнела: беда, книги брать негде. И снова – глаза настежь, улыбается с надеждой: – Может быть, вы наизусть помните?
А что? Можно и наизусть. Наглядный урок политграмоты.
– Слушайте…
Читал Игорь неплохо, а «Двенадцать» – особенно. Поэма эта вообще для чтения благодатна: меняющийся ритм, разговорные куски, разные человеческие характеры, тон – от камерного до патетического. Читал во весь голос, не смущаясь под взглядами прохожих, честно говоря – недоуменными: идёт по улице сумасшедший, орёт в рифму, руками размахивает. Да и орёт что-то крамольное на слух… Лучше – мимо, мимо, не дай бог привяжется, а то и слушать заставит.
Но Игорь не замечал их, не разглядывал. Плевать ему на них было. С высокой колокольни. Он читал и слушал музыку стихов, звучавших сейчас в их собственном времени. И быть может, а эти минуты в Петрограде или Москве сам Александр Блок читал их – недавно написанные, ещё горячие, живые.
И Лида слушала как заворожённая. А когда он выкрикнул последние строки – о Христе в белом венце из роз, – всхлипнула, даже не сдерживаясь. Уж на что Игорь ожидал супер-эффекта, то тут растерялся:
– Вы что?
– Жалко… – Вытерла ладошкой покрасневшие глаза.
– Что жалко?
– Я не знаю. Но ощущение от стихов очень грустное. Даже жить страшно.
– Да бросьте! Жизнь прекрасна!.. А стихи понравились?
Улыбнулась.
– Очень! – Повторила для усиления: – Очень-очень. Я обязательно найду книжку Блока… А прочитайте ещё что-нибудь.
Игорь усмехнулся: «Ещё что-нибудь? Пожалуйста». Начал:
– Кто это написал? – спросила Лида.
– Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,
Какое б новое сраженье ни покачнуло б шар земной,
Я всё равно паду на той, на той далёкой, на гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной…
Сказать бы правду; не родился ещё сей поэт…
– Так, один…
И неожиданный эффект:
– Я так и подумала: это вы сами! Ой, как здорово! Вы такой талантливый!
Вот так влип. Сам дурак, не надо было читать завтрашних стихов. Даже не завтрашних – из чёрт-те какого далека. Хорошо, что уже пришли к дому. Тема сама собой закрылась.
А дома их ждала неприятность.
Растерянная тётя Соня, Софья Демидовна, отперла им калитку и с ходу объявила:
– К нам из контрразведки приходили.
Игорь почувствовал, как опять стало холодно в животе – от неосознанного страха. Что-то часто в последнее время приходит к нему это стыдное чувство. Ну, а сейчас почему? Чего бояться?
– Зачем приходили?
– Про Гришу спрашивали. Где он, давно ли здесь был…
– А вы?
– Что я? Откуда я что про Григория знаю? Он сам по себе, мы сами по себе. Седьмая вода на киселе, – повторила она слова Пеликана.
Старик Леднёв по-прежнему сидел на диване-саркофаге. Книжка выпала из рук, валялась на полу, а он, привалившись виском к диванной тумбе, которая одновременно являлась шкафом, мирно похрапывал. Даже скорее похрюкивал. Знакомая картина.
– Он знает? – спросил про Леднёва Игорь.
– О контрразведке? – Софья Демидовна старательно выговаривала малопривычное, но красиво звучащее слово. – Вряд ли. Он так и проспал всё на свете. Они спросили, кто это такой, а я сказала, что давний знакомый, домой возвращается, в Москву. И что профессор, сказала.
– Поверили?
– Они его мешочек – он под вешалкой стоял, хорошо, что не убрала, а ведь хотела – вытряхнули, а там документы. Всё честь по чести: Леднёв Павел Николаевич, профессор истории. Диплом его профессорский, ещё бумага какая-то от Академии наук…
Старик Леднёв перестал похрюкивать-похрапывать, открыл по привычке один глаз и сказал абсолютно не сонным голосом:
– Не от Академии наук, а от исторического общества. Хотя для этих хамов всё одно…
Софья Демидовна руками всплеснула, ойкнула. Даже Игорь с интересом на профессора поглядел: ну и хитёр старикан. Одна Лида ничего не понимала, но внимательно слушала.
– Вы что же, не спали? – обиженно спросила Софья Демидовна.
– Спал не спал, вопрос другой, – сказал Леднёв и сел ровно, руки на коленях сложил. – Я, может, чутко сплю. Как говорится: сплю-сплю, а кур ба́чу. Я ждал развития событий, чтобы вступить в дело, если понадобится. Но не понадобилось. И я не стал просыпаться. – Говорил всё это он тоном короля, которого незаслуженно упрекнули в перерасходе государственных денег: и вроде вина очевидна, но с другой стороны – король, какие могут быть претензии…
Софья Демидовна молча повернулась и вышла из комнаты. Лида побежала за ней. Старик Леднёв обеспокоенно посмотрел вслед.
– Неужели обиделась?
– Обиделась, – мстительно сказал Игорь. – И правильно. А если б они её пытать вздумали?
Это было не что иное, как полемический приём, вздор собачий, но старик Леднёв принял его всерьёз.
– Они так вежливо спрашивали… И потом она и вправду ничего о Григории Львовиче не знает, так и объяснила. Он у неё давно был, год назад, если не больше. А я его вчера видел. Не мог же я о том говорить…
– Почему не могли? – Игорь озлился на старика и добивал его беспощадно. – Сказали бы: вчера расстались. Предложили бы подождать: вот-вот сам явится.
Старик Леднёв резко поднялся, толстовку одёрнул, губы поджал – аж борода вздёрнулась.
– Профессор Леднёв, милостивый государь, никогда предателем не был, напрасно так считаете. – Он даже на «вы» перешёл в обиде кровной. – Вы меня оскорбили, а я, мне кажется, этого не заслужил.
Игорь остыл так же быстро, как и вспылил. В самом деле, зачем он на старика набросился?
– Извините, Павел Николаевич.
Старик Леднёв заулыбался, рукой махнул.
– Пустое, Игорёк… Как ты думаешь, если я попрошу прощения у Софьи Демидовны, она меня соизволит простить?
– Думаю, соизволит, – сказал Игорь.
– Так я попробую… – Покашлял, осторожно стукнул костяшками пальцев в дверь хозяйкиной комнаты. Ответа не получил, заговорщицки глянул на Игоря, приоткрыл дверь и бочком-бочком проник туда.
Ладно, они сами разберутся. Плохо другое: Пеликана ищут. И ждут именно здесь, у родственников. Хотя, может статься, и ещё где-нибудь ждут. Интересно, не оставили ли они шпика на улице?..
Выскочил из дома, подбежал к воротам. Крепко строили: ни щёлочки в заборе, доска к доске прилажена без зазоров. Ага, вот есть дырочка. От выпавшего сучка, наверно… Прижался к ней глазом. Ни черта не видать! Тот самый поваленный столб с фонарём в поле зрения. И всё…
Ладно, чего бояться-то?..
Открыл калитку, с независимым видом вышел на улицу, посмотрел по сторонам. Вот старушка с клюкой шествует. Вон пацанёнок какой-то вдалеке пыль поднимает, бежит куда-то. Куда это он разбежался?.. «Ноги босы, грязно тело и едва прикрыта грудь». Пацанёнок добежал до Игоря и резко затормозил. Некрасов был прав, но лишь отчасти. Ноги босы, грудь нараспашку, рубаха без единой пуговицы, навыпуск, на штаны. Но – чистая. И сам он – беленький, длинноволосый, умытый. Встал перед Игорем и уставился на него.
– Проходи, проходи, чебурашка, – сказал ему Игорь. – Не в музее, смотреть нечего.
Мальчишка на «Чебурашку» не отреагировал, хлюпнул носом, спросил неожиданным баском:
– Это четырнадцатый номер?
– Четырнадцатый, четырнадцатый, Кого тебе надобно, старче?
– Если ты Игорь, то тебя.
Это уже становилось интересным.
– Ну, я Игорь…
– Ведено передать: завтра к десяти утра приходи на Кадашевскую, в дом Игнатьева. Спросишь столяра дядю Матвея, – произнёс всё хрипловатой скороговоркой, штаны подтянул и с ходу включил четвёртую передачу, вихрем понёсся по улице – только пыль столбом.
– Эй! Стой! – заорал Игорь. – А кто… – Махнул рукой: бесполезно догонять.
11
Сидя на школьных уроках, гуляя с Валеркой Пащенко, читая или глядя телевизор, Игорь часто думал: а что сейчас делает старик Леднёв? Или Пеликан. И вообще, что там сейчас, когда нет Игоря?
И понимал непреложно: ничего! Нет там ничего, и самого «там» не существует. «Там» возникает только с появлением Игоря, ибо он – его персонаж, но он же – его создатель. Сам Бог, сам Адам. Такой вот весёленький парадокс…
А посему некуда торопиться, всё в прошлом останется на своих местах, без изменений – до прихода Игоря. Пока же нужно поспешить в школу. Пять уроков, четыре перемены, из коих одна – большая, двадцатиминутная. На неё и рассчитывал Игорь. Надо было уединиться с Валеркой, засесть где-нибудь в укромном углу школьного двора – есть такой угол за теплицей, у забора, – и поговорить о вчерашней встрече с вежливыми парнями. Об их предупреждении. О пружинном ножичке.
Гамлетовский вопрос: звонить или не звонить? Нет, не может быть здесь дилеммы: звонить, спешить к телефону, слышать Настин голос, договориться о встрече…
А где?
Ну, скажем, у памятника Пушкину…
Но ведь ты боишься её дома, её двора, а, Игорёк? Ты боишься её провожать до подъезда, боишься остаться один на коротком вечернем пути до арки-туннеля, ведущей на многолюдный. Кутузовский проспект… И сам себе признался: да, боюсь. Боюсь, чёрт возьми, хотя и стыдно… до боли стыдно!
До боли?.. Чего же бояться? Как раз боли? Ну, отлупят тебя пятеро, большое дело! Помнишь, кажется, у Зощенко, рассказ о студенте и матросе, влюблённых в одну девушку. Матрос регулярно колошматил студента, а тот, харкая кровью, вновь приходил на свидание. Более того: бросался на гиганта-матроса с кулаками, пока тот не сдался под сумасшедшим напором бесстрашного дохляка.
Беллетристика…
А что не беллетристика? Парни эти, короли двора? Типичная штампованная беллетристика. Герои нравоучительных очерков из серии «Человек среди людей». О заблудших подростках.
Но тем не менее они существуют. И боишься ты, Игорёк, не боли, не крови, не ножичка какой-нибудь золингеновской стали, а чего-то другого, чему и названия не придумать.
Знаешь – чего? Себя ты боишься! Своей беспомощности, нерешительности, полного отсутствия того, что с избытком имелось у зощенковского студента. Ты, не слабый физически человек, – да и подручных средств вокруг много, палки, доски, кирпичи! – боишься применить свою силу, пойти на конфликт. Живёшь по принципу; нас не трогай, и мы не тронем…
Но с Пащенко посоветоваться стоит. Он подобными комплексами, известно, не обладает. Предупредил его:
И понимал непреложно: ничего! Нет там ничего, и самого «там» не существует. «Там» возникает только с появлением Игоря, ибо он – его персонаж, но он же – его создатель. Сам Бог, сам Адам. Такой вот весёленький парадокс…
А посему некуда торопиться, всё в прошлом останется на своих местах, без изменений – до прихода Игоря. Пока же нужно поспешить в школу. Пять уроков, четыре перемены, из коих одна – большая, двадцатиминутная. На неё и рассчитывал Игорь. Надо было уединиться с Валеркой, засесть где-нибудь в укромном углу школьного двора – есть такой угол за теплицей, у забора, – и поговорить о вчерашней встрече с вежливыми парнями. Об их предупреждении. О пружинном ножичке.
Гамлетовский вопрос: звонить или не звонить? Нет, не может быть здесь дилеммы: звонить, спешить к телефону, слышать Настин голос, договориться о встрече…
А где?
Ну, скажем, у памятника Пушкину…
Но ведь ты боишься её дома, её двора, а, Игорёк? Ты боишься её провожать до подъезда, боишься остаться один на коротком вечернем пути до арки-туннеля, ведущей на многолюдный. Кутузовский проспект… И сам себе признался: да, боюсь. Боюсь, чёрт возьми, хотя и стыдно… до боли стыдно!
До боли?.. Чего же бояться? Как раз боли? Ну, отлупят тебя пятеро, большое дело! Помнишь, кажется, у Зощенко, рассказ о студенте и матросе, влюблённых в одну девушку. Матрос регулярно колошматил студента, а тот, харкая кровью, вновь приходил на свидание. Более того: бросался на гиганта-матроса с кулаками, пока тот не сдался под сумасшедшим напором бесстрашного дохляка.
Беллетристика…
А что не беллетристика? Парни эти, короли двора? Типичная штампованная беллетристика. Герои нравоучительных очерков из серии «Человек среди людей». О заблудших подростках.
Но тем не менее они существуют. И боишься ты, Игорёк, не боли, не крови, не ножичка какой-нибудь золингеновской стали, а чего-то другого, чему и названия не придумать.
Знаешь – чего? Себя ты боишься! Своей беспомощности, нерешительности, полного отсутствия того, что с избытком имелось у зощенковского студента. Ты, не слабый физически человек, – да и подручных средств вокруг много, палки, доски, кирпичи! – боишься применить свою силу, пойти на конфликт. Живёшь по принципу; нас не трогай, и мы не тронем…
Но с Пащенко посоветоваться стоит. Он подобными комплексами, известно, не обладает. Предупредил его: