Страница:
Будь он только глазастым китайцем с двухмесячным сроком стажировки, Брэдфорд бы это стерпел. Но его фантазии!.. Эти невероятные домыслы!.. Эта самоуверенность, эти нелепые требования!.. А еще говорят, что китайцы народ прагматичный, не склонный к играм воображения!
Физиономия Лю маячила перед Брэдфордом, а сам Лю Чен устроился на жестком сиденье в его кабинете. Очень жестком, но при половинной силе тяжести он мог сидеть на этом стуле день и ночь. Сидеть и талдычить свое.
– Это была аннигиляция, сэл. – Звук «р» Лю не выговаривал. – Аннигиляцию вблизи Юпитела нельзя считать естественным плоцессом. Я пликинул мощность взлыва, сэл. Как вам известно, сейчас ласстояние между Землей и Юпителом шесть и тли десятых астлономической единицы. Чтобы увидеть вспышку на такой дистанции, даже в наш телескоп, мощность должна быть сто мегатонн, не меньше. А она была больше, сэл, намного больше!
– Ну хорошо. – Брэдфорд с обреченным видом кивнул головой. – Вы обнаружили крайне интересное явление, и мы будем с ним разбираться. Проведем расчеты, проанализируем снимки, даже присвоим феномену ваше имя. Чего вы еще хотите, Лю?
– Не надо имя. Я скломный человек. Я только хочу, чтобы вы сообщили о моей гипотезе в штаб Объединенных Космических Сил. Еще плезидентам… Плезиденту СШК, плезиденту Лоссии и пледседателю Совета Евлопы. Еще Генелальному секлеталю ООН.
– А как насчет британского короля и германского канцлера? – с неприкрытым сарказмом поинтересовался Брэдфорд.
– Им не надо. Их плоинфолмилуют из Евлосовета.
– А в Китай? Почему бы и туда не сообщить?
– Китай не блал обязательств по защите Земли от космической углозы. Китай не имеет колаблей клейселского класса.
И слава богу, подумал Брэдфорд, а вслух сказал:
– Вы сознаете всю… мм… неординарность своей гипотезы?
– Почему неолдиналность? Когда-нибудь это должно было случиться.
– Когда-нибудь! Лет этак через миллион! Если обратиться к классике, к мнению Шкловского, который доказал…[10]
– Плостите, сэл, он ничего не доказывал, он высказал гипотезу, котолую нельзя пловелить. А мою можно! Челез несколько дней или челез месяц. Но если мы не будем готовы, когда их колабль достигнет Земли… и если цели их не благолодны, а совсем наоболот… Вы хотите взять на себя такую ответственность?
Спор длился уже не первый час. Джон Э. Брэдфорд устало закрыл глаза, помассировал веки и пробормотал:
– Чушь! Чушь, ерунда и сущий идиотизм!
– Почему елунда? Я видел непонятное явление вблизи Юпитела, похожее на аннигиляционный взлыв, и я говолю, что это инопланетный колабль. Может быть, они включили планеталный двигатель, или взолвали астелоид, или пловели какой-то экспелимент… В любом случае сколо они будут здесь, и лучше, если флот ОКС встлетит их где-нибудь у олбиты Малса. Встлетит и лешит, надо ли допускать их к Земле.
«Кретин, – подумал Брэдфорд. – Тупой, упрямый косоглазый кретин!»
Вдруг у него мелькнула новая мысль. Великолепная, вполне достойная британца, ибо британцы всегда считались отличными дипломатами.
– Почему вы хотите, чтобы именно я связался с ОКС, ООН и теми высокими персонами, которых необходимо проинформировать? Вы могли бы сами отправить им послания. Да и не только им – в конце концов для того и существует Ультранет.
– Но, сэл, в Ультланете полно всяких лозыглышей! Кто повелит! Я имел в виду ваше личное облащение и мотивилованный доклад. Вас знают в ОКС и ООН, и ваша научная лепутация…
– Вот ею я и не хочу рисковать, – с невинным видом признался Брэдфорд.
Лю печально приподнял брови:
– Вы не хотите сделаться спасителем Земли?
– Я с удовольствием оставлю вам эту честь, Лю. Гипотеза ведь ваша, не моя! Если вы обратитесь к прессе и ти-ви, я даже позволю вам назваться сотрудником обсерватории «Кеплер»… – Глаза Брэдфорда коварно сверкнули. – В этом случае я готов подтвердить, что вы работали на большом телескопе и что в наших архивах имеются снимки с этой загадочной вспышкой у Юпитера, а также полная компьютерная запись. Так что давайте отделим мед от масла: мне – научные материалы, вам – их оригинальный комментарий. Договорились?
Понурив черноволосую голову, Лю что-то пробормотал на китайском. Затем произнес:
– Договолились. Хотя, конечно, плесса и ти-ви совсем не так солидно, как облащение в ООН и ОКС. На ти-ви полно мошенников и в плессе тоже. Что им нужно? Сенсации, только плоклятые сенсации!
Брэдфорд пожал плечами и, улыбнувшись, уставился на Лю.
– Ну так что, мой дорогой?
– Не понял, сэл…
– Вы пробыли у нас на стажировке лишь неделю. Это с одной стороны, а с другой – вы хотите срочно обнародовать свою гипотезу, так как время не терпит и корабль чужаков приближается к Земле. Контакты с репортерами потребуют вашего личного присутствия… И что же вы намерены делать?
– А, вы об этом… – Лю Чен вздохнул и закивал головой – точь-в-точь китайский болванчик. – Что поделаешь! Плидется плелвать мою лаботу в вашем уважаемом учлеждении. Я очень сожалею, сэл… мне выпало ледкое счастье тлудиться под вашим началом и мудлым луководством доктола Глико… Я отплавляюсь на Землю с пелвым челноком, сэл. Лазумеется, с вашего согласия.
Джон Э. Брэдфорд озабоченно посмотрел на часы.
– Я согласен! Только поторопитесь, дорогой Лю, – челнок отправится через тридцать семь минут. Не хотелось бы задерживать вас до завтра. Все же речь идет о спасении Земли…
Пьер Анжелотти, шеф «КосмоШпигеля», удивленно засопел, заворочался в кресле и поднял взгляд на секретаршу. Сегодня Мишель была в сиреневом комбинезончике без рукавов; мерцающая ткань обтягивала грудь и стройные бедра, подчеркивая их несомненные достоинства. Не девушка, а рекламная картинка! А реклама – двигатель торговли, в том числе и новостями. «КосмоШпигель», влиятельный еженедельник, имевший штаб-квартиру в Брюсселе, предлагал их читателям на восьми языках, включая русский и арабский, и в трех упаковках: в виде традиционного журнала, программы на ти-ви и сайта в Ультранете.
Полюбовавшись на Мишель, Анжелотти одобрительно хрюкнул и вытянул руку ладонью вверх. Тонкие пальцы девушки уронили на нее чип размером с мелкую монетку. Гюнтер Фосс, лучший диггер «КосмоШпигеля», современным средствам связи не доверял, предпочитая сноситься с журналом по старинке, с помощью курьеров. Полезная привычка! Большинство посланий в Ультранете можно было перехватить, а информация Фосса обычно носила конфиденциальный характер. Он входил в десятку самых пронырливых репортеров и обходился «Шпигелю» в немалые деньги.
Какая новость откопана им на этот раз? Баюкая чип в огромной ладони, Анжелотти решил, что можно рассчитывать на сенсацию. Фоссу был предоставлен двухмесячный творческий отпуск для подготовки книги с репортажами последних лет, что обещало ему Пулитцеровскую премию.[11] Но прошла лишь неделя, слишком малый срок для подготовки книги, и шеф «КосмоШпигеля» не сомневался, что чип не имеет к ней отношения. Что-то другое разнюхал неугомонный Гюнтер Фосс! Может быть, правду о стычке нью-зеленых и экотеррористов в Мюнхене или планах колонизации Венеры…
Анжелотти уставился в окно, как бы собираясь поискать ответ среди облаков, плывших в голубом весеннем небе. Офис «КосмоШпигеля» занимал сороковой и сорок первый этажи небоскреба Скайшип, и с такой высоты небеса просматривались прекрасно – и лазурная их бесконечность, и птицы, кружившие над домами, и серебристый воздушный лайнер, удалявшийся в сторону Атлантики.
Снова хрюкнув, Анжелотти покосился на Мишель.
– Коктейль, моя прелесть. Мартини с водкой. Как всегда, смешать, но не взбалтывать.
Шутка была со столетней бородой, однако Мишель улыбнулась, как и положено вышколенной секретарше. Дождавшись, когда она выйдет в приемную, Анжелотти сделал глоток и надавил на левый подлокотник кресла. Это было грандиозное сооружение из кожи и дерева с титановым каркасом, где могли поместиться три обычных человека. Но Анжелотти к ним не относился: он весил сто шестьдесят килограммов и даже был занесен в Книгу рекордов Гиннесса – как самый толстый издатель в Солнечной системе.
В подлокотнике открылся паз дешифратора. Опустив в него чип, Анжелотти, сопя и хрюкая от натуги, вытянул тонкий проводок и подключился к пленочному экрану. Затем коснулся статуэтки египетской богини Нейт, что украшала столешницу. Золотое изваяние в ладонь высотой было подлинным, найденным в захоронении Тутанхамона больше полутора веков назад,[12] и стоило бешеных денег. Сенсор, включающий дешифровку, был вмонтирован в интимное место богини.
Прихлебывая коктейль, Анжелотти следил за возникающими на экране строчками. Брови на его лунообразном лице с отвисшими щеками медленно ползли вверх, лоб пошел морщинами, а маленькие щелочки глаз, обычно скрытых набрякшими веками, раскрывались все шире и шире. Дочитав до конца, он залпом осушил бокал и буркнул: «Мадонна миа! В своем ли он уме?» Потом перечитал текст еще раз и выключил дешифратор.
Не выдавая источника информации, Фосс сообщал о том, что обсерватория «Кеплер» зарегистрировала вспышку вблизи Юпитера. Скорее всего, аннигиляционный распад, что может быть объяснено двояко: вторжением массы антивещества или визитом чужаков, явившихся с альфа Центавра, Сириуса, Проциона либо из таких галактических бездн, которые мыслью не объять и не исчислить на компьютерах. Гипотеза о пришельцах казалась вероятнее (тут Фосс ссылался на мнение специалиста), и значит, служба безопасности направит к месту событий крейсера с десантом. Фосс полагал, что операция будет тайной – по крайней мере, до тех пор, пока инопланетный корабль или зонд не станут доступны телескопам независимых исследователей. Что могло произойти в ближайшую неделю или месяц, сделавшись сенсацией тысячелетия.
Это верно, молчаливо согласился Анжелотти. Но верно и другое: на сенсации зарабатывает тот, кто успеет первым. Он знал об этом не хуже Фосса, намекнувшего, что через неделю новость, пожалуй, не будет стоить ни гроша.
Анжелотти вызвал секретаршу и распорядился соединить его с главным редактором Сидом Чепменом и шефом рекламного отдела Клодом Парийо. Их совещание длилось не дольше десяти минут; решили, что материалы Фосса пойдут на первой полосе и что тираж увеличат вдвое, а стоимость рекламы – впятеро. Затем Анжелотти выпил второй коктейль, откинулся в огромном кресле, сложил руки на выпиравшем холмом животе и закрыл глаза. В его воображении плыли инопланетные корабли различных расцветок и форм: серебряные конусы, синие тороидальные конструкции, снежно-белые, озаренные огнями сферы и розовые летающие блюдца.
«Неужели правда?..» – подумалось ему. Он ощутил леденящий холод озноба и, снова позвав Мишель, велел приготовить еще мартини с водкой.
Флот располагался на поверхности, а что до базы, то ее закопали в лунный грунт на глубину от ста до ста восьмидесяти метров. Термин «база» к этому сооружению уже не совсем подходил, но военная ориентация не позволяла считать его городом. И хотя здесь обитали двадцать тысяч человек, они назывались не жителями, а персоналом – точно так же, как самый распространенный тип жилищ назывался не домом, а казармой. Казармы, однако, были благоустроенными, с индивидуальными ячейками приличной кубатуры, бассейнами, салонами для отдыха, пивными и кафе.
Два нижних уровня над реакторным залом, двадцатый и двадцать первый, предназначались для штаба ОКС. Собственно, штаб занимал только двадцатый уровень, а двадцать первый числился резервным, на случай развертывания сил и пополнения штабного контингента. Но все тут было сделано с тем же размахом, что и наверху: километровый проспект, восемь поперечных коридоров, тысяча двести залов и камер различного назначения, от рабочих кабинетов до сауны, медчасти и тюремного блока. Центральная магистраль, как и другие проспекты на уровнях базы, была ориентирована с юга на север, и в северном ее конце находилась закрытая зона «зет», то есть апартаменты триумвиров, комнаты для совещаний, пункты связи и управления флотами.
Эти помещения, расположенные в боковом проходе, были отделены особым тамбуром, перед которым, как символы власти, стояли крылатые львы с лицами древних царей. Тимохин, адмирал флота, не знал, где их отыскали; может, в развалинах Ниневии или Вавилона, может, в городах Ахеменидов, Сузах или Экбатанах. Впрочем, это ему не мешало любоваться статуями, ради чего он даже убедил своих коллег спуститься на нижний уровень, в один из резервных кабинетов, отделанный дубом. Тут они и совещались, а царственные львы, изъеденные земными дождями и ветрами, в суровом молчании стерегли их покой.
Покой ли? Даже здесь, вне суеты двадцатого уровня, покой был относительным. Полное безлюдье и вековечное молчание недр, сколько угодно тишины… Но покоя она не заменяла. Покой есть состояние души в нирване безмятежности, а эти трое приходили сюда работать и приносили с собой вороха забот. Но тишина помогала. Здесь, в обшитом светлым дубом кабинете, не отвлекаясь по мелочам, они принимали самые важные решения.
– Полагаю, – сказал Орландо Чавес, – вас уже известили о нештатной ситуации с «Жаворонком». Вчера и сегодня, в двадцать два по Гринвичу, крейсер не вышел на связь. Мы не знаем, что с ним случилось в течение последних двух суток, когда корабль крейсировал у Юпитера. Предыдущие радиоконтакты не вызывали тревоги. Работа шла по плану, они установили двадцать восемь маяков.
Чавес курировал Первый флот, и все, что касалось «Жаворонка», было в его компетенции. Три адмирала, руководившие ОКС, назначались Советом Безопасности, по одному от Северной Америки, Европы и России, официально именуемой Евро-Азиатским Союзом. Такой состав отражал расклад политических сил на Земле и был неизменным треть столетия, со времени Янга, Робена и Ильина, чьи портреты украшали стену кабинета. То, что оставалось за бортом – арабский мир и курдский султанат, Китай с его сателлитами, Индия и сорок африканских государств, – имело значение на планетарной поверхности, но не в пространстве.
В триумвирате Тимохин представлял Россию, Джозеф Хейли был канадцем, Чавес – кастильцем из Франкспании.[14] Но кастильцем британской выпечки: никаких эмоций, полное хладнокровие и точный расчет. Даже сейчас, сообщив о возможной гибели крейсера, он оставался спокойным, как древние львы у входа в зону «зет».
– Есть соображения о причинах? – спросил Хейли.
Чавес пожал плечами.
– Вы знаете, Джо, что аппаратура связи очень надежна и трижды продублирована. Так что я предполагаю самое худшее. Реактор…
– Обычно реакторы не взрываются, – вымолвил Тимохин.
– Но были прецеденты.
– Были. Однако в пространстве не так уж часто. – Тимохин, вспоминая, прикрыл глаза. – В сорок втором, на трассе Марс – Луна, взрыв итальянского транспорта, реактор TR-15, ненадежный и ветхий. То же самое в пятьдесят четвертом, китайская посудина, реактор такой же модели. Снят с производства в конце сороковых, но летали с ним еще лет десять. Самый свежий случай – гибель бразильца в семьдесят девятом. Редкая ситуация, столкновение с микрометеоритами. Выбило магнитные ловушки, потерян контроль над реактором, плазма разрушила двигатель… Все остальные неприятности происходили у тяготеющих масс и в атмосфере, при взлете и посадке. Венера, Земля, Меркурий, Марс… разумеется, Пояс Астероидов…
– С нашими кораблями в пространстве ничего не случалось, – заметил Хейли. – Ничего и никогда. На флоте порядок.
Чавес невозмутимо кивнул. Видимо, реплика Хейли воспринималась им как констатация факта, а не упрек. На флоте и правда был порядок. Флот, разумеется, нес потери и от стихийных сил, и от людского неразумия и злобы, агрессивности и фанатизма. Первое бывало чаще на Венере с ее непредсказуемыми бешеными бурями, второе – на Земле, при поддержке с воздуха антитеррористических операций. Но в пространстве, вне атмосферы, господство ОКС было абсолютным. К тому же накопленный опыт эксплуатации термоядерного привода делал его супернадежным.
– Ваши предложения? – спросил Тимохин, бросив взгляд на Чавеса и уже догадываясь, какой получит ответ.
– Разумеется, мы должны расследовать этот случай и сделать это быстро, очень тщательно и втайне. Время еще есть – «Жаворонку» полагалось возвратиться через месяц.
Щека Чавеса вдруг дернулась, и Тимохин понял, что он скрывает напряжение. Может быть, отчаяние и чувство вины – за всю историю ОКС крейсера в пространстве не пропадали. Однако голос кастильского адмирала звучал по-прежнему спокойно.
– Есть два варианта быстрого расследования. Мы можем направить к Юпитеру «Барракуду» – крейсер сейчас патрулирует за Поясом Астероидов, в выгодной позиции. Примерно в том же районе находится еще один корабль – исследовательское судно «Коперник», которое движется к Марсу, завершив работы у Юпитера. Второй вариант – послать его вместе с нашим крейсером, если у руководителей экспедиции не будет возражений. Там планетологи со специальным оборудованием. Я навел справки: у них есть зонд, способный выдержать большие давления.
– Нечто вроде батискафа? – спросил Хейли.
– Да.
– Полагаете, что «Жаворонок» мог погрузиться в атмосферу Юпитера?
– Не исключаю, хотя такой маневр кажется безумием. Кессиди – опытный навигатор.
Наступила тишина. «Барракуда» была приписана к Третьему флоту, который курировал Тимохин, и выбор оптимального решения зависел от него. Насупившись, он проворчал:
– Пора бы озаботиться строительством базы у Юпитера. Чем плох Ганимед? Или Каллисто? Вполне подходят… Ну, об этом после. Я думаю, пусть «Барракуда» идет одна. Этих планетологов так просто не развернешь, такое изменение маршрута нуждается в согласовании, и мы потеряем время. Не говоря уж о секретности… Я согласен с Чавесом: если «Жаворонок» погиб, мы должны доискаться причины, а с информацией не спешить. Всему свое время.
– Собственно, мы так и делали всегда, – сказал Хейли, взглянув на портреты. – С эпохи Янга, Робена и Ильина. Внутреннее дело флота есть внутреннее дело флота. Не так ли, коллеги?
Когда адмиралы направились к лифту, Тимохин обернулся и посмотрел на каменных львов с головами царей в высоких тиарах. Их лица и глаза были непроницаемы, но ему показалось, что они предвещают беду.
Глава 4
Физиономия Лю маячила перед Брэдфордом, а сам Лю Чен устроился на жестком сиденье в его кабинете. Очень жестком, но при половинной силе тяжести он мог сидеть на этом стуле день и ночь. Сидеть и талдычить свое.
– Это была аннигиляция, сэл. – Звук «р» Лю не выговаривал. – Аннигиляцию вблизи Юпитела нельзя считать естественным плоцессом. Я пликинул мощность взлыва, сэл. Как вам известно, сейчас ласстояние между Землей и Юпителом шесть и тли десятых астлономической единицы. Чтобы увидеть вспышку на такой дистанции, даже в наш телескоп, мощность должна быть сто мегатонн, не меньше. А она была больше, сэл, намного больше!
– Ну хорошо. – Брэдфорд с обреченным видом кивнул головой. – Вы обнаружили крайне интересное явление, и мы будем с ним разбираться. Проведем расчеты, проанализируем снимки, даже присвоим феномену ваше имя. Чего вы еще хотите, Лю?
– Не надо имя. Я скломный человек. Я только хочу, чтобы вы сообщили о моей гипотезе в штаб Объединенных Космических Сил. Еще плезидентам… Плезиденту СШК, плезиденту Лоссии и пледседателю Совета Евлопы. Еще Генелальному секлеталю ООН.
– А как насчет британского короля и германского канцлера? – с неприкрытым сарказмом поинтересовался Брэдфорд.
– Им не надо. Их плоинфолмилуют из Евлосовета.
– А в Китай? Почему бы и туда не сообщить?
– Китай не блал обязательств по защите Земли от космической углозы. Китай не имеет колаблей клейселского класса.
И слава богу, подумал Брэдфорд, а вслух сказал:
– Вы сознаете всю… мм… неординарность своей гипотезы?
– Почему неолдиналность? Когда-нибудь это должно было случиться.
– Когда-нибудь! Лет этак через миллион! Если обратиться к классике, к мнению Шкловского, который доказал…[10]
– Плостите, сэл, он ничего не доказывал, он высказал гипотезу, котолую нельзя пловелить. А мою можно! Челез несколько дней или челез месяц. Но если мы не будем готовы, когда их колабль достигнет Земли… и если цели их не благолодны, а совсем наоболот… Вы хотите взять на себя такую ответственность?
Спор длился уже не первый час. Джон Э. Брэдфорд устало закрыл глаза, помассировал веки и пробормотал:
– Чушь! Чушь, ерунда и сущий идиотизм!
– Почему елунда? Я видел непонятное явление вблизи Юпитела, похожее на аннигиляционный взлыв, и я говолю, что это инопланетный колабль. Может быть, они включили планеталный двигатель, или взолвали астелоид, или пловели какой-то экспелимент… В любом случае сколо они будут здесь, и лучше, если флот ОКС встлетит их где-нибудь у олбиты Малса. Встлетит и лешит, надо ли допускать их к Земле.
«Кретин, – подумал Брэдфорд. – Тупой, упрямый косоглазый кретин!»
Вдруг у него мелькнула новая мысль. Великолепная, вполне достойная британца, ибо британцы всегда считались отличными дипломатами.
– Почему вы хотите, чтобы именно я связался с ОКС, ООН и теми высокими персонами, которых необходимо проинформировать? Вы могли бы сами отправить им послания. Да и не только им – в конце концов для того и существует Ультранет.
– Но, сэл, в Ультланете полно всяких лозыглышей! Кто повелит! Я имел в виду ваше личное облащение и мотивилованный доклад. Вас знают в ОКС и ООН, и ваша научная лепутация…
– Вот ею я и не хочу рисковать, – с невинным видом признался Брэдфорд.
Лю печально приподнял брови:
– Вы не хотите сделаться спасителем Земли?
– Я с удовольствием оставлю вам эту честь, Лю. Гипотеза ведь ваша, не моя! Если вы обратитесь к прессе и ти-ви, я даже позволю вам назваться сотрудником обсерватории «Кеплер»… – Глаза Брэдфорда коварно сверкнули. – В этом случае я готов подтвердить, что вы работали на большом телескопе и что в наших архивах имеются снимки с этой загадочной вспышкой у Юпитера, а также полная компьютерная запись. Так что давайте отделим мед от масла: мне – научные материалы, вам – их оригинальный комментарий. Договорились?
Понурив черноволосую голову, Лю что-то пробормотал на китайском. Затем произнес:
– Договолились. Хотя, конечно, плесса и ти-ви совсем не так солидно, как облащение в ООН и ОКС. На ти-ви полно мошенников и в плессе тоже. Что им нужно? Сенсации, только плоклятые сенсации!
Брэдфорд пожал плечами и, улыбнувшись, уставился на Лю.
– Ну так что, мой дорогой?
– Не понял, сэл…
– Вы пробыли у нас на стажировке лишь неделю. Это с одной стороны, а с другой – вы хотите срочно обнародовать свою гипотезу, так как время не терпит и корабль чужаков приближается к Земле. Контакты с репортерами потребуют вашего личного присутствия… И что же вы намерены делать?
– А, вы об этом… – Лю Чен вздохнул и закивал головой – точь-в-точь китайский болванчик. – Что поделаешь! Плидется плелвать мою лаботу в вашем уважаемом учлеждении. Я очень сожалею, сэл… мне выпало ледкое счастье тлудиться под вашим началом и мудлым луководством доктола Глико… Я отплавляюсь на Землю с пелвым челноком, сэл. Лазумеется, с вашего согласия.
Джон Э. Брэдфорд озабоченно посмотрел на часы.
– Я согласен! Только поторопитесь, дорогой Лю, – челнок отправится через тридцать семь минут. Не хотелось бы задерживать вас до завтра. Все же речь идет о спасении Земли…
* * *
– Депеша от Фосса, мистер Анжелотти. Срочная!Пьер Анжелотти, шеф «КосмоШпигеля», удивленно засопел, заворочался в кресле и поднял взгляд на секретаршу. Сегодня Мишель была в сиреневом комбинезончике без рукавов; мерцающая ткань обтягивала грудь и стройные бедра, подчеркивая их несомненные достоинства. Не девушка, а рекламная картинка! А реклама – двигатель торговли, в том числе и новостями. «КосмоШпигель», влиятельный еженедельник, имевший штаб-квартиру в Брюсселе, предлагал их читателям на восьми языках, включая русский и арабский, и в трех упаковках: в виде традиционного журнала, программы на ти-ви и сайта в Ультранете.
Полюбовавшись на Мишель, Анжелотти одобрительно хрюкнул и вытянул руку ладонью вверх. Тонкие пальцы девушки уронили на нее чип размером с мелкую монетку. Гюнтер Фосс, лучший диггер «КосмоШпигеля», современным средствам связи не доверял, предпочитая сноситься с журналом по старинке, с помощью курьеров. Полезная привычка! Большинство посланий в Ультранете можно было перехватить, а информация Фосса обычно носила конфиденциальный характер. Он входил в десятку самых пронырливых репортеров и обходился «Шпигелю» в немалые деньги.
Какая новость откопана им на этот раз? Баюкая чип в огромной ладони, Анжелотти решил, что можно рассчитывать на сенсацию. Фоссу был предоставлен двухмесячный творческий отпуск для подготовки книги с репортажами последних лет, что обещало ему Пулитцеровскую премию.[11] Но прошла лишь неделя, слишком малый срок для подготовки книги, и шеф «КосмоШпигеля» не сомневался, что чип не имеет к ней отношения. Что-то другое разнюхал неугомонный Гюнтер Фосс! Может быть, правду о стычке нью-зеленых и экотеррористов в Мюнхене или планах колонизации Венеры…
Анжелотти уставился в окно, как бы собираясь поискать ответ среди облаков, плывших в голубом весеннем небе. Офис «КосмоШпигеля» занимал сороковой и сорок первый этажи небоскреба Скайшип, и с такой высоты небеса просматривались прекрасно – и лазурная их бесконечность, и птицы, кружившие над домами, и серебристый воздушный лайнер, удалявшийся в сторону Атлантики.
Снова хрюкнув, Анжелотти покосился на Мишель.
– Коктейль, моя прелесть. Мартини с водкой. Как всегда, смешать, но не взбалтывать.
Шутка была со столетней бородой, однако Мишель улыбнулась, как и положено вышколенной секретарше. Дождавшись, когда она выйдет в приемную, Анжелотти сделал глоток и надавил на левый подлокотник кресла. Это было грандиозное сооружение из кожи и дерева с титановым каркасом, где могли поместиться три обычных человека. Но Анжелотти к ним не относился: он весил сто шестьдесят килограммов и даже был занесен в Книгу рекордов Гиннесса – как самый толстый издатель в Солнечной системе.
В подлокотнике открылся паз дешифратора. Опустив в него чип, Анжелотти, сопя и хрюкая от натуги, вытянул тонкий проводок и подключился к пленочному экрану. Затем коснулся статуэтки египетской богини Нейт, что украшала столешницу. Золотое изваяние в ладонь высотой было подлинным, найденным в захоронении Тутанхамона больше полутора веков назад,[12] и стоило бешеных денег. Сенсор, включающий дешифровку, был вмонтирован в интимное место богини.
Прихлебывая коктейль, Анжелотти следил за возникающими на экране строчками. Брови на его лунообразном лице с отвисшими щеками медленно ползли вверх, лоб пошел морщинами, а маленькие щелочки глаз, обычно скрытых набрякшими веками, раскрывались все шире и шире. Дочитав до конца, он залпом осушил бокал и буркнул: «Мадонна миа! В своем ли он уме?» Потом перечитал текст еще раз и выключил дешифратор.
Не выдавая источника информации, Фосс сообщал о том, что обсерватория «Кеплер» зарегистрировала вспышку вблизи Юпитера. Скорее всего, аннигиляционный распад, что может быть объяснено двояко: вторжением массы антивещества или визитом чужаков, явившихся с альфа Центавра, Сириуса, Проциона либо из таких галактических бездн, которые мыслью не объять и не исчислить на компьютерах. Гипотеза о пришельцах казалась вероятнее (тут Фосс ссылался на мнение специалиста), и значит, служба безопасности направит к месту событий крейсера с десантом. Фосс полагал, что операция будет тайной – по крайней мере, до тех пор, пока инопланетный корабль или зонд не станут доступны телескопам независимых исследователей. Что могло произойти в ближайшую неделю или месяц, сделавшись сенсацией тысячелетия.
Это верно, молчаливо согласился Анжелотти. Но верно и другое: на сенсации зарабатывает тот, кто успеет первым. Он знал об этом не хуже Фосса, намекнувшего, что через неделю новость, пожалуй, не будет стоить ни гроша.
Анжелотти вызвал секретаршу и распорядился соединить его с главным редактором Сидом Чепменом и шефом рекламного отдела Клодом Парийо. Их совещание длилось не дольше десяти минут; решили, что материалы Фосса пойдут на первой полосе и что тираж увеличат вдвое, а стоимость рекламы – впятеро. Затем Анжелотти выпил второй коктейль, откинулся в огромном кресле, сложил руки на выпиравшем холмом животе и закрыл глаза. В его воображении плыли инопланетные корабли различных расцветок и форм: серебряные конусы, синие тороидальные конструкции, снежно-белые, озаренные огнями сферы и розовые летающие блюдца.
«Неужели правда?..» – подумалось ему. Он ощутил леденящий холод озноба и, снова позвав Мишель, велел приготовить еще мартини с водкой.
* * *
В системе ОКС Лунная база считалась главной. Ее построили на северо-западной окраине Моря Дождей, в том самом месте, куда добрался знаменитый русский луноход, совершивший посадку в этих местах в прошлом столетии[13] и проделавший путь в десять с половиной километров. Теперь эта историческая реликвия находилась на высоком постаменте из лунного базальта, и сразу перед ней был вход в прозрачный купол шлюза. За куполом, на астродроме, стояли корабли Первого флота, далекие потомки ракет на химическом топливе: тяжелые крейсера «Тетис», «Аретуза», «Азов» и «Оберон», средние «Енисей» и «Прага», а также фрегаты и корветы. Традиция названий шла от морских флотов. Тот же «Оберон» был когда-то дизельной британской субмариной, железной лоханкой, ходившей со скоростью семнадцать миль в час и вооруженной тридцатью торпедами. Новый «Оберон», чудовищная башня из суперпрочного композита, делал семнадцать миль в секунду и мог без труда уничтожить военно-морские силы всех держав двадцатого столетия.Флот располагался на поверхности, а что до базы, то ее закопали в лунный грунт на глубину от ста до ста восьмидесяти метров. Термин «база» к этому сооружению уже не совсем подходил, но военная ориентация не позволяла считать его городом. И хотя здесь обитали двадцать тысяч человек, они назывались не жителями, а персоналом – точно так же, как самый распространенный тип жилищ назывался не домом, а казармой. Казармы, однако, были благоустроенными, с индивидуальными ячейками приличной кубатуры, бассейнами, салонами для отдыха, пивными и кафе.
Два нижних уровня над реакторным залом, двадцатый и двадцать первый, предназначались для штаба ОКС. Собственно, штаб занимал только двадцатый уровень, а двадцать первый числился резервным, на случай развертывания сил и пополнения штабного контингента. Но все тут было сделано с тем же размахом, что и наверху: километровый проспект, восемь поперечных коридоров, тысяча двести залов и камер различного назначения, от рабочих кабинетов до сауны, медчасти и тюремного блока. Центральная магистраль, как и другие проспекты на уровнях базы, была ориентирована с юга на север, и в северном ее конце находилась закрытая зона «зет», то есть апартаменты триумвиров, комнаты для совещаний, пункты связи и управления флотами.
Эти помещения, расположенные в боковом проходе, были отделены особым тамбуром, перед которым, как символы власти, стояли крылатые львы с лицами древних царей. Тимохин, адмирал флота, не знал, где их отыскали; может, в развалинах Ниневии или Вавилона, может, в городах Ахеменидов, Сузах или Экбатанах. Впрочем, это ему не мешало любоваться статуями, ради чего он даже убедил своих коллег спуститься на нижний уровень, в один из резервных кабинетов, отделанный дубом. Тут они и совещались, а царственные львы, изъеденные земными дождями и ветрами, в суровом молчании стерегли их покой.
Покой ли? Даже здесь, вне суеты двадцатого уровня, покой был относительным. Полное безлюдье и вековечное молчание недр, сколько угодно тишины… Но покоя она не заменяла. Покой есть состояние души в нирване безмятежности, а эти трое приходили сюда работать и приносили с собой вороха забот. Но тишина помогала. Здесь, в обшитом светлым дубом кабинете, не отвлекаясь по мелочам, они принимали самые важные решения.
– Полагаю, – сказал Орландо Чавес, – вас уже известили о нештатной ситуации с «Жаворонком». Вчера и сегодня, в двадцать два по Гринвичу, крейсер не вышел на связь. Мы не знаем, что с ним случилось в течение последних двух суток, когда корабль крейсировал у Юпитера. Предыдущие радиоконтакты не вызывали тревоги. Работа шла по плану, они установили двадцать восемь маяков.
Чавес курировал Первый флот, и все, что касалось «Жаворонка», было в его компетенции. Три адмирала, руководившие ОКС, назначались Советом Безопасности, по одному от Северной Америки, Европы и России, официально именуемой Евро-Азиатским Союзом. Такой состав отражал расклад политических сил на Земле и был неизменным треть столетия, со времени Янга, Робена и Ильина, чьи портреты украшали стену кабинета. То, что оставалось за бортом – арабский мир и курдский султанат, Китай с его сателлитами, Индия и сорок африканских государств, – имело значение на планетарной поверхности, но не в пространстве.
В триумвирате Тимохин представлял Россию, Джозеф Хейли был канадцем, Чавес – кастильцем из Франкспании.[14] Но кастильцем британской выпечки: никаких эмоций, полное хладнокровие и точный расчет. Даже сейчас, сообщив о возможной гибели крейсера, он оставался спокойным, как древние львы у входа в зону «зет».
– Есть соображения о причинах? – спросил Хейли.
Чавес пожал плечами.
– Вы знаете, Джо, что аппаратура связи очень надежна и трижды продублирована. Так что я предполагаю самое худшее. Реактор…
– Обычно реакторы не взрываются, – вымолвил Тимохин.
– Но были прецеденты.
– Были. Однако в пространстве не так уж часто. – Тимохин, вспоминая, прикрыл глаза. – В сорок втором, на трассе Марс – Луна, взрыв итальянского транспорта, реактор TR-15, ненадежный и ветхий. То же самое в пятьдесят четвертом, китайская посудина, реактор такой же модели. Снят с производства в конце сороковых, но летали с ним еще лет десять. Самый свежий случай – гибель бразильца в семьдесят девятом. Редкая ситуация, столкновение с микрометеоритами. Выбило магнитные ловушки, потерян контроль над реактором, плазма разрушила двигатель… Все остальные неприятности происходили у тяготеющих масс и в атмосфере, при взлете и посадке. Венера, Земля, Меркурий, Марс… разумеется, Пояс Астероидов…
– С нашими кораблями в пространстве ничего не случалось, – заметил Хейли. – Ничего и никогда. На флоте порядок.
Чавес невозмутимо кивнул. Видимо, реплика Хейли воспринималась им как констатация факта, а не упрек. На флоте и правда был порядок. Флот, разумеется, нес потери и от стихийных сил, и от людского неразумия и злобы, агрессивности и фанатизма. Первое бывало чаще на Венере с ее непредсказуемыми бешеными бурями, второе – на Земле, при поддержке с воздуха антитеррористических операций. Но в пространстве, вне атмосферы, господство ОКС было абсолютным. К тому же накопленный опыт эксплуатации термоядерного привода делал его супернадежным.
– Ваши предложения? – спросил Тимохин, бросив взгляд на Чавеса и уже догадываясь, какой получит ответ.
– Разумеется, мы должны расследовать этот случай и сделать это быстро, очень тщательно и втайне. Время еще есть – «Жаворонку» полагалось возвратиться через месяц.
Щека Чавеса вдруг дернулась, и Тимохин понял, что он скрывает напряжение. Может быть, отчаяние и чувство вины – за всю историю ОКС крейсера в пространстве не пропадали. Однако голос кастильского адмирала звучал по-прежнему спокойно.
– Есть два варианта быстрого расследования. Мы можем направить к Юпитеру «Барракуду» – крейсер сейчас патрулирует за Поясом Астероидов, в выгодной позиции. Примерно в том же районе находится еще один корабль – исследовательское судно «Коперник», которое движется к Марсу, завершив работы у Юпитера. Второй вариант – послать его вместе с нашим крейсером, если у руководителей экспедиции не будет возражений. Там планетологи со специальным оборудованием. Я навел справки: у них есть зонд, способный выдержать большие давления.
– Нечто вроде батискафа? – спросил Хейли.
– Да.
– Полагаете, что «Жаворонок» мог погрузиться в атмосферу Юпитера?
– Не исключаю, хотя такой маневр кажется безумием. Кессиди – опытный навигатор.
Наступила тишина. «Барракуда» была приписана к Третьему флоту, который курировал Тимохин, и выбор оптимального решения зависел от него. Насупившись, он проворчал:
– Пора бы озаботиться строительством базы у Юпитера. Чем плох Ганимед? Или Каллисто? Вполне подходят… Ну, об этом после. Я думаю, пусть «Барракуда» идет одна. Этих планетологов так просто не развернешь, такое изменение маршрута нуждается в согласовании, и мы потеряем время. Не говоря уж о секретности… Я согласен с Чавесом: если «Жаворонок» погиб, мы должны доискаться причины, а с информацией не спешить. Всему свое время.
– Собственно, мы так и делали всегда, – сказал Хейли, взглянув на портреты. – С эпохи Янга, Робена и Ильина. Внутреннее дело флота есть внутреннее дело флота. Не так ли, коллеги?
Когда адмиралы направились к лифту, Тимохин обернулся и посмотрел на каменных львов с головами царей в высоких тиарах. Их лица и глаза были непроницаемы, но ему показалось, что они предвещают беду.
Глава 4
Пространство вблизи орбиты Юпитера
Он лежал на чем-то мягком и упругом, нежившим тело. Это ощущение не было связано с невесомостью – он чувствовал, как поверхность прогибается под ним, чувствовал тяжесть рук и ног, и многолетний опыт подсказывал, что гравитация тут порядка восьми десятых «же». Странно! Последнее, что он помнил, это невыносимая тяжесть, боль и что-то еще, что-то ужасное, непоправимое. Боли и тяжести сейчас не было, но смутная картина, маячившая где-то на задворках памяти, лишала покоя. Стиснув зубы, он прорывался сквозь туман забвения, пока пелена не разошлась. Он увидел.
Увидел корпус «Жаворонка» с сотнями дыр, увидел, как из рваных отверстий выходит воздух, как он клубится и превращается в белесые снежные хлопья…
Застонав от бессилия, Литвин открыл глаза.
Темный сферический купол парил в вышине. Его бездонная глубина скрадывала расстояние; казалось, темной поверхности можно коснуться руками, и в то же время Литвин понимал, что до нее далеко – пожалуй, метров десять. Он приподнялся на локте, поворочал головой, осматриваясь. Не тесная кабина «грифа», не кубрик на крейсере, не капитанский мостик, расцвеченный мерцанием экранов… Что же?
Помещение было просторным и напоминало конфигурацией гантелю или две овальные бутылки, соединенные горлышками. Он находился у задней, мягкой на ощупь стены, и в метре от него лежали Макнил и Коркоран. Увидев их, Литвин ощутил огромное облегчение. Здесь и сейчас они были всем – соратниками, друзьями, его экипажем, всем человечеством. Эби скорчилась, прижав колени к груди, Коркоран раскинул руки, но оба, кажется, дышали. Комбинезоны были целыми, и он не заметил на них следов крови.
От задней стены, плавно переходившей в потолочный купол, пространство сужалось к бутылочному горлышку, короткому и довольно широкому коридору; за ним, насколько Литвин мог разглядеть, была точно такая же камера. Что-то шевелилось в ней, какие-то смутные силуэты, на миг приковавшие его внимание. Не пытаясь к ним присмотреться, Литвин ощупал правой рукой левую, затем прикоснулся к ноге и ребрам. Комбинезон в этих местах был пробит, и вокруг маленьких дырочек темнели засохшие кровяные пятна. Он закатал рукав, расстегнул комбинезон, но никаких следов на коже не заметил. Потом подполз к Рихарду и Эби, прислушался к их дыханию, нащупал сонную артерию у одного и у другой и решил, что с ними все в порядке. Пульс ровный, дыхание размеренное, глубокое; не обморок, а крепкий сон.
Чего-то, однако, не хватало. С минуту Литвин мучительно морщил лоб, разглядывал лица спящих, затем ткнул себя в грудь кулаком, погладил рыжие волосы Макнил, похлопал Коркорана по плечу и…
Рука повисла в воздухе. Родригес! Где Родригес?
Литвин еще раз оглядел помещение. Родригеса не было.
Поднявшись, он заковылял к коридору.
Это был скорее проем пятиметровой ширины. Приблизившись, Литвин заметил, что его перегораживает мембрана, прозрачная, как хрусталь, и слегка мерцающая в падавшем снаружи свете. Источник его оставался непонятным, но отсек за мембраной был ярко освещен, как если бы где-то вверху включили мощные прожектора. Коснувшись ладонями преграды, Литвин почувствовал, как она прогибается под усилием, сделал еще один маленький шаг и замер.
В том, другом отсеке находились трое. Несомненно, люди, решил он; взгляд метался по их фигурам и лицам, выхватывая приметы сходства, отыскивая черты подобия. Рослые, белокожие, с конечностями привычных пропорций и, кажется, пятипалые… Но лица такие, что не спутаешь ни с одной человеческой расой: у того, что стоял впереди, был слишком заостренный подбородок, слишком широко расставленные глаза и голубоватый оттенок белков, в которых терялась серая радужка. Нос почти европейских очертаний, но рисунок рта совсем иной: середина опущена, и центр верхней губы заходит за нижнюю, напоминая птичий клюв. Фигура этого создания, облаченного в трико, казалась тонкой, хрупкой, но изящной, и был он, несмотря на странные черты, красив. Такими, возможно, представляли эльфов: кожа почти фарфоровой белизны, длинные, темные, с заметной прозеленью волосы и загадочные глаза с исчезнувшими зрачками…
Пара, стоявшая позади, выглядела иначе. Безволосые, крепкие, с широкими физиономиями и будто стертыми чертами, они были похожи, как братья-близнецы. Одежда тоже была другой – что-то наподобие доспеха, оставлявшего открытыми руки и ноги. На запястьях и под коленями – широкие гладкие браслеты, мощные мускулы бедер и плеч, жесткие рты, бесстрастные лица… Охранники, понял Литвин. Тот, первый, похож на эльфа, а эти словно тролли, и красавцами их никак не назовешь. Но раса одна и та же – тот же оттенок кожных покровов и те же странные глаза, чей взгляд не удается уловить… Впрочем, стражи на него не смотрели, глядел их предводитель в облегающих одеждах.
Чувство нереальности происходящего на миг пронзило Литвина. Эти трое, стоявшие за экраном из упругой пленки, родились не на Земле; лучи земного солнца не касались их снежно-белых лиц и тел, земной воздух не вливался в легкие, земные воды не утоляли жажды, зелень земных лесов не ласкала взоры. Возможно, они увидели свет на планете Арктура или звезды Барнарда, в мирах Проциона или Веги, Альтаира или Ригеля, по ту сторону мрака и холода, что тянется на световые годы… Но все же они оказались людьми, и это было так удивительно и так чудесно! Так радостно! Если, конечно, забыть о погибшем «Жаворонке», о Би Джее, Прицци, Шеврезе, Бондаренко, Зайделе, о юном Иштване Сабо и ста тридцати других покойных в чреве погибшего корабля.
Он лежал на чем-то мягком и упругом, нежившим тело. Это ощущение не было связано с невесомостью – он чувствовал, как поверхность прогибается под ним, чувствовал тяжесть рук и ног, и многолетний опыт подсказывал, что гравитация тут порядка восьми десятых «же». Странно! Последнее, что он помнил, это невыносимая тяжесть, боль и что-то еще, что-то ужасное, непоправимое. Боли и тяжести сейчас не было, но смутная картина, маячившая где-то на задворках памяти, лишала покоя. Стиснув зубы, он прорывался сквозь туман забвения, пока пелена не разошлась. Он увидел.
Увидел корпус «Жаворонка» с сотнями дыр, увидел, как из рваных отверстий выходит воздух, как он клубится и превращается в белесые снежные хлопья…
Застонав от бессилия, Литвин открыл глаза.
Темный сферический купол парил в вышине. Его бездонная глубина скрадывала расстояние; казалось, темной поверхности можно коснуться руками, и в то же время Литвин понимал, что до нее далеко – пожалуй, метров десять. Он приподнялся на локте, поворочал головой, осматриваясь. Не тесная кабина «грифа», не кубрик на крейсере, не капитанский мостик, расцвеченный мерцанием экранов… Что же?
Помещение было просторным и напоминало конфигурацией гантелю или две овальные бутылки, соединенные горлышками. Он находился у задней, мягкой на ощупь стены, и в метре от него лежали Макнил и Коркоран. Увидев их, Литвин ощутил огромное облегчение. Здесь и сейчас они были всем – соратниками, друзьями, его экипажем, всем человечеством. Эби скорчилась, прижав колени к груди, Коркоран раскинул руки, но оба, кажется, дышали. Комбинезоны были целыми, и он не заметил на них следов крови.
От задней стены, плавно переходившей в потолочный купол, пространство сужалось к бутылочному горлышку, короткому и довольно широкому коридору; за ним, насколько Литвин мог разглядеть, была точно такая же камера. Что-то шевелилось в ней, какие-то смутные силуэты, на миг приковавшие его внимание. Не пытаясь к ним присмотреться, Литвин ощупал правой рукой левую, затем прикоснулся к ноге и ребрам. Комбинезон в этих местах был пробит, и вокруг маленьких дырочек темнели засохшие кровяные пятна. Он закатал рукав, расстегнул комбинезон, но никаких следов на коже не заметил. Потом подполз к Рихарду и Эби, прислушался к их дыханию, нащупал сонную артерию у одного и у другой и решил, что с ними все в порядке. Пульс ровный, дыхание размеренное, глубокое; не обморок, а крепкий сон.
Чего-то, однако, не хватало. С минуту Литвин мучительно морщил лоб, разглядывал лица спящих, затем ткнул себя в грудь кулаком, погладил рыжие волосы Макнил, похлопал Коркорана по плечу и…
Рука повисла в воздухе. Родригес! Где Родригес?
Литвин еще раз оглядел помещение. Родригеса не было.
Поднявшись, он заковылял к коридору.
Это был скорее проем пятиметровой ширины. Приблизившись, Литвин заметил, что его перегораживает мембрана, прозрачная, как хрусталь, и слегка мерцающая в падавшем снаружи свете. Источник его оставался непонятным, но отсек за мембраной был ярко освещен, как если бы где-то вверху включили мощные прожектора. Коснувшись ладонями преграды, Литвин почувствовал, как она прогибается под усилием, сделал еще один маленький шаг и замер.
В том, другом отсеке находились трое. Несомненно, люди, решил он; взгляд метался по их фигурам и лицам, выхватывая приметы сходства, отыскивая черты подобия. Рослые, белокожие, с конечностями привычных пропорций и, кажется, пятипалые… Но лица такие, что не спутаешь ни с одной человеческой расой: у того, что стоял впереди, был слишком заостренный подбородок, слишком широко расставленные глаза и голубоватый оттенок белков, в которых терялась серая радужка. Нос почти европейских очертаний, но рисунок рта совсем иной: середина опущена, и центр верхней губы заходит за нижнюю, напоминая птичий клюв. Фигура этого создания, облаченного в трико, казалась тонкой, хрупкой, но изящной, и был он, несмотря на странные черты, красив. Такими, возможно, представляли эльфов: кожа почти фарфоровой белизны, длинные, темные, с заметной прозеленью волосы и загадочные глаза с исчезнувшими зрачками…
Пара, стоявшая позади, выглядела иначе. Безволосые, крепкие, с широкими физиономиями и будто стертыми чертами, они были похожи, как братья-близнецы. Одежда тоже была другой – что-то наподобие доспеха, оставлявшего открытыми руки и ноги. На запястьях и под коленями – широкие гладкие браслеты, мощные мускулы бедер и плеч, жесткие рты, бесстрастные лица… Охранники, понял Литвин. Тот, первый, похож на эльфа, а эти словно тролли, и красавцами их никак не назовешь. Но раса одна и та же – тот же оттенок кожных покровов и те же странные глаза, чей взгляд не удается уловить… Впрочем, стражи на него не смотрели, глядел их предводитель в облегающих одеждах.
Чувство нереальности происходящего на миг пронзило Литвина. Эти трое, стоявшие за экраном из упругой пленки, родились не на Земле; лучи земного солнца не касались их снежно-белых лиц и тел, земной воздух не вливался в легкие, земные воды не утоляли жажды, зелень земных лесов не ласкала взоры. Возможно, они увидели свет на планете Арктура или звезды Барнарда, в мирах Проциона или Веги, Альтаира или Ригеля, по ту сторону мрака и холода, что тянется на световые годы… Но все же они оказались людьми, и это было так удивительно и так чудесно! Так радостно! Если, конечно, забыть о погибшем «Жаворонке», о Би Джее, Прицци, Шеврезе, Бондаренко, Зайделе, о юном Иштване Сабо и ста тридцати других покойных в чреве погибшего корабля.