– Таунли? Лихой моряк, но скандалист! – Батлер с осуждением хмыкнул. – А уходим почему?
– Чтобы веселье не продолжилось. На «Амелии» пушки, зато у него народа вдвое больше. Свара нам ни к чему.
– Это верно, – согласился помощник. Затем бросил взгляд на мыс, над которым торчали мачты пиратской флотилии, и добавил: – Чем выше заборы, тем лучше соседи. Так уж от праотца Адама повелось, и так, думаю, будет до скончания веков.
Резвая волна приподняла «Амелию» и покачала на своей упругой спине. Красный солнечный диск плыл над горизонтом, но еще не коснулся морской поверхности. Распустив паруса, бриг плыл прямо к солнцу, словно мошка, что летит на яркий свет костра.
Южное море. Апрель 1685 года.
– Чтобы веселье не продолжилось. На «Амелии» пушки, зато у него народа вдвое больше. Свара нам ни к чему.
– Это верно, – согласился помощник. Затем бросил взгляд на мыс, над которым торчали мачты пиратской флотилии, и добавил: – Чем выше заборы, тем лучше соседи. Так уж от праотца Адама повелось, и так, думаю, будет до скончания веков.
Резвая волна приподняла «Амелию» и покачала на своей упругой спине. Красный солнечный диск плыл над горизонтом, но еще не коснулся морской поверхности. Распустив паруса, бриг плыл прямо к солнцу, словно мошка, что летит на яркий свет костра.
Южное море. Апрель 1685 года.
Сорок три градуса южной широты. Испанский галион
Осенью погода капризна – подул внезапно южный ветер, попутный для «Амелии» и для корсарских кораблей. Быстроходный бриг мог бы обогнать флотилию, но Шелтону этого не хотелось; кто первым плывет, тому и грозят неприятности. Скажем, встреча с испанцами, чьи галионы, вероятно, болтаются в прибрежных водах… Уходить в океан на многие мили он тоже не хотел – координаты острова Мохас были известны с большим приближением, и главными ориентирами являлись заросшие сосной холмы да пироги индейцев на берегу. То и другое не разглядишь издалека, и Шелтон решил вести корабль милях в двадцати от перуанских берегов, примерно на том же расстоянии, что отделяло остров от континента. В записках прадеда сообщалось, что островок невелик, всего-то двенадцать-пятнадцать миль в окружности, но плодороден и населен воинственным племенем, а также инками и другими индейцами, сбежавшими из Перу. Знатные инки очень почитались у местных обитателей и ненавидели испанцев со всей свирепостью порабощенного народа.
Ночью корабль странствовал в океане, продвигаясь на север с попутным ветром на скорости в девять узлов. Когда взошло солнце, «Амелию» и бухту, где встали на якорь корсары, разделяло уже не меньше сотни миль, и с каждым часом это расстояние увеличивалось. Но, не желая плыть впереди корсарской флотилии, Шелтон, сменивший на вахте Дерека Батлера, велел зарифить паруса на фок– и грот-мачте и поворачивать на восток, к близкому берегу. Здесь, на границе между сушей и океанскими водами, было великое множество островов, населенных лишь стаями птиц да тюленями, выползавшими на камни, множество извилистых протоков и скрытных бухточек, где даже взор Господень отыскал бы «Амелию» с большим трудом. Выбрав подходящее место, капитан приказал бросить якоря и спустить шлюпки, которых на бриге было две, не считая ялика. Вскоре шлюпки закачались на мелких волнах, и команда, кроме вахтенных, съехала на берег – размяться и добыть пару нагулявших жир тюленей. Бивак был разбит на островке, в той его части, что обращена к материку и скрыта от океана утесами. На самой высокой скале залегли наблюдатели, Дик Сазерленд и Керти Донелл; им полагалось следить за морем и судами корсаров, если те появятся.
Когда спустились сумерки и дым стал незаметен, разложили костры и начали жарить сочное тюленье мясо. Оно пованивало рыбой, но после солонины и черствых сухарей моряки поглощали его с жадностью; жир капал на бороды, пачкал одежду, челюсти работали без перерыва, лица раскраснелись, а ром, выданный коком, пролился в глотки освежающим дождем. Кто-то, осоловев от выпивки и обильной еды, развалился на гальке и уже похрапывал или дремал вполглаза, другие сидели и лежали у костров, толкуя о прошлых делах, былых товарищах, удачных и неудачных набегах, а главное о том, какая добыча ждет их в нынешнем походе и где ее лучше взять – в Панаме, где дома испанцев крыты серебром, или же в Лиме, где из золота льют дверные ручки, а в окна вместо стекол вставляют изумруды.
Шелтон поднялся и зашагал вдоль линии костров, озирая свой маленький лагерь. На вершине утеса мерцал едва заметный огонек – Донелл и Сазерленд не спали и сейчас, должно быть, высматривали в океане свет корабельных фонарей. Такие же фонари зажглись на баке и юте «Амелии» – там несли вахту Пим и Никос Костакис. Остальные грелись или спали у костров, и Питер видел, что каждый, повинуясь привычке либо инстинктивной потребности, выбрал место рядом с близкими людьми. Те, кого он знал не первый год, с кем плавал у побережий Мексики и Новой Англии, пересекал Атлантику, ходил на Санто-Доминго, Гренаду, Сент-Винсент[22] и другие острова, те сидели по трое-четверо, ибо связи между ними давно определились, и было всем известно, кто кому компаньон и товарищ. Что, однако, не разобщало экипаж «Амелии», являясь лишь традицией опасного морского ремесла: нынче ты жив, а завтра смыт волною за борт или погиб под испанским клинком. В этой печальной ситуации есть наследник, который приголубит твою женщину и о детишках не забудет, а коли нет ни жены, ни детей, то уж долю твою получит непременно и пропьет в кабаке, вспоминая верного товарища[23]. Таков обычай. И неудивительно, что он соединяет и разделяет, ибо люди, даже одних занятий и одной судьбы, так непохожи друг на друга!
Новички, нанятые в Порт-Ройяле, сидели отдельно у большого костра. Не все восемнадцать, а чертова дюжина – оба драчливых ирландца, бывшие каторжники Дигби, Кейн и Престон, буканьеры Смарт и Нельсон и шестеро других. Стоя в темноте, Шелтон оглядел их с особым вниманием, запомнив имена и речи, а говорили здесь о том, что отделяться от Дэвиса не стоило, что слишком мало на «Амелии» людей и пушек, город богатый не взять и не ограбить караван торговцев, а если встретится испанский галион, так всем конец – не устоять «Амелии» против его орудий. Заводилой в этой компании считался Ник Макдональд, и Шелтон решил, что с рыжим ирландцем еще будут неприятности.
С этой мыслью он возвратился к костру, где его поджидали Батлер, Кинг и Хадсон. Братец Руперт на берег не съехал, сидел в своей каюте на «Амелии» и, очевидно, дулся на Питера; он был злопамятным и за день, прошедший после стычки, не сказал капитану ни слова. Его отсутствие Шелтона не печалило; здесь, на диком берегу, Руперт Кромби выглядел бы неуместным, как и среди разбойных соратников Дэвиса.
Присев у костра, капитан кивнул Мартину Кингу.
– Позови Тома. Пусть придет с Джонсом, Айрлендом и Муром. Нужно поговорить.
Они подошли один за другим и опустились на камни. Отблески пламени играли на суровых бородатых лицах, делая морщины более глубокими, кожу – более темной, что прибавляло Беллу, Джонсу и Муру, людям отнюдь не в преклонных годах, по доброму десятку лет. А вот Айрленд был уже немолод, старше всех в команде, старше даже Батлера, с которым плавал с тех времен, когда случилась смута в Англии и короля отправили на эшафот.[24]
Хотя торговля в вест-индских морях шла рука об руку с разбоем, «Амелия» не считалась капером или тем более пиратским судном. То был боевой корабль для перевозки ценных грузов и сопровождения других судов компании, когда те нуждались в защите – например, по пути в Старый Свет, где вечно бушевали войны. Слово капитана было на «Амелии» законом, но любая власть крепка, когда ее поддерживают не словом, а оружием. Поэтому Шелтон не отвергал кое-каких обычаев Берегового братства, признавая их практическую ценность.
Том Белл был боцманом и лучшим канониром на «Амелии», Райдер Мур не только готовил пищу, но отвечал за все запасы продовольствия, включая ром, масло и воду. Сорокалетний Палмер Джонс являлся корабельным плотником, прошедшим школу на верфях Бристоля; еще в молодые годы он перебрался с семьей на Барбадос, а затем на Ямайку. Берт Айрленд, старый пират, оружейник и парусный мастер, сумел бы оснастить любое судно от яхты и кеча до фрегата. Но на этом его таланты не кончались: хоть было Берту за шестьдесят, с тесаком в руках мог он уложить любого, кто на сорок лет моложе.
Ночью корабль странствовал в океане, продвигаясь на север с попутным ветром на скорости в девять узлов. Когда взошло солнце, «Амелию» и бухту, где встали на якорь корсары, разделяло уже не меньше сотни миль, и с каждым часом это расстояние увеличивалось. Но, не желая плыть впереди корсарской флотилии, Шелтон, сменивший на вахте Дерека Батлера, велел зарифить паруса на фок– и грот-мачте и поворачивать на восток, к близкому берегу. Здесь, на границе между сушей и океанскими водами, было великое множество островов, населенных лишь стаями птиц да тюленями, выползавшими на камни, множество извилистых протоков и скрытных бухточек, где даже взор Господень отыскал бы «Амелию» с большим трудом. Выбрав подходящее место, капитан приказал бросить якоря и спустить шлюпки, которых на бриге было две, не считая ялика. Вскоре шлюпки закачались на мелких волнах, и команда, кроме вахтенных, съехала на берег – размяться и добыть пару нагулявших жир тюленей. Бивак был разбит на островке, в той его части, что обращена к материку и скрыта от океана утесами. На самой высокой скале залегли наблюдатели, Дик Сазерленд и Керти Донелл; им полагалось следить за морем и судами корсаров, если те появятся.
Когда спустились сумерки и дым стал незаметен, разложили костры и начали жарить сочное тюленье мясо. Оно пованивало рыбой, но после солонины и черствых сухарей моряки поглощали его с жадностью; жир капал на бороды, пачкал одежду, челюсти работали без перерыва, лица раскраснелись, а ром, выданный коком, пролился в глотки освежающим дождем. Кто-то, осоловев от выпивки и обильной еды, развалился на гальке и уже похрапывал или дремал вполглаза, другие сидели и лежали у костров, толкуя о прошлых делах, былых товарищах, удачных и неудачных набегах, а главное о том, какая добыча ждет их в нынешнем походе и где ее лучше взять – в Панаме, где дома испанцев крыты серебром, или же в Лиме, где из золота льют дверные ручки, а в окна вместо стекол вставляют изумруды.
Шелтон поднялся и зашагал вдоль линии костров, озирая свой маленький лагерь. На вершине утеса мерцал едва заметный огонек – Донелл и Сазерленд не спали и сейчас, должно быть, высматривали в океане свет корабельных фонарей. Такие же фонари зажглись на баке и юте «Амелии» – там несли вахту Пим и Никос Костакис. Остальные грелись или спали у костров, и Питер видел, что каждый, повинуясь привычке либо инстинктивной потребности, выбрал место рядом с близкими людьми. Те, кого он знал не первый год, с кем плавал у побережий Мексики и Новой Англии, пересекал Атлантику, ходил на Санто-Доминго, Гренаду, Сент-Винсент[22] и другие острова, те сидели по трое-четверо, ибо связи между ними давно определились, и было всем известно, кто кому компаньон и товарищ. Что, однако, не разобщало экипаж «Амелии», являясь лишь традицией опасного морского ремесла: нынче ты жив, а завтра смыт волною за борт или погиб под испанским клинком. В этой печальной ситуации есть наследник, который приголубит твою женщину и о детишках не забудет, а коли нет ни жены, ни детей, то уж долю твою получит непременно и пропьет в кабаке, вспоминая верного товарища[23]. Таков обычай. И неудивительно, что он соединяет и разделяет, ибо люди, даже одних занятий и одной судьбы, так непохожи друг на друга!
Новички, нанятые в Порт-Ройяле, сидели отдельно у большого костра. Не все восемнадцать, а чертова дюжина – оба драчливых ирландца, бывшие каторжники Дигби, Кейн и Престон, буканьеры Смарт и Нельсон и шестеро других. Стоя в темноте, Шелтон оглядел их с особым вниманием, запомнив имена и речи, а говорили здесь о том, что отделяться от Дэвиса не стоило, что слишком мало на «Амелии» людей и пушек, город богатый не взять и не ограбить караван торговцев, а если встретится испанский галион, так всем конец – не устоять «Амелии» против его орудий. Заводилой в этой компании считался Ник Макдональд, и Шелтон решил, что с рыжим ирландцем еще будут неприятности.
С этой мыслью он возвратился к костру, где его поджидали Батлер, Кинг и Хадсон. Братец Руперт на берег не съехал, сидел в своей каюте на «Амелии» и, очевидно, дулся на Питера; он был злопамятным и за день, прошедший после стычки, не сказал капитану ни слова. Его отсутствие Шелтона не печалило; здесь, на диком берегу, Руперт Кромби выглядел бы неуместным, как и среди разбойных соратников Дэвиса.
Присев у костра, капитан кивнул Мартину Кингу.
– Позови Тома. Пусть придет с Джонсом, Айрлендом и Муром. Нужно поговорить.
Они подошли один за другим и опустились на камни. Отблески пламени играли на суровых бородатых лицах, делая морщины более глубокими, кожу – более темной, что прибавляло Беллу, Джонсу и Муру, людям отнюдь не в преклонных годах, по доброму десятку лет. А вот Айрленд был уже немолод, старше всех в команде, старше даже Батлера, с которым плавал с тех времен, когда случилась смута в Англии и короля отправили на эшафот.[24]
Хотя торговля в вест-индских морях шла рука об руку с разбоем, «Амелия» не считалась капером или тем более пиратским судном. То был боевой корабль для перевозки ценных грузов и сопровождения других судов компании, когда те нуждались в защите – например, по пути в Старый Свет, где вечно бушевали войны. Слово капитана было на «Амелии» законом, но любая власть крепка, когда ее поддерживают не словом, а оружием. Поэтому Шелтон не отвергал кое-каких обычаев Берегового братства, признавая их практическую ценность.
Том Белл был боцманом и лучшим канониром на «Амелии», Райдер Мур не только готовил пищу, но отвечал за все запасы продовольствия, включая ром, масло и воду. Сорокалетний Палмер Джонс являлся корабельным плотником, прошедшим школу на верфях Бристоля; еще в молодые годы он перебрался с семьей на Барбадос, а затем на Ямайку. Берт Айрленд, старый пират, оружейник и парусный мастер, сумел бы оснастить любое судно от яхты и кеча до фрегата. Но на этом его таланты не кончались: хоть было Берту за шестьдесят, с тесаком в руках мог он уложить любого, кто на сорок лет моложе.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента