Страница:
Я поднял взгляд. Двери салуна мягко раскачивались в пустом проходе. Она исчезла.
В большинстве японских баров антиобщественное поведение оправдано просто пьянством. А если ты еще и гайдзин, тебе вообще все простят. Но, судя по выражениям лиц игроков, я расстроил игру, когда ставки были ого-го. И к тому же здесь была таверна с дикими нравами.
Хиро и Синто кинулись было мне на помощь, готовые объясниться, но затем передумали. Они следовали древнему обычаю дзитё – владеть собой. Я поднялся и предстал перед несколькими рассерженными персонами, пожелавшими снова уложить меня на пол. Я начал было извиняться, но резко умолк. Годы тренировок в барах научили меня принципу: меньше слов, больше дела.
Назревала драка.
Первый стул взлетел высоко, и я легким движением от него уклонился. Меня стул не задел, но врезался в лоб пижона у меня за спиной. Пяткой я ударил по коленке мужчину слева. От моих шпор его атака захлебнулась, и он выронил бутылку с виски, которой порывался меня приложить. Бутылка пролетела через весь бар и врезалась в спину Тецуо Игуити, одного из изобретателей ударопрочного ветрового стекла.
Третий атакующий попробовал известный удар в солнечное сплетение. Я поймал его ногу и, использовав момент ускорения, рванул его другую ногу повыше от пола, отчего нападавший грохнулся на спину. В салуне нарастала кутерьма. Используя метод, которому я научился, освещая соревнования по дзюдо для близоруких в Нагасаки, я включил «боковое зрение». Такой же эффект достигается, если смотреть в оба конца телескопа сразу. Это позволило мне сосредоточиться разом на атаке с ближней дистанции и на возможных штурмах с дальней.
Первым меня атаковал ковбой-бандит прямо передо мной. Его удар кулаком с поворотом не мог состязаться с моим ударом ногой с разворотом. Я хлестко врезал ему, когда он оказался ко мне спиной. Взмыв в воздух и все еще бесполезно вращаясь, он рухнул на пол. Следующая атака пришла издалека в виде крутящейся подковы, которую швырнули, сорвав со стены. Поймав подкову левой рукой, я приложил ею в пах важного функционера из «Ётаё», который примеривался ринуться на меня сзади.
Раздался резкий, звонкий свист.
Я перевел взгляд на свистуна. Оказалось, бармен дует в жестяной свисток. Звук успокоил дерущихся, как единственный выстрел бармена из ружья в вестернах. Все вдруг замерли. Те, кто не лежал на полу, стыдливо повернулись к бармену. Все замолчали, только из динамиков неслась мелодия «Рауди Иейтс».[14]
После паузы народ занялся своими делами и стал помогать друг другу подняться с пола. Скандинавские девчонки, разбежавшиеся по углам, опять прилипли к своим мужикам, без сомнения, нахваливая их за проявленную доблесть.
Только я не мог вернуться к прежним наслаждениям. Гигантская рука на моем плече толкала меня к выходу. Шериф-сумоист был на удивление обходителен и провел меня через толпу гораздо сноровистее, чем удалось мне самому. Пройдя створки, мы оказались в холле. Я был разоблачен.
– Сэр, с вашего позволения, разрешите задать вам несколько вопросов, если вас это не очень обеспокоит, – сказал он, будто у меня был выбор. Высокий хриплый голос у такого огромного человека сбивал с толку. Услышав его по телефону, вы бы подумали, что звонит хиляк, страдающий эмфиземой.
– С удовольствием отвечу на ваши вопросы, – солгал я. В конце концов, за излишнюю вежливость меня еще никогда не били.
Он провел меня, как я понял, в свой офис и жестом пригласил сесть. Поблагодарив, я подождал, когда он сам сядет в массивное кресло за крошечным столом.
Я сел на стул и почувствовал резкую боль в копчике. Чуть не заорав, я вскочил. Посмотрел на сиденье, но ничего не обнаружил. Ощупал поверхность. Тоже все нормально.
– Мебель неудобная? – спросил сумоист. Он смотрел на меня так, будто я обозвал его жирнягой.
Я мотнул головой и сел. На этот раз ничего не кололось.
Как и в баре, в офисе было полно ковбойских безделушек. А так как это был кабинет шерифа, здесь было несколько юморных розыскных постеров с выцветшими фотографиями самых разыскиваемых в «Ётаё» преступников, включая Ли Якокку[15] и других фигур былого автомира Детройта.
– Вона в тех холмах это вот золото! Ик! Золото, говорю тебе!
– Прошу меня извинить, – озабоченно прохрипел сумоист.
– Вона в тех холмах это золото! Ик! Золото, говорю тебе! – снова сказал голос за моей спиной.
Я обернулся. Заднюю треть комнаты занимала бутафорская тюремная камера с толстыми черными резиновыми прутьями. Внутри на винной бочке сидел старый потрепанный бомж-аниматроник. У него была колючая борода и только один глаз. В руке он держал кружку с надписью «XXX». Голова его механически кивала, а трясущаяся рука вздергивалась.
– Вона в тех холмах это золото! Ик! Золото, говорю тебе!
Затем его голова запрокинулась, и он поднял кружку, чтобы сделать долгий глоток. Две секунды спустя он вновь заговорил о золоте.
Сумоист вошел в камеру и стал щелкать переключателями. Но старый пьяный робот не затыкался. Сумоист ударил его в висок. Башка слетела и, брякнув металлом, влетела в стену. И все равно не затыкалась. Шериф схватил ее и швырнул в стену снова.
– Воооонннаа в тее… – неразборчиво промямлила она и затем, грохнувшись на пол, умолкла. Законность восторжествовала.
– Полицейский произвол, – сказал я.
Шерифу было не до веселья. Он вышел из камеры, опять уселся в кресло и попытался восстановить самообладание.
– Нам его прислали из токийского Диснейленда, – пояснил он. – Министр образования исключил его из экскурсии по золотому прииску. Сказал, что безответственно учить детей тому, что пьянство – это смешно. Эта хреновина действовала мне на нервы. Надеюсь, вы не будете.
– Выпью за это.
Смерив меня взглядом, он вручил мне визитную карточку. На ней по-английски было напечатано: «Арёси… Человек со Значком». Я оказался в неудобном положении, так как у меня с собой мэйси не было. Позаимствовав со стола листок для заметок, я написал: «Билли Чака – Журналист».
Посмотрев на листок с подозрением, которого тот и заслуживал, шериф аккуратно спрятал его под ленту на шляпе.
– Как вы знаете, компания «Ётаё» гордится анонимностью, которую обеспечивает постоянным посетителям лав-отеля, – начал он медленно и раздумчиво.
– Я считаю, неформальная обстановка весьма приятна, – выпалил я, решив, что сейчас самое время его перебить, дабы прикинуться наивным в протокольных делах.
– Естественно. – Он страдальчески наморщил лоб. В разговоре подразумевается, что о некоторых вещах лучше умалчивать, поэтому рабочим средством связи становятся жесты и тон. Сейчас он имел в виду, что я действую ему на нервы. Я, тем не менее, продолжил:
– Хотя до сегодняшнего вечера у меня не было возможности поразвлечься здесь, уверен, что для достойных членов корпорации «Ётаё» это желанная привилегия.
Смысл серии физических ухищрений, сопровождавшей мой ответ, служил двум целям. Первое – мне надо было показать, что я знаю: комплекс «Ётаё» – очень строго охраняемый секрет даже в стране секретов. Второе – дать ему понять, что я здесь оказался не по чистому везению. И, несмотря на мое поведение, знаю правила такого эксклюзивного членства.
– Мы обеспокоились, когда оказалось, что один из наших гостей не развлекается, – сказал он.
По-моему, грубовато. По сути, он обвинял меня в том, что я пришел не развлекаться, а в силу других причин. Чутье у сумоиста лошадиное. И все же, думаю, он пошел ва-банк. Не то чтобы лошади играли в карты. Я ответил, пока не запутался окончательно:
– Видите ли, в таком уникальном месте можно развлекаться по-разному.
Перевод: отвали, у меня свои резоны.
– Временами лучше расслабляться более традиционно.
Он имел в виду, что я зарвался. И хотя я лишь старался защитить себя, понятно, каким углом это можно развернуть: как будто я нарочно упал на стол, а затем беспричинно атаковал несколько человек, которые оказались поблизости. Как говорят индусы, вес это майя – иллюзорная изоляция. Но я решил не вдаваться в разъяснение своей точки зрения и выбрал путь наименьшего сопротивления:
– Буду с вами откровенен. У меня не было намерений затевать драку, и я беру на себя полную ответственность.
– Уверен, что у вас были благородные намерения, – сказал шериф этим своим специфичным голосом. – Тем не менее зачастую такие беспорядки негативно влияют на ту обстановку, которую мы с таким трудом создаем. И когда это происходит, я должен выявить причину и найти решение.
– Уважаю вашу позицию. Вы, должно быть, человек чести, если вам поручили такую важную роль.
– Рад, что вы понимаете мою позицию по данному вопросу. И все же, боюсь, мне придется нарушить традиционный кодекс накатта кото-ни суру.
Это плохая новость. Мне всегда нравились правила «сделаем вид, будто ничего не произошло». Великолепный кодекс. Один из моих любимых. Я кивнул шерифу.
– Вы не работаете в корпорации «Ётаё», – сказал он. – Интересно, как вы получили приглашение.
– Я несколько лет назад написал статью о Программе обучения водителей «ётаё».
– Вы репортер? – Я так и слышал, как в его голове включилась сирена. Очевидно, он не заметил связи между словом «журналист» с моей импровизированный визитки и словом «репортер».
– Я пишу только статьи для тинейджеров. Уверяю вас, ночные повадки топ-менеджеров компании «Ётаё» их не интересуют.
– Moгу я спросить, кто ваш работодатель?
– Я пишу для «Молодежи Азии».
– Кливленд, штат Орегон?
– Кливленд, Огайо. Самый популярный журнал подобного рода в моей стране, – сухо сказал я. – Читали?
– Случалось. Пожалуйста, продолжайте.
Видимо, не поклонник журнала. Как и большинство сумоистов: несколько лет назад я написал разоблачительную статью о тех строгостях, с которыми столкнется юный сумоист, если хочет достичь успеха. Я добросовестно перечислил фунты жирного тушеного тянко-набэ, который ему надо съесть, и часы бездумного избиения телеграфных столбов под дождем. Я поделился малоприятными деталями: молодые сумоисты обязаны вручную стирать набедренные повязки старших товарищей и – что еще хуже, – чистить сумоистские унитазы в тренировочном лагере после неизбежных засоров. Многие жаловались, что статья получилась довольно тяжеловесная, но факты неоспоримы. Из всех моих сочинений она входила в первую двадцатку полемических статей.
– Как я уже сказал, я написал статью о подготовке водителей в компании «Ётаё». Назвал ее самой прогрессивной в мире. Сотни бесплатных автомобилей, опытные инструкторы, которые учатся на трехгодичных курсах по всем аспектам автомобиля – от истории бензина до продвинутых методик агрессивного вождения. Я даже упомянул элитарный детский садик. Действительно очень прогрессивно. И очень полезно для репутации.
Я смутно осознавал, что несу околесицу и перескакиваю с японского на английский и обратно. Теперь, когда адреналин после драки в баре иссяк, на меня навалилась усталость.
– Школа – прекрасная. Я сам там учился водить. Продолжайте. – Сумоист широко улыбнулся, и его высокий хриплый голос успокоил меня, как шуршание простыней в теплой постели.
– После публикации на меня вышел работник отдела связей с общественностью компании «Ётаё». Он сказал, что статья очень лестная и после публикации приток учеников вырос на тринадцать процентов. И добавил, что, когда окажусь в Токио, мне надо побывать там, где отрывается вся элита компании. А затем стал загадками объяснять, как туда добраться. Говорил что-то про Мадонну. Я решил, что он меня дурачит, но вот я здесь и этим счастлив.
В тот момент я был очень счастлив находиться здесь. Отороченная белой бахромой куртка сумоиста, казалось, просто сияла, и он походил на гору под искрящимся снежным покровом. Даже пустоты в комнате источали головокружительную доброжелательность.
– Мы очень рады, что вы здесь. Вы привели с собой еще двух гостей. Они тоже репортеры?
– Кто, эти? Молокососы? – Вопрос меня рассмешил. – О нет. Это просто мои друзья. Отличные парни.
Я увидел свое отражение в настенном зеркале над Арёси. Мое лицо перекосила дикая карикатурная ухмылка. И тут я понял, что произошло.
Потому что, думая о слове «ухмылка», я всегда вспоминал Сару с ее озорной почти беззубой улыбкой, как она там, в Кливленде, наглотавшись таблеток, кайфует от эндорфинов. А подумав о лекарствах, я вспомнил про острую боль в заднице, когда садился на стул. Причиной моей туманной эйфории была скрытая игла. Возможно, МДМА[16] или особо галлюциногенная форма пентатола натрия. Это открытие рассмешило меня еще больше. Частичка мозга пыталась напомнить, что я в беде, а этот четырехсотфунтовый сумоист мне вовсе не друг.
Естественно, от этого я захохотал еще громче.
По этим вторым приступом смеха я лишь скрывал тот факт, что самоконтроль ко мне возвращается. Молодым незрелым репортером, внезапно очутившись сначала в Гао, затем в Пномпене и Бангкоке, я перепробовал уйму наркоты любого рода. Я тогда осваивал Путь Потребителя Мака, философию, которая помогает нейтрализовать воздействие наркотиков. Этот метод учит распознавать ощущения и импульсы, которые без наркоты бы не возникли, а потом заманивать их в безопасный уголок мозга, пока они не побудили к поступку. Это, конечно, требует глубокого понимания умственных процессов. Большинство людей лишены такой самоосознанности. Вот почему одни, считая, что умеют летать, прыгают в окна, а другие просто ведут себя как придурки.
– Чем ваши друзья занимаются? – вежливо спросил Арёси. Но теперь я видел его насквозь. Я распознал импульс говорить правду и засунул его подальше в какой-то мозговой тупик.
– Один автомобильный гоног. В моем языке слово «гоног» – палиндром. Гоног он неважный, но все-таки надеется, что когда-нибудь компания «Ётаё» будет его спонсировать. А другой, тот, который с усами, – он эстрадный артист. Мим. Поэтому обычно помалкивает. Он все время белые перчатки носит, как Макки-Маус. – Важно подпустить невнятной околесицы, чтобы у сумоиста создалось впечатление, будто я в психоделической эйфории.
– Понятно, – кивнул он. – Господин Чака, а почему вы так спешили к выходу? – Он задал мне вопрос так, будто одобрял мою спешку. Рациональная часть мозга возмутилась столь манипулятивной тактикой, а одурманенная снизошла к его пытливости.
– Как раз уходил человек, который рассказал мне про лав-отель «Ётаё». Я просто хотел поблагодарить его за то, что он познакомил меня с таким удивительным местом. И впрямь удивительное место. Я хотел ему сказать, какое оно удивительное.
– Этот человек… он выходил с девушкой, правильно?
– Я не заметил, – отмахнулся я. – Но хочу поведать вам нечто интересное, шериф. В детстве, когда мне было годика три, я считал, что зимой у меня в животе обитают маленькие зверушки. Зиму пережидают. Вот херня, верно?
Сумоист лишь усмехнулся и ничего не сказал.
– И вот что еще я вам скажу, – не останавливался я. – У вас тут клевая вечеринка. А какие красотки. И ковбойская музыка прикольная. Гораздо лучше, чем наматывать круги по участку и хватать парней за яйца, да?
Арёси решил, что я окончательно заторчал и дошел до кондиции. Я не стал его разочаровывать.
– В лав-отеле «Ётаё» много красивых девушек, господин Чака, – сказал Арёси, немного расслабившись. – Возможно, в будущем и вы сможете наслаждаться их обществом. Но в свете сегодняшних досадных событий, полагаю, будет лучше, если вы с вашими гостями придете в другой раз.
– Абсолютно с вами согласен. И очень, очень вам благодарен за ваше радушное приглашение и гостеприимство. Вы очень добрый человек и такой красивый в этой куртке с бахромой. Любой город на Диком Западе почтет за честь сделать вас шерифом.
Арёси, четырехсотфунтовый бывший борец сумо, смущенно зарделся.
– Можно вас кое о чем спросить, шериф? – спросил я.
Он кивнул.
– У вас голос правда высокий или со мной что-то не так?
Арёси искоса взглянул на меня. Может, я перегнул палку. Он внимательно на меня уставился. Даже глаза – и те сумоистские. Я опустил веки, стараясь прикинуться одуревшим, в полной отключке. Шон Пенн в роли Джеффа Спиколи.[17]
– Я в пятнадцать лет получил удар по горлу на матче, – наконец сказал Арёси. – Вся гортань всмятку.
– Ой, извините, – сказал я.
– Я сломал парню шею, – прохрипел Арёси. – Так что в конце концов все устаканилось.
Не зная, что ответить, я лишь криво улыбнулся. Все четыреста фунтов Арёси поднялись и проводили меня до двери.
Пока мы выезжали из гаража, я все размышлял над этим эпизодом. В барах реального американского Запада мрачный вышибала, гора мышц, просто заломил бы вам руки и выбросил на улицу. По крайней мере, так показывают в кино. В салуне «Дикий Запад» лав-отеля «Ётаё» вас спокойно препроводили в комнату, попотчевали сывороткой правды, допросили великолепным сопрано, а затем подвели к двери, пригласив зайти снова при более благоприятных обстоятельствах.
А Сара считает, что Япония не экзотична.
Слава богу, ни Бхуто, ни Синто не стали расспрашивать, кой черт в меня вселился. К происшедшему они отнеслись как к досадной случайности, но за их сдержанностью чувствовалась обида. Вряд ли простому бармену или шоферу еще выпадет случай провести вечер в самом легендарном в Японии секретном лав-отеле.
По крайней мере, лав-отель позволил им не возвращать ковбойские наряды. Не знаю, на что в токийской повседневности сгодится куча ковбойской одежды, но все равно очень любезно.
4
В большинстве японских баров антиобщественное поведение оправдано просто пьянством. А если ты еще и гайдзин, тебе вообще все простят. Но, судя по выражениям лиц игроков, я расстроил игру, когда ставки были ого-го. И к тому же здесь была таверна с дикими нравами.
Хиро и Синто кинулись было мне на помощь, готовые объясниться, но затем передумали. Они следовали древнему обычаю дзитё – владеть собой. Я поднялся и предстал перед несколькими рассерженными персонами, пожелавшими снова уложить меня на пол. Я начал было извиняться, но резко умолк. Годы тренировок в барах научили меня принципу: меньше слов, больше дела.
Назревала драка.
Первый стул взлетел высоко, и я легким движением от него уклонился. Меня стул не задел, но врезался в лоб пижона у меня за спиной. Пяткой я ударил по коленке мужчину слева. От моих шпор его атака захлебнулась, и он выронил бутылку с виски, которой порывался меня приложить. Бутылка пролетела через весь бар и врезалась в спину Тецуо Игуити, одного из изобретателей ударопрочного ветрового стекла.
Третий атакующий попробовал известный удар в солнечное сплетение. Я поймал его ногу и, использовав момент ускорения, рванул его другую ногу повыше от пола, отчего нападавший грохнулся на спину. В салуне нарастала кутерьма. Используя метод, которому я научился, освещая соревнования по дзюдо для близоруких в Нагасаки, я включил «боковое зрение». Такой же эффект достигается, если смотреть в оба конца телескопа сразу. Это позволило мне сосредоточиться разом на атаке с ближней дистанции и на возможных штурмах с дальней.
Первым меня атаковал ковбой-бандит прямо передо мной. Его удар кулаком с поворотом не мог состязаться с моим ударом ногой с разворотом. Я хлестко врезал ему, когда он оказался ко мне спиной. Взмыв в воздух и все еще бесполезно вращаясь, он рухнул на пол. Следующая атака пришла издалека в виде крутящейся подковы, которую швырнули, сорвав со стены. Поймав подкову левой рукой, я приложил ею в пах важного функционера из «Ётаё», который примеривался ринуться на меня сзади.
Раздался резкий, звонкий свист.
Я перевел взгляд на свистуна. Оказалось, бармен дует в жестяной свисток. Звук успокоил дерущихся, как единственный выстрел бармена из ружья в вестернах. Все вдруг замерли. Те, кто не лежал на полу, стыдливо повернулись к бармену. Все замолчали, только из динамиков неслась мелодия «Рауди Иейтс».[14]
После паузы народ занялся своими делами и стал помогать друг другу подняться с пола. Скандинавские девчонки, разбежавшиеся по углам, опять прилипли к своим мужикам, без сомнения, нахваливая их за проявленную доблесть.
Только я не мог вернуться к прежним наслаждениям. Гигантская рука на моем плече толкала меня к выходу. Шериф-сумоист был на удивление обходителен и провел меня через толпу гораздо сноровистее, чем удалось мне самому. Пройдя створки, мы оказались в холле. Я был разоблачен.
– Сэр, с вашего позволения, разрешите задать вам несколько вопросов, если вас это не очень обеспокоит, – сказал он, будто у меня был выбор. Высокий хриплый голос у такого огромного человека сбивал с толку. Услышав его по телефону, вы бы подумали, что звонит хиляк, страдающий эмфиземой.
– С удовольствием отвечу на ваши вопросы, – солгал я. В конце концов, за излишнюю вежливость меня еще никогда не били.
Он провел меня, как я понял, в свой офис и жестом пригласил сесть. Поблагодарив, я подождал, когда он сам сядет в массивное кресло за крошечным столом.
Я сел на стул и почувствовал резкую боль в копчике. Чуть не заорав, я вскочил. Посмотрел на сиденье, но ничего не обнаружил. Ощупал поверхность. Тоже все нормально.
– Мебель неудобная? – спросил сумоист. Он смотрел на меня так, будто я обозвал его жирнягой.
Я мотнул головой и сел. На этот раз ничего не кололось.
Как и в баре, в офисе было полно ковбойских безделушек. А так как это был кабинет шерифа, здесь было несколько юморных розыскных постеров с выцветшими фотографиями самых разыскиваемых в «Ётаё» преступников, включая Ли Якокку[15] и других фигур былого автомира Детройта.
– Вона в тех холмах это вот золото! Ик! Золото, говорю тебе!
– Прошу меня извинить, – озабоченно прохрипел сумоист.
– Вона в тех холмах это золото! Ик! Золото, говорю тебе! – снова сказал голос за моей спиной.
Я обернулся. Заднюю треть комнаты занимала бутафорская тюремная камера с толстыми черными резиновыми прутьями. Внутри на винной бочке сидел старый потрепанный бомж-аниматроник. У него была колючая борода и только один глаз. В руке он держал кружку с надписью «XXX». Голова его механически кивала, а трясущаяся рука вздергивалась.
– Вона в тех холмах это золото! Ик! Золото, говорю тебе!
Затем его голова запрокинулась, и он поднял кружку, чтобы сделать долгий глоток. Две секунды спустя он вновь заговорил о золоте.
Сумоист вошел в камеру и стал щелкать переключателями. Но старый пьяный робот не затыкался. Сумоист ударил его в висок. Башка слетела и, брякнув металлом, влетела в стену. И все равно не затыкалась. Шериф схватил ее и швырнул в стену снова.
– Воооонннаа в тее… – неразборчиво промямлила она и затем, грохнувшись на пол, умолкла. Законность восторжествовала.
– Полицейский произвол, – сказал я.
Шерифу было не до веселья. Он вышел из камеры, опять уселся в кресло и попытался восстановить самообладание.
– Нам его прислали из токийского Диснейленда, – пояснил он. – Министр образования исключил его из экскурсии по золотому прииску. Сказал, что безответственно учить детей тому, что пьянство – это смешно. Эта хреновина действовала мне на нервы. Надеюсь, вы не будете.
– Выпью за это.
Смерив меня взглядом, он вручил мне визитную карточку. На ней по-английски было напечатано: «Арёси… Человек со Значком». Я оказался в неудобном положении, так как у меня с собой мэйси не было. Позаимствовав со стола листок для заметок, я написал: «Билли Чака – Журналист».
Посмотрев на листок с подозрением, которого тот и заслуживал, шериф аккуратно спрятал его под ленту на шляпе.
– Как вы знаете, компания «Ётаё» гордится анонимностью, которую обеспечивает постоянным посетителям лав-отеля, – начал он медленно и раздумчиво.
– Я считаю, неформальная обстановка весьма приятна, – выпалил я, решив, что сейчас самое время его перебить, дабы прикинуться наивным в протокольных делах.
– Естественно. – Он страдальчески наморщил лоб. В разговоре подразумевается, что о некоторых вещах лучше умалчивать, поэтому рабочим средством связи становятся жесты и тон. Сейчас он имел в виду, что я действую ему на нервы. Я, тем не менее, продолжил:
– Хотя до сегодняшнего вечера у меня не было возможности поразвлечься здесь, уверен, что для достойных членов корпорации «Ётаё» это желанная привилегия.
Смысл серии физических ухищрений, сопровождавшей мой ответ, служил двум целям. Первое – мне надо было показать, что я знаю: комплекс «Ётаё» – очень строго охраняемый секрет даже в стране секретов. Второе – дать ему понять, что я здесь оказался не по чистому везению. И, несмотря на мое поведение, знаю правила такого эксклюзивного членства.
– Мы обеспокоились, когда оказалось, что один из наших гостей не развлекается, – сказал он.
По-моему, грубовато. По сути, он обвинял меня в том, что я пришел не развлекаться, а в силу других причин. Чутье у сумоиста лошадиное. И все же, думаю, он пошел ва-банк. Не то чтобы лошади играли в карты. Я ответил, пока не запутался окончательно:
– Видите ли, в таком уникальном месте можно развлекаться по-разному.
Перевод: отвали, у меня свои резоны.
– Временами лучше расслабляться более традиционно.
Он имел в виду, что я зарвался. И хотя я лишь старался защитить себя, понятно, каким углом это можно развернуть: как будто я нарочно упал на стол, а затем беспричинно атаковал несколько человек, которые оказались поблизости. Как говорят индусы, вес это майя – иллюзорная изоляция. Но я решил не вдаваться в разъяснение своей точки зрения и выбрал путь наименьшего сопротивления:
– Буду с вами откровенен. У меня не было намерений затевать драку, и я беру на себя полную ответственность.
– Уверен, что у вас были благородные намерения, – сказал шериф этим своим специфичным голосом. – Тем не менее зачастую такие беспорядки негативно влияют на ту обстановку, которую мы с таким трудом создаем. И когда это происходит, я должен выявить причину и найти решение.
– Уважаю вашу позицию. Вы, должно быть, человек чести, если вам поручили такую важную роль.
– Рад, что вы понимаете мою позицию по данному вопросу. И все же, боюсь, мне придется нарушить традиционный кодекс накатта кото-ни суру.
Это плохая новость. Мне всегда нравились правила «сделаем вид, будто ничего не произошло». Великолепный кодекс. Один из моих любимых. Я кивнул шерифу.
– Вы не работаете в корпорации «Ётаё», – сказал он. – Интересно, как вы получили приглашение.
– Я несколько лет назад написал статью о Программе обучения водителей «ётаё».
– Вы репортер? – Я так и слышал, как в его голове включилась сирена. Очевидно, он не заметил связи между словом «журналист» с моей импровизированный визитки и словом «репортер».
– Я пишу только статьи для тинейджеров. Уверяю вас, ночные повадки топ-менеджеров компании «Ётаё» их не интересуют.
– Moгу я спросить, кто ваш работодатель?
– Я пишу для «Молодежи Азии».
– Кливленд, штат Орегон?
– Кливленд, Огайо. Самый популярный журнал подобного рода в моей стране, – сухо сказал я. – Читали?
– Случалось. Пожалуйста, продолжайте.
Видимо, не поклонник журнала. Как и большинство сумоистов: несколько лет назад я написал разоблачительную статью о тех строгостях, с которыми столкнется юный сумоист, если хочет достичь успеха. Я добросовестно перечислил фунты жирного тушеного тянко-набэ, который ему надо съесть, и часы бездумного избиения телеграфных столбов под дождем. Я поделился малоприятными деталями: молодые сумоисты обязаны вручную стирать набедренные повязки старших товарищей и – что еще хуже, – чистить сумоистские унитазы в тренировочном лагере после неизбежных засоров. Многие жаловались, что статья получилась довольно тяжеловесная, но факты неоспоримы. Из всех моих сочинений она входила в первую двадцатку полемических статей.
– Как я уже сказал, я написал статью о подготовке водителей в компании «Ётаё». Назвал ее самой прогрессивной в мире. Сотни бесплатных автомобилей, опытные инструкторы, которые учатся на трехгодичных курсах по всем аспектам автомобиля – от истории бензина до продвинутых методик агрессивного вождения. Я даже упомянул элитарный детский садик. Действительно очень прогрессивно. И очень полезно для репутации.
Я смутно осознавал, что несу околесицу и перескакиваю с японского на английский и обратно. Теперь, когда адреналин после драки в баре иссяк, на меня навалилась усталость.
– Школа – прекрасная. Я сам там учился водить. Продолжайте. – Сумоист широко улыбнулся, и его высокий хриплый голос успокоил меня, как шуршание простыней в теплой постели.
– После публикации на меня вышел работник отдела связей с общественностью компании «Ётаё». Он сказал, что статья очень лестная и после публикации приток учеников вырос на тринадцать процентов. И добавил, что, когда окажусь в Токио, мне надо побывать там, где отрывается вся элита компании. А затем стал загадками объяснять, как туда добраться. Говорил что-то про Мадонну. Я решил, что он меня дурачит, но вот я здесь и этим счастлив.
В тот момент я был очень счастлив находиться здесь. Отороченная белой бахромой куртка сумоиста, казалось, просто сияла, и он походил на гору под искрящимся снежным покровом. Даже пустоты в комнате источали головокружительную доброжелательность.
– Мы очень рады, что вы здесь. Вы привели с собой еще двух гостей. Они тоже репортеры?
– Кто, эти? Молокососы? – Вопрос меня рассмешил. – О нет. Это просто мои друзья. Отличные парни.
Я увидел свое отражение в настенном зеркале над Арёси. Мое лицо перекосила дикая карикатурная ухмылка. И тут я понял, что произошло.
Потому что, думая о слове «ухмылка», я всегда вспоминал Сару с ее озорной почти беззубой улыбкой, как она там, в Кливленде, наглотавшись таблеток, кайфует от эндорфинов. А подумав о лекарствах, я вспомнил про острую боль в заднице, когда садился на стул. Причиной моей туманной эйфории была скрытая игла. Возможно, МДМА[16] или особо галлюциногенная форма пентатола натрия. Это открытие рассмешило меня еще больше. Частичка мозга пыталась напомнить, что я в беде, а этот четырехсотфунтовый сумоист мне вовсе не друг.
Естественно, от этого я захохотал еще громче.
По этим вторым приступом смеха я лишь скрывал тот факт, что самоконтроль ко мне возвращается. Молодым незрелым репортером, внезапно очутившись сначала в Гао, затем в Пномпене и Бангкоке, я перепробовал уйму наркоты любого рода. Я тогда осваивал Путь Потребителя Мака, философию, которая помогает нейтрализовать воздействие наркотиков. Этот метод учит распознавать ощущения и импульсы, которые без наркоты бы не возникли, а потом заманивать их в безопасный уголок мозга, пока они не побудили к поступку. Это, конечно, требует глубокого понимания умственных процессов. Большинство людей лишены такой самоосознанности. Вот почему одни, считая, что умеют летать, прыгают в окна, а другие просто ведут себя как придурки.
– Чем ваши друзья занимаются? – вежливо спросил Арёси. Но теперь я видел его насквозь. Я распознал импульс говорить правду и засунул его подальше в какой-то мозговой тупик.
– Один автомобильный гоног. В моем языке слово «гоног» – палиндром. Гоног он неважный, но все-таки надеется, что когда-нибудь компания «Ётаё» будет его спонсировать. А другой, тот, который с усами, – он эстрадный артист. Мим. Поэтому обычно помалкивает. Он все время белые перчатки носит, как Макки-Маус. – Важно подпустить невнятной околесицы, чтобы у сумоиста создалось впечатление, будто я в психоделической эйфории.
– Понятно, – кивнул он. – Господин Чака, а почему вы так спешили к выходу? – Он задал мне вопрос так, будто одобрял мою спешку. Рациональная часть мозга возмутилась столь манипулятивной тактикой, а одурманенная снизошла к его пытливости.
– Как раз уходил человек, который рассказал мне про лав-отель «Ётаё». Я просто хотел поблагодарить его за то, что он познакомил меня с таким удивительным местом. И впрямь удивительное место. Я хотел ему сказать, какое оно удивительное.
– Этот человек… он выходил с девушкой, правильно?
– Я не заметил, – отмахнулся я. – Но хочу поведать вам нечто интересное, шериф. В детстве, когда мне было годика три, я считал, что зимой у меня в животе обитают маленькие зверушки. Зиму пережидают. Вот херня, верно?
Сумоист лишь усмехнулся и ничего не сказал.
– И вот что еще я вам скажу, – не останавливался я. – У вас тут клевая вечеринка. А какие красотки. И ковбойская музыка прикольная. Гораздо лучше, чем наматывать круги по участку и хватать парней за яйца, да?
Арёси решил, что я окончательно заторчал и дошел до кондиции. Я не стал его разочаровывать.
– В лав-отеле «Ётаё» много красивых девушек, господин Чака, – сказал Арёси, немного расслабившись. – Возможно, в будущем и вы сможете наслаждаться их обществом. Но в свете сегодняшних досадных событий, полагаю, будет лучше, если вы с вашими гостями придете в другой раз.
– Абсолютно с вами согласен. И очень, очень вам благодарен за ваше радушное приглашение и гостеприимство. Вы очень добрый человек и такой красивый в этой куртке с бахромой. Любой город на Диком Западе почтет за честь сделать вас шерифом.
Арёси, четырехсотфунтовый бывший борец сумо, смущенно зарделся.
– Можно вас кое о чем спросить, шериф? – спросил я.
Он кивнул.
– У вас голос правда высокий или со мной что-то не так?
Арёси искоса взглянул на меня. Может, я перегнул палку. Он внимательно на меня уставился. Даже глаза – и те сумоистские. Я опустил веки, стараясь прикинуться одуревшим, в полной отключке. Шон Пенн в роли Джеффа Спиколи.[17]
– Я в пятнадцать лет получил удар по горлу на матче, – наконец сказал Арёси. – Вся гортань всмятку.
– Ой, извините, – сказал я.
– Я сломал парню шею, – прохрипел Арёси. – Так что в конце концов все устаканилось.
Не зная, что ответить, я лишь криво улыбнулся. Все четыреста фунтов Арёси поднялись и проводили меня до двери.
Пока мы выезжали из гаража, я все размышлял над этим эпизодом. В барах реального американского Запада мрачный вышибала, гора мышц, просто заломил бы вам руки и выбросил на улицу. По крайней мере, так показывают в кино. В салуне «Дикий Запад» лав-отеля «Ётаё» вас спокойно препроводили в комнату, попотчевали сывороткой правды, допросили великолепным сопрано, а затем подвели к двери, пригласив зайти снова при более благоприятных обстоятельствах.
А Сара считает, что Япония не экзотична.
Слава богу, ни Бхуто, ни Синто не стали расспрашивать, кой черт в меня вселился. К происшедшему они отнеслись как к досадной случайности, но за их сдержанностью чувствовалась обида. Вряд ли простому бармену или шоферу еще выпадет случай провести вечер в самом легендарном в Японии секретном лав-отеле.
По крайней мере, лав-отель позволил им не возвращать ковбойские наряды. Не знаю, на что в токийской повседневности сгодится куча ковбойской одежды, но все равно очень любезно.
4
Сидя в спортзале в ожидании юниоров-инвалидов, я просматривал утренние газеты. Сообщений о смерти Сато Мигусё полно. Следователи полагали, что пожар возник в частном кинозале, когда Мигусё крутил эпохальный фильм, шедевр японского экспрессионизма «Испорченная страница» из своей частной кинотеки. Оригинальный экземпляр 1927 года, то есть снятый на нитроцеллюлозную пленку, а не на современную пластиковую. Газета назвала нитроцеллюлозу «относительно горючим материалом» – это все равно что назвать моего вчерашнего друга-шерифа «относительно крупным человеком». По-моему, странно, что человек, всю жизнь занимавшийся кинематографом, не воспользовался новой копией (как сообщала газета, фильм переиздали в 1973 году на менее опасной ацетатной кинопленке) или хотя бы не позаботился о мерах предосторожности, раз уж имел дело с таким огнеопасным веществом. Но полиция решила, что произошел несчастный случай, а так как пресса считает ее фактически непогрешимой, расследование вряд ли продолжится.
Среди статей был обзор фильмов, которые Мигусё снял или продюсировал. В обзоре говорилось, что незадолго до смерти Сато искал на Хоккайдо места для съемок следующего фильма и пытался приобрести права на биографию некоего американского репортера.
Может, потому Сато и рвался со мной встретиться.
Просматривая газеты, я вдруг понял, что ищу намеков на некий высший смысл, хочу разобраться, что скрывается за сухим перечислением немногих фактов, составлявших поверхность его жизни. Очередная смерть знаменитости второго плана; такие смерти пресса, поскольку словарный запас у нее ограничен, всегда называет «трагическими» – можно подумать, это хоть что-то проясняет. Скорее на ум приходят слова «нелепая», «абсурдная», «подозрительная», «страшная» – и они тоже не проясняют ничего.
Я кинул газету в урну, где ей и место, и задумался о бесполезности так называемой объективной журналистики при столкновении с событием такого масштаба. Конечно, делов-то, ну, умер старый кинорежиссер – мир дальше будет заниматься своими делами, даже не икнув. Чья-то личная трагедия в трагически обезличенном мире не обрушит фондовую биржу, не приведет к крушению корпорации и не повлияет на борьбу спортивной команды за чемпионский титул. Разве что репортер-гайдзин исполнит экзистенциальный блюз.
Хиро Бхуто сказал, что вряд ли якудза будут ерепениться, хотя его маленький прикол с Пи-Ви Мелвиллом, скорее всего, рано или поздно раскроется. Наделять якудза чувством юмора – все равно что учить обезьян играть в шахматы, но пусть делает что хочет. Хирохито теперь официально стал моим водителем. Я объяснил ему, что работать надо двадцать четыре часа в сутки, но, естественно, вознаграждение будет достойное. Позвонив Чаку, главбуху журнала, я убедился, что так оно и будет, и получил в ответ обычные математические угрозы. Чак пока не научился говорить «нет», но уже делал успехи.
До начала соревнований оставалось три часа, и в спортзале тусовались всего несколько участников. Комплекс – один из крупнейших центров боевых искусств на перенаселенном Хонсю. Когда-то секретный ангар для самолетов камикадзе до их отправки на филиппинские базы, затем – современный спортивный комплекс. Прежнее назначение ангара старались скрыть как могли, но здесь по-прежнему веет какой-то жутью. Я наблюдал за молодыми инвалидами-каратистами, которые разминались и отлаживали свои коляски, и думал о пилотах «божественного ветра», нервно проверяющих приборы перед атакой.
Мне всегда нравилась атмосфера большой пустой аудитории перед самым началом крупных молодежных соревнований. Зал вскоре заполнится гибкими и потными тинейджерами, в которых от перевозбуждения так и играют гормоны и адреналин. Застучат друг о друга костыли в жестокой схватке. Заскрипят инвалидные коляски, грациозно маневрирующие, крутясь и уклоняясь. Густо зазвучат вопли взволнованных родителей, которые вторят выкрикам кия юных воинов. Но пока все тихо, только лампы гудят и слабо шуршат потолочные вентиляторы. Остатки наркоты, конечно, усилили мое благоговение, но в такие моменты я знал: нет занятия лучше, чем писать для журнала «Молодежь Азии».
Слава богу, я один. Наконец-то я наедине с собой – впервые с тех пор, как я вошел в «Пурпурный невод», а в мою жизнь вошла гейша. Я вспомнил, как она нарисовалась в дверном проеме, а в полутемный бар ворвался свет с улицы. Кроваво-красная помада размазана вокруг рта, будто она подкрашивала губы на американских горках.
Может, якудза гнались вовсе не за ней. Может, она не гейша, а просто чокнутая девчонка, которая ищет приключений. Может, дом Сато и впрямь сгорел случайно, как пишут газеты. Может, я просто параноик.
Без явной провокации я затеял две драки и был вышвырнут из лав-отеля «Ётаё». А все потому, что вбил себе в голову, будто загадочная женщина – гейша.
Я вспомнил дзэнскую притчу, в которой ученик признается учителю, что ему снятся кошмары об ужасном и могущественном враге. Учитель говорит, что пусть в следующий раз, когда ученик столкнется во сне с врагом, он пометит живот врага огромным крестом. Ночью, когда во сне к ученику приходит враг, ученик поступает, как ему было велено. Внезапно враг испаряется. Наутро ученик просыпается и видит огромный крест, выцарапанный на его собственном животе.
Видимо, я уже на себе в крестики-нолики играю. Но это лишь инь ситуации. Ян – в интуитивном ощущении, что противодействующие мне силы вполне реальны. Интуиция часто выводила меня из ситуаций, в которых холодный расчет свел бы в могилу.
Просчитывая возможности, в дальнем углу спортзала я заметил трех неприятных типов.
Они уставились прямо на меня. В деревнях, где бледнолицый – такая же диковина, как дружественный туземец в Нью-Йорке, это нормально. Но здесь Токио, и на любопытство такой взгляд не спишешь.
В основном у якудза в одежде два дресс-кода – стильный, как с картинки, гангстерский костюм и прикид бандита на курорте. Со щеголями я встретился накануне в баре «Пурпурный невод»: броские итальянские костюмы, солнцезащитные очки, напомаженные волосы, побрякушки для компенсации комплекса неполноценности. Второй тип предпочитает более традиционную одежду: черные, грубо выделанные хопи, распахнутые до пояса, чтобы видны были татуировки, налобные повязки хатимаки с националистическими символами типа Восходящего Солнца и сандалии гэта на ногах. Конечно, любой наряд – униформа, способ показать миру свое место в обществе, и к гангстерам это относится в первую очередь. Они ненавидят двусмысленность.
Вот поэтому трудно было распознать этих парней в другом конце зала.
Ни в одну из вышеупомянутых групп они не вписывались. Они вообще не принадлежали ни к одному известному мне социальному слою. Костюмы одинаковые, все черные и плохо сидят. Даже через зал было заметно, что ботинки у них истрепаны, а каблуки сбиты. Один мужчина был в темных очках и федоре, у двух других – непримечательные стрижки. Все трое – точно агенты Секретной службы после нескольких бюджетных сокращений.
По-солдатски держа руки по швам, они стояли, как приклеенные, плечом к плечу, не говоря ни слова и не глядя вокруг. Вдруг, точно единый организм, они, глядя в пол. разом двинулись через зал коротким задумчивым шагом.
Среди статей был обзор фильмов, которые Мигусё снял или продюсировал. В обзоре говорилось, что незадолго до смерти Сато искал на Хоккайдо места для съемок следующего фильма и пытался приобрести права на биографию некоего американского репортера.
Может, потому Сато и рвался со мной встретиться.
Просматривая газеты, я вдруг понял, что ищу намеков на некий высший смысл, хочу разобраться, что скрывается за сухим перечислением немногих фактов, составлявших поверхность его жизни. Очередная смерть знаменитости второго плана; такие смерти пресса, поскольку словарный запас у нее ограничен, всегда называет «трагическими» – можно подумать, это хоть что-то проясняет. Скорее на ум приходят слова «нелепая», «абсурдная», «подозрительная», «страшная» – и они тоже не проясняют ничего.
Я кинул газету в урну, где ей и место, и задумался о бесполезности так называемой объективной журналистики при столкновении с событием такого масштаба. Конечно, делов-то, ну, умер старый кинорежиссер – мир дальше будет заниматься своими делами, даже не икнув. Чья-то личная трагедия в трагически обезличенном мире не обрушит фондовую биржу, не приведет к крушению корпорации и не повлияет на борьбу спортивной команды за чемпионский титул. Разве что репортер-гайдзин исполнит экзистенциальный блюз.
Хиро Бхуто сказал, что вряд ли якудза будут ерепениться, хотя его маленький прикол с Пи-Ви Мелвиллом, скорее всего, рано или поздно раскроется. Наделять якудза чувством юмора – все равно что учить обезьян играть в шахматы, но пусть делает что хочет. Хирохито теперь официально стал моим водителем. Я объяснил ему, что работать надо двадцать четыре часа в сутки, но, естественно, вознаграждение будет достойное. Позвонив Чаку, главбуху журнала, я убедился, что так оно и будет, и получил в ответ обычные математические угрозы. Чак пока не научился говорить «нет», но уже делал успехи.
До начала соревнований оставалось три часа, и в спортзале тусовались всего несколько участников. Комплекс – один из крупнейших центров боевых искусств на перенаселенном Хонсю. Когда-то секретный ангар для самолетов камикадзе до их отправки на филиппинские базы, затем – современный спортивный комплекс. Прежнее назначение ангара старались скрыть как могли, но здесь по-прежнему веет какой-то жутью. Я наблюдал за молодыми инвалидами-каратистами, которые разминались и отлаживали свои коляски, и думал о пилотах «божественного ветра», нервно проверяющих приборы перед атакой.
Мне всегда нравилась атмосфера большой пустой аудитории перед самым началом крупных молодежных соревнований. Зал вскоре заполнится гибкими и потными тинейджерами, в которых от перевозбуждения так и играют гормоны и адреналин. Застучат друг о друга костыли в жестокой схватке. Заскрипят инвалидные коляски, грациозно маневрирующие, крутясь и уклоняясь. Густо зазвучат вопли взволнованных родителей, которые вторят выкрикам кия юных воинов. Но пока все тихо, только лампы гудят и слабо шуршат потолочные вентиляторы. Остатки наркоты, конечно, усилили мое благоговение, но в такие моменты я знал: нет занятия лучше, чем писать для журнала «Молодежь Азии».
Слава богу, я один. Наконец-то я наедине с собой – впервые с тех пор, как я вошел в «Пурпурный невод», а в мою жизнь вошла гейша. Я вспомнил, как она нарисовалась в дверном проеме, а в полутемный бар ворвался свет с улицы. Кроваво-красная помада размазана вокруг рта, будто она подкрашивала губы на американских горках.
Может, якудза гнались вовсе не за ней. Может, она не гейша, а просто чокнутая девчонка, которая ищет приключений. Может, дом Сато и впрямь сгорел случайно, как пишут газеты. Может, я просто параноик.
Без явной провокации я затеял две драки и был вышвырнут из лав-отеля «Ётаё». А все потому, что вбил себе в голову, будто загадочная женщина – гейша.
Я вспомнил дзэнскую притчу, в которой ученик признается учителю, что ему снятся кошмары об ужасном и могущественном враге. Учитель говорит, что пусть в следующий раз, когда ученик столкнется во сне с врагом, он пометит живот врага огромным крестом. Ночью, когда во сне к ученику приходит враг, ученик поступает, как ему было велено. Внезапно враг испаряется. Наутро ученик просыпается и видит огромный крест, выцарапанный на его собственном животе.
Видимо, я уже на себе в крестики-нолики играю. Но это лишь инь ситуации. Ян – в интуитивном ощущении, что противодействующие мне силы вполне реальны. Интуиция часто выводила меня из ситуаций, в которых холодный расчет свел бы в могилу.
Просчитывая возможности, в дальнем углу спортзала я заметил трех неприятных типов.
Они уставились прямо на меня. В деревнях, где бледнолицый – такая же диковина, как дружественный туземец в Нью-Йорке, это нормально. Но здесь Токио, и на любопытство такой взгляд не спишешь.
В основном у якудза в одежде два дресс-кода – стильный, как с картинки, гангстерский костюм и прикид бандита на курорте. Со щеголями я встретился накануне в баре «Пурпурный невод»: броские итальянские костюмы, солнцезащитные очки, напомаженные волосы, побрякушки для компенсации комплекса неполноценности. Второй тип предпочитает более традиционную одежду: черные, грубо выделанные хопи, распахнутые до пояса, чтобы видны были татуировки, налобные повязки хатимаки с националистическими символами типа Восходящего Солнца и сандалии гэта на ногах. Конечно, любой наряд – униформа, способ показать миру свое место в обществе, и к гангстерам это относится в первую очередь. Они ненавидят двусмысленность.
Вот поэтому трудно было распознать этих парней в другом конце зала.
Ни в одну из вышеупомянутых групп они не вписывались. Они вообще не принадлежали ни к одному известному мне социальному слою. Костюмы одинаковые, все черные и плохо сидят. Даже через зал было заметно, что ботинки у них истрепаны, а каблуки сбиты. Один мужчина был в темных очках и федоре, у двух других – непримечательные стрижки. Все трое – точно агенты Секретной службы после нескольких бюджетных сокращений.
По-солдатски держа руки по швам, они стояли, как приклеенные, плечом к плечу, не говоря ни слова и не глядя вокруг. Вдруг, точно единый организм, они, глядя в пол. разом двинулись через зал коротким задумчивым шагом.