Страница:
Мама вернулась с подносом: всем салаты с омаром и, памятуя о безобразно-ракообразном происшествии на обеде у Хорганов в Кинсейле, в котором участвовала я, тигровые креветки и спасательная команда, мне салат с дыней.
Я посмотрела на часы. Райли понял намек.
– Мама, не томи, что ты хотела нам поведать? – Он произнес это так, что все за столом подняли головы. Он умеет сплачивать людей.
– Мне не надо. Не люблю омаров. – Бабушка отстранила тарелку еще до того, как ее успели перед ней поставить.
Мама слегка растерялась, потом вспомнила, почему мы все здесь собрались, и посмотрела на отца. Отец по-прежнему читал газету, не ведая, что омары уже ждут его. Тогда она села за стол и взволнованно заявила:
– О’кей, я скажу. Как вы все знаете, в июле у нас годовщина свадьбы – тридцать пять лет. – Она обвела нас взглядом, в котором читалось «как же быстро летит время». – И мы решили отпраздновать это событие, – глаза ее сияли, – обновив наши брачные обеты!
От волнения голос ее сорвался, и последние слова она выкрикнула на пронзительно-истерической ноте. Даже отец опустил газету, чтобы посмотреть на нее, затем обнаружил омаров, отложил газету и принялся за еду.
– Ого, – сказала я.
За последние два года многие мои друзья переженились. Похоже, это заразное поветрие – стоит одному вступить в брак, как все остальные немедленно объявляют о помолвке и вот, глядишь, уже чинно движутся к алтарю, как спесивые павы. Я видела разумных, современных женщин, превратившихся в абсолютных психопаток, жаждущих неукоснительного соблюдения ритуала и традиций – то есть как раз того, против чего они яростно боролись всю свою сознательную жизнь. Я и сама в дурацких неудобных платьях принимала участие в этих ритуалах, но то другое дело. А здесь речь идет о моей матери, так что все будет неизмеримо, катастрофически ужаснее.
– Филипп, милый, папа хочет, чтобы ты был шафером.
Филипп порозовел и стал как будто выше. Он молча кивнул – такая честь, что бедняга лишился дара речи.
– Райли, дорогой мой, ты готов проводить меня к алтарю?
Райли разулыбался.
– Всю жизнь мечтал тебя куда-нибудь спровадить.
Все засмеялись, включая и бабушку, которую радуют шуточки в адрес моей матери. Я нервно сглотнула, зная, что будет дальше. Мама оборотилась ко мне, но все, что я видела, была ее огромная улыбка во весь рот, которая вытеснила с лица глаза и нос и оставила только губы, проговорившие кошмарные слова:
– Солнышко, будешь подружкой невесты? И может быть, ты опять так уложишь волосы, тебе это очень идет.
– Она простудится, – сказала бабушка.
– Вчера она не простудилась.
– Но риск есть. Тебя это не смущает?
– Мы закажем ей носовые платочки из той же ткани, что и платье, просто на всякий случай.
– Не стоит, если это будет из такой же ткани, как твое первое свадебное платье.
Ну все, конец моей жизни.
Я посмотрела на часы.
– Как жалко, что ты так рано уходишь, нам нужно еще столько всего обсудить. Может быть, приедешь завтра, и мы подробно все обговорим? – оживленно, но безо всякой надежды спросила мама.
Вот так дилемма. Жизнь или семья. Одно хуже другого.
– Я не смогу, – ответила я, и воцарилось глубокое молчание. Силчестеры не отказываются от приглашения, это расценивается как грубость. Ты вынуждена бесконечно мотаться по вечеринкам и званым обедам, из кожи вон лезть, чтобы не пропустить ни единого приглашения, чуть ли не двойников себе нанимать, составлять сложные схемы и маршруты, дабы выполнить все обещания, которые дала ты сама или кто-то за тебя без твоего ведома.
– Но почему, дорогая? – Мама пыталась изобразить озабоченность, а в глазах ее я прочла «ты меня подводишь».
– Возможно, я смогу ненадолго заехать, но в двенадцать у меня встреча, и я не знаю, сколько она продлится.
– А с кем встреча? – поинтересовалась мама.
Ладно, рано или поздно все равно придется им сказать.
– Да с моей жизнью.
Я сказала об этом как о чем-то обыденном, надеясь, что они не уловят суть. И ждала, что они примутся задавать вопросы, мысленно подыскивая объяснения, что это вроде как присяжным тебя выбирают, по случайности, и что беспокоиться им не о чем, в моей жизни все прекрасно, просто замечательно.
– О-о! – выдохнула мама. – О господи, я поверить в это не могу! – Она посмотрела на остальных. – Вот уж сюрприз так сюрприз, правда? Ты нас так удивила. Боже мой, так удивила.
Первым делом я поглядела на Райли. Он смущенно уставился в тарелку, повертел вилку и задумчиво потыкал кусок хлеба. Затем на Филиппа – он немного покраснел. Бабушка отвернулась, словно в воздухе дурно пахло и виновата в этом моя мать. На отца я смотреть не могла.
– Вы знали.
Мама провела рукой по щеке.
– Разве же я знала?
– Все знали.
Она нервно пригладила волосы.
– Откуда вы узнали? – Да, я повысила голос, хотя Силчестеры себе такого не позволяют.
Никто не ответил.
– Райли?
Он наконец поднял голову и слегка улыбнулся.
– Мы должны были подписать бумаги, Люси, подтвердить, что мы не возражаем.
– Ах вот как! Так ты был в курсе?!
– Солнышко, Райли не виноват, это я его попросила. Нужны были минимум две подписи.
– Кто еще подписал? – Я гневно оглядела их. – Вы все, да?
– Потише, юная леди, – скривилась бабушка.
Мне страшно захотелось швырнуть мамины рогалики ей в физиономию или затолкать в глотку салат из омаров. Наверное, это было так очевидно, что Филипп призвал всех успокоиться.
Не знаю, чем кончился их разговор, потому что я уже мчалась прочь по саду – не бегом, Силчестеры не убегают, – но очень быстрым шагом, чтобы скорее оказаться от них как можно дальше. Конечно, выходя из-за стола, я промямлила какие-то извинения, дескать, мне пора, я опаздываю на встречу, а тогда уж вежливо откланялась. И только выйдя из дома и спустившись к гравиевой парковке, поняла, что забыла туфли на задней лужайке. Мне пришлось закусить губы, чтобы не завопить во все горло, пока я ковыляла до Себастиана, а там я изо всех сил нажала на газ и рванула к воротам. Себастиан радостно пыхтел, предчувствуя счастливое избавление, но очень быстро на нашем пути к свободе возникла преграда в виде закрытых ворот. Я опустила стекло и нажала кнопку домофона.
– Люси, – сказал Райли, – ну успокойся, не сердись.
– Выпусти меня.
– Она это сделала ради тебя.
– Не притворяйся, будто ты ни при чем.
– О’кей, мы это сделали для тебя.
– Зачем? У меня все отлично.
– Да, ты упорно это твердишь.
– Потому что я твердо в этом уверена. – Мне немного полегчало. – Открой ворота.
Глава пятая
Я посмотрела на часы. Райли понял намек.
– Мама, не томи, что ты хотела нам поведать? – Он произнес это так, что все за столом подняли головы. Он умеет сплачивать людей.
– Мне не надо. Не люблю омаров. – Бабушка отстранила тарелку еще до того, как ее успели перед ней поставить.
Мама слегка растерялась, потом вспомнила, почему мы все здесь собрались, и посмотрела на отца. Отец по-прежнему читал газету, не ведая, что омары уже ждут его. Тогда она села за стол и взволнованно заявила:
– О’кей, я скажу. Как вы все знаете, в июле у нас годовщина свадьбы – тридцать пять лет. – Она обвела нас взглядом, в котором читалось «как же быстро летит время». – И мы решили отпраздновать это событие, – глаза ее сияли, – обновив наши брачные обеты!
От волнения голос ее сорвался, и последние слова она выкрикнула на пронзительно-истерической ноте. Даже отец опустил газету, чтобы посмотреть на нее, затем обнаружил омаров, отложил газету и принялся за еду.
– Ого, – сказала я.
За последние два года многие мои друзья переженились. Похоже, это заразное поветрие – стоит одному вступить в брак, как все остальные немедленно объявляют о помолвке и вот, глядишь, уже чинно движутся к алтарю, как спесивые павы. Я видела разумных, современных женщин, превратившихся в абсолютных психопаток, жаждущих неукоснительного соблюдения ритуала и традиций – то есть как раз того, против чего они яростно боролись всю свою сознательную жизнь. Я и сама в дурацких неудобных платьях принимала участие в этих ритуалах, но то другое дело. А здесь речь идет о моей матери, так что все будет неизмеримо, катастрофически ужаснее.
– Филипп, милый, папа хочет, чтобы ты был шафером.
Филипп порозовел и стал как будто выше. Он молча кивнул – такая честь, что бедняга лишился дара речи.
– Райли, дорогой мой, ты готов проводить меня к алтарю?
Райли разулыбался.
– Всю жизнь мечтал тебя куда-нибудь спровадить.
Все засмеялись, включая и бабушку, которую радуют шуточки в адрес моей матери. Я нервно сглотнула, зная, что будет дальше. Мама оборотилась ко мне, но все, что я видела, была ее огромная улыбка во весь рот, которая вытеснила с лица глаза и нос и оставила только губы, проговорившие кошмарные слова:
– Солнышко, будешь подружкой невесты? И может быть, ты опять так уложишь волосы, тебе это очень идет.
– Она простудится, – сказала бабушка.
– Вчера она не простудилась.
– Но риск есть. Тебя это не смущает?
– Мы закажем ей носовые платочки из той же ткани, что и платье, просто на всякий случай.
– Не стоит, если это будет из такой же ткани, как твое первое свадебное платье.
Ну все, конец моей жизни.
Я посмотрела на часы.
– Как жалко, что ты так рано уходишь, нам нужно еще столько всего обсудить. Может быть, приедешь завтра, и мы подробно все обговорим? – оживленно, но безо всякой надежды спросила мама.
Вот так дилемма. Жизнь или семья. Одно хуже другого.
– Я не смогу, – ответила я, и воцарилось глубокое молчание. Силчестеры не отказываются от приглашения, это расценивается как грубость. Ты вынуждена бесконечно мотаться по вечеринкам и званым обедам, из кожи вон лезть, чтобы не пропустить ни единого приглашения, чуть ли не двойников себе нанимать, составлять сложные схемы и маршруты, дабы выполнить все обещания, которые дала ты сама или кто-то за тебя без твоего ведома.
– Но почему, дорогая? – Мама пыталась изобразить озабоченность, а в глазах ее я прочла «ты меня подводишь».
– Возможно, я смогу ненадолго заехать, но в двенадцать у меня встреча, и я не знаю, сколько она продлится.
– А с кем встреча? – поинтересовалась мама.
Ладно, рано или поздно все равно придется им сказать.
– Да с моей жизнью.
Я сказала об этом как о чем-то обыденном, надеясь, что они не уловят суть. И ждала, что они примутся задавать вопросы, мысленно подыскивая объяснения, что это вроде как присяжным тебя выбирают, по случайности, и что беспокоиться им не о чем, в моей жизни все прекрасно, просто замечательно.
– О-о! – выдохнула мама. – О господи, я поверить в это не могу! – Она посмотрела на остальных. – Вот уж сюрприз так сюрприз, правда? Ты нас так удивила. Боже мой, так удивила.
Первым делом я поглядела на Райли. Он смущенно уставился в тарелку, повертел вилку и задумчиво потыкал кусок хлеба. Затем на Филиппа – он немного покраснел. Бабушка отвернулась, словно в воздухе дурно пахло и виновата в этом моя мать. На отца я смотреть не могла.
– Вы знали.
Мама провела рукой по щеке.
– Разве же я знала?
– Все знали.
Она нервно пригладила волосы.
– Откуда вы узнали? – Да, я повысила голос, хотя Силчестеры себе такого не позволяют.
Никто не ответил.
– Райли?
Он наконец поднял голову и слегка улыбнулся.
– Мы должны были подписать бумаги, Люси, подтвердить, что мы не возражаем.
– Ах вот как! Так ты был в курсе?!
– Солнышко, Райли не виноват, это я его попросила. Нужны были минимум две подписи.
– Кто еще подписал? – Я гневно оглядела их. – Вы все, да?
– Потише, юная леди, – скривилась бабушка.
Мне страшно захотелось швырнуть мамины рогалики ей в физиономию или затолкать в глотку салат из омаров. Наверное, это было так очевидно, что Филипп призвал всех успокоиться.
Не знаю, чем кончился их разговор, потому что я уже мчалась прочь по саду – не бегом, Силчестеры не убегают, – но очень быстрым шагом, чтобы скорее оказаться от них как можно дальше. Конечно, выходя из-за стола, я промямлила какие-то извинения, дескать, мне пора, я опаздываю на встречу, а тогда уж вежливо откланялась. И только выйдя из дома и спустившись к гравиевой парковке, поняла, что забыла туфли на задней лужайке. Мне пришлось закусить губы, чтобы не завопить во все горло, пока я ковыляла до Себастиана, а там я изо всех сил нажала на газ и рванула к воротам. Себастиан радостно пыхтел, предчувствуя счастливое избавление, но очень быстро на нашем пути к свободе возникла преграда в виде закрытых ворот. Я опустила стекло и нажала кнопку домофона.
– Люси, – сказал Райли, – ну успокойся, не сердись.
– Выпусти меня.
– Она это сделала ради тебя.
– Не притворяйся, будто ты ни при чем.
– О’кей, мы это сделали для тебя.
– Зачем? У меня все отлично.
– Да, ты упорно это твердишь.
– Потому что я твердо в этом уверена. – Мне немного полегчало. – Открой ворота.
Глава пятая
Воскресенье. Оно угрожающе нависало надо мной, как здоровенная горилла над небоскребом в том фильме, и наконец сжало меня в губительных объятиях. Ночью мне снились разные сценарии моей встречи с жизнью. По одним все сошло гладко, по другим не очень, а в одном вообще были сплошь песни и танцы. Мы обсудили с Жизнью все мыслимые темы – в том странном, чудном ключе, в каком говорят во сне, когда, проснувшись, обнаруживаешь, что смысла в этом не было ни малейшего. И вот я проснулась, совершенно измученная. Снова покрепче закрыла глаза, настраиваясь на непристойный сон про шустрого бродягу в метро, но ничего не получилось. Жизнь беспрерывно врывалась, точнее, врывался к нам, как подозрительный родитель в комнату к распущенному подростку. Сон не шел, сознание уже включилось и заработало: в голове возникали умные фразы, находчивые ответы, остроумные возражения, проницательные догадки, варианты, как, никого не обидев, отказаться от встречи, а на их фоне – мысли о том, что же мне надеть. Я открыла глаза и села. Мистер Пэн потянулся и посмотрел на меня.
– Доброе утро, Хилари, – сказала я, и он замурлыкал.
Какой я хочу предстать перед своей жизнью? Разумной, очаровательной, вожделенной, элегантной женщиной с отменным чувством юмора и вкусом. Хочу, чтобы моя Жизнь знал, что я в полной мере обладаю этими качествами и у меня все великолепно. Я тщательно изучила свои наряды на окне. Раздвинула их во всю длину карниза. Оценила достоинства разных туфель на подоконнике. Затем выглянула в окно – понять, какая нынче погода. Нет, все это не подходит, придется лезть в гардероб. Я изогнулась и открыла дверцу, но не во всю ширь, потому что она уперлась в кровать. Не важно, я и так вижу вполне достаточно. Лампочка в гардеробе перегорела год назад, так что я дотянулась до фонарика на полочке и посветила себе. Выбрала брючный костюм. Плотно облегающий. Длинный черный пиджак, накладные плечи – привет вам, восьмидесятые. Черная блузка без воротника. Черные туфли – каблук восемь с половиной сантиметров. О чем это говорит? Мне – о Дженнифер Энистон на обложке журнала «Грация», а Жизни, надеюсь, скажет – будь проще, расслабься, видишь, приличный человек в приличном костюме. Полагаю, некоторым такой наряд говорит, что кто-то умер и я иду на похороны, но хотелось верить, что Жизнь не станет думать о смерти.
Когда я уходила, Мистер Пэн сидел в туфле с открытым носком и на высокой платформе, пристально вглядываясь в Джина Келли в матроске из «Увольнения в город». Я пообещала в ближайшие дни вывести его на прогулку.
Войдя в лифт, я услышала, как у соседки хлопнула входная дверь. Нажала кнопку, но поздно. Она успела просунуть кроссовку в закрывающиеся двери, и я попалась.
– Чуть не уехал. – Она улыбнулась.
Двери разошлись, и обнаружилась детская коляска. На плече у соседки висел туго набитый рюкзак. Все они втиснулись в кабину, и меня едва не вынесло обратно на площадку.
– Честное слово, у нас каждый день на сборы уходит все больше времени. – Она утерла вспотевший лоб.
Я неловко улыбнулась, удивляясь, что она со мной заговорила, – мы ни разу не разговаривали – и уставилась на панель, где загорались номера этажей.
– Он вам не мешал ночью?
Я посмотрела в коляску.
– Нет.
Она очень удивилась.
– Я полночи не спала, так он надрывался. Думала, весь дом перебудит, и все ждала, когда соседи примутся мне в дверь колотить. Бедняжка, у него зубки режутся и щечки прямо горят от диатеза.
Я опять заглянула в коляску. Ничего не сказала.
Она зевнула.
– Ну, хоть погода этим летом славная, а то хуже нет, чем сидеть с младенцем взаперти.
– Да-а, – подтвердила я, и двери наконец открылись. – Всего вам доброго. – Я поскорей вышла, пока она не успела сказать что-нибудь еще.
Наверное, можно было и пешком дойти до места, но я взяла такси, поскольку в метро в это время шустрого бродяги не будет, а полагаться на Себастиана после вчерашнего путешествия по горам неразумно. Кроме того, я плохо знала тот район и боялась заблудиться. Не хватало еще прийти на встречу со своей жизнью с мокрыми подмышками и натертыми ногами. Кошмарное офисное здание было видно за целую милю: высоченная бетонная коробка бурого цвета на сваях, со стальными рамами, явно построенная в шестидесятых годах, когда вошли в моду такие конструкции в стиле «лего». В воскресенье в здании было безлюдно, и на парковке стояла всего одна машина со спущенным колесом. Просто не смогла уехать. Будка охранника пустовала, шлагбаум был поднят. Всем плевать, пусть бы это сооружение оторвалось от земли и улетело на другую планету, никто не расстроится, такое оно уродливое и заброшенное. Внутри пахло сыростью и ванильным освежителем воздуха. Почти весь маленький вестибюль занимала стойка администратора, настолько высокая, что из-за нее виднелась лишь чья-то макушка – с пышными, зачесанными назад волосами, обильно политыми спреем. Подойдя ближе, я поняла, что пахнет вовсе не освежителем, а духами.
Дама за стойкой густо накладывала на ногти кроваво-красный лак, так густо, что получалась какая-то каша. Она смотрела сериал «Коломбо» по мини-телевизору.
«И вот еще что…» – сказал Коломбо.
– Нате вам, – усмехнулась дама. Она не посмотрела на меня, но знала, что я тут. – Он раскусил, кто это сделал, точно говорю.
Это была та самая Американ-Пай, с которой я общалась по телефону. Коломбо попросил у убийцы автограф для своей жены, и тогда она наконец повернулась ко мне:
– Итак, чем могу помочь?
– Я звонила вам на этой неделе, меня зовут Люси Силчестер, мне назначена встреча с Жизнью. – Я тоненько хихикнула.
– Как же, помню-помню. Люси Силчестер. Вы уже позвонили насчет чистки ковров?
– О… нет, еще нет.
– Ну, милая, больше мне добавить нечего, я вам и так расхвалила их как могла. – Она положила на стойку деловую визитку и пододвинула ко мне. Не знаю, припасла ли она ее лично для меня или ей так нравится эта фирма, что она вообще всюду ходит с пачкой их визиток, раздавая всем и каждому. – Вы обещаете, что теперь уж точно позвоните, правда?
Меня позабавила ее настойчивость, и я пообещала.
– Сейчас я сообщу ему, что вы пришли.
Она сняла трубку.
– К вам пришла Люси.
Я навострила уши, чтобы услышать его голос, но без толку.
– Да, ладненько, направляю ее к вам.
И потом уже мне:
– На лифте, на десятый этаж. Там направо, потом налево – и увидите его.
Я двинулась к лифту, но притормозила.
– Какой он?
– Ой, да не переживайте. Вы же не боитесь, правда?
– Нет, – я пренебрежительно махнула рукой, – чего мне бояться? – И снова тоненько хихикнула, так что всем в радиусе пяти миль вокруг стало ясно, что я, конечно, боюсь, и пошла к лифту.
У меня было десять этажей, чтобы настроиться и явиться во всем великолепии. Я пригладила волосы, расправила плечи, сексуально, но невинно сложила губки. Большой палец в карман, остальные наружу – отличный жест. Я выгляжу ровно так, как хотела. Тут двери открылись, и я увидела кресло с рваной кожаной обивкой, на нем растрепанный женский журнал без обложки и деревянную дверь в прозрачной стене, местами завешанной жалюзи. Войдя в эту дверь, я оказалась в комнате размером с футбольное поле, перед лабиринтом серых перегородок, отделявших друг от друга рабочие места. Крошечные столы, старые компьютеры, потертые стулья, фотографии детей, собак и кошек, пришпиленные над столами, личные коврики для мышек, ручки с пушистыми розовыми насадками, скринсейверы с отпускными фотками, поздравительные открытки, приятные безделушки и яркие кофейные кружки со смешными надписями, в которых нет ничего смешного. Все эти вещи призваны придать немного домашнего уюта убогим офисным клетушкам. У нас на работе все точно так же, и мне немедленно захотелось что-нибудь отксерить, чтобы убить время.
Я пошла по серому лабиринту, вертя головой туда-сюда, спрашивая себя, что же, черт подери, я надеюсь здесь углядеть, и всячески пытаясь сохранить невозмутимо-доброжелательный вид, хотя в глубине души была разочарована, что наша с Жизнью ответственная встреча произойдет в этой отстойной дыре. И вдруг я увидела его. Мою Жизнь. Он притиснулся к задрипанному столу и, низко склонясь над блокнотом, торопливо выводил какие-то каракули. Серый помятый костюм, серая рубашка и серый галстук с тройной спиралью. Черные с легкой проседью волосы взъерошены, на лице многодневная щетина. Он поднял голову, увидел меня, отложил ручку и встал, а потом вытер ладони о пиджак, и на нем остались влажные пятна. У него были черные круги под глазами, а сами глаза покраснели, он шмыгал носом и, похоже, не спал уже много лет подряд.
– Вы… э-э? – Я состроила легкую игривую улыбку.
– Да, – глухо откликнулся он. – А вы Люси, – он протянул мне руку, – привет.
Я устремилась к нему широким бодрым шагом, изображая, что безумно рада встрече. Схватила его руку и энергично ее встряхнула, улыбаясь шире некуда, надеясь понравиться ему, доказать ему, что у меня все прекрасно, все просто великолепно. Он ответил вяло, ладонь у него была липкая, и она быстро, как змея, выскользнула прочь.
– Ну вот, – сказала я с преувеличенным восторгом, – вот мы наконец и встретились.
Я села на покоцанный стул, сделала очень заинтересованное лицо и попыталась поймать его взгляд.
– Как поживаете?
Пожалуй, я слегка переусердствовала с восторженностью. Это место было слишком большим, пустым, безликим и унылым для подобного тона, но я уже не могла остановиться.
Он посмотрел на меня и сказал:
– И как я, по-вашему, поживаю?
Это было грубо. На самом деле грубо. Я оторопела и не знала, что сказать. Разве можно так разговаривать? А где вежливое притворство, попытка сделать вид, что мы нравимся друг другу, что мы оба счастливы быть здесь и непременно встретимся снова? Я невольно огляделась, надеясь, что никто нас не слышит.
– Тут никого нет, – обронил он, – по воскресеньям никто не работает. У каждого из них есть своя жизнь.
Я с трудом поборола желание нагрубить ему в ответ и вежливо поинтересовалась:
– А разве жизни других людей не работают в этом офисе?
– Нет. – Он смотрел на меня как на тупицу. – Я просто снял это помещение и не знаю, чем они тут занимаются. – Он кивнул на пустые клетушки.
И опять я растерялась и не понимала, как реагировать. Все шло не так, как следовало.
Он устало потер лицо.
– Я не хотел говорить грубости.
– Но сказали.
– Что ж, я сожалею. – В его словах не было ни грана искренности.
– Не похоже.
Молчание.
– Послушайте. – Он наклонился ко мне, и я, сама того не желая, отшатнулась. У него плохо пахло изо рта. Ужасно неловкая ситуация.
Он вздохнул и продолжил:
– Представьте, что у вас были друзья, всегда готовые поддержать и прийти на помощь. И вы всегда готовы были помочь им, но потом они стали делать это уже не так охотно, как раньше, и вы отчасти могли их понять, ведь у всех куча своих дел, но чем дальше, тем реже и реже они выручали вас, не обращая больше внимания на ваши убедительные просьбы. А затем вдруг однажды – пустота, никого нет. Хоп, и все. Вы пишете им письма, они не отвечают, вы снова пишете, они снова не отвечают, и наконец вы пишете им еще раз, а они даже не хотят сделать вид, что готовы повидаться, так они заняты своей работой, друзьями и машиной. Каково бы вам было?
– Слушайте, я понимаю, что вы на меня намекаете, но это же ерунда какая-то. – Я засмеялась. – Это просто нелепо, я бы никогда не поступила так с друзьями.
Он криво улыбнулся.
– Однако вы поступаете так со своей жизнью.
Я открыла рот, но не нашлась что сказать.
– Ладно, давайте начнем. – Он нажал на кнопку, чтобы включить компьютер.
Не сработало. Мы молча сидели в тишине, напряженные и скованные. Он снова нажал на кнопку, потом еще и еще, проверил розетку, выдернул из нее шнур, воткнул обратно.
– А вы проверьте…
– Я сам справлюсь, спасибо. Уберите руки, пожалуйста, убе…
– …проверьте вот это…
– …руки не надо туда…
– …вот это соединение здесь…
– Прошу вас, не встрева…
– Готово.
Я вернулась на свое место. Компьютер зажужжал.
Он потихоньку перевел дух.
– Благодарю вас.
Ничуть он не благодарен.
– Какого года этот ящик – восьмидесятого?
– Да, того же, что ваш пиджак, – ответил он, глядя в монитор.
– Детский сад, честное слово.
Я поплотнее запахнула пиджак. Скрестила руки на груди, положила ногу на ногу и отвернулась от него. Кошмар какой-то, в сто раз хуже, чем я себе и вообразить могла. Моя жизнь – мерзкий тип, хам и склочник.
– А вы себе как это представляли? – Он решил нарушить молчание.
– Никак я себе это не представляла, – раздраженно заявила я.
– Ну, что-то же вы об этом думали.
Я пожала плечами, потом вспомнила, что среди прочего представляла себе: мы с ним плывем на каноэ по живописной речке, он гребет, а я читаю сборник стихов, на мне широкополая шляпа и платье от Кавалли, которое я видела в журнале и которое мне не по карману – так же, как и журнал. Еще я представляла, как буду давать интервью о своей Жизни: волосы уложены феном, тщательный макияж, контактные линзы, ниспадающее складками платье, выгодное освещение. Возможно, даже ваза с лимонами и лаймами на столе. Я вздохнула и наконец посмотрела на него.
– Я думала, это будет похоже на сеанс у психотерапевта. Вы меня спросите про работу, про мою семью, счастлива ли я и всякое такое.
– Вы когда-нибудь ходили к психотерапевту?
– Нет.
Он пристально смотрел мне в лицо.
– Да. Один раз. Когда уволилась с работы. Я тогда еще бросила своего бойфренда и купила квартиру.
Он глядел на меня не мигая.
– Вас уволили. Ваш бойфренд ушел от вас, и вы снимаете студию.
Я слабо усмехнулась:
– Хотела вас проверить.
– Для пользы дела будет лучше, если вы не станете мне врать.
– Раз в конечном счете все сходится, то, значит, это и не вранье. Важен результат.
Он слегка повеселел, насколько в применении к нему можно говорить о веселье.
– Расскажите, как это у вас так получается.
– О’кей, если бы я сказала, что выиграла в лотерею, это была бы откровенная ложь, потому что у меня совсем нет денег, и мне пришлось бы жить как миллионерше, что было бы по меньшей мере сложно. Но когда я говорю, что уволилась, это не меняет сути, ведь я же правда там больше не работаю, и значит, мне не надо притворяться, что я туда хожу каждый день. А насчет того, что я купила новую квартиру, тоже не ложь, ведь живу я теперь в другом месте.
– Вы забыли кое о чем упомянуть.
– О чем?
– О бойфренде.
– Ну, это то же самое. – Как ни странно, это я проговорила с трудом, потому что знала, он ждет от меня этих слов. – Сказать, что… я его бросила, – это все равно что сказать… понимаете… совсем наоборот…
– Что он вас бросил.
– Ну да.
– Потому что…
– Потому что в итоге все одно.
– Потому что…
– Потому что мы расстались.
И тут у меня на глаза навернулись слезы. Гадство. Предательские, подлые слезы. Унизительно, не то слово. Не помню, когда я последний раз плакала из-за Блейка. Я настолько зациклена на нем, что не могу даже говорить об этом.
Бывают такие ситуации: кто-нибудь вдруг начинает выспрашивать, а все ли у тебя в порядке, нет, ну что же все-таки не так – а что-нибудь всегда не так, – и ты начинаешь беситься, и хочется сделать этому человеку физически больно. Именно так сейчас и было, он вынуждал меня произносить все эти слова, громко, вслух, пытался меня одурачить и заставить признаться в том, что, как он думал, я не хочу замечать. И было похоже, что это сработало, что мне жалко себя. Ту себя, какая я есть, по его мнению, на самом деле. Но я не такая. Я в порядке. В полном порядке.
Я небрежно смахнула слезы, пока они не хлынули рекой.
– Я не переживаю.
– О’кей.
– Абсолютно.
– О’кей, – он пожал плечами, – тогда расскажите мне о работе.
– Я очень люблю свою работу. Получаю от нее огромное удовольствие. Мне очень нравится работать с людьми, много общаться, нравится инновационный подход к делу. Я ощущаю, что делаю нечто полезное, помогаю людям, что мы взаимосвязаны и я могу повлиять на то, чтобы они сделали правильный выбор, и я рада, что они принимают верное решение при моем содействии. Разумеется, одно из главных достоинств…
– Простите, перебью вас. Вы бы не пояснили, что именно вы делаете?
– Да.
Он придвинулся к компьютеру и прочел:
– Вы переводите сопроводительные инструкции для вашей компании. Так?
– Так.
– И эта компания выпускает холодильники, газовые плиты, микроволновки и прочее.
– Да, это крупнейший в Европе производитель бытовой техники.
– О’кей, продолжайте.
– Спасибо. На чем я остановилась? Разумеется, одно из главных достоинств моей работы – это наш коллектив. У нас работают творческие, заинтересованные люди, они побуждают меня добиваться все больших успехов не только в деловой сфере, но и вообще в жизни.
– Доброе утро, Хилари, – сказала я, и он замурлыкал.
Какой я хочу предстать перед своей жизнью? Разумной, очаровательной, вожделенной, элегантной женщиной с отменным чувством юмора и вкусом. Хочу, чтобы моя Жизнь знал, что я в полной мере обладаю этими качествами и у меня все великолепно. Я тщательно изучила свои наряды на окне. Раздвинула их во всю длину карниза. Оценила достоинства разных туфель на подоконнике. Затем выглянула в окно – понять, какая нынче погода. Нет, все это не подходит, придется лезть в гардероб. Я изогнулась и открыла дверцу, но не во всю ширь, потому что она уперлась в кровать. Не важно, я и так вижу вполне достаточно. Лампочка в гардеробе перегорела год назад, так что я дотянулась до фонарика на полочке и посветила себе. Выбрала брючный костюм. Плотно облегающий. Длинный черный пиджак, накладные плечи – привет вам, восьмидесятые. Черная блузка без воротника. Черные туфли – каблук восемь с половиной сантиметров. О чем это говорит? Мне – о Дженнифер Энистон на обложке журнала «Грация», а Жизни, надеюсь, скажет – будь проще, расслабься, видишь, приличный человек в приличном костюме. Полагаю, некоторым такой наряд говорит, что кто-то умер и я иду на похороны, но хотелось верить, что Жизнь не станет думать о смерти.
Когда я уходила, Мистер Пэн сидел в туфле с открытым носком и на высокой платформе, пристально вглядываясь в Джина Келли в матроске из «Увольнения в город». Я пообещала в ближайшие дни вывести его на прогулку.
Войдя в лифт, я услышала, как у соседки хлопнула входная дверь. Нажала кнопку, но поздно. Она успела просунуть кроссовку в закрывающиеся двери, и я попалась.
– Чуть не уехал. – Она улыбнулась.
Двери разошлись, и обнаружилась детская коляска. На плече у соседки висел туго набитый рюкзак. Все они втиснулись в кабину, и меня едва не вынесло обратно на площадку.
– Честное слово, у нас каждый день на сборы уходит все больше времени. – Она утерла вспотевший лоб.
Я неловко улыбнулась, удивляясь, что она со мной заговорила, – мы ни разу не разговаривали – и уставилась на панель, где загорались номера этажей.
– Он вам не мешал ночью?
Я посмотрела в коляску.
– Нет.
Она очень удивилась.
– Я полночи не спала, так он надрывался. Думала, весь дом перебудит, и все ждала, когда соседи примутся мне в дверь колотить. Бедняжка, у него зубки режутся и щечки прямо горят от диатеза.
Я опять заглянула в коляску. Ничего не сказала.
Она зевнула.
– Ну, хоть погода этим летом славная, а то хуже нет, чем сидеть с младенцем взаперти.
– Да-а, – подтвердила я, и двери наконец открылись. – Всего вам доброго. – Я поскорей вышла, пока она не успела сказать что-нибудь еще.
Наверное, можно было и пешком дойти до места, но я взяла такси, поскольку в метро в это время шустрого бродяги не будет, а полагаться на Себастиана после вчерашнего путешествия по горам неразумно. Кроме того, я плохо знала тот район и боялась заблудиться. Не хватало еще прийти на встречу со своей жизнью с мокрыми подмышками и натертыми ногами. Кошмарное офисное здание было видно за целую милю: высоченная бетонная коробка бурого цвета на сваях, со стальными рамами, явно построенная в шестидесятых годах, когда вошли в моду такие конструкции в стиле «лего». В воскресенье в здании было безлюдно, и на парковке стояла всего одна машина со спущенным колесом. Просто не смогла уехать. Будка охранника пустовала, шлагбаум был поднят. Всем плевать, пусть бы это сооружение оторвалось от земли и улетело на другую планету, никто не расстроится, такое оно уродливое и заброшенное. Внутри пахло сыростью и ванильным освежителем воздуха. Почти весь маленький вестибюль занимала стойка администратора, настолько высокая, что из-за нее виднелась лишь чья-то макушка – с пышными, зачесанными назад волосами, обильно политыми спреем. Подойдя ближе, я поняла, что пахнет вовсе не освежителем, а духами.
Дама за стойкой густо накладывала на ногти кроваво-красный лак, так густо, что получалась какая-то каша. Она смотрела сериал «Коломбо» по мини-телевизору.
«И вот еще что…» – сказал Коломбо.
– Нате вам, – усмехнулась дама. Она не посмотрела на меня, но знала, что я тут. – Он раскусил, кто это сделал, точно говорю.
Это была та самая Американ-Пай, с которой я общалась по телефону. Коломбо попросил у убийцы автограф для своей жены, и тогда она наконец повернулась ко мне:
– Итак, чем могу помочь?
– Я звонила вам на этой неделе, меня зовут Люси Силчестер, мне назначена встреча с Жизнью. – Я тоненько хихикнула.
– Как же, помню-помню. Люси Силчестер. Вы уже позвонили насчет чистки ковров?
– О… нет, еще нет.
– Ну, милая, больше мне добавить нечего, я вам и так расхвалила их как могла. – Она положила на стойку деловую визитку и пододвинула ко мне. Не знаю, припасла ли она ее лично для меня или ей так нравится эта фирма, что она вообще всюду ходит с пачкой их визиток, раздавая всем и каждому. – Вы обещаете, что теперь уж точно позвоните, правда?
Меня позабавила ее настойчивость, и я пообещала.
– Сейчас я сообщу ему, что вы пришли.
Она сняла трубку.
– К вам пришла Люси.
Я навострила уши, чтобы услышать его голос, но без толку.
– Да, ладненько, направляю ее к вам.
И потом уже мне:
– На лифте, на десятый этаж. Там направо, потом налево – и увидите его.
Я двинулась к лифту, но притормозила.
– Какой он?
– Ой, да не переживайте. Вы же не боитесь, правда?
– Нет, – я пренебрежительно махнула рукой, – чего мне бояться? – И снова тоненько хихикнула, так что всем в радиусе пяти миль вокруг стало ясно, что я, конечно, боюсь, и пошла к лифту.
У меня было десять этажей, чтобы настроиться и явиться во всем великолепии. Я пригладила волосы, расправила плечи, сексуально, но невинно сложила губки. Большой палец в карман, остальные наружу – отличный жест. Я выгляжу ровно так, как хотела. Тут двери открылись, и я увидела кресло с рваной кожаной обивкой, на нем растрепанный женский журнал без обложки и деревянную дверь в прозрачной стене, местами завешанной жалюзи. Войдя в эту дверь, я оказалась в комнате размером с футбольное поле, перед лабиринтом серых перегородок, отделявших друг от друга рабочие места. Крошечные столы, старые компьютеры, потертые стулья, фотографии детей, собак и кошек, пришпиленные над столами, личные коврики для мышек, ручки с пушистыми розовыми насадками, скринсейверы с отпускными фотками, поздравительные открытки, приятные безделушки и яркие кофейные кружки со смешными надписями, в которых нет ничего смешного. Все эти вещи призваны придать немного домашнего уюта убогим офисным клетушкам. У нас на работе все точно так же, и мне немедленно захотелось что-нибудь отксерить, чтобы убить время.
Я пошла по серому лабиринту, вертя головой туда-сюда, спрашивая себя, что же, черт подери, я надеюсь здесь углядеть, и всячески пытаясь сохранить невозмутимо-доброжелательный вид, хотя в глубине души была разочарована, что наша с Жизнью ответственная встреча произойдет в этой отстойной дыре. И вдруг я увидела его. Мою Жизнь. Он притиснулся к задрипанному столу и, низко склонясь над блокнотом, торопливо выводил какие-то каракули. Серый помятый костюм, серая рубашка и серый галстук с тройной спиралью. Черные с легкой проседью волосы взъерошены, на лице многодневная щетина. Он поднял голову, увидел меня, отложил ручку и встал, а потом вытер ладони о пиджак, и на нем остались влажные пятна. У него были черные круги под глазами, а сами глаза покраснели, он шмыгал носом и, похоже, не спал уже много лет подряд.
– Вы… э-э? – Я состроила легкую игривую улыбку.
– Да, – глухо откликнулся он. – А вы Люси, – он протянул мне руку, – привет.
Я устремилась к нему широким бодрым шагом, изображая, что безумно рада встрече. Схватила его руку и энергично ее встряхнула, улыбаясь шире некуда, надеясь понравиться ему, доказать ему, что у меня все прекрасно, все просто великолепно. Он ответил вяло, ладонь у него была липкая, и она быстро, как змея, выскользнула прочь.
– Ну вот, – сказала я с преувеличенным восторгом, – вот мы наконец и встретились.
Я села на покоцанный стул, сделала очень заинтересованное лицо и попыталась поймать его взгляд.
– Как поживаете?
Пожалуй, я слегка переусердствовала с восторженностью. Это место было слишком большим, пустым, безликим и унылым для подобного тона, но я уже не могла остановиться.
Он посмотрел на меня и сказал:
– И как я, по-вашему, поживаю?
Это было грубо. На самом деле грубо. Я оторопела и не знала, что сказать. Разве можно так разговаривать? А где вежливое притворство, попытка сделать вид, что мы нравимся друг другу, что мы оба счастливы быть здесь и непременно встретимся снова? Я невольно огляделась, надеясь, что никто нас не слышит.
– Тут никого нет, – обронил он, – по воскресеньям никто не работает. У каждого из них есть своя жизнь.
Я с трудом поборола желание нагрубить ему в ответ и вежливо поинтересовалась:
– А разве жизни других людей не работают в этом офисе?
– Нет. – Он смотрел на меня как на тупицу. – Я просто снял это помещение и не знаю, чем они тут занимаются. – Он кивнул на пустые клетушки.
И опять я растерялась и не понимала, как реагировать. Все шло не так, как следовало.
Он устало потер лицо.
– Я не хотел говорить грубости.
– Но сказали.
– Что ж, я сожалею. – В его словах не было ни грана искренности.
– Не похоже.
Молчание.
– Послушайте. – Он наклонился ко мне, и я, сама того не желая, отшатнулась. У него плохо пахло изо рта. Ужасно неловкая ситуация.
Он вздохнул и продолжил:
– Представьте, что у вас были друзья, всегда готовые поддержать и прийти на помощь. И вы всегда готовы были помочь им, но потом они стали делать это уже не так охотно, как раньше, и вы отчасти могли их понять, ведь у всех куча своих дел, но чем дальше, тем реже и реже они выручали вас, не обращая больше внимания на ваши убедительные просьбы. А затем вдруг однажды – пустота, никого нет. Хоп, и все. Вы пишете им письма, они не отвечают, вы снова пишете, они снова не отвечают, и наконец вы пишете им еще раз, а они даже не хотят сделать вид, что готовы повидаться, так они заняты своей работой, друзьями и машиной. Каково бы вам было?
– Слушайте, я понимаю, что вы на меня намекаете, но это же ерунда какая-то. – Я засмеялась. – Это просто нелепо, я бы никогда не поступила так с друзьями.
Он криво улыбнулся.
– Однако вы поступаете так со своей жизнью.
Я открыла рот, но не нашлась что сказать.
– Ладно, давайте начнем. – Он нажал на кнопку, чтобы включить компьютер.
Не сработало. Мы молча сидели в тишине, напряженные и скованные. Он снова нажал на кнопку, потом еще и еще, проверил розетку, выдернул из нее шнур, воткнул обратно.
– А вы проверьте…
– Я сам справлюсь, спасибо. Уберите руки, пожалуйста, убе…
– …проверьте вот это…
– …руки не надо туда…
– …вот это соединение здесь…
– Прошу вас, не встрева…
– Готово.
Я вернулась на свое место. Компьютер зажужжал.
Он потихоньку перевел дух.
– Благодарю вас.
Ничуть он не благодарен.
– Какого года этот ящик – восьмидесятого?
– Да, того же, что ваш пиджак, – ответил он, глядя в монитор.
– Детский сад, честное слово.
Я поплотнее запахнула пиджак. Скрестила руки на груди, положила ногу на ногу и отвернулась от него. Кошмар какой-то, в сто раз хуже, чем я себе и вообразить могла. Моя жизнь – мерзкий тип, хам и склочник.
– А вы себе как это представляли? – Он решил нарушить молчание.
– Никак я себе это не представляла, – раздраженно заявила я.
– Ну, что-то же вы об этом думали.
Я пожала плечами, потом вспомнила, что среди прочего представляла себе: мы с ним плывем на каноэ по живописной речке, он гребет, а я читаю сборник стихов, на мне широкополая шляпа и платье от Кавалли, которое я видела в журнале и которое мне не по карману – так же, как и журнал. Еще я представляла, как буду давать интервью о своей Жизни: волосы уложены феном, тщательный макияж, контактные линзы, ниспадающее складками платье, выгодное освещение. Возможно, даже ваза с лимонами и лаймами на столе. Я вздохнула и наконец посмотрела на него.
– Я думала, это будет похоже на сеанс у психотерапевта. Вы меня спросите про работу, про мою семью, счастлива ли я и всякое такое.
– Вы когда-нибудь ходили к психотерапевту?
– Нет.
Он пристально смотрел мне в лицо.
– Да. Один раз. Когда уволилась с работы. Я тогда еще бросила своего бойфренда и купила квартиру.
Он глядел на меня не мигая.
– Вас уволили. Ваш бойфренд ушел от вас, и вы снимаете студию.
Я слабо усмехнулась:
– Хотела вас проверить.
– Для пользы дела будет лучше, если вы не станете мне врать.
– Раз в конечном счете все сходится, то, значит, это и не вранье. Важен результат.
Он слегка повеселел, насколько в применении к нему можно говорить о веселье.
– Расскажите, как это у вас так получается.
– О’кей, если бы я сказала, что выиграла в лотерею, это была бы откровенная ложь, потому что у меня совсем нет денег, и мне пришлось бы жить как миллионерше, что было бы по меньшей мере сложно. Но когда я говорю, что уволилась, это не меняет сути, ведь я же правда там больше не работаю, и значит, мне не надо притворяться, что я туда хожу каждый день. А насчет того, что я купила новую квартиру, тоже не ложь, ведь живу я теперь в другом месте.
– Вы забыли кое о чем упомянуть.
– О чем?
– О бойфренде.
– Ну, это то же самое. – Как ни странно, это я проговорила с трудом, потому что знала, он ждет от меня этих слов. – Сказать, что… я его бросила, – это все равно что сказать… понимаете… совсем наоборот…
– Что он вас бросил.
– Ну да.
– Потому что…
– Потому что в итоге все одно.
– Потому что…
– Потому что мы расстались.
И тут у меня на глаза навернулись слезы. Гадство. Предательские, подлые слезы. Унизительно, не то слово. Не помню, когда я последний раз плакала из-за Блейка. Я настолько зациклена на нем, что не могу даже говорить об этом.
Бывают такие ситуации: кто-нибудь вдруг начинает выспрашивать, а все ли у тебя в порядке, нет, ну что же все-таки не так – а что-нибудь всегда не так, – и ты начинаешь беситься, и хочется сделать этому человеку физически больно. Именно так сейчас и было, он вынуждал меня произносить все эти слова, громко, вслух, пытался меня одурачить и заставить признаться в том, что, как он думал, я не хочу замечать. И было похоже, что это сработало, что мне жалко себя. Ту себя, какая я есть, по его мнению, на самом деле. Но я не такая. Я в порядке. В полном порядке.
Я небрежно смахнула слезы, пока они не хлынули рекой.
– Я не переживаю.
– О’кей.
– Абсолютно.
– О’кей, – он пожал плечами, – тогда расскажите мне о работе.
– Я очень люблю свою работу. Получаю от нее огромное удовольствие. Мне очень нравится работать с людьми, много общаться, нравится инновационный подход к делу. Я ощущаю, что делаю нечто полезное, помогаю людям, что мы взаимосвязаны и я могу повлиять на то, чтобы они сделали правильный выбор, и я рада, что они принимают верное решение при моем содействии. Разумеется, одно из главных достоинств…
– Простите, перебью вас. Вы бы не пояснили, что именно вы делаете?
– Да.
Он придвинулся к компьютеру и прочел:
– Вы переводите сопроводительные инструкции для вашей компании. Так?
– Так.
– И эта компания выпускает холодильники, газовые плиты, микроволновки и прочее.
– Да, это крупнейший в Европе производитель бытовой техники.
– О’кей, продолжайте.
– Спасибо. На чем я остановилась? Разумеется, одно из главных достоинств моей работы – это наш коллектив. У нас работают творческие, заинтересованные люди, они побуждают меня добиваться все больших успехов не только в деловой сфере, но и вообще в жизни.