Аддамс Петтер. Обезглавленная Мона Лиза

   - Из вашей речи я не понял ни одного слова. - Грандель облизнул губы.
   - ...наводит меня на мысль, - продолжал Фонтано, - что кто-то сыграл с вами злую шутку и что вы должны проявить больше доверия к полиции. Это лучше, чем в виде черного дыма вылететь через трубу крематория в ясное голубое небо. Надеюсь, вы понимаете тонкий намек?
   - У вас, кажется, не все дома?
   - Мы знаем даже, кто та девушка, которая нарисована ниже шеи. Родимое пятно на ее груди облегчило работу людям из отдела опознания. Вы никогда не слышали о Мари Рок из Шартра и о том, что в прошлом году ее выловили из Сены?
   - Откуда?
   - Да или нет? - вмешался Пери. - Мы пришли сюда по серьезному делу. Это допрос, Грандель.
   - В таком случае я должен немедленно связаться со своим адвокатом.
   - Мне кажется, телефон не работает. - Фонтано заступил ему дорогу.
   - Послушайте, приятель, - Пери схватил Гранделя за плечо, - хоть вы и состоите из доброго центнера затхлого жира, я выжму из вас все. И тут вам не поможет никакой адвокат. Где портрет?
   - Я не имею понятия ни о каком портрете, - уверял Грандель. Интересно, как вы докажете обратное?
   - Позвольте, шеф, показать ему фотографию? - спросил Фонтано.
   - Итак, вы не знаете и Эреры Буайо, которая за пристрастие к наркотикам угодила в сумасшедший дом?
   - Эрера Буайо? Мне известно это имя.
   Пери злорадно ухмыльнулся.
   - Вероятно, художник и копиист Анджело Табор вам также знаком?
   Впервые на лице Гранделя отразился страх.
   - Если я даю ему работу...
   - ...то посылаете ему телеграмму, - заметил Ситерн. - А что вы делаете, когда этот Табор по собственной инициативе рисует вот такой комбинированный портрет из головы Эреры Буайо и тела Мари Рок и присылает его вам?
   - Я не отвечу больше ни на один вопрос.
   - Вы недооцениваете полицию, мой дорогой, - посетовал Фонтано. Весьма и весьма недооцениваете те усилия, которые мы прилагаем, чтобы защитить таких добропорядочных граждан, как вы, от бандитов, убийц и вымогателей.
   - Меня никто не шантажирует.
   - Если бы вы представляли, как быстро и основательно работают наши люди. Не прошло и полсуток, а мы уже выяснили, что Табор еще не так давно запросто бывал в вашем доме, что он делал для вас копии картин, которые вы, как благородный человек, само собой разумеется, продавали только как копии.
   - Вам известно, - вмешался Пери, - что картина "Мадонна" Джотто у Мажене - фальшивка?
   - Как фальшивка? Я сразу сказал, что это копия...
   - Не копия, а фальшивка! В тот день, когда Мажене приобрел у вас картину, он снял со своего счета восемьдесят тысяч франков.
   - Я ничего не знаю.
   - Даже того, кто написал для вас эту картину? Может быть, Табор?
   - Я не могу припомнить подробности этого дела. - На лбу Гранделя выступили мелкие капельки пота.
   - Послушайте, Грандель. - Пери, наконец, раскурил трубку. - Даже если ваше алиби на одиннадцатое октября окажется безупречным, мы можем покрепче надавить на владельца ресторанчика в Диезе и выжать из него все, что захотим. Лучше расскажите нам об Эрере и девушке из Шартра. При определенных обстоятельствах это поможет вам, когда по обвинению в преднамеренном убийстве Мажене вы предстанете перед судом присяжных.
   Ситерн, рядом с которым на столе лежал небольшой кожаный чемоданчик, кивнул Пери. Запись на магнитофон продолжалась.
   Грандель молчал.
   По дороге на набережную Орфевр - антиквар сидел между Фонтано и Ситерном - никто не проронил ни слова.
   Уже после полудня следователь, проводивший дознание, освободил Гранделя. Для предварительного заключения подозреваемого не оказалось достаточно оснований.
   10
   Когда Анджело Табор приехал в Монтваль, близился вечер. Туманные, серые сумерки, загаженная булыжная мостовая, покосившиеся крестьянские дома - еще сильнее удручали художника. С тех пор как он возвратился из Рима и познакомился с Гранделем, у него редко бывало хорошее настроение.
   Мать Табора, по прозвищу Гусыня-Мирдо, была из тех немногих крестьянок, которые ни разу в жизни не покидали родных мест. Да и куда ей было ехать в свои семьдесят? Она одиноко жила на берегу заросшего травой мельничного ручья, где у нее были хибарка и сарайчик для гусей, построенные на деньги Анджело.
   Навещал он ее редко. И каждый его приезд был для матери праздником, как сегодня, когда он остановил свой старенький "ситроен" перед ее домом. Позднее Анджело хотел съездить в Верде к Веркруизу, где рассчитывал заночевать, чтобы рано утром быть в Париже и забрать на почте пакет, в котором, он надеялся, его ожидали сто тысяч франков.
   Маленькая побеленная комната, несколько горшочков герани на подоконнике, выскобленные добела половицы, счастливое лицо матери, казалось бы, располагали к покою и безмятежности.
   Табор всячески подбадривал себя, твердо решив довести дело до конца. Узнав о смерти Мажене, он поспешил обзавестись пистолетом и в лесу неподалеку от Клинкура, где жил с Леорой, начал практиковаться в стрельбе. С тех пор он постоянно носил при себе оружие. Но дотрагиваясь до него и ощущая холод металла, он чувствовал, как ладони мгновенно становились влажными. Страх парализовал его волю.
   - Если в этом году мне удастся выходить птицу, то к Рождеству я пришлю тебе гусей не меньше чем по шестнадцати фунтов, - сказала старушка, наливая в стаканчики домашнюю настойку.
   Анджело бросил взгляд через окно в дождливую вечернюю хмарь и поднялся.
   - Пойду прикрою ставни.
   Мать удивилась.
   - Зачем! Все равно здесь не ходят люди.
   - И все же я прикрою, так будет уютнее.
   Плотно закрыв ставни, он успокоился и даже позволил себе немного похвастать.
   - Матушка, возможно, завтра я стану богачом.
   - Богачом? - с сомнением спросила мать. - Своими картинами?
   И хотя сын в разговорах с ней всегда подчеркивал, что его ремесло однажды принесет ему славу и богатство, она инстинктивно противилась всему, что связано с искусством. Ей было бы приятнее, если бы ее Анджело приобрел серьезную профессию.
   - За одну-единственную картину я получу сто тысяч! И заметь, без всякого риска.
   Подозрение старушки усилилось.
   - Кто же даст тебе сто тысяч?
   - Я не могу подробно объяснить, но, поверь, я получу эти деньги, и тогда ты заживешь без забот. Давно пора покончить с этими паршивыми гусями, ты достаточно намучилась с ними.
   Мать ничего не ответила, лишь поджала губы. Сердце подсказывало ей, что из затеи сына ничего хорошего не выйдет. С сотней тысяч франков никто так просто не расстается и уж тем более ради какой-то картины.
   Анджело тоже погрузился в угрюмое молчание. Он вдруг ясно представил себе всю опасность придуманного им плана. Лучше всего было бы сесть в машину и как можно скорее скрыться где-нибудь. Но это было невозможно, из-за Леоры. Если он сейчас не добудет кучу денег, она бросит его. Однажды он заговорил с ней о женитьбе. Она лишь рассмеялась.
   - Такой женщине, как я, замужество ни к чему, и уж тем более с таким, как ты, - сказала она.
   Около семи Табор вышел из дома. В темноте его вновь охватил страх. Табор затаил дыхание, напряженно вслушиваясь в монотонный шум дождя. Над речкой поднимался туман, с трудом угадывались очертания дома, сарая, одиноко стоявшего дерева. Везде ему мерещился притаившийся убийца.
   Замок маркиза де Веркруиза развалился и обветшал, как и сам господин маркиз. По пустынным залам и коридорам гулял ветер, со стен осыпалась штукатурка, углы покрылись плесенью. Обитаемым был лишь первый этаж. Сюда снесли остатки имущества маркиза: изрядно потертые кресла, изукрашенные резьбой буфеты, этажерки, ломберные столики, стилизованные под колонны подставки для комнатных растений, книжные шкафы, портреты предков, пару хрустальных люстр, торшеры с выцветшими абажурами. В углу на вытоптанном ковре стоял огромный старый рояль, на котором давно никто не играл.
   К Табору маркиз де Веркруиз относился дружески-снисходительно, и художник считал, что имел в нем надежного друга. Но это ему только казалось. В душе маркиз презирал всех, кто не принадлежал к его кругу.
   Гранделя он также презирал, считая его надменным франтом, но никогда не обращался с ним непочтительно. У Гранделя были деньги, у Гранделя была власть.
   Веркруиз ужинал, когда единственный слуга, страдавший по примеру своего господина подагрой, доложил о прибытии художника.
   На столе в серебряном подсвечнике горели четыре свечи. Перед маркизом, одетым в черный, изрядно потертый фрак, стояла тарелка с золотым ободком, украшенная рисунками в стиле рококо, с двумя жареными плотвичками. Это был его ужин.
   - Присаживайтесь, присаживайтесь, мой дорогой, не нужно стоять передо мной навытяжку, - кивнул он Табору, но руки не подал.
   Затем приказал слуге принести еще один бокал - зеленого хрусталя прекрасной римской огранки - и налить гостю кислого вина по двенадцати франков за бочонок.
   - Господин маркиз, у меня к вам небольшая просьба. - Табор сунул руку в карман и дотронулся до пистолета. - Могу я у вас заночевать? Завтра около семи утра я должен быть уже в Париже, а моя машина - далеко не гоночный автомобиль.
   - Зачем вам нужно так рано в Париж?
   - Кое-что забрать.
   - Опять остались без гроша, не так ли? Нет даже пары франков на оплату номера в отеле? Это похоже на вас, слугу прекрасных искусств! В голове одни восторги да жареные индейки, а в кармане пусто, разглагольствовал маркиз, расправляясь с плотвичкой.
   Табор хотел было ответить какой-нибудь дерзостью, но Веркруиз опередил его:
   - Хорошо, хорошо, мой друг, постель и одеяло для вас найдутся. Да, вы виделись с Гранделем?
   - Нет.
   - Скверный тип, вы не находите? Когда речь заходит о деньгах, он готов с живого снять все до костей.
   - А вы еще ведете с ним какие-нибудь дела?
   - Угу. - Старик отодвинул тарелку. - Не захватите ли вы кое-что для Гранделя, несколько фарфоровых и серебряных вещиц?
   - Не могу, - нерешительно ответил Табор. - Я рассорился с ним...
   Маркиз задумался. Накануне Грандель звонил ему, но ни словом не обмолвился о ссоре с Табором. Старик заметил, что его гость вел себя нервно, будто опасался чего-то.
   - Нельзя так нельзя. - Веркруиз не выказал особого сожаления.
   Однако, несмотря на поздний час, решил позвонить Гранделю и узнать, что у него произошло с художником. Сославшись на усталость, маркиз попрощался с гостем.
   Слуга проводил художника в затхлую, уставленную старыми вещами комнату. Табор прислушался к шорохам в доме, стащил с кровати матрац и положил его прямо под окном. Дверь оказалась без задвижки, поэтому он подставил под ручку стул.
   Когда Грандель прибыл в Верде, заржавленные ворота парка были еще открыты. После телефонного звонка маркиза он некоторое время колебался, следует ли ехать туда самому, но Де Брюн приказал ему поговорить с Табором и выяснить, что художнику известно о деле, кто ему рассказал обо всем.
   Грандель не сомневался, что своим освобождением из следственной тюрьмы обязан Де Брюну и пока он находится под покровительством всесильного шефа "Меркюр-Франс", ему нечего бояться полиции. Тем не менее он серьезно подумывал все бросить и бежать. Игра, которую он затеял, становилась слишком опасной. Но от Де Брюна уже пришла машина.
   Вначале они поехали в направлении Сетура - водитель хотел убедиться, что за ними нет полицейского хвоста. Это была излишняя предосторожность, поскольку Пери еще ничего не знал об освобождении антиквара.
   Веркруиз сидел с рюмкой коньяка у зажженного камина.
   - Присаживайтесь к огню, дорогой Грандель, - вкрадчиво произнес он, выпейте глоточек, потом обсудим дела.
   - Это не к спеху.
   - Я тут обнаружил для вас несколько прекрасных, просто изумительных вещиц: старинное серебро и фарфор, они доставят вам огромную радость.
   Грандель пригубил коньяк и ничего не сказал.
   Напольные часы в углу хрипло пробили шесть раз.
   - ...она была воплощением красоты, весь мир лежал у ее ног, рассказывал старый подагрик, потягивая коньяк.
   Но антиквар не слышал его, хотя изображал внимание. Он думал о тех двоих на бензоколонке, с которыми водитель машины Де Брюн тихо перебросился парой слов. Не они ли должны убрать этого простофилю?
   - Да, такой человек, как вы, маркиз, несомненно многое повидал в жизни, в этом я никогда не сомневался, - услышал Грандель собственный голос. Про себя же подумал: "Слюнявая развалина, пугало огородное!" И затем сказал вслух: - Дайте знать Табору. Я хотел бы поговорить с ним, а то уже поздно.
   Несмотря на охвативший его страх, художник вошел в залу с напускным спокойствием и повел себя нарочито самоуверенно.
   Грандель, словно хозяин, прервал его кичливую болтовню и повелительно указал пальцем на стул.
   - Вы прислали мне картину. - Антиквар достал из кожаного футляра свернутый в трубку холст и развернул его. - Работа далека от совершенства, но вы хорошо потрудились. В виде исключения я возьму ее. Сколько вы за нее хотите?
   - Цена вам известна. Сто тысяч!
   Грандель молча достал из бумажника пять банкнот.
   - Прекрасно, даю вам сто франков, и, заметьте, я плачу слишком щедро. Но запомните - это последний случай, когда я что-нибудь покупаю у вас.
   - Вы издеваетесь? - прохрипел Табор.
   - Сто франков в наши дни большие, очень большие деньги, молодой человек, - прошамкал маркиз. - На вашем месте я бы подумал, хорошо подумал.
   - Ну, так как? - спросил Грандель.
   - Вы еще пожалеете об этом! - взорвался Табор.
   - Если вам больше нечего сказать, можете идти, - рассмеялся Грандель.
   Задохнувшись от злости, Табор бросился к двери, но властный окрик Гранделя остановил его на пороге.
   - Подождите, милейший! Если вы вернетесь без денег, прекрасная Леора вряд ли встретит вас с распростертыми объятьями. Неужели вы думаете, будто таким, как она, нужна только любовь?
   - Чем красивее женщина, поверьте моему опыту, - захихикал маркиз, тем больше опасность, что она сбежит с другим. Против этого есть лишь одно средство, хе-хе-хе...
   Грандель снова достал бумажник и бросил на стол две запечатанные пачки денег. На банковских лентах стояли большие черные цифры "1000". От этого зрелища индюшачье лицо Веркруиза слегка вытянулось.
   - За одну минуту вы можете заработать тысячу, а то и две, - протянул Грандель. Табор оставался на месте. На стол упала третья пачка. - Давайте поговорим как два человека, у которых нет причин ненавидеть друг друга.
   Табор медленно, будто во сне, подошел к столу.
   Грандель взял его под руку и повел к стеклянной двери в конце залы.
   - Первое, что мне хотелось бы узнать, - антиквар понизил голос, каким образом и от кого вы узнали, что я продал вашу копию Джотто как оригинал?
   - Я... спросите что-нибудь другое.
   - После того как я получил письмо, в котором вы угрожали мне сообщить обо всем Мажене, я не отреагировал...
   - Вы отреагировали! - Табор вышел из себя. - Вы убили его, потому что не могли достать меня и опасались, что я расскажу ему, как вы обманули его с копией! Теперь вы хотите убрать с дороги меня, но тут вы просчитались! Я всем рассказал, что...
   - Не кричите так громко! Этот старый осел может услышать разговор, и тогда нашу сделку можно считать несостоявшейся. С моим первым вопросом связаны еще два: кому пришла идея с портретом двух баб? Кто рассказал вам о них? Плачу сразу и наличными.
   - Двадцать тысяч - и я скажу вам.
   Табор казался самому себе жалким ничтожеством, доносчиком, предателем, но ему нужны были деньги, без денег все рушилось.
   - Три тысячи.
   - Я сказал - двадцать тысяч.
   - Хорошо, пять тысяч.
   - Десять тысяч, не меньше.
   Неожиданно в памяти Гранделя всплыло серое, нарочито-бесстрастное лицо, маска, за которой, он знал, скрывалась лютая ненависть к нему.
   - Десять тысяч? - протяжно произнес Грандель. - Ни одного су. Я сам назову вам имя. Пьязенна!
   - Как... каким образом?..
   - А теперь проваливайте отсюда!
   Табор попытался достать пистолет, но от волнения замешкался, и тут Грандель нанес ему удар по локтю маленькой бронзовой статуэткой, которую схватил с этажерки. Художник закричал от боли.
   Грандель выудил из его кармана пистолет, вынул обойму и, оставив в ней один патрон, сунул пистолет снова в карман художника.
   - Когда придет время, можете пробить этим патроном в своей голове дырку. А теперь, мой милый, убирайтесь! Иначе мне придется выпить слишком много коньяка, чтобы заглушить мерзкий привкус, который появляется у меня при взгляде на вас.
   Качаясь от бессильной злобы, Табор направился к двери.
   Грандель вернулся к маркизу.
   - Ну как, вы уладили все дела? - заспанным голосом спросил Веркруиз, скосив глаза на пачки банкнот.
   - Мы расстались в любви и согласии. Никто не сможет утверждать противное, если этот идиот через несколько шагов споткнется и сломает себе шею, - сказал Грандель, передавая Веркруизу пачку денег. - При случае прошу вас подтвердить, что я находился в вашем обществе, маркиз.
   Не говоря ни слова, старик вновь протянул руку.
   Помедлив, Грандель вложил в нее вторую пачку.
   Веркруиз не убирал руки.
   Антиквар спокойно отстранил ее.
   Ламбера мучило желание курить. Но если бы те двое, что спрятались в тени за кустами и следили за входом в замок маркиза, заметили огонек, это стоило бы ему жизни. Люди Де Брюна стреляли без промаха.
   Через частное сыскное бюро Ламбер установил постоянное наблюдение за антикварным магазином, поэтому в отличие от Пери знал, что Гранделя освободили. Новый ягуар репортера не уступал по мощности машине Де Брюна и, поняв, куда направляется Грандель, Ламбер даже обогнал его.
   Вот уже добрый час Ламбер в отсыревшем плаще стоял в темноте под нудно моросящим дождем. Несколько раз он порывался чихнуть, но сдерживался. Ничем нельзя было выдать себя, если он не хотел, как Мажене, стать жертвой несчастного случая.
   Чтобы скоротать время, Ламбер представил, как вернется сегодня ночью живым и невредимым в Париж с новой порцией информации о деле Эреры Мажене. Он, как обычно, пропустит пару стаканчиков виски, потом разбудит Габриэлу. Спросонья она вначале, конечно, назовет его Камилем, именем покойного Мажене, так было уже не раз. Затем спохватится и станет уверять, что любит только его и не может без него жить. Но это брехня. На ее счет у него не было никаких иллюзий.
   От Габриэлы мысли Ламбера перешли к книге, над которой он работал... "Ангел в чистилище" возникло неожиданное название, когда он вообразил Эреру рядом с Гранделем. Нет, не распутав этого дела, он не успокоится.
   Открылась входная дверь замка. Из прямоугольника света выскочил мужчина и побежал по главной аллее к воротам парка. Когда неясная фигура отделилась от кустов и напала на него, мужчина издал хриплый звук и упал.
   Ламбер вытащил из рукава резиновую дубинку со свинцовым сердечником, но кто-то молниеносным движением выбил ее, мощный кулак въехал ниже правого уха Ламбера. Репортер, как мешок, рухнул на землю.
   Табор воспользовался замешательством нападавших, вскочил и со всех ног бросился бежать. Силы уже покидали его, когда он споткнулся и упал на что-то влажное. Это была глубокая яма, полная опавших листьев, в которые Табор мгновенно зарылся. Преследователи включили карманные фонари и осмотрели все вокруг. Ничего подозрительного они не заметили. Беглец исчез.
   Совещание у тела Ламбера было недолгим.
   - Возьмем его с собой?
   - Не знаю. Кто бы это мог быть?
   - Понятия не имею. Подумаешь - одним больше, одним меньше.
   - Ты сейчас так говоришь. Посмотрим, как ты запоешь, когда тебя поведут на гильотину.
   Тут входная дверь замка вновь распахнулась, и на пороге появились Грандель и маркиз. Это спасло Ламберу жизнь. Мужчина ударил его ногой в лицо и скрылся в темноте.
   С рассветом продрогший до костей Табор высунул голову из влажной листвы. Никого не было видно, и он бросился бежать в сторону шоссе.
   Когда Ламбер пришел в себя, он выплюнул сгусток крови, а с ним и пару зубов. Несколько раз репортер безуспешно пытался приподняться. Наконец с большим трудом ему удалось встать на колени.
   Добравшись до деревни, он вытащил из постели хозяина единственного трактира и попросил влить ему в рот полбутылки коньяка.
   - Кто это вас так отделал? - запинаясь спросил трактирщик.
   Ламбер, криво ухмыляясь распухшими губами, доверительно прошептал:
   - Мэр застал меня у своей жены!
   Шутка Ламбера попала в цель, так как мэр около года назад женился на дочери владельца гаража в Диезе, чей жизнерадостный характер и легкомыслие не давали мэру покоя.
   Трактирщик понимающе кивнул, предвкушая, как вечером преподнесет завсегдатаям трактира историю Ламбера, сопроводив ее собственными комментариями.
   11
   После неудачи в Верде Де Брюн решил лично заняться этим делом. Но ему необходимо было заручиться согласием Авакасова.
   Авакасов относился к тем немногим людям, перед которыми Де Брюн испытывал животный страх. Он знал, что власть этого человека почти безгранична и того, кто серьезно раздражал его, он уничтожал. Хотя старик и жил затворником в древнем монастыре, который купил в родной греческой деревушке, перевез во Францию и восстановил в Жанвиле, в делах и в отношении к людям он был отнюдь не сентиментальным, как и в те времена, когда поставками оружия во Францию и одновременно ее противнику, кайзеровской Германии, заложил краеугольный камень своего огромного состояния.
   Его отношение к Де Брюну было двойственным. Он уважал его ум и профессионализм, но кричал и даже плевал в него, приходя в ярость, как неделю назад, когда Де Брюн выиграл у него подряд три партии в шашки.
   Де Брюн хорошо изучил и другие особенности поведения старца. Когда Авакасов приглашал его к себе, уже по свету в окнах он определял, какое у того настроение. Если Авакасов сидел при свечах в келье, увешанной старыми иконами, то он пребывал в созерцательном или подавленном расположении и следовало ожидать длинных монологов о ничтожестве человеческого существа, о бренности всего сущего, о спасении жизни и о смерти.
   Яркий свет в большом зале был особенно опасным признаком. Значит, на Авакасова накатил очередной приступ мании преследования и в каждом углу ему мерещился убийца.
   Самым благоприятным был момент, когда он сидел в рабочем кабинете за огромным письменным столом и сверял длиннющие колонки цифр различных инвестиций и акций. В эти минуты на него снисходили человеколюбие и филантропия, и он мог без долгих размышлений подписать чек на миллион долларов, например, для строительства христианского центра в Швейцарии.
   Зная вздорный нрав Авакасова, год назад Де Брюн воспользовался случаем, когда старец сидел в келье при свете лампадок, и предложил ему сделку, которую до того долго обдумывал.
   Желчный, преисполненный ненависти к людям, престарелый миллиардер поначалу не обращал на Де Брюна никакого внимания.
   - Уничтожить, огнем и мечом истребить весь этот сброд, - хрипло произнес он вдруг, - единственное, что в этом мире еще имеет смысл! Единственное!
   Де Брюн, рискуя потерять все, чего достиг благодаря Авакасову, решился заговорить. Отчетливо произнося каждое слово, он сказал:
   - Огонь? Меч? В наше время с их помощью немногого можно добиться. Но есть одно по-настоящему действенное средство, позволяющее извести тех, кто не достоин жизни.
   - Какое средство?
   - И оно может принести больше тысячи процентов прибыли! - как бы невзначай прибавил Де Брюн.
   Старец насторожился.
   - В чем же дело?
   Де Брюн вплотную придвинулся к нему и коротко изложил свою идею. Если Авакасов войдет в дело и инвестирует необходимый начальный капитал, то сможет без всякого риска заработать миллионы. О сбыте товара позаботится Де Брюн.
   И вот теперь, год спустя, дело могло лопнуть. Через Гранделя, которого он считал одним из самых толковых среди своих людей, полиция что-то заподозрила, и трудно было сказать, как далеко зашло расследование. Во всяком случае, Де Брюн решил, что надо показать этому Пери зубы и дать понять, чтобы он не совал нос туда, куда не следует.
   Приехав в Жанвиль, Де Брюн застал Авакасова в молельне. Перед иконами в золотых и серебряных окладах тускло горели лампадки из разноцветного стекла. В руках старец держал письмо от своей внучки Ирэн, которая воспитывалась под вымышленным именем в аристократическом лицее в Дюньи. Авакасов был убежден, что его враги, узнав, где находится Ирэн, убьют или похитят ее, поэтому, как свидетельство высокого доверия, поручил Де Брюну охрану девушки.
   - Все больше умерших является ко мне, скоро и я стану одним из них, сказал старец после долгого молчания.
   Ему исполнилось восемьдесят девять лет, осунувшееся лицо с крючковатым носом покрывала густая сетка морщин. Странную противоположность дряблому лицу являла густая шапка седых волос, которыми Авакасов по-детски гордился. Как гордился и тем, что ни одного дня в своей жизни не провел из-за болезни в постели. Он не жалел денег на свое здоровье, рассчитывая прожить не меньше ста лет.
   - ...и лишь пепел, останется лишь серый пепел, отравленный смертью... и больше ничего. Ничего, ничего! - мрачно пробормотал Авакасов.
   - Как же так, - тихо возразил Де Брюн. - Всегда найдется несколько человек, ради которых стоит сохранить жизнь на земле.
   - У меня остался лишь один человек, для которого я живу, - подавленно произнес Авакасов.
   Прежде чем перейти к делу, Де Брюну надо было как-то вывести старца из меланхолии. Он знал его тайную струнку и решил на ней сыграть.
   - Вам непременно следует забрать внучку к себе, - настойчиво посоветовал он Авакасову. - Дюньи для нее небезопасное место, там с ней всякое может случиться. А если бы она была здесь, около вас, то я бы мог гарантировать ее безопасность.