Страница:
Сесилия Ахерн
Время моей Жизни
Раньше ты была на многое горазда. Утеряла ты свою гораздость.
Безумный Шляпник – Алисе в фильме «Алиса в Стране чудес» (2010)
Глава первая
Уважаемая Люси Силчестер.Дальше я читать не стала. Какой смысл, я и так сразу могла сказать, от кого это. Вернувшись с работы домой, в свою съемную квартирку-студию, я увидела на полу конверт ровно на полпути от входной двери к кухне, как раз там, где оставила след рождественская елка – она дала крен на правый бок и приземлилась тут два года назад, подпалив при посадке ковролин.
Встреча назначена на понедельник 30 мая 2011 г.
Это заурядное фабричное изделие мой мелочно-бережливый домовладелец выбрал за дешевизну, и похоже, на нем потопталось не меньше народу, чем на тестикулах мозаичного быка в миланской галерее Виктора-Эммануила II. Как уверяет легенда, покрутишься на них на одной ножке, загадаешь желание – оно и сбудется.
Почти такой же ковролин у нас в офисе. Но там он вполне уместен, ибо босиком по нему никто не ходит, а топчут его хорошо обутые ноги, степенно передвигаясь от рабочего места к ксероксу, от ксерокса к кофемашине, от кофемашины к аварийному выходу на служебную лестницу, где можно покурить исподтишка: представьте, это единственное место, где не срабатывает пожарная сигнализация. Я всегда участвовала в поисках убежища для курильщиков, и всякий раз, как враг засекал нас, мы искали новое. Нынешнее наше пристанище обнаружить несложно – на полу лежат груды окурков. Жадные губы в нервическом, горестном порыве втянули невесомые сигаретные души в легкие. Там они теперь и витают, меж тем как земные их останки раздавлены и отвергнуты. Место это, подобно всякому святилищу, где курят фимиам, почитаемо более, чем любое другое в нашем здании. Более, чем кофемашина, чем дверь на улицу в шесть вечера, и много более, чем стул у стола Эдны Ларсон – нашей начальницы, которая пожирает благие намерения, как неисправный автомат, что заглатывает монеты, но отказывается выплюнуть взамен плитку шоколада.
Письмо лежало на прожженном месте. Кремовый плотный конверт, где крупными четкими буквами напечатано мое имя, а сбоку золотое тиснение – три соединенные вместе спирали.
Тройная спираль жизни. Кельтский символ непрерывности цикла: жизнь – смерть – новая жизнь. Я уже получила два таких письма и успела посмотреть в Интернете, что кроется за этой символикой. На оба приглашения я не откликнулась. И не позвонила по указанному номеру, чтобы отклонить или перенести встречу. Я проигнорировала их, положила под сукно – точнее, под то, что осталось от сукна после падения елки, – и забыла о них. Нет, на самом деле не забыла. Невозможно забыть, что ты сделал, если знаешь, что делать этого не следовало. Мысли о содеянном слоняются у тебя в голове, как вор, присматривающий место будущего преступления. Крадутся, как тени, и шарахаются прочь, едва ты захочешь дать им отпор. Мелькают в толпе, притворяясь знакомыми лицами и тут же исчезая. Их так же невозможно обнаружить, как противного паренька из детской книжки-игрушки «Где Уолли?», спрятанного на картинках среди кучи других персонажей. Надежно укрывшись в глубинах сознания, дурные поступки всегда готовы напомнить о себе.
Месяц прошел с тех пор, как я проигнорировала второе письмо, и вот очередное послание с приглашением на встречу, и ни слова упрека, почему я уже дважды не пришла. Так же поступает моя мама – вежливо не желает замечать мои недостатки. И в итоге я оказываюсь еще хуже, чем есть.
Держа послание за край, я разглядывала его, все больше клоня голову, – конверт неудержимо обвисал. Кот на него написал, как и на прошлое письмо. Смешно, в самом деле. Но я кота не винила. Жить в центре города и держать животное в многоэтажном доме, где это запрещено, да еще уходить на целый день на работу – значит лишить его всякого шанса вольготно отправлять естественные надобности. Пытаясь избавиться от чувства вины, я развесила по всей студии фотографии в рамках: трава, море, почтовые ящики, холмы, дороги, парк, другие коты и Джин Келли[1]. Ясно, что звезду «Поющих под дождем» я повесила уже для себя, но все прочее – в надежде, что у кота исчезнут ненужные устремления вовне: дышать свежим воздухом, завести друзей и любовные интрижки. Исполнять песни и пляски.
Поскольку меня не бывало дома с восьми утра до восьми вечера пять дней в неделю, а иногда меня не бывало там сутками, я приучила кота «очищать организм», как выразился кошачий наставник, в лоток. Короче сказать, кот привык писать на бумагу, и письмо на полу повергло его в замешательство. Теперь он смущенно бродил из угла в угол. Знал, что не прав.
Ненавижу котов, но этого – люблю. Я назвала его Мистер Пэн в честь знаменитого Питера, мальчика, умеющего летать. Мой Мистер Пэн мало похож на мальчика, который никогда не повзрослеет, да к тому же, в отличие от прототипа, он, как ни странно, явно не научится летать. Однако между ними, несомненно, есть известное сходство.
Я нашла его как-то вечером в переулке рядом с домом, возле мусорного бака. Звуки, которые он издавал, говорили о том, что ему плохо. Впрочем, возможно, это мне было плохо. А уж что я делала вечером в том переулке под проливным дождем – мое личное дело. В бежевом плаще, да, в бежевом плаще и после изрядного количества выпитой текилы, в глубоком трауре по утраченному бойфренду, я попыталась вести себя точно так, как Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани»: взывала горячо и страстно «Кис-кис!», чисто, трепетно и безнадежно.
Потом выяснилось, что моему найденышу две недели от роду и он гермафродит. И мать его, и ее хозяин, или оба они от него отказались. Ветеринар сообщил мне, что в котенке более выражено мужское начало, но, несмотря на это, давая младенцу имя, я нервничала, словно на мне лежала ответственность: какого пола будет это создание.
Я вспомнила о своем разбитом сердце. О том, что прежний начальник, убежденный, что я беременна, не утвердил мое назначение на следующую должность. Хотя все дело было в том, что я отравилась в выходные, на ежегодном банкете в отеле «Тюдор», где принято есть кабанятину, – знал ли он, что у меня потом целый месяц кишки сводило? И меня тошнило. Вспомнила, как поздним вечером меня облапал в метро уличный бродяга. А на работе, когда я в кои-то веки настояла на своем мнении, коллеги-мужчины сказали, что я стерва. Вот я и решила, что моему котенку все же лучше быть котом, а не кошкой. Жить будет проще. Думаю, впрочем, это было неверное решение. Потому что, когда я изредка называю кота Самантой или Элизой, животное вскидывает голову и глядит на меня с явной благодарностью, а потом устраивается, точно в гнезде, в одной из моих туфель и с тоской смотрит на ее высокий каблук, как на символ всего того прекрасного, чего оно лишено.
Но я отвлеклась. Вернемся к письму.
На сей раз мне придется принять приглашение. Это уже неизбежно. Игнорировать отправительницу и дальше просто невозможно. Я не хочу, чтобы она обиделась.
Держа листок за край, я снова прочитала послание.
Уважаемая Люси Силчестер.Жизнь. Ну да, разумеется.
Встреча назначена на понедельник 30 мая 2011 г.
С искренним уважением
Жизнь.
Моя жизнь хочет со мной встретиться. Последнее время ей приходилось нелегко, я уделяла ей мало внимания. Я отводила глаза в сторону, например, в сторону своих друзей: интересовалась их проблемами. Или проблемами на работе. Или своим авто, пребывающим в поистине бедственном состоянии. Все, словом, в таком роде. Я напрочь, абсолютно забросила свою жизнь. И теперь она пишет, взывая ко мне, и сделать в этом случае можно только одно. Пойти и встретиться с ней лицом к лицу.
Глава вторая
Прежде я уже слышала, что подобные вещи случаются, а потому не особенно драматизировала ситуацию. Я вообще не из тех, кто склонен впадать в нервическую восторженность или ажитацию. И удивить меня не слишком просто. Думаю, это оттого, что я верю – произойти может что угодно. Из чего как будто бы следует, что я доверчива, но нет, отнюдь. Правильнее сказать так: я лишь принимаю то, что есть. Все, что есть. И потому, хоть мне и было странно, что моя жизнь пишет мне письма, ничего поразительного я в этом не находила. Скорее нечто обременительное. Я знала, что в ближайшем будущем потребуется уделить ей толику внимания, а именно это мне было трудно – в противном случае она бы и не писала.
Я сбила ножом лед с дверцы морозильника и извлекла оттуда упаковку картофельной запеканки с мясом. Ожидая, когда микроволновка скажет «пинг», я съела тост. Потом йогурт. Потом слизнула то, что осталось на крышке от йогурта. Потом я решила, что письмо – это повод открыть бутылку «Пино Гриджо» за 3.99 евро. Я сбила остатки льда с дверцы морозилки, а Мистер Пэн побежал прятаться в розовые резиновые сапоги с сердечками – грязные сапоги, испачканные на музыкальном фестивале еще три года назад. Бутылка, которую я извлекла из морозилки, покоилась там давненько, поскольку я о ней совсем забыла, и алкоголь превратился в глыбу льда. На место этой бутылки я положила новую. О ней я уж не забуду. Не должна. Ведь это последняя из «винно-запасного погреба», что под коробкой из-под печенья. И кстати, о печенье. Я ведь, пока ждала пинг-сигнала, съела еще и два двойных шоколадных печенья. А потом микроволновка пингнула. Я вывалила густое, неаппетитное, холодное в глубине своей месиво на тарелку: ждать еще полминуты не было сил. Не присев, устроилась у стойки и принялась объедать запеканку с краев, где она была погорячее.
А раньше я готовила. Почти каждый вечер. Или готовил мой бойфренд. Мы любили это занятие. Жили мы в огромном помещении бывшей хлебопекарни с решетчатыми – от пола до потолка – окнами и голыми краснокирпичными стенами. Кухня переходила в столовую. Получилось большое удобное пространство, и здесь часто собирались наши друзья. Блейку нравилось готовить, нравилось развлекаться, он любил, когда к нам приходили друзья, а порой и родственники. Его радовало, что все эти десять – пятнадцать человек смеются, болтают, едят и спорят. Запахи, пар над кастрюлями, восторженные охи-ахи едоков. Стоя посреди кухни, он безупречно, мастерски рассказывал очередную байку, одновременно нарезал лук и добавлял красного вина в говядину по-бургундски или фламбировал десерт «Аляска»[2]. Он никогда ничего не отмерял, делал все на глазок. Обладал врожденным вкусом. Во всем. Писал книги о кулинарии и путешествиях, потому что любил хорошую еду и дальние странствия. Он был рисковый и отважный. Мы никогда не сидели дома на выходных, карабкались то на одну гору, то на другую, а летом ездили в такие страны, о которых я раньше и не слыхала. Дважды мы прыгали с парашютом и трижды на банджи. Он был идеален.
И он умер.
Шучу, шучу, он в полном порядке. Жив-здоров. Я знаю, это злая шутка, но мне смешно. Нет, он не умер, он жив и по-прежнему идеален.
Но я от него ушла.
Теперь у него свое телешоу. Он заключил контракт, еще когда мы были вместе. На канале путешествий, который мы вечно с ним смотрели, и сейчас я время от времени включаю телевизор и гляжу, как он идет по Великой Китайской стене или, сидя в лодке где-то в Таиланде, ест рисовую лапшу.
И всякий раз он безупречно произносит текст и безупречно выглядит – даже если неделю лазил по горам, пробирался по лесам и не брился, – и всякий раз он смотрит напоследок прямо в камеру и говорит: «Хорошо бы мы были здесь вместе!»
Это слоган передачи. Он говорит мне это из недели в неделю, из месяца в месяц с тех пор, как мы расстались. Он чуть не плакал, уверяя меня по телефону, что придумал это именно для меня, и слова его предназначены мне и никому иному. Он хотел, чтобы я вернулась. Звонил каждый день. Потом через день. Потом раз в неделю, и я знала, что он хватается за трубку, а потом принуждает себя подождать еще чуть-чуть, но это стоит ему огромных усилий. Наконец он перестал звонить и стал присылать мне имейлы. Длинные и очень подробные, о том, где он был и как он по мне тоскует. Они были ужасно грустные и одинокие, эти письма, читать их было просто невыносимо. И я перестала ему отвечать. Тогда письма стали короче. Меньше эмоций, меньше подробностей, но с неизменной просьбой, чтобы я вернулась. Иногда я чувствовала, что готова поддаться на уговоры – когда красивый, замечательный мужчина настойчиво умоляет тебя принять его любовь, трудно ее отвергать, но, впрочем, то были минуты слабости, когда я сама испытывала приступы одиночества. Он был мне не нужен. Нет, у меня не было никого другого, о чем я говорила ему сотни раз, хотя, наверное, проще было бы сделать вид, что этот другой есть. Но никто другой мне тоже не нужен. На самом деле. Я просто захотела остановиться на время. Прекратить что-либо делать и куда-либо двигаться.
Я ушла с работы, устроилась в компанию бытовой техники на вдвое меньшую зарплату. Я сняла эту студию, которая раза в четыре меньше, чем прежнее наше жилье. Нашла кота. Кое-кто, возможно, скажет, что я украла его/ее, но все равно, он мой. Я навещаю родителей, когда этого никак нельзя избежать, встречаюсь с друзьями, но лишь в те вечера, когда нет шанса столкнуться с Блейком. А это несложно, он теперь непрерывно в разъездах. Я не скучаю по нему, а если все-таки скучаю, то включаю телевизор и получаю свою порцию Блейка. Я не переживаю из-за бывшей работы, так только, чуть-чуть из-за денег, когда мне нравится какая-нибудь вещь – в магазине или в журнале. Но я просто ухожу из магазина или просто переворачиваю страницу. Я не скучаю по путешествиям. По нашим вечеринкам.
Я вовсе не несчастная.
Вовсе нет.
О’кей, я соврала.
Это он от меня ушел.
Я сбила ножом лед с дверцы морозильника и извлекла оттуда упаковку картофельной запеканки с мясом. Ожидая, когда микроволновка скажет «пинг», я съела тост. Потом йогурт. Потом слизнула то, что осталось на крышке от йогурта. Потом я решила, что письмо – это повод открыть бутылку «Пино Гриджо» за 3.99 евро. Я сбила остатки льда с дверцы морозилки, а Мистер Пэн побежал прятаться в розовые резиновые сапоги с сердечками – грязные сапоги, испачканные на музыкальном фестивале еще три года назад. Бутылка, которую я извлекла из морозилки, покоилась там давненько, поскольку я о ней совсем забыла, и алкоголь превратился в глыбу льда. На место этой бутылки я положила новую. О ней я уж не забуду. Не должна. Ведь это последняя из «винно-запасного погреба», что под коробкой из-под печенья. И кстати, о печенье. Я ведь, пока ждала пинг-сигнала, съела еще и два двойных шоколадных печенья. А потом микроволновка пингнула. Я вывалила густое, неаппетитное, холодное в глубине своей месиво на тарелку: ждать еще полминуты не было сил. Не присев, устроилась у стойки и принялась объедать запеканку с краев, где она была погорячее.
А раньше я готовила. Почти каждый вечер. Или готовил мой бойфренд. Мы любили это занятие. Жили мы в огромном помещении бывшей хлебопекарни с решетчатыми – от пола до потолка – окнами и голыми краснокирпичными стенами. Кухня переходила в столовую. Получилось большое удобное пространство, и здесь часто собирались наши друзья. Блейку нравилось готовить, нравилось развлекаться, он любил, когда к нам приходили друзья, а порой и родственники. Его радовало, что все эти десять – пятнадцать человек смеются, болтают, едят и спорят. Запахи, пар над кастрюлями, восторженные охи-ахи едоков. Стоя посреди кухни, он безупречно, мастерски рассказывал очередную байку, одновременно нарезал лук и добавлял красного вина в говядину по-бургундски или фламбировал десерт «Аляска»[2]. Он никогда ничего не отмерял, делал все на глазок. Обладал врожденным вкусом. Во всем. Писал книги о кулинарии и путешествиях, потому что любил хорошую еду и дальние странствия. Он был рисковый и отважный. Мы никогда не сидели дома на выходных, карабкались то на одну гору, то на другую, а летом ездили в такие страны, о которых я раньше и не слыхала. Дважды мы прыгали с парашютом и трижды на банджи. Он был идеален.
И он умер.
Шучу, шучу, он в полном порядке. Жив-здоров. Я знаю, это злая шутка, но мне смешно. Нет, он не умер, он жив и по-прежнему идеален.
Но я от него ушла.
Теперь у него свое телешоу. Он заключил контракт, еще когда мы были вместе. На канале путешествий, который мы вечно с ним смотрели, и сейчас я время от времени включаю телевизор и гляжу, как он идет по Великой Китайской стене или, сидя в лодке где-то в Таиланде, ест рисовую лапшу.
И всякий раз он безупречно произносит текст и безупречно выглядит – даже если неделю лазил по горам, пробирался по лесам и не брился, – и всякий раз он смотрит напоследок прямо в камеру и говорит: «Хорошо бы мы были здесь вместе!»
Это слоган передачи. Он говорит мне это из недели в неделю, из месяца в месяц с тех пор, как мы расстались. Он чуть не плакал, уверяя меня по телефону, что придумал это именно для меня, и слова его предназначены мне и никому иному. Он хотел, чтобы я вернулась. Звонил каждый день. Потом через день. Потом раз в неделю, и я знала, что он хватается за трубку, а потом принуждает себя подождать еще чуть-чуть, но это стоит ему огромных усилий. Наконец он перестал звонить и стал присылать мне имейлы. Длинные и очень подробные, о том, где он был и как он по мне тоскует. Они были ужасно грустные и одинокие, эти письма, читать их было просто невыносимо. И я перестала ему отвечать. Тогда письма стали короче. Меньше эмоций, меньше подробностей, но с неизменной просьбой, чтобы я вернулась. Иногда я чувствовала, что готова поддаться на уговоры – когда красивый, замечательный мужчина настойчиво умоляет тебя принять его любовь, трудно ее отвергать, но, впрочем, то были минуты слабости, когда я сама испытывала приступы одиночества. Он был мне не нужен. Нет, у меня не было никого другого, о чем я говорила ему сотни раз, хотя, наверное, проще было бы сделать вид, что этот другой есть. Но никто другой мне тоже не нужен. На самом деле. Я просто захотела остановиться на время. Прекратить что-либо делать и куда-либо двигаться.
Я ушла с работы, устроилась в компанию бытовой техники на вдвое меньшую зарплату. Я сняла эту студию, которая раза в четыре меньше, чем прежнее наше жилье. Нашла кота. Кое-кто, возможно, скажет, что я украла его/ее, но все равно, он мой. Я навещаю родителей, когда этого никак нельзя избежать, встречаюсь с друзьями, но лишь в те вечера, когда нет шанса столкнуться с Блейком. А это несложно, он теперь непрерывно в разъездах. Я не скучаю по нему, а если все-таки скучаю, то включаю телевизор и получаю свою порцию Блейка. Я не переживаю из-за бывшей работы, так только, чуть-чуть из-за денег, когда мне нравится какая-нибудь вещь – в магазине или в журнале. Но я просто ухожу из магазина или просто переворачиваю страницу. Я не скучаю по путешествиям. По нашим вечеринкам.
Я вовсе не несчастная.
Вовсе нет.
О’кей, я соврала.
Это он от меня ушел.
Глава третья
Мне пришлось выпить полбутылки, чтобы набраться – нет, не храбрости, я и так ничего не боялась, – набраться жалости. Опорожнив бутылку наполовину, я прониклась сочувствием к своей жизни и набрала наконец номер, указанный в письме. Попутно я откусила кусок шоколадки. После первого же гудка мне ответили. Не дали времени ни прожевать, ни проглотить.
– О-о, пгостите, – промычала я с набитым ртом, – щас, шоколадку доем.
– Ешьте, ешьте, дорогая, не спешите, – весело откликнулась жизнерадостная дама, говорившая с ощутимым акцентом уроженки южных штатов: так, точно смаковала традиционный американ-пай.
Я быстренько дожевала, проглотила и смыла остатки глотком вина. Потом тихонько икнула.
– Все, готово.
– А какой шоколад?
– «Милки Вей».
– Воздушный или с карамелью?
– Воздушный.
– М-м, мой любимый. Чем могу быть полезна?
– Я получила письмо, мне назначена встреча на понедельник. Меня зовут Люси Силчестер.
– Да, мисс Силчестер, вы есть у меня в базе данных. Вам удобно в девять утра?
– Знаете, я ведь на самом деле звоню, чтобы отказаться. Я в понедельник не могу – работаю.
Я думала, она скажет: «Ах мы дураки, назначили встречу на рабочий день» – и предложит все отменить. Но она этого не сделала.
– Что ж, полагаю, мы сможем под вас подстроиться. Когда вы заканчиваете?
– В шесть.
– Как насчет семи?
– Я не смогу, у меня день рождения у подруги, мы все приглашены на ужин.
– Тогда в обеденный перерыв? Подойдет?
– Я должна отогнать машину в мастерскую.
– Ну что же, подводя итоги, мы имеем: вы не сможете прийти на встречу, так как весь день работаете, в перерыв отгоняете машину в ремонт, а вечером ужинаете с друзьями.
– Да. – Я нахмурилась. – Вы что, записываете?
Я слышала, как щелкают клавиши. Это раздражало: они явно намерены добиться своего и вынудить меня найти время. Будут слать мне повестки, пока я не сдамся.
– Похоже, дорогая, – протянула она в своей южной манере – я так и видела, как кусочек яблочного пирога соскальзывает с ее губ, падает на клавиатуру, та шипит, происходит короткое замыкание, и все мои данные навеки стираются из памяти, – вы просто незнакомы с этой системой.
Она вздохнула, и прежде, чем сладкие яблочные речи снова потекли из ее уст, я быстро спросила:
– А что, обычно люди наперед знают, как это происходит?
Видимо, я сбила ее с толку.
– Простите?
– Когда вы связываетесь с людьми, когда жизнь присылает им повестку, все заранее знают, как себя вести?
– Ну-у-у, – мелодично пропела она, – некоторые знают, некоторые нет. Но для того-то я здесь и нахожусь. А что вы скажете, если мы упростим дело, и он сам к вам придет? Он не откажется, если я попрошу.
Я было призадумалась, а потом до меня дошло.
– Он?
Она тихонько рассмеялась:
– Да, это многих смущает.
– И это всегда он?
– Нет, иногда она.
– А от чего это зависит?
– Да как попало, дорогая, наобум. Никого резона тут не найти. Вот как вы или я, родились уж кем родились. А что, есть проблема?
Я обдумала все и не нашла проблемы.
– Нет.
– Итак, когда вам будет удобно, чтобы он пришел?
Она снова застучала по клавишам.
– Пришел? Не надо! – завопила я в трубку.
Мистер Пэн подпрыгнул, открыл глаза, огляделся и снова их закрыл.
– Извините, – сказала я уже поспокойнее. – Но он не может сюда прийти.
– Простите, я так поняла, вы не видите тут проблемы.
– Не вижу проблемы в том, что он мужчина. Я думала, вы меня об этом спрашиваете.
Она рассмеялась:
– Ну с чего бы я стала вас об этом спрашивать?
– Не знаю. Иногда об этом спрашивают в Спа-салоне на случай, если кому не нравится, что массажист – мужчина…
И снова она тихонько рассмеялась:
– Я вам гарантирую, он не будет делать массаж ни единой части вашего тела.
«Тела» она произнесла как-то грязно. Меня передернуло.
– В общем, передайте, что мне очень жаль, но сюда он прийти не может.
Я оглядела свою непрезентабельную студию, где мне было так уютно. Милое мое обиталище, моя персональная тихая гавань. Она не предназначена для приема гостей, любовников, соседей, родственников и даже сотрудников спасательных служб, готовых примчаться, чтобы затушить пожар на коврике. Это место только мое. И Мистера Пэна.
Здесь вся мебель тесно сбилась в кучу: под рукой у меня спинка дивана, позади, в двух шагах от него – двуспальная кровать. Справа кухонный стол, слева окна, а рядом с кроватью – дверь в ванную. Таковы размеры моей студии. Но это меня нисколько не напрягает. Другое дело – полный бардак, который царит в доме. Платяным шкафом мне служит пол. Я воображаю, будто бы раскиданные по нему вещи – это камни, по которым можно перейти реку вброд. Или дорога из желтого кирпича… ну, вроде того. Содержимое моего гардероба времен обеспеченной жизни оказалось куда обширней всей нынешней квартиры, так что многочисленные пары туфель нашли себе приют на подоконнике, а из длинных пальто, плащей и платьев получились занавески. Я пристроила плечики на карнизе и сдвигаю или раздвигаю их в зависимости от того, кто на небе, солнце или луна. Про ковер я уже сказала. Диван занял небольшое жилое пространство от окна до кухни, и потому попасть в нее можно, только если перелезть через диванную спинку. Нет, я не могу пригласить свою жизнь в такой бардак. И я полностью отдаю себе отчет в том, сколько иронии в этой фразе.
– Ко мне должны прийти чистить ковры, – сообщила я и вздохнула, дескать, вот морока ужасная, даже подумать страшно. Я не соврала. Мой ковер давно должен был быть почищен.
– Я вам очень рекомендую фирму «Волшебно чистые ковры», – бодро откликнулась она, точно вдруг переключилась на рекламный блок. – Мой муж (она сказала «мо-ой му-уж») безумно любит полировать свои ботинки, до полного блеска… почему-то именно в гостиной. Так вот, «волшебники» сумели удалить пятна от черного крема, начисто. Понимаете, он храпит. Если я не успеваю заснуть первая, то всю ночь смотрю рекламные ролики, и однажды увидела мужчину, который чистил обувь на белом ковре, точь-в-точь как мой супруг, потому-то я и заинтересовалась. Как будто специально для меня снято было. Я обратилась к ним, и они полностью вывели все ужасные пятна. Запишите, «Волшебно чистые ковры».
Она говорила так настойчиво, что мне захотелось приобрести черную ваксу – проверить силу очистительной магии этих умельцев, и я пошарила глазами в поисках ручки, но, согласно Великому закону о ручках, известному с древнейших времен, ни одной из них поблизости не оказалось. Я нашла маркер. Куда бы записать-то? Бумаги, конечно, тоже не нашлось ни клочка, и я записала на ковре, что было вполне уместно.
– Почему бы вам самой не назвать время, когда вы смогли бы прийти?
На субботу моя мама назначила экстренный семейный сбор.
– Хорошо. Я понимаю, как это важно. Понимаю, что нельзя пренебрегать, если твоя жизнь назначает тебе встречу и все такое, поэтому, несмотря на то что в субботу у меня семейный обед, я с удовольствием повидаюсь с ним в этот день.
– Ох, дорога-а-я, я обязательно помечу, что вы хотели пропустить обед с вашими близкими, чтобы его повидать, но все же я думаю, не стоит жертвовать интересами родных. Одному богу известно, сколько вам отпущено быть вместе, а потому пусть это будет на следующий день. В воскресенье. Как вам, годится?
Я застонала. Но не вслух, а про себя. Глубоко внутри я издала мучительный, болезненный стон. И мы условились о дне встречи. В воскресенье мы увидимся с моей жизнью, дорожки наши пересекутся, и все, что было скрыто и похоронено в моей душе, вдруг всколыхнется, а потом во мне произойдут невероятные изменения. Так, во всяком случае, утверждала в интервью одна женщина, которая встретилась со своей жизнью, – я читала в журнале. Там были и ее фотографии, до и после, для пущего убеждения неразвитых читателей, которые не способны рисовать в воображении зрительные образы. Занятно, что «до» она не уложила волосы феном, а «после» уложила. «До» не сделала макияж, не сходила в солярий, зато надела легинсы и футболку с Микки Маусом и ее сняли при резкой вспышке, а вот «после» она пришла на съемку в студию с профессионально выставленным светом и надела изящное модное платье. В студийной кухне она позировала рядом с высокой вазой, полной искусно разложенных лимонов и лаймов, словно желая показать, что жизнь научила ее ценить цитрусовые ароматы. Жуткие очки она сменила на контактные линзы. Интересно, кто же изменил ее больше – жизнь или умелая рука стилиста из журнала?
Итак, через неделю я встречусь со своей жизнью. И моя Жизнь – мужчина. Но почему я? У меня все замечательно. Я себя прекрасно чувствую, и вообще все у меня прекрасно.
А затем я откинулась на спину и стала думать, глядя на свои занавески, что же мне надеть.
– О-о, пгостите, – промычала я с набитым ртом, – щас, шоколадку доем.
– Ешьте, ешьте, дорогая, не спешите, – весело откликнулась жизнерадостная дама, говорившая с ощутимым акцентом уроженки южных штатов: так, точно смаковала традиционный американ-пай.
Я быстренько дожевала, проглотила и смыла остатки глотком вина. Потом тихонько икнула.
– Все, готово.
– А какой шоколад?
– «Милки Вей».
– Воздушный или с карамелью?
– Воздушный.
– М-м, мой любимый. Чем могу быть полезна?
– Я получила письмо, мне назначена встреча на понедельник. Меня зовут Люси Силчестер.
– Да, мисс Силчестер, вы есть у меня в базе данных. Вам удобно в девять утра?
– Знаете, я ведь на самом деле звоню, чтобы отказаться. Я в понедельник не могу – работаю.
Я думала, она скажет: «Ах мы дураки, назначили встречу на рабочий день» – и предложит все отменить. Но она этого не сделала.
– Что ж, полагаю, мы сможем под вас подстроиться. Когда вы заканчиваете?
– В шесть.
– Как насчет семи?
– Я не смогу, у меня день рождения у подруги, мы все приглашены на ужин.
– Тогда в обеденный перерыв? Подойдет?
– Я должна отогнать машину в мастерскую.
– Ну что же, подводя итоги, мы имеем: вы не сможете прийти на встречу, так как весь день работаете, в перерыв отгоняете машину в ремонт, а вечером ужинаете с друзьями.
– Да. – Я нахмурилась. – Вы что, записываете?
Я слышала, как щелкают клавиши. Это раздражало: они явно намерены добиться своего и вынудить меня найти время. Будут слать мне повестки, пока я не сдамся.
– Похоже, дорогая, – протянула она в своей южной манере – я так и видела, как кусочек яблочного пирога соскальзывает с ее губ, падает на клавиатуру, та шипит, происходит короткое замыкание, и все мои данные навеки стираются из памяти, – вы просто незнакомы с этой системой.
Она вздохнула, и прежде, чем сладкие яблочные речи снова потекли из ее уст, я быстро спросила:
– А что, обычно люди наперед знают, как это происходит?
Видимо, я сбила ее с толку.
– Простите?
– Когда вы связываетесь с людьми, когда жизнь присылает им повестку, все заранее знают, как себя вести?
– Ну-у-у, – мелодично пропела она, – некоторые знают, некоторые нет. Но для того-то я здесь и нахожусь. А что вы скажете, если мы упростим дело, и он сам к вам придет? Он не откажется, если я попрошу.
Я было призадумалась, а потом до меня дошло.
– Он?
Она тихонько рассмеялась:
– Да, это многих смущает.
– И это всегда он?
– Нет, иногда она.
– А от чего это зависит?
– Да как попало, дорогая, наобум. Никого резона тут не найти. Вот как вы или я, родились уж кем родились. А что, есть проблема?
Я обдумала все и не нашла проблемы.
– Нет.
– Итак, когда вам будет удобно, чтобы он пришел?
Она снова застучала по клавишам.
– Пришел? Не надо! – завопила я в трубку.
Мистер Пэн подпрыгнул, открыл глаза, огляделся и снова их закрыл.
– Извините, – сказала я уже поспокойнее. – Но он не может сюда прийти.
– Простите, я так поняла, вы не видите тут проблемы.
– Не вижу проблемы в том, что он мужчина. Я думала, вы меня об этом спрашиваете.
Она рассмеялась:
– Ну с чего бы я стала вас об этом спрашивать?
– Не знаю. Иногда об этом спрашивают в Спа-салоне на случай, если кому не нравится, что массажист – мужчина…
И снова она тихонько рассмеялась:
– Я вам гарантирую, он не будет делать массаж ни единой части вашего тела.
«Тела» она произнесла как-то грязно. Меня передернуло.
– В общем, передайте, что мне очень жаль, но сюда он прийти не может.
Я оглядела свою непрезентабельную студию, где мне было так уютно. Милое мое обиталище, моя персональная тихая гавань. Она не предназначена для приема гостей, любовников, соседей, родственников и даже сотрудников спасательных служб, готовых примчаться, чтобы затушить пожар на коврике. Это место только мое. И Мистера Пэна.
Здесь вся мебель тесно сбилась в кучу: под рукой у меня спинка дивана, позади, в двух шагах от него – двуспальная кровать. Справа кухонный стол, слева окна, а рядом с кроватью – дверь в ванную. Таковы размеры моей студии. Но это меня нисколько не напрягает. Другое дело – полный бардак, который царит в доме. Платяным шкафом мне служит пол. Я воображаю, будто бы раскиданные по нему вещи – это камни, по которым можно перейти реку вброд. Или дорога из желтого кирпича… ну, вроде того. Содержимое моего гардероба времен обеспеченной жизни оказалось куда обширней всей нынешней квартиры, так что многочисленные пары туфель нашли себе приют на подоконнике, а из длинных пальто, плащей и платьев получились занавески. Я пристроила плечики на карнизе и сдвигаю или раздвигаю их в зависимости от того, кто на небе, солнце или луна. Про ковер я уже сказала. Диван занял небольшое жилое пространство от окна до кухни, и потому попасть в нее можно, только если перелезть через диванную спинку. Нет, я не могу пригласить свою жизнь в такой бардак. И я полностью отдаю себе отчет в том, сколько иронии в этой фразе.
– Ко мне должны прийти чистить ковры, – сообщила я и вздохнула, дескать, вот морока ужасная, даже подумать страшно. Я не соврала. Мой ковер давно должен был быть почищен.
– Я вам очень рекомендую фирму «Волшебно чистые ковры», – бодро откликнулась она, точно вдруг переключилась на рекламный блок. – Мой муж (она сказала «мо-ой му-уж») безумно любит полировать свои ботинки, до полного блеска… почему-то именно в гостиной. Так вот, «волшебники» сумели удалить пятна от черного крема, начисто. Понимаете, он храпит. Если я не успеваю заснуть первая, то всю ночь смотрю рекламные ролики, и однажды увидела мужчину, который чистил обувь на белом ковре, точь-в-точь как мой супруг, потому-то я и заинтересовалась. Как будто специально для меня снято было. Я обратилась к ним, и они полностью вывели все ужасные пятна. Запишите, «Волшебно чистые ковры».
Она говорила так настойчиво, что мне захотелось приобрести черную ваксу – проверить силу очистительной магии этих умельцев, и я пошарила глазами в поисках ручки, но, согласно Великому закону о ручках, известному с древнейших времен, ни одной из них поблизости не оказалось. Я нашла маркер. Куда бы записать-то? Бумаги, конечно, тоже не нашлось ни клочка, и я записала на ковре, что было вполне уместно.
– Почему бы вам самой не назвать время, когда вы смогли бы прийти?
На субботу моя мама назначила экстренный семейный сбор.
– Хорошо. Я понимаю, как это важно. Понимаю, что нельзя пренебрегать, если твоя жизнь назначает тебе встречу и все такое, поэтому, несмотря на то что в субботу у меня семейный обед, я с удовольствием повидаюсь с ним в этот день.
– Ох, дорога-а-я, я обязательно помечу, что вы хотели пропустить обед с вашими близкими, чтобы его повидать, но все же я думаю, не стоит жертвовать интересами родных. Одному богу известно, сколько вам отпущено быть вместе, а потому пусть это будет на следующий день. В воскресенье. Как вам, годится?
Я застонала. Но не вслух, а про себя. Глубоко внутри я издала мучительный, болезненный стон. И мы условились о дне встречи. В воскресенье мы увидимся с моей жизнью, дорожки наши пересекутся, и все, что было скрыто и похоронено в моей душе, вдруг всколыхнется, а потом во мне произойдут невероятные изменения. Так, во всяком случае, утверждала в интервью одна женщина, которая встретилась со своей жизнью, – я читала в журнале. Там были и ее фотографии, до и после, для пущего убеждения неразвитых читателей, которые не способны рисовать в воображении зрительные образы. Занятно, что «до» она не уложила волосы феном, а «после» уложила. «До» не сделала макияж, не сходила в солярий, зато надела легинсы и футболку с Микки Маусом и ее сняли при резкой вспышке, а вот «после» она пришла на съемку в студию с профессионально выставленным светом и надела изящное модное платье. В студийной кухне она позировала рядом с высокой вазой, полной искусно разложенных лимонов и лаймов, словно желая показать, что жизнь научила ее ценить цитрусовые ароматы. Жуткие очки она сменила на контактные линзы. Интересно, кто же изменил ее больше – жизнь или умелая рука стилиста из журнала?
Итак, через неделю я встречусь со своей жизнью. И моя Жизнь – мужчина. Но почему я? У меня все замечательно. Я себя прекрасно чувствую, и вообще все у меня прекрасно.
А затем я откинулась на спину и стала думать, глядя на свои занавески, что же мне надеть.
Глава четвертая
В судьбоносную субботу, наступления которой я опасалась еще до того, как услышала про семейный обед, я подкатила на своем «жуке» выпуска 1984 года к воротам родительского дома. Всю дорогу из выхлопной трубы бедного «фольксвагена» раздавался устрашающий рев, и я поймала несколько осуждающих взглядов – обитатели здешних процветающих владений не одобряли столь нездоровое проявление убожества. Подъехать прямо к дому я не могла, надо было ждать у ворот, так что это мало походило на радостное возвращение в родные пенаты. Впрочем, родного в этих пенатах ничего и не было. Здесь мои родители жили, когда им надоедал загородный коттедж. А когда надоедало и тут, перебирались на городскую квартиру. Тот факт, что я вынуждена была торчать у ворот, пока их соизволят открыть, подчеркивал нашу разобщенность с этим местом. Мои друзья, когда навещали своих родителей, запросто подъезжали ко входу, они либо знали код, либо у них были ключи. Я не знала даже, где у нас стоят кофейные чашки. Массивные ворота призваны оградить хозяев от бродяг и прочих асоциальных личностей – включая дочерей, хотя мне, по правде говоря, куда страшнее оказаться за оградой, как в ловушке, из которой нельзя выбраться. Грабитель перемахнул бы через стену, чтобы проникнуть в дом, я бы вскарабкалась на нее, чтобы оттуда удрать.
Автомобиль – я назвала его Себастиан, в честь дедушки, который никогда не выпускал изо рта сигару, отчего в итоге заполучил лающий хриплый кашель, отправивший его в могилу, – похоже, почуял мое настроение и стал упираться всеми силами, едва осознал, куда мы направляемся.
Путь к дому родителей крут и извилист. Узкие, продуваемые ветром дороги Глендалоха ныряют вниз и взмывают вверх, кружат, огибая путаным лабиринтом один огромный особняк за другим.
Себастиан остановился и зафырчал. Я опустила окно и нажала кнопку домофона.
– Привет, вы прибыли в Силчестеровский приют для сексуальных извращенцев. Чем можем помочь, чтобы удовлетворить ваши потребности? – с придыханием спросил мужской голос.
– Перестань валять дурака.
Из домофона раздался взрыв хохота, что привлекло внимание двух накачанных ботоксом блондинок, проходивших мимо в ускоренном темпе – они занимались спортивной ходьбой. Блондинки оборвали обмен секретными сплетнями, и хвосты на их затылках дружно качнулись, когда они повернули головы. Я улыбнулась, но, увидев серое заурядное создание в железной развалюхе, обе разом отвернулись и двинули дальше, чуть потряхивая задницами, затянутыми в крошечные, выше линии бикини, кусочки лайкры.
Автомобиль – я назвала его Себастиан, в честь дедушки, который никогда не выпускал изо рта сигару, отчего в итоге заполучил лающий хриплый кашель, отправивший его в могилу, – похоже, почуял мое настроение и стал упираться всеми силами, едва осознал, куда мы направляемся.
Путь к дому родителей крут и извилист. Узкие, продуваемые ветром дороги Глендалоха ныряют вниз и взмывают вверх, кружат, огибая путаным лабиринтом один огромный особняк за другим.
Себастиан остановился и зафырчал. Я опустила окно и нажала кнопку домофона.
– Привет, вы прибыли в Силчестеровский приют для сексуальных извращенцев. Чем можем помочь, чтобы удовлетворить ваши потребности? – с придыханием спросил мужской голос.
– Перестань валять дурака.
Из домофона раздался взрыв хохота, что привлекло внимание двух накачанных ботоксом блондинок, проходивших мимо в ускоренном темпе – они занимались спортивной ходьбой. Блондинки оборвали обмен секретными сплетнями, и хвосты на их затылках дружно качнулись, когда они повернули головы. Я улыбнулась, но, увидев серое заурядное создание в железной развалюхе, обе разом отвернулись и двинули дальше, чуть потряхивая задницами, затянутыми в крошечные, выше линии бикини, кусочки лайкры.