Страница:
И, как ни удивительно, Флердоранж – единственная, кто не поддавался утомлению, бывшая на нижней ступени официальной иерархии, – пошла на конфронтацию с окамисан.
Когда стало ясно, что она затевает, другие гейши не поверили своим ушам. Кто-то уронил изысканную чашку, и та разлетелась на куски, – этого, впрочем, никто не заметил, потому что всех заворожила стычка.
Флердоранж сказала окамисан, что девочки перетрудились и им нужен отдых. Матрона ахнула, ее лицо пошло красными пятнами, пока она выслушивала наглую просьбу Флердоранж. Другие гейши практически попрятались где могли в страхе перед цунами, которое неизбежно грянет.
Но не грянуло. Флердоранж продолжала свою речь, гнев мамы потихоньку стихал, пока от него не осталось и следа. Никто не разобрал толком, что говорила Флердоранж: она шептала так, что услыхала одна окамисан. Женщины в жизни не видели того, что затем последовало. И никогда не увидят. Едва Флердоранж с поклоном закончила свою речь, окамисан улыбнулась. Не той рефлексивной улыбкой, даруемой патронам, а радостно и широко, как на памяти девчонок не улыбалась ни разу.
Им дали неделю отдыха – целую неделю, и все благодаря сумасшедшей наглости Флердоранж, ее нелепой отваге. После этого никто больше не плел интриг против Флердоранж.
Но никто с ней особо и не сдружился. Да, гейши были ей благодарны, но они же ее и побаивались. Она была не из той породы женщин, чьей дружбы добиваешься доверительными разговорами и мелкими шуточками, как это заведено у женщин. Ее отстраненность была непробиваема. Флердоранж как бы присутствовала здесь телом, а мыслями и духом была где-то далеко-далеко.
Конфликт с окамисан еще больше окутал тайной Флердоранж. Что Флердоранж сказала? Отчего размякла старая мымра? Почему Флердоранж рискнула? Откуда знала, что это сработает?
Гейши постарше, родом из деревни, поговаривали о магии и суевериях, травили байки о странных ведьмах, что живут в горах. Толковали о призраках и демонах, среди глубокой ночи пересказывали древние проклятия. Те, что моложе и образованнее, вспомнили о гипнотизме и силе внушения. Но любая гипотеза ничего не объясняла, и Флердоранж так и осталась – непознанное, смутно тревожное присутствие.
А затем произошла очень странная вещь. Примерно месяц спустя на вечеринке, устроенной для воротил бизнеса, дошла очередь до Флердоранж поиграть на сямисэне. Играла она необыкновенно талантливо, и ее подруги гейши с нетерпением ждали, когда этот момент настанет.
Первые жалобные ноты прозвучали деликатно и чисто: гейши сразу поняли, что никогда не слышали эту песню. Все уставились на Флердоранж, а та будто впала в транс, будто унеслась в другой мир. То было завораживающее, пугающее зрелище. В такие моменты исчезала обычная современная девушка, что ремеслом гейши зарабатывает на жизнь, и являлась древняя таинственная личность, что общается с божеством, от которого отрекся этот мир.
Песня звучала, медленно нарастая, нащупывая мелодию, затем извлекая из пространства ноты. Казалось, даже пустоты между звуками заряжены неизвестной энергией. А потом Флердоранж запела.
Такой голос гейши слышали впервые. Голос старухи, полный усталости и неколебимой печали, но такой прекрасный и умиротворенный, что у слушателей на глаза навернулись слезы.
В грустной балладе рассказывалось о старухе, пережившей свою семью. На ее глазах увяли, состарились, одряхлели и ушли в мир иной любовники ее молодости. И теперь ей остается только предаваться смутным воспоминаниям в ожидании смерти, которая все никак не придет. Все, кто это слышал, никогда не забудут последние строчки и голос, облекающий в слова отчаянное желание:
Вдруг она сконфуженно огляделась, увидела, что все плачут, и, будто не понимая, что заставило всех так рыдать, извинилась и быстро вышла из комнаты.
После того как все всласть поплакали, вечеринка продолжилась. Но атмосфера уже была иной. Смех пуст, флирт машинален. Через некоторое время окамисан пошла за Флердоранж. Вернувшись, она объявила, что Флердоранж заболела и на вечеринку не вернется.
По правде говоря, с Флердоранж она и не встретилась. Та уже собрала свои жалкие пожитки и исчезла. Больше ее никто не видел и ничего о ней не слышал.
Два дня спустя дом посетили несколько мужчин, которые расспрашивали о Флердоранж. Не клиенты, и вопросы их были официальны. Они сказали, что не из полиции, но вели себя как полицейские. Этот визит подтвердил всеобщие подозрения: с Флердоранж что-то не то, она – часть великой неразрешимой тайны.
Когда все узнали, что Флердоранж исчезла, дела пошли спокойнее. Зимы приходили и уходили, снова расцветала сакура. Женщины возобновили ссоры и интрижки, и все тайно радовались, что Флердоранж больше нет. Ее присутствие необъяснимо давило на всех. Без нее дом снова стал самим собой.
Но забыть ее не мог никто. Безлунными летними ночами гейши рассказывали небылицы о ней малышам. Говорили, что ветер, воющий в ветвях, – это стон одинокой женщины: боги наказали ее за красоту, и теперь она жалобно причитает в пустой ночи. И тогда они вспоминали Флердоранж.
– Любопытная байка, – после паузы сказал я.
– И главное – истинная правда, – добавила Маюми. Она знала, за какие ниточки дергать, и гордилась своим умением рассказывать истории.
– Серьезная дама, кем бы она ни была.
– Что вы имеете в виду?
– Это была не Флердоранж, – сказал я, авторитетно стукнув бокалом о стол. – По крайней мере, не та, которую ищу я.
– Никогда ее не забуду. Это была она. Как на фото.
– Вы сказали, что Флердоранж появилась в доме, когда вам было одиннадцать, так?
– Да.
– Тогда сейчас она уже старенькая. Старше вас лет на десять.
– Поосторожнее насчет стареньких.
– Но она не старше вас. Женщина, которая известна мне как Флердоранж, женщина на фото, не старше двадцати пяти.
– На фото – конечно. Должно быть, старая фотография, – уверенно сказала Маюми.
– Нет. Снимали месяц назад. Максимум год, – пожал плечами я. Еще одна зацепка ни к чему не привела.
– А почему вы уверены, что фото новое?
– Мне сказал специалист.
– Специалисты тоже врут.
– Я знаю мужчину на фото. Это современная фотография, потому что вот так он выглядел перед… ну, он недавно умер. – Мне хотелось извиниться.
– Я знаю, что это одна и та же женщина.
– Фото не очень хорошее. Я хочу сказать, ее лицо…
– Если фото не очень хорошее, откуда вы знаете, что это женщина, которую вы ищете? – возразила она. Разумно. Если я настаиваю, что это моя Флердоранж, Маюми тоже может быть уверена, что это ее Флердоранж.
– Может, ее дочь.
– Даже матери и дочки не бывают так похожи. Билли. Очнитесь. Вами кто-то играет. Не знаю почему, но кто-то пытается вас обдурить.
– Пока им это вполне удается.
– Я знаю эту женщину. Я никогда ее не забуду. Это старая фотография или подделка. Сами знаете, в наши дни подделать можно все. Компьютерные штучки, наложения, что угодно. Бросьте это. Забудьте и все, вот вам мой совет. – Она похлопала меня по руке. Она искренне встревожилась.
– Не могу. – Я наблюдал, как три пьяных безмолвных аколита, расплатившись по счету, вышли из бара. Остались только барменша, Маюми и я.
– Гнилая рыбья ерунда. Хватит терзаться. В жизни всегда есть выбор, – по-матерински увещевала она. Выглядел я, должно быть, не лучше, чем себя чувствовал. Я был жалок.
И она права. Выбор всегда есть. Но выбор – это не для меня. Для меня – гейши и неприятности.
– Не падайте духом. Выпейте еще. Переспите с Юрико и все такое, – сказал она, кивнув барменше, на которую я глазел весь вечер. Я не сдержал улыбки:
– Не смущайте меня.
– А, ерунда. Она ваша. Хотите ее?
– Я не думал, что здесь это делают, – промямлил я.
– Не говорите глупостей. Я совсем не об этом. Просто вы ей нравитесь. Я же вижу. Сходите с ней куда-нибудь. Пропустите пару стаканчиков. Загляните в лав-отель. Я присмотрю за баром, без проблем. Что скажете?
Я взглянул на Юрико. И смотрел довольно долго. Она поймала мой взгляд и озорно улыбнулась. Опасная девчонка.
– Мне нужно возвращаться в Токио, – тихо сказал я.
– Не глупите, Билли. До утра Токио никуда не денется. Как стоял, так и будет стоять, даже когда вам стукнет восемьдесят. А вот таких девчонок, как Юрико, уже не будет.
– А в чем тут ваш интерес?
Она лишь посмотрела на меня и вздохнула:
– Мне все равно, что вы делаете. Но я вижу, что у вас голова пухнет, вот и все. Мне не нравится, когда у людей такой вид. Я люблю смотреть, как люди веселятся, наслаждаются жизнью. Это моя профессия. Но, кажется, вы сами знаете, как лучше.
Я не был в этом уверен. Но все, что могло случиться между мной и Юрико за несколько безмятежных часов в Киото, вряд ли изменило бы ход моей жизни. Незнакомые девушки в незнакомых городах все еще полны очарования, и я с такими ночами пока не завязал, но они уже не таили в себе несбыточного. Может, я старел.
– Большое вам спасибо за помощь, мама Маюми, – наконец сказал я. – Если бы я больше слушался таких женщин, как вы, возможно, я был бы счастливее. Моя упертость не означает, что я не ценю вашу заботу. Но мне правда нужно вернуться в Токио. Вот когда все закончится, вернусь и оторвусь немного.
– Она вас ждать не будет, – сказала Маюми. – Молодые девушки ветрены.
– Это не страшно. Вы же будете здесь.
Маюми рассмеялась и хлопнула в ладоши. Вот это женщина. Она жила по собственным правилам – за это я ее и обожал. Чтобы смотреть в лицо неопределенности, требовалось мужество, но, похоже, у мамы Маюми все складывалось. Что касается меня…
Я оплатил счет и оставил Юрико щедрые чаевые. От ее томного взгляда я чуть не передумал, но я упертый, я же говорю.
Маюми проводила меня до выхода. Алкоголь уже действовал по полной программе. Я снова поблагодарил Маюми и поздравил с новой жизнью в клубе «Ананас». Она пожелала мне удачи, что бы я ни делал.
– Да, еще одно, – внезапно вспомнил я. – Эта девушка, Флердоранж, – вы не помните, как она пользовалась губной помадой?
Маюми наморщила лоб. Думаю, размышляла, как пикантнее всего использовать помаду. Затем щелкнула пальцами:
– Да. У неё помада в уголке рта смазывалась. Все считали, что это странновато, но она упорно оставляла как есть. Что – звенит звоночек?
Ага. Звон семидесятичетырехтонного колокола храма Тёнин через весь город. Я кивнул, но больше ничего не сказал.
Она помахала мне на прощанье, и я опять оказался один посреди ночного Киото. В лужах под ногами отражалась плачущая луна. Поэт тут же воспел бы это мгновение, а я просто зашагал на станцию.
Я еле успел на поезд, а когда приехал, в Токио тоже шел дождь. После пересадки я направился на запад и прибыл на Синдзюку, как раз когда пьяные клерки, шатаясь и спотыкаясь, брели к пригородным поездам, которые доставят их домой после очередной расслабухи.
Покачиваясь, они брели к станции мне навстречу, группами по трое или четверо, смеясь и распевая песни. Некоторые тщетно пытались прятаться под зонтиками – всякий раз слишком маленькими. Другие, напротив, мокли под дождем, как бы пытаясь смыть позор. Некоторые, проходя мимо, громко со мной здоровались, другие улыбались, но большинство не обращали внимания. Я не из их корпорации, я не клерк, я даже не японец. Наше взаимное безразличие не было враждебным, не имело расовой подоплеки – просто мы из разных слоев.
Должен признать, от этой их сплоченности мне стало чуточку одиноко. Эти ребята знали свое место в обществе. Они среди своих, они чему-то принадлежат, наслаждаются своей одинаковостью. Да, они в точности такие же, как все люди в этом мире. Но иногда, вот в такие моменты, я сознавал, что ни к чему не принадлежу, кроме журнальчика на той стороне шарика, и меня не ждет семья там или где бы то ни было.
Жизни клерка я не завидовал: раз она так прекрасна, с чего напиваться каждый вечер? Да, у многих семьи, но жизнь клерка не позволяет уделять внимание семьям. И, конечно, Сара права: люди, которые предпочитают одиночество, отталкивают других и отвергают тех, кто их любит, дабы упиваться жалостью к себе, – это самые отпетые лицемеры, духовные банкроты, не заслужившие даже маленьких радостей одиночества.
Может, она перегибала палку, но я не питал романтических иллюзий относительно жизни, которую выбрал. Я не жил в экзистенциальной фантазии «Я Против Равнодушного Мира». Просто так по жизни складывалось. Сегодня вечером меня грызут смутные сожаления, но это пройдет. Утром обо всем забуду.
Добравшись наконец до своего номера, я ужасно хотел спать. Утро вечера мудренее, думал я, открывая дверь. Мне уже полегчало.
Но не надолго.
13
Когда стало ясно, что она затевает, другие гейши не поверили своим ушам. Кто-то уронил изысканную чашку, и та разлетелась на куски, – этого, впрочем, никто не заметил, потому что всех заворожила стычка.
Флердоранж сказала окамисан, что девочки перетрудились и им нужен отдых. Матрона ахнула, ее лицо пошло красными пятнами, пока она выслушивала наглую просьбу Флердоранж. Другие гейши практически попрятались где могли в страхе перед цунами, которое неизбежно грянет.
Но не грянуло. Флердоранж продолжала свою речь, гнев мамы потихоньку стихал, пока от него не осталось и следа. Никто не разобрал толком, что говорила Флердоранж: она шептала так, что услыхала одна окамисан. Женщины в жизни не видели того, что затем последовало. И никогда не увидят. Едва Флердоранж с поклоном закончила свою речь, окамисан улыбнулась. Не той рефлексивной улыбкой, даруемой патронам, а радостно и широко, как на памяти девчонок не улыбалась ни разу.
Им дали неделю отдыха – целую неделю, и все благодаря сумасшедшей наглости Флердоранж, ее нелепой отваге. После этого никто больше не плел интриг против Флердоранж.
Но никто с ней особо и не сдружился. Да, гейши были ей благодарны, но они же ее и побаивались. Она была не из той породы женщин, чьей дружбы добиваешься доверительными разговорами и мелкими шуточками, как это заведено у женщин. Ее отстраненность была непробиваема. Флердоранж как бы присутствовала здесь телом, а мыслями и духом была где-то далеко-далеко.
Конфликт с окамисан еще больше окутал тайной Флердоранж. Что Флердоранж сказала? Отчего размякла старая мымра? Почему Флердоранж рискнула? Откуда знала, что это сработает?
Гейши постарше, родом из деревни, поговаривали о магии и суевериях, травили байки о странных ведьмах, что живут в горах. Толковали о призраках и демонах, среди глубокой ночи пересказывали древние проклятия. Те, что моложе и образованнее, вспомнили о гипнотизме и силе внушения. Но любая гипотеза ничего не объясняла, и Флердоранж так и осталась – непознанное, смутно тревожное присутствие.
А затем произошла очень странная вещь. Примерно месяц спустя на вечеринке, устроенной для воротил бизнеса, дошла очередь до Флердоранж поиграть на сямисэне. Играла она необыкновенно талантливо, и ее подруги гейши с нетерпением ждали, когда этот момент настанет.
Первые жалобные ноты прозвучали деликатно и чисто: гейши сразу поняли, что никогда не слышали эту песню. Все уставились на Флердоранж, а та будто впала в транс, будто унеслась в другой мир. То было завораживающее, пугающее зрелище. В такие моменты исчезала обычная современная девушка, что ремеслом гейши зарабатывает на жизнь, и являлась древняя таинственная личность, что общается с божеством, от которого отрекся этот мир.
Песня звучала, медленно нарастая, нащупывая мелодию, затем извлекая из пространства ноты. Казалось, даже пустоты между звуками заряжены неизвестной энергией. А потом Флердоранж запела.
Такой голос гейши слышали впервые. Голос старухи, полный усталости и неколебимой печали, но такой прекрасный и умиротворенный, что у слушателей на глаза навернулись слезы.
В грустной балладе рассказывалось о старухе, пережившей свою семью. На ее глазах увяли, состарились, одряхлели и ушли в мир иной любовники ее молодости. И теперь ей остается только предаваться смутным воспоминаниям в ожидании смерти, которая все никак не придет. Все, кто это слышал, никогда не забудут последние строчки и голос, облекающий в слова отчаянное желание:
Когда она допела, все вокруг сидели и тихо плакали. Мужчины вытирали слезы о рукава женских кимоно, точно детишки, что ищут утешения у матерей. Флердоранж молчала, не двигаясь, глаза ее были пусты, а лицо застыло белым мрамором.
«Цветы увядают,
Теряя цвет,
Пока бесконечно
Тянутся дни мои в этом мире
Долгих дождей».
Вдруг она сконфуженно огляделась, увидела, что все плачут, и, будто не понимая, что заставило всех так рыдать, извинилась и быстро вышла из комнаты.
После того как все всласть поплакали, вечеринка продолжилась. Но атмосфера уже была иной. Смех пуст, флирт машинален. Через некоторое время окамисан пошла за Флердоранж. Вернувшись, она объявила, что Флердоранж заболела и на вечеринку не вернется.
По правде говоря, с Флердоранж она и не встретилась. Та уже собрала свои жалкие пожитки и исчезла. Больше ее никто не видел и ничего о ней не слышал.
Два дня спустя дом посетили несколько мужчин, которые расспрашивали о Флердоранж. Не клиенты, и вопросы их были официальны. Они сказали, что не из полиции, но вели себя как полицейские. Этот визит подтвердил всеобщие подозрения: с Флердоранж что-то не то, она – часть великой неразрешимой тайны.
Когда все узнали, что Флердоранж исчезла, дела пошли спокойнее. Зимы приходили и уходили, снова расцветала сакура. Женщины возобновили ссоры и интрижки, и все тайно радовались, что Флердоранж больше нет. Ее присутствие необъяснимо давило на всех. Без нее дом снова стал самим собой.
Но забыть ее не мог никто. Безлунными летними ночами гейши рассказывали небылицы о ней малышам. Говорили, что ветер, воющий в ветвях, – это стон одинокой женщины: боги наказали ее за красоту, и теперь она жалобно причитает в пустой ночи. И тогда они вспоминали Флердоранж.
– Любопытная байка, – после паузы сказал я.
– И главное – истинная правда, – добавила Маюми. Она знала, за какие ниточки дергать, и гордилась своим умением рассказывать истории.
– Серьезная дама, кем бы она ни была.
– Что вы имеете в виду?
– Это была не Флердоранж, – сказал я, авторитетно стукнув бокалом о стол. – По крайней мере, не та, которую ищу я.
– Никогда ее не забуду. Это была она. Как на фото.
– Вы сказали, что Флердоранж появилась в доме, когда вам было одиннадцать, так?
– Да.
– Тогда сейчас она уже старенькая. Старше вас лет на десять.
– Поосторожнее насчет стареньких.
– Но она не старше вас. Женщина, которая известна мне как Флердоранж, женщина на фото, не старше двадцати пяти.
– На фото – конечно. Должно быть, старая фотография, – уверенно сказала Маюми.
– Нет. Снимали месяц назад. Максимум год, – пожал плечами я. Еще одна зацепка ни к чему не привела.
– А почему вы уверены, что фото новое?
– Мне сказал специалист.
– Специалисты тоже врут.
– Я знаю мужчину на фото. Это современная фотография, потому что вот так он выглядел перед… ну, он недавно умер. – Мне хотелось извиниться.
– Я знаю, что это одна и та же женщина.
– Фото не очень хорошее. Я хочу сказать, ее лицо…
– Если фото не очень хорошее, откуда вы знаете, что это женщина, которую вы ищете? – возразила она. Разумно. Если я настаиваю, что это моя Флердоранж, Маюми тоже может быть уверена, что это ее Флердоранж.
– Может, ее дочь.
– Даже матери и дочки не бывают так похожи. Билли. Очнитесь. Вами кто-то играет. Не знаю почему, но кто-то пытается вас обдурить.
– Пока им это вполне удается.
– Я знаю эту женщину. Я никогда ее не забуду. Это старая фотография или подделка. Сами знаете, в наши дни подделать можно все. Компьютерные штучки, наложения, что угодно. Бросьте это. Забудьте и все, вот вам мой совет. – Она похлопала меня по руке. Она искренне встревожилась.
– Не могу. – Я наблюдал, как три пьяных безмолвных аколита, расплатившись по счету, вышли из бара. Остались только барменша, Маюми и я.
– Гнилая рыбья ерунда. Хватит терзаться. В жизни всегда есть выбор, – по-матерински увещевала она. Выглядел я, должно быть, не лучше, чем себя чувствовал. Я был жалок.
И она права. Выбор всегда есть. Но выбор – это не для меня. Для меня – гейши и неприятности.
– Не падайте духом. Выпейте еще. Переспите с Юрико и все такое, – сказал она, кивнув барменше, на которую я глазел весь вечер. Я не сдержал улыбки:
– Не смущайте меня.
– А, ерунда. Она ваша. Хотите ее?
– Я не думал, что здесь это делают, – промямлил я.
– Не говорите глупостей. Я совсем не об этом. Просто вы ей нравитесь. Я же вижу. Сходите с ней куда-нибудь. Пропустите пару стаканчиков. Загляните в лав-отель. Я присмотрю за баром, без проблем. Что скажете?
Я взглянул на Юрико. И смотрел довольно долго. Она поймала мой взгляд и озорно улыбнулась. Опасная девчонка.
– Мне нужно возвращаться в Токио, – тихо сказал я.
– Не глупите, Билли. До утра Токио никуда не денется. Как стоял, так и будет стоять, даже когда вам стукнет восемьдесят. А вот таких девчонок, как Юрико, уже не будет.
– А в чем тут ваш интерес?
Она лишь посмотрела на меня и вздохнула:
– Мне все равно, что вы делаете. Но я вижу, что у вас голова пухнет, вот и все. Мне не нравится, когда у людей такой вид. Я люблю смотреть, как люди веселятся, наслаждаются жизнью. Это моя профессия. Но, кажется, вы сами знаете, как лучше.
Я не был в этом уверен. Но все, что могло случиться между мной и Юрико за несколько безмятежных часов в Киото, вряд ли изменило бы ход моей жизни. Незнакомые девушки в незнакомых городах все еще полны очарования, и я с такими ночами пока не завязал, но они уже не таили в себе несбыточного. Может, я старел.
– Большое вам спасибо за помощь, мама Маюми, – наконец сказал я. – Если бы я больше слушался таких женщин, как вы, возможно, я был бы счастливее. Моя упертость не означает, что я не ценю вашу заботу. Но мне правда нужно вернуться в Токио. Вот когда все закончится, вернусь и оторвусь немного.
– Она вас ждать не будет, – сказала Маюми. – Молодые девушки ветрены.
– Это не страшно. Вы же будете здесь.
Маюми рассмеялась и хлопнула в ладоши. Вот это женщина. Она жила по собственным правилам – за это я ее и обожал. Чтобы смотреть в лицо неопределенности, требовалось мужество, но, похоже, у мамы Маюми все складывалось. Что касается меня…
Я оплатил счет и оставил Юрико щедрые чаевые. От ее томного взгляда я чуть не передумал, но я упертый, я же говорю.
Маюми проводила меня до выхода. Алкоголь уже действовал по полной программе. Я снова поблагодарил Маюми и поздравил с новой жизнью в клубе «Ананас». Она пожелала мне удачи, что бы я ни делал.
– Да, еще одно, – внезапно вспомнил я. – Эта девушка, Флердоранж, – вы не помните, как она пользовалась губной помадой?
Маюми наморщила лоб. Думаю, размышляла, как пикантнее всего использовать помаду. Затем щелкнула пальцами:
– Да. У неё помада в уголке рта смазывалась. Все считали, что это странновато, но она упорно оставляла как есть. Что – звенит звоночек?
Ага. Звон семидесятичетырехтонного колокола храма Тёнин через весь город. Я кивнул, но больше ничего не сказал.
Она помахала мне на прощанье, и я опять оказался один посреди ночного Киото. В лужах под ногами отражалась плачущая луна. Поэт тут же воспел бы это мгновение, а я просто зашагал на станцию.
Я еле успел на поезд, а когда приехал, в Токио тоже шел дождь. После пересадки я направился на запад и прибыл на Синдзюку, как раз когда пьяные клерки, шатаясь и спотыкаясь, брели к пригородным поездам, которые доставят их домой после очередной расслабухи.
Покачиваясь, они брели к станции мне навстречу, группами по трое или четверо, смеясь и распевая песни. Некоторые тщетно пытались прятаться под зонтиками – всякий раз слишком маленькими. Другие, напротив, мокли под дождем, как бы пытаясь смыть позор. Некоторые, проходя мимо, громко со мной здоровались, другие улыбались, но большинство не обращали внимания. Я не из их корпорации, я не клерк, я даже не японец. Наше взаимное безразличие не было враждебным, не имело расовой подоплеки – просто мы из разных слоев.
Должен признать, от этой их сплоченности мне стало чуточку одиноко. Эти ребята знали свое место в обществе. Они среди своих, они чему-то принадлежат, наслаждаются своей одинаковостью. Да, они в точности такие же, как все люди в этом мире. Но иногда, вот в такие моменты, я сознавал, что ни к чему не принадлежу, кроме журнальчика на той стороне шарика, и меня не ждет семья там или где бы то ни было.
Жизни клерка я не завидовал: раз она так прекрасна, с чего напиваться каждый вечер? Да, у многих семьи, но жизнь клерка не позволяет уделять внимание семьям. И, конечно, Сара права: люди, которые предпочитают одиночество, отталкивают других и отвергают тех, кто их любит, дабы упиваться жалостью к себе, – это самые отпетые лицемеры, духовные банкроты, не заслужившие даже маленьких радостей одиночества.
Может, она перегибала палку, но я не питал романтических иллюзий относительно жизни, которую выбрал. Я не жил в экзистенциальной фантазии «Я Против Равнодушного Мира». Просто так по жизни складывалось. Сегодня вечером меня грызут смутные сожаления, но это пройдет. Утром обо всем забуду.
Добравшись наконец до своего номера, я ужасно хотел спать. Утро вечера мудренее, думал я, открывая дверь. Мне уже полегчало.
Но не надолго.
13
Она стояла в углу, прислонившись к стене возле большого окна. Снаружи колотил дождь. Странные тени пробегали по ее лицу, пока она безотрывно смотрела в окно. Сигаретный дым вился к потолку. На Флердоранж было тонкое мятое пурпурное платье с глубоким вырезом и подолом, открывающим ноги, за которые другие женщины ее бы возненавидели.
– Как вы сюда попали? – спросил я, закрывая за собой дверь. Мой голос звучал холодно и бесстрастно, но то была лишь уловка, чтобы не упасть в обморок.
Она и мускулом не шевельнула, так и смотрела в окно.
– Секрет, – наконец произнесла она, выпуская струйку дыма из уголка рта. Прядь темных волос упала ей на глаза, да так и осталась.
– Вы, я так думаю, из тех, у кого вообще полно секретов, – сказал я. И тут заметил кладбище пустых бутылок на столике.
– А вы из тех, кто вообще слишком много думает, – отрезала она.
Я ненадолго бросил думать, пересек комнату и заглянул в мини-холодильник. Ничего, кроме холодного винного коктейля из киви, лимона и клубники. Выпить хотелось, но не до такой степени. Я понадеялся, что никогда не захочу выпить до такой степени, и закрыл холодильник.
Она обернулась и уставилась на меня. Судя по количеству бутылок, ей уже полагалось окосеть, но взгляд был пристальный. Она снова затянулась.
– Не бросите эту соску, – я показал на сигарету, – точно окочуритесь.
– Смышленый парень, – отрешенно парировала она.
– Вы бы видели меня, когда я был пацаном.
– И что изменилось?
Я не сдержал улыбки:
– А вы из тех, за кем всегда остается последнее слово, да?
Она безразлично хмыкнула. Затем бросила сигарету и раздавила ее каблучком. Втертая в ковер сигарета только пшикнула. Видимо, Флердоранж так поступала уже раз десять. А ковер хороший. Вернее, когда-то был. Сочного красного цвета с толстым ворсом. С учетом испорченного ковра и пьяного кутежа мой счет за гостиницу вырос так, что беседы с Чаком в Кливленде не избежать.
Я сел в кресло. Ее силуэт четко выделялся на фоне окна. Тьма в комнате скрывала ее черты. Я подумал было включить свет, затем подумал – не включать. Я просто сидел и слушал, как дождь ритмично стучит в окно.
– Так вы сюда заглянули, чтобы выпить пару пива? – наконец спросил я, равнодушно удивляясь, отчего мой первый порыв – всегда к сарказму.
– Я уже ухожу, – сказала она. Но не двинулась, и слова ее повисли в воздухе вместе с сигаретным дымом.
– Глупости.
Это адресовалось скорее мне, чем ей. Я встал и подошел к ней. Еще несколько футов – но ее взгляд меня остановил. Не красный свет, а желтый. Сбрось скорость. Будь осмотрительнее. Лично я всегда проезжаю на желтый свет на полной скорости.
– Знаете, за вами толпа людей гоняется.
– И вы один из них, господин Чака? Вы тоже за мной гоняетесь?
– Да.
– Ну, вот она я. Здесь. Что намерены со мной сделать? – Глаза ее засияли, притягивая меня.
– Ну, – я сглотнул, – может, для начала поговорим?
– Наверняка считаете себя старомодным, да? Наверняка считаете себя рыцарем. – Она рассмеялась – полу-шип, полусмех. И, коснувшись меня, прошла к мини-бару. Когда она наклонилась, чтобы открыть холодильник, я постарался отвести взгляд, а потом подумал – какого черта? Я глазел, как подол ее платья задирается, оголяя бедра, и в башке моей было сплошное рыцарство.
– Вы уверены, что вам это нужно? – спросил я, когда она повернулась и отвинтила крышечку с коктейля.
В номере тошнотворно запахло сладкими фруктами.
– Не беспокойтесь, я сама знаю, что мне нужно, – сказала она, медленно приближаясь ко мне. – Давайте лучше поговорим. Вы же этого хотите, да? Разговора. Давайте поговорим, господин Чака.
– Зовите меня Билли, – сказал я.
– О'кей, Билли. О чем? Будем говорить. Что обсудим?
И шагнула ближе. Я ощущал жар ее тела, сладкое алкогольное дыхание. Я напрягся, попытался протрезветь, обрести ясность ума.
– Для начала – что случилось с нашим другом Сато Мигусё? – выпалил я, голос слегка надломился.
Ее лицо окаменело, и она чуть отпрянула. У меня талант портить настроение.
– Сато мертв, – прошептала она. Достала еще сигарету, сунула в рот. Потом быстро щелкнула зажигалкой. Пламя взметнулось, осветив лицо. Пока она прикуривала, я успел разглядеть смазанную в уголке рта губную помаду.
– Его убили, – сказала она. – Сожгли его. Убили, сожгли, и теперь он мертв.
– Я все это знаю. Кто это сделал?
– Плохие парни. Кто же еще?
Я задумался. «Плохие парни» – не самая эксклюзивная категория в мире. Флердоранж могла иметь в виду практически любого, но скорее всего намекала на якудза. Я решил пока ее не торопить.
– Вы, кажется, не особо горюете, – произнес я тихо, почти про себя.
Но это привлекло ее внимание.
– Разве это важно? – спросила она. – Люди приходят в мир и уходят. Я давно поняла, что слезами их не вернешь.
– Прекрасно. Это из пьесы Дзэами или из песни Хибари Мисора?[62]
На ее губах заиграла слабая улыбка. Она поставила бутылку с коктейлем на стол у окна и отошла. Походка неспешная и грациозная, имитация стилизованной медлительности актеров театра Но. Флердоранж села на край постели и скрестила ноги так, будто это важное событие. На мой взгляд, это и было важное событие.
– Давным-давно, когда я была маленькой девочкой, по соседству со мной жил маленький мальчик, – начала она, уставившись в пустой угол. – Каждый день я проходила мимо его дома. А он ждал меня у окна. Едва я приближалась, он выскакивал из дома как сумасшедший. Я убегала, а он мчался за мной, хватал камни и швырял мне вслед. Изо дня вдень. Он так никогда меня и не поймал, хотя мог бы, если б оставил камни в покое, и занялся погоней. Перед отъездом из деревни, в тот день, когда меня продали в дом гейш, он, как обычно, выскочил из дома. Сначала я, как всегда, побежала, но потом остановилась. Повернулась и стала ждать. Он так сконфузился, что забыл про камни и стоял, разинув рот. Ну, я подошла прямо к нему и сказала: «Тёё-сан, каждый день я прохожу мимо вашего дома и каждый день вы преследуете меня и швыряете камни. Но завтра я уезжаю и больше никогда не вернусь». Тёё-сан лишь смотрел на меня. Глаза его были полны слез. А затем он упал на колени и заплакал, прямо посреди дороги. Умолял меня не уезжать, говорил, что больше не будет швырять в меня камни, не будет меня преследовать. «Но, видите ли, – сказала я, – это уже решено. Я должна уехать». Что я и сделала.
– Похоже, парень был идиот, – промямлил я.
– Значит, за мной опять гоняются, – сказала она, вставая с постели. – И вы гоняетесь за мной. Преследуете меня. Но с вами, я знаю, другое дело. Я же вижу, как вы на меня смотрите. Посмотрите на меня.
С тех пор как я вошел в дверь, я только этим и занимался. Но теперь я беззастенчиво пялился. Больше тут, в общем, делать нечего.
– Вот теперь вы на меня смотрите, – прошептала она. – Вы смотрите на меня, и вы меня хотите. Вы всегда меня хотели. Но будьте внимательны. Не лезьте на рожон.
Я не знал что сказать. Какая еще внимательность? Комната словно плыла, медленно кружилась каруселью, набирая скорость. Предметы теряли очертания, тихо расплываясь в тени. Я слышал только беспорядочную барабанную дробь дождя. Флердоранж стояла так близко, что я мог ее коснуться.
– Почему я? – спросил я.
– Вопросы, – внушительно произнесла она. – К вам приходит женщина, а вы к ней с одними вопросами.
Швыряю камни, подумал я.
Не успел я понять, что происходит, она поцелуем впилась в мои губы. Не знаю, кто пошел на сближение – я или она, или мы оба одновременно, повинуясь невидимым силам. Я чувствовал лишь касание ее губ. А потом ее тела.
Прежде чем все на своем пути поглотил инстинкт, в мозг протиснулась последняя связная мысль: вот это и называется плохая идея. Мысль выразилась не словами, а мерцающим закольцованным калейдоскопом. Молящийся богомол отрывает голову своему сотоварищу. «Черная вдова» неторопливо надвигается на беспокойно дергающегося в ее паутине самца. И, хотите верьте, хотите нет, Барбара Стэнуик спускается по лестнице навстречу Фреду Макмюррею в «Двойной страховке».[63] Будьте бдительны, не смотрите слишком много фильмов, они вас погубят.
Но у этих мерцающих образов не было шансов перед шквалом сигналов, поступающих от каждой жилки моей сущности. Синапсы охватил пожар, едва моя рука скользнула по ее спине, вниз по платью, еще ниже, я ощутил плавный изгиб ее ног, прохладу ее кожи. И теперь рука уже двигалась сама по себе – не важно, думал я о насекомых, старых фильмах или Фредди Макмюррее. По ее ногам, вверх по бедру, еще выше, совсем близко, почти нашла желанное тепло, согрелась, устремилась к нему.
А потом вообще никаких мыслей, одни цвета. Ритмично пульсирующий бездонный багрянец. Цвет и ритм моей крови. Ее рука ласково коснулась моей шеи, затылка, будто палач примеривается: Рубить здесь, а другая рука оттянула мою рубашку, скользнула под нее.
Внезапно я почувствовал, что падаю навзничь. Теряя равновесие, я покачнулся, уцепился за стол и рухнул. Несколько бутылок с громким звоном покатилось по столу. Ошеломленный, я не сразу понял, что она меня оттолкнула. И теперь стояла посреди комнаты, сверкая глазами.
– Теперь ты избранный, – прошептала она.
Не успел я очухаться, как она развернулась и ушла. Вскочив, я рванул за ней, но треснулся голенью о кровать.
Пронзительная боль помогла мне собраться с мыслями и без приключений добраться до двери.
Я выбежал из номера и услышал в коридоре гулкий смех Флердоранж. Беззаботным и веселым я бы его не назвал. Не хочу использовать слова типа «жуткий» или «душераздирающий», но звучал он именно так.
И остался только смех. Дальнейшее – пустота.
Не знаю, бежала она по лестнице, села в лифт или выпрыгнула из окна, но, не успев сказать «бандитский проезд», я уже мчался вниз по бетонным ступенькам. Подошвы ботинок выбивали на гладких ступеньках бешеное стаккато, пока я несся по лестнице, грохоча, точно консервная банка. Вниз, вниз, тусклый свет расплывается, легкие хватают спертый воздух.
Внизу я с такой силой влетел в стальную дверь, что потерял равновесие.
Я вывалился в вестибюль – шаткий одышливый сгусток ошалелой паники. Огромный вестибюль был полон огней и людей. Еле фокусируя взгляд, я выискивал хоть намек на ее присутствие.
Кто-то схватил меня за руку.
– Все в порядке, парень? – услышал я. Вырвавшись, и шагнул в сторону – вестибюль закрутился диким водоворотом. Я вертел головой: плевать, что все смотрят, плевать, что я с виду – вылитый псих. Что, может, я псих не только с виду.
– Полегче, приятель, – услышал я и почувствовал, как на мое плечо снова легла рука. И уже не отпускала.
Затем еще одна рука схватила меня за другое плечо.
– Прошу вас, успокойтесь и пройдемте с нами.
Ловушка. Простейшая ловушка на свете, а я клюнул, даже не понимая, что меня одурачили, а теперь уже до слез, до смешного поздно. Точно мыши перебило шею, когда она оглянулась – мол, чего это сыр отдает металлом?
Я обернулся, ожидая увидеть придурков-якудза. И смело встретить тех, кто, конечно, пришел меня убить.
Меня охватило такое облегчение, что я почти готов был забыть о Флердоранж.
Копы. Простые, черт побери, токийские копы.
Они начали с подходцами. Неторопливо. Обмен любезностями. Небрежный вопрос. Небрежный ответ. Они спросили – я отказался отвечать, я спросил – отвечать отказались они, и мы неохотно поехали в участок – все такие несчастные. Классический поворот сюжета.
Флердоранж. Так близко, что я мог ее коснуться. Так близко, что я ее коснулся. Исчезла.
Еще чуть-чуть об этом подумаю – и устрою бучу в полицейской машине. Но я под арестом. И мне надо спасать остатки разума. Все силы ушли на то, чтобы на несколько минут выбросить Флердоранж из головы.
Я возвел защитный барьер из земных наблюдений: надо же, я столько времени провел на задних сиденьях машин, молча разъезжая по Токио, что вспоминать лень. Мне это даже стало нравиться. За окном разгул света и шума, все заняты своими делами, а внутри сидит гайдзин, один на один со своими мыслями, и его недружелюбный эскорт. Это вроде успокаивало – не знаю, как объяснить. Я решил, что надо учредить компанию, проводящую молчаливые экскурсии по городу. Водитель подъезжает – молча. Вы садитесь в автомобиль. Вас катают по городу час или два, куда пожелаете, а потом привозят назад. Может, я уговорю Синто работать шофером. Он рожден для этой работы.
– Как вы сюда попали? – спросил я, закрывая за собой дверь. Мой голос звучал холодно и бесстрастно, но то была лишь уловка, чтобы не упасть в обморок.
Она и мускулом не шевельнула, так и смотрела в окно.
– Секрет, – наконец произнесла она, выпуская струйку дыма из уголка рта. Прядь темных волос упала ей на глаза, да так и осталась.
– Вы, я так думаю, из тех, у кого вообще полно секретов, – сказал я. И тут заметил кладбище пустых бутылок на столике.
– А вы из тех, кто вообще слишком много думает, – отрезала она.
Я ненадолго бросил думать, пересек комнату и заглянул в мини-холодильник. Ничего, кроме холодного винного коктейля из киви, лимона и клубники. Выпить хотелось, но не до такой степени. Я понадеялся, что никогда не захочу выпить до такой степени, и закрыл холодильник.
Она обернулась и уставилась на меня. Судя по количеству бутылок, ей уже полагалось окосеть, но взгляд был пристальный. Она снова затянулась.
– Не бросите эту соску, – я показал на сигарету, – точно окочуритесь.
– Смышленый парень, – отрешенно парировала она.
– Вы бы видели меня, когда я был пацаном.
– И что изменилось?
Я не сдержал улыбки:
– А вы из тех, за кем всегда остается последнее слово, да?
Она безразлично хмыкнула. Затем бросила сигарету и раздавила ее каблучком. Втертая в ковер сигарета только пшикнула. Видимо, Флердоранж так поступала уже раз десять. А ковер хороший. Вернее, когда-то был. Сочного красного цвета с толстым ворсом. С учетом испорченного ковра и пьяного кутежа мой счет за гостиницу вырос так, что беседы с Чаком в Кливленде не избежать.
Я сел в кресло. Ее силуэт четко выделялся на фоне окна. Тьма в комнате скрывала ее черты. Я подумал было включить свет, затем подумал – не включать. Я просто сидел и слушал, как дождь ритмично стучит в окно.
– Так вы сюда заглянули, чтобы выпить пару пива? – наконец спросил я, равнодушно удивляясь, отчего мой первый порыв – всегда к сарказму.
– Я уже ухожу, – сказала она. Но не двинулась, и слова ее повисли в воздухе вместе с сигаретным дымом.
– Глупости.
Это адресовалось скорее мне, чем ей. Я встал и подошел к ней. Еще несколько футов – но ее взгляд меня остановил. Не красный свет, а желтый. Сбрось скорость. Будь осмотрительнее. Лично я всегда проезжаю на желтый свет на полной скорости.
– Знаете, за вами толпа людей гоняется.
– И вы один из них, господин Чака? Вы тоже за мной гоняетесь?
– Да.
– Ну, вот она я. Здесь. Что намерены со мной сделать? – Глаза ее засияли, притягивая меня.
– Ну, – я сглотнул, – может, для начала поговорим?
– Наверняка считаете себя старомодным, да? Наверняка считаете себя рыцарем. – Она рассмеялась – полу-шип, полусмех. И, коснувшись меня, прошла к мини-бару. Когда она наклонилась, чтобы открыть холодильник, я постарался отвести взгляд, а потом подумал – какого черта? Я глазел, как подол ее платья задирается, оголяя бедра, и в башке моей было сплошное рыцарство.
– Вы уверены, что вам это нужно? – спросил я, когда она повернулась и отвинтила крышечку с коктейля.
В номере тошнотворно запахло сладкими фруктами.
– Не беспокойтесь, я сама знаю, что мне нужно, – сказала она, медленно приближаясь ко мне. – Давайте лучше поговорим. Вы же этого хотите, да? Разговора. Давайте поговорим, господин Чака.
– Зовите меня Билли, – сказал я.
– О'кей, Билли. О чем? Будем говорить. Что обсудим?
И шагнула ближе. Я ощущал жар ее тела, сладкое алкогольное дыхание. Я напрягся, попытался протрезветь, обрести ясность ума.
– Для начала – что случилось с нашим другом Сато Мигусё? – выпалил я, голос слегка надломился.
Ее лицо окаменело, и она чуть отпрянула. У меня талант портить настроение.
– Сато мертв, – прошептала она. Достала еще сигарету, сунула в рот. Потом быстро щелкнула зажигалкой. Пламя взметнулось, осветив лицо. Пока она прикуривала, я успел разглядеть смазанную в уголке рта губную помаду.
– Его убили, – сказала она. – Сожгли его. Убили, сожгли, и теперь он мертв.
– Я все это знаю. Кто это сделал?
– Плохие парни. Кто же еще?
Я задумался. «Плохие парни» – не самая эксклюзивная категория в мире. Флердоранж могла иметь в виду практически любого, но скорее всего намекала на якудза. Я решил пока ее не торопить.
– Вы, кажется, не особо горюете, – произнес я тихо, почти про себя.
Но это привлекло ее внимание.
– Разве это важно? – спросила она. – Люди приходят в мир и уходят. Я давно поняла, что слезами их не вернешь.
– Прекрасно. Это из пьесы Дзэами или из песни Хибари Мисора?[62]
На ее губах заиграла слабая улыбка. Она поставила бутылку с коктейлем на стол у окна и отошла. Походка неспешная и грациозная, имитация стилизованной медлительности актеров театра Но. Флердоранж села на край постели и скрестила ноги так, будто это важное событие. На мой взгляд, это и было важное событие.
– Давным-давно, когда я была маленькой девочкой, по соседству со мной жил маленький мальчик, – начала она, уставившись в пустой угол. – Каждый день я проходила мимо его дома. А он ждал меня у окна. Едва я приближалась, он выскакивал из дома как сумасшедший. Я убегала, а он мчался за мной, хватал камни и швырял мне вслед. Изо дня вдень. Он так никогда меня и не поймал, хотя мог бы, если б оставил камни в покое, и занялся погоней. Перед отъездом из деревни, в тот день, когда меня продали в дом гейш, он, как обычно, выскочил из дома. Сначала я, как всегда, побежала, но потом остановилась. Повернулась и стала ждать. Он так сконфузился, что забыл про камни и стоял, разинув рот. Ну, я подошла прямо к нему и сказала: «Тёё-сан, каждый день я прохожу мимо вашего дома и каждый день вы преследуете меня и швыряете камни. Но завтра я уезжаю и больше никогда не вернусь». Тёё-сан лишь смотрел на меня. Глаза его были полны слез. А затем он упал на колени и заплакал, прямо посреди дороги. Умолял меня не уезжать, говорил, что больше не будет швырять в меня камни, не будет меня преследовать. «Но, видите ли, – сказала я, – это уже решено. Я должна уехать». Что я и сделала.
– Похоже, парень был идиот, – промямлил я.
– Значит, за мной опять гоняются, – сказала она, вставая с постели. – И вы гоняетесь за мной. Преследуете меня. Но с вами, я знаю, другое дело. Я же вижу, как вы на меня смотрите. Посмотрите на меня.
С тех пор как я вошел в дверь, я только этим и занимался. Но теперь я беззастенчиво пялился. Больше тут, в общем, делать нечего.
– Вот теперь вы на меня смотрите, – прошептала она. – Вы смотрите на меня, и вы меня хотите. Вы всегда меня хотели. Но будьте внимательны. Не лезьте на рожон.
Я не знал что сказать. Какая еще внимательность? Комната словно плыла, медленно кружилась каруселью, набирая скорость. Предметы теряли очертания, тихо расплываясь в тени. Я слышал только беспорядочную барабанную дробь дождя. Флердоранж стояла так близко, что я мог ее коснуться.
– Почему я? – спросил я.
– Вопросы, – внушительно произнесла она. – К вам приходит женщина, а вы к ней с одними вопросами.
Швыряю камни, подумал я.
Не успел я понять, что происходит, она поцелуем впилась в мои губы. Не знаю, кто пошел на сближение – я или она, или мы оба одновременно, повинуясь невидимым силам. Я чувствовал лишь касание ее губ. А потом ее тела.
Прежде чем все на своем пути поглотил инстинкт, в мозг протиснулась последняя связная мысль: вот это и называется плохая идея. Мысль выразилась не словами, а мерцающим закольцованным калейдоскопом. Молящийся богомол отрывает голову своему сотоварищу. «Черная вдова» неторопливо надвигается на беспокойно дергающегося в ее паутине самца. И, хотите верьте, хотите нет, Барбара Стэнуик спускается по лестнице навстречу Фреду Макмюррею в «Двойной страховке».[63] Будьте бдительны, не смотрите слишком много фильмов, они вас погубят.
Но у этих мерцающих образов не было шансов перед шквалом сигналов, поступающих от каждой жилки моей сущности. Синапсы охватил пожар, едва моя рука скользнула по ее спине, вниз по платью, еще ниже, я ощутил плавный изгиб ее ног, прохладу ее кожи. И теперь рука уже двигалась сама по себе – не важно, думал я о насекомых, старых фильмах или Фредди Макмюррее. По ее ногам, вверх по бедру, еще выше, совсем близко, почти нашла желанное тепло, согрелась, устремилась к нему.
А потом вообще никаких мыслей, одни цвета. Ритмично пульсирующий бездонный багрянец. Цвет и ритм моей крови. Ее рука ласково коснулась моей шеи, затылка, будто палач примеривается: Рубить здесь, а другая рука оттянула мою рубашку, скользнула под нее.
Внезапно я почувствовал, что падаю навзничь. Теряя равновесие, я покачнулся, уцепился за стол и рухнул. Несколько бутылок с громким звоном покатилось по столу. Ошеломленный, я не сразу понял, что она меня оттолкнула. И теперь стояла посреди комнаты, сверкая глазами.
– Теперь ты избранный, – прошептала она.
Не успел я очухаться, как она развернулась и ушла. Вскочив, я рванул за ней, но треснулся голенью о кровать.
Пронзительная боль помогла мне собраться с мыслями и без приключений добраться до двери.
Я выбежал из номера и услышал в коридоре гулкий смех Флердоранж. Беззаботным и веселым я бы его не назвал. Не хочу использовать слова типа «жуткий» или «душераздирающий», но звучал он именно так.
И остался только смех. Дальнейшее – пустота.
Не знаю, бежала она по лестнице, села в лифт или выпрыгнула из окна, но, не успев сказать «бандитский проезд», я уже мчался вниз по бетонным ступенькам. Подошвы ботинок выбивали на гладких ступеньках бешеное стаккато, пока я несся по лестнице, грохоча, точно консервная банка. Вниз, вниз, тусклый свет расплывается, легкие хватают спертый воздух.
Внизу я с такой силой влетел в стальную дверь, что потерял равновесие.
Я вывалился в вестибюль – шаткий одышливый сгусток ошалелой паники. Огромный вестибюль был полон огней и людей. Еле фокусируя взгляд, я выискивал хоть намек на ее присутствие.
Кто-то схватил меня за руку.
– Все в порядке, парень? – услышал я. Вырвавшись, и шагнул в сторону – вестибюль закрутился диким водоворотом. Я вертел головой: плевать, что все смотрят, плевать, что я с виду – вылитый псих. Что, может, я псих не только с виду.
– Полегче, приятель, – услышал я и почувствовал, как на мое плечо снова легла рука. И уже не отпускала.
Затем еще одна рука схватила меня за другое плечо.
– Прошу вас, успокойтесь и пройдемте с нами.
Ловушка. Простейшая ловушка на свете, а я клюнул, даже не понимая, что меня одурачили, а теперь уже до слез, до смешного поздно. Точно мыши перебило шею, когда она оглянулась – мол, чего это сыр отдает металлом?
Я обернулся, ожидая увидеть придурков-якудза. И смело встретить тех, кто, конечно, пришел меня убить.
Меня охватило такое облегчение, что я почти готов был забыть о Флердоранж.
Копы. Простые, черт побери, токийские копы.
Они начали с подходцами. Неторопливо. Обмен любезностями. Небрежный вопрос. Небрежный ответ. Они спросили – я отказался отвечать, я спросил – отвечать отказались они, и мы неохотно поехали в участок – все такие несчастные. Классический поворот сюжета.
Флердоранж. Так близко, что я мог ее коснуться. Так близко, что я ее коснулся. Исчезла.
Еще чуть-чуть об этом подумаю – и устрою бучу в полицейской машине. Но я под арестом. И мне надо спасать остатки разума. Все силы ушли на то, чтобы на несколько минут выбросить Флердоранж из головы.
Я возвел защитный барьер из земных наблюдений: надо же, я столько времени провел на задних сиденьях машин, молча разъезжая по Токио, что вспоминать лень. Мне это даже стало нравиться. За окном разгул света и шума, все заняты своими делами, а внутри сидит гайдзин, один на один со своими мыслями, и его недружелюбный эскорт. Это вроде успокаивало – не знаю, как объяснить. Я решил, что надо учредить компанию, проводящую молчаливые экскурсии по городу. Водитель подъезжает – молча. Вы садитесь в автомобиль. Вас катают по городу час или два, куда пожелаете, а потом привозят назад. Может, я уговорю Синто работать шофером. Он рожден для этой работы.