Страница:
С 30-х годов XIX века большую роль в российской благотворительности играл внук императрицы Марии Федоровны и племянник двух императоров – Александра I и Николая I принц Петр Георгиевич Ольденбургский. Итак облекитесь, как избранные Божьи, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение (Кол 3:12).
П.Г.Ольденбургский, вернувшись в 1830 году из-за границы в Россию, поступил на военную службу в Преображенский полк. В полку он создал начальную школу, где, помимо грамоты, немалое внимание уделялось нравственному воспитанию солдат. Однако, прослужив пять лет и получив чин генерал-лейтенанта, Петр Георгиевич оставляет армию: по долгу службы, будучи свидетелем телесного наказания женщины, он прямо с места экзекуции едет к министру внутренних дел и подает рапорт об отставке.
На гражданской службе принц стал советником министра юстиции. На новом месте он приходит к выводу, что страна нуждается в чиновниках с юридическим образованием, а специального юридического учебного заведения нет. Принц разработал проект Училища правоведения и пожертвовал сумму, необходимую на покупку дома и первоначальное оборудование училища. В 1835 году купленное Ольденбургским в Петербурге здание было переделано под учебное заведение, он же стал его попечителем.
Вскоре принц становится председателем департамента гражданских и духовных дел в Государственном совете и позже принимает деятельное участие в крестьянской и судебной реформах 60-х годов. С конца 30-х годов принц назначен управляющим Санкт-Петербургской Мариинской больницей для бедных, а затем председательствующим в Санкт-Петербургском опекунском совете. С середины 40-х годов он возглавляет Учебный комитет по женскому образованию в стране. В середине 50-х принц Ольденбургский становится попечителем открытого при его активном участии первого в России семилетнего женского училища «для приходящих девиц». Через пять лет он назначен «главноуправляющим» женскими учебными заведениями Ведомства императрицы Марии Федоровны.
Петр Георгиевич на свои средства сделал еще много полезного для страны. Был открыт женский институт принцессы Терезии Ольденбургской; приют принца П.Г.Ольденбургского, детская больница принца Петра Ольденбургского; приют в память Екатерины, Марии и Георгия; Свято-Троицкая община сестер милосердия; им выстроены Обуховская, Мариинская, Петропавловская больницы; Воспитательный дом. Общая сумма его пожертвований превысила миллион рублей. Будучи стариком, с трудом поднимаясь по лестнице без посторонней помощи, он ежедневно бывал в тех учреждениях, за которые отвечал, продолжая вести все текущие дела.
Итак, будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд (Лк 6:36). Фридрих Йозеф Гааз родился в семье аптекаря в Германии. Образование получил математическое и богословское, к которым позже добавилось медицинское. Специализацией доктора Гааза стали глазные болезни. Современники свидетельствуют, что он безболезненно снимал своим пациентам катаракты, быстро справлялся с тяжелыми глазными инфекциями. Его пациент князь Репнин, которого доктор избавил от трахомы, и уговорил его переехать в Россию. В Москве, замеченный императрицей Марией Федоровной, Гааз скоро становится главным врачом Павловской больницы.
В России Фридриха Йозефа зовут Федор Петрович; больных он принимает и у себя дома, и в больнице, и в приютах для бедных, лечит он почти всех бесплатно. Незадолго до войны 1812 года Гааз предпринимает две поездки на Кавказ, исследуя свойства тамошних минеральных вод. Результатом становится открытие курортов Железноводска, Пятигорска, Ессентуков. Когда началась война с Наполеоном, немец Гааз пошел в армию – хирургом, дошел с русскими войсками до Парижа, а вернувшись в Россию, получил новое назначение: отныне он главный врач Москвы, но по-прежнему к нему едут пациенты со всей России, и по-прежнему бедных он лечит бесплатно. Но сам Гааз не беден, император Александр I щедр к нему: у Гааза дома в Москве, подмосковная деревня с сотней душ крепостных, суконная фабрика, выезд с четверкой рысаков.
В общем, все как будто идет своим чередом. И вдруг – почти в пятьдесят лет от роду – Федор Петрович резко меняет свою жизнь. Непосредственной причиной такой перемены, возможно, стало его назначение в Комитет попечительства о тюрьмах. Московская пересыльная тюрьма была адом, и с того дня, как немецкий доктор попал туда, все деньги, все время, весь ум и все свое умение он тратит на заключенных. Он покупает им одежду, еду, лекарства, книги. На свои средства он печатает и раздает заключенным 70 тысяч экземпляров церковной азбуки, восемь тысяч святцев, 20 тысяч экземпляров священной истории, восемь тысяч псалтирей, почти столько же евангелий.
Гааз добился, чтобы при пересыльной тюрьме были открыты мастерские, в которых заключенные могли бы работать, месяцами дожидаясь своего этапа.
Он сконструировал кандалы, весом на килограмм меньше старых, с кожаными вставками у запястий. Но на кандалы имели «право» лишь каторжане, ссыльнопоселенцев перегоняли, «нанизывая» на единый железный прут с припаянными к нему металлическими запястьями по восемь – десять заключенных, разных по возрасту, росту, силам. Об этих прутах знаменитый русский юрист А.Ф.Кони писал: «Топочась около прута, наступая друг на друга, натирая затекавшие руки наручнями, железо которых невыносимо накалялось под лучами степного солнца и леденило зимою, причиняя раны и отморожения, ссыльные не были спускаемы с прута и на этапном пункте…» (Кони А.Ф. Указ соч., с. 300).
Именно Гааз добился замены прута облегченными кандалами, а также отмены унизительного правила обривать заключенным половину головы, что делалось не только мужчинам, но женщинам и детям. На свои средства он перестроил часть Бутырской тюрьмы, прорубив в камерах окна, установив умывальники и нары, – до этого арестанты спали вповалку на полу, а белье в тюремной больнице, кажется, не менялось с начала ее основания, то есть с XVIII века.
Партии заключенных из пересыльной тюрьмы с Воробьевых гор водили стороной, минуя центр Москвы – чтобы не беспокоить обывателей. Федор Петрович сделал все, чтобы партии следовали через центр: только так у заключенных была возможность получить подаяние, лишний кусок хлеба. Он сам лично в любую погоду провожал партии – совал заключенным конфеты и апельсины, приговаривая: «Хлеба им и другие подадут, а вот конфекты они вряд ли увидят». Внося в комитет денежные пожертвования, доктор говорил, что они «от неизвестной благотворительной особы». Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного (Мф 6:1).
Известно, что на заседании тюремного комитета митрополит Филарет попенял Гаазу, что тот говорит о невинно осужденных. «Кто осужден – значит, виновен!» – сказал митрополит. «А Христос?!» – спросил Гааз. Филарет помолчал и тихо ответил доктору-католику: «Федор Петрович, когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе забыл – Христос позабыл меня», – и вышел, благословив присутствующих (см. Кони А.Ф. Указ. соч., с. 355). На Гааза писали доносы, над ним смеялись, его называли «утрированный филантроп», но заключенные знали, что «у Гааза нет отказа». Собственные потребности он свел до минимума – даже чай считал для себя роскошью и по утрам стал пить настой смородинового листа. Давно были проданы дома, имение и суконная фабрика, и стареющий, когда-то франтоватый доктор жил при созданной им полицейской больнице – там же он и умер.
Митрополит Филарет не только приезжал проститься с умирающим Гаазом, но и в нарушение всех церковных правил разрешил отслужить обедню о его выздоровлении, а после смерти – панихиды. До конца жизни со стариком-доктором оставался только слуга, а единственной ценной вещью, которую нашли в его квартире, был старый телескоп – он любил смотреть на звезды. Гроб с телом Гааза народ нес на руках до немецкого кладбища в Лефортово. Его провожали двадцать тысяч человек. Московский генерал-губернатор послал сотню казаков, боясь беспорядков черни. Но командовавший отрядом ротмистр, подъехав к похоронной процессии, спешился и сам пошел за гробом. Похоронили этого святого чудака, «божьего человека» за счет полиции. Он не оставил денег, но оставил духовное завещание – обращение к русским женщинам, где есть слова: «Спешите делать добро!»
Если доктор Гааз был из тех, кого потом в России назовут разночинцами, то Мария Михайловна Дондукова-Корсакова принадлежала к высшей петербургской аристократии (род шел от калмыцкого хана Дондука, потомки которого породнились с русскими князьями). С детства она была очень религиозна. В отрочестве Мария Михайловна тяжело переболела, долгие месяцы была прикована к постели. Выздоровев, девушка решила, что никогда не выйдет замуж, посвятив жизнь делам милосердия. Когда началась Крымская война, княжна получила у Николая I разрешение на создание военно-полевого госпиталя прямо «на театре военных действий». Во время атаки госпиталь попал под обстрел, и Мария Михайловна была контужена в голову.
После войны, княжна, сотрудничая с Ведомством императрицы Марии Федоровны, продолжает благотворительную деятельность – на нее почти полностью уходит наследство, полученное ею от деда, – для себя она выговорила лишь маленькую годовую ренту в 600 рублей. Под Псковом Дондукова-Корсакова основала общину сестер милосердия Святой Магдалины с больницей для сифилитиков, где сама самоотверженно работала. Однако, по ее рассказам, с детства она «задумывалась над участью заключенных в тюрьму» и строила планы о ее облегчении. И вот Мария Михайловна начинает посещать тюрьмы, она приходит к уголовникам и убийцам в Литовском замке; выслушивая площадную брань и богохульства, упорно заботится о религиозном воспитании арестантов, предпринимая при этом энергичные попытки улучшить их бытовые условия. В 80-е годы она глубже входит в проблемы переустройства тюремной системы: учреждает в тюрьмах библиотеки, впервые в России устраивает отопление в камерах, добивается введения системы временного освобождения заключенных «по семейным обстоятельствам».
Дондукова-Корсакова была первой, кому удалось попасть к заключенным революционерам-народовольцам в Шлиссельбургскую крепость (после очередного отказа она обратилась с просьбой заключить в крепость ее саму). Узники говорили, что из этой крепости не выходят – оттуда только выносят. Знаменитая народоволка и многолетняя узница Шлиссельбургской крепости Вера Фигнер пишет о княжне так: «В ветер, дождь и бурю на лодке она переправлялась на наш остров и, посетив того или другого из нас (обыкновенно двоих), в сумерки возвращалась домой одна…» – и продолжает: «С первых же встреч было ясно, что княжна – человек совершенно не от мира сего. Не только в практической жизни она была совершенным ребенком, не умеющим различать полфунта от фунта и едва ли знающим счет деньгам, она совершенно не разбиралась в общественных делах и находилась в полном неведении политики и каких бы то ни было социальных идей и теорий» (Фигнер В.Н. Воспоминания, т. 2. – М., 1964, с. 243– 244). Мария Михайловна при этом поражала народовольцев умом, благородством и силой характера, «с громадной выдержанностью, которую могло дать только воспитание в утонченной аристократической среде, была превосходным типом человека, все интересы которого сосредоточены в области религии» (Фигнер В. Н. Указ. соч., с. 245).
Дружба, возникшая между Верой Фигнер и княжной Дондуковой-Корсаковой, оказалась прочной, и позже княжна посещает Фигнер уже в Петропавловской крепости, и даже, несмотря на свои 76 лет, едет к ней в ссылку в Архангельскую губернию, до последнего надеясь на «обращение заблудшей души». Я же уповаю на милость твою; сердце мое возрадуется о спасении твоем; воспою Господу, облагодетельствовавшему меня (Пс 12:6). Благодаря хлопотам Дондуковой-Корсаковой в Шлиссельбургской крепости была построена церковь.
Реформы 60-х годов XIX века были переломным моментом и в истории российской благотворительности. С этого времени общество начинает осознавать ценность отдельно взятой человеческой жизни, а значит, готово отстаивать и право на эту жизнь. Государственная социальная политика России в пореформенное время становится все более систематической, равно как и частная благотворительность. В стране возникают новые благотворительные фонды и общества, начинают работать бесплатные учебные заведения (к примеру, воскресные школы), в которых преподаватели тоже не брали плату за свой труд. Принимается ряд уставов: об общественном призрении, о российских университетах, о начальном образовании, об именных стипендиях и другие. Государство, стремясь распространить свое влияние на различные сферы социальной жизни, передает новые благотворительные организации в ведение Министерства внутренних дел. К началу ХХ века в стране сложилась система «закрытых» (богадельни, госпитали, приюты, сиротские, вдовьи дома и проч.) и «открытых» (пенсии, кормовые деньги, обучение профессиональным навыкам и проч.) форм благотворительности. Важно, что после Крестьянской реформы 1861 года благотворительные общества создаются и в деревнях: общества призрения для самых бедных, ясли для младенцев; вновь образованные земства открывают бесплатные больницы и школы; работают церковно-приходские попечительства о бедных.
Чтобы уменьшить число нищих, в столицах еще в первой половине XIX века создаются «Комитеты о просящих милостыню» – в Москве такой комитет работал до начала 90-х годов, когда основные его дела и средства были переданы Московской городской думе, где было создано «присутствие по призрению нищих». Так говорил тогда Господь Саваоф: производите суд справедливый и оказывайте милость и сострадание каждый брату своему (Зах 7:9). (Для сравнения: в Западной Европе еще с XIII века городские приходы создавали фонды для поддержки своих бедняков, принимая пожертвования от гильдий торговых и ремесленных цехов. Эти организации назывались по-разному: «Стол для бедных» во Франции, «Чашка нищего» в Бельгии, «Тарелка для неимущих» в Испании.)
Московский комитет был поначалу образован как временный орган и состоял под началом генерал-губернатора. В состав комитета входили представители дворян, почетных граждан и купечества. При нем работали агенты и маклеры, занимавшиеся трудоустройством, в его ведении находился работный дом. Нищие, не имевшие документов, причислялись к бродягам и отправлялись в Губернское правление. Тех же, у кого документы были, делили на четыре разряда: неспособные трудиться по болезни или старости; временно не имеющие работы; профессиональные нищие; временные нищие по болезни или из-за просрочки документов.
Профессиональных нищих, как и раньше, отправляли в смирительные и работные дома, всех остальных помещали в больницы, в богадельни, приискивали работу, снабжали одеждой, иногда – деньгами, детей отправляли в воспитательные дома и на обучение. Комитет основал в городе несколько богаделен, бесплатных школ для крестьянских и училище для нищих детей, а также больницу и богадельню в Бронницком уезде. Денежные средства комитета складывались в первую очередь из добровольных взносов, затем из того, что отпускали ему Городская дума и Государственное казначейство.
Огромным испытанием для русского общества, как и для любого другого, становились войны. Крымская, Русско-турецкая, Русско-японская, а позже – Первая мировая война вызвали к жизни подъем движения сестер милосердия. Первая такая благотворительная община – преемница Института сердобольных вдов – называлась Свято-Троицкой и была создана в Петербурге за десять лет до Крымской войны стараниями принцессы Терезии Ольденбургской. Община давала женщинам базовое медицинское образование, но набор учащихся был невелик: первый выпуск после двухгодичного курса обучения составил десять человек.
Во время Крымской войны сестра императора Николая I великая княжна Елена Павловна учредила и организовала на свои средства Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия для ухода за ранеными и больными солдатами как в госпиталях, так и на перевязочных пунктах. К работе она привлекла известного хирурга Н.И.Пирогова. В Севастополе он организует работу всех категорий сестер общины, рассматривая их не как простых исполнителей врачебных указаний – наоборот, от молодых врачей Пирогов требовал «исполнения опыта сестер».
В 1897 году Российское общество Красного Креста (Международный комитет Красного Креста был создан в Швейцарии в 1863 году) основало в Петербурге двухгодичный институт для братьев милосердия. В начале Первой мировой войны жена Николая II Александра Федоровна и ее дочери прошли обучение как сестры милосердия. Все они поступили рядовыми хирургическими сестрами в первый же лазарет, работая там ежедневно. После 1917 года Главное управление Российского Красного Креста отказалось признать «безбожную власть» и было распущено.
К концу XIX века благотворительность в России стала мощным фактором социальной жизни. По статистике, например, в Петербурге количество людей, пользовавшихся благотворительностью, в конце XIX века составляло 27% всего населения столицы (см. Ульянова Г. И. Благотворительность в Российской империи XIX – начала XX века. – М., 2005, с. 303). Достаточно сказать, что если в 1897 году в стране было зарегистрировано три с половиной тысячи благотворительных учреждений, то через пять лет их становится 11 тысяч. К 1910 году на каждые 100 тысяч жителей только европейской части России приходилось шесть благотворительных учреждений. Можно сказать, что не только для богатых, но и для людей умеренного достатка к началу ХХ века благотворительность стала естественной и даже неотъемлемой частью их повседневной жизни.
Значение и размер часто многомиллионных пожертвований становятся понятнее, если сопоставить их, например, с некоторыми статьями государственного бюджета. В 1900 году общая сумма государственных расходов составляла 1757387103 рублей. Из нее ассигновалось на обустройство технических и ремесленных училищ – 54 тысячи рублей, на стипендии и пособия студентам девяти университетов (что составляло почти 20 тысяч человек) – 242 тысячи рублей, на борьбу с эпидемиями – 10 тысяч, на пособия «заведениям общественного призрения» – 38 тысяч рублей, на содержание Румянцевского музея, Варшавского музея изящных искусств, Кавказского музея, Тифлисской публичной библиотеки и Исторического музея в Москве – 121 тысяча рублей. На нужды Академии наук и ее учреждений ассигновался в год один миллион триста тысяч рублей (для сравнения: на содержание урядников уходило свыше двух миллионов, Синод получал больше 23 миллионов рублей).
На фоне таких небольших государственных ассигнований на многие социальные нужды особенно контрастна роль пожертвований российских благотворителей: для наглядности заметим, что на рубеже веков строительство больницы на 200 тяжелобольных обходилось в 250 тысяч рублей. По примерным данным, в виде милостыни в стране в это время раздавалось около 25 миллионов рублей ежегодно. К 1900 году 80% благотворительных заведений были созданы и существовали на частные деньги, сословные заведения составляли 8%, городские – 7%, земские – два. В 1913 году финансовые поступления только в благотворительные учреждения Петербурга составили восемь миллионов рублей.
Вот примерная иерархия различных типов пожертвований в начале ХХ века (по убыванию): на жилье, на лечебные нужды, на пособия бедным, на дома призрения и детские приюты, пожертвования на церковные нужды, на учебные заведения, на богадельни, ночлежные дома. К 1900 году в Москве на частные деньги существовало 628 школ, богаделен, приютов, больниц, ночлежек и производилось больше пожертвований, чем в Париже, Берлине и Вене вместе взятых. Впрочем, и в континентальной Европе благотворительные фонды, много претерпевшие после Великой французской революции и политических катаклизмов XIX века, в то время быстро возрождаются. Богатые люди, осознав возможности влиять с помощью благотворительности на социальную жизнь, все охотнее финансируют научные исследования и культурные начинания.
Масштабы российской благотворительности стали так велики, что в 1910 году был созван Всероссийский съезд деятелей по призрению. Он отметил, что только 25% бюджета этой системы исходило из средств казны, земств, городов, сословных учреждений, а 75% – от частных лиц, из добровольных пожертвований. Особенностью российской благотворительной системы тех лет была ее полная финансовая «прозрачность» и подотчетность.
Прав был Бецкой: по мере укрепления в стране «третьих сословий», и в первую очередь купечества и промышленников, возможности для поддержки неимущих слоев населения неизмеримо возросли, возникло и укрепилось также относительно новое для России явление – меценатство (направление благотворительности, которое связано с финансово бескорыстной поддержкой культуры). Причины, которые подталкивали будущих российских меценатов к благотворительности, были разнообразны. Эти люди руководствовались и религиозно-этическими мотивами, и соображениями вполне эгоистическими (многие жертвователи мечтали об орденах и личном дворянстве).
К благотворителям первого типа относятся, в первую очередь, купцы – выходцы из старообрядческих семей тех или иных толков и отпочковавшихся от них сект (в частности, скопцов). Старообрядчество, в котором многие исследователи склонны видеть русский вариант протестантизма, освящало богатство, приобретенное честным путем, побуждало к неустанному труду и одновременно «строго спрашивало за бесчестность», нарушение моральных норм, излишества и даже дополнительные удобства, что, безусловно, вводило личные потребности предпринимателя в определенные рамки. (Хорькова Е.П. История предпринимательства и меценатства в России. – М., 1998, с. 449.)
Ярким примером такого рода жертвователя был выходец из семьи сектантов Гаврила Гаврилович Солодовников, который по своему завещанию в 1901 году сделал самое большое пожертвование за всю историю благотворительности в России. Незадолго до смерти он распорядился продать всю недвижимость и ценные бумаги, а образованный этим капитал в 21 миллион рублей поделить так: треть на устройство в Тверской, Архангельской, Вологодской и Вятской губерниях и в Серпухове (оттуда он был родом) мужских и женских профессиональных школ; треть на создание родильного приюта в Серпухове на 50 человек; треть на постройку домов в Москве по «дешевой программе». Детей у Солодовникова не было, и родственникам он оставил 815 тысяч рублей (меньше 1/20 части своего состояния).
Известно, что в быту Солодовников был неприхотлив до скаредности: обедал в самых дешевых трактирах, где обычно заказывал только кашу. Топил дом не дровами, а пустыми ящиками. История его возвышения достаточно типична. Сын купца третьей гильдии Гаврила Солодовников после смерти отца перебрался в Москву, и, верный завету, что тысячи складываются из копеек, начал свою финансовую карьеру. Он не очень хорошо говорил, не любил читать, но отлично считал. Раньше других оценив значение текстильного производства для России, он вложил деньги в текстильную фабрику. За ней последовал торговый пассаж на углу Кузнецкого моста и Лубянки, а дальше уже целая вереница московской недвижимости – домов и земли. Вскоре к этому добавился банк, причем всем этим громадным имуществом он до конца жизни управлял единолично.
Солодовников поддерживал самые разные начинания; так, он сделал крупный вклад в строительство Московской консерватории, его стараниями и деньгами были открыты два театра в городе (в том числе в здании, где сейчас Театр оперетты). И тут надо сказать, что все формы общественной деятельности: членство в попечительских советах школ, приютов и музеев, участие в благотворительных обществах, считались «государственным делом» и поддерживались властью, в частности, потому, что сама власть могла теперь в это денег не вкладывать. Благотворителей награждали орденами и почетными званиями. Причем все ордена I степени (Станислава, Владимира, др.) давали право на потомственное дворянство. В начале ХХ века больше 60% наград приходится именно на людей, получивших их за неслужебную деятельность, за пожертвования средств на школы, больницы и проч. Любой крупный жертвователь мог в соответствии с «Табелью о рангах» получить и высокий гражданский чин.
П.Г.Ольденбургский, вернувшись в 1830 году из-за границы в Россию, поступил на военную службу в Преображенский полк. В полку он создал начальную школу, где, помимо грамоты, немалое внимание уделялось нравственному воспитанию солдат. Однако, прослужив пять лет и получив чин генерал-лейтенанта, Петр Георгиевич оставляет армию: по долгу службы, будучи свидетелем телесного наказания женщины, он прямо с места экзекуции едет к министру внутренних дел и подает рапорт об отставке.
На гражданской службе принц стал советником министра юстиции. На новом месте он приходит к выводу, что страна нуждается в чиновниках с юридическим образованием, а специального юридического учебного заведения нет. Принц разработал проект Училища правоведения и пожертвовал сумму, необходимую на покупку дома и первоначальное оборудование училища. В 1835 году купленное Ольденбургским в Петербурге здание было переделано под учебное заведение, он же стал его попечителем.
Вскоре принц становится председателем департамента гражданских и духовных дел в Государственном совете и позже принимает деятельное участие в крестьянской и судебной реформах 60-х годов. С конца 30-х годов принц назначен управляющим Санкт-Петербургской Мариинской больницей для бедных, а затем председательствующим в Санкт-Петербургском опекунском совете. С середины 40-х годов он возглавляет Учебный комитет по женскому образованию в стране. В середине 50-х принц Ольденбургский становится попечителем открытого при его активном участии первого в России семилетнего женского училища «для приходящих девиц». Через пять лет он назначен «главноуправляющим» женскими учебными заведениями Ведомства императрицы Марии Федоровны.
Петр Георгиевич на свои средства сделал еще много полезного для страны. Был открыт женский институт принцессы Терезии Ольденбургской; приют принца П.Г.Ольденбургского, детская больница принца Петра Ольденбургского; приют в память Екатерины, Марии и Георгия; Свято-Троицкая община сестер милосердия; им выстроены Обуховская, Мариинская, Петропавловская больницы; Воспитательный дом. Общая сумма его пожертвований превысила миллион рублей. Будучи стариком, с трудом поднимаясь по лестнице без посторонней помощи, он ежедневно бывал в тех учреждениях, за которые отвечал, продолжая вести все текущие дела.
Особенно страшным в России было положение заключенных. Совсем немного было тех, кто пытался облегчить их жизнь.Жизнь бедняка в России ценилась не слишком высоко, но особенно страшным было положение заключенных: «за виновным отрицались почти все человеческие права и потребности, больному отказывалось в действительной помощи, несчастному – в участии». Так писал крупный судебный деятель пореформенной России А.Ф.Кони (см. Кони А.Ф. Собр. соч., т. 5. – М., 1968, с. 315). Не было в России более униженных созданий, чем заключенные, и совсем немного было тех, кто пытался облегчить их жизнь. Одними из таких людей стали Федор Петрович Гааз и Мария Михайловна Дондукова-Корсакова.
Итак, будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд (Лк 6:36). Фридрих Йозеф Гааз родился в семье аптекаря в Германии. Образование получил математическое и богословское, к которым позже добавилось медицинское. Специализацией доктора Гааза стали глазные болезни. Современники свидетельствуют, что он безболезненно снимал своим пациентам катаракты, быстро справлялся с тяжелыми глазными инфекциями. Его пациент князь Репнин, которого доктор избавил от трахомы, и уговорил его переехать в Россию. В Москве, замеченный императрицей Марией Федоровной, Гааз скоро становится главным врачом Павловской больницы.
В России Фридриха Йозефа зовут Федор Петрович; больных он принимает и у себя дома, и в больнице, и в приютах для бедных, лечит он почти всех бесплатно. Незадолго до войны 1812 года Гааз предпринимает две поездки на Кавказ, исследуя свойства тамошних минеральных вод. Результатом становится открытие курортов Железноводска, Пятигорска, Ессентуков. Когда началась война с Наполеоном, немец Гааз пошел в армию – хирургом, дошел с русскими войсками до Парижа, а вернувшись в Россию, получил новое назначение: отныне он главный врач Москвы, но по-прежнему к нему едут пациенты со всей России, и по-прежнему бедных он лечит бесплатно. Но сам Гааз не беден, император Александр I щедр к нему: у Гааза дома в Москве, подмосковная деревня с сотней душ крепостных, суконная фабрика, выезд с четверкой рысаков.
В общем, все как будто идет своим чередом. И вдруг – почти в пятьдесят лет от роду – Федор Петрович резко меняет свою жизнь. Непосредственной причиной такой перемены, возможно, стало его назначение в Комитет попечительства о тюрьмах. Московская пересыльная тюрьма была адом, и с того дня, как немецкий доктор попал туда, все деньги, все время, весь ум и все свое умение он тратит на заключенных. Он покупает им одежду, еду, лекарства, книги. На свои средства он печатает и раздает заключенным 70 тысяч экземпляров церковной азбуки, восемь тысяч святцев, 20 тысяч экземпляров священной истории, восемь тысяч псалтирей, почти столько же евангелий.
Гааз добился, чтобы при пересыльной тюрьме были открыты мастерские, в которых заключенные могли бы работать, месяцами дожидаясь своего этапа.
Он сконструировал кандалы, весом на килограмм меньше старых, с кожаными вставками у запястий. Но на кандалы имели «право» лишь каторжане, ссыльнопоселенцев перегоняли, «нанизывая» на единый железный прут с припаянными к нему металлическими запястьями по восемь – десять заключенных, разных по возрасту, росту, силам. Об этих прутах знаменитый русский юрист А.Ф.Кони писал: «Топочась около прута, наступая друг на друга, натирая затекавшие руки наручнями, железо которых невыносимо накалялось под лучами степного солнца и леденило зимою, причиняя раны и отморожения, ссыльные не были спускаемы с прута и на этапном пункте…» (Кони А.Ф. Указ соч., с. 300).
Именно Гааз добился замены прута облегченными кандалами, а также отмены унизительного правила обривать заключенным половину головы, что делалось не только мужчинам, но женщинам и детям. На свои средства он перестроил часть Бутырской тюрьмы, прорубив в камерах окна, установив умывальники и нары, – до этого арестанты спали вповалку на полу, а белье в тюремной больнице, кажется, не менялось с начала ее основания, то есть с XVIII века.
Партии заключенных из пересыльной тюрьмы с Воробьевых гор водили стороной, минуя центр Москвы – чтобы не беспокоить обывателей. Федор Петрович сделал все, чтобы партии следовали через центр: только так у заключенных была возможность получить подаяние, лишний кусок хлеба. Он сам лично в любую погоду провожал партии – совал заключенным конфеты и апельсины, приговаривая: «Хлеба им и другие подадут, а вот конфекты они вряд ли увидят». Внося в комитет денежные пожертвования, доктор говорил, что они «от неизвестной благотворительной особы». Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного (Мф 6:1).
Известно, что на заседании тюремного комитета митрополит Филарет попенял Гаазу, что тот говорит о невинно осужденных. «Кто осужден – значит, виновен!» – сказал митрополит. «А Христос?!» – спросил Гааз. Филарет помолчал и тихо ответил доктору-католику: «Федор Петрович, когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе забыл – Христос позабыл меня», – и вышел, благословив присутствующих (см. Кони А.Ф. Указ. соч., с. 355). На Гааза писали доносы, над ним смеялись, его называли «утрированный филантроп», но заключенные знали, что «у Гааза нет отказа». Собственные потребности он свел до минимума – даже чай считал для себя роскошью и по утрам стал пить настой смородинового листа. Давно были проданы дома, имение и суконная фабрика, и стареющий, когда-то франтоватый доктор жил при созданной им полицейской больнице – там же он и умер.
Митрополит Филарет не только приезжал проститься с умирающим Гаазом, но и в нарушение всех церковных правил разрешил отслужить обедню о его выздоровлении, а после смерти – панихиды. До конца жизни со стариком-доктором оставался только слуга, а единственной ценной вещью, которую нашли в его квартире, был старый телескоп – он любил смотреть на звезды. Гроб с телом Гааза народ нес на руках до немецкого кладбища в Лефортово. Его провожали двадцать тысяч человек. Московский генерал-губернатор послал сотню казаков, боясь беспорядков черни. Но командовавший отрядом ротмистр, подъехав к похоронной процессии, спешился и сам пошел за гробом. Похоронили этого святого чудака, «божьего человека» за счет полиции. Он не оставил денег, но оставил духовное завещание – обращение к русским женщинам, где есть слова: «Спешите делать добро!»
Если доктор Гааз был из тех, кого потом в России назовут разночинцами, то Мария Михайловна Дондукова-Корсакова принадлежала к высшей петербургской аристократии (род шел от калмыцкого хана Дондука, потомки которого породнились с русскими князьями). С детства она была очень религиозна. В отрочестве Мария Михайловна тяжело переболела, долгие месяцы была прикована к постели. Выздоровев, девушка решила, что никогда не выйдет замуж, посвятив жизнь делам милосердия. Когда началась Крымская война, княжна получила у Николая I разрешение на создание военно-полевого госпиталя прямо «на театре военных действий». Во время атаки госпиталь попал под обстрел, и Мария Михайловна была контужена в голову.
После войны, княжна, сотрудничая с Ведомством императрицы Марии Федоровны, продолжает благотворительную деятельность – на нее почти полностью уходит наследство, полученное ею от деда, – для себя она выговорила лишь маленькую годовую ренту в 600 рублей. Под Псковом Дондукова-Корсакова основала общину сестер милосердия Святой Магдалины с больницей для сифилитиков, где сама самоотверженно работала. Однако, по ее рассказам, с детства она «задумывалась над участью заключенных в тюрьму» и строила планы о ее облегчении. И вот Мария Михайловна начинает посещать тюрьмы, она приходит к уголовникам и убийцам в Литовском замке; выслушивая площадную брань и богохульства, упорно заботится о религиозном воспитании арестантов, предпринимая при этом энергичные попытки улучшить их бытовые условия. В 80-е годы она глубже входит в проблемы переустройства тюремной системы: учреждает в тюрьмах библиотеки, впервые в России устраивает отопление в камерах, добивается введения системы временного освобождения заключенных «по семейным обстоятельствам».
Дондукова-Корсакова была первой, кому удалось попасть к заключенным революционерам-народовольцам в Шлиссельбургскую крепость (после очередного отказа она обратилась с просьбой заключить в крепость ее саму). Узники говорили, что из этой крепости не выходят – оттуда только выносят. Знаменитая народоволка и многолетняя узница Шлиссельбургской крепости Вера Фигнер пишет о княжне так: «В ветер, дождь и бурю на лодке она переправлялась на наш остров и, посетив того или другого из нас (обыкновенно двоих), в сумерки возвращалась домой одна…» – и продолжает: «С первых же встреч было ясно, что княжна – человек совершенно не от мира сего. Не только в практической жизни она была совершенным ребенком, не умеющим различать полфунта от фунта и едва ли знающим счет деньгам, она совершенно не разбиралась в общественных делах и находилась в полном неведении политики и каких бы то ни было социальных идей и теорий» (Фигнер В.Н. Воспоминания, т. 2. – М., 1964, с. 243– 244). Мария Михайловна при этом поражала народовольцев умом, благородством и силой характера, «с громадной выдержанностью, которую могло дать только воспитание в утонченной аристократической среде, была превосходным типом человека, все интересы которого сосредоточены в области религии» (Фигнер В. Н. Указ. соч., с. 245).
Дружба, возникшая между Верой Фигнер и княжной Дондуковой-Корсаковой, оказалась прочной, и позже княжна посещает Фигнер уже в Петропавловской крепости, и даже, несмотря на свои 76 лет, едет к ней в ссылку в Архангельскую губернию, до последнего надеясь на «обращение заблудшей души». Я же уповаю на милость твою; сердце мое возрадуется о спасении твоем; воспою Господу, облагодетельствовавшему меня (Пс 12:6). Благодаря хлопотам Дондуковой-Корсаковой в Шлиссельбургской крепости была построена церковь.
Реформы 60-х годов XIX века были переломным моментом и в истории российской благотворительности. С этого времени общество начинает осознавать ценность отдельно взятой человеческой жизни, а значит, готово отстаивать и право на эту жизнь. Государственная социальная политика России в пореформенное время становится все более систематической, равно как и частная благотворительность. В стране возникают новые благотворительные фонды и общества, начинают работать бесплатные учебные заведения (к примеру, воскресные школы), в которых преподаватели тоже не брали плату за свой труд. Принимается ряд уставов: об общественном призрении, о российских университетах, о начальном образовании, об именных стипендиях и другие. Государство, стремясь распространить свое влияние на различные сферы социальной жизни, передает новые благотворительные организации в ведение Министерства внутренних дел. К началу ХХ века в стране сложилась система «закрытых» (богадельни, госпитали, приюты, сиротские, вдовьи дома и проч.) и «открытых» (пенсии, кормовые деньги, обучение профессиональным навыкам и проч.) форм благотворительности. Важно, что после Крестьянской реформы 1861 года благотворительные общества создаются и в деревнях: общества призрения для самых бедных, ясли для младенцев; вновь образованные земства открывают бесплатные больницы и школы; работают церковно-приходские попечительства о бедных.
Чтобы уменьшить число нищих, в столицах еще в первой половине XIX века создаются «Комитеты о просящих милостыню» – в Москве такой комитет работал до начала 90-х годов, когда основные его дела и средства были переданы Московской городской думе, где было создано «присутствие по призрению нищих». Так говорил тогда Господь Саваоф: производите суд справедливый и оказывайте милость и сострадание каждый брату своему (Зах 7:9). (Для сравнения: в Западной Европе еще с XIII века городские приходы создавали фонды для поддержки своих бедняков, принимая пожертвования от гильдий торговых и ремесленных цехов. Эти организации назывались по-разному: «Стол для бедных» во Франции, «Чашка нищего» в Бельгии, «Тарелка для неимущих» в Испании.)
Московский комитет был поначалу образован как временный орган и состоял под началом генерал-губернатора. В состав комитета входили представители дворян, почетных граждан и купечества. При нем работали агенты и маклеры, занимавшиеся трудоустройством, в его ведении находился работный дом. Нищие, не имевшие документов, причислялись к бродягам и отправлялись в Губернское правление. Тех же, у кого документы были, делили на четыре разряда: неспособные трудиться по болезни или старости; временно не имеющие работы; профессиональные нищие; временные нищие по болезни или из-за просрочки документов.
Профессиональных нищих, как и раньше, отправляли в смирительные и работные дома, всех остальных помещали в больницы, в богадельни, приискивали работу, снабжали одеждой, иногда – деньгами, детей отправляли в воспитательные дома и на обучение. Комитет основал в городе несколько богаделен, бесплатных школ для крестьянских и училище для нищих детей, а также больницу и богадельню в Бронницком уезде. Денежные средства комитета складывались в первую очередь из добровольных взносов, затем из того, что отпускали ему Городская дума и Государственное казначейство.
Огромным испытанием для русского общества, как и для любого другого, становились войны. Крымская, Русско-турецкая, Русско-японская, а позже – Первая мировая война вызвали к жизни подъем движения сестер милосердия. Первая такая благотворительная община – преемница Института сердобольных вдов – называлась Свято-Троицкой и была создана в Петербурге за десять лет до Крымской войны стараниями принцессы Терезии Ольденбургской. Община давала женщинам базовое медицинское образование, но набор учащихся был невелик: первый выпуск после двухгодичного курса обучения составил десять человек.
Во время Крымской войны сестра императора Николая I великая княжна Елена Павловна учредила и организовала на свои средства Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия для ухода за ранеными и больными солдатами как в госпиталях, так и на перевязочных пунктах. К работе она привлекла известного хирурга Н.И.Пирогова. В Севастополе он организует работу всех категорий сестер общины, рассматривая их не как простых исполнителей врачебных указаний – наоборот, от молодых врачей Пирогов требовал «исполнения опыта сестер».
В 1897 году Российское общество Красного Креста (Международный комитет Красного Креста был создан в Швейцарии в 1863 году) основало в Петербурге двухгодичный институт для братьев милосердия. В начале Первой мировой войны жена Николая II Александра Федоровна и ее дочери прошли обучение как сестры милосердия. Все они поступили рядовыми хирургическими сестрами в первый же лазарет, работая там ежедневно. После 1917 года Главное управление Российского Красного Креста отказалось признать «безбожную власть» и было распущено.
К концу XIX века благотворительность в России стала мощным фактором социальной жизни. По статистике, например, в Петербурге количество людей, пользовавшихся благотворительностью, в конце XIX века составляло 27% всего населения столицы (см. Ульянова Г. И. Благотворительность в Российской империи XIX – начала XX века. – М., 2005, с. 303). Достаточно сказать, что если в 1897 году в стране было зарегистрировано три с половиной тысячи благотворительных учреждений, то через пять лет их становится 11 тысяч. К 1910 году на каждые 100 тысяч жителей только европейской части России приходилось шесть благотворительных учреждений. Можно сказать, что не только для богатых, но и для людей умеренного достатка к началу ХХ века благотворительность стала естественной и даже неотъемлемой частью их повседневной жизни.
Значение и размер часто многомиллионных пожертвований становятся понятнее, если сопоставить их, например, с некоторыми статьями государственного бюджета. В 1900 году общая сумма государственных расходов составляла 1757387103 рублей. Из нее ассигновалось на обустройство технических и ремесленных училищ – 54 тысячи рублей, на стипендии и пособия студентам девяти университетов (что составляло почти 20 тысяч человек) – 242 тысячи рублей, на борьбу с эпидемиями – 10 тысяч, на пособия «заведениям общественного призрения» – 38 тысяч рублей, на содержание Румянцевского музея, Варшавского музея изящных искусств, Кавказского музея, Тифлисской публичной библиотеки и Исторического музея в Москве – 121 тысяча рублей. На нужды Академии наук и ее учреждений ассигновался в год один миллион триста тысяч рублей (для сравнения: на содержание урядников уходило свыше двух миллионов, Синод получал больше 23 миллионов рублей).
На фоне таких небольших государственных ассигнований на многие социальные нужды особенно контрастна роль пожертвований российских благотворителей: для наглядности заметим, что на рубеже веков строительство больницы на 200 тяжелобольных обходилось в 250 тысяч рублей. По примерным данным, в виде милостыни в стране в это время раздавалось около 25 миллионов рублей ежегодно. К 1900 году 80% благотворительных заведений были созданы и существовали на частные деньги, сословные заведения составляли 8%, городские – 7%, земские – два. В 1913 году финансовые поступления только в благотворительные учреждения Петербурга составили восемь миллионов рублей.
Вот примерная иерархия различных типов пожертвований в начале ХХ века (по убыванию): на жилье, на лечебные нужды, на пособия бедным, на дома призрения и детские приюты, пожертвования на церковные нужды, на учебные заведения, на богадельни, ночлежные дома. К 1900 году в Москве на частные деньги существовало 628 школ, богаделен, приютов, больниц, ночлежек и производилось больше пожертвований, чем в Париже, Берлине и Вене вместе взятых. Впрочем, и в континентальной Европе благотворительные фонды, много претерпевшие после Великой французской революции и политических катаклизмов XIX века, в то время быстро возрождаются. Богатые люди, осознав возможности влиять с помощью благотворительности на социальную жизнь, все охотнее финансируют научные исследования и культурные начинания.
Масштабы российской благотворительности стали так велики, что в 1910 году был созван Всероссийский съезд деятелей по призрению. Он отметил, что только 25% бюджета этой системы исходило из средств казны, земств, городов, сословных учреждений, а 75% – от частных лиц, из добровольных пожертвований. Особенностью российской благотворительной системы тех лет была ее полная финансовая «прозрачность» и подотчетность.
Прав был Бецкой: по мере укрепления в стране «третьих сословий», и в первую очередь купечества и промышленников, возможности для поддержки неимущих слоев населения неизмеримо возросли, возникло и укрепилось также относительно новое для России явление – меценатство (направление благотворительности, которое связано с финансово бескорыстной поддержкой культуры). Причины, которые подталкивали будущих российских меценатов к благотворительности, были разнообразны. Эти люди руководствовались и религиозно-этическими мотивами, и соображениями вполне эгоистическими (многие жертвователи мечтали об орденах и личном дворянстве).
К благотворителям первого типа относятся, в первую очередь, купцы – выходцы из старообрядческих семей тех или иных толков и отпочковавшихся от них сект (в частности, скопцов). Старообрядчество, в котором многие исследователи склонны видеть русский вариант протестантизма, освящало богатство, приобретенное честным путем, побуждало к неустанному труду и одновременно «строго спрашивало за бесчестность», нарушение моральных норм, излишества и даже дополнительные удобства, что, безусловно, вводило личные потребности предпринимателя в определенные рамки. (Хорькова Е.П. История предпринимательства и меценатства в России. – М., 1998, с. 449.)
Ярким примером такого рода жертвователя был выходец из семьи сектантов Гаврила Гаврилович Солодовников, который по своему завещанию в 1901 году сделал самое большое пожертвование за всю историю благотворительности в России. Незадолго до смерти он распорядился продать всю недвижимость и ценные бумаги, а образованный этим капитал в 21 миллион рублей поделить так: треть на устройство в Тверской, Архангельской, Вологодской и Вятской губерниях и в Серпухове (оттуда он был родом) мужских и женских профессиональных школ; треть на создание родильного приюта в Серпухове на 50 человек; треть на постройку домов в Москве по «дешевой программе». Детей у Солодовникова не было, и родственникам он оставил 815 тысяч рублей (меньше 1/20 части своего состояния).
Известно, что в быту Солодовников был неприхотлив до скаредности: обедал в самых дешевых трактирах, где обычно заказывал только кашу. Топил дом не дровами, а пустыми ящиками. История его возвышения достаточно типична. Сын купца третьей гильдии Гаврила Солодовников после смерти отца перебрался в Москву, и, верный завету, что тысячи складываются из копеек, начал свою финансовую карьеру. Он не очень хорошо говорил, не любил читать, но отлично считал. Раньше других оценив значение текстильного производства для России, он вложил деньги в текстильную фабрику. За ней последовал торговый пассаж на углу Кузнецкого моста и Лубянки, а дальше уже целая вереница московской недвижимости – домов и земли. Вскоре к этому добавился банк, причем всем этим громадным имуществом он до конца жизни управлял единолично.
Солодовников поддерживал самые разные начинания; так, он сделал крупный вклад в строительство Московской консерватории, его стараниями и деньгами были открыты два театра в городе (в том числе в здании, где сейчас Театр оперетты). И тут надо сказать, что все формы общественной деятельности: членство в попечительских советах школ, приютов и музеев, участие в благотворительных обществах, считались «государственным делом» и поддерживались властью, в частности, потому, что сама власть могла теперь в это денег не вкладывать. Благотворителей награждали орденами и почетными званиями. Причем все ордена I степени (Станислава, Владимира, др.) давали право на потомственное дворянство. В начале ХХ века больше 60% наград приходится именно на людей, получивших их за неслужебную деятельность, за пожертвования средств на школы, больницы и проч. Любой крупный жертвователь мог в соответствии с «Табелью о рангах» получить и высокий гражданский чин.