Страница:
Но это меня не устраивало – ведь я собирался в Испанию! В Андалусию – к маврам, пальмам, теплому морю и огненным пляскам фламенко.
– Никаких подписок, – твердо заявил я. – В четверг я вылетаю за рубеж. На отдых. В Коста-дель-Соль.
Глаза майора мстительно блеснули.
– Никуда вы не полетите, Дмитрий Григорьевич. Вы – важный свидетель. – Он подумал и со значением добавил: – А может, и подозреваемый.
Я приподнял бровь.
– Отчего же не полечу? Билеты, путевка и паспорт с визой у меня в руках. Если вы меня тормознете – к примеру, в таможне, сунув в мой чемодан ЛСД, – то я гарантирую вам трех свидетелей-журналистов, которые проверят мой багаж на каждом километре от города до Пулкова.
– Вот как? – Теперь бровь приподнял остроносый. – У вас такие обширные связи с прессой?
Я подтвердил, что именно так, и мы принялись торговаться. Вероятно, получить санкцию прокурора остроносый никак не рассчитывал и потому давил на сознательность и гражданские чувства. Но я держался как скала, которая не идет к Магомету, и в скором времени победил. Мы условились, что мой вояж неприкосновенен, но, возвратившись из теплых краев в Северную Пальмиру, я тут же отзвонюсь и в будущем стану всемерно содействовать следствию.
На том мы и разошлись. Вещи Сергея забрали, остроносый со своими сыщиками погрузился в «газик» и исчез, а я, перекусив по-быстрому бутербродами, начал прибираться: вынес с веранды битую посуду, поставил на место шкаф, сложил в него разбросанное постельное белье, вернул на стеллаж книги. Имущества в моей фазенде немного, и все это заняло не больше двадцати минут. Покончив с уборкой, я запер обе двери – на веранду и в дом, проследовал к навесу, огляделся и решил, что сложу дрова в поленницу попозже. В другой, значит, раз, поскольку в этот мне и так досталось.
Приняв такое решение, я направился к коричневому халату, сунул в его отвисший карман запасные ключи и окаменел.
Там что-то было! Что-то гладкое, деревянное, похожее на небольшую коробочку, чуть поменьше ученического пенала.
Я вытащил ее и открыл.
В ней лежали разноцветные патрончики – примерно такие, в каких хранится фотопленка. Патрончиков было пять: черный, белый, пестрый, желтый и золотистый – но в этой коробке, наверное, поместились бы еще два. Надписи или какие-нибудь условные значки отсутствовали, и на коробке тоже не нашлось никаких указаний – ни орнамента, которым обычно украшают пеналы, ни марки изготовителя, ни, разумеется, цены. Просто лакированная деревянная коробочка, сделанная очень аккуратно – похоже, на заказ.
Осмотрев ее, я присел на корточки, вынул черный патрончик, поднес к уху и встряхнул. Предположение о том, что в этих футлярах хранится пленка с суперсекретной информацией – к примеру, как дюжина гейш моет в бане новосибирского губернатора, – не подтвердилось: над ухом чуть слышно брякнуло. Там находился какой-то твердый предмет величиной с футлярчик, ибо звук был слабым и глухим: ничего не перекатывалось, не шуршало и не скребло по внутренней стенке.
Алмаз?.. – мелькнула мысль. Здоровенный алмаз на двести тысяч долларов; пять футляров – как раз миллион… Знающие люди, успешно подделав авизо, тут же обращают доллары в камешки, чтоб вывезти их затем на Кипр или Крит под видом оптического стекла…
Конечно, это являлось нелепостью; я был уже уверен, что мой покойный сосед не воровал никаких миллионов, равно как и стратегического сырья – в слитках, досках или очковых стеклах. Дело было в другом. В чем же?
Я отщелкнул тугую крышку с черного патрончика и вытряхнул его содержимое на ладонь. Это было что-то спиральное, плоское, перекрученное, размером в половину мизинца, изготовленное из стекла или какого-то полупрозрачного сплава. Предмет оказался довольно тяжел, цвета обсидиана, и его очертания, а также мерцавшие в глубине крохотные серебристые огоньки не давали пищи для разумных гипотез. Ровным счетом никакой!
Выяснив это, я сунул странную штучку в футляр, закрыл его и положил в карман. Потом повторил эксперимент – на сей раз с белым патрончиком.
Как и ожидалось, там было нечто белое, переливчатое, неопределенной формы, притягивающее взор. Я попытался рассмотреть эту вещицу внимательней, но ее контуры как бы дрожали и расплывались – и, что самое интересное, я тоже словно бы расплывался вместе с ней. В голове воцарилась звенящая гулкая пустота, ток мысли замедлился, мозг оцепенел, и я внезапно обнаружил, что не могу вспомнить ни имени своего, ни фамилии, ни адреса, ни телефона. Пустота тем временем тоже расплывалась и ширилась, захлестывая все новое пространство, окружая меня со всех сторон, обволакивая невидимым туманом; теперь я казался себе самому крохотной точкой, падавшей в бесконечную пропасть, в какой-то бездонный провал, в трещину бесчувствия и безвременья.
Это падение длилось, длилось, длилось…
… Удар! Свет! Яркий, режущий… Путь окончен. Ощущение бесформенного предмета, стиснутого в ладони, взгляд на часы… Кажется, что я просидел здесь на корточках, привалившись спиной к бревну, минут сорок – сорок пять, пребывая все это время в полном ступоре. В таком же, как жена Лота, превратившаяся в соляной столб, или как те несчастные, коим довелось узреть ужасный лик Горгоны… А если не касаться мифологических сюжетов, то просто как мамонт в вечной мерзлоте.
Поднявшись и утвердившись на ногах, я на ощупь сунул белую штучку в футляр, футляр – в коробку, закрыл ее и опустил в карман халата. Это был превосходный тайник для таких опасных игрушек, на которые и поглядеть-то нельзя – лучше сразу в печку, вместе с халатом. Но жечь я их не хотел, а чего хотел, так доискаться до их сокровенного смысла. Грешен, что поделаешь! Самонадеян и любопытен!
Впрочем, не только это двигало мной. Я понимал, что в коробке – что-то запретное, колдовское; быть может, некие амулеты для экстрасенсорной практики или трансперсонального погружения в нирвану. Возможно, так оно и было – если вспомнить, где до недавних пор трудился мой сосед. Странные слухи ходили о Психоневрологическом институте… Не менее странные, чем о загадочном «ящике» под вывеской «Красная заря» и некоторых лабораториях Военно-медицинской академии… Но слухи слухами, а реальность была тут, передо мной. Я уже не сомневался, что Сергея убили из-за этих опасных игрушек, и печалился о нем – а еще больше о Жанне и Машеньке. Что с ними будет? Допросы, обыски, угрозы, уговоры? Все возможно! Если до меня добрались – до приятеля, десятая вода на киселе! – то уж их-то в покое не оставят…
Я поглядел на халат, соображая, не отдать ли эту чертовщину кому следует. Отдать, чтоб отвязались… Вот только кому? Остроносому? Либо вчерашнему мормонышу? Либо иродам и поганцам, убившим Сергея? Пожалуй, найдутся и другие желающие… А раз ситуация смутная, если неясно, что отдаешь и кому, то лучше не спешить. Как гласит народная мудрость, поспешность нужна при ловле блох.
С этой нехитрой мыслью я покинул дом, где на полу белели контуры мертвого тела, и зашагал к станции. Уже переминаясь на платформе в ожиданиии приозерской электрички, потянулся к карману за сигаретами и обнаружил там нечто твердое и гладкое. Маленький черный цилиндрик с обсидиановой спиралькой… Не амулет ли смерти? Но я глядел на него и остался жив. Значит…
Пронзительный гудок всколыхнул прохладный вечерний воздух и раскатился гулким вибрирующим эхом. Приближалась электричка.
Глава 4
– Никаких подписок, – твердо заявил я. – В четверг я вылетаю за рубеж. На отдых. В Коста-дель-Соль.
Глаза майора мстительно блеснули.
– Никуда вы не полетите, Дмитрий Григорьевич. Вы – важный свидетель. – Он подумал и со значением добавил: – А может, и подозреваемый.
Я приподнял бровь.
– Отчего же не полечу? Билеты, путевка и паспорт с визой у меня в руках. Если вы меня тормознете – к примеру, в таможне, сунув в мой чемодан ЛСД, – то я гарантирую вам трех свидетелей-журналистов, которые проверят мой багаж на каждом километре от города до Пулкова.
– Вот как? – Теперь бровь приподнял остроносый. – У вас такие обширные связи с прессой?
Я подтвердил, что именно так, и мы принялись торговаться. Вероятно, получить санкцию прокурора остроносый никак не рассчитывал и потому давил на сознательность и гражданские чувства. Но я держался как скала, которая не идет к Магомету, и в скором времени победил. Мы условились, что мой вояж неприкосновенен, но, возвратившись из теплых краев в Северную Пальмиру, я тут же отзвонюсь и в будущем стану всемерно содействовать следствию.
На том мы и разошлись. Вещи Сергея забрали, остроносый со своими сыщиками погрузился в «газик» и исчез, а я, перекусив по-быстрому бутербродами, начал прибираться: вынес с веранды битую посуду, поставил на место шкаф, сложил в него разбросанное постельное белье, вернул на стеллаж книги. Имущества в моей фазенде немного, и все это заняло не больше двадцати минут. Покончив с уборкой, я запер обе двери – на веранду и в дом, проследовал к навесу, огляделся и решил, что сложу дрова в поленницу попозже. В другой, значит, раз, поскольку в этот мне и так досталось.
Приняв такое решение, я направился к коричневому халату, сунул в его отвисший карман запасные ключи и окаменел.
Там что-то было! Что-то гладкое, деревянное, похожее на небольшую коробочку, чуть поменьше ученического пенала.
Я вытащил ее и открыл.
В ней лежали разноцветные патрончики – примерно такие, в каких хранится фотопленка. Патрончиков было пять: черный, белый, пестрый, желтый и золотистый – но в этой коробке, наверное, поместились бы еще два. Надписи или какие-нибудь условные значки отсутствовали, и на коробке тоже не нашлось никаких указаний – ни орнамента, которым обычно украшают пеналы, ни марки изготовителя, ни, разумеется, цены. Просто лакированная деревянная коробочка, сделанная очень аккуратно – похоже, на заказ.
Осмотрев ее, я присел на корточки, вынул черный патрончик, поднес к уху и встряхнул. Предположение о том, что в этих футлярах хранится пленка с суперсекретной информацией – к примеру, как дюжина гейш моет в бане новосибирского губернатора, – не подтвердилось: над ухом чуть слышно брякнуло. Там находился какой-то твердый предмет величиной с футлярчик, ибо звук был слабым и глухим: ничего не перекатывалось, не шуршало и не скребло по внутренней стенке.
Алмаз?.. – мелькнула мысль. Здоровенный алмаз на двести тысяч долларов; пять футляров – как раз миллион… Знающие люди, успешно подделав авизо, тут же обращают доллары в камешки, чтоб вывезти их затем на Кипр или Крит под видом оптического стекла…
Конечно, это являлось нелепостью; я был уже уверен, что мой покойный сосед не воровал никаких миллионов, равно как и стратегического сырья – в слитках, досках или очковых стеклах. Дело было в другом. В чем же?
Я отщелкнул тугую крышку с черного патрончика и вытряхнул его содержимое на ладонь. Это было что-то спиральное, плоское, перекрученное, размером в половину мизинца, изготовленное из стекла или какого-то полупрозрачного сплава. Предмет оказался довольно тяжел, цвета обсидиана, и его очертания, а также мерцавшие в глубине крохотные серебристые огоньки не давали пищи для разумных гипотез. Ровным счетом никакой!
Выяснив это, я сунул странную штучку в футляр, закрыл его и положил в карман. Потом повторил эксперимент – на сей раз с белым патрончиком.
Как и ожидалось, там было нечто белое, переливчатое, неопределенной формы, притягивающее взор. Я попытался рассмотреть эту вещицу внимательней, но ее контуры как бы дрожали и расплывались – и, что самое интересное, я тоже словно бы расплывался вместе с ней. В голове воцарилась звенящая гулкая пустота, ток мысли замедлился, мозг оцепенел, и я внезапно обнаружил, что не могу вспомнить ни имени своего, ни фамилии, ни адреса, ни телефона. Пустота тем временем тоже расплывалась и ширилась, захлестывая все новое пространство, окружая меня со всех сторон, обволакивая невидимым туманом; теперь я казался себе самому крохотной точкой, падавшей в бесконечную пропасть, в какой-то бездонный провал, в трещину бесчувствия и безвременья.
Это падение длилось, длилось, длилось…
… Удар! Свет! Яркий, режущий… Путь окончен. Ощущение бесформенного предмета, стиснутого в ладони, взгляд на часы… Кажется, что я просидел здесь на корточках, привалившись спиной к бревну, минут сорок – сорок пять, пребывая все это время в полном ступоре. В таком же, как жена Лота, превратившаяся в соляной столб, или как те несчастные, коим довелось узреть ужасный лик Горгоны… А если не касаться мифологических сюжетов, то просто как мамонт в вечной мерзлоте.
Поднявшись и утвердившись на ногах, я на ощупь сунул белую штучку в футляр, футляр – в коробку, закрыл ее и опустил в карман халата. Это был превосходный тайник для таких опасных игрушек, на которые и поглядеть-то нельзя – лучше сразу в печку, вместе с халатом. Но жечь я их не хотел, а чего хотел, так доискаться до их сокровенного смысла. Грешен, что поделаешь! Самонадеян и любопытен!
Впрочем, не только это двигало мной. Я понимал, что в коробке – что-то запретное, колдовское; быть может, некие амулеты для экстрасенсорной практики или трансперсонального погружения в нирвану. Возможно, так оно и было – если вспомнить, где до недавних пор трудился мой сосед. Странные слухи ходили о Психоневрологическом институте… Не менее странные, чем о загадочном «ящике» под вывеской «Красная заря» и некоторых лабораториях Военно-медицинской академии… Но слухи слухами, а реальность была тут, передо мной. Я уже не сомневался, что Сергея убили из-за этих опасных игрушек, и печалился о нем – а еще больше о Жанне и Машеньке. Что с ними будет? Допросы, обыски, угрозы, уговоры? Все возможно! Если до меня добрались – до приятеля, десятая вода на киселе! – то уж их-то в покое не оставят…
Я поглядел на халат, соображая, не отдать ли эту чертовщину кому следует. Отдать, чтоб отвязались… Вот только кому? Остроносому? Либо вчерашнему мормонышу? Либо иродам и поганцам, убившим Сергея? Пожалуй, найдутся и другие желающие… А раз ситуация смутная, если неясно, что отдаешь и кому, то лучше не спешить. Как гласит народная мудрость, поспешность нужна при ловле блох.
С этой нехитрой мыслью я покинул дом, где на полу белели контуры мертвого тела, и зашагал к станции. Уже переминаясь на платформе в ожиданиии приозерской электрички, потянулся к карману за сигаретами и обнаружил там нечто твердое и гладкое. Маленький черный цилиндрик с обсидиановой спиралькой… Не амулет ли смерти? Но я глядел на него и остался жив. Значит…
Пронзительный гудок всколыхнул прохладный вечерний воздух и раскатился гулким вибрирующим эхом. Приближалась электричка.
Глава 4
В воскресенье утром, после завтрака, я наконец познакомился с оолитами. Оказалось, что это мелкие округлые зерна из углекислой извести или окислов железа концентрически-скорлуповатого, иногда радиально-лучистого строения. Кто бы мог подумать! В общем, почти бесполезные сведения, однако прилагательное «концентрически-скорлуповатый» меня восхитило, и я произнес его вслух два или три раза, добиваясь легкости звучания. После оолитов в словаре шла «оология», наука о птичьих яйцах, но тут пришлось остановиться, чтобы позвонить Жанне. После вчерашних событий не имело значения, прослушивается ли ее телефон. Самое страшное уже случилось, и в чем бы – истинно или ложно – ни обвиняли Сергея, факт его смерти перевешивал все его прегрешения, а также всю правду и ложь.
Я позвонил, но безуспешно – ни Жанны, ни Машеньки не было дома.
Потом начались звонки ко мне. Звонили заказчики: двое – из новых, один – из старых клиентов. Старым оказался Андрей Аркадьевич Мартьянов, мужчина во всех отношениях положительный: не пьющий, не курящий и не бедный. Он отзывался на кличку Мартьяныч и торговал бытовой техникой, в основном «Сименсом» и «Бошем»: холодильниками, стиральными машинами, пылесосами, чайниками и утюгами. Были у него четыре больших магазина, приносивших немалый доход, и при всем том мафия его не трогала: Мартьянов, мужик предусмотрительный, из бывших милицейских, первым делом обзавелся крепкой стражей и теперь не только сам себя берег и защищал, но и оказывал знакомым всякие полезные услуги. Его охранное агентство называлось «Скиф» – то ли потому, что скифы наши предки, то ли из-за пристрастия Мартьяныча к поэзии и персонально к Александру Блоку. Девиз агентства был таким: «И хрустнет их скелет в могучих наших лапах». Чей именно скелет, однако, не уточнялось.
Месяцев шесть назад я сделал для Мартьянова прогноз о сроках предстоящего обвала. Должен заметить, что такие предсказания весьма трудны; здесь надо учесть огромное количество факторов, от позиции МВФ и ставок ГКО до состояния президентской печени и тому подобных кремлевских интриг. Но я с этим справился и определил, что падение курса рубля произойдет в сентябре – октябре девяносто восьмого. Возможно, в июле – августе, если кабинету Черномырдина сделают харакири, что отнюдь не исключалось. Во всяком случае, мой клиент должен был сбросить рублевую массу не позже мая и обратить свои капиталы в валюту и товар. С валютой не предвиделось проблем, а вот насчет товара Андрей Аркадьевич и хотел со мной посовещаться.
Мы договорились о рандеву – через час, на моей квартире, – и я положил трубку. Почти тут же раздался новый звонок: некая дама, директор страхового общества «Гарантия и покой», мечтала получить у меня консультацию. Мы поговорили о том о сем; из ее намеков было понятно, что даме не терпится схарчить пару-другую конкурентов, тоже подвизавшихся в страховом бизнесе. Дело это тонкое, непростое, и я, уведомив просительницу о расценках, сказал, что возьмусь за него, но не сейчас, а через две недели, когда отгуляю отпуск. Она удивилась: разве у людей моей профессии бывают отпуска?.. Бывают, ответил я, ибо крысоловы – тоже люди.
Последним позвонил какой-то старец с рекомендациями от Петра Петровича, а может, от Абрам Абрамыча. Этот интересовался, что ему делать с обязательствами «МММ», «Хопра» и «Гермес-Финанса». Я сказал, что делать, и в утешение добавил, что за этот свой совет не требую гонорара.
Тем временем подъехал Мартьянов – на скромных «Жигулях», никакой помпезности, никаких золоченых бамперов. Комплекция его впечатляла: повыше меня и пошире в плечах, с брюхом шестидесятого размера. Он, безусловно, относился к сословию «новых русских», но был не из тех навороченных мужиков, у коих пальцы веером, а уши трубочкой. Это был боец! Конквистадор Писарро, ковбой с Дикого Запада! Дни стояли теплые, но он облачился в плащ, карманы которого подозрительно отвисали. Этот старый милицейский дождевик являлся его обычной униформой, и я знал, что в левом кармане хранится кастет – на случай мелких разборок, а в правом – «беретта», на случай крупных. Еще под плащом скрывался обрез с чем-то колюще-режущим, так что Мартьянов мог хоть сейчас идти в штыковую атаку или залечь и отстреливаться в траншеях.
Он стиснул мою ладонь, пробормотал: «Люблю тебя, предвестник рока, люблю твой неподкупный вид» – и величественно проследовал на кухню, к столу с крепким чаем и бисквитами. Мы сели и занялись делом.
В данный момент бизнес Андрея Аркадьевича процветал, но не было сомнений, что после обвала его ожидают полный застой и диссипация. Причин к тому имелось две: во-первых, холодильник «Бош» не самый нужный из предметов в эпоху кризиса, а во-вторых, с падением рубля правительство тут же начнет аннексировать выручку в твердой валюте. А это означало, что с «Бошем» придется раздружиться: «Бош» не делает поставок за фуфу. С учетом всего вышесказанного я посоветовал клиенту переменить товар. Лучше заняться топливом и продовольствием, мясом или зерном; можно подумать о птицефабрике, о свиноферме, пивном заводике либо бензоколонках. Мартьянов слушал и горестно вздыхал. В холодильниках и утюгах он разбирался неплохо, а к мясу, зерну и бензину испытывал недоверие. Оно и понятно: мясо портится, зерно гниет, а бензин приходится разбавлять – иначе какая выгода?
Дослушав до конца, мой гость вздохнул в последний раз, наморщил крутой лоб и поинтересовался гулким басом:
– Предложишь еще что-нибудь?
По радио в этот момент передавали увертюру к «Баядерке», и я сказал:
– Можно девочками торговать… Или контрабандными сигаретами.
Мартьянов ухмыльнулся и процитировал:
– По рыбам, по звездам проносит шаланду; три грека в Одессу везут контрабанду… Нет уж, Дима, друг дорогой, стар я для этаких выкрутасов. Я уж лучше в Канаду эмигрирую и займусь каким-нибудь законным промыслом. К примеру, вешалками из лосиных рогов.
– Тоже дело, – согласился я.
Наступила пауза. Мы прихлебывали крепкий горячий чай – единственный напиток, который признавал Мартьянов, – и размышляли каждый о своем. Андрей Аркадьевич думал, вероятно, о предстоящем кризисе, о холодильниках, бензине, вешалках и рогах; мои же мысли текли сразу по нескольким направлениям: одно ответвлялось к Андалусии, другое – к амулету, прихваченному с дачи, а третье – к новым моим знакомцам, ко всяким мормонышам и остроносым. Наконец, вспомнив о милицейском прошлом гостя, я спросил:
– Мартьяныч, ты в нашем УБОПе кого-нибудь знаешь?
– Знаю. Примерно всех. Видишь ли, мой «Скиф» это и есть УБОП. Или, если угодно, наоборот. Людям-то жить надо… – Он с удовольствием вдохнул курившийся над чашкой пар и сощурился: – А что, есть проблемы?
– Собственно, никаких. Про майора Скуратова не слыхал? Иван Иваныча? Тощий, жилистый, лет сорока пяти и с носом, как у Буратино?
С обстоятельной неторопливостью Мартьянов допил чай, вытер испарину со лба, подумал и вынес заключение:
– Не наш. Даже не из Питера. И не из нашего УБОПа. Если ему за сорок, так я его должен знать. А раз не знаю, выходит, что фрукт со столичной елки. Их сюда понагнали целый батальон, только не в УГРО, не в УБОП и УБЭП. Я думаю, твой Иван Иваныч не с Петровки, а с Лубянки.
– А Танцор кто такой?
Мартьянов помрачнел.
– Редкая гнида! Авторитет купчинской группировки… Ко мне подкатывался, «крышу» сулил… Ну, парни мои его наладили! Двигай, говорят, пока твоя крыша протекать не начала! Запихнули в «Мерседес» и дали пинка под бампер.
– В «Мерседес»?
– А куда ж еще? Он в вишневом «мерсе» разъезжает. Приметная тачка! Любит шляться по кабакам, форсить и девочек снимать… Правда, льстятся на него немногие.
Он замолчал, с невозмутимым видом разглядывая потолок. Мол, спрашивай – отвечу… Такой уж у него стиль, и мне он импонирует. Не лезет в душу, не хитрит и не пытается разнюхать, зачем тебе эти сведения и что ты на них наваришь; но если возникнет проблема, поможет. Само собой, не всякому и с соблюдением деловых интересов.
Я налил ему чаю и спросил:
– А почему немногие льстятся?
– А потому, друг мой, что рожей он не вышел. Или мама таким родила, или по пьянке кирпич приложили… Уродлив как черт! И хамоват. Ни обаяния, ни вежества… Говорили, он даже у экстрасенсов лечился, чакры подкачивал – чтоб, значит, симпатию в девушках пробуждать. Только я в это не верю. Чего бы ему ни накачали в эти чакры, наружу вылезет одно дерьмо.
Мартьянов поднялся и стал собираться, пыхтя и прилаживая свой арсенал по местам. Отзвучала музыка из «Баядерки», приемник прокашлялся и хрипло вздохнул; затем пошли новости – о таджикских сепаратистах, о кавказских неурядицах, о схватках в Приморье между мэром и губернатором, об импичменте, интригах Чубайса, угрозах Зюганова и президентских болезнях. Мой гость послушал-послушал и мрачно произнес:
– «Мой дядя – самых честных правил; когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог».
На этой многозначительной цитате мы и распрощались.
Я послушал радио, размышляя о нашей сегодняшней жизни, являвшей забавную смесь российских и зарубежных реалий – большей частью американского производства. У нас разом появились городовые и полицейские, губернаторы и мэры, черная сотня и мафиози, импичмент, дефолт, бизнесмены и могила последнего монарха; все это смешалось в кашу, достигло точки кипения, а затем выплеснулось за край кастрюли обычным российским беспределом, сдобренным клейкой подливкой коррупции. Этот последний штрих роднил нас со странами Черного континента, которые мы успешно догоняли в сфере повального воровства и взяток. Отсюда резюме: если мой покойный сосед проворовался бы в самом деле, то я его не осуждаю. Ведь все воровали – и Центробанк, и просто банки, и депутаты Думы, и министры, и Пенсионный фонд, и таможенники, и генералы. Словно по мановению палочки злого волшебника, наша держава превратилась в один гигантский лохотрон, где честь и совесть были самым бросовым товаром.
Начались криминальные новости, и среди прочих угонов, аварий и грабежей мелькнула пара фраз о Сергее Арнатове, сотруднике Психоневрологического института. Труп найден за городом, убийство случилось дней десять назад, причина неизвестна, стреляли из пистолета «макаров», версии отрабатываются… Все.
Я вздохнул и снова набрал номер Жанны.
На этот раз она была дома и рыдала навзрыд – мне удалось лишь понять, что ее вызывали на опознание, что Машенька у подруги и что родители Сергея приедут вечером. Отплакавшись, она немного успокоилась, и мы смогли поговорить. Кажется, ей было очень стыдно, что все приключилось на моей даче, что я каким-то образом втянут в эту историю, что пострадали мое имущество и реноме, а также я сам – если не в физическом, то в моральном смысле, поскольку вид трупа никого не радует, а погружает в шок, и ей, как медику, это понятно, а потому…
– Кончай, – прервал я этот водопад сожалений и извинений. – Скажи-ка, твой отец собирался приехать?
– Собирался, – пробормотала она сквозь слезы, – но только в сентябре. А что такое, Дима?
– Ничего, – ответил я. – Так, любопытствую.
Выходит, Сергей скрывался на моей фазенде не от кавказских родичей! И уж, конечно, не потому, что похитил мифический миллион с хвостиком в двести тысяч. Все это были сказки да байки, народный фольклор, лапша от липовых остроносых майоров.
– К тебе приходили?
Жанна всхлипнула.
– Еще две недели назад, когда Сережа исчез… Сказал, что у него неприятности и надо месяц пересидеть в каком-нибудь тихом месте. Я ругать его принялась… знаешь, не нравилось мне, что он Косталевского бросил, из института ушел, и дело его не нравилось, вся эта магия с эзотерикой, и люди, которые к нам ходили… Вот, говорю, доигрался! Наверное, бандиты наехали! А он хохочет – не бойся, с бандитами я разберусь, век будут помнить! Вот и разобрался…
Телефонная трубка нагрелась. Пришлось поднести ее к другому уху.
– В самом деле бандиты пришли?
– Нет, из милиции. С Литейного… из отдела организованной преступности…
– Борьбы с преступностью, – уточнил я. – Ты уж нашу милицию так не обижай… А кто приходил-то?
– Майор… – чувствовалось, что она лихорадочно вспоминает, – майор Скулаков… нет, Скуратов, Иван Иванович. Допрашивал, где Сергей, а его помощники всю квартиру перевернули, искали какие-то деньги и документы. Я им показала, где доллары лежат, две тысячи, Сережа на жизнь оставил, а они – никакого внимания и снова ищут… Я потом три дня прибиралась…
– Погоди-ка… Он что же, обыск у тебя учинил? С санкции прокурора? С понятыми?
– А разве ему нужны какие-то санкции? Я и не знала… Этот Скуратов – большой милицейский начальник… сказал, Сергей в чем-то плохом замешан и надо квартиру обыскать… Тут я испугалась, Дима… не обыска испугалась, а того, что Сергей попал в историю… Он ведь изменился, понимаешь? Сильно изменился за последний год. Не из-за денег этих шальных, а как-то по-другому… будто силу почувствовал… власть над людьми… и надо мною тоже… Мы все вместе решали, вдвоем, а теперь он по-своему делает и не спрашивает… то есть делал…
Она опять всхлипнула. Я молчал, вслушиваясь в полубессвязное бормотание, давая ей выговориться. Мы не были особенно близки, но горе есть горе, и я ее понимал. Мне самому доводилось чаще терять, чем находить.
– Понимаешь, Дим, я этой милиции больше напугалась, чем бандитов… Этого Иван Иваныча… Раз пришел, значит, защиты искать негде… ведь он – власть… Ну и…
– Ну и гони его в шею, если еще раз придет, – посоветовал я. – Терять тебе больше нечего, так что лучше признайся отцу во всех грехах. Он теперь твоя защита. Пусть приезжает с братьями в Питер и объяснит Иван Иванычу, что такое закон шариата.
– Я… я… – кажется, она снова собралась заплакать, – наверное, я так и сделаю. Я только за Машутку боюсь…
– Не зверь же Саид-ата, признает родную внучку! Скажи ему, что твой Сергей на самом деле был Сулейман и правоверный татарин. За татарина тебе можно замуж?
– Н-наверно, м-можно… не знаю я…
Она заплакала, и мне пришлось ее утешать, что не совсем удобно по телефону. Телефон не предназначен для этаких деликатных переговоров, так что, когда мы закончили, я был в испарине, будто ишак, перетащивший тонну груза.
К вечеру похолодало, небо затянули тучи, и стал моросить мелкий противный дождик – напоминание о том, что лето, в сущности, на исходе, осень не за горами, а за нею – долгая, ветреная и сырая петербургская зима. Но это не вызывало у меня сожалений. В перспективе ожидалась солнечная Андалусия, а здесь и сейчас я был вовлечен в сферу событий, от коих тянуло загадочным ароматом мистики и опасности.
Какое соблазнительное сочетание! Хоть я не отношусь к авантюристам, разгадка тайн всегда влекла меня: тайна, в сущности, один из немногих моментов, что придают остроту нашей пресной – а временами страшной – обыденности. К тому же сам процесс разгадки является захватывающей игрой, и главная ее прелесть в том, что эта процедура не алгоритмизируется. Иными словами, ее нельзя положить на компьютерный язык и расписать по пунктам – делай то, затем это и в результате с неизбежностью получишь верный ответ. Разумеется, здесь нужна логика, но в не меньшей степени – интуиция, подсознательный инстинкт, искусство правильной оценки событий и фактов – все то, чего не объяснишь компьютеру ни на одном алгоритмическом языке. Крайне увлекательное занятие!
Я раскрыл словарь на термине «оология», потом отложил его и, вытащив из ящика письменного стола черный патрончик, вытряхнул на ладонь спиральный амулет. Два опыта с игрушками Сергея давали мало данных для гипотез, но кое-что я уже понимал. А раз понимал, то мог проанализировать факты, осуществив затем ретроспекцию в прошлое. Базовым фактом, конечно, были странные штучки, запрятанные в футлярах: не оставалось сомнений, что Серж использовал их для магических процедур и что они – причина драмы с летальным исходом в последнем акте. От них, как из начала координат, тянулось множество версий-векторов – и к прежней работе Сергея Арнатова, и к его эзотерической практике, к его внезапному богатству, к его патрону Косталевскому, к Танцору на вишневом «Мерседесе» и, наконец, к необходимости скрываться и к тому, что им активно занимались три команды разом. Я обозначил их как альфа, бета, гамма, расположив по мере поступления заявок: сначала остроносый, затем мормоныш, а на последнем месте икс, пробивший дырку в черепе Сергея. Что-то – пожалуй, интуиция – нашептывало мне, что этот икс – особая величина, не связанная ни с альфами, ни с бетами; от них он отличался слишком своеобразным почерком – не вел душеспасительных бесед и не строчил протоколов, а сразу стрелял на поражение. Что, как отмечалось выше, выглядело чрезвычайно странным.
Я поборол искушение пройтись по каждому из векторов, ибо, при дефиците информации, все они вели в никуда, в область беспочвенных домыслов и фантастических гипотез. Из всех фактов, какими я располагал, только один являлся объективным и вполне надежным: белый амулет подействовал на меня, а черный – тот, который лежал сейчас в моих ладонях – казался столь же безобидным, как подвеска от хрустальной люстры.
И что бы это значило? Что амулеты обладают какой-то селективностью? Правом выбора? Что эта черная спиралька безопасна для меня, но на других людей – каких? – воздействует с необоримой силой, погружая в транс или лишая памяти?
Я размышлял над этими проблемами, когда раздался звонок. Не телефонный: кто-то желал пообщаться со мною face to face – иными словами, лицом к лицу.
Это была моя соседка Дарья, серый мышонок с повесткой в зубах.
– Дима, вы ко мне не зайдете? – произнесла она дрожащим от волнения голоском.
Я, разумеется, зашел. На первый взгляд в квартире Арнатовых ничего не изменилось: все та же полутемная прихожая с маленьким диванчиком, стенным шкафом и вешалкой, прямо – кухня, налево – спальня, направо – гостиная, она же – бывшая детская. Мебель тоже была прежней: в спальне – широкая тахта, трельяж, гардероб и тумбочка с вычурной лампой, в гостиной – стол, стулья, книжные полки, два кресла и диван. Исчезла лишь кроватка Машеньки, а вместо нее я увидел новый телевизор и древний комод с большой цилиндрической клеткой, в которой сидел на жердочке хохлатый белый попугай. Несомненно, какаду, с Молуккских островов, и наглый до невозможности. Заметив меня, он тут же встрепенулся и завопил:
Я позвонил, но безуспешно – ни Жанны, ни Машеньки не было дома.
Потом начались звонки ко мне. Звонили заказчики: двое – из новых, один – из старых клиентов. Старым оказался Андрей Аркадьевич Мартьянов, мужчина во всех отношениях положительный: не пьющий, не курящий и не бедный. Он отзывался на кличку Мартьяныч и торговал бытовой техникой, в основном «Сименсом» и «Бошем»: холодильниками, стиральными машинами, пылесосами, чайниками и утюгами. Были у него четыре больших магазина, приносивших немалый доход, и при всем том мафия его не трогала: Мартьянов, мужик предусмотрительный, из бывших милицейских, первым делом обзавелся крепкой стражей и теперь не только сам себя берег и защищал, но и оказывал знакомым всякие полезные услуги. Его охранное агентство называлось «Скиф» – то ли потому, что скифы наши предки, то ли из-за пристрастия Мартьяныча к поэзии и персонально к Александру Блоку. Девиз агентства был таким: «И хрустнет их скелет в могучих наших лапах». Чей именно скелет, однако, не уточнялось.
Месяцев шесть назад я сделал для Мартьянова прогноз о сроках предстоящего обвала. Должен заметить, что такие предсказания весьма трудны; здесь надо учесть огромное количество факторов, от позиции МВФ и ставок ГКО до состояния президентской печени и тому подобных кремлевских интриг. Но я с этим справился и определил, что падение курса рубля произойдет в сентябре – октябре девяносто восьмого. Возможно, в июле – августе, если кабинету Черномырдина сделают харакири, что отнюдь не исключалось. Во всяком случае, мой клиент должен был сбросить рублевую массу не позже мая и обратить свои капиталы в валюту и товар. С валютой не предвиделось проблем, а вот насчет товара Андрей Аркадьевич и хотел со мной посовещаться.
Мы договорились о рандеву – через час, на моей квартире, – и я положил трубку. Почти тут же раздался новый звонок: некая дама, директор страхового общества «Гарантия и покой», мечтала получить у меня консультацию. Мы поговорили о том о сем; из ее намеков было понятно, что даме не терпится схарчить пару-другую конкурентов, тоже подвизавшихся в страховом бизнесе. Дело это тонкое, непростое, и я, уведомив просительницу о расценках, сказал, что возьмусь за него, но не сейчас, а через две недели, когда отгуляю отпуск. Она удивилась: разве у людей моей профессии бывают отпуска?.. Бывают, ответил я, ибо крысоловы – тоже люди.
Последним позвонил какой-то старец с рекомендациями от Петра Петровича, а может, от Абрам Абрамыча. Этот интересовался, что ему делать с обязательствами «МММ», «Хопра» и «Гермес-Финанса». Я сказал, что делать, и в утешение добавил, что за этот свой совет не требую гонорара.
Тем временем подъехал Мартьянов – на скромных «Жигулях», никакой помпезности, никаких золоченых бамперов. Комплекция его впечатляла: повыше меня и пошире в плечах, с брюхом шестидесятого размера. Он, безусловно, относился к сословию «новых русских», но был не из тех навороченных мужиков, у коих пальцы веером, а уши трубочкой. Это был боец! Конквистадор Писарро, ковбой с Дикого Запада! Дни стояли теплые, но он облачился в плащ, карманы которого подозрительно отвисали. Этот старый милицейский дождевик являлся его обычной униформой, и я знал, что в левом кармане хранится кастет – на случай мелких разборок, а в правом – «беретта», на случай крупных. Еще под плащом скрывался обрез с чем-то колюще-режущим, так что Мартьянов мог хоть сейчас идти в штыковую атаку или залечь и отстреливаться в траншеях.
Он стиснул мою ладонь, пробормотал: «Люблю тебя, предвестник рока, люблю твой неподкупный вид» – и величественно проследовал на кухню, к столу с крепким чаем и бисквитами. Мы сели и занялись делом.
В данный момент бизнес Андрея Аркадьевича процветал, но не было сомнений, что после обвала его ожидают полный застой и диссипация. Причин к тому имелось две: во-первых, холодильник «Бош» не самый нужный из предметов в эпоху кризиса, а во-вторых, с падением рубля правительство тут же начнет аннексировать выручку в твердой валюте. А это означало, что с «Бошем» придется раздружиться: «Бош» не делает поставок за фуфу. С учетом всего вышесказанного я посоветовал клиенту переменить товар. Лучше заняться топливом и продовольствием, мясом или зерном; можно подумать о птицефабрике, о свиноферме, пивном заводике либо бензоколонках. Мартьянов слушал и горестно вздыхал. В холодильниках и утюгах он разбирался неплохо, а к мясу, зерну и бензину испытывал недоверие. Оно и понятно: мясо портится, зерно гниет, а бензин приходится разбавлять – иначе какая выгода?
Дослушав до конца, мой гость вздохнул в последний раз, наморщил крутой лоб и поинтересовался гулким басом:
– Предложишь еще что-нибудь?
По радио в этот момент передавали увертюру к «Баядерке», и я сказал:
– Можно девочками торговать… Или контрабандными сигаретами.
Мартьянов ухмыльнулся и процитировал:
– По рыбам, по звездам проносит шаланду; три грека в Одессу везут контрабанду… Нет уж, Дима, друг дорогой, стар я для этаких выкрутасов. Я уж лучше в Канаду эмигрирую и займусь каким-нибудь законным промыслом. К примеру, вешалками из лосиных рогов.
– Тоже дело, – согласился я.
Наступила пауза. Мы прихлебывали крепкий горячий чай – единственный напиток, который признавал Мартьянов, – и размышляли каждый о своем. Андрей Аркадьевич думал, вероятно, о предстоящем кризисе, о холодильниках, бензине, вешалках и рогах; мои же мысли текли сразу по нескольким направлениям: одно ответвлялось к Андалусии, другое – к амулету, прихваченному с дачи, а третье – к новым моим знакомцам, ко всяким мормонышам и остроносым. Наконец, вспомнив о милицейском прошлом гостя, я спросил:
– Мартьяныч, ты в нашем УБОПе кого-нибудь знаешь?
– Знаю. Примерно всех. Видишь ли, мой «Скиф» это и есть УБОП. Или, если угодно, наоборот. Людям-то жить надо… – Он с удовольствием вдохнул курившийся над чашкой пар и сощурился: – А что, есть проблемы?
– Собственно, никаких. Про майора Скуратова не слыхал? Иван Иваныча? Тощий, жилистый, лет сорока пяти и с носом, как у Буратино?
С обстоятельной неторопливостью Мартьянов допил чай, вытер испарину со лба, подумал и вынес заключение:
– Не наш. Даже не из Питера. И не из нашего УБОПа. Если ему за сорок, так я его должен знать. А раз не знаю, выходит, что фрукт со столичной елки. Их сюда понагнали целый батальон, только не в УГРО, не в УБОП и УБЭП. Я думаю, твой Иван Иваныч не с Петровки, а с Лубянки.
– А Танцор кто такой?
Мартьянов помрачнел.
– Редкая гнида! Авторитет купчинской группировки… Ко мне подкатывался, «крышу» сулил… Ну, парни мои его наладили! Двигай, говорят, пока твоя крыша протекать не начала! Запихнули в «Мерседес» и дали пинка под бампер.
– В «Мерседес»?
– А куда ж еще? Он в вишневом «мерсе» разъезжает. Приметная тачка! Любит шляться по кабакам, форсить и девочек снимать… Правда, льстятся на него немногие.
Он замолчал, с невозмутимым видом разглядывая потолок. Мол, спрашивай – отвечу… Такой уж у него стиль, и мне он импонирует. Не лезет в душу, не хитрит и не пытается разнюхать, зачем тебе эти сведения и что ты на них наваришь; но если возникнет проблема, поможет. Само собой, не всякому и с соблюдением деловых интересов.
Я налил ему чаю и спросил:
– А почему немногие льстятся?
– А потому, друг мой, что рожей он не вышел. Или мама таким родила, или по пьянке кирпич приложили… Уродлив как черт! И хамоват. Ни обаяния, ни вежества… Говорили, он даже у экстрасенсов лечился, чакры подкачивал – чтоб, значит, симпатию в девушках пробуждать. Только я в это не верю. Чего бы ему ни накачали в эти чакры, наружу вылезет одно дерьмо.
Мартьянов поднялся и стал собираться, пыхтя и прилаживая свой арсенал по местам. Отзвучала музыка из «Баядерки», приемник прокашлялся и хрипло вздохнул; затем пошли новости – о таджикских сепаратистах, о кавказских неурядицах, о схватках в Приморье между мэром и губернатором, об импичменте, интригах Чубайса, угрозах Зюганова и президентских болезнях. Мой гость послушал-послушал и мрачно произнес:
– «Мой дядя – самых честных правил; когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог».
На этой многозначительной цитате мы и распрощались.
Я послушал радио, размышляя о нашей сегодняшней жизни, являвшей забавную смесь российских и зарубежных реалий – большей частью американского производства. У нас разом появились городовые и полицейские, губернаторы и мэры, черная сотня и мафиози, импичмент, дефолт, бизнесмены и могила последнего монарха; все это смешалось в кашу, достигло точки кипения, а затем выплеснулось за край кастрюли обычным российским беспределом, сдобренным клейкой подливкой коррупции. Этот последний штрих роднил нас со странами Черного континента, которые мы успешно догоняли в сфере повального воровства и взяток. Отсюда резюме: если мой покойный сосед проворовался бы в самом деле, то я его не осуждаю. Ведь все воровали – и Центробанк, и просто банки, и депутаты Думы, и министры, и Пенсионный фонд, и таможенники, и генералы. Словно по мановению палочки злого волшебника, наша держава превратилась в один гигантский лохотрон, где честь и совесть были самым бросовым товаром.
Начались криминальные новости, и среди прочих угонов, аварий и грабежей мелькнула пара фраз о Сергее Арнатове, сотруднике Психоневрологического института. Труп найден за городом, убийство случилось дней десять назад, причина неизвестна, стреляли из пистолета «макаров», версии отрабатываются… Все.
Я вздохнул и снова набрал номер Жанны.
На этот раз она была дома и рыдала навзрыд – мне удалось лишь понять, что ее вызывали на опознание, что Машенька у подруги и что родители Сергея приедут вечером. Отплакавшись, она немного успокоилась, и мы смогли поговорить. Кажется, ей было очень стыдно, что все приключилось на моей даче, что я каким-то образом втянут в эту историю, что пострадали мое имущество и реноме, а также я сам – если не в физическом, то в моральном смысле, поскольку вид трупа никого не радует, а погружает в шок, и ей, как медику, это понятно, а потому…
– Кончай, – прервал я этот водопад сожалений и извинений. – Скажи-ка, твой отец собирался приехать?
– Собирался, – пробормотала она сквозь слезы, – но только в сентябре. А что такое, Дима?
– Ничего, – ответил я. – Так, любопытствую.
Выходит, Сергей скрывался на моей фазенде не от кавказских родичей! И уж, конечно, не потому, что похитил мифический миллион с хвостиком в двести тысяч. Все это были сказки да байки, народный фольклор, лапша от липовых остроносых майоров.
– К тебе приходили?
Жанна всхлипнула.
– Еще две недели назад, когда Сережа исчез… Сказал, что у него неприятности и надо месяц пересидеть в каком-нибудь тихом месте. Я ругать его принялась… знаешь, не нравилось мне, что он Косталевского бросил, из института ушел, и дело его не нравилось, вся эта магия с эзотерикой, и люди, которые к нам ходили… Вот, говорю, доигрался! Наверное, бандиты наехали! А он хохочет – не бойся, с бандитами я разберусь, век будут помнить! Вот и разобрался…
Телефонная трубка нагрелась. Пришлось поднести ее к другому уху.
– В самом деле бандиты пришли?
– Нет, из милиции. С Литейного… из отдела организованной преступности…
– Борьбы с преступностью, – уточнил я. – Ты уж нашу милицию так не обижай… А кто приходил-то?
– Майор… – чувствовалось, что она лихорадочно вспоминает, – майор Скулаков… нет, Скуратов, Иван Иванович. Допрашивал, где Сергей, а его помощники всю квартиру перевернули, искали какие-то деньги и документы. Я им показала, где доллары лежат, две тысячи, Сережа на жизнь оставил, а они – никакого внимания и снова ищут… Я потом три дня прибиралась…
– Погоди-ка… Он что же, обыск у тебя учинил? С санкции прокурора? С понятыми?
– А разве ему нужны какие-то санкции? Я и не знала… Этот Скуратов – большой милицейский начальник… сказал, Сергей в чем-то плохом замешан и надо квартиру обыскать… Тут я испугалась, Дима… не обыска испугалась, а того, что Сергей попал в историю… Он ведь изменился, понимаешь? Сильно изменился за последний год. Не из-за денег этих шальных, а как-то по-другому… будто силу почувствовал… власть над людьми… и надо мною тоже… Мы все вместе решали, вдвоем, а теперь он по-своему делает и не спрашивает… то есть делал…
Она опять всхлипнула. Я молчал, вслушиваясь в полубессвязное бормотание, давая ей выговориться. Мы не были особенно близки, но горе есть горе, и я ее понимал. Мне самому доводилось чаще терять, чем находить.
– Понимаешь, Дим, я этой милиции больше напугалась, чем бандитов… Этого Иван Иваныча… Раз пришел, значит, защиты искать негде… ведь он – власть… Ну и…
– Ну и гони его в шею, если еще раз придет, – посоветовал я. – Терять тебе больше нечего, так что лучше признайся отцу во всех грехах. Он теперь твоя защита. Пусть приезжает с братьями в Питер и объяснит Иван Иванычу, что такое закон шариата.
– Я… я… – кажется, она снова собралась заплакать, – наверное, я так и сделаю. Я только за Машутку боюсь…
– Не зверь же Саид-ата, признает родную внучку! Скажи ему, что твой Сергей на самом деле был Сулейман и правоверный татарин. За татарина тебе можно замуж?
– Н-наверно, м-можно… не знаю я…
Она заплакала, и мне пришлось ее утешать, что не совсем удобно по телефону. Телефон не предназначен для этаких деликатных переговоров, так что, когда мы закончили, я был в испарине, будто ишак, перетащивший тонну груза.
К вечеру похолодало, небо затянули тучи, и стал моросить мелкий противный дождик – напоминание о том, что лето, в сущности, на исходе, осень не за горами, а за нею – долгая, ветреная и сырая петербургская зима. Но это не вызывало у меня сожалений. В перспективе ожидалась солнечная Андалусия, а здесь и сейчас я был вовлечен в сферу событий, от коих тянуло загадочным ароматом мистики и опасности.
Какое соблазнительное сочетание! Хоть я не отношусь к авантюристам, разгадка тайн всегда влекла меня: тайна, в сущности, один из немногих моментов, что придают остроту нашей пресной – а временами страшной – обыденности. К тому же сам процесс разгадки является захватывающей игрой, и главная ее прелесть в том, что эта процедура не алгоритмизируется. Иными словами, ее нельзя положить на компьютерный язык и расписать по пунктам – делай то, затем это и в результате с неизбежностью получишь верный ответ. Разумеется, здесь нужна логика, но в не меньшей степени – интуиция, подсознательный инстинкт, искусство правильной оценки событий и фактов – все то, чего не объяснишь компьютеру ни на одном алгоритмическом языке. Крайне увлекательное занятие!
Я раскрыл словарь на термине «оология», потом отложил его и, вытащив из ящика письменного стола черный патрончик, вытряхнул на ладонь спиральный амулет. Два опыта с игрушками Сергея давали мало данных для гипотез, но кое-что я уже понимал. А раз понимал, то мог проанализировать факты, осуществив затем ретроспекцию в прошлое. Базовым фактом, конечно, были странные штучки, запрятанные в футлярах: не оставалось сомнений, что Серж использовал их для магических процедур и что они – причина драмы с летальным исходом в последнем акте. От них, как из начала координат, тянулось множество версий-векторов – и к прежней работе Сергея Арнатова, и к его эзотерической практике, к его внезапному богатству, к его патрону Косталевскому, к Танцору на вишневом «Мерседесе» и, наконец, к необходимости скрываться и к тому, что им активно занимались три команды разом. Я обозначил их как альфа, бета, гамма, расположив по мере поступления заявок: сначала остроносый, затем мормоныш, а на последнем месте икс, пробивший дырку в черепе Сергея. Что-то – пожалуй, интуиция – нашептывало мне, что этот икс – особая величина, не связанная ни с альфами, ни с бетами; от них он отличался слишком своеобразным почерком – не вел душеспасительных бесед и не строчил протоколов, а сразу стрелял на поражение. Что, как отмечалось выше, выглядело чрезвычайно странным.
Я поборол искушение пройтись по каждому из векторов, ибо, при дефиците информации, все они вели в никуда, в область беспочвенных домыслов и фантастических гипотез. Из всех фактов, какими я располагал, только один являлся объективным и вполне надежным: белый амулет подействовал на меня, а черный – тот, который лежал сейчас в моих ладонях – казался столь же безобидным, как подвеска от хрустальной люстры.
И что бы это значило? Что амулеты обладают какой-то селективностью? Правом выбора? Что эта черная спиралька безопасна для меня, но на других людей – каких? – воздействует с необоримой силой, погружая в транс или лишая памяти?
Я размышлял над этими проблемами, когда раздался звонок. Не телефонный: кто-то желал пообщаться со мною face to face – иными словами, лицом к лицу.
Это была моя соседка Дарья, серый мышонок с повесткой в зубах.
– Дима, вы ко мне не зайдете? – произнесла она дрожащим от волнения голоском.
Я, разумеется, зашел. На первый взгляд в квартире Арнатовых ничего не изменилось: все та же полутемная прихожая с маленьким диванчиком, стенным шкафом и вешалкой, прямо – кухня, налево – спальня, направо – гостиная, она же – бывшая детская. Мебель тоже была прежней: в спальне – широкая тахта, трельяж, гардероб и тумбочка с вычурной лампой, в гостиной – стол, стулья, книжные полки, два кресла и диван. Исчезла лишь кроватка Машеньки, а вместо нее я увидел новый телевизор и древний комод с большой цилиндрической клеткой, в которой сидел на жердочке хохлатый белый попугай. Несомненно, какаду, с Молуккских островов, и наглый до невозможности. Заметив меня, он тут же встрепенулся и завопил: