Ахманов Михаил. Крысолов

   – Прр-рохиндей! Прр-ронырр-ра! Вон! Вон!
   Дарья порозовела.
   – Извините, Дима. Петруша у нас такой невоспитанный…
   – Прр-роехали вопрр-рос! – гаркнул попугай. – В поррт, в поррт! Сигарр-ру, крр-реолку, р-ром – в номерр-ра!
   Я невольно вздрогнул.
   – Это Колин попугай, – пояснила Дарья. – Коля, мой брат, первый помощник на сухогрузе. Он мне квартиру купил, но с тем условием, чтоб я забрала Петрушу.
   – Здрр-равая мысль, здрр-равая, – проскрипел попугай. – Петрр-руша прр-редпочитает крр-реолок!
   «Невероятная птица, – подумал я. – Правда, сексуально озабоченная».
   Дарья улыбнулась:
   – У Коли очень строгий капитан. Он решил, что Петруша разлагает команду, хотя все было наоборот. Но он так решил и сказал: «Или Коля утопит Петрушу в Карибском море, или их вдвоем спишут на берег».
   – Надо было утопить в Китайском, – отозвался я под аккомпанемент возмущенных криков Петруши. Самым невинным его выражением было «прр-рохвост!», а еще он бормотал какие-то гнусности на испанском, китайском и бенгали.
   – Дима, я получила повестку, – сказала Дарья трагическим шепотом.
   В прихожей было темновато, и мне вдруг подумалось, что я еще не видел ее лица при ярком свете. Мы сталкивались раз десять или двадцать, на лестничной площадке, в полутьме, как призраки, сбежавшие с кладбищенских погостов. Соседи-привидения… «Здравствуйте, Дима…» «Здравствуйте, Даша…» И до свидания. Вот и весь контакт.
   Но теперь я заметил, что соседка моя высока и стройна, что ее волосы темной волной спадают на плечи и что в зрачках ее мерцают подозрительные огоньки. Пахло от нее чем-то нежным, приятным, будившим греховные мысли и желания. Женские флюиды, не иначе. Должен признаться, она испускала их весьма интенсивно.
   – Повестка, – произнес я, сглотнув слюну. – От майора Скуратова Иван Иваныча. Так я ее лично под дверь вам подсунул.
   – И что же мне делать? – с растерянностью спросила Дарья.
   – Плевать. Никуда не ходить, ни в чем не признаваться и все валить на брата, который плавает сейчас у Соломоновых островов. Если начнут пытать, кричите громче и обещайте пожаловаться Владимиру Вольфовичу Жириновскому. Его милиция боится. Даже УБОП.
   – Вы шутите, Дима. А повестка-то – вот она…
   Дарья протянула мне измятый клочок бумаги и включила лампу – наверное, для того, чтоб я мог прочитать каракули Иван Иваныча и удостовериться еще раз, куда и зачем ее вызывают. Однако повестка не привлекла моего внимания: в этот миг Дарья казалась мне гораздо более интересным предметом.
   Только сейчас я разглядел ее по-настоящему и поразился: ничего от серой мышки, от тихони-скромницы, скользившей день за днем мимо моих дверей. Она сняла очки – может быть, носила их не по причине слабого зрения, а так, для пущей солидности. Такие девушки обычно обходятся без очков. Какие – такие? – спросите вы? Для тех, кто не понял, даю детальное описание.
   Рост – сто семьдесят без каблуков, вес – под пятьдесят, талия тонкая, ноги – длинные, кисть изящной лепки, пальцы с розовыми ноготками, без всяких следов маникюра. Щеки – гладкие, с симпатичными ямочками; подбородок округлый, носик пикантно вздернут, губы – пухлые, и нижняя чуть выдается вперед; глаза – карие, с едва заметной раскосинкой, а волосы – цвета спелого каштана. Все на месте, все в масть, а масть та самая, которую я люблю. Проверено на опыте. Блондинки ленивы и холодны в постели, рыжие – изменницы и стервы, брюнетки тоже стервозны и агрессивны, а вот шатенки – в самый раз. То, что надо.
   Я снова сглотнул, взял протянутую мне повестку и куда-то бросил. Может быть, на пол, а может, под вешалку.
   Глаза Дарьи заметно позеленели.
   – Знаете, Димочка, – сказала она, отступив на шаг к дверям спальни, – господь с ней, с повесткой. Мне нужен ваш совет, но по другому вопросу. Я… я… Словом, со мной происходит нечто странное. Нечто такое, чего мне не удается объяснить.
   Речь у нее была четкая, правильная, но несколько книжная, как бывает у прирожденных гуманитариев, закончивших филфак. Еще я заметил, что ее халатик – не слишком длинный и не слишком короткий – слегка распахнулся, явив моим взорам стройные ножки до середины бедер. Бедра были безупречными.
   – Вы ведь были знакомы с прежними владельцами моей квартиры? – Она отступила еще на шаг, и я последовал за ней. Меня приглашали в спальню, и я совсем не возражал в ней очутиться. Правда, попугай опять разразился воплями: «Прр-роходимец! Порр-ка мадонна! Попорр-чу прр-ропилеи!» – но я показал ему кулак, и он заткнулся.
   – Вот, Дима, взгляните. – Дарья, заметив, куда устремлены мои глаза, порозовела, одернула халатик и остановилась у тахты. Ее палец с розовым ноготком указывал на лампу.
   Этот светильник я помнил – Арнатовы привезли его с юга, из Ялты, а может, из Сочи. Изображал он маяк высотой сантиметров тридцать: основание, обклеенное ракушками, затем латунное колечко, цилиндр матового стекла, а над ним – еще одно кольцо и лампочка под абажуром, словно прожектор под маячной крышей. Довольно убогое изделие, и я не удивился, что его бросили здесь, вместе с мебелью, вряд ли подходившей к новым арнатовским апартаментам.
   – Лампа, – сказал я, выдавив глубокомысленную улыбку. – Напряжение двести двадцать, патрон стандартный, больше сорока ватт не вкручивать. Есть еще какие-то проблемы?
   Дарья вздохнула:
   – Как вы все понятно объясняете, Дима… Сразу чувствуется, что вы – человек с техническим образованием.
   – С математическим, – уточнил я.
   – А я вот филолог… переводчица… Английский, немецкий и французский языки.
   – Тоже неплохо. – Я подошел поближе, принюхался (от Дарьи пахло все соблазнительней) и сообщил: – Лампы необходимы математикам и переводчикам, чтоб создавать комфортную освещенность изучаемых текстов. У вас есть к ней претензии? Сейчас починим. Возьмем отвертку и…
   – Отвертка, я думаю, не нужна, – сказала Дарья, наклонилась, и прядь ее каштановых, с рыжеватым отливом волос скользнула по моей щеке. – Вот, горит!
   Она повернула верхнее латунное колечко, и под крышей крохотного маяка вспыхнул свет.
   – Горит, – подтвердил я, с наслаждением вдыхая ее запах. – Так в чем проблема?
   – Позавчера я повернула нижнее кольцо. Я никогда этого не делала, Дима. Случайно получилось… Вот так…
   Там была еще одна лампочка, в матовой колбе, изображавшей башню маяка. Она зажглась, наполнив стеклянный цилиндр неярким бледным сиянием, но в его глубине просвечивало что-то голубоватое, трепещущее, ритмично колыхавшееся в такт частым ударам моего пульса. Мы с девушкой не могли отвести глаз от этого голубого мерцания, и я внезапно ощутил, как воздух в спальне сгущается и тяжелеет, становится возбуждающе-пряным, вливается в глотку, будто вино, течет по жилам огненной струей и гонит кровь к чреслам. Глаза Дарьи вдруг сделались огромными, влекущими, манящими, как два чародейных озера, в которых мне предстояло утопиться – утопиться наверняка, с единственной альтернативой – нырнуть ли в одно из них или же в оба сразу. Я глубоко вздохнул и потянулся к девушке.
   – Порр-рок торр-жествует! Карр-рамба! Карр-раул! – каркнул попугай в гостиной, но мы с Дарьей даже не повернулись к нему.
   Я рухнул на постель, судорожно пытаясь выскользнуть из брюк, а Дарья рухнула на меня. Под халатиком на ней ничего не было.

Глава 5

   Я проснулся рано и не в своей постели.
   Моя была холодной, узкой, жестковатой, пропахшей одиночеством и табаком – постель холостяка, где женщины – редкие гости и столь же случайные, как ананас в банке сардин. Но это ложе было рассчитано на двоих. Широкое, мягкое и теплое, как летний луг, согретый солнцем… И витали над ним ароматы любви, запах духов, накрахмаленных простынь и сплетенных в экстазе тел.
   Я покосился направо – Дарья спала, свернувшись калачиком, прижавшись щекой к моему плечу; веки ее были сомкнуты, веера ресниц подрагивали в такт дыханию, каштановые локоны рассыпались по подушке. Я посмотрел налево – лампа, хрупкий маяк моего нежданного счастья, казалась темной и мертвой, как руины Вавилона.
   Где путеводный свет звезды, толкнувший нас в объятия друг друга? Где огонек, мерцающий вдали над летним, полным знойной страсти лугом?..
   Строчки, слетевшие стрелами с тетивы Эрота, возникшие из вакуума, из астральных бездн, мелькнули в сознании и погасли. Я криво усмехнулся. Должен сказать, подобная манера выражаться мне совершенно несвойственна. Как многие из нас, в юные годы я отдал дань романтике и поэзии, сложив десяток очень посредственных виршей, но те времена давно миновали. Теперь я предпочитаю размышлять и действовать. Так что звезды звездами, Эрот Эротом, но пора приниматься за дело.
   Медленно, стараясь не разбудить Дарью, я соскользнул с ложа любви и выбрался в коридор, прихватив ворох своих одежд и матовый стеклянный маячок. Когда я крался мимо гостиной, попугай приоткрыл один глаз, уставился в мою сторону и буркнул:
   – Прр-релюбодей!
   – Прр-ридурок! – отреагировал я.
   – Петрр-руша хочет жрр-рать! Жрр-рать! Порр-ртвейн! Крр-реолку!
   – Обойдешься, крр-ретин.
   Обменявшись любезностями, мы расстались, и я отправился на кухню. В ящике кухонного стола нашелся кое-какой инструмент – большая погнутая отвертка, молоток, едва державшийся на рукоятке, тупое шило, ломаные пассатижи и перочинный ножик с половинкой лезвия. Взяв в руки отвертку, я с недоверием осмотрел ее, размышляя о том, сколь странные существа эти женщины. Они уверены, что отвертка – всегда отвертка, а значит, в хозяйстве вполне достаточно единственного экземпляра. Они не могут сообразить, что для винта с крестовой нарезкой необходимо соответствущее жало, а если перед вами винтик, а не винт, то и отвертка должна быть небольшой, а не размером с кочергу.
   В конце концов, негромко чертыхаясь и скрипя зубами, я разобрал проклятую лампу. В ней обнаружился синий футлярчик – точно таких же габаритов, как в спрятанной на даче коробке. Он был пуст, а под ним лежало нечто голубоватое, приятно-округлое и гладкое, похожее на окатанный морем камешек – загадочный Венерин амулет, приворотное зелье, талисман неиссякающей страсти… При виде его я почувствовал жжение в паху и ощутил, как воздух снова сгущается и тяжелеет, но справился с собой, быстро отвел глаза и на ощупь сунул опасную штучку в футляр, а футляр – в карман. Потом опустился на табурет и призадумался.
   В коробке, обнаруженной на даче, хватало места для семи футлярчиков. Но было их пять, считая с черным, который я забрал с собой, а семь минус пять равняется, как известно, двум. Где же они? Один сейчас в моем кармане, другой – весьма вероятно – похищен гаммиками, убийцами Сергея… Вполне логичный вывод! Я вспомнил его позу, руку, вытянутую вперед словно в попытке защититься – или что-то показать напавшим на него. Что-то ужасное, способное испепелить их, превратить в камень или свести с ума… некий могущественный амулет, который он держал при себе, на всякий случай, для защиты… Может, потому в него и стреляли? Сразу, без разговоров и обсуждений?
   Эта мысль тоже казалась логичной, и от нее тянулась нить к команде гамма и к иксу. Кем бы ни были таинственные гаммики, об амулетах им было кое-что известно, а значит, они входили в окружение Сергея, вращались по близким к нему траекториям. «Возможно, кто-то из его клиентов?» – подумал я, припоминая сказанное Мартьяновым о несимпатичном Танцоре из купчинской преступной группировки, которого лечили экстрасенсы. Штучка, лежавшая в моем кармане, могла бы исцелить его… во всяком случае, на некий временной период…
   Но при чем тут лампа? Сергей, конечно, не отличался аккуратностью, но чтоб устраивать тайник у изголовья супружеской постели… Что-то в этом было вопиюще нелепое, смешное и в то же время закономерное, понятное, но не в рамках бесполой компьютерной логики, а в человеческих соображениях. Я догадался, что, зацепившись за эту самую супружескую постель. Все мы люди, все человеки, и всем нам хочется женской ласки и тепла, всем мечтается, чтоб нас любили… Особенно в те черные мгновения, когда нас занесло куда-то не туда, и любимая супруга говорит: а ты ведь изменился, понимаешь?.. сильно изменился за последний год… А сказавши это, поворачивается к вам спиной… Как тут избегнуть искушения? Ежели в ваших руках Венерин амулет любви…
   Сергей, вероятно, пал в борении страстей, а после то ли забыл о своем амулете, то ли скорее всего не догадался вовремя вынуть его из лампы. Возможно, он пользовался им не раз, и это сделалось привычкой, а о привычном не вспоминаешь в хаосе переезда. Остановившись на этой версии, я решил пока не рассматривать прочих гипотез. Так ли уж важно, зачем, почему и для чего амулет оказался запрятанным в лампу? Со временем все прояснится. А в это утро у меня имелись другие поводы для размышлений.
   Не очень приятные, надо заметить. Я думал о кареглазой девушке в теплой и мягкой постели, о том, что свела нас случайность, кривая тропинка судьбы, коварный похотливый ведьмин знак, что прятался сейчас в моем кармане. Свести-то свел, а вот что дальше? Что она сделает, проснувшись, как поглядит на меня? С радостью? С гневом? С недоумением? А может, с отвращением – как смотрят на ловкача и насильника, который все-таки добился своего? Или повеет от нее холодом равнодушия – ни гнева, ни приязни, ни ласки, ни укора? Случилось так случилось, с кем не бывает… Всякий зверь спаривается в должный срок и в подходящем месте, не исключая мокриц и пауков-птицеедов…
   Вообще-то я с легкостью расстаюсь с женщинами, без всяких комплексов, претензий и проблем, так что мысли, посетившие меня, казались отчасти удивительными. Я подумал, что эти терзания и опасения, возможно, связаны с тем, что Дарья – моя соседка, что правило «не гуляй, где живешь» нарушено самым грубейшим образом и что, встречаясь с ней, я буду испытывать вечное чувство вины и неловкости. Однако не стоило обманываться на этот счет. Никакой вины и никакой неловкости! Она мне просто нравилась, без всяких приворотных зелий и колдовских амулетов. Мне не хотелось расставаться с ней, терять ее – мысль об этом казалась нестерпимой. Я был готов на любые жертвы – даже согласен терпеть оскорбления ее нахального попугая.
   Видно, эти думы погрузили меня в окончательный транс, и я не услышал, как Дарья явилась на кухню. Только почувствовал вдруг ее запах, и тут же меня обхватили за шею, прижали к чему-то упругому, ароматному, куснули за ухо, поцеловали. Мой серый мышонок, внезапно обернувшийся принцессой… В отвертках она не разбиралась, но что касается всякого-прочего, была на должной высоте.
   Нацеловавшись всласть, Дарья осмотрела стол и строго произнесла:
   – Зачем ты разобрал нашу лампу?
   «Нашу!..» – с восторгом отметил я, поглаживая что-то теплое и бархатистое. А вслух сказал:
   – Все разобранное, птичка, будет собрано и починено. Хотя с такой отверткой придется попотеть. И пассатижи у тебя сломаны, и ножик…
   Меня опять куснули за ухо.
   – Зануда! Чини и собирай! А я займусь яичницей и кофе. Ты как любишь, черный или с сахаром и молоком?
   Я опустил веки, ощущая, как в душу нисходит блаженный покой. Можно было не волноваться: я находился при деле, и женщина хлопотала вокруг меня. Что еще надо для счастья?
   – Яичницу, пожалуйста, глазунью, на три яйца, с беконом или с ветчиной. Кофе без сахара и молока, покрепче. С кофе – бисквит, с яичницей – хлеб. Хлеб надо бы поджарить… У нас есть тостер?
   Самое интересное, что она казалась ужасно довольной.

* * *

   Три дня до отъезда прошли в любви и покое, если не считать звонков. Чаще всего звонили клиенты, и приходилось информировать их, что у меня медовый месяц, что я отбываю на отдых в Испанию или скрючен в штопор приступом подагры. Пара звонков была от остроносого и один – от мормоныша: команда альфа желала знать, когда я покину российские пределы, где доверенная мне повестка и что там слышно от моей соседки; команда бета любопытствовала насчет души Орнати, греховного мага и колдуна. Отметив, что мормоныш уже раздобыл мой телефон, я дал исчерпывающие комментарии по всем вопросам: что отбываю в четверг, в шесть тридцать пять утра, чартерным рейсом на Малагу; что соседка уехала в Пермь, на встречу местных нефтяников с японским микадо; что вернется она не раньше, чем от Перми до Токио проложат нефтепровод; что повестку сожрал хулиган-попугай, обитающий в ее квартире, и что душа Арнатова уже в раю, о чем сообщила мне лично посредством телепатической связи. Последняя информация предназначалась для мормоныша. Он, кажется, был искренне опечален, пытался разузнать подробности, но я сурово заметил: «Враг не дремлет!» – и надавил на рычаг.
   Во вторник, когда Дарья отправилась по своим переводческим делам, а я перебрался из ее постели за свой письменный стол, произошла еще одна беседа. Довольно странная, надо признаться, и в иных обстоятельствах я бы принял ее за розыгрыш. Но в данном случае шутками не пахло.
   Телефон брякнул, я поднял трубку, и в ней раздалось:
   – Ты, козел? Ты? Слушай и не щелкай клювом.
   Подавив естественную реакцию рыкнуть: «От козла слышу!», я отозвался с сильным акцентом:
   – Вы звонить в норвежский консульство. У телефона Олаф Торгримссон Волосатый Пятка, атташе по культурный связь. Я слушать как одна большая ухо. Андестенд? Компроне ву?
   – Слушай, фраер, – повторили мне пропитым баритоном, – все схвачено и повязано, от крыши твоей до хазы поганой. Найдешь и отдашь добром, будут бабки, а не отдашь…
   Наступило многозначительное молчание, но тут Олаф Торгримссон перестал понимать русский язык, перешел на английский и разразился градом вопросов:
   – О, йес! Фак мани хам? Фейс он де тейбл? Дринк лав секс? Ор драйв файф смок? Рили? Ю о'кей?
   – Не стучи кадыком, а шевели рогами, веник, – посоветовали в трубке. – Ясно сказано: найдешь, и мы тебя найдем да побазарим. Договоримся, если не станешь динаму крутить.
   Торгримссон – благослови Творец справочники и словари! – вдруг овладел искусством ботать по фене.
   – Не размножай мне мозги, перхоть, – грозно заметил он. – Сунь шнобель в варзуху, болт – в грызло и изобрази сквозняк. Режь винта, пока кислород не перекрыт!
   Ошеломленная пауза в трубке. Потом:
   – Ты что, придурошный? Вальты гуляют?
   – Уже отгуляли, – сказал Торгримссон. – Так что не извольте метать икру.
   Снова молчание. Затем хриплый протяжный выдох:
   – Ну, гляди, шустряк! Встретимся!
   – Встретимся, мой расписной, – пообещал атташе, опуская трубку.
   Однако шутки шутками, а разговор меня обеспокоил. Я быстро собрался, бросил в сумку черный и голубой футлярчики, поехал в Промат и проследовал в свою лабораторию (три поста, три пропуска, кодовый замок на дверях и одинокий завлаб Борис Николаевич – сидит, пьет чай и режется в шахматы с компьютером). Выпив с Борисом чайку и проиграв ему партию (все же начальник, надо уважить!), я спрятал колдовские раритеты в сейф. В мой персональный сейф, где в былые годы хранились папки с внушительным грифом «Секретно», а теперь валялся древний отчет о Чернобыльской катастрофе да лежала пустая мыльница. Вот в мыльницу я и сунул оба футляра, а после отправился домой, размышляя о полученных рекомендациях. Найдешь и отдашь добром, будут бабки, а не отдашь…
   Кажется, команда гамма вступает в игру, подумал я, с тревогой ощутив, насколько не подкован в этой области. Собственно, кроме фени и циркуляции финансов теневого бизнеса, я ничего не знал – ни кличек, ни структурной иерархии, ни сфер влияния различных группировок. Мои контакты с преступным миром были исключительно редкими и сводились, как правило, к обмену информацией с их аналитиками. Этих я тоже не знал по именам и не встречался с ними лично, но мы беседовали – не с помощью телефона, а исключительно по электронной связи. Все они были специалисты не слабей меня (а попадались и покруче!), и все являлись интеллигентами-сявками на службе у «крестных отцов» – могли общаться хоть на греческом, но только не по фене.
   Я с горечью признал, что сам такой же лох-интеллигент и что топор в моей прихожей – сплошной обман для слабонервных. Ментальность у меня не та; может, и врежу топорищем, а вот железкой да по черепу – слабо. Отсюда следовал вполне логичный вывод: ну, гляди, шустряк! Будешь глядеть, возможно, и не встретимся…
   «На дачу бы съездить, коробку забрать, – мелькнула мысль. – Все-таки сейф в Промате надежнее карманов старого халата…» Но этим я решил заняться по возвращении, когда восстановлю свой тонус с помощью фламенко и болеро, морских купаний, корриды и прогулок под пальмами.
   Предстоявший вояж был счастливым подарком судьбы. Прошлой осенью я потрудился на некую питерскую фирму под скромной вывеской «Голд Вакейшн»: она организует отдых для солидных людей в Испании, Франции, Греции, на Канарах и еще в десятке мест, где теплые волны плещутся у берегов, заросших бананами и ананасами.