Страница:
– Вот эта – моя, – заявил Гарри, и девушка, взяв его за руку, с победным видом увела прочь, дав тем самым знак остальным гостям делать свой выбор.
Комнатка, куда девушка ответа Гарри, оказалась совсем крошечной. В ней только и было мебели, что диван, покрытый вышитым покрывалом, низенький столик, на котором стоял сосуд с рисовой водкой, и резной деревянный стул. Над столом горел стеклянный красный светильник, излучавший мягкий свет. Гарри выпил немного рисовой водки, и непривычный напиток заставил его буквально задрожать от желания, тем более что до этого он уже достаточно выпил шампанского и виски.
Девушка сняла с Гарри пиджак и аккуратно повесила его на спинку стула, потом развязала галстук и помогла расшнуровать ботинки. Гарри выпил еще чашечку водки и развалился на диване. Девушка же, не отрывая от него глаз, стала снимать с себя шелковые одежды. С тихим шелестом они падали на пол одна за другой, и, наконец, китаянка предстала перед Хэррисоном совершенно обнаженной. Она оказалась очень нежной и опытной, несмотря на возраст, и знала, как доставить удовольствие мужчине. Гарри хотелось, чтобы она дразнила его, постепенно распаляя, чтобы все его чувства напряглись до последнего предела, как тонкая стальная проволока, готовая вот-вот оборваться от натяжения. Ему хотелось познать все секреты любви, которыми китаянка владела в изобилии, и он оттягивал, сколько мог, момент финального наслаждения. Девушка предугадывала малейшее его желание и, казалось, могла продолжать любовную игру вечно.
Когда он испытал наконец последний восторг любви и лежал на диване в расслабленной позе, она принесла тазик с ароматизированной водой и обмыла его тело. Затем достала фарфоровую трубку для курения опиума и все необходимые для этого принадлежности. Гарри лениво следил за тем, как она, отщипнув крошечный кусочек наркотика и раскалив его на кончике иглы, поместила в чашечку трубки. Затем протянула трубку ему со словами:
– Это самый дорогой и самого лучшего качества китайский опиум, хозяин. Коробочки мака были срезаны на восходе, когда мак набирает силу. Надеюсь, что его аромат и крепость доставят вам большое наслаждение.
Она легла на диван рядом с ним и показала, как пользоваться трубкой – глубоко затягиваясь и долго удерживая дым в легких.
– Попробуй, – прошептала она нежно, – это стоит того, чтобы вы попробовали, хозяин.
Они выкурили вместе сначала одну трубочку, затем другую, потом выпили с Гарри еще по чашке рисовой водки, после чего он откинулся на подушки, а девушка ласкала его. Молодой Хэррисон млел от восторга и мечтал только об одном – чтобы эта волшебная ночь никогда не кончалась.
На следующий день, вернувшись домой, он уже почти не вспоминал о Фрэнси, убедив себя в том, что сестра ему просто пригрезилась.
Друзья еще спали, поэтому он завтракал один в огромной столовой. В зале уже убрали, и ничто не напоминало о состоявшемся накануне приеме – только в центре большого обеденного стола красовался букет темно-алых роз. Точно так же и ночное приключение не оставило на лице Гарри ни малейшего следа – как всегда он выглядел свежим и подтянутым и, поедая обильный завтрак из яичницы, жареных почек и тостов, безмятежно пролистывал утренние газеты.
Гарри с удовольствием рассматривал собственные фотографии, фотографии своего великолепного дома и роскошно одетых гостей, которыми так и пестрели страницы светской хроники буквально в каждой газете.
«Хэррисоны вернулись домой» – гласили набранные крупным шрифтом заголовки. Далее газеты пересказывали историю Гормена Хэррисона-старшего, вплоть до его трагической гибели. «Но сейчас пустующее место одного из виднейших граждан нашего города занял его единственный наследник, и мы надеемся, что он заменит трагически погибшего Гормена как в свете, так и в бизнесе», – говорилось в одной из статей.
Другая газета предсказывала: «Когда молодой Гарри закончит Принстонский университет – а это произойдет через год – он, подобно своему отцу, возглавит совет директоров во всех предприятиях, входящих во многомиллионную деловую и финансовую империю Хэррисонов. На фотографии вы видите портрет человека, находящегося в расцвете сил и молодости. У него есть все, что может предложить жизнь избраннику судьбы – юность, прекрасная внешность, деньги и успех в будущем. Что еще может желать человек?»
Попивая кофе, Гарри довольно ухмылялся. Все было именно так, как он и рассчитывал. Но тут взгляд его случайно упал на фотографию в «Сан-Франциско Экзаминер». Фото было не лучшего качества и слегка не в фокусе, но на нем среди толпы была изображена Фрэнси. Ее шляпа была надвинута на глаза, но Гарри, тем не менее, готов был поклясться, что это его сестра.
Отодвинув стул резким движением от стола, он быстро прошел из столовой в кабинет. Там он поднял трубку телефона и позвонил в редакцию «Экзаминер», потребовав срочно прислать ему оттиск фотографии. Потом рухнул в глубокое кожаное кресло, сложил руки перед собой на столе и глубоко задумался.
Он вспомнил ночь, когда вернулся с отцом из оперы, и краснолицего детектива, ожидавшего их с новостями о Фрэнси и ее любовнике. Тогда он забрал у отца пистолет, чтобы тот не пристрелил сестру. Теперь-то он в состоянии представить себе, что чувствовал тогда отец, поскольку если женщина на фотографии все-таки Фрэнси, то он, Гарри, хотел бы, чтобы она поскорее умерла.
Он вскочил и принялся мерить кабинет шагами. В конце концов, все давно уже уверились, что она мертва, – она числилась в списках пропавших без вести. В случае чего никто не будет ее искать. Но как же подойти к этой проблеме разумно? Он подумал о китайском борделе. За его содержателем водились серьезные грешки, и Гарри это отлично знал. Пожалуй, китаец сможет подыскать ему добросовестного наемного убийцу.
Раздался стук в дверь, и в кабинет важно вступил Фредерик, держа на серебряном подносе запечатанный конверт.
– Почта от «Экзаминер», сэр, – объявил дворецкий, и Гарри торопливо схватил письмо.
Некоторое время он тщательно изучал лицо на фотографии, частично скрытое широкими полями шляпы. Но уж кто-кто, а он знал лицо сестры, как свое собственное. Да, это был ее рот, ее волосы – в этом он мог бы присягнуть. Таким образом, следовало считать окончательно доказанным, что глаза цвета сапфира, которые он на мгновение ухитрился разглядеть в толпе, не могли принадлежать никому иному, как Фрэнси, его дорогой сестричке.
Гарри опять снял телефонную трубку, вызвал начальника полиции, сообщив ему, кто он такой, попросил порекомендовать надежное частное детективное агентство.
– Небольшая проблема, – беззастенчиво соврал он, пытаясь говорить легко и непринужденно, – пустячный вопрос, связанный с делами моего банка.
Через минуту у него в руках было название детективного агентства и номер его телефона, а еще через полчаса Гарри уже давал указания нанятому им высокому седоволосому ирландцу найти женщину, попавшую на фотографию в «Экзаминере».
– Начинайте поиски прямо сейчас, – внушал нетерпеливо Гарри детективу. – У вас в запасе не более сорока восьми часов.
Глава 24
Глава 25
Комнатка, куда девушка ответа Гарри, оказалась совсем крошечной. В ней только и было мебели, что диван, покрытый вышитым покрывалом, низенький столик, на котором стоял сосуд с рисовой водкой, и резной деревянный стул. Над столом горел стеклянный красный светильник, излучавший мягкий свет. Гарри выпил немного рисовой водки, и непривычный напиток заставил его буквально задрожать от желания, тем более что до этого он уже достаточно выпил шампанского и виски.
Девушка сняла с Гарри пиджак и аккуратно повесила его на спинку стула, потом развязала галстук и помогла расшнуровать ботинки. Гарри выпил еще чашечку водки и развалился на диване. Девушка же, не отрывая от него глаз, стала снимать с себя шелковые одежды. С тихим шелестом они падали на пол одна за другой, и, наконец, китаянка предстала перед Хэррисоном совершенно обнаженной. Она оказалась очень нежной и опытной, несмотря на возраст, и знала, как доставить удовольствие мужчине. Гарри хотелось, чтобы она дразнила его, постепенно распаляя, чтобы все его чувства напряглись до последнего предела, как тонкая стальная проволока, готовая вот-вот оборваться от натяжения. Ему хотелось познать все секреты любви, которыми китаянка владела в изобилии, и он оттягивал, сколько мог, момент финального наслаждения. Девушка предугадывала малейшее его желание и, казалось, могла продолжать любовную игру вечно.
Когда он испытал наконец последний восторг любви и лежал на диване в расслабленной позе, она принесла тазик с ароматизированной водой и обмыла его тело. Затем достала фарфоровую трубку для курения опиума и все необходимые для этого принадлежности. Гарри лениво следил за тем, как она, отщипнув крошечный кусочек наркотика и раскалив его на кончике иглы, поместила в чашечку трубки. Затем протянула трубку ему со словами:
– Это самый дорогой и самого лучшего качества китайский опиум, хозяин. Коробочки мака были срезаны на восходе, когда мак набирает силу. Надеюсь, что его аромат и крепость доставят вам большое наслаждение.
Она легла на диван рядом с ним и показала, как пользоваться трубкой – глубоко затягиваясь и долго удерживая дым в легких.
– Попробуй, – прошептала она нежно, – это стоит того, чтобы вы попробовали, хозяин.
Они выкурили вместе сначала одну трубочку, затем другую, потом выпили с Гарри еще по чашке рисовой водки, после чего он откинулся на подушки, а девушка ласкала его. Молодой Хэррисон млел от восторга и мечтал только об одном – чтобы эта волшебная ночь никогда не кончалась.
На следующий день, вернувшись домой, он уже почти не вспоминал о Фрэнси, убедив себя в том, что сестра ему просто пригрезилась.
Друзья еще спали, поэтому он завтракал один в огромной столовой. В зале уже убрали, и ничто не напоминало о состоявшемся накануне приеме – только в центре большого обеденного стола красовался букет темно-алых роз. Точно так же и ночное приключение не оставило на лице Гарри ни малейшего следа – как всегда он выглядел свежим и подтянутым и, поедая обильный завтрак из яичницы, жареных почек и тостов, безмятежно пролистывал утренние газеты.
Гарри с удовольствием рассматривал собственные фотографии, фотографии своего великолепного дома и роскошно одетых гостей, которыми так и пестрели страницы светской хроники буквально в каждой газете.
«Хэррисоны вернулись домой» – гласили набранные крупным шрифтом заголовки. Далее газеты пересказывали историю Гормена Хэррисона-старшего, вплоть до его трагической гибели. «Но сейчас пустующее место одного из виднейших граждан нашего города занял его единственный наследник, и мы надеемся, что он заменит трагически погибшего Гормена как в свете, так и в бизнесе», – говорилось в одной из статей.
Другая газета предсказывала: «Когда молодой Гарри закончит Принстонский университет – а это произойдет через год – он, подобно своему отцу, возглавит совет директоров во всех предприятиях, входящих во многомиллионную деловую и финансовую империю Хэррисонов. На фотографии вы видите портрет человека, находящегося в расцвете сил и молодости. У него есть все, что может предложить жизнь избраннику судьбы – юность, прекрасная внешность, деньги и успех в будущем. Что еще может желать человек?»
Попивая кофе, Гарри довольно ухмылялся. Все было именно так, как он и рассчитывал. Но тут взгляд его случайно упал на фотографию в «Сан-Франциско Экзаминер». Фото было не лучшего качества и слегка не в фокусе, но на нем среди толпы была изображена Фрэнси. Ее шляпа была надвинута на глаза, но Гарри, тем не менее, готов был поклясться, что это его сестра.
Отодвинув стул резким движением от стола, он быстро прошел из столовой в кабинет. Там он поднял трубку телефона и позвонил в редакцию «Экзаминер», потребовав срочно прислать ему оттиск фотографии. Потом рухнул в глубокое кожаное кресло, сложил руки перед собой на столе и глубоко задумался.
Он вспомнил ночь, когда вернулся с отцом из оперы, и краснолицего детектива, ожидавшего их с новостями о Фрэнси и ее любовнике. Тогда он забрал у отца пистолет, чтобы тот не пристрелил сестру. Теперь-то он в состоянии представить себе, что чувствовал тогда отец, поскольку если женщина на фотографии все-таки Фрэнси, то он, Гарри, хотел бы, чтобы она поскорее умерла.
Он вскочил и принялся мерить кабинет шагами. В конце концов, все давно уже уверились, что она мертва, – она числилась в списках пропавших без вести. В случае чего никто не будет ее искать. Но как же подойти к этой проблеме разумно? Он подумал о китайском борделе. За его содержателем водились серьезные грешки, и Гарри это отлично знал. Пожалуй, китаец сможет подыскать ему добросовестного наемного убийцу.
Раздался стук в дверь, и в кабинет важно вступил Фредерик, держа на серебряном подносе запечатанный конверт.
– Почта от «Экзаминер», сэр, – объявил дворецкий, и Гарри торопливо схватил письмо.
Некоторое время он тщательно изучал лицо на фотографии, частично скрытое широкими полями шляпы. Но уж кто-кто, а он знал лицо сестры, как свое собственное. Да, это был ее рот, ее волосы – в этом он мог бы присягнуть. Таким образом, следовало считать окончательно доказанным, что глаза цвета сапфира, которые он на мгновение ухитрился разглядеть в толпе, не могли принадлежать никому иному, как Фрэнси, его дорогой сестричке.
Гарри опять снял телефонную трубку, вызвал начальника полиции, сообщив ему, кто он такой, попросил порекомендовать надежное частное детективное агентство.
– Небольшая проблема, – беззастенчиво соврал он, пытаясь говорить легко и непринужденно, – пустячный вопрос, связанный с делами моего банка.
Через минуту у него в руках было название детективного агентства и номер его телефона, а еще через полчаса Гарри уже давал указания нанятому им высокому седоволосому ирландцу найти женщину, попавшую на фотографию в «Экзаминере».
– Начинайте поиски прямо сейчас, – внушал нетерпеливо Гарри детективу. – У вас в запасе не более сорока восьми часов.
Глава 24
Здание, в котором разместились гостиничные меблированные номера «Эйсгарт», было высоким и узким и выходило окнами на южную часть площади Юнион. Нижняя часть дома была сложена из красного кирпича, а верхняя – из добротного леса и окрашена в белый цвет. Большие окна закрывались на ночь ярко-зелеными ставнями. У парадной двери, также выкрашенной в ярко-зеленый цвет, висел ярко начищенный бронзовый дверной молоток, а рядом с дверью, в окне, затянутом тюлевыми шторами, постоянно висела табличка с надписью «Мест нет». Не стоило и говорить, что каменная лестница, которая вела к подъезду, была до блеска выскоблена и вымыта.
В гостинице Энни Эйсгарт действительно комнаты никогда не пустовали, и на то было четыре причины. Во-первых, дом отличался безупречной чистотой, как военный корабль перед адмиральским смотром; в нем пахло лавандой и мастикой для натирки полов, в которые можно было смотреться, как в зеркало, а не дешевым мылом и дезинфекцией. Во-вторых, гостиница и внутри, и снаружи имела на удивление уютный и домашний вид; на полах были расстелены яркие веселые коврики, в гостиной стояли глубокие мягкие кресла, где посетитель мог с приятностью отдохнуть и почитать газету, в спальнях глаз и тело постояльцев ласкали удобные высокие кровати на пружинных матрасах, застеленные безупречно белым свежим бельем. В-третьих, в доме прилично работала канализация и всегда можно было раздобыть таз горячей воды, отопление также работало безупречно. В-четвертых же, кухня Энни, Эйсгарт славилась на всю округу, что, возможно, являлось самым притягательным для клиентов.
«Обеды – прямо как у мамы, и даже лучше», – отзывались они о тушеной баранине в горшочках, приправленной густой душистой подливой и украшенной сверху аппетитными кружочками картофеля. Застуженную славу снискали также жареные цыплята Энни, обложенные на блюде золотистым картофелем, зеленым горошком и листьями салата. По воскресеньям же в гостинице подавалось праздничное блюдо из жареной говядины и знаменитый йоркширский пудинг, приготовленный из легчайшего взбитого теста. «Ничего особенного в этом тесте нет, – с тщательно скрываемой гордостью говорила о пудинге Энни, – просто нужно взять не одно яйцо, а два, добавить пшеничной муки, молока и одну щепотку соли. Жир разогреть как следует – тогда можно выкладывать на противень тесто и ставить пудинг в духовку. Если все делать правильно, пудинг становится высоким и легким, словно пух». Пудинг был чрезвычайно вкусен и без ростбифа, особенно политый коричневым мясным соусом с легким ароматом лука. Что же касается хлеба, который Энни пекла сама, – это было просто произведение искусства. Он благоухал ванилью, сверкал лакированной корочкой, получавшейся оттого, что Энни обмазывала хлеб смесью молока и яиц прежде чем ставить его в печь, а в его белой, ноздреватой, нежной, как суфле, мякоти прятались золотисто-коричневые изюминки и тертые земляные орешки.
«Вам необходимо открыть ресторан», – говорили Энни чрезвычайно довольные постояльцы, поглаживая себя по растущим от добротной пищи животикам. Но Энни собственный ресторанчик теперь уже не устраивал. За четыре года она переросла и собственных постояльцев, и собственные меблированные номера. Научившись, как обслуживать двадцать человек, она рассчитывала, что сможет угодить и двумстам. Короче, она подумывала о том, чтобы открыть собственный солидный отель.
– Все то же самое, только в десять раз больше, хотя, конечно, мне готовить самой не придется, – сказала она как-то Фрэнси за утренней чашкой кофе. – Но я готова попробовать возглавить все это.
Светлая головка Фрэнси склонилась над номером газеты «Сан-Франциско Экзаминер», а Энни с любовью смотрела на подругу. Она всегда считала Фрэнси хорошенькой, но сейчас та превратилась в красивую молодую женщину. Белокурые волосы красиво обрамляли ее нежное лицо с гладкой и бархатистой кожей, сапфирового цвета глаза стали темнее и глубже. К тому же она избавилась от юношеской худобы – ведь когда Энни впервые встретилась с ней, Фрэнси буквально светилась, словно тончайший фарфор. Теперь же ее тело, сохранив девичью стройность, оформилось и приобрело некоторую округлость, она высоко держала голову и двигалась с гордой, безупречной женской грацией. Энни подумала, что при этом Фрэнси всего двадцать три года. Мужчины стали с восхищением посматривать на нее на улицах, и Фрэнси могила бы при желании завоевать сердце любого из них, но казалось, что мужчины для нее просто не существуют. Всю свою любовь она отдала своему сыну Оливеру.
Дверь распахнулась, и маленький кудрявый крепыш вбежал в комнату и сразу же забрался к Энни на колени.
– Энни, – льстиво проговорил он, ласково улыбаясь и обхватывая ее ручонками за шею, – не дашь ли ты мне одно печеньице?
Его большие лучистые серые глаза так трогательно смотрели на нее и в этот момент он так напомнил ей покойного Джоша, что у нее защемило сердце. Но Энни не подала вида и шутливо сказала:
– А где волшебное слово «пожалуйста»? Впрочем, если ты и произнесешь это слово, то в лучшем случае можешь рассчитывать только на яблоко.
Он разочарованно вздохнул и прижался к ней еще крепче.
– Ну почему ты такая вредина, Энни? Мне нужно печеньице. Всего одно, понимаешь?
– Ты его получишь, когда настанет время пить чай, – пообещала Энни, с гордостью глядя на племянника. – Настанет день, когда ты станешь большим мужчиной. Ты посмотришь на себя в зеркало и увидишь, какие у тебя красивые целые зубки. Вот тогда ты вспомнишь тетю Энни и скажешь ей спасибо за то, что она не давала тебе сладкого всякий раз, когда ты просил.
Олли вздохнул – он понял, что ему никак не уломать тетю. Энни снова посмотрела на Фрэнси – та по-прежнему была погружена в газету и, похоже, даже не обратила внимания на вторжение Олли. У Энни брови поползли вверх от удивления – ее подруга обыкновенно уделяла все свое внимание сыну, но сейчас, по-видимому, мысли Фрэнси находились далеко.
– Готова спорить, ты не слышала ни словечка из всего того, что я сказала, – воскликнула Энни. – Ты уже целую вечность рассматриваешь эту газетенку. Хотела бы я знать, что такого особенно занимательного они там пишут?
Фрэнси словно очнулась и с испуганным видом без слов передала газету подруге.
Фотографии приема в доме у Гарри Хэррисона занимали две страницы, а еще одна была целиком посвящена описаниям различных дорогостоящих увеселений, которым предавались гости в доме у молодого Хэррисона, и содержала впечатляющий список приглашенных на праздник. «Дом, возрождаемый из пепла» – так называлась статья-панегирик знаменитому семейству.
Энни быстро взглянула на Фрэнси и, протянув руку через стол, взяла ее ладонь в свою.
– Так вот куда ты ходила вчера вечером… – сочувственно произнесла она. – Понимаю, что тебе было трудно удержаться.
Фрэнси кивнула:
– Однако все не так просто. Я видела Гарри.
– Что же здесь такого? Гарри вернулся в город, он тут живет. Даже если вы не бываете в одних и тех же местах, то все равно – мир тесен. Рано или поздно ты бы обязательно на него наткнулась где-нибудь – на улице, у газетного ларька или в магазине.
– Энни, ты не понимаешь. Он увидел меня. Мы заглянули друг другу в глаза.
– Но, может быть, он тебя не узнал? В конце концов, с момента вашей последней встречи прошли годы…
– Нет, дорогая. Он узнал меня – это совершенно точно. А если нет, то вот это поможет ему исправить ошибку. – И Фрэнси указала пальцем на собственное лицо, запечатленное на фотографии среди толпы зевак, собравшихся у дома Хэррисонов.
– Да, здесь тебя трудно не узнать, – согласилась Энни. – Но мне до сих пор не понятно, отчего ты так боишься его, Фрэнси. Многое в мире изменилось. Ты уже взрослая женщина, а не подросток. Гарри ничего тебе не может сделать.
Фрэнси с несчастным видом склонила голову. Именно это она твердила себе всю ночь, но сама не верила в то, во что так хотела поверить.
– Я слишком хорошо знаю Гарри. Он ни разу не заступился за меня перед отцом, он всегда чувствовал себя выше меня, ощущал собственное превосходство единственного сына и наследника великого Гормена Хэррисона. Единственным желанием Гарри было повторить своего отца во всем – и он добился этого. Он даже унаследовал его ненависть ко мне. Теперь у Гарри есть власть и деньги – и можешь не сомневаться, он использует их, чтобы доставить мне как можно больше неприятностей.
Энни во все глаза смотрела на подругу.
– В таком случае, что ты собираешься делать? – спросила она, внезапно проникаясь страхом за Фрэнси.
Олли тем временем выбрался из объятий Энни и подбежал к матери, заметив, что та встает.
– А куда ты идешь? – требовательно спросил он, хватаясь за ее юбку.
Фрэнси, принужденно улыбаясь, ответила:
– Я хочу повидаться с Лаи Цином.
Офис Лаи Цина находился в дальней комнате большого складского помещения, расположенного неподалеку от гавани. Склад был столь же аккуратен и чист, как и его хозяин. На полках кабинета в строгом порядке стояли конторские книги и каталоги товаров. Финансовые итоги сделок за день были выписаны на большой лист бумаги и висели на доске объявлений. На огромной настенной карте мира разноцветными стрелками регулярно отмечалось положение судов, находящихся с грузами в пути. Большой железный несгораемый шкаф, ключи от которого находились у одного лишь Лаи Цина, хранил в своем чреве разнообразную документацию и всевозможные счета, оставшиеся от предыдущих сделок. Кроме того, в нем лежали значительная сумма денег и деревянная коробочка для сокровищ с шелковистой прядью девичьих волос и фотографией молоденькой девушки с веером.
Лаи Цин сидел за большим деревянным письменным столом и проверял лежащую перед ним толстую стопку счетов. Его пальцы прямо-таки летали над бумагами. Помимо деревянного стула с прямой спинкой, на котором он восседал, и письменного стола, в комнате находился еще один стул, небольшая печурка, которая редко зажигалась, потому что Лаи Цин никогда не испытывал холода, и небольшой черного дерева алтарь с двумя статуэтками китайских божеств из жада, стоявших по краям. Одна из них изображала Кван Инх, богиню милосердия, а другая – богиню удачи. В просторном и мрачноватом помещении склада хранились различные товары на сумму в несколько сот тысяч долларов. Здесь были дорогие шелка, изделия из лакированного дерева, картины, ковры и древности из различных стран Азии, равно как и более привычные предметы домашнего обихода. На другом складе, также принадлежавшем Лаи Цину, находились только громадные деревянные контейнеры с чаем самых разнообразных сортов, ароматическими травами и специями.
Лаи Цин занял у старейшин крупную сумму денег, пустил в оборот и уже тысячекратно увеличил ее, хотя никто об этом не подозревал, поскольку его компания действовала теперь под другим именем. Фирмой, названной «Л. Ц. Фрэнсис и компания», согласно документам, владела Фрэнси, но всеми делами в ней заведовал Лаи Цин. Именно Лаи Цин, остановившись на Гавайях после своей поездки на Восток, перекупил там обанкротившуюся ананасную плантацию за сущие пустяки и, построив на плантации консервную фабрику, превратил ее в процветающее предприятие. Он же купил лавочку, торговавшую всякой мелочью, необходимой морякам, отправлявшимся в плавание, и вскоре сделал из нее лучший и самый большой магазин в гавани Сан-Франциско. Лаи Цин также вложил значительные суммы в производство корабельных канатов в Шанхае и в ковродельческую промышленность в Гонконге, в фермы по разведению шелковичных червей в Китае и лучших тонкорунных овец в Австралии. Он добился того, что купцы и предприниматели Сан-Франциско, Лос-Анджелеса и Сиэтла избрали его своим представителем и агентом в торговых делах с Востоком, и организовал централизованную доставку грузов из самых экзотических стран. Лаи Цин создал целую сеть агентов, которые охотились на Востоке за антиквариатом – товаром, пользовавшимся особенной популярностью у состоятельных людей на Западе. Лаи Цин подчинил себе чайный рынок, закупая особые специи и добавки к этому напитку, пришедшиеся белым по вкусу. В глазах своих китайских коллег Лаи Цин уже давно считался чрезвычайно удачливым и богатым человеком, но самому Лаи Цину этого было мало. Он полагал, что пока всего лишь обрел почву под ногами и теперь настало время двигаться дальше.
Раздался стук в дверь, и китаец, подняв глаза, увидел, что в комнату вошла Фрэнси. Он улыбнулся:
– Вот человек, которого я всегда жду, – но потом заметил ее встревоженные глаза и понял, что ее привело к нему какое-то несчастье. Лаи Цин поспешно направился к Фрэнси и предложил ей стул.
– Тебе не холодно? – заботливо спросил он. – Я могу зажечь печку.
Фрэнси отрицательно покачала головой. Она не могла больше терпеть и, захлебываясь словами, рассказала все – как она ходила к дому Гарри и он увидел ее. Теперь он знает, что его сестра жива, и она очень боится, что он в состоянии совершить по отношению к ней и к ее ребенку нечто ужасное.
Довольно долго, после того как Фрэнси закончила говорить, Лаи Цин хранил молчание. Фрэнси знала, что он, единственный человек на свете, способный разрешить ее проблемы, и с нетерпением ждала ответа.
– Гарри посмотрит на фотографию в газете и начнет тебя искать, – сказал наконец Лаи Цин. – Ты еще не достаточно твердо стоишь на ногах, чтобы бороться с ним. Тебе следует уехать из Сан-Франциско и затаиться до тех пор, пока ему не наскучат поиски и он снова про тебя забудет.
– Я вернусь на ранчо, – с воодушевлением проговорила Фрэнси. – Олли там так нравится…
Лаи Цин отрицательно покачал головой.
– Всегда будет существовать опасность, что он внезапно вспомнит о ранчо и нагрянет туда. Нет, Фрэнси. Тебе нужно, уехать подальше отсюда, подальше от Калифорнии. Ты должна ехать в Китай.
В гостинице Энни Эйсгарт действительно комнаты никогда не пустовали, и на то было четыре причины. Во-первых, дом отличался безупречной чистотой, как военный корабль перед адмиральским смотром; в нем пахло лавандой и мастикой для натирки полов, в которые можно было смотреться, как в зеркало, а не дешевым мылом и дезинфекцией. Во-вторых, гостиница и внутри, и снаружи имела на удивление уютный и домашний вид; на полах были расстелены яркие веселые коврики, в гостиной стояли глубокие мягкие кресла, где посетитель мог с приятностью отдохнуть и почитать газету, в спальнях глаз и тело постояльцев ласкали удобные высокие кровати на пружинных матрасах, застеленные безупречно белым свежим бельем. В-третьих, в доме прилично работала канализация и всегда можно было раздобыть таз горячей воды, отопление также работало безупречно. В-четвертых же, кухня Энни, Эйсгарт славилась на всю округу, что, возможно, являлось самым притягательным для клиентов.
«Обеды – прямо как у мамы, и даже лучше», – отзывались они о тушеной баранине в горшочках, приправленной густой душистой подливой и украшенной сверху аппетитными кружочками картофеля. Застуженную славу снискали также жареные цыплята Энни, обложенные на блюде золотистым картофелем, зеленым горошком и листьями салата. По воскресеньям же в гостинице подавалось праздничное блюдо из жареной говядины и знаменитый йоркширский пудинг, приготовленный из легчайшего взбитого теста. «Ничего особенного в этом тесте нет, – с тщательно скрываемой гордостью говорила о пудинге Энни, – просто нужно взять не одно яйцо, а два, добавить пшеничной муки, молока и одну щепотку соли. Жир разогреть как следует – тогда можно выкладывать на противень тесто и ставить пудинг в духовку. Если все делать правильно, пудинг становится высоким и легким, словно пух». Пудинг был чрезвычайно вкусен и без ростбифа, особенно политый коричневым мясным соусом с легким ароматом лука. Что же касается хлеба, который Энни пекла сама, – это было просто произведение искусства. Он благоухал ванилью, сверкал лакированной корочкой, получавшейся оттого, что Энни обмазывала хлеб смесью молока и яиц прежде чем ставить его в печь, а в его белой, ноздреватой, нежной, как суфле, мякоти прятались золотисто-коричневые изюминки и тертые земляные орешки.
«Вам необходимо открыть ресторан», – говорили Энни чрезвычайно довольные постояльцы, поглаживая себя по растущим от добротной пищи животикам. Но Энни собственный ресторанчик теперь уже не устраивал. За четыре года она переросла и собственных постояльцев, и собственные меблированные номера. Научившись, как обслуживать двадцать человек, она рассчитывала, что сможет угодить и двумстам. Короче, она подумывала о том, чтобы открыть собственный солидный отель.
– Все то же самое, только в десять раз больше, хотя, конечно, мне готовить самой не придется, – сказала она как-то Фрэнси за утренней чашкой кофе. – Но я готова попробовать возглавить все это.
Светлая головка Фрэнси склонилась над номером газеты «Сан-Франциско Экзаминер», а Энни с любовью смотрела на подругу. Она всегда считала Фрэнси хорошенькой, но сейчас та превратилась в красивую молодую женщину. Белокурые волосы красиво обрамляли ее нежное лицо с гладкой и бархатистой кожей, сапфирового цвета глаза стали темнее и глубже. К тому же она избавилась от юношеской худобы – ведь когда Энни впервые встретилась с ней, Фрэнси буквально светилась, словно тончайший фарфор. Теперь же ее тело, сохранив девичью стройность, оформилось и приобрело некоторую округлость, она высоко держала голову и двигалась с гордой, безупречной женской грацией. Энни подумала, что при этом Фрэнси всего двадцать три года. Мужчины стали с восхищением посматривать на нее на улицах, и Фрэнси могила бы при желании завоевать сердце любого из них, но казалось, что мужчины для нее просто не существуют. Всю свою любовь она отдала своему сыну Оливеру.
Дверь распахнулась, и маленький кудрявый крепыш вбежал в комнату и сразу же забрался к Энни на колени.
– Энни, – льстиво проговорил он, ласково улыбаясь и обхватывая ее ручонками за шею, – не дашь ли ты мне одно печеньице?
Его большие лучистые серые глаза так трогательно смотрели на нее и в этот момент он так напомнил ей покойного Джоша, что у нее защемило сердце. Но Энни не подала вида и шутливо сказала:
– А где волшебное слово «пожалуйста»? Впрочем, если ты и произнесешь это слово, то в лучшем случае можешь рассчитывать только на яблоко.
Он разочарованно вздохнул и прижался к ней еще крепче.
– Ну почему ты такая вредина, Энни? Мне нужно печеньице. Всего одно, понимаешь?
– Ты его получишь, когда настанет время пить чай, – пообещала Энни, с гордостью глядя на племянника. – Настанет день, когда ты станешь большим мужчиной. Ты посмотришь на себя в зеркало и увидишь, какие у тебя красивые целые зубки. Вот тогда ты вспомнишь тетю Энни и скажешь ей спасибо за то, что она не давала тебе сладкого всякий раз, когда ты просил.
Олли вздохнул – он понял, что ему никак не уломать тетю. Энни снова посмотрела на Фрэнси – та по-прежнему была погружена в газету и, похоже, даже не обратила внимания на вторжение Олли. У Энни брови поползли вверх от удивления – ее подруга обыкновенно уделяла все свое внимание сыну, но сейчас, по-видимому, мысли Фрэнси находились далеко.
– Готова спорить, ты не слышала ни словечка из всего того, что я сказала, – воскликнула Энни. – Ты уже целую вечность рассматриваешь эту газетенку. Хотела бы я знать, что такого особенно занимательного они там пишут?
Фрэнси словно очнулась и с испуганным видом без слов передала газету подруге.
Фотографии приема в доме у Гарри Хэррисона занимали две страницы, а еще одна была целиком посвящена описаниям различных дорогостоящих увеселений, которым предавались гости в доме у молодого Хэррисона, и содержала впечатляющий список приглашенных на праздник. «Дом, возрождаемый из пепла» – так называлась статья-панегирик знаменитому семейству.
Энни быстро взглянула на Фрэнси и, протянув руку через стол, взяла ее ладонь в свою.
– Так вот куда ты ходила вчера вечером… – сочувственно произнесла она. – Понимаю, что тебе было трудно удержаться.
Фрэнси кивнула:
– Однако все не так просто. Я видела Гарри.
– Что же здесь такого? Гарри вернулся в город, он тут живет. Даже если вы не бываете в одних и тех же местах, то все равно – мир тесен. Рано или поздно ты бы обязательно на него наткнулась где-нибудь – на улице, у газетного ларька или в магазине.
– Энни, ты не понимаешь. Он увидел меня. Мы заглянули друг другу в глаза.
– Но, может быть, он тебя не узнал? В конце концов, с момента вашей последней встречи прошли годы…
– Нет, дорогая. Он узнал меня – это совершенно точно. А если нет, то вот это поможет ему исправить ошибку. – И Фрэнси указала пальцем на собственное лицо, запечатленное на фотографии среди толпы зевак, собравшихся у дома Хэррисонов.
– Да, здесь тебя трудно не узнать, – согласилась Энни. – Но мне до сих пор не понятно, отчего ты так боишься его, Фрэнси. Многое в мире изменилось. Ты уже взрослая женщина, а не подросток. Гарри ничего тебе не может сделать.
Фрэнси с несчастным видом склонила голову. Именно это она твердила себе всю ночь, но сама не верила в то, во что так хотела поверить.
– Я слишком хорошо знаю Гарри. Он ни разу не заступился за меня перед отцом, он всегда чувствовал себя выше меня, ощущал собственное превосходство единственного сына и наследника великого Гормена Хэррисона. Единственным желанием Гарри было повторить своего отца во всем – и он добился этого. Он даже унаследовал его ненависть ко мне. Теперь у Гарри есть власть и деньги – и можешь не сомневаться, он использует их, чтобы доставить мне как можно больше неприятностей.
Энни во все глаза смотрела на подругу.
– В таком случае, что ты собираешься делать? – спросила она, внезапно проникаясь страхом за Фрэнси.
Олли тем временем выбрался из объятий Энни и подбежал к матери, заметив, что та встает.
– А куда ты идешь? – требовательно спросил он, хватаясь за ее юбку.
Фрэнси, принужденно улыбаясь, ответила:
– Я хочу повидаться с Лаи Цином.
Офис Лаи Цина находился в дальней комнате большого складского помещения, расположенного неподалеку от гавани. Склад был столь же аккуратен и чист, как и его хозяин. На полках кабинета в строгом порядке стояли конторские книги и каталоги товаров. Финансовые итоги сделок за день были выписаны на большой лист бумаги и висели на доске объявлений. На огромной настенной карте мира разноцветными стрелками регулярно отмечалось положение судов, находящихся с грузами в пути. Большой железный несгораемый шкаф, ключи от которого находились у одного лишь Лаи Цина, хранил в своем чреве разнообразную документацию и всевозможные счета, оставшиеся от предыдущих сделок. Кроме того, в нем лежали значительная сумма денег и деревянная коробочка для сокровищ с шелковистой прядью девичьих волос и фотографией молоденькой девушки с веером.
Лаи Цин сидел за большим деревянным письменным столом и проверял лежащую перед ним толстую стопку счетов. Его пальцы прямо-таки летали над бумагами. Помимо деревянного стула с прямой спинкой, на котором он восседал, и письменного стола, в комнате находился еще один стул, небольшая печурка, которая редко зажигалась, потому что Лаи Цин никогда не испытывал холода, и небольшой черного дерева алтарь с двумя статуэтками китайских божеств из жада, стоявших по краям. Одна из них изображала Кван Инх, богиню милосердия, а другая – богиню удачи. В просторном и мрачноватом помещении склада хранились различные товары на сумму в несколько сот тысяч долларов. Здесь были дорогие шелка, изделия из лакированного дерева, картины, ковры и древности из различных стран Азии, равно как и более привычные предметы домашнего обихода. На другом складе, также принадлежавшем Лаи Цину, находились только громадные деревянные контейнеры с чаем самых разнообразных сортов, ароматическими травами и специями.
Лаи Цин занял у старейшин крупную сумму денег, пустил в оборот и уже тысячекратно увеличил ее, хотя никто об этом не подозревал, поскольку его компания действовала теперь под другим именем. Фирмой, названной «Л. Ц. Фрэнсис и компания», согласно документам, владела Фрэнси, но всеми делами в ней заведовал Лаи Цин. Именно Лаи Цин, остановившись на Гавайях после своей поездки на Восток, перекупил там обанкротившуюся ананасную плантацию за сущие пустяки и, построив на плантации консервную фабрику, превратил ее в процветающее предприятие. Он же купил лавочку, торговавшую всякой мелочью, необходимой морякам, отправлявшимся в плавание, и вскоре сделал из нее лучший и самый большой магазин в гавани Сан-Франциско. Лаи Цин также вложил значительные суммы в производство корабельных канатов в Шанхае и в ковродельческую промышленность в Гонконге, в фермы по разведению шелковичных червей в Китае и лучших тонкорунных овец в Австралии. Он добился того, что купцы и предприниматели Сан-Франциско, Лос-Анджелеса и Сиэтла избрали его своим представителем и агентом в торговых делах с Востоком, и организовал централизованную доставку грузов из самых экзотических стран. Лаи Цин создал целую сеть агентов, которые охотились на Востоке за антиквариатом – товаром, пользовавшимся особенной популярностью у состоятельных людей на Западе. Лаи Цин подчинил себе чайный рынок, закупая особые специи и добавки к этому напитку, пришедшиеся белым по вкусу. В глазах своих китайских коллег Лаи Цин уже давно считался чрезвычайно удачливым и богатым человеком, но самому Лаи Цину этого было мало. Он полагал, что пока всего лишь обрел почву под ногами и теперь настало время двигаться дальше.
Раздался стук в дверь, и китаец, подняв глаза, увидел, что в комнату вошла Фрэнси. Он улыбнулся:
– Вот человек, которого я всегда жду, – но потом заметил ее встревоженные глаза и понял, что ее привело к нему какое-то несчастье. Лаи Цин поспешно направился к Фрэнси и предложил ей стул.
– Тебе не холодно? – заботливо спросил он. – Я могу зажечь печку.
Фрэнси отрицательно покачала головой. Она не могла больше терпеть и, захлебываясь словами, рассказала все – как она ходила к дому Гарри и он увидел ее. Теперь он знает, что его сестра жива, и она очень боится, что он в состоянии совершить по отношению к ней и к ее ребенку нечто ужасное.
Довольно долго, после того как Фрэнси закончила говорить, Лаи Цин хранил молчание. Фрэнси знала, что он, единственный человек на свете, способный разрешить ее проблемы, и с нетерпением ждала ответа.
– Гарри посмотрит на фотографию в газете и начнет тебя искать, – сказал наконец Лаи Цин. – Ты еще не достаточно твердо стоишь на ногах, чтобы бороться с ним. Тебе следует уехать из Сан-Франциско и затаиться до тех пор, пока ему не наскучат поиски и он снова про тебя забудет.
– Я вернусь на ранчо, – с воодушевлением проговорила Фрэнси. – Олли там так нравится…
Лаи Цин отрицательно покачал головой.
– Всегда будет существовать опасность, что он внезапно вспомнит о ранчо и нагрянет туда. Нет, Фрэнси. Тебе нужно, уехать подальше отсюда, подальше от Калифорнии. Ты должна ехать в Китай.
Глава 25
Гарри с нетерпением зашвырнул машинописный отчет детектива в ящик письменного стола. Он подошел к окну и принялся с сердитым видом созерцать Калифорния-стрит. К сожалению, никчемный шпик так и не смог установить местонахождение Фрэнси, но Гарри буквально спинным мозгом чувствовал, что она где-то рядом.
В раздражении он отвернулся от окна. У него имелась еще одна причина для плохого настроения – скоро ему необходимо было возвращаться в Принстон, чтобы продолжить учебу. Но Гарри этого решительно не хотелось. Ему надоел и университет, и Сан-Франциско. Он был также по горло сыт мыслями о своей проклятой сестрице. Ему следовало сменить обстановку. Гарри мечтал о хорошем вине, женщинах и музыке. Он начал развивать эту идею, и по мере того как она выкристаллизовывалась у него в голове, его настроение стало меняться в лучшую сторону. Он почти бегом направился к дверям кабинета, кликнул камердинера и приказал тому укладывать чемоданы. Он, Гарри Хэррисон-младший, немедленно отправляется в Париж.
Гарри позвонил Баку Вингейту и предложил составить ему компанию, затем по телефону зарезервировал две лучшие каюты на ближайшем лайнере, отправлявшемся во Францию, и приказал прицепить свой личный железнодорожный вагон к экспрессу, отходившему в Нью-Йорк.
Бак Вингейт был на три года старше Гарри. Он уже закончил Принстон и теперь работал в частной адвокатской конторе своего отца в Сакраменто, набираясь опыта, чтобы сдать экзамены на звание магистра в Гарвардском университете. Сразу же после сдачи экзаменов он намеревался серьезно заняться политикой. Ему уже исполнилось двадцать три, и он был единодушно признан самым привлекательным парнем на своем курсе в Принстоне. Бак был высок ростом, темноволос и смотрел на мир спокойными карими глазами. Ко всему прочему, он обладал атлетическим телосложением, прекрасно плавал, увлекался греблей, играл в поло и гольф. Но его истинной страстью была сорокафутовая белоснежная яхта «Бетси Би», на которой он частенько отправлялся в Ньюпорт, где на берегу океана в роскошной вилле жили его родители.
В сущности, Бак не был до конца уверен, что намечающееся путешествие в Париж соответствует его имиджу будущего политического деятеля, но его отец настоял на поездке сына с Хэррисоном-младшим, мотивируя свое решение тем, что Бак, как старший, сможет «проследить, чтобы младшенький не наделал глупостей». Джейсон Вингейт продолжал заниматься делами семьи Хэррисонов, а с тех пор, как Гормен погиб, он по-отечески опекал Гарри. Но Баку эта опека давалась не просто. Не раз ему приходилось вытаскивать Гарри из разных передряг. В последний раз, например, тот был задержан полицией в одном из самых фешенебельных Нью-Йоркских борделей.
– Парень просто хотел слегка спустить пар, – доверительно объяснил Бак ситуацию полицейскому офицеру, и Гарри отпустили. А вот теперь ему пришла в голову новая идея.
– Я, пожалуй, возьму академический отпуск в университете, мистер Вингейт, – сказал Джейсону Гарри. – Мне нужно некоторое время, чтобы привести себя в форму после смерти отца.
Бак с удивлением поднял брови – со дня гибели Гормена прошло пять лет, и он не замечал, чтобы Гарри в последнее время слишком уж сокрушался по отцу. Однако Бак промолчал, не желая ссориться с Вингейтом-старшим. Скоро они с Гарри уже стояли на палубе огромного трансатлантического; лайнера «Нормандия».
Когда Бак по прошествии времени вспоминал эту поездку, он всякий раз убеждался, что был прав и путешествие оказалось совсем не в его духе.
Прежде всего, Гарри вел себя, словно вырвавшийся на свободу щенок, к тому те щенок заносчивый. У него была скверная привычка обходиться со слугами, как с рабами. Он сорил деньгами так, будто долларовые купюры вышли из моды. Бак же был в Европе уже несколько раз, и у него имелись любимые им места, которые он всегда был рад посетить вновь. Например, виллы Палладио в Италии или Венеция при лунном свете, когда средневековые площади пустели и ему казалось, что он перенесся в прошлое на несколько веков назад. Ему нравились замки на Рейне и зеленые холмы Баварии, вневременная красота Парижа и Сены с романтическими мостами и арками, переброшенными через ее воды. Он любил Лувр и его шедевры, и постоянство лондонских улиц и скверов. В Европе существовало много такого, что стоило видеть и изучать, но Гарри не интересовало ничего, кроме банкетов.
В раздражении он отвернулся от окна. У него имелась еще одна причина для плохого настроения – скоро ему необходимо было возвращаться в Принстон, чтобы продолжить учебу. Но Гарри этого решительно не хотелось. Ему надоел и университет, и Сан-Франциско. Он был также по горло сыт мыслями о своей проклятой сестрице. Ему следовало сменить обстановку. Гарри мечтал о хорошем вине, женщинах и музыке. Он начал развивать эту идею, и по мере того как она выкристаллизовывалась у него в голове, его настроение стало меняться в лучшую сторону. Он почти бегом направился к дверям кабинета, кликнул камердинера и приказал тому укладывать чемоданы. Он, Гарри Хэррисон-младший, немедленно отправляется в Париж.
Гарри позвонил Баку Вингейту и предложил составить ему компанию, затем по телефону зарезервировал две лучшие каюты на ближайшем лайнере, отправлявшемся во Францию, и приказал прицепить свой личный железнодорожный вагон к экспрессу, отходившему в Нью-Йорк.
Бак Вингейт был на три года старше Гарри. Он уже закончил Принстон и теперь работал в частной адвокатской конторе своего отца в Сакраменто, набираясь опыта, чтобы сдать экзамены на звание магистра в Гарвардском университете. Сразу же после сдачи экзаменов он намеревался серьезно заняться политикой. Ему уже исполнилось двадцать три, и он был единодушно признан самым привлекательным парнем на своем курсе в Принстоне. Бак был высок ростом, темноволос и смотрел на мир спокойными карими глазами. Ко всему прочему, он обладал атлетическим телосложением, прекрасно плавал, увлекался греблей, играл в поло и гольф. Но его истинной страстью была сорокафутовая белоснежная яхта «Бетси Би», на которой он частенько отправлялся в Ньюпорт, где на берегу океана в роскошной вилле жили его родители.
В сущности, Бак не был до конца уверен, что намечающееся путешествие в Париж соответствует его имиджу будущего политического деятеля, но его отец настоял на поездке сына с Хэррисоном-младшим, мотивируя свое решение тем, что Бак, как старший, сможет «проследить, чтобы младшенький не наделал глупостей». Джейсон Вингейт продолжал заниматься делами семьи Хэррисонов, а с тех пор, как Гормен погиб, он по-отечески опекал Гарри. Но Баку эта опека давалась не просто. Не раз ему приходилось вытаскивать Гарри из разных передряг. В последний раз, например, тот был задержан полицией в одном из самых фешенебельных Нью-Йоркских борделей.
– Парень просто хотел слегка спустить пар, – доверительно объяснил Бак ситуацию полицейскому офицеру, и Гарри отпустили. А вот теперь ему пришла в голову новая идея.
– Я, пожалуй, возьму академический отпуск в университете, мистер Вингейт, – сказал Джейсону Гарри. – Мне нужно некоторое время, чтобы привести себя в форму после смерти отца.
Бак с удивлением поднял брови – со дня гибели Гормена прошло пять лет, и он не замечал, чтобы Гарри в последнее время слишком уж сокрушался по отцу. Однако Бак промолчал, не желая ссориться с Вингейтом-старшим. Скоро они с Гарри уже стояли на палубе огромного трансатлантического; лайнера «Нормандия».
Когда Бак по прошествии времени вспоминал эту поездку, он всякий раз убеждался, что был прав и путешествие оказалось совсем не в его духе.
Прежде всего, Гарри вел себя, словно вырвавшийся на свободу щенок, к тому те щенок заносчивый. У него была скверная привычка обходиться со слугами, как с рабами. Он сорил деньгами так, будто долларовые купюры вышли из моды. Бак же был в Европе уже несколько раз, и у него имелись любимые им места, которые он всегда был рад посетить вновь. Например, виллы Палладио в Италии или Венеция при лунном свете, когда средневековые площади пустели и ему казалось, что он перенесся в прошлое на несколько веков назад. Ему нравились замки на Рейне и зеленые холмы Баварии, вневременная красота Парижа и Сены с романтическими мостами и арками, переброшенными через ее воды. Он любил Лувр и его шедевры, и постоянство лондонских улиц и скверов. В Европе существовало много такого, что стоило видеть и изучать, но Гарри не интересовало ничего, кроме банкетов.