Афанасьев Анатолий Владимирович. Гражданин тьмы

   - Значит, наш "Купидон" принадлежит "Дизайну"?
   - Какая тебе разница?.. Давай звони. - Мосол набычилcя, решив, что ляпнул лишнее.
   - А процесс? Какой процесс? Чем торгуем?
   - Зачем тебе?
   - Как зачем? Иванцова спросит, что отвечу?
   - Не спросит... Она в курсе, как и Громякин. Только кочевряжатся пока. И хочется и колется. Фраера паскудные... - Мосол с сожалением разглядывал бутылку водки, которую я выставила на стол, - Не тяни, Надька. Поджимает под дыхалку.
   С Олькой мы не виделись года два, но иногда созванивались. Звонила всегда я, ей без надобности. Она так высоко летала, что не до прежних школьных подруг. Хотя, если по правде, когда-то нас связывали близкие отношения. Мы даже невинность потеряли в один и тот же день в девятом классе, от одного и того же партнера, десятиклассника, который на этом делал маленький бизнес. У него и кличка была соответствующая - Коля Елдак.
   Кстати, я тащилась от Олькиного папани, деликатнейшего Анатолия Викторовича. Если бы попросил, дала бы без разговоров, но тогда об этом и речи не могло быть. Десять лет назад россияне еще не избавились от совковых предрассудков, и если бы я кому-нибудь призналась в своем желании, просто сочли бы извращенкой. Я тоже думала, со мной что-то неладно. Уже попозже, поднабравшись западного ума, поняла, что это вполне нормальное чувство: страсть к отцу, к брату, к родителям подруги и так далее. Все описано у Фрейда. Анатолий Викторович, сам того не подозревая, действовал на меня как удав на кролика. Трудно, наверное, назвать это влюбленностью, да я до сих пор не знаю, что такое влюбленность, но когда он своим профессорским рокотком произносил что-нибудь типа: "Надин, радость моя, не холодно тебе в этой курточке?" - у меня, несчастной, внизу мокрело. Ах, где ты моя молодость, буйство глаз и половодье чувств...
   Другое дело - ее брательник Виталик. Он-то как раз делал попытки. Самовлюбленный болван. Даром что теперь мебелью торгует, а ему бы деревянной башкой орехи колоть. На дух не выношу таких самоуверенных красавцев. Жаловалась Ольге: "Если твой полоумный братец еще раз полезет, не обижайся, подружка, яйца оторву!" Хохотала, стерва: "Отрывай, не жалко".
   Я позвонила Иванцовой, и как-то мутно стало, когда услышала в трубке мелодичный знакомый голос. Неужто она тоже во все это замешана, как Ляка. А во что во все?
   Разговаривали так, будто расстались вчера.
   - А-а, это ты? - вяло поздоровалась Иванцова. - Ты где?
   - В офисе... Надо бы встретиться, Оль.
   - Да-да, хорошо бы... Подожди, в каком офисе? Ты разве работаешь? Она не притворялась, действительно не знала. Я похвалилась, что сделала карьеру и имею собственную фирму "Купидон".
   - Поздравляю, - холодно, без удивления похвалила Оля. - Чем занимается твоя фирма?
   - Об этом лучше не по телефону, Оль.
   - Ладно... Сейчас, подожди, взгляну на график... - деловой разговор деловых людей, похоже, девичьи телефонные посиделки остались в прошлом.
   Мосол налил водки, внимательно слушал. Сказал:
   - Договаривайся на сегодня... Нечего тянуть.
   Я покрутила пальцем у виска, дескать, думай, что говоришь. Мне ли диктовать условия?
   - Надюха, ты здесь?
   - Да, Оленька.
   - Твоя фирма, под чьей она крышей?
   Мосол поднес стакан к губам, но не торопился выпить. Никогда не видела его таким настороженным.
   - Вроде бы у Ганюшкина под крылом. "Дизайн-плюс"
   - Что значит - вроде бы? Ты же сказала, твоя фирма.
   - Оль, давай не по телефону, - повторила я.
   Мосол опустил стакан, лицо окаменело. Трудно понять, кто это - вор в законе или бизнесмен Шатунов. Оба смотрели на меня предостерегающе.
   - Хорошо, - отозвалась Иванцова, но чуть раздраженно. - Подъезжай прямо сейчас. Сможешь? На Добрынинскую.
   - О'кей. Через час буду.
   - Минутку, Надя. Я только сейчас сообразила. Так это тебя патронирует Гуревич?
   - Скорее его супруга. Елена Вадимовна.
   - Ну и дела... Все, жду...
   - Ждет, - сказала я Геннадию Мироновичу, опустив трубку.
   - Когда?
   - Прямо сейчас. Доволен?
   Мосол с облегчением осушил стакан, бросил в пасть шоколадную конфетку.
   - Молодец, детка... Теперь так, - покопался в кейсе, положил передо мной несколько листков. - Дельце пустяковое. Громякин должен это подписать. Если зайдет речь об откате, скажешь, по обычной схеме. Больше тебе ничего знать не надо.
   - Можно почитать?
   - Почитай... Только помни: любопытной Варваре на базаре нос оторвали.
   Я пролистала контракт, в котором было двадцать пять пунктов. Стороны обязуются - и пошло, поехало... Одна сторона - фирма "Купидон", вторая сторона - сплошь прочерки.
   На последнем листке опять же печати "Купидона" и место для подписей. От "Купидона" генеральный директор - это, видимо, я - и главный бухгалтер. Единственной, кто расписался на филькиной грамоте, как раз и была Зинаида Андреевна. Когда только успела... Сколько я ни напрягалась, смысла контракта так и не смогла понять. Лишь уразумела, что в случае споров и разногласий стороны могут обратиться в арбитражный суд.
   - Может, я тупая, - призналась я, - но все это для меня темный лес.
   - Вот и хорошо. Распишись. На трех экземплярах. Я расписалась где положено. От водки Геннадий Миронович слегка размягчился, и я воспользовалась этим.
   - Помнишь свое обещание, Мосолушка?
   - Чего?
   - Не дашь в обиду, спасешь от лютой смерти.
   Налил еще полстакана, подумал. Пить или не пить. Сказал, не веря сам себе:
   - Не будешь зарываться, все обойдется.
   - Меня уже опускают, разве не видишь?
   - Нет. До этого еще далеко. Ты им нужна.
   - Мосолушка, любимый, за что все это? Я же никого трогала, никуда не лезла...
   Мосол водку выпил. Ответил строго:
   - Поздно сопли распускать.
   Поехали на его машине, на серебристом "Ситроене", за баранкой незнакомый водила, упитанный бычок. За пятнадцать минут, пока ехали, все заново прокрутилось перед моими глазами: Анталия, Ляка, Дилавер... а еще раньше - Эмираты, Витька Скоморохов, смерть отца, долгое, затянувшееся ожидание чуда, которое так и не произошло. И не могло произойти. Вдруг я остро осознала, что у меня нет будущего, потому что моя жизнь бутафорная, похожая на фирму "Купидон" и на наш проезд по Москве на серебристой машине. Во всем этом столько же настоящего, сколько правды в пьяном вздохе.
   - Ты чего? - заинтересовался Геннадий Миронович. Плачешь, что ли?
   - Отстань.
   - Не-е, не надо. Плакать чего теперь... Не на правку едем - в культурное место. Нехорошо с красным рылом. Вытрись, пожалуйста.
   Я подмазалась, подправила личико - и через минуту была у Оленьки Иванцовой. Мосол остался в машине. дорожку напутствовал так:
   - Никакого лишнего базара. Чего не поймешь, прикидывайся дурой. У тебя получится.
   На Ольке костюм из плотной шерсти, неброский, но на штуку тянет. В ушах камушки. За то время, что не виделись, она вроде подтянулась росточком, похорошела. Как и велел Мосол, я не стала тянуть резину. После объятий, после двух-трех ничего не значащих фраз достала бумаги.
   - Вот, Оль, подпиши у барина.
   На документ она взглянула мельком, накрыла бумаги сверху изящной, узкой ладонью. В глазах что-то незнакомое, укоризненно-насмешливое.
   - Как же ты в это впуталась, подружка?
   - Во что в это? Если бы я знала...
   - Ах, даже не знаешь? Ну, тогда посмотри... Щелкнула пультом, и на экране телевизора, подключенного к видаку, проступило изображение. Сначала я подумала, реклама. Замаячила длинная очередь молодых женщин в каких-то странных цветастых балахонах, накатывающая волна за волной. У женщин отрешенные, как будто неживые лица, убитые горем. Они шли одна за одной, задрав подбородок, но иная несуразность была в том, что все похожи друг на дружку к огромное скопление близняшек. Потом началась очередь из молодых, рослых мужиков, тоже поразительно похожих, с окаменевшими квадратными будками и с вселенской печалью в полузакрытых глазах. Две бесконечные вереницы горемык разного пола брели неизвестно куда. Зрелище завораживало, томило. Хотелось, чтобы хоть кто-то один - женщина, мужчина - улыбнулся, подал голос, сбросил с себя оцепенение. Прямо мурашки побежали по коже.
   Оля щелкнула пультом - и изображение исчезло.
   - Ну, как тебе?
   - Нормально... Что они рекламируют? Прокладки?
   - Ничего не рекламируют. Это и есть товар, которым ты торгуешь. Купидоны.
   - Оль, - протянула я плаксиво. - Просвети меня грешную, куда я вляпалась? Впотьмах блуждаю. Хоть ты не говори загадками. А то у меня крыша поедет. Я после Эмиратов не совсем полноценная. Вагина втянула. Ты ведь знаешь рыжую нимфоманку, супругу Гуревича?
   - На чем, интересно, вы сошлись с Вагиночкой?
   - На б..стве, Оль. На чистом, бескорыстном б...стве. А она вон что устроила. Ты им понадобилась, Оль. Меня и подписали как твою подружку. Помоги, Оль! Помирать чего-то неохота. На кого мамочку оставлю?..
   Слушала внимательно, сощурив светлые, изумительного рисунка глаза, и я вдруг поймала себя на мысли, что передо мной совсем не та Ольга, с которой мы в школе шушукались на переменках, и не та, с которой перезванивались и болтали о разных пустяках, попутно клянясь друг другу в преданности. Не случайно она поднялась на такую вершину и попала в этот кабинет с массивной немецкой мебелью, где работает кондиционер и пахнет цветами, но все равно как-то познабливает. Случайно с девочками такие метаморфозы не происходят. Видно, было в ее натуре что-то такое, чего я не замечала и чего не было в моей. Не думаю, что Олька умнее, привлекательнее меня, но уж точно - победительница. Вот потому ее и приметил один из самых крутых мужиков в стране, претендент на трон.
   - Не стоит преувеличивать мое влияние на Владимира Евсеевича. - Она будто подслушала. - По секрету скажу, Надечка, я ему даже не любовница.
   - Ой! - воскликнула я.
   Оля улыбнулась, угостила меня сигаретой и на минуту стала прежней - доброй и милой подругой.
   - Представь себе. Бывает, конечно, но редко. Но я действительно вхожу в его ближайшее окружение. Громяка мне верит, а это, Надечка, в политике такая же редкость, как порядочность. Настоящий политик вообще-то никому не должен верить, впрочем, это к делу не относится.
   - Ага, - сказала я.
   - Не агакай, - засмеялась совсем по-домашнему. - Что ты как маленькая... Вот это, - погладила бумаги, - очень перспективный коммерческий проект, можно сказать, суперпроект. Но у Громяки есть сомнения, и они вполне обоснованные. Деньги нам нужны, скоро выборы, и суммы за этим проектом фантастические, но лоббировать его в открытую нельзя. Если пресса пронюхает, будет такой скандал, какого еще не бывало. Громяке это никак не подходит. На него и так вешают всех собак. Кем он только не был. И растлителем младенцев, и педиком, и фашистом. Ему только недоставало работорговли. А ведь могут повернуть и так. Хотела бы я спросить наших записных моралистов, чем еще может торговать Россия в ее нынешнем положении, кроме нефти?
   Я робко попыталась повернуть ее мысли в нужную сторону:
   - Значит, то, что мы видели, вот эти мужчины и женщины?..
   - Ну да, это клоны. Величайшее в мире научное открытие. Самая дешевая рабочая сила. И штука в том, что россияне подходят для унифицированного отбора лучше всего. Может быть, наравне с африканцами. За последние десять лет все в этом убедились. Основные качества россиянина - неприхотливость, долготерпение, стадность мышления. Такого человеческого фактора, как говорил Горбач, нигде не сыщешь. А тут - греби лопатой. Десять лет умерщвления - и никакого серьезного протеста. Свобода, общечеловеческие ценности Любой бред проглатывают, как собаки сырую печенку. Теперь представь, Надечка, с какой охотой россияне воспримут идею биологически скорректированного самовоспроизводства. Конечно, пока еще это все общая идея, научный эксперимент, но...
   - Не шутишь? - пискнула я, испугавшись сумасшедшего блеска в ее глазах.
   Она отмахнулась от глупого замечания.
   - Откровенно говоря, Надин, я горячая сторонница проекта. Больше того, многим пожертвовала ради него. Об этом как-нибудь после... нам почти удалось убедить Владимира Евсеевича. Почти! Он боится огласки, но не только это. Намешалось личное. Он ненавидит Ганюшкина. Чего они не поделили, не знаю, еще до меня было, но при одном упоминании этого имени мой прямо весь синеет, как баклажан. А у него давление. Он с виду такой богатырь, на самом деле - рыхлый, как навозная куча... Тебе необходимо подписать контракт?
   - Еще бы! Меня и держат, чтобы подписывала, не сумею - фьють! - и башки нету. Сама понимаешь.
   - Понимаю... Тогда давай сделаем по-хитрому. Представим так, что "Дизайн" тут ни при чем и ты действуешь самостоятельно.
   - Кто в это поверит?
   - Неважно. Главное, Громяку не разозлить, не задеть его мужское самолюбие. И потом - за тобой Гуревич, банк "Анаконда". Это солидно. Громяка не будет вдаваться в детали, но тебе придется пойти со мной.
   - Куда?
   - К Владимиру Евсеевичу, куда же еще?..
   - А где он?
   - Наверху. Сейчас позвоню - и пойдем. Юбочку покороче подтяни.
   - Ой? - вздохнула я.
   Громякин сидел под огромным полотном: Георгий Победоносец повергает копьем Змея. Обличьем святой Георгий неуловимо напоминал самого Громякина. Скорее всею, картина написана по спецзаказу - художественный пиар все больше входил в моду. Вождь партии небрежно махнул рукoй на кресла.
   - Быстро, Оля. У вас пять минут. Еду в Кремль. Ольга сухо повторила слово в слово все то, что перед тем сказала по телефону: проект "Клоны", договор о намерениях, никаких обязательств. Промежуточный вариант. Дослушав, Громякин окатил меня свинцовым взглядом, по-медвежьи прошелся из угла в угол. Опять сел. Грозно уставил палец.
   - Кто такая?
   Я сделала вид, что затрепетала. Ответила Оля:
   - Директор фирмы "Купидон". Посредник, Владимир Евсеевич.
   - Не засланный казачок?
   - Ни в коем случае, моя школьная подруга. Надин Марютина. Ваша давняя фанатка. Протеже Гуревича.
   - Мне начхать, чья она протеже! Разворовали Россию мерзавцы! Ничего, скоро всех уроем, вместе с Гуревичем. Тюрем хватит.
   - Ой! - сказала я.
   Вождь повернулся к Ольге:
   - Идиотка?
   - Нет, Владимир Евсеевич. Робеет.
   - Ну-ну... Надеюсь, не демократка?
   - Монархистка, Владимир Евсеевич. У нее корни дворянские по батюшке.
   - Все нынче дворяне... А я вот простой русский мужик от сохи, с чем вас и поздравляю... В Бога веришь, Марютина?
   - Православная я.
   - Православная, говоришь? Чего ж тогда занялась непотребным делом? Не боишься геенны огненной? Или денежки не пахнут?
   Я оглянулась на Ольгу, но та будто воды в рот набрала. К счастью, Громякину не потребовался ответ. Он снова вскочил на ноги, пробежался по кабинету, делая характерные пасы, знакомые миллионам россиян. Вещал как на митинге:
   - Россиянин терпелив, но всему есть предел. Рыжие подонки уже почуяли близкий конец. Ишь как забегали. Вопят как недорезанные. Президент их не устраивает, гимн не устраивает, народ не устраивает. Все воровать мешают. К америкашкам взывают: Клинтушка, голубчик, наших бьют! Ничего, скоро разворошим осиное гнездо. И до Клинтушки доберемся, и старушке Европе задерем подол. По-суворовски. Не хотели добром, получите, заразы, наших российских клоников. Мильоны нас! Да Клинтушка и так накрылся пыльным мешком. У америкашек своего ума нет, под израильскую дудку пляшут, а все-таки сообразили в последний момент. Глобалисты хреновы! С Россией шутки плохи, нам только дай размахнуться. Верно, девоньки?
   Неожиданно упал в кресло, отдышался, с сомнением оглядел мои коленки.
   - Ишь вырядилась, коза! Но товарец есть, одобряю... некогда лясы точить, давай бумаги, Ольга Анатольевна. Учти, на твою ответственность.
   - Как обычно, Владимир Евсеевич.
   Через секунду выкатились из кабинета, как из бредового сновидения.
   - Как он тебе? - спросила Оля.
   - Настоящий народный лидер.
   Мне хотелось ей угодить. Я еще не утратила надежды на ее помощь. Пусть она не в себе, пусть заигралась в чумовые игры, пусть считает себя важной шишкой, но ведь есть вещи, от которых нельзя отмахнуться просто так. Светлые школьные денечки, разделенные девичьи мечты, один на двоих прекрасный витязь Коля Елдак.
   - Как лидер он, к сожалению, выдохся. Год за годом повторяет сам себя, дудит в одну дуду. Его конек - патриотизм, а кто теперь не патриот. Рейтинг, по последним опросам, упал почти до нуля... Нет, я о другом. Как он в человеческом плане?
   - В смысле - как мужик?
   - По секрету, Надюх, предлагает обвенчаться.
   - Как? У него же есть жена.
   - Не имеет значения. Можно обвенчаться тайно.
   - Да? И что тебя останавливает?
   - В сущности, конечно, ничего. Но ведь он педик, Надь. По-настоящему его интересуют только мальчики. Я ему нужна для прикрытия. На случай, если коммуняки вернутся.
   - Ой! - сказала я.

5. ПЕРВАЯ ПОПЫТКА

   После того как я удачно справилась с подписанием контракта, Геннадий Миронович исчез из конторы на целую неделю, не появлялся и не звонил, я не знала, что и думать. Еще не было явных признаков надвигающейся опасности, но я Понимала, что время, отпущенное мне на предпринимательскую деятельность, уменьшается, сужается, как шагреневая кожа. Отсутствие Мосла и штиль в конторе - косвенное то, свидетельство. Вполне возможно, "Купидон" открыли лиц, для разовой операции. Я мучительно искала выход - и не находила. Бежать? Но куда? Обратно в гостеприимные Эмирату? В Турцию? В Европу? Догонят везде, у меня не было иллюзий Не то чтобы я представляла какую-то особую ценность, но девочки с такими сведениями, как у меня, на свете не задерживаются. И обижаться не на что - рынок. В коммерческих суперпроектах без издержек не обойтись. Не удивлюсь, если Мосол окажется лишним, а уж капризная бухгалтерша Зинаида Андреевна - точно. Не говоря уж о несчастной секретарше Вадике. Так всегда было и будет. Лес рубят - щепки летят.
   И тут меня осенило. Тошка Сидоркин. Вот кто мне нужен. Таинственный, неуловимый, похожий на Иванушку-дурачка. Мы с ним познакомились при довольно пикантных обстоятельствах. Он меня подобрал в ночном клубе "Ниагара", где двое хачиков собирались меня отметелить. В клуб я попала случайно, увязалась за Скомороховым, а он меня кинул. Пошел в туалет и не вернулся - его обычный прикол. С горя я крепко набралась в баре, и хачики приняли меня за местную обслугу. Я динамо не крутила, сразу культурно объяснила, что я с кавалером, он просто пошел отлить, но чем-то все же задела их обостренное мужское самолюбие, и они поставили ультиматум. Пока кавалер, дескать, отливает, по-быстрому обслужить обоих. С кавказцами я вообще-то умею ладить и знаю, что не так страшен черт, как его малюют. Главное, держать дистанцию. Причем такая тонкость, даже если вступила с кавказцем в интимный контакт, ну мало ли как бывает, понадобились, допустим, быстрые бабки, а кавказцы всегда отстегивают сразу или вообще не платят, кидают по-черному, с грязными оскорблениями; так вот, даже в этом случае надо вести себя с умом, не допускать душевного сближения. Чисто техническая сделка. Ничего личного, никаких эмоциональных нюансов. Ни страха, ни любви. Иначе можно так влипнуть, что не выпутаешься. Если заподозрят бабью слабину - тебе крышка. В прямом и переносном смысле. Короче, я кавказцев не боялась, как некоторые, просто предпочитала не иметь с ними дела. Правда, живя в Москве и ведя светский образ жизни, на них все равно натыкаешься то тут, то там.
   На ультиматум я ответила дерзко, повторяю, вдобавок в обиде на Витюню. Как чувствовала, что он задумал какую-то большую пакость.
   - Пошли на хрен, - сказала им. - Не мешайте отдыхать.
   - Кого на хрен? - удивился один абрек. - Нас, что ли, Халтаз?
   - Не может быть, - откликнулся Халтаз. - Повтори, чего сказала, девушка.
   Я на них не смотрела, уткнулась в свой коктейль, но немного протрезвела. У меня часто так бывает, сперва взорвусь, а потом жалею.
   - Хороший разговор не понимаешь, да? - гудело уже над ухом. - Или работай, или бить будем. Я прав, Халтаз?
   - Абсолютно, - согласился Халтаз. - Бить надо больно. Наглая очень.
   Опомнясь, я взмолилась:
   - Ребятки, отвалите, а? Ну пожалуйста! Живот болит, спасу нет.
   Подняла глаза, а лучше бы не глядела. Жуть. Обкуренные, в черной щетине, один с какими-то хлопьями на губах. Во нарвалась... Теперь и соглашаться поздно.
   - Живот пройдет, ничего, - посочувствовал абрек. - За грубость платить надо, сама знаешь. На хрен кого послала, думала головой?
   - Брюхом она думала, - добавил Халтаз. - Пойдем, девушка, кино смотреть. Веселый кино, посмеемся.
   Не в моих привычках падать духом, но положение было безвыходное. Один шанс - ломануть по коридору, но удеру ли бухая на шпильках?
   И вот тут в дверях столкнулась с Тошей Сидоркиным. Тогда я не знала, как его зовут, а просто увидела высокого парня, да не парня, скорее мужчину лет тридцати - с улыбающимся, простецким лицом. И шепнула ему:
   - Помоги, земляк, отработаю!
   Все он понял, но прошел мимо, будто не услышал. Ничего другого я не ожидала: так уж, кинула крючок на всякий случай. Какой олух будет связываться с хачиками, да еще на их территории Сердце екнуло - и я приготовилась к бегу. На высоких каблуках по паркету, наверное, действительно будет кино. Абреки дышали в затылок. Но бежать не пришлось. Паренек оказался не промах. Меня озадачила тишина, установившаяся сзади. Оглянулась: хачики сaми сидят у стены, как два черных вороненка, притулившиcь друг к дружке плечами. Головки свесились безвольно, а прень стоит как ни при чем и придурковато улыбается.
   - Упали, - сказал с простодушным удивлением, - сударыня, что водка делает с людьми.
   Наш роман не имел продолжения. Не по моей вине я как раз прониклась к Сидоркину полным доверием. Он вывел меня на улицу, посадил в тачку (помнится, задрипанная "шестеха"), отвез домой (я тогда жила на Плющихе за квартиру платил гад Скоморохов), естественно, поднялся наверх выпить кофе, и, естественно, я его отблагодарила как умела, за то, что спас от ордынцев. Но все получилось как-то обыденно, дежурно, и, наверное, я не сумела выказать благородному рыцарю своих чувств. А они были. Он глубоко поразил меня тем, что рискнул жизнью ради незнакомой путаны. У него даже не было времени для раздумий, он принял решение за доли секунды, словно отточенный клинок, летящий в пространстве. Безусловно, в нем было нечто такое, что мерещится юным девам в грезах, а в реальной жизни не встречается никогда.
   Он исчез, пока я спала. Но перед тем как исчез и еще перед тем как легли в постель, я сделала маленькую подлость, которую обычно себе не позволяю. Пока он был в ванной, заглянула к нему в карманы и обнаружила служебное удостоверение в красивом кожаном переплете. Но какое-то странное. В нем не было даже фамилии, только фотография, красная печать и цифровой код. Я таких удостоверений прежде не видела. На обложке - герб. Все гадала, с кем же довелось переспать. Похоже, с каким-то сверхсекретным агентом. Об этих сверхсекретных агентах я ничего не знала, кроме того что читала в книжках и видела по телеку. У нас при сталинском режиме была такая страшная организация, которая называлась КГБ. В Америке тоже была подобная организация, которая называлась ЦРУ. Разница в том, если судить опять же по кино, что их секретные службы занимались благородными делами, спасали человечество от фашизма и ядерной войны, а КГБ настроил лагерей, где людей пытали и расстреливали без суда и следствия. Наш КГБ возглавлял палач и изувер Феликс Дзержинский, чей памятник раньше стоял на Лубянской площади. Потом по пьянке сносили с пьедестала разъяренные демократы. Может мой спаситель был одним из тех, кто чудом спасся от толпы. Пока мы еще не уснули, меня подзуживало спросить об этом, но я не рискнула, потому что пришлось бы признаться, что рылась в его карманах. Если говорить серьезно, то я, разумеется, знала, что секретные службы много раз меняли названия, маскировались, заметали следы, чтобы избежать возмездия граждан, вырвавшихся из-за колючей проволоки (в каком-то журнале я читала, что в лагерях сидело больше людей, чем их было в стране, мистика какая-то, но сейчас все возможно), и наконец перешли на рыночные отношения, то есть смешались с прочим населением в царстве победившего капитализма. Но за последний год опять что-то переменилось: собственными ушами я слышала по телеку, как сам святейший патриарх, поздравляя силовиков с каким-то праздником, может быть, с днем рождения Дзержинского, возвестил, что среди чекистов встречаются хорошие и даже верующие люди. Допустим, он имел в виду сидящего в президиуме президента, но возможно, намекал на Антона Сидоркина. Как бы то ни было, я пришла к мысли, что следует немедленно отыскать в записной книжке телефон Сидоркина и умолить спасти меня вторично, причем за любую плату. Главное, что этот телефон у меня был.
   Сидоркин, улизнув в то утро, по какому-то капризу шпионского ума нарисовал его помадой на зеркале в ванной, и я, отлично помню, переписала его в записную книжку. Все собиралась позвонить, да закрутилась. То да се, хлопоты по добыче деньжат, сложные отношения с Витюней Скомороховым, а вскоре уже Эмираты замаячили на горизонте девичьей судьбы. Но сейчас, лихорадочно листая телефонную книжицу, я с необыкновенной отчетливостью осознала, что совершила непростительную глупость: умная девица не должна ссылаться на занятость, коли ей выпало счастье повстречать истинного героя, что в нашем мире почти невозможно. Тут еще сыграло роль дурацкое самолюбие. Он тоже мог меня найти, знал, где спал, но не захотел. Значит, принял за обыкновенную московскую телку, которая проводится с кем попало по ночным клубам. С такой можно спать, но поддерживать серьезные отношения неприлично. Второе: я его боялась. В принципе мужиков бояться, в лес не ходить, но уж больно лихо он разделался с матеры абреками, усадив их у стены. Опять же кожаная книжица, фамилии, но с фотографией. Для вольных охотниц, к кони я себя, конечно, причисляла, чувство опасности то же самое, что копье для первобытного человека. Иногда только оно дает шанс выжить.