Адлер Элизабет. Бремя прошлого

   – Знаю, знаю, – вздыхала я. – Это то, что я могу простить Лилли все, потому что в конечном счете в том, что случилось, не было ее вины. Дело в том, что она так и не поняла своей первой ужасной ошибки. Но, видите ли, Бриджид, я думаю, что Финн действительно любил мою мамми.
   – Она не была такой сексуальной, как Лилли, – заметила Бриджид, шагая впереди, и ее тонкие ноги с такой скоростью замелькали в упругой траве, что мне пришлось почти бежать, чтобы не отстать от нее.
   Бриджид права. Даже когда ей было всего семнадцать лет, и она была слишком молода и неопытна, чтобы понимать, что это такое, Лилли соблазняла мужчин. И именно это принесло ей горькие плоды, прежде всего с Робертом Хатауэем, а потом прошло через всю ее жизнь с Финном, Дэниелом и Нэдом. И проявилось даже в связи с ее собственным сыном, хотя о том, что я имею в виду, я расскажу немного позднее.

* * *

   Но вернемся к нашей истории. Лайэму было уже семнадцать лет. Он был сложен, как отец, – высокий, худощавый и стройный, но по темпераменту скорее походил на брата Лилли – мечтателя, предпочитавшего всем видам спорта музыку и живопись. Черты лица были, как у Лилли, но словно отточенные чутким скульптором, а светло-серые глаза и черные волосы были отцовскими. Зная, что его отцом был Финн, можно было с уверенностью сказать, что он его точная копия. Но в равной мере он был похож и на Лилли. Лайэм взял все самое лучшее от их внешности и от их темперамента. Он был спокоен и покладист, проявлял в школе достаточный ум, но, к огорчению Лилли, не имел склонности к науке, отличавшей Джона Портера Адамса, которого он считал своим отцом.
   Лайэм не хотел учиться в Гарварде. Он мечтал уехать во Флоренцию, чтобы учиться живописи, но был достаточно мудр, чтобы не рассказывать матери об этих планах.
   В школе Лайэм был замкнут, но не потому, что не пользовался симпатией товарищей, а потому, что предпочитал одиночество; поскольку он проявлял успехи по всем обычным предметам, учителя были о нем хорошего мнения. От него ожидали, что он последует по стопам отца, и Лилли в надежде на это передала в Гарвард много редких книг из библиотеки Джона Портера Адамса, не говоря уже о крупной сумме денег.
   Шли годы. Финн теперь был очень богатым человеком, гораздо более богатым, чем когда получил наследство Кориелиуса Джеймса, и, вероятно, даже богаче своего брата Дэниела, чьи магазины теперь были повсюду, от одного побережья страны до другого. Братья не встречались ни разу после того злополучного вечера, но Финн следил за успехами Дэна по финансовым газетным обзорам, а также по посвященным политике газетным статьям.
   По фотографиям в газетах Финн знал, что брат сильно похудел, но оставался все тем же пожилым красавцем сенатором Дэном, в неизменном котелке и красных подтяжках, с буйной шапкой волос и бодрой улыбкой. «Честный Дэн» – назвали его газеты, и эта кличка закрепилась за ним, потому что, как часто говорил сам Дэн, это была правда.
   Финн тоже жил один в большой четырнадцатикомнатной квартире на Пятой авеню. Им двигало горячее желание окончательно освободиться от клейма бедности, став богаче всех других, и от невежества, для чего нужно было стать образованным человеком. Он мало выходил в свет – появлялся в офисе с раннего утра, до начала операций на всех мировых биржах, и работал до позднего вечера. Все редкое свободное время проводил как за книгами, оставленными ему Корнелиусом в его библиотеке, так и за рекомендованными Портером Адамсом. Финн также повидался с одним профессором литературы из Колумбийского университета, попросил составить для него список литературы и упорно прочитывал каждую неделю по одной книге из этого списка.
   Финн не упускал из виду Лилли. Он знал, где она живет, с кем встречается и какой теперь стала. Он долго ждал, и теперь ему захотелось быть с сыном.
 
   Лайэму было семнадцать лет, когда Финн О'Киффи пришел в его частную школу якобы для того, чтобы поместить сюда сына, на самом же деле он знал, что Лайэм здесь учится.
   В школе он сказал, что Джон Адамс был его соседом в Бостоне и он слышал, что сын Адамса ходит в эту школу.
   – Я подумал, что могу навестить его, – сказал он, но отклонил предложение вызвать Лайэма и устроить им чай в кабинете директора школы.
   – Нет-нет, не нужно такой официальности. Просто скажите мне, где можно его найти, и я сам пойду к нему, – непринужденно попросил он.
   Лайэм сидел на берегу реки и что-то рисовал. Финн некоторое время молча смотрел на него, стараясь подавить слезы при виде сына, которого едва знал. Впервые в жизни он ощутил волнующее чувство отцовской любви, овладевшее его сердцем, и спрашивал себя, почему провел все эти годы вдали от него.
   – Очень неплохой набросок, – восхищенно проговорил Финн, обретя, наконец, дар речи. Лайэм уважительно вскочил на ноги.
   – Благодарю вас, сэр, – сказал он, смущенный тем, что за ним наблюдали.
   Финн протянул ему руку.
   – Я Финн О'Киффи Джеймс, – сказал он. – Я знал вашего отца. Он был моим соседом и был настолько любезен, что помог мне составить библиотеку.
   Лайэм удивился – он редко встречался с кем-либо из знакомых отца – и энергично пожал Финну руку.
   – Рад вас видеть, сэр. Вы счастливее меня, ведь я не знал отца.
   – Он был хорошим человеком. И великим ученым.
   Финна удивил глубокий вздох Лайэма, когда тот проговорил:
   – Да, я знаю. Это очень трудно – добиться таких высот в жизни.
   – Пройдемся по берегу, и вы расскажете мне, что имеете в виду, – предложил Финн.
   Это было странно, но Лайэм чувствовал себя с этим незнакомцем гораздо проще, чем с матерью, и изложил ему свою проблему. Сказал, что больше всего на свете хочет стать художником. И виновато добавил:
   – Моя мать будет сердиться, если узнает, что я вам сказал, даже, несмотря на то, что вы друг отца. Видите ли, я не говорил ей об этом. Пока не говорил.
   Финн кивнул.
   – Я понимаю, – тихо сказал он.
   – Мать предана мне, – внезапно заметил Лайэм. – Она рассчитала всю мою жизнь с момента рождения – может быть, потому, что отец умер через несколько дней после этого, и она просто перенесла на меня всю свою любовь и заботу.
   Он с надеждой взглянул на Финна.
   – Простите меня, господин Джеймс, если я отклонился от темы. Однако это иногда меня подавляет. Она выхолащивает мою жизнь своей сверх заботой. С самого рождения каждый кусок пищи, которую мне давали, был строго рассчитан, только в школе я впервые попробовал простые конфеты, Все, чему меня учили, – верховая езда, танцы, фехтование, коньки, – было для меня не удовольствием, а какой-то рассчитанной функцией, социальной ли, физической – уж и не знаю. А с того времени, как я достаточно подрос, чтобы научиться читать, меня, как гуся на откорм, пичкали книгами и уроками.
   – И сколько же вам тогда было лет?
   – Четыре, сэр, – ухмыльнулся Лайэм.
   Финн рассмеялся.
   – Хорошо читать я стал лет в четырнадцать, и теперь я один из тех, кто заваливает себя книгами, овладевая знаниями, чтобы восполнить упущенное.
   Он задумчиво посмотрел на сына.
   – Как бы там ни было, теперь вы хотите стать художником. Позвольте мне спросить вас кое о чем, Лайэм. Задавались ли вы вопросом о том, наделены ли талантом? Спросили ли себя серьезно о том, правильно ли вы все понимаете? Или живопись для вас просто приятное времяпрепровождение? Или средство уйти от ученья и от экзаменов?
   – Не знаю, как вам это объяснить, сэр, – горячо заговорил Лайэм, – но дело в том, что я как бы думаю кончиками пальцев. В моем мозгу возникает идея, форма, цвет, освещение, – и все это каким-то образом воплощается посредством кисти на полотне. Я не знаю, насколько я хорош или плох, и уверен, что мне следует многому научиться. Но знаю, что готов отказаться ради этого от всего.
   Брови Финна вопросительно поднялись.
   – От всего? От вашего дома? От положения в обществе? От денег? – Он помолчал и многозначительно добавил: – От вашей матери?
   – От всего, сэр, кроме последнего.
   – Подумайте над этим, Лайэм, – сказал Финн, когда они шли обратно к школе. – Мне кажется, что если бы вы так поступили, ваша мать стала бы первой вашей потерей. Спросите себя, действительно ли искусство значит для вас так много, чтобы пойти на это.
   – Вы еще придете в школу, господин Джеймс? – пылко спросил Лайэм, когда они, прощаясь, пожали друг другу руки. – Мне было очень приятно поговорить с вами.
   Финн улыбнулся и ласково похлопал его по плечу.
   – Тогда мы поговорим еще не раз. Например, для начала устроим ленч. Как насчет субботы? Только не говорите ничего матери. Судя по вашим словам, она, вероятно, не одобрила бы этого.
   Лайэм вздохнул, провожая Финна глазами. Он понимал, что тот был прав, и, разумеется, он ничего не скажет матери. Впервые в его жизнь вошел человек, с которым он мог говорить обо всем, что было близко его сердцу. «Почти как с отцом», – с тоской подумал он.

49

   Финн отправился на встречу с Лайэмом в следующую субботу, и за ленчем они лучше узнали друг друга. Он рассказал сыну о том, что приехал в Америку из Ирландии, когда ему было столько же лет, сколько сейчас Лайэму, – семнадцать, как работал у Корнелиуса, и о последующих событиях, сделавших его богатым человеком.
   Потом Финн приходил к нему каждый раз, когда Лайэм бывал свободен. Они вели бесконечные разговоры о его задатках и его будущем, и Финн подумал, что теперь ему будет легко отобрать у Лилли сына. Если Лайэм решит уехать в Италию, чтобы стать художником, она, вероятно, перестанет давать ему деньги, вынуждая его делать то, что скажет. Но если финансировать Лайэма будет он, то у того появится возможность делать все, что он захочет; таким образом, он будет отчужден от матери.
   Таково было большое искушение Финна, но впервые он подумал о чём-то другом, кроме жажды мести. Он любил сына, как настоящий отец, и хотел ему всего только самого лучшего. Человек необразованный, он хотел, чтобы Лайэм учился в колледже:
   – Вы молоды, – говорил он юноше. – У вас есть время на все, чем вы захотите заняться. Вы можете поехать во время летних каникул за границу, может быть, пройти курс живописи во Флоренции или в Сиенне. Я найду вам лучших репетиторов. А если возникнут какие-нибудь финансовые затруднения, – улыбнулся Финн Лайэму, понимавшему, что он имеет в виду препятствия со стороны матери, – я буду счастлив оплачивать ваши расходы.
   Финн поднял ладонь, не допуская возражений.
   – Я достиг своего теперешнего положения без всякой помощи, – твердо сказал он. – И считаю своим долгом помочь вам. Так или иначе, мне нравится мысль стать покровителем искусства. Когда вы станете знаменитым, я смогу сказать всем, что первым признал ваш талант.
   Итак, к большому облегчению Лилли, Лайэм беспрекословно отправился на следующий год в Гарвард, и хотя предметы, выбранные Лайэмом для изучения, были не совсем те, которые предпочитала Лилли, он, по крайней мере, должным образом последовал семейной традиции.
 
   Тем временем другой сын Лилли, Джон Уэсли, Мальчик Шеридан, стал уже двадцативосьмилетним мужчиной. С тех пор как он уехал из Нантакета, он с десяток раз пересек страну из конца в конец, путешествуя в товарных вагонах и проводя ночи вместе с другими бродягами у костров, при каждом удобном случае приворовывая продукты и деньги и растрачивая их главным образом на дешевую выпивку. Лицо его осунулось, покрылось шрамами от многочисленных трактирных драк, и выглядел он старше своих лет. Он стал жестоким, злобным парнем, которого было легко подтолкнуть на насилие, и, по меньшей мере, двое бродяг отправились на тот свет в результате драки с ним.
   Периодически он находил себе временную черную работу, например, по уборке дворов в прекрасных загородных домах, где леди с симпатией выслушивали его басни о том, как он дошел до такой жизни, кормили его и платили чуть больше, чем обычно. Мальчик почему-то привлекал женщин. Смелость в глазах, с которой он на них смотрел, заставляла их краснеть.
   Он работал на их фермах, убирал кукурузу, собирал яблоки и персики, держась главным образом сельских районов, где женщины были более одинокими, а удобства, которые они обеспечивали вместе с работой, были куда комфортабельнее тех, что предлагали ему недоверчивые городские женщины. И нередко, уходя от них, Мальчик ухитрялся захватить с собой один или два трофея: кольцо, браслет или же пачку долларов из-под матраса…
   На одной из таких дальних ферм Шеридан встретился с одной вдовой, на пятнадцать лет старше его. Она была высокая и тощая, плоскогрудая, одним словом, не в его вкусе, с уже начавшими седеть висками и с матово-голубыми глазами, чуть сощуренными от постоянного созерцания принадлежавших ей бескрайних пшеничных полей. Их были сотни и сотни акров, как быстро заметил Мальчик. Жилой дом на ферме был обшит серой вагонкой, и, когда он туда нанялся, первой его работой была окраска стен в белый цвет.
   – Я люблю, чтобы все кругом было в порядке, даже теперь, когда уже нет Этана, – с гордостью сказала женщина. – У меня нет сыновей, и я сама управляю фермой. Мой муж, Этан, погиб на зерновом складе. Он стоял на лестнице и подгребал зерно к лотку. Что-то заело, и он прыгнул вниз, на кучу зерна, чтобы выяснить, в чем дело. Внезапно вся гора зерна обрушилась на него и похоронила его под своей тяжестью. Прошла неделя, прежде чем мы его обнаружили.
   Мальчик представил себе раздавленное тело под кучей зерна.
   Поначалу Мальчик спал на сеновале над конюшней; вдова давала ему все больше и больше разных поручений: он чистил машины, помогал пахать и вносить удобрения, ухаживать за лошадьми, приводить в порядок зернохранилища. Каждую неделю она придумывала для него что-то новое, и постепенно Мальчик стал понимать, что ей не хочется его отпускать. Она была одинокой богатой вдовой, и ей нравилось иметь под рукой такого работника.
   – С вами приятно поговорить, чего не скажешь про обычных поденных рабочих, – заметила она, предлагая ему холодное пиво за столом в кухне, где на обед ему подали жареного цыпленка. – Чтобы вы сказали, если бы я предложила вам остаться на постоянную работу, стать моим управляющим?
   Их взгляды встретились, и Мальчик понял, что предметами сделки являлись все эти акры пшеничных полей, и этот дом, и все его содержимое, включая вдову Амелию Джейн Экхардт. И все, что ему оставалось, это сделать ей предложение.
   Он раздумывал шесть недель, а потом сделал Амелии предложение стать его женой. Они отправились в ближайший городок, чтобы обвенчаться, и гостей на свадьбу не пригласили. Мальчик находил исполнение своих супружеских обязанностей скучным делом, но Амелию это вполне устраивало, да большего она, впрочем, и не ожидала. Как хозяин дома он разделял с нею ложе, объезжал ее земли, и каждый вечер, в половине шестого, его ожидал горячий обед с бутылкой пива, помогавшей отправить еду по назначению.
   Спустя несколько месяцев, когда у него не было больше сил выдерживать монотонность повседневной рутины и безысходную скуку безлесой равнины, он снял со счета Амелии в банке несколько тысяч долларов и прыгнул в вагон чикагского поезда. Мальчик купил себе хороший костюм и, готовый на все, вплоть до убийства, снял номер в самом крупном отеле и спросил, где можно найти самых лучших женщин и ближайшее место, где играют в покер. Имея в кармане деньги, он решил стать игроком. Порой выигрывал, иногда проигрывал, но был недостаточно умен, чтобы обыгрывать настоящих профессионалов, и скоро снова оказался на бобах. Мальчик заложил свой прекрасный костюм и, снова надев постылую форму странствующего рабочего, состоящую из рваной куртки, штанов и кашне, завязанного узлом под самым горлом, пустился в дорогу.
   И постоянно его мозг жгло, как кислотой, сознание того, кто он и кем мог бы быть. Каждый вечер, ссутулившись над костром с бутылкой самого дешевого самогона, утолявшего душевную боль и чувство голода, с пылавшей в сердце яростью он вспоминал разговоры женщин в семье Шериданов. О том, что его мать была дочерью лорда, что семья владела богатыми имениями. Что она оставила его, так как была слишком молода и слишком травмирована, чтобы самой заботиться о сыне, хотя всегда присылала деньги на его содержание. И о том, что ей ни разу так и не захотелось его увидеть.
   Мальчик все проверил лично. Он взял в бостонской библиотеке книгу пэров Бэрка и убедился, что они говорят правду. С тех пор он тысячи раз задавал себе один и тот же вопрос: полагается ли ему доля земельной собственности этих богатых ирландцев? И денег? А может быть, даже и титул? Местонахождение матери ему было установить нетрудно, и он отправился туда с намерением поговорить с нею, но она отказалась его принять и даже пригрозила полицией, А законный иск он ей предъявить не мог, так как у него не было денег.
   Но было кое-что еще, что злило его даже больше: другой сын Лилли, стоявший на лестнице в их большом доме и холодно спросивший его, кто он такой. Этот юнец был лордом и хозяином, не то, что он сам.
   Дрожа холодными зимними ночами над костром, когда ветер насквозь прошивал тело, в компании других бродяг и пьяниц, Мальчик дал себе обещание когда-нибудь им отомстить; он знал, как это сделать. Он часто об этом думал, задыхаясь по ночам от кашля и говоря себе, что в один прекрасный день, в не слишком далеком будущем, он вернется в Бостон и отомстит.
 
   Случилось так, что он снова оказался в Бостоне в то время, когда у Лайэма был первый семестр в Гарварде. У Мальчика не было ни гроша за душой и он был грязнее и обтрепаннее большинства обитателей бостонских трущоб. Ночи Мальчик проводил в благотворительной ночлежке, где получал на ужин миску супа, а на завтрак чашку чая с хлебом да несколько монет карманных денег, чтобы прожить очередной день. На шикарных улицах и площадях Бикон-Хилла он бросался в глаза прохожим. Чьи-то бдительные глаза заметили его слоняющимся по Маунт-Вернон-стрит, сообщили об этом в полицию, и он оказался в тюремном автомобиле, причисленный к ирландским бунтовщикам, которых регулярно отлавливали и высылали на родину. Его бросили в камеру, чтобы за пару дней охладить его нрав, а потом выпустили, предупредив, чтобы он держался подальше от Бикон-Хилла и вообще убирался из города.
   Вместо этого Мальчик снова направился в тот район и, угрожая ножом, ограбил большой бакалейный магазин, на вывеске которого было написано «Дэниел». Это не составило для него большого труда. Никто не ожидал подобного в таком месте, как Бикон-Хилл, и он вышел из магазина с четырьмя с лишним сотнями долларов. Переправившись через Чарлз-Ривер в Кембридж, Мальчик купил кое-какую одежду, коротко подстригся и сбрил усы. Сняв дешевую комнату на Массачусетс-авеню, он перешел через мост в Бикон-Хилл и снова направился на Маунт-Вернон-стрит. На этот раз он не привлек ничьего внимания и смог спокойно проследить за ежедневными выходами и возвращениями в дом своей матери и ее сына.
 
   Причиной первой настоящей схватки Лайэма с матерью было то, что мать не разрешала ему жить в университетском общежитии, как все студенты, и требовала, чтобы он каждый день после занятий возвращался домой. Она кричала и плакала и говорила, что если он ее любит, то не должен оставлять ее одну. Напомнила ему, как много она ему дала, как посвятила ему всю жизнь, – он для нее все, что у нее есть, и как ей тяжело было отдать его даже в колледж.
   В конце концов, он предоставил ей выбор: либо он останется дома с нею и не будет посещать колледж, либо будет учиться и жить, как все другие студенты, на его территории. Лилли пришлось уступить, но она не оставляла его в покое и постоянно приходила к нему с ненавистными домашними лепешками и с нежелательными советами. Единственными передышками были дни, когда она уезжала в Нью-Йорк повидаться с Нэдом или послушать новую оперу.
   Лайэм понимал, что, несмотря на ее благотворительную деятельность, она была одинокой женщиной. Ей было сорок шесть лет, выглядела она молодо и была по-настоящему красива, и ему хотелось, чтобы мать встретила какого-нибудь достойного мужчину, вышла бы за него замуж и была бы счастлива. Это, может быть, дало бы ему возможность жить собственной жизнью. Но он понимал, что это маловероятно. Лилли, казалось, не интересовалась мужчинами.
   Финн по-прежнему навещал его при первой возможности. Они стали хорошими друзьями, но мать об этом ничего не знала. В тот вечер Лайэм шел на встречу с Финном в кафе на Гарвард-сквер и немного опаздывал. Торопливо шагая по Данстеру, он почувствовал, что за ним кто-то идет. Был безлунный вечер, тротуары были покрыты слоем черного льда. Между потрескивавшими газовыми фонарями лежали темные участки улицы, до которых не доходил свет. Подумав, что это, наверное, кто-нибудь из его товарищей-студентов, Лайэм замедлил шаги, чтобы всмотреться в незнакомца.
 
   Устав стоять на холоде, Финн пошел ему навстречу с другого конца Данстера. Он увидел, как Лайэм обернулся, потом остановился и с кем-то заговорил, но на большом расстоянии не различил его собеседника.
   – Подожди минутку! – окликнул Лайэма незнакомец.
   Лайэм смотрел на него, пока тот приближался к световому кругу от фонаря. В нем было что-то знакомое, но он не мог припомнить, где его видел.
   – Хэллоу, брат, – приветствовал незнакомец, – Я же говорил, что вернусь.
   И тогда Лайэм вспомнил тот вечер несколько лет назад, когда в их дом пришел какой-то незнакомый парень. «До свиданья, брат», – сказал он ему, уходя. Мать отмахнулась, когда он спросил ее о нем. Но этот случай засел в его памяти. И вот теперь его снова назвали братом.
   – Что вам нужно? И почему вы называете меня братом?
   – Что мне нужно? Да поговорить с тобой, разумеется. Почему я называю тебя братом? Потому что у нас с тобой одна мать, Лайэм. Госпожа Лилли Портер Адамс, в девичестве Лилли Молино.
   Тонкое юное лицо Лайэма вспыхнуло яростью.
   – Не смейте даже упоминать имя моей матери, – прорычал он, – или я позову полицию.
   Мальчик схватил руки Лайэма и заломил их ему за спину. Потом вынул нож, и Лайэм задохнулся, почувствовав холодное прикосновение к своим ребрам.
   – Вы с матерью всегда зовете полицию, когда слышите то, о чем вам не хочется слышать, или видите того, кого не хотите видеть, не так ли? Посылай же за полицией. Но тебе не избавиться от меня, братец, и придется выслушать то, что я намерен тебе сказать. Даже если это тебе и не понравится. Возможно, ты знаешь, что твоя мать – и моя тоже и что она оставила меня в Нантакете после кораблекрушения. Когда я родился, она бросила меня там, как совершенно не нужный ей багаж, и устремилась к лучшей жизни. К господину Джону Портеру Адамсу и к благополучию. Посреди которого ты, дорогой брат, до сих пор был ее единственной радостью. Но теперь я вернулся и намерен потребовать свою долю.
   Нож вошел в тело Лайэма, и он почувствовал, как из раны побежала струйка крови. Он ужаснулся тому, что этот человек так много знает о его семье. «Но это неправда, то, что он говорил о матери, и я убью его за эти слова», – говорил себе Лайэм.
   – Вы грязный подонок, – заорал он, отталкивая от себя Мальчика, нож со стуком упал на землю между ними, и они оба на него посмотрели. Мальчик угрожающе улыбнулся Лайэму.
   – Давай, брат, – прошипел он, – бери его, и пусть победит сильнейший.
   Но прежде чем Лайэм успел пошевелиться, нож поднял Мальчик. «Хватит разговоров», – подумал он, глядя на Лайэма. Ему хотелось выпустить из себя все эти годы ненависти в развороченные внутренности брата. И он вонзил в него нож, и потом еще раз и еще.
 
   Финн пробежал последние несколько ярдов, и обрушил свою тяжелую палку на руку Мальчика. Тот взвыл от боли, разглядывая свои разбитые пальцы. Потом, изрыгая ругательства и оскорбления, рванулся к горлу противника. Финн со всей силой опустил свою малаккскую трость с серебряным набалдашником на голову Мальчика. Послышался отвратительный треск, похожий на удар кием по бильярдному шару, и Мальчик рухнул на тротуар.
   Финн увидел кровь, струившуюся по одежде Лайэма, и застонал. Сорвав с себя пальто, он закутал в него Лайэма, а сложенный пиджак подложил ему под голову вместо подушки. Потом побежал в конец улицы, попросил прохожих вызвать «скорую помощь» и бегом вернулся к Лайэму. Он отсутствовал всего несколько минут, но обнаружил, что человек, едва не ставший убийцей, исчез. С залитым слезами лицом он взял Лайэма на руки.
   – Боже, – молил он Господа, – не дай ему умереть. Он так молод. И я так недавно его нашел…
   Карета «корой помощи» увезла Лайэма в больницу, где его сразу же взяли на операционный стол.
   Хирург сказал Финну, что у Лайэма несколько ножевых ран и что он должен его немедленно оперировать. Финн рассказал полиции о случившемся, и полицейские послали за матерью Лайэма.
   Лилли ворвалась в дверь с расширившимися от ужаса глазами и остановилась как вкопанная, увидев Финна.
   – Простите меня, Лилли, – мягко заговорил он. – Лайэм все еще в операционной. Пока ничего не известно. Хорошо, что я оказался поблизости и помог ему.
   – Вы помогли моему сыну?
   Она опустилась на стул, и в ее глазах Финн увидел недоверие.
   – Не забывайте, Лилли, кто он. Я люблю его не меньше вашего.
   – Как вы можете его любить? – с мукой в голосе проговорила она. – Вы с ним даже не знакомы. Я его вырастила. Одна я имею право о нем заботиться. Я одна люблю его. Я пережила с ним все его детские болезни. Я одна всегда была рядом с ним.
   Она бросила на Финна убийственный взгляд.