5. Порицание пошлости, которое вкладывается в уста Буркевицу, почти дословно напоминает определение пошлости в английской монографии Набокова о Гоголе:
"…болезнь… которая в нынешнюю эпоху технических совершенствований уже повсеместно заразила человека. Эта болезнь – пошлость. Пошлость, которая заключается в способности человека относиться с презрением ко всему тому, чего он не понимает, причем глубина этой пошлости увеличивается по мере роста никчемности и ничтожества тех предметов, вещей и явлений, которые в этом человеке вызывают восхищение".
Знаменательно, что единственное литературное имя, упоминаемое в "Романе с кокаином", – Гоголь. Гоголь упоминается дважды, и оба раза по-набоковски. Сначала московский памятник Гоголю, что как раз характерно для набоковского письма: почти во всех его городских пейзажах стоит какой-нибудь памятник, который своим несоответствием живой жизни привлекает внимание героя. "Гигантские канделябры по бокам гранитного Гоголя тихо жужжали «…»А когда мы проходили мимо, – с острого, с каменного носа отпала дождевая капля, в падении зацепила фонарный свет, сине зажглась и тут же потухла". Ср. в "Подвиге": "Мартын отметил, что у каменного льва Геракла отремонтированная часть хвоста все еще слишком светлая…" В конце своих записок Вадим Масленников сравнивает свое душевное состояние кокаиномана "с состоянием Гоголя, когда последний пытался писать вторую часть "Мертвых душ". Как Гоголь знал, что радостные силы его ранних писательских дней совершенно исчерпаны, и все-таки каждодневно возвращался к попыткам творчества, каждый раз убеждался в том, что оно ему недоступно, и все же (гонимый сознанием, что без этого радостного горения – жизнь теряет для него смысл) эти попытки, несмотря на причиняемое ими мучительство, не только не прекращал, а даже, напротив, их учащал, – так и он, Масленников, продолжает прибегать к кокаину…", – разве не слышится в этой блестящей, мастерски построенной фразе, обличающей не только нутряное знакомство с Гоголем, но и желание принизить его религиозную драму, голос не какого-то Агеева, похоронившего себя в Константинополе, а самого Набокова, поставившего все свое творчество под знаком автора «Шинели» и написавшего о нем единственную свою литературоведческую книгу?
6. Все поклонники Набокова знают, какое место занимает в его жизни и творчестве – спорт. Нет книги, где не шла бы речь о велосипеде, боксе, теннисе, футболе… В "Романе с кокаином" тема спорта подана гротескно в кошмарном сне Вадима Масленникова, произносящего перед аудиторией увечных и уродов красноречивую речь о пользе спорта и о пошлости обожания спортсменов и их здоровых ляжек…
По крайней мере три структурных приема, использованных в "Романе с кокаином", носят безусловно набоковский характер:
1) Разрыв между Соней и Вадимом обозначен вставкой длинного, рассудочного письма Сони, занимающего целую главку: "Мне тяжко, мне горько подумать, и все же я знаю, что это мое последнее письмо к тебе…" Точно к такому же приему прибег Набоков под конец жизни в англоязычном романе "Look at the Harlequins!" для обозначения разрыва между Annette и Vadim'oм. Письмо Annette занимает главку, выделено курсивом и, что поразительно, начинается в тех же выражениях, что письмо Сони: "The step I have taken, Vadim, is not subject to discussion. You must accept my departure as a fail accompli".
2) Кульминационной точкой в "Романе с кокаином" следует признать двойной кошмар Вадима Масленникова, в котором он, весь пронизанный слабостью и страхом, дважды видит смерть матери, сначала от штыка стражника, приставленного к матери им самим, а затем через самоповешение. Как не вспомнить при чтении этого кошмара философию сна, набросанную Набоковым в романе "Приглашение на казнь". "Я давно свыкся, – говорит Цинциннат, – что называемое снами есть полудействительность, обещание действительности, ее преддверие и дуновение, то есть что они содержат в себе, в очень смутном, разбавленном состоянии, – больше истинной действительности, чем наша хваленая явь…"
Вадим видит смерть матери во сне, и только на последней странице книги мы узнаем, что мать его действительно умерла. Сон его был обещанием и преддверием действительности.
3) Почти всю четвертую часть "Романа с кокаином" занимает изложение мировоззрения Вадима Масленникова. Это «ужаснейшее» мировоззрение "состояло в том, что оскорбляло то светлое, нежное и чистое, которого, искренне и в спокойном состоянии, не оскорблял даже самый последний негодяй: человеческую душу". Не менее безнадежная философия героя изложена в "Отчаянии": глава VI (и последняя) развивает уверенность, что "небытие Божье доказывается просто", и хотя мысли Вадима как бы навеяны кокаином, а мысли Германа подсказаны душевным неравновесием, за этими сходными рассуждениями чувствуется страшный метафизический пафос отрицания, присущий Набокову.
4) Свой основной прием Набоков назвал в «Даре» "многопланность мышления": "Смотришь на человека и видишь его так хрустально-ясно, словно сам только что выдул его, а вместе с тем, нисколько ясности не нарушая, замечаешь побочную мелочь – как похожа тень телефонной трубки на огромного слегка поднятого муравья и (все это одновременно) загибается третья мысль – воспоминание о каком-нибудь солнечном вечере на русском полустанке…" Осязательность (хрустальная ясность), метафоричность (телефон, как муравей), психологизация через одновременное восприятие и через анамнезис – таковы своеобразные черты набоковского стиля во всех его произведениях. Но те же особенности в изобилии рассыпаны и в "Романе с кокаином". "Перелив многогранной мысли" влечет за собой многосоставные фразы с нагромождением причастий и деепричастий, с постоянным балансированием противостоящих или соседствующих восприятий ("с одной стороны… с другой", "не потому, а потому", "вместе с тем" и т п.). И Набоков, и Агеев (да и впрямь, Агеев ли?) владеют этими сложными периодами в совершенстве (см. выше виртуозную фразу о Гоголе). У обоих авторов (если только их двое) параграф в половину или в целую страницу составляет собою смысловую единицу, своего рода крохотную новеллу с завязкой, нарастанием и отчетливой развязкой в виде pointe.
1. Возьмем, к примеру, глагол "морщиться", употребляемый Набоковым и в прямом, и в метафорическом смысле (у него вообще предметы наделяются человеческими чертами и, обратно – человек уподобляется предмету). Начиная с "Машеньки", все персонажи Набокова только и делают, что морщатся.
В "Приглашении на казнь" (далее сокращаю: П. К.) уже морщится темнота, а в "Романе с кокаином" (далее сокращаю: Р. К.) морщатся не только люди, но морщится и дом, морщатся цветы (тот же анализ можно проделать и с глаголом "моргать", не менее повторяем у Набокова, чем у Агеева).
2. Набоков обращает пристальное внимание на тело, на его составные части: спину (лопатки), руки (локти, ладони), ноги (колени, ляжки, щиколотки, подошвы, особенно носки). То же и у Агеева. Всех перекличек здесь не привести, ограничимся первыми попавшимися примерами:
"…и тот, горбатясь, проворно отступил" (П. К.);
"…только спина его еще больше сгорбатилась" (Р. К.);
"…опираясь одними лопатками и ладонями" (П. К.);
"…пианист здорово работал локтями, лопатками и всей спиной" (Р. К.)…
3. Характерны для Набокова неожиданные метафорические "фруктовые оттенки", но то же и у Агеева:
"…абрикосовую луну перечеркнула туча" (П. К.);
"…видны были пузатые столбики балконной ограды, очерченные абрикосовыми отсветами" (Р. К.).
А теперь пойдите догадайтесь, у кого из двух авторов "персиковая ляжка", "мандариновый огонек папиросы", "сливочный оттенок на щеках!" У кого "красное, как апельсин королек, солнце", а у кого "расплющенными апельсинами просвечивало горевшее в вагоне электричество"?
4. Характерна для Набокова и его двойника Агеева фонетическая деформация с издевательской интонацией. В "Приглашении на казнь" директор тюрьмы говорит Цинциннату: "Будет, я тозе хоцу".
"В Романе с кокаином" (не того же автора?) сын за столом злобно передразнивает заботливую мать: «ффкюсне» произнес я с отвращающей гримасой" (это «ффкюсне» потом отзовется в страшном сне Вадима Масленникова).
5. Характерно для Набокова и Агеева (неразлучная пара) воспроизведение звуков голоса или шумов:
"– Бу, бу, бу, – гулко бормотала она" (П. К.).
"– Тук-тук, – стучал штемпель" ("Подвиг").
"– Тиштиштиштиш, – быстрым, сливающимся шепотом высвистывает Нелли" (Р.К.).
"…лихач… отрывисто припевал кротким бабьим голоском-пр…, пр…, пр…" (Р. К.).
Набоков и Агеев (водой не разлить) любят разнообразить выражения шумов, прибегая иной раз к неологизмам. Опять зададим загадку: у кого "начали тилибинить колокола", а у кого герой "заблабал с полным равнодушием"; у кого "стрекотание колес", а у кого "сухо застрекотала струя"?
6. Чутки Набоков и Агеев (и впрямь близнецы) к походке, к шагам – к их разнообразному звучанию, к спотыканию, то медленное, то быстрое движение ног и то и дело натыкается на препятствия…
7. Зеркальность – краеугольный камень всей поэтики Набокова. Мир существует не сам по себе, а всегда в отражениях, да и слово ценно своим отражением в других. Герой Набокова постоянно смотрится в зеркало, предметы видны чаще всего сквозь их искажающие отражения. Отсюда, помимо зеркал, изобилие гладких отсвечивающих поверхностей: мокрый асфальт, стекло, глянцевитость, лакированные или лоснящиеся предметы и т д… Ганин в "Машеньке", Герман в «Отчаянии» "смотрятся во все зеркала". В "Романе с кокаином" помимо блестящих и отражающих поверхностей развивается целая философия отражения. "Человек живет, – пишет якобы Агеев, – не событиями внешнего мира, а лишь отраженностью этих событий в его сознании".
8. Тоска. – Иллюзорность мира, опустошенность всех набоковских героев приводит всегда к приступам острой тоски: "…так не хотелось, такую тоску обещала та комната…" (Дар.); "в этой неподвижной, точно комнатной тишине, я увидел свою тоску" (Р.К.).
9. Улица, трамвай, поезд, пролетка, автомобиль, лифт. – Тоскующий герой Набокова не имеет ни родины, ни дома. Он всегда на ходу, шляется по улицам, которые и заменяют ему очаг, и если не на ногах, то на колесах. Бродит Мартын, бродят Франц, Масленников, Годунов-Чердынцев… У набоковского героя с улицей всегда интимный роман.
10. Мир Набоков видит в движении. Движение распространяется на предметы, на здания, на пейзаж. Изображается иллюзионистическая обратимость движения. Едущий как бы стоит, едет ему навстречу пейзаж. Или наоборот, внешнее движение (снег, дождь, ветер) как бы недвижно, а движется наблюдатель этого движения: "Отражения окон бежали бледными квадратами по горному скату" ("Подвиг"). "А навстречу уже мчалась вся улица, мокрые снежные канаты больно стегали по снегам…" (Р.К.).
Движение у Набокова ускоряется до фантастичности. Еще в 30-х годах критика отмечала в романах Сирина что-то похожее на Шагала (М. Цетлин, П. Бицилли). Человек, предметы у Набокова "летают": "…остренький старушечий подбородок летал вверх и вниз, морщины на лбу стали влажны" (Р.К.). "Слуги… резво разносили кушанья (иногда даже перепархивая с блюдом через стол)" (П.К.). "Я воздушно пролетал по столовой" (Р.К.).
11. Нет романа у Набокова без сцены бритья, тут сходятся и зеркальность, и чувство кожности, и тривиальность, доходящая до уродства (как правило, бритье сопровождается порезом): "Бреясь и порезавшись, продолжал скоблить по резаному месту, будто мне совсем не больно" (Р.К.), "…я стал сбривать ему бачки… я слегка его порезал, пена окрасилась кровью" (Отч.). "Макс постоянно умудрялся порезаться – даже безопасной бритвой – и сейчас у него на подбородке расплылось сквозь пену ярко-красное пятно" (К. об.).
12. Из стилистических особенностей выделяется двукратный повтор для усиления эмоционального эффекта: "Он… качал головой: трудно, трудно изловить счастье" ("Машенька"). "Она все возилась, возилась" (Отч.). "И кажется, так же как и все, в первый раз, в первый раз за всю мою жизнь" (Р.К.). "Ее лицо все менялось, менялось, куда-то плыло, плыло" (Р.К.).
13. Самое поверхностное чтение позволяет обнаружить ряд ключевых эпитетов и глаголов. К частям тела, к накожным подробностям, к движениям лица, к блестящим поверхностям, к геометрическим фигурам, к фруктовым оттенкам следует еще прибавить:
– эпитеты: рыжий, розовый, желтый, мутный, бархатный, шелковый, металлический, жаркий, вогнутый, изогнутый, тугой и т д.;
– глаголы: шелестеть, шаркать, крякать, дергать/дернуть, взмахивать и т д.
Вот еще наугад разительные совпадения в тех или иных речениях или отдельных сценах:
– движение пальцев: "Лужин посмотрел на свою руку, топыря и снова сдвигая пальцы" ("Защита Лужина", далее – З.Л.); "по-утиному растопыривая пальцы" (Р.К.); "топыря липкие пальцы" (КДВ);
– "по-рыбьи открытые рты" ("Подвиг"): "по-рыбьи опускал углы губ" (Р. К.); "к старческим рыбьим губам" (П.К.);
– "лицо у него было, от морского солнца, как ростбиф" ("Подвиг"); " с… пухлыми, цвета ветчины, губами" ("Паршивый народ");
– физиологические желудочные проявления: "переглотнул, зарябило под ложечкой" (Отч.); "сладко замирало в животе" (от душа) ("Машенька"): "в желудке лежала знакомая льдина" (Р.К.);
– "рано научившись сдерживать слезы и не показывать чувств" ("Подвиг"); "страдая уже тогда стыдливостью относительно высказывания своих душевных сторон" (Р.К); "мне, привыкшему свои чувства закрывать цинизмом" (Р.К);
– игра теней: "Лужин шагнул в свою комнату, там уже лежал огромный прямоугольник лунного света, и в этом свете его собственная тень" (З.Л.); "…растворив калитку и на черном снегу разливая зеленый четырехугольник с черным пятном моей тени посередине – я вошел во двор" (Р.К.);
– динамизация источника света: "солнце путалось в колесах автомобиля" ("Машенька"); "солнца, хоть и зацепившего за крышу, однако видимого целиком" (Р.К.);
– "мокро расползался в металлических небесах" (Р.К.); "упираясь в металлическое небо" (П.К.);
– "глядя на блестящие штанги" (КВД); "прижимала спину к никелированной штанге" (Р.К.);
– "живя в канареечно-желтом доме" (П.К.); "вытащила канареечного цвета ломбардную квитанцию" (Р.К.);
– геометрический образ восьмерки: "поливавшего из лейки темными восьмерками песок" (К. об.); "с двумя розовыми восьмерками по бокам носа" ("Весна в Фиалте"); "…керосиновой желтизной просвечивала восьмерка, составленная из двух кокетливо незамкнутых и несоприкасающихся кружков" (Р.К.); "к паровозу и вагонам и рельсам (из которых можно составлять огромные восьмерки" ("Подвиг");
– "…в кромешной тьме водил ладонью по стене, в отчаянии отыскивая штепсель" (КДВ); "Я начал было обглаживать ладонью обои, чтобы разыскать штепсель" (Р.К.);
– "Дальше, в небольшом сквере, трехлетний ребенок, весь в красном, шатко ступая шерстяными ножками… загреб снег и поднес его ко рту, за что сразу был схвачен и огрет" (З.Л.); "… через улицу перебежала девочка. На другой стороне тротуара мать видимо закаменела в страхе, но когда ребенок невредимо добежал до нас, то она больно схватила его за руку и тут же побила" (Р.К.);
– и в "Романе с кокаином", и в «Отчаянии» идет речь о закладывании брошки и т д. и т п.;.
– усиленная ритмичность речи: "красивым изгибом огладив косяк" – амфибрахий – (Р.К.); "в полукруг этих каменных глаз" – анапест – (Р.К.). В «Отчаянии» и в «Даре» переход на ритмическую, а иногда и чисто поэтическую речь постоянен;
– скрытые цитаты из поэтов: "мокрые черные доски" (Анненский), Р.К.; "политикан с лицом, как вымя" (Гумилев), "Лолита"; "ветер грубо его обыскал" (Маяковский), "Дар". И т. д., и т. д.
Приведенные сопоставления, в фабуле, темах, приемах, языке, устанавливают, как нам кажется, с достаточной убедительностью, тождество Агеева-Набокова. Какие же причины могли побудить писателя выдать вещь под неизвестным псевдонимом, а затем не раскрыть своего авторства?
В начале романа вскользь упоминается бестолковость критики, продолжающей выдавать "зарекомендованным писателям восторженные отзывы даже за такие слабые и безалаберные вещи, что будь они созданы кем-нибудь другим, безымянным (выделено нами. – Н. С.), то разве что в лучшем случае они могли бы рассчитывать на такаджиевскую тройку". Это замечание, психологически мало правдоподобное в устах 16-летнего гимназиста, гораздо более подходит к самому Набокову, не ладившему с эмигрантской критикой. "Совершенно уверенный в своей писательской силе", Набоков, хотя и имел высоких поклонников своего таланта (Ходасевич, Бицилли, Вейдле, Савельев), но почему-то не мирился с оговорками Г. Адамовича, враждебностью 3. Гиппиус, грубостями Г. Иванова. Не только в "Даре", но и в своих английских повестях Набоков не переставал сводить счеты с недолюбливавшими его критиками. Выдать роман под чужим именем, чтобы испытать или околпачить этим критиков, было вполне в духе и в нравах Набокова. Не случайно «агеевский» роман попал не в "Современные записки", печатавшие все произведения Набокова, а во «вражеский» журнал: в первом номере «Чисел» была непристойная выходка Георгия Иванова против Набокова. Но в каком-то смысле мистификация, затянувшаяся из-за прекращения "Чисел", слишком удалась: критика была посрамлена вся. Роман был встречен сочувственно «врагами» (Г. Адамович, Н. Оцуп и самый восторженный, Д. Мережковский, поставил Агеева выше «пустого» Набокова) и более чем тепло-хладно друзьями, в частности В. Ходасевичем, единственным писателем-современником, к которому Набоков относился с неизменным пиететом. Ходасевич подошел к роману снисходительно, как мастер к неопытному новичку. Объявить себя автором "Романа с кокаином" означало разоблачить предвзятость и недальновидность любимого писателя и тем самым укрепить своих заклятых врагов.
К новой, более скромной мистификации Набоков прибег позже, когда уже из Берлина переехал в Париж, но на этот раз в стихотворной форме: в «своем» журнале, "Современные записки", он тиснул два стихотворения за подписью "Василий Шишков". Г. Адамович попался на удочку, расхвалив стихи нового автора, хотя к Набокову-поэту относился всегда отрицательно.
Шло время. С романами "Приглашение на казнь" и «Дар» искусство Набокова взошло на новую ступень. Потом наступили грозные события, переезд в Америку: признаться в авторстве старой уже повести было недосуг, к тому же из-за темы это могло обернуться в пуританской стране и неприятностями. Еще худшими последствиями угрожало запоздалое признание, нарушение присяги в анкете при въезде говорить только правду. А дальше: американская всемирная слава. Не проще ли было оставить в забвении кокаинный роман, не оцененный в свое время лучшим критиком, как забыт был не совсем случайно и первый кокаинный рассказ?
Окончательное подтверждение наша гипотеза может получить в то не скорое время, когда набоковский архив будет всем доступен… А пока тем, кто не разделяет наше убеждение, остается только гадать, кто же мог быть автором прекрасного романа, ни в чем не уступающего мастерству Набокова 30-х годов…
Никита Струве
"…болезнь… которая в нынешнюю эпоху технических совершенствований уже повсеместно заразила человека. Эта болезнь – пошлость. Пошлость, которая заключается в способности человека относиться с презрением ко всему тому, чего он не понимает, причем глубина этой пошлости увеличивается по мере роста никчемности и ничтожества тех предметов, вещей и явлений, которые в этом человеке вызывают восхищение".
Знаменательно, что единственное литературное имя, упоминаемое в "Романе с кокаином", – Гоголь. Гоголь упоминается дважды, и оба раза по-набоковски. Сначала московский памятник Гоголю, что как раз характерно для набоковского письма: почти во всех его городских пейзажах стоит какой-нибудь памятник, который своим несоответствием живой жизни привлекает внимание героя. "Гигантские канделябры по бокам гранитного Гоголя тихо жужжали «…»А когда мы проходили мимо, – с острого, с каменного носа отпала дождевая капля, в падении зацепила фонарный свет, сине зажглась и тут же потухла". Ср. в "Подвиге": "Мартын отметил, что у каменного льва Геракла отремонтированная часть хвоста все еще слишком светлая…" В конце своих записок Вадим Масленников сравнивает свое душевное состояние кокаиномана "с состоянием Гоголя, когда последний пытался писать вторую часть "Мертвых душ". Как Гоголь знал, что радостные силы его ранних писательских дней совершенно исчерпаны, и все-таки каждодневно возвращался к попыткам творчества, каждый раз убеждался в том, что оно ему недоступно, и все же (гонимый сознанием, что без этого радостного горения – жизнь теряет для него смысл) эти попытки, несмотря на причиняемое ими мучительство, не только не прекращал, а даже, напротив, их учащал, – так и он, Масленников, продолжает прибегать к кокаину…", – разве не слышится в этой блестящей, мастерски построенной фразе, обличающей не только нутряное знакомство с Гоголем, но и желание принизить его религиозную драму, голос не какого-то Агеева, похоронившего себя в Константинополе, а самого Набокова, поставившего все свое творчество под знаком автора «Шинели» и написавшего о нем единственную свою литературоведческую книгу?
6. Все поклонники Набокова знают, какое место занимает в его жизни и творчестве – спорт. Нет книги, где не шла бы речь о велосипеде, боксе, теннисе, футболе… В "Романе с кокаином" тема спорта подана гротескно в кошмарном сне Вадима Масленникова, произносящего перед аудиторией увечных и уродов красноречивую речь о пользе спорта и о пошлости обожания спортсменов и их здоровых ляжек…
Приемы
Эту игру в тематические переклички мы могли бы продолжить. Однако не только темы определяют беллетристическое произведение, но не в меньшей мере и их исполнение: приемы, стиль, язык.По крайней мере три структурных приема, использованных в "Романе с кокаином", носят безусловно набоковский характер:
1) Разрыв между Соней и Вадимом обозначен вставкой длинного, рассудочного письма Сони, занимающего целую главку: "Мне тяжко, мне горько подумать, и все же я знаю, что это мое последнее письмо к тебе…" Точно к такому же приему прибег Набоков под конец жизни в англоязычном романе "Look at the Harlequins!" для обозначения разрыва между Annette и Vadim'oм. Письмо Annette занимает главку, выделено курсивом и, что поразительно, начинается в тех же выражениях, что письмо Сони: "The step I have taken, Vadim, is not subject to discussion. You must accept my departure as a fail accompli".
2) Кульминационной точкой в "Романе с кокаином" следует признать двойной кошмар Вадима Масленникова, в котором он, весь пронизанный слабостью и страхом, дважды видит смерть матери, сначала от штыка стражника, приставленного к матери им самим, а затем через самоповешение. Как не вспомнить при чтении этого кошмара философию сна, набросанную Набоковым в романе "Приглашение на казнь". "Я давно свыкся, – говорит Цинциннат, – что называемое снами есть полудействительность, обещание действительности, ее преддверие и дуновение, то есть что они содержат в себе, в очень смутном, разбавленном состоянии, – больше истинной действительности, чем наша хваленая явь…"
Вадим видит смерть матери во сне, и только на последней странице книги мы узнаем, что мать его действительно умерла. Сон его был обещанием и преддверием действительности.
3) Почти всю четвертую часть "Романа с кокаином" занимает изложение мировоззрения Вадима Масленникова. Это «ужаснейшее» мировоззрение "состояло в том, что оскорбляло то светлое, нежное и чистое, которого, искренне и в спокойном состоянии, не оскорблял даже самый последний негодяй: человеческую душу". Не менее безнадежная философия героя изложена в "Отчаянии": глава VI (и последняя) развивает уверенность, что "небытие Божье доказывается просто", и хотя мысли Вадима как бы навеяны кокаином, а мысли Германа подсказаны душевным неравновесием, за этими сходными рассуждениями чувствуется страшный метафизический пафос отрицания, присущий Набокову.
4) Свой основной прием Набоков назвал в «Даре» "многопланность мышления": "Смотришь на человека и видишь его так хрустально-ясно, словно сам только что выдул его, а вместе с тем, нисколько ясности не нарушая, замечаешь побочную мелочь – как похожа тень телефонной трубки на огромного слегка поднятого муравья и (все это одновременно) загибается третья мысль – воспоминание о каком-нибудь солнечном вечере на русском полустанке…" Осязательность (хрустальная ясность), метафоричность (телефон, как муравей), психологизация через одновременное восприятие и через анамнезис – таковы своеобразные черты набоковского стиля во всех его произведениях. Но те же особенности в изобилии рассыпаны и в "Романе с кокаином". "Перелив многогранной мысли" влечет за собой многосоставные фразы с нагромождением причастий и деепричастий, с постоянным балансированием противостоящих или соседствующих восприятий ("с одной стороны… с другой", "не потому, а потому", "вместе с тем" и т п.). И Набоков, и Агеев (да и впрямь, Агеев ли?) владеют этими сложными периодами в совершенстве (см. выше виртуозную фразу о Гоголе). У обоих авторов (если только их двое) параграф в половину или в целую страницу составляет собою смысловую единицу, своего рода крохотную новеллу с завязкой, нарастанием и отчетливой развязкой в виде pointe.
Язык
От общестилистического анализа перейдем теперь к особенностям набоковского языка, к его семантическим полям и своеобразным тропам (в основном метафорам). И тут самый поверхностный взгляд, который силой интуиции не уступает подсчетам электронных машин, выявляет поразительное сходство между Набоковым и псевдо-Агеевым.1. Возьмем, к примеру, глагол "морщиться", употребляемый Набоковым и в прямом, и в метафорическом смысле (у него вообще предметы наделяются человеческими чертами и, обратно – человек уподобляется предмету). Начиная с "Машеньки", все персонажи Набокова только и делают, что морщатся.
В "Приглашении на казнь" (далее сокращаю: П. К.) уже морщится темнота, а в "Романе с кокаином" (далее сокращаю: Р. К.) морщатся не только люди, но морщится и дом, морщатся цветы (тот же анализ можно проделать и с глаголом "моргать", не менее повторяем у Набокова, чем у Агеева).
2. Набоков обращает пристальное внимание на тело, на его составные части: спину (лопатки), руки (локти, ладони), ноги (колени, ляжки, щиколотки, подошвы, особенно носки). То же и у Агеева. Всех перекличек здесь не привести, ограничимся первыми попавшимися примерами:
"…и тот, горбатясь, проворно отступил" (П. К.);
"…только спина его еще больше сгорбатилась" (Р. К.);
"…опираясь одними лопатками и ладонями" (П. К.);
"…пианист здорово работал локтями, лопатками и всей спиной" (Р. К.)…
3. Характерны для Набокова неожиданные метафорические "фруктовые оттенки", но то же и у Агеева:
"…абрикосовую луну перечеркнула туча" (П. К.);
"…видны были пузатые столбики балконной ограды, очерченные абрикосовыми отсветами" (Р. К.).
А теперь пойдите догадайтесь, у кого из двух авторов "персиковая ляжка", "мандариновый огонек папиросы", "сливочный оттенок на щеках!" У кого "красное, как апельсин королек, солнце", а у кого "расплющенными апельсинами просвечивало горевшее в вагоне электричество"?
4. Характерна для Набокова и его двойника Агеева фонетическая деформация с издевательской интонацией. В "Приглашении на казнь" директор тюрьмы говорит Цинциннату: "Будет, я тозе хоцу".
"В Романе с кокаином" (не того же автора?) сын за столом злобно передразнивает заботливую мать: «ффкюсне» произнес я с отвращающей гримасой" (это «ффкюсне» потом отзовется в страшном сне Вадима Масленникова).
5. Характерно для Набокова и Агеева (неразлучная пара) воспроизведение звуков голоса или шумов:
"– Бу, бу, бу, – гулко бормотала она" (П. К.).
"– Тук-тук, – стучал штемпель" ("Подвиг").
"– Тиштиштиштиш, – быстрым, сливающимся шепотом высвистывает Нелли" (Р.К.).
"…лихач… отрывисто припевал кротким бабьим голоском-пр…, пр…, пр…" (Р. К.).
Набоков и Агеев (водой не разлить) любят разнообразить выражения шумов, прибегая иной раз к неологизмам. Опять зададим загадку: у кого "начали тилибинить колокола", а у кого герой "заблабал с полным равнодушием"; у кого "стрекотание колес", а у кого "сухо застрекотала струя"?
6. Чутки Набоков и Агеев (и впрямь близнецы) к походке, к шагам – к их разнообразному звучанию, к спотыканию, то медленное, то быстрое движение ног и то и дело натыкается на препятствия…
7. Зеркальность – краеугольный камень всей поэтики Набокова. Мир существует не сам по себе, а всегда в отражениях, да и слово ценно своим отражением в других. Герой Набокова постоянно смотрится в зеркало, предметы видны чаще всего сквозь их искажающие отражения. Отсюда, помимо зеркал, изобилие гладких отсвечивающих поверхностей: мокрый асфальт, стекло, глянцевитость, лакированные или лоснящиеся предметы и т д… Ганин в "Машеньке", Герман в «Отчаянии» "смотрятся во все зеркала". В "Романе с кокаином" помимо блестящих и отражающих поверхностей развивается целая философия отражения. "Человек живет, – пишет якобы Агеев, – не событиями внешнего мира, а лишь отраженностью этих событий в его сознании".
8. Тоска. – Иллюзорность мира, опустошенность всех набоковских героев приводит всегда к приступам острой тоски: "…так не хотелось, такую тоску обещала та комната…" (Дар.); "в этой неподвижной, точно комнатной тишине, я увидел свою тоску" (Р.К.).
9. Улица, трамвай, поезд, пролетка, автомобиль, лифт. – Тоскующий герой Набокова не имеет ни родины, ни дома. Он всегда на ходу, шляется по улицам, которые и заменяют ему очаг, и если не на ногах, то на колесах. Бродит Мартын, бродят Франц, Масленников, Годунов-Чердынцев… У набоковского героя с улицей всегда интимный роман.
10. Мир Набоков видит в движении. Движение распространяется на предметы, на здания, на пейзаж. Изображается иллюзионистическая обратимость движения. Едущий как бы стоит, едет ему навстречу пейзаж. Или наоборот, внешнее движение (снег, дождь, ветер) как бы недвижно, а движется наблюдатель этого движения: "Отражения окон бежали бледными квадратами по горному скату" ("Подвиг"). "А навстречу уже мчалась вся улица, мокрые снежные канаты больно стегали по снегам…" (Р.К.).
Движение у Набокова ускоряется до фантастичности. Еще в 30-х годах критика отмечала в романах Сирина что-то похожее на Шагала (М. Цетлин, П. Бицилли). Человек, предметы у Набокова "летают": "…остренький старушечий подбородок летал вверх и вниз, морщины на лбу стали влажны" (Р.К.). "Слуги… резво разносили кушанья (иногда даже перепархивая с блюдом через стол)" (П.К.). "Я воздушно пролетал по столовой" (Р.К.).
11. Нет романа у Набокова без сцены бритья, тут сходятся и зеркальность, и чувство кожности, и тривиальность, доходящая до уродства (как правило, бритье сопровождается порезом): "Бреясь и порезавшись, продолжал скоблить по резаному месту, будто мне совсем не больно" (Р.К.), "…я стал сбривать ему бачки… я слегка его порезал, пена окрасилась кровью" (Отч.). "Макс постоянно умудрялся порезаться – даже безопасной бритвой – и сейчас у него на подбородке расплылось сквозь пену ярко-красное пятно" (К. об.).
12. Из стилистических особенностей выделяется двукратный повтор для усиления эмоционального эффекта: "Он… качал головой: трудно, трудно изловить счастье" ("Машенька"). "Она все возилась, возилась" (Отч.). "И кажется, так же как и все, в первый раз, в первый раз за всю мою жизнь" (Р.К.). "Ее лицо все менялось, менялось, куда-то плыло, плыло" (Р.К.).
13. Самое поверхностное чтение позволяет обнаружить ряд ключевых эпитетов и глаголов. К частям тела, к накожным подробностям, к движениям лица, к блестящим поверхностям, к геометрическим фигурам, к фруктовым оттенкам следует еще прибавить:
– эпитеты: рыжий, розовый, желтый, мутный, бархатный, шелковый, металлический, жаркий, вогнутый, изогнутый, тугой и т д.;
– глаголы: шелестеть, шаркать, крякать, дергать/дернуть, взмахивать и т д.
Вот еще наугад разительные совпадения в тех или иных речениях или отдельных сценах:
– движение пальцев: "Лужин посмотрел на свою руку, топыря и снова сдвигая пальцы" ("Защита Лужина", далее – З.Л.); "по-утиному растопыривая пальцы" (Р.К.); "топыря липкие пальцы" (КДВ);
– "по-рыбьи открытые рты" ("Подвиг"): "по-рыбьи опускал углы губ" (Р. К.); "к старческим рыбьим губам" (П.К.);
– "лицо у него было, от морского солнца, как ростбиф" ("Подвиг"); " с… пухлыми, цвета ветчины, губами" ("Паршивый народ");
– физиологические желудочные проявления: "переглотнул, зарябило под ложечкой" (Отч.); "сладко замирало в животе" (от душа) ("Машенька"): "в желудке лежала знакомая льдина" (Р.К.);
– "рано научившись сдерживать слезы и не показывать чувств" ("Подвиг"); "страдая уже тогда стыдливостью относительно высказывания своих душевных сторон" (Р.К); "мне, привыкшему свои чувства закрывать цинизмом" (Р.К);
– игра теней: "Лужин шагнул в свою комнату, там уже лежал огромный прямоугольник лунного света, и в этом свете его собственная тень" (З.Л.); "…растворив калитку и на черном снегу разливая зеленый четырехугольник с черным пятном моей тени посередине – я вошел во двор" (Р.К.);
– динамизация источника света: "солнце путалось в колесах автомобиля" ("Машенька"); "солнца, хоть и зацепившего за крышу, однако видимого целиком" (Р.К.);
– "мокро расползался в металлических небесах" (Р.К.); "упираясь в металлическое небо" (П.К.);
– "глядя на блестящие штанги" (КВД); "прижимала спину к никелированной штанге" (Р.К.);
– "живя в канареечно-желтом доме" (П.К.); "вытащила канареечного цвета ломбардную квитанцию" (Р.К.);
– геометрический образ восьмерки: "поливавшего из лейки темными восьмерками песок" (К. об.); "с двумя розовыми восьмерками по бокам носа" ("Весна в Фиалте"); "…керосиновой желтизной просвечивала восьмерка, составленная из двух кокетливо незамкнутых и несоприкасающихся кружков" (Р.К.); "к паровозу и вагонам и рельсам (из которых можно составлять огромные восьмерки" ("Подвиг");
– "…в кромешной тьме водил ладонью по стене, в отчаянии отыскивая штепсель" (КДВ); "Я начал было обглаживать ладонью обои, чтобы разыскать штепсель" (Р.К.);
– "Дальше, в небольшом сквере, трехлетний ребенок, весь в красном, шатко ступая шерстяными ножками… загреб снег и поднес его ко рту, за что сразу был схвачен и огрет" (З.Л.); "… через улицу перебежала девочка. На другой стороне тротуара мать видимо закаменела в страхе, но когда ребенок невредимо добежал до нас, то она больно схватила его за руку и тут же побила" (Р.К.);
– и в "Романе с кокаином", и в «Отчаянии» идет речь о закладывании брошки и т д. и т п.;.
– усиленная ритмичность речи: "красивым изгибом огладив косяк" – амфибрахий – (Р.К.); "в полукруг этих каменных глаз" – анапест – (Р.К.). В «Отчаянии» и в «Даре» переход на ритмическую, а иногда и чисто поэтическую речь постоянен;
– скрытые цитаты из поэтов: "мокрые черные доски" (Анненский), Р.К.; "политикан с лицом, как вымя" (Гумилев), "Лолита"; "ветер грубо его обыскал" (Маяковский), "Дар". И т. д., и т. д.
Приведенные сопоставления, в фабуле, темах, приемах, языке, устанавливают, как нам кажется, с достаточной убедительностью, тождество Агеева-Набокова. Какие же причины могли побудить писателя выдать вещь под неизвестным псевдонимом, а затем не раскрыть своего авторства?
В начале романа вскользь упоминается бестолковость критики, продолжающей выдавать "зарекомендованным писателям восторженные отзывы даже за такие слабые и безалаберные вещи, что будь они созданы кем-нибудь другим, безымянным (выделено нами. – Н. С.), то разве что в лучшем случае они могли бы рассчитывать на такаджиевскую тройку". Это замечание, психологически мало правдоподобное в устах 16-летнего гимназиста, гораздо более подходит к самому Набокову, не ладившему с эмигрантской критикой. "Совершенно уверенный в своей писательской силе", Набоков, хотя и имел высоких поклонников своего таланта (Ходасевич, Бицилли, Вейдле, Савельев), но почему-то не мирился с оговорками Г. Адамовича, враждебностью 3. Гиппиус, грубостями Г. Иванова. Не только в "Даре", но и в своих английских повестях Набоков не переставал сводить счеты с недолюбливавшими его критиками. Выдать роман под чужим именем, чтобы испытать или околпачить этим критиков, было вполне в духе и в нравах Набокова. Не случайно «агеевский» роман попал не в "Современные записки", печатавшие все произведения Набокова, а во «вражеский» журнал: в первом номере «Чисел» была непристойная выходка Георгия Иванова против Набокова. Но в каком-то смысле мистификация, затянувшаяся из-за прекращения "Чисел", слишком удалась: критика была посрамлена вся. Роман был встречен сочувственно «врагами» (Г. Адамович, Н. Оцуп и самый восторженный, Д. Мережковский, поставил Агеева выше «пустого» Набокова) и более чем тепло-хладно друзьями, в частности В. Ходасевичем, единственным писателем-современником, к которому Набоков относился с неизменным пиететом. Ходасевич подошел к роману снисходительно, как мастер к неопытному новичку. Объявить себя автором "Романа с кокаином" означало разоблачить предвзятость и недальновидность любимого писателя и тем самым укрепить своих заклятых врагов.
К новой, более скромной мистификации Набоков прибег позже, когда уже из Берлина переехал в Париж, но на этот раз в стихотворной форме: в «своем» журнале, "Современные записки", он тиснул два стихотворения за подписью "Василий Шишков". Г. Адамович попался на удочку, расхвалив стихи нового автора, хотя к Набокову-поэту относился всегда отрицательно.
Шло время. С романами "Приглашение на казнь" и «Дар» искусство Набокова взошло на новую ступень. Потом наступили грозные события, переезд в Америку: признаться в авторстве старой уже повести было недосуг, к тому же из-за темы это могло обернуться в пуританской стране и неприятностями. Еще худшими последствиями угрожало запоздалое признание, нарушение присяги в анкете при въезде говорить только правду. А дальше: американская всемирная слава. Не проще ли было оставить в забвении кокаинный роман, не оцененный в свое время лучшим критиком, как забыт был не совсем случайно и первый кокаинный рассказ?
Окончательное подтверждение наша гипотеза может получить в то не скорое время, когда набоковский архив будет всем доступен… А пока тем, кто не разделяет наше убеждение, остается только гадать, кто же мог быть автором прекрасного романа, ни в чем не уступающего мастерству Набокова 30-х годов…
Никита Струве