Адамов Аркадий Григорьевич. Последний 'бизнес'

   Дверь открыл сам хозяин - высокий кряжистый старик, на суровом лице от ноздрей к углам рта пролегли глубокие складки, короткие усы тщательно подстрижены, на широком носу чуть косо держались модные очки в изящной дорогой оправе. Блохин был в старых домашних брюках, косоворотке, на плечи он накинул серый ватник.
   - Мы к вам, Захар Карпович, - сказал Николай. - По делу пришли.
   - Милости просим.
   Блохин провел гостей в большую, опрятно прибранную комнату. Над круглым столом, покрытым клеенкой, свисала лампа под большим оранжевым абажуром. У стенки стояло пианино, напротив широкая кровать с кружевным подзором и горой подушек.
   Над ней висели фотографии, а в стороне - гитара с красным бантом на грифе. На другой стене Николай заметил несколько почетных грамот под стеклом.
   Дощатый крашеный пол был чисто подметен. На окнах стояли горшки с фикусами и кактусами, в них бугрилась черная, щедро политая земля.
   В комнате появилась высокая, под стать хозяину, опрятно одетая старушка с открытым и добрым лицом, но сейчас омраченным какой-то горестной заботой; темный платок прихватывал ее седые волосы.
   За ней из соседней комнаты вышла молодая женщина. В ней Николай сразу узнал мать Витьки Блохина, прибегавшую к ним в штаб.
   - Хозяйка моя Полина Осиповна, а это Ксеня, невестка, представил женщин Блохин, и те приветливо поклонились.
   Но за внешним спокойствием всех троих угадывались тревога и напряженность, царившие в доме.
   Невольно вздохнув, Николай сказал:
   - Мы к вам насчет внука, Захар Карпович.
   Блохин нахмурился и, бросив сердитый взгляд на невестку, зло и как-то мстительно произнес:
   - Напрасно стараетесь, товарищи дорогие. Нашелся уже. Отец родной пригрел.
   - Нашелся?! - с изумлением воскликнули Николай и Таран.
   А Игорь Афанасьевич возбужденно прибавил:
   - Боже мой, так почему же они домой не явились? В школу не ходят?
   - Почему? - угрожающе переспросил Блохин и неожиданно с силой стукнул кулаком по столу. - А потому, что я подлеца на свет произвел! Такого подлеца, что свет не видывал! Вот я вам, люди добрые, сейчас покажу, какую он мне писульку сегодня подкинул.
   Он тяжело поднялся и шаркающей походкой направился в соседнюю комнату. Все молча, не шевелясь, ждали его возвращения.
   Через минуту Блохин пришел с письмом, опустился на стул и, хмурясь, стал доставать из конверта небрежно сложенный лист бумаги. Все заметили, как дрожат у него руки.
   Развернув бумагу, он поправил очки, секунду всматривался в письмо, потом резко протянул его Николаю:
   - Не могу я эту подлость еще раз перечитывать. На, читай сам. Вслух читай!
   Николай взял письмо и громко, спотыкаясь на неразборчивых буквах и словах, прочел:
   - "Батя, вы меня из родного дома выгнали, поперек жизни и воззрений моих стали. Нрав свой деспота и тирана проявили в отношении родного сына. Уж извините за такую не то рецензию ваших мыслей, не то откровенность с моей стороны. Но этот несчастный случай отложился поучительным уроком в моей жизни. С волками жить - по-волчьи выть. Извольте теперь обеспечить мою поломанную судьбу. Потрясите себя и любезных моих братцев-врагов и достаньте денег, сколько я перед уходом просил, и барахла-вещичек. А без этого я вам Витьку не верну, поскольку он у меня от гнева вашего и сумасбродства скрывается. Ну, а меня вам не найти, хоть всю милицию на ноги ставьте. Остаюсь ваш несчастный сын Семен".
   Николай в полной тишине торопливо дочитал письмо до конца, потом поднял голову и со сдержанным негодованием спросил:
   - Выходит, он родным сыном торговать решил?
   - Ну, знаете... - растерянно проговорил Игорь Афанасьевич.
   Старик Блохин вытащил из кармана большой пестрый платок, снял очки и промокнул глаза.
   - Нет, вот вы мне скажите, - горестно обратился он к Игорю Афанасьевичу. - Человек вы ученый, молодому поколению воспитание даете. Откуда эдакая... ну, пакость, что ли, в семействе заводится? Три сына у нас, погодки. Вместе росли. Достаток один, и воспитывали одинаково, никого мы с матерью не выделяли, всем поровну и ласка, и забота, и строгость. В школу одну ходили, во дворе одном гуляли. И вот на же тебе! Двое гордостью моей стали, утешением и радостью, а этот позором! Выродком! Проклятьем вечным! Двое в люди вышли; один инженер, коммунист, цехом командует. Вот, между прочим, очки мне эти фасонные зачем-то прислал, - смущенно прибавил Блохин и с прежней болью продолжал: - Второй у нас - сталевар знатный, орденоносец. И люди спасибо мне за них говорят, о них в газетах пишут. А этот честным трудом жить не желает, все налево ловчит, все в мутной водичке ловит. Спекуляцией, темными делишками промышляет. От законной жены к другим бабам бегает...
   - Не ловили вы его на этом, батя! - захлебываясь в слезах, перебила старика Ксения. - Со свечой над ним не стояли!..
   - Цыц! - прикрикнул на нее Блохин и, как бы извиняясь за ее слабость, прибавил: - Ей, конечно, тяжело такое выслушивать. А мне каково? - грозно спросил он. - Каково этот позор выносить? Так вот я вас и спрашиваю, откуда это берется?
   Игорь Афанасьевич минуту молчал, нервно теребя бородку, потом снял очки и, вертя их в руках, с трудом заговорил:
   - Это очень сложный вопрос. Признаюсь, я над ним не раз задумывался. На мой взгляд, вот в чем тут дело. Но это только на мой взгляд! Есть еще один фактор, влияющий на формирование человека, который мы не учитываем. Это, извольте видеть, характер, с которым человек рождается. Это не "лист белой бумаги", как утверждают некоторые ученые педагоги. А если и "лист", то разного качества, и "чертить" на нем надо разными способами. А что такое характер, с которым человек рождается? Это наследственность! Она может быть легкой и тяжелой, благоприятной и неблагоприятной, даже опасной. Негодяем человек, конечно, не рождается, но какие-то чер^ ты характера, заложенные в нем, если их не учесть при воспитании, могут сделать человека негодяем. А мы детей своих воспитываем одинаково, подсознательно предполагая, что они у нас тоже одинаковые. А ведь они разные. И те, другие двое, оба хорошие, но тоже разные. Верно ведь?
   - Ну, ясное дело, разные, - задумчиво ответил Блохин.
   - Вот именно, - все больше увлекаясь, говорил Игорь Афанасьевич. - А раз так, то и воспитывать детей, даже в одной семье, надо по-разному, и это, я вам доложу, целая наука. Ведь вот рождаются люди, например, музыкантами или техниками. Спрашивают: "Откуда такие способности?" Говорят: "Or природы". Но ведь бывают люди мягкие, задумчивые, а бывают резкие, жесткие, решительные, деятельные. Откуда они такие? Тоже от природы. То есть рождаются уже с такими задатками. Хотя здесь и воспитание играет роль. Оно может исправить, улучшить характер, может, порой невольно, его ухудшить.
   - Выходит, наша это беда - Семен-то? - тихо спросил Блохин.
   - И ваша и не ваша, потому что не умеем, не знаем еще многого в этой сложной науке. - Игорь Афанасьевич покачал головой, потом бросил взгляд на Николая и добавил: - У меня вот одна дочь, а и то я ее порой не понимаю.
   - Да-а, - тяжело вздохнув, произнес Блохин. - Умные слова вы сказали. Но сейчас думать надо, как Витьку у него отобрать, не дать парню таким же подлецом стать, как отец. О господи!..
   Игорь Афанасьевич согласно кивнул головой.
   - У внука вашего наследственность сложная. Есть что-то хорошее. Это я, как учитель, заметил. Но я же и многое очень плохое проглядел. Только сейчас вы мне глаза открыли.
   - Где теперь ваш сын живет? - решительно спросил Николай. - Мы с ним сами поговорим. Будьте спокойны.
   Блохин горько усмехнулся.
   - Если бы знать! Я уж через милицию справки наводил. Нигде не значится. Думал, он в другой город подалея. Ан вот тебе...
   - А друзей, приятелей его знаете? - продолжал допытываться Николай.
   - У него, милый, такие друзья, что их небось только милиция знает. А честным людям они не открываются. Да и имени у них нет, все клички. И у моего-то, я ненароком слышал, тоже кличка имеется. Дай бог память... - он нахмурился, вспоминая. - Король бубен, вот! Тьфу, пакость какая!
   - Король бубен? - не веря своим ушам, переспросил Таран.
   Николай покосился на него и, в свою очередь, спросил: А ты что, встречал такого?
   - Нет... так, знаешь, слышал, - смущенно ответил Таран, сам внутренне замирая и пугаясь сделанного им открытия.
   Николай внимательно, как бы оценивающе, посмотрел на товарища, потом обернулся к Блохину и твердо сказал:
   - Найдем мы этого Короля. Весь город поднимем, но найдем...
   Было уже совсем темно, когда они вышли от Блохиных.
   Прощаясь, Игорь Афанасьевич сказал Николаю:
   - Не понимаю. Как это вы можете так ручаться, что найдете? Случай, конечно, ужасный! Страшно подумать, что будет, если мальчик там останется. Но так ручаться...
   - Надо найти, а раз надо - сделаем! - убежденно ответил Николай.
   - Ну, знаете... - Игорь Афанасьевич по привычке пожал плечами и развел руками, выражая крайнее сомнение, - я бы на вашем месте...
   Николай весело рассмеялся.
   - Что вы, Игорь Афанасьевич! Зачем вам на наше место? А мы тогда куда?
   Старик невольно улыбнулся.
   - Это не без остроумия замечено.
   "Ей-богу, чудесный парень, - подумал он. - Поразительно цельная и сильная натура..."
   Расстались они друзьями.
   Штаб дружины, когда туда пришли Николай и Таран, жил своей обычной жизнью. Звонил телефон, приходили и уходили дружинники. С каким-то подвыпившим парнем сердито разговаривал Проскуряков.
   Тот вначале пытался кричать и ругаться, потом вдруг утих и принялся сосредоточенно рассматривать свои большие, испачканные маслом руки.
   В стороне о чем-то беседовали Павел Григорьевич Артамонов и Огнев. Они были очень похожи: оба высокие, светловолосые, подтянутые, и штатские костюмы совсем не шли к их военной выправке. Только лицо у Огнева было круглое, скуластое, загорелое, с веселыми карими глазами, а у Павла Григорьевича - тонкое, строгое. Огнев энергично жестикулировал и, как видно, в чем-то убеждал Артамонова, а тот лишь скупо усмехался.
   Увидев Николая и Тарана, Артамонов поманил их рукой.
   - Вас, голубчики, дожидаюсь. Где остальные?
   - Сами ищем.
   - Так. Ну, как поход? Вы у кого были?
   Николай закурил и не спеша принялся рассказывать. Артамонов и Огнев слушали внимательно, не перебивая.
   Только Таран не слушал. И не потому, что все, о чем говорил Николай, было ему известно. Одна мысль не давала Тарану покоя: Король бубен - отец Витьки Блохина. Но ведь о нем говорил в субботу Жорка этой самой Стелле: "Твой семейный покой".
   Выходит, он ее муж? Таран усмехнулся про себя.
   Какой он муж! Просто живет у нее, и все. И живет, видно, нелегально. Даже милиция не найдет. А найти его надо! Ведь он мальца украл. Конечно, украл!
   И не одного. Но как рассказать сейчас о том, что он, Василий, знает об этом типе? Как рассказать, чтобы не узнал Николай о том вечере? И еще при Артамонове! Это же отец Ани... Положим, с Аней все кончено.
   И вдруг Тарану стало так страшно от этой мысли, что он сам поразился. Ну да, конечно! И не он, а она тому причиной...
   Но Таран не успел углубиться в свои переживания. Перед ним вдруг встало лицо старика Блохина, и столько в нем было горестного раздумья и сдержанной боли, что Таран почувствовал: нет, не может он молчать, не может!
   А Николай уже кончил свой рассказ. И Огнев, раскуривая погасшую папиросу, сказал:
   - Да-а... Значит, эта Блоха связана с Уксусом. Опасно. И очень важно. Дело тут вот в чем. Придется вам один секрет открыть. Люди вы свои, надежные, - и он почему-то посмотрел на Тарана. - Что такое секрет, понимаете? Так вот. Рассказывал тебе Борис, как мне в вагоне-ресторане записку одну передали?
   - Да. Рассказывал.
   - Была она от старого моего знакомца. Опасного преступника. Он сейчас в городе скрывается и какое-то дело готовит. Какое - пока неясно. Мы проверили все его старые связи нигде не появлялся. И тут всплыла одна новая кличка - Уксус. Данных на него у нас нет. Ни по одному делу он не проходил, ни в одном преступлении замешан не был. Но... есть сигнал, что связан он с тем, кто записку мне прислал. Значит, нам сейчас этот Уксус до зарезу нужен. А путь к нему один пока через Блоху. Ясно? Это первое, почему я сейчас особо вашими делами интересуюсь. Второе...
   Но Огнев не успел договорить. В штаб с шумом вошли Коля Маленький, Борис Нискин и Илья Куклев. Они огляделись и, увидев друзей, направились к ним. Через минуту они уже, перебивая друг друга, рассказывали новости. Начал Борис, как всегда спокойно и последовательно.
   - Сперва мы пришли к Савченко Гоше. Там - дым коромыслом! Папаша - алкоголик. Дерется. Мать плачет, собой младшую дочку закрывает. Ну, мы его так прижали.
   - Он мне, между прочим, табуреткой по голове все-таки съездил, - деловито сообщил Коля Маленький.
   - Погоди, - оборвал его Борис. - Это детали. Главное, ничего они о Гоше не знают. Мать только рукой махнула: найдется, мол!
   - А папаша обещал тут же ему шею свернуть.
   - Да погоди же! - снова оборвал Колю Маленького Борис. - Папашу мы в милицию сволокли, потому, беседу проводить с ним не было возможности. Потом поехали к Кузнецовым...
   - Во, во! Тут уже поинтереснее!.. - вставил Коля Маленький.
   - Точно. У Шурика этого отца нет, погиб. А мать и сестренок младших он, видно, любит. И вот два дня назад прибежал к матери, говорит: "Поживу у товарища. А спрашивать кто будет - говори: уехал, и все. И когда вернется - не знаешь". Очень боялся, что его разыскивать будут.
   - Олег боялся... Шурик боялся... Интересно, - заметил Огнев.
   - Да. Простился, значит, и все. Пропал.
   Коля Маленький напомнил:
   - А конфеты?
   - Верно. Он сестренок конфетами угостил, дорогими. Мать еще удивлялась, откуда он их взял.
   - Какими именно? - быстро спросил Огнев.
   - Пожалуйста, поглядите, - с наигранным равнодушием ответил Коля Маленький и извлек из кармана две шоколадные конфеты. - Еле выменял. Всетаки след какой-то.
   - Ишь ты, Шерлок Холмс! - усмехнулся Огнев.
   Он не спеша рассмотрел конфеты, что-то, видно, припоминая, потом сказал:
   - Да-а... Это, брат, не только след. Это, кажется, улика, - и убежденно заключил: - Надо найти этих ребят.
   Артамонов покачал головой.
   - Больше скажу: надо их спасать.
   - Король бубен... - задумчиво произнес Николай. - Как же до него добраться?
   Он посмотрел на Тарана, и тот, как бы повинуясь его взгляду, хмуро произнес:
   - Я слышал о нем... Случайно. Два каких-то парня говорили. Он, кажется, на Красноармейской живет... у одной. Они ее Стеллой называли. И еще собака у них там злая. Вот и все, что слышал.
   - Гм... Это уже кое-что. Хорошо бы туда пойти, - Огнев вопросительно посмотрел на Артамонова.
   - Непременно, - кивнул головой тот.
   В этот момент Николай увидел Чеходара. Тот склонился над столом, за которым сидел дежурный по штабу. Они просматривали регистрационную книгу, и дежурный что-то объяснял, водя пальцем по страйице.
   Уходя, Артамонов напомнил Чеходару:
   - Не забудьте, Алексей Федорович, завтра ваш отчет слушаем.
   Чеходар поднял голову.
   - Вот как раз готовлюсь. А товарищ Сомов будет?
   - Думаю, что да. Обещал, - сдержанно ответил Артамонов.
   "Уж наш-то подготовится, будьте спокойны, - с неприязнью подумал Николай. - Выдаст все в лучшем виде". И он невольно прислушался к тому, что говорил Чеходару дежурный.
   - ...Вчера воскресенье было, Алексей Федорович. Самая работа у нас. А явилось - видите? - всего двадцать человек.
   - Так... - задумчиво проговорил Чеходар. - А патрулей ушло сколько?
   - Как вы распорядились, так и сделали: вместо пяти - по два человека посылали, а то и по одному. Получилось двенадцать патрулей.
   - Вот так и запишем: двенадцать. А сегодня?
   - Сегодня опять по два человека. Получилось семь патрулей.
   - Добавь еще два.
   - Это кто же?
   - Бригада Вехова. Тоже вроде бы патрулировала.
   - А ведь мы ее уже к особым отнесли?
   - Неважно.
   Тут Николай не выдержал. Он подошел и самым невинным тоном сказал:
   - Интересную я недавно книгу прочел. "Мертвые души" Гоголя. Не помните, Алексей Федорович?
   Чеходар напряженно взглянул на него.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   Глядя прямо ему в глаза, Николай ответил:
   - Один герой оттуда вам кланяется. Чичиков.
   - Я твоих намеков не понимаю, - сухо сказал Чеходар. А теперь, извини, мы заняты.
   Но Николай и не думал отступать.
   - Он тоже был занят. Как и вы, мертвые души считал.
   - Уж не себя ли ты к мертвым душам относишь? - недобро усмехнулся Чеходар.
   Он давно уже понял намек, но уклониться от разговора было теперь невозможно.
   - Нет. Это вы нами так распоряжаетесь, - насмешливо возразил Николай. - Одна и та же душа у вас по двум ревизским сказкам проходит. Моя бригада, например.
   Чеходар вспылил первым.
   - Запомни, Вехов. Начальник штаба я, и мне лучше знать, что и как надо делать. Ясно?
   - Нет, не ясно! Кому очки втираете?
   - Ты ответишь за свои слова, - процедил сквозь зубы Чеходар, изо всех сил стараясь сохранить спокойный тон. - И демагогию свою брось. Я, кажется, за общее дело болею.
   Его поддержал дежурный.
   - И что у тебя за характер, Вехов? Ну, чего ты вредничаешь? Pепутацию себе зарабатываешь, да?
   - Репутацию он себе уже заработал, - иронически заметил Чеходар. - Даже в собственной бригаде его, кажется, раскусили. Прошлый раз не позволили хлопцы ему от их имени выступать. Нискина выдвинули.
   Чеходар ударил по самому больному месту, Николай не нашелся, что ответить.
   В тот вечер он долго бродил один по улце, такая горечь кипела на сердце, что все кругом казалось немилым, все враждебным. "И что у меня за характер такой на самом деле?" размышлял он, куря одну папиросу за другой. И уже казалось ему, что и ребята из бригады нисколько не лучше стали относиться к нему и что Маша скоро тоже поймет, какой у него ко всему еще и несносный характер.
   "Heт, нe скоро, а уже", - холодея, подумал он, вспомнив сегодняшнюю встречу в библиотеке.
   Он все кружил и кружил по ночнкм пустынным улицам. И только когда кончилась последняя в пачке папироса, он взглянул на часы и побрел домой.
   Сонный вахтер открыл ему дверь в общежитии и хмуро проворчал:
   - Носит тебя леший по ночам...
   Ребята уже спали. Богатырски раскинулся на узкой кровати Илья Куклев. Напротив зарылся лицом в подушку Борис; ему, как всегда, мешал свет от лампочки у постели Коли Маленького. А тот так и заснул, не успев ее погасить, и книжечка в пестрой обложке вывалилась у него из рук на пол. Николай поднял ее и прочел название: "Призраки выходят на берег".
   Вздохнув, он погасил свет и принялся осторожно раздеваться в темноте.
   На следующий день Павел Григорьевич Артамонов и Николай отправились на Красноармейскую улицу. Решено было, что пойдут они вдвоем.
   Был четвертый час дня. Солнце палило по-прежнему, и тоненькие, недавно высаженные вдоль тротуара акации печально поникли пыльными листьями.
   Прохожих было мало.
   Николай шел, погруженный в невеселые мысли.
   Ему не давал покоя вчерашний разговор с Чеходаром. Все утро, во время работы, он настороженно просматривался к ребятам. Неужели Чеходар прав?
   Неужели они так до сих пор и не простили ему то дело? Да, наверное, не простили.
   Он не понимал, что его подозрительность невольно передалась и ребятам. Поэтому даже Коля Маленький; подойдя к нему в обеденный перерыв с самым безобидным делом, вдруг переменил тон и как-то резко оборвал разговор. Николай стал еще угрюмее. И это окончательно отбило у ребят охоту обращаться к нему.
   - Не знаешь, что это с ним? - спрбсил Тарана Коля Маленький, кивнув на Николая.
   Таран усмехнулся.
   - Вчера в штабе с Чеходаром поцапался. Очковтирателем обозвал.
   - Да ну? А за что?
   - Кто его знает. Не расслышал. А подходить не хотелось.
   - "Не хотелось", - перебил Коля Маленький. - А может, надо было?
   - Может, и надо было, да не хотелось.
   - Эх, ты! - Коля Маленький возмущенно шмыгнул носом. А я бы, например, обязательно подошел.
   Борис Нискин с необычной для него резкостью сказал:
   - Хватит ему переживаний. Кончать это надо.
   Илья Куклев согласно кивнул головой.
   Но всего этого Николай не знал, и его угнетало ощущение мнимой враждебности ребят к нему. А тут еще Маша... После смены он хотел было позвонить ей, но не решился. Боялся по тону ее угадать, как безразличен он ей стал.
   Артамонов искоса поглядывал на своего молчаливого спутника, потом спросил:
   - Случилось что?
   - Ничего не случилось.
   - Врешь, брат. И зря, между прочим.
   Николай не ответил. Некоторое время шли молча.
   - Слушали сегодня отчет вашего начальника штаба, - равнодушным тоном сообщил Артамонов. - Выходит, хорошо работаете, а?
   - Как когда.
   - Вот именно. Потому и не нравятся мне, скажу тебе по правде, слишком уж благополучные отчеты, слишком гладкие. Отдает от них чем-то таким...
   - Очковтирательством от них отдает, вот чем! - не выдержал Николай.
   Он вдруг почувствовал, что не может больше носить в себе все свои горести и сомнения. И еще он почувствовал, что именно Артамонов поймет его как надо. Павел Григорьевич умел одним видом своим, даже своим молчанием вызывать в людях это чувство.
   - Запутался я что-то, - неожиданно произнес Николай, пристально глядя себе под ноги.
   - Расскажи. Подумаем, - предложил Артамонов.
   И Николай рассказал ему обо всем... кроме Маши.
   Павел Григорьевич слушал молча, сосредоточенно, не перебивая. Он умел слушать. А когда Николай кончил, он коротко и твердо сказал:
   - Человек ты настоящий. И надо, брат, всегда быть самим собой. И точка.
   Весь остаток пути до Красноармейской оба снова молчали. Но молчание это было уже другим: доверительным и дружеским.
   В глухой, сложенной из неровного песчаника стене, на калитке красовалась надпись: "Осторожно! Злая собака!"
   - И не одна, - усмехнулся Николай.
   Павел Григорьевич недовольно крякнул, вытирая платком вспотевший лоб.
   - Эх, стучать да кричать не хотелось бы...
   - А мы сейчас выясним обстановку, - откликнулся Николай.
   Он подпрыгнул, ухватился за край стены и, подтянувшись, заглянул во двор.
   Там в глубине, за акациями, стоял небольшой аккуратный домик, в стороне - какие-то сарайчики.
   От них к дому была протянута проволока, от которой в конце отходила длинная цепь, другой конец ее прятался в собачьей будке. Людей не было видно.
   У Николая заныли от напряжения пальцы. Он готов был уже разжать их и спрыгнуть, когда вдруг заметил, как в крайнем сарайчике открылась дверца и оттуда выглянул парнишка - худой, высокий, черные прямые волосы падали на глаза. Он был в закатанных по колено брюках и мятой рубахе. Осмотревшись, парнишка выскользнул во двор и, опасливо косясь на собачью будку, стал пробираться кружным путем, вдоль забора, к домику.
   Николай оглянулся на Павла Григорьевича и взглядом попросил поддержать его. Тот, смущенно усмехнувшись, подставил плечо.
   Николай подождал, пока парнишка не оказался совсем близко, и тихо окликнул его:
   - Эй, пацан!
   Тот испуганно поднял голову, но, увидев незнакомого парня, успокоился.
   - Чего тебе? - недовольно спросил он.
   - Король дома?
   - Какой еще Король?
   - Эх, ты! - усмехнулся Николай. - Короля не знаешь, собаки боишься. Меня Николаем звать, а тебя как?
   - Гоша...
   Паренек, видно, решил, что имеет дело с каким-то знакомым хозяина домика.
   - Гоша... - повторил Николай. - Так, так... Об этом деле слышал. А Витька Блоха тоже здесь?
   - Ага. Лежит еще. Вам открыть?
   - Валяй.
   Николай спрыгнул на землю. Павлу Григорьевичу объяснять ничего не пришлось: он слышал весь разговор.
   Калитка открылась, и они вошли во двор.
   В ту же минуту из конуры, как развернувшаяся пружина, выскочил черный крупный пес. Жалобно звякнула цепь, зазвенела проволока, и двор огласился яростным, густым лаем.
   Из домика вышел худощавый, высокий человек в лыжных зеленых брюках и белой рубашке. Он подозрительно оглядел незнакомцев и Гошу, потом цыкнул на бесновавшуюся собаку.
   - Вам кого? - сумрачно осведомился он.
   - Вас, по-видимому, - ответил Артамонов. - Разрешите зайти?
   Гоша с тревогой поглядывал то на Блохина, то на Николая и Павла Григорьевича, чувствуя, что происходит что-то неладное.
   - Прошу, - отозвался Блохин и, обращаясь к Гоше, добавил: - А ты ступай.
   В полутемной, неприбранной комнате занавески на окнах были опущены, над столом горела лампа.
   На низкой широкой тахте, покрытой ковром, в беспорядке лежали пестрые подушки, женский платок и кофточка. Стены были увешаны фотографиями. Их было так много, что Николай спросил:
   - Фотографией занимаетесь?
   - Так точно. Патент имею, - Блохин усмехнулся. - Некоторым образом частный сектор. А с кем имею честь?
   - Народная дружина.
   При этих словах лицо Блохина расплылось в улыбке. Как видно, он ожидал чего-то значительно худшего.
   - Мы к вам насчет сына, - сказал Павел Григорьевич. Ваши семейные отношения нам известны, но мальчик не виноват. Ему школу посещать надо. За ним уход должен быть.
   - Совершенно верно, - охотно согласился Блохин. - Очень правильно. Но тут закавыка есть.
   - Какая же?
   - Не хочет он возвращаться к деду. Никак не хочет.
   Павел Григорьевич невозмутимо и как бы мимоходом заметил:
   - Мы, кстати, и ваше письмо читали.
   - И даже значения не придавайте! - воскликнул Блохин. В сердцах написано, ей-богу! От несправедливости батиной!
   - Так что вы мальчика не удерживаете?
   - Конечно, нет. Хотя душой к нему прилип, это верно. Все-таки своя кровь...
   Он говорил добродушно, чуть заискивающе, но глаза смотрели настороженно.
   - А другие мальчики?
   - Ну что же с ними поделаешь? - развел руками Блохин. Друзья-товарищи. Попросились - устроил. Я, знаете, такой. У меня просто.