Страница:
пока она поднимется из темных бездн подсознательного на поверхность
сознания. И вот какую мысль через несколько секунд регистрировало мое
сознание: "Если мозг Ринга продолжает жить, то он способен не только
ощущать боль. Мысль - одна из функций мозга. Что, если мозг Ринга
продолжает думать? И о чем он может думать? Нельзя ли попытаться узнать об
этом, установить с мозгом связь? Ведь Ринг так и не успел сказать нам, где
находится Турнер и что с ним. Не удастся ли мне вырвать эту тайну у мозга
Ринга? Если этот опыт удастся, я убью двух зайцев одним ударом: разрешу
интересную научную задачу и, быть может, спасу моего друга"
- Амба? - улыбаясь подсказал я. Вагнер секунду подумал, улыбнулся и
ответил:
- Да, амба, только не абиссинская, а игроковская. Два выигрыша сразу. В
научном отношении опыт сулил мне чрезвычайно много интересного, и я с
жаром принялся за дело. А дела предстояло немало. Надо было изобрести
способ войти в сношения с мозгом, который, конечно, не мог ни видеть, ни
слышать, разве что ощущать. Это было, пожалуй, не легче, чем войти в
сношение с марсианами или селенитами, не зная их языка. Должен вам сказать
еще по секрету, что Ринг, когда он был "во всей форме", не отличался умом.
Однажды Турнер сказал мне, что Ринг был захвачен людоедами и вернулся из
плена живехоньким, тогда как два его спутника были съедены. "Это потому, -
шутливо объяснил Турнер, - что людоеды, убедившись в глупости Ринга,
побоялись его съесть, чтобы не заразиться его глупостью. Ведь людоедство
возникло не от голода, а от веры в то, что, скушав врага, можно приобрести
его доблести".
Таким образом, - продолжал Вагнер, - мне приходилось работать над очень
трудным материалом. Но трудности никогда не останавливают меня. В своих
изысканиях я рассуждал так. При работе мозга происходят сложные
электрохимические процессы, сопровождаемые излучением коротких
электроволн. Я уже года два назад сконструировал прибор, при помощи
которого мог воспринимать электроволны, излучаемые мыслящим мозгом. Я
изобрел даже аппарат, автоматически записывающий кривую этих колебаний. Но
как перевести эту кривую на человеческий язык? Тут были чрезвычайные
трудности. Я убедился, что одна и та же мысль передавалась графически
различно в зависимости от настроения человека. Очевидно, надо было
научиться читать не целые мысли и даже не отдельные слова - надо было идти
другим путем: договориться с мозгом о буквах, создать особый алфавит, если
только каждая буква, о которой будет думать мозг, даст четкую, не похожую
на другие электроволну, отраженную видимой чертой на моем приборе. Словом,
я находился в положении заключенного в одиночную камеру, который, не зная
тюремной азбуки, захотел установить связь с заключенными в соседней камере
путем перестукивания.
Но все это было еще впереди. Прежде всего надо было установить,
излучает ли мозг Ринга какие-либо электроволны, иначе говоря, работает ли
он "умственно", или вся его жизнь заключается в физическом существовании
клеток. Теоретически мозг должен был мыслить. Я смастерил очень точный
приемный аппарат и соединил его с мозгом. Дело в том, что мозг излучает
очень слабую электроволну. И для того чтобы она еще больше не ослабела,
рассеявшись в пространстве, я решил собрать по возможности всю излучаемую
электроэнергию. Для этого я накинул на мозг Ринга тонкую металлическую
сетку, от которой шел провод к моему аппарату. Ящик, на котором стоял
мозг, был изолирован от земли. Электроволны, попадая в аппарат, должны
были передаваться чувствительному самопишущему прибору. Тонкая игла писала
на двигавшейся кинопленке, покрытой особым лаком. Кинопленку я брал просто
как подходящий материал для записи.
О, если бы Решер увидел меня за этой работой! Он взвыл бы от
негодования, видя такое кощунство.
Вагнер замолчал, а я смотрел на него с нетерпением, не решаясь вопросом
нарушить ход его мыслей.
- Да, - продолжал Вагнер, - аппарат отметил излучения электроволн; игла
зачертила на пленке неведомые письмена, подобно сейсмографу, отмечающему
колебания почвы. Мозг Ринга думал. Но о чем он думал, для меня еще
оставалось тайной за семью печатями. Все, что проходило на ленте,
запечатлевалось в моем мозгу. И левую - лучшую - половину моего мозга я
отдал исключительно работе расшифрования этой неведомой грамоты.
"Шамполион знал не больше меня, приступая к расшифрованию египетских
иероглифов, и, однако же, ему удалось прочитать их. Почему же мне не
расшифровать иероглифы мозга Ринга?" - думал я. Но они долго не давались
мне. Еще не умея читать эти иероглифы, я, однако, уже мог установить, что
некоторые знаки повторяются несколько раз. И особенно часто повторялся
такой знак:
Что он означает, я еще не знал. Но повторяемость одинаковых знаков уже
давала некоторые опорные пункты для дальнейшей работы. Я смотрел на
зигзагообразные линии на ленте и думал о том, что они означают. Ни одно
впечатление внешнего мира не доходило до мозга Ринга. Он был погружен в
вечную тьму и тишину, как глухонемой и слепой человек. Но он мог жить
воспоминаниями. Быть может, этот зигзаг на ленте - воспоминание мозга о
любимой девушке... Допустим, мне удастся расшифровать эти иероглифы. Для
меня откроется внутренний мир мозга - последнего пристанища "души". Это
очень интересно в научном отношении. Но ведь я преследовал теперь не
только научную, но и практическую цель: мне нужно было спросить у мозга
Ринга, где Турнер и что с ним. Значит, прежде всего нужно было добиться
того, чтобы мозг Ринга научился понимать меня, но как это сделать? Я
решил, что самый простой путь - это механическое раздражение мозга. Я
вскрыл "черепную коробку" и начал надавливать пальцем в стерилизованной
резиновой оболочке на поверхность мозга сначала коротким нажимом, а потом
более продолжительным. Это должно было соответствовать точке и тире, иначе
говоря букве "а" телеграфного алфавита Морзе. Алфавита этого целиком Ринг
мог и не знать. Но "точка-тире" - это, вероятно, ему было известно. Я
проделал эту манипуляцию несколько раз с промежутками, а затем перешел к
следующей букве немецкого алфавита. На первый урок довольно было запомнить
мозгу четыре буквы: а, b, с, d.
В то же время я наблюдал за лентой. Во время этого своеобразного урока
на ленте появились какие-то новые штрихи и линии с амплитудой колебания
гораздо более нормальной. Я решил, что до мозга Ринга, во всяком случае,
дошли мои сигналы. Быть может, он был испуган нажимами, быть может,
воспринимал их болезненно. Так или иначе - мозг реагировал. Теперь
оставалось только повторять эти уроки, пока мозг не осознает, что это не
случайные раздражения. Если бы только он понял, чего от него хотят! К
сожалению, мой необычайный ученик оказался большим тупицей. Турнер был
прав. Мне хотелось добиться одного, чтобы на мой сигнал - надавливание
"точки-тире" - мозг ответил электроволной - знаком на ленте,
соответствующим данному осязательному впечатлению. В дальнейшем,
представляя ту или иную букву или воспроизводя соответствующее ощущение
при надавливании мною этой буквы, мозг получал бы возможность
самопроизвольно сигнализировать мне букву за буквой и таким образом
вступить со мною в разговор.
Не буду перечислять все этапы этой трудной и кропотливой работы. Скажу
лишь, что мои упорство и изобретательность подвергались огромным
испытаниям. Но терпение и труд все перетрут. Мозг Ринга в конце концов
заговорил. Через несколько дней Ринг начал повторять за мной буквы, то
есть, думая о них, он излучал определенную электроволну, которая
отражалась на ленте особым знаком. Я начал "диктовать" буквы вразбивку,
мозг верно воспроизводил их. Дело было сделано. Но понимает ли мозг
значение нажимов, связал ли он их с буквенным значением? Я "продиктовал"
слово "Ринг" и ждал, что мозг повторит это слово буква за буквой. Но, к
моему удивлению, на ленте оказалось написанным: "Я". Ринг, очевидно,
ответил: "Да, Ринг - это я". Этот ответ так обрадовал меня, что в ту
минуту я готов был допустить мысль, что людоеды прогадали, отказавшись от
мозга Ринга. Он оказался сообразительней, чем я предполагал. Дальше пошло
легче. Еще несколько испытаний, и я мог приступить к беседе. Больше я не
завидовал лаврам Шамполиона, хотя о моих успехах никто не знал. Мне
одновременно хотелось скорее узнать, где находится Турнер и что думает,
чувствует мозг Ринга. Однако интересы живой человеческой личности должны
стоять на первом плане. И я задал мозгу вопрос о Турнере. Игла на ленте
задвигалась. Мозг слал мне телеграмму: "Турнер жив. Мы были застигнуты в
долине тропическим ливнем". - "Где?" - телеграфировал я мозгу, надавливая
пальцем точки и тире.
Мозг довольно точно указал мне направление маршрута, и по этому
указанию мы добрались сюда, на эту стоянку. "Идите на север до Адуа, не
доходя семи километров, сверните на восток..." - таково было главное
направление. Но дальше... Увы, если бы Ринг был жив, он, вероятно, сумел
бы провести нас на место. Но объяснить, где находится Турнер, он не сумел
бы так же, как не мог объяснить теперь. Высокая амба. Крутые обрывистые
края. Глубокое ущелье... Тысячи амб и ущелий походили на это описание. Я
сделал невозможное - заставил говорить мозг Ринга неделю спустя после его
смерти, - и тем не менее я не мог получить от мозга нужные мне сведения. Я
бился с мозгом целые часы. Мозг, вероятно, утомился, потому что некоторое
время он не давал ответов на мои вопросы, а затем задал мне сам вопрос,
который смутил меня:
"Где я сам и что со мною? Почему темно?.."
Что мог я ему ответить? Частица тела Ринга, очевидно, продолжала
считать себя целым. Сказать остаткам Ринга, что он давно умер, что остался
один мозг, я опасался. Может быть, этот ответ поразит сознание Ринга, мозг
Ринга не вместит этой мысли и сойдет с ума. И я решил схитрить - заменить
ответ вопросом. "А что вы чувствуете?" - спросил я у мозга, как врач. И
мозг начал мне "говорить" о своих впечатлениях. Он не видит, не слышит.
Обоняние и вкус также отсутствуют у него. Он чувствует перемену
температуры. У него время от времени "мерзнет" голова. (Вы знаете, что
ночи в Абиссинии бывают довольно холодные, и разница в дневной и ночной
температуре достигает тридцати и более градусов. Хотя я предохранил мозг
от внешних влияний температуры искусственным "черепом", все же
температурные колебания чувствовались мозгом.) И еще мозг чувствовал,
когда я надавливал ему на "темя". Он так и сказал: "Кто-то нажимает мне на
темя". - "И вам больно? - спросил я. "Немного. У меня как будто немеют
ноги".
Можете себе представить, как это интересно! Ведь как раз в верхних
долях мозговой коры содержатся нервы, управляющие движениями и ведающие
ощущениями нижней части тела вплоть до кончиков ног. Таким образом, я
получил возможность проверить все участки мозга с точки зрения локализации
в них тех или иных ощущений.
Вагнер взял книгу с полки, раскрыл ее и показал мне рисунок.
- Вот видите, здесь изображены нервные центры. Я нажимал на различные
извилины и борозды и спрашивал мозг, что он ощущает. "Я вижу смутный
свет", - ответил мозг, когда я начал нажимать на зрительный центр. "Я
слышу шум", - ответил на раздражение слухового нерва. Ведь вы знаете, что
каждый нерв отвечает на разнообразные раздражения только одной реакцией:
зрительный нерв передаст мозгу ощущение света, чем бы вы ни возбуждали
нерв - светом, давлением, электрическим током. Так же действуют и другие
нервы. Немудрено, что мои надавливания вызывали в мозгу то представление
света, то шума - в зависимости от того, какой центр я раздражал. Для меня
открывалось огромное поле для наблюдений.
Однако о чем думал мозг все это время? Вот что занимало меня. Я задал
мозгу этот вопрос, и, к моему удовольствию, он довольно охотно ответил
мне. "Ринг" помнит все, что произошло с ним (мозг Ринга все время был
убежден, что Ринг жив). Итак, он рассказал мне, как они - Турнер, Ринг и
проводник - отправились в Тигре, как решили спуститься в глубокий каньон,
где были застигнуты неожиданным ливнем. Бушующие потоки несли их по
каньону. Несколько раз на крутых излучинах они сильно ударялись о скалы и,
наконец, были вынесены к огромной запруде в широкой долине. Росший на дне
камыш задержал приносимый потоком мусор, ветви и целые деревья, образовав
огромную плотину. Путники увязли в этой гуще. Надо было выбраться отсюда
во что бы то ни стало, пока вода не прорвет плотину и не понесется дальше
с еще большим бешенством. Добраться до берега было невозможно. Вода
бурлила, кипела; ветки и сучья спутывали руки и ноги. А вода все прибывала
и уже перекатывалась через гребень плотины. Тогда Турнер крикнул своим
товарищам, что единственный путь - перелезть через плотину и броситься
вниз, а затем спасаться на высокое место, пока вода не залила
пространство, лежащее ниже плотины. Так они и сделали С величайшим трудом
перебрались через плотину и скатились вниз с десятиметровой высоты. Они
упали на острые камни. Проводник разбил голову и был унесен ручьем,
бежавшим ниже плотины, Турнер сломал ногу и с величайшим трудом пополз к
берегу, и только один Ринг остался невредим. Им вдвоем удалось добраться
до бедной деревеньки, лежащей на высоком уступе амбы. Турнер слег, а Ринг
отправился в Аддис-Абебу за помощью. Он благополучно прошел весь путь и
был всего в десяти километрах от города, когда какие-то разбойники пустили
в него камнем и поранили голову Но у Ринга, очнувшегося после обморока,
хватило сил добраться до Решера. Там он и упал, потеряв сознание. Потом
пришел в себя, увидел Решера и меня, сказал несколько слов и вновь
забылся.
"А потом что?" - спросил я с интересом. "Потом, - ответил мозг, - я
опять пришел в себя. Но ничего не видел и не слышал. Мне казалось, что
меня бросили в темный карцер связанного по рукам и ногам. Мне ничего
больше не оставалось, как вспоминать всю мою жизнь. В этих воспоминаниях и
проходило время..."
Я несколько раз просил мозг Ринга точно описать мне путь в каньон, где
застал их ливень, но Ринг по-прежнему так бестолково объяснял мне, что я
отчаялся найти по этим указаниям моего друга. "Вот если бы я мог видеть,
то привел бы вас на место", - говорил мозг. Да, если бы он видел и слышал,
дело пошло бы на лад. Не удастся ли мне разрешить эту задачу? Мозг может
воспринимать только неопределенное ощущение света при нажиме на глазной
нерв, так же как мы ощущаем красные пятна и круги, когда нажимаем на
глазное яблоко сквозь закрытое веко. Но ведь это не зрение. Как бы
наделить мозг настоящим зрением?
Один план занимал меня в продолжение нескольких часов. Я думал, нельзя
ли пересадить мозг Ринга на место мозга какого-нибудь животного. Сложность
этой операции не смущала меня. Я надеялся сшить все нервы, сосуды и
прочее, если только.., найти подходящее по размеру вместилище для мозга
Ринга. Но в этом-то и была вся задача. Я перебрал в памяти объем и вес
мозга различных животных, сравнивая с мозгом Ринга. Мозг Ринга весил
тысячу четыреста граммов. Мозг слона весит пять тысяч граммов. Увы, череп
слона - слишком большое вместилище для мозга человека. У кита мозг весит
две тысячи пятьдесят граммов. Это ближе к делу. Но у меня не было под
рукой кита. И что делал бы кит среди амб Абиссинии? А все остальные
животные имеют слишком малый мозг по сравнению с человеком: лошадь и лев -
по шестисот граммов, корова и горилла - по четыреста пятьдесят, прочие
обезьяны - еще меньше, тигр - всего двести девяносто, овца - сто тридцать,
собака - сто пять граммов. Было бы очень занятно иметь слона или лошадь с
мозгом Ринга. Тогда он, наверное, нашел бы путь в долину. Но это, к
сожалению, было маловыполнимо. Задача очень интересная, и, может быть,
когда-нибудь я сделаю такую операцию. "Но сейчас, - думал я, - мне надо
достигнуть цели возможно быстрым путем". И вот что я придумал...
Вагнер поднялся, подошел к занавеске, отделявшей угол палатки, и,
приподняв полу занавески, сказал:
- Не угодно ли войти в это отделение моей лаборатории? В этот угол свет
проникал только сквозь плотный брезент палатки, и потому здесь стоял
полумрак. Я увидел лежащий на ящике мозг, заключенный в какую-то
прозрачную желтоватую оболочку и прикрытый сверху стеклянным колпаком. На
другом ящике стоял большой сосуд, наполненный какою-то жидкостью, и на дне
его лежали два больших глаза. От глазных яблок шли какие-то нити.
- Не узнаете? - спросил, улыбаясь, Вагнер. - Это глаза вчерашней
коровы. Что может быть проще! Я беру конец этого нерва и пришиваю к
глазному нерву в мозгу Ринга. Когда нервы коровы и Ринга срастутся, мозг
Ринга вновь увидит свет, пользуясь глазом коровы.
- Почему глазом? - спросил я. - Разве вы дадите мозгу Ринга только один
глаз?
- Да, и вот почему. Наше зрение устроено сложнее, чем вы, по-видимому,
представляете. Глазной нерв не только передает зрительные представления
мозгу. Нерв этот затрагивает целый ряд других нервов, в частности тех,
которые ведают мышечными движениями глаза и речевыми движениями. При такой
сложности наладить зрение обоими глазами - задача чрезвычайно трудная.
Ведь мозг Ринга не в состоянии будет двигать глазом в любом направлении и
сводить в один фокус два глаза. Довольно того, что он сможет владеть этим
органом, наводя глаз на фокус. Конечно, это будет несовершенное зрение.
Мне придется держать глаз и наводить его, как фонарь, на окружающие
окрестности, а мозг будет узнавать местность и давать свои указания тем же
несовершенным способом при помощи азбуки Морзе. Со всем этим немало
хлопот. И Решер будет нам только мешать. Пожалуй, он еще напортит.
Помилуйте, он человек, верующий в бессмертную душу, и вдруг душа его друга
в таком заключении! Я решил поступить с Решером так. Скажу ему, что я
признал бесцельность дальнейших поисков Турнера, и предложу отправиться на
родину или куда он хочет. Я уверен, что Решер охотно оставит меня и уедет.
Тогда у меня руки будут развязаны, если только вы согласитесь помочь мне.
Я согласился с большой готовностью.
- Ну, вот и отлично, - сказал Вагнер. - Надеюсь, что к утру мозг Ринга
прозреет. Мною изобретено средство для ускорения процессов срастания
тканей. К тому же времени, вероятно, Решер уберется отсюда и мы с вами
отправимся на поиски друга. Я прошу вас быть готовым выступить в поход
рано утром.
Наутро я уже был в палатке Вагнера. Он встретил меня со своей обычной
радушной и немного лукавой улыбкой.
- Все вышло как по писаному, - сказал он мне, поздоровавшись. -
Господин Решер выразил приличествующее случаю душевное сокрушение,
повздыхал, поморгал, быстро утешился и тотчас начал собираться в дорогу. В
полночь его уже здесь не было. А я тоже времени не терял даром, вот
смотрите.
Из "подлобья" мозга выглядывал большой коровий глаз. Он был устремлен
на меня, и мне даже стало жутко.
- Другой глаз я держу на всякий случай. Он содержится в особой жидкости
и не испортится.
- А этот видит? - спросил я.
- Разумеется, - ответил Вагнер. Он начал быстро нажимать на мозг
(стеклянный колпак был снят) и потом посмотрел на ленту.
- Вот видите, - сказал Вагнер, обращаясь ко мне, - я спросил мозг, кто
находится перед ним, и он довольно точно описал вашу внешность. Теперь мы
можем двинуться в путь.
Мы решили отправиться совсем налегке, даже без проводников и
носильщиков. Что бы они подумали, если бы увидели коровий глаз, который
руководит экспедицией! На случай встречи с туземцами Вагнер умело
замаскировал ящик, в котором помещался мозг, оставив для глаза только
небольшое отверстие. Лента, выписывающая телеграммы мозга, была выведена
наружу, и по ней мы справлялись, правильно ли мы идем. Ринг не обманул: у
него оказалась довольно хорошая зрительная память. И если он не в
состоянии был словесно описать дорогу, то теперь был совсем недурным
проводником. Возможность видеть знакомые места, очевидно, самому мозгу
доставляла удовольствие. Он очень охотно руководил нами.
"Прямо... Налево... Еще... Спускайтесь..."
Мы не без труда спустились в глубокий каньон. Летние ливни уже прошли.
Воды на дне каньона не было. Но здесь стоял невыносимый смрад от
разлагающихся трупов животных и гниющих растений. Горные жители не могут
спускаться сюда из-за этого смрада.
"Вот здесь была плотина", - сигнализировал мозг. От плотины высотою в
десять метров не осталось ничего, кроме мусора, устилавшего сухое дно. Мы
вышли на широкую поляну. Здесь как бы сходились десятки горных ручьев и
рек, разливающихся лишь во время дождей и размывающих горы.
Прежде чем мы добрались до деревни, нам пришлось миновать участок леса
с такой обильной растительностью, что мы принуждены были сделать несколько
десятков километров кругу. Даже слоны ломают иногда клыки в этих дебрях.
Наконец мы нашли профессора Турнера в бедной абиссинской деревне, в
шалаше, который не предохранял ни от ветра, ни от дождя. К счастью, погода
стояла теплая и Турнер не страдал от сырости и холода. Он чувствовал себя
неплохо, но ходил еще с трудом. Турнер очень удивился и обрадовался
приходу Вагнера.
- А Решер, Ринг где?
К счастью, "Ринг" ничего не слышал, и Вагнер рассказал Турнеру без
предрассудков о нашем необычайном проводнике. Турнер покачал головой,
задумался, потом рассмеялся.
- Только вы, Вагнер, способны на такие проделки! - сказал он,
похлопывая приятеля по плечу. - Где он? Покажите мне его.
И когда Вагнер приоткрыл коровий глаз, выглядывавший из ящика, Турнер
раскланялся, а Вагнер протелеграфировал мозгу приветствие Турнера.
"Что со мной?" - спросил мозг Ринга Турнера, но и Турнер не мог
объяснить "Рингу" его странной болезни.
Вот и все. В Европу мы явились вместе: профессор Турнер, Вагнер и я.
Решер приехал раньше нас. Простите, я забыл упомянуть еще об одном
спутнике. Мозг Ринга также ехал с нами. В Берлине мы расстались с
Турнером. При прощании он обещал никому не говорить о мозге Ринга.
Этот мозг, кажется, до сих пор существует в московской лаборатории
профессора Вагнера. По крайней мере, в последнем письме, полученном мною
не больше месяца назад, Вагнер писал мне:
"Мозг Ринга шлет вам привет. Он здоров и уже знает, что от Ринга
остался только один мозг. Эта новость не так поразила его, как я ожидал.
"Лучше так, чем никак", - вот что ответил мозг. Я сделал много чрезвычайно
ценных наблюдений. Между прочим, клетки мозга начали разрастаться. И
теперь мозг Ринга весит не меньше мозга кита. Но от этого он не стал
умнее..."
Вагнер на рассказе написал:
"Не только ткани, но и целые органы, вырезанные из тела человека, могут
жить и даже расти. Ученые (Броун-Секар, Каррель, Кравков, д-ра Брюхоненко
и Чечулин и др.) оживляли пальцы, уши, сердца и даже голову собаки. При
условиях питания кровью или раствором, близким по химическому составу к
крови, так называемым физиологическим раствором, ткани и органы могут жить
очень долго, ткани - даже по несколько лет. Поэтому и оживление мозга
научно вполне допустимая вещь. Но я сомневаюсь, что с таким оживленным
мозгом удалось бы вступить в переговоры. Мозг и нервы при своей работе
действительно излучают электромагнитные волны. Это бесспорно установлено
работами академиков Бехтерева, Павлова и Лазарева. Однако мы еще не
научились "читать" эти волны. Вот что пишет академик Лазарев по этому
поводу в одном своем труде:
"Пока мы можем только утверждать, что волны существуют, но не можем
строго выяснить их роль". Я был бы очень рад, если бы мне удалось оживить
и вступить в переговоры с мозгом Ринга, но, к сожалению, такая возможность
не больше как научное предвидение.
Вагнер".
сознания. И вот какую мысль через несколько секунд регистрировало мое
сознание: "Если мозг Ринга продолжает жить, то он способен не только
ощущать боль. Мысль - одна из функций мозга. Что, если мозг Ринга
продолжает думать? И о чем он может думать? Нельзя ли попытаться узнать об
этом, установить с мозгом связь? Ведь Ринг так и не успел сказать нам, где
находится Турнер и что с ним. Не удастся ли мне вырвать эту тайну у мозга
Ринга? Если этот опыт удастся, я убью двух зайцев одним ударом: разрешу
интересную научную задачу и, быть может, спасу моего друга"
- Амба? - улыбаясь подсказал я. Вагнер секунду подумал, улыбнулся и
ответил:
- Да, амба, только не абиссинская, а игроковская. Два выигрыша сразу. В
научном отношении опыт сулил мне чрезвычайно много интересного, и я с
жаром принялся за дело. А дела предстояло немало. Надо было изобрести
способ войти в сношения с мозгом, который, конечно, не мог ни видеть, ни
слышать, разве что ощущать. Это было, пожалуй, не легче, чем войти в
сношение с марсианами или селенитами, не зная их языка. Должен вам сказать
еще по секрету, что Ринг, когда он был "во всей форме", не отличался умом.
Однажды Турнер сказал мне, что Ринг был захвачен людоедами и вернулся из
плена живехоньким, тогда как два его спутника были съедены. "Это потому, -
шутливо объяснил Турнер, - что людоеды, убедившись в глупости Ринга,
побоялись его съесть, чтобы не заразиться его глупостью. Ведь людоедство
возникло не от голода, а от веры в то, что, скушав врага, можно приобрести
его доблести".
Таким образом, - продолжал Вагнер, - мне приходилось работать над очень
трудным материалом. Но трудности никогда не останавливают меня. В своих
изысканиях я рассуждал так. При работе мозга происходят сложные
электрохимические процессы, сопровождаемые излучением коротких
электроволн. Я уже года два назад сконструировал прибор, при помощи
которого мог воспринимать электроволны, излучаемые мыслящим мозгом. Я
изобрел даже аппарат, автоматически записывающий кривую этих колебаний. Но
как перевести эту кривую на человеческий язык? Тут были чрезвычайные
трудности. Я убедился, что одна и та же мысль передавалась графически
различно в зависимости от настроения человека. Очевидно, надо было
научиться читать не целые мысли и даже не отдельные слова - надо было идти
другим путем: договориться с мозгом о буквах, создать особый алфавит, если
только каждая буква, о которой будет думать мозг, даст четкую, не похожую
на другие электроволну, отраженную видимой чертой на моем приборе. Словом,
я находился в положении заключенного в одиночную камеру, который, не зная
тюремной азбуки, захотел установить связь с заключенными в соседней камере
путем перестукивания.
Но все это было еще впереди. Прежде всего надо было установить,
излучает ли мозг Ринга какие-либо электроволны, иначе говоря, работает ли
он "умственно", или вся его жизнь заключается в физическом существовании
клеток. Теоретически мозг должен был мыслить. Я смастерил очень точный
приемный аппарат и соединил его с мозгом. Дело в том, что мозг излучает
очень слабую электроволну. И для того чтобы она еще больше не ослабела,
рассеявшись в пространстве, я решил собрать по возможности всю излучаемую
электроэнергию. Для этого я накинул на мозг Ринга тонкую металлическую
сетку, от которой шел провод к моему аппарату. Ящик, на котором стоял
мозг, был изолирован от земли. Электроволны, попадая в аппарат, должны
были передаваться чувствительному самопишущему прибору. Тонкая игла писала
на двигавшейся кинопленке, покрытой особым лаком. Кинопленку я брал просто
как подходящий материал для записи.
О, если бы Решер увидел меня за этой работой! Он взвыл бы от
негодования, видя такое кощунство.
Вагнер замолчал, а я смотрел на него с нетерпением, не решаясь вопросом
нарушить ход его мыслей.
- Да, - продолжал Вагнер, - аппарат отметил излучения электроволн; игла
зачертила на пленке неведомые письмена, подобно сейсмографу, отмечающему
колебания почвы. Мозг Ринга думал. Но о чем он думал, для меня еще
оставалось тайной за семью печатями. Все, что проходило на ленте,
запечатлевалось в моем мозгу. И левую - лучшую - половину моего мозга я
отдал исключительно работе расшифрования этой неведомой грамоты.
"Шамполион знал не больше меня, приступая к расшифрованию египетских
иероглифов, и, однако же, ему удалось прочитать их. Почему же мне не
расшифровать иероглифы мозга Ринга?" - думал я. Но они долго не давались
мне. Еще не умея читать эти иероглифы, я, однако, уже мог установить, что
некоторые знаки повторяются несколько раз. И особенно часто повторялся
такой знак:
Что он означает, я еще не знал. Но повторяемость одинаковых знаков уже
давала некоторые опорные пункты для дальнейшей работы. Я смотрел на
зигзагообразные линии на ленте и думал о том, что они означают. Ни одно
впечатление внешнего мира не доходило до мозга Ринга. Он был погружен в
вечную тьму и тишину, как глухонемой и слепой человек. Но он мог жить
воспоминаниями. Быть может, этот зигзаг на ленте - воспоминание мозга о
любимой девушке... Допустим, мне удастся расшифровать эти иероглифы. Для
меня откроется внутренний мир мозга - последнего пристанища "души". Это
очень интересно в научном отношении. Но ведь я преследовал теперь не
только научную, но и практическую цель: мне нужно было спросить у мозга
Ринга, где Турнер и что с ним. Значит, прежде всего нужно было добиться
того, чтобы мозг Ринга научился понимать меня, но как это сделать? Я
решил, что самый простой путь - это механическое раздражение мозга. Я
вскрыл "черепную коробку" и начал надавливать пальцем в стерилизованной
резиновой оболочке на поверхность мозга сначала коротким нажимом, а потом
более продолжительным. Это должно было соответствовать точке и тире, иначе
говоря букве "а" телеграфного алфавита Морзе. Алфавита этого целиком Ринг
мог и не знать. Но "точка-тире" - это, вероятно, ему было известно. Я
проделал эту манипуляцию несколько раз с промежутками, а затем перешел к
следующей букве немецкого алфавита. На первый урок довольно было запомнить
мозгу четыре буквы: а, b, с, d.
В то же время я наблюдал за лентой. Во время этого своеобразного урока
на ленте появились какие-то новые штрихи и линии с амплитудой колебания
гораздо более нормальной. Я решил, что до мозга Ринга, во всяком случае,
дошли мои сигналы. Быть может, он был испуган нажимами, быть может,
воспринимал их болезненно. Так или иначе - мозг реагировал. Теперь
оставалось только повторять эти уроки, пока мозг не осознает, что это не
случайные раздражения. Если бы только он понял, чего от него хотят! К
сожалению, мой необычайный ученик оказался большим тупицей. Турнер был
прав. Мне хотелось добиться одного, чтобы на мой сигнал - надавливание
"точки-тире" - мозг ответил электроволной - знаком на ленте,
соответствующим данному осязательному впечатлению. В дальнейшем,
представляя ту или иную букву или воспроизводя соответствующее ощущение
при надавливании мною этой буквы, мозг получал бы возможность
самопроизвольно сигнализировать мне букву за буквой и таким образом
вступить со мною в разговор.
Не буду перечислять все этапы этой трудной и кропотливой работы. Скажу
лишь, что мои упорство и изобретательность подвергались огромным
испытаниям. Но терпение и труд все перетрут. Мозг Ринга в конце концов
заговорил. Через несколько дней Ринг начал повторять за мной буквы, то
есть, думая о них, он излучал определенную электроволну, которая
отражалась на ленте особым знаком. Я начал "диктовать" буквы вразбивку,
мозг верно воспроизводил их. Дело было сделано. Но понимает ли мозг
значение нажимов, связал ли он их с буквенным значением? Я "продиктовал"
слово "Ринг" и ждал, что мозг повторит это слово буква за буквой. Но, к
моему удивлению, на ленте оказалось написанным: "Я". Ринг, очевидно,
ответил: "Да, Ринг - это я". Этот ответ так обрадовал меня, что в ту
минуту я готов был допустить мысль, что людоеды прогадали, отказавшись от
мозга Ринга. Он оказался сообразительней, чем я предполагал. Дальше пошло
легче. Еще несколько испытаний, и я мог приступить к беседе. Больше я не
завидовал лаврам Шамполиона, хотя о моих успехах никто не знал. Мне
одновременно хотелось скорее узнать, где находится Турнер и что думает,
чувствует мозг Ринга. Однако интересы живой человеческой личности должны
стоять на первом плане. И я задал мозгу вопрос о Турнере. Игла на ленте
задвигалась. Мозг слал мне телеграмму: "Турнер жив. Мы были застигнуты в
долине тропическим ливнем". - "Где?" - телеграфировал я мозгу, надавливая
пальцем точки и тире.
Мозг довольно точно указал мне направление маршрута, и по этому
указанию мы добрались сюда, на эту стоянку. "Идите на север до Адуа, не
доходя семи километров, сверните на восток..." - таково было главное
направление. Но дальше... Увы, если бы Ринг был жив, он, вероятно, сумел
бы провести нас на место. Но объяснить, где находится Турнер, он не сумел
бы так же, как не мог объяснить теперь. Высокая амба. Крутые обрывистые
края. Глубокое ущелье... Тысячи амб и ущелий походили на это описание. Я
сделал невозможное - заставил говорить мозг Ринга неделю спустя после его
смерти, - и тем не менее я не мог получить от мозга нужные мне сведения. Я
бился с мозгом целые часы. Мозг, вероятно, утомился, потому что некоторое
время он не давал ответов на мои вопросы, а затем задал мне сам вопрос,
который смутил меня:
"Где я сам и что со мною? Почему темно?.."
Что мог я ему ответить? Частица тела Ринга, очевидно, продолжала
считать себя целым. Сказать остаткам Ринга, что он давно умер, что остался
один мозг, я опасался. Может быть, этот ответ поразит сознание Ринга, мозг
Ринга не вместит этой мысли и сойдет с ума. И я решил схитрить - заменить
ответ вопросом. "А что вы чувствуете?" - спросил я у мозга, как врач. И
мозг начал мне "говорить" о своих впечатлениях. Он не видит, не слышит.
Обоняние и вкус также отсутствуют у него. Он чувствует перемену
температуры. У него время от времени "мерзнет" голова. (Вы знаете, что
ночи в Абиссинии бывают довольно холодные, и разница в дневной и ночной
температуре достигает тридцати и более градусов. Хотя я предохранил мозг
от внешних влияний температуры искусственным "черепом", все же
температурные колебания чувствовались мозгом.) И еще мозг чувствовал,
когда я надавливал ему на "темя". Он так и сказал: "Кто-то нажимает мне на
темя". - "И вам больно? - спросил я. "Немного. У меня как будто немеют
ноги".
Можете себе представить, как это интересно! Ведь как раз в верхних
долях мозговой коры содержатся нервы, управляющие движениями и ведающие
ощущениями нижней части тела вплоть до кончиков ног. Таким образом, я
получил возможность проверить все участки мозга с точки зрения локализации
в них тех или иных ощущений.
Вагнер взял книгу с полки, раскрыл ее и показал мне рисунок.
- Вот видите, здесь изображены нервные центры. Я нажимал на различные
извилины и борозды и спрашивал мозг, что он ощущает. "Я вижу смутный
свет", - ответил мозг, когда я начал нажимать на зрительный центр. "Я
слышу шум", - ответил на раздражение слухового нерва. Ведь вы знаете, что
каждый нерв отвечает на разнообразные раздражения только одной реакцией:
зрительный нерв передаст мозгу ощущение света, чем бы вы ни возбуждали
нерв - светом, давлением, электрическим током. Так же действуют и другие
нервы. Немудрено, что мои надавливания вызывали в мозгу то представление
света, то шума - в зависимости от того, какой центр я раздражал. Для меня
открывалось огромное поле для наблюдений.
Однако о чем думал мозг все это время? Вот что занимало меня. Я задал
мозгу этот вопрос, и, к моему удовольствию, он довольно охотно ответил
мне. "Ринг" помнит все, что произошло с ним (мозг Ринга все время был
убежден, что Ринг жив). Итак, он рассказал мне, как они - Турнер, Ринг и
проводник - отправились в Тигре, как решили спуститься в глубокий каньон,
где были застигнуты неожиданным ливнем. Бушующие потоки несли их по
каньону. Несколько раз на крутых излучинах они сильно ударялись о скалы и,
наконец, были вынесены к огромной запруде в широкой долине. Росший на дне
камыш задержал приносимый потоком мусор, ветви и целые деревья, образовав
огромную плотину. Путники увязли в этой гуще. Надо было выбраться отсюда
во что бы то ни стало, пока вода не прорвет плотину и не понесется дальше
с еще большим бешенством. Добраться до берега было невозможно. Вода
бурлила, кипела; ветки и сучья спутывали руки и ноги. А вода все прибывала
и уже перекатывалась через гребень плотины. Тогда Турнер крикнул своим
товарищам, что единственный путь - перелезть через плотину и броситься
вниз, а затем спасаться на высокое место, пока вода не залила
пространство, лежащее ниже плотины. Так они и сделали С величайшим трудом
перебрались через плотину и скатились вниз с десятиметровой высоты. Они
упали на острые камни. Проводник разбил голову и был унесен ручьем,
бежавшим ниже плотины, Турнер сломал ногу и с величайшим трудом пополз к
берегу, и только один Ринг остался невредим. Им вдвоем удалось добраться
до бедной деревеньки, лежащей на высоком уступе амбы. Турнер слег, а Ринг
отправился в Аддис-Абебу за помощью. Он благополучно прошел весь путь и
был всего в десяти километрах от города, когда какие-то разбойники пустили
в него камнем и поранили голову Но у Ринга, очнувшегося после обморока,
хватило сил добраться до Решера. Там он и упал, потеряв сознание. Потом
пришел в себя, увидел Решера и меня, сказал несколько слов и вновь
забылся.
"А потом что?" - спросил я с интересом. "Потом, - ответил мозг, - я
опять пришел в себя. Но ничего не видел и не слышал. Мне казалось, что
меня бросили в темный карцер связанного по рукам и ногам. Мне ничего
больше не оставалось, как вспоминать всю мою жизнь. В этих воспоминаниях и
проходило время..."
Я несколько раз просил мозг Ринга точно описать мне путь в каньон, где
застал их ливень, но Ринг по-прежнему так бестолково объяснял мне, что я
отчаялся найти по этим указаниям моего друга. "Вот если бы я мог видеть,
то привел бы вас на место", - говорил мозг. Да, если бы он видел и слышал,
дело пошло бы на лад. Не удастся ли мне разрешить эту задачу? Мозг может
воспринимать только неопределенное ощущение света при нажиме на глазной
нерв, так же как мы ощущаем красные пятна и круги, когда нажимаем на
глазное яблоко сквозь закрытое веко. Но ведь это не зрение. Как бы
наделить мозг настоящим зрением?
Один план занимал меня в продолжение нескольких часов. Я думал, нельзя
ли пересадить мозг Ринга на место мозга какого-нибудь животного. Сложность
этой операции не смущала меня. Я надеялся сшить все нервы, сосуды и
прочее, если только.., найти подходящее по размеру вместилище для мозга
Ринга. Но в этом-то и была вся задача. Я перебрал в памяти объем и вес
мозга различных животных, сравнивая с мозгом Ринга. Мозг Ринга весил
тысячу четыреста граммов. Мозг слона весит пять тысяч граммов. Увы, череп
слона - слишком большое вместилище для мозга человека. У кита мозг весит
две тысячи пятьдесят граммов. Это ближе к делу. Но у меня не было под
рукой кита. И что делал бы кит среди амб Абиссинии? А все остальные
животные имеют слишком малый мозг по сравнению с человеком: лошадь и лев -
по шестисот граммов, корова и горилла - по четыреста пятьдесят, прочие
обезьяны - еще меньше, тигр - всего двести девяносто, овца - сто тридцать,
собака - сто пять граммов. Было бы очень занятно иметь слона или лошадь с
мозгом Ринга. Тогда он, наверное, нашел бы путь в долину. Но это, к
сожалению, было маловыполнимо. Задача очень интересная, и, может быть,
когда-нибудь я сделаю такую операцию. "Но сейчас, - думал я, - мне надо
достигнуть цели возможно быстрым путем". И вот что я придумал...
Вагнер поднялся, подошел к занавеске, отделявшей угол палатки, и,
приподняв полу занавески, сказал:
- Не угодно ли войти в это отделение моей лаборатории? В этот угол свет
проникал только сквозь плотный брезент палатки, и потому здесь стоял
полумрак. Я увидел лежащий на ящике мозг, заключенный в какую-то
прозрачную желтоватую оболочку и прикрытый сверху стеклянным колпаком. На
другом ящике стоял большой сосуд, наполненный какою-то жидкостью, и на дне
его лежали два больших глаза. От глазных яблок шли какие-то нити.
- Не узнаете? - спросил, улыбаясь, Вагнер. - Это глаза вчерашней
коровы. Что может быть проще! Я беру конец этого нерва и пришиваю к
глазному нерву в мозгу Ринга. Когда нервы коровы и Ринга срастутся, мозг
Ринга вновь увидит свет, пользуясь глазом коровы.
- Почему глазом? - спросил я. - Разве вы дадите мозгу Ринга только один
глаз?
- Да, и вот почему. Наше зрение устроено сложнее, чем вы, по-видимому,
представляете. Глазной нерв не только передает зрительные представления
мозгу. Нерв этот затрагивает целый ряд других нервов, в частности тех,
которые ведают мышечными движениями глаза и речевыми движениями. При такой
сложности наладить зрение обоими глазами - задача чрезвычайно трудная.
Ведь мозг Ринга не в состоянии будет двигать глазом в любом направлении и
сводить в один фокус два глаза. Довольно того, что он сможет владеть этим
органом, наводя глаз на фокус. Конечно, это будет несовершенное зрение.
Мне придется держать глаз и наводить его, как фонарь, на окружающие
окрестности, а мозг будет узнавать местность и давать свои указания тем же
несовершенным способом при помощи азбуки Морзе. Со всем этим немало
хлопот. И Решер будет нам только мешать. Пожалуй, он еще напортит.
Помилуйте, он человек, верующий в бессмертную душу, и вдруг душа его друга
в таком заключении! Я решил поступить с Решером так. Скажу ему, что я
признал бесцельность дальнейших поисков Турнера, и предложу отправиться на
родину или куда он хочет. Я уверен, что Решер охотно оставит меня и уедет.
Тогда у меня руки будут развязаны, если только вы согласитесь помочь мне.
Я согласился с большой готовностью.
- Ну, вот и отлично, - сказал Вагнер. - Надеюсь, что к утру мозг Ринга
прозреет. Мною изобретено средство для ускорения процессов срастания
тканей. К тому же времени, вероятно, Решер уберется отсюда и мы с вами
отправимся на поиски друга. Я прошу вас быть готовым выступить в поход
рано утром.
Наутро я уже был в палатке Вагнера. Он встретил меня со своей обычной
радушной и немного лукавой улыбкой.
- Все вышло как по писаному, - сказал он мне, поздоровавшись. -
Господин Решер выразил приличествующее случаю душевное сокрушение,
повздыхал, поморгал, быстро утешился и тотчас начал собираться в дорогу. В
полночь его уже здесь не было. А я тоже времени не терял даром, вот
смотрите.
Из "подлобья" мозга выглядывал большой коровий глаз. Он был устремлен
на меня, и мне даже стало жутко.
- Другой глаз я держу на всякий случай. Он содержится в особой жидкости
и не испортится.
- А этот видит? - спросил я.
- Разумеется, - ответил Вагнер. Он начал быстро нажимать на мозг
(стеклянный колпак был снят) и потом посмотрел на ленту.
- Вот видите, - сказал Вагнер, обращаясь ко мне, - я спросил мозг, кто
находится перед ним, и он довольно точно описал вашу внешность. Теперь мы
можем двинуться в путь.
Мы решили отправиться совсем налегке, даже без проводников и
носильщиков. Что бы они подумали, если бы увидели коровий глаз, который
руководит экспедицией! На случай встречи с туземцами Вагнер умело
замаскировал ящик, в котором помещался мозг, оставив для глаза только
небольшое отверстие. Лента, выписывающая телеграммы мозга, была выведена
наружу, и по ней мы справлялись, правильно ли мы идем. Ринг не обманул: у
него оказалась довольно хорошая зрительная память. И если он не в
состоянии был словесно описать дорогу, то теперь был совсем недурным
проводником. Возможность видеть знакомые места, очевидно, самому мозгу
доставляла удовольствие. Он очень охотно руководил нами.
"Прямо... Налево... Еще... Спускайтесь..."
Мы не без труда спустились в глубокий каньон. Летние ливни уже прошли.
Воды на дне каньона не было. Но здесь стоял невыносимый смрад от
разлагающихся трупов животных и гниющих растений. Горные жители не могут
спускаться сюда из-за этого смрада.
"Вот здесь была плотина", - сигнализировал мозг. От плотины высотою в
десять метров не осталось ничего, кроме мусора, устилавшего сухое дно. Мы
вышли на широкую поляну. Здесь как бы сходились десятки горных ручьев и
рек, разливающихся лишь во время дождей и размывающих горы.
Прежде чем мы добрались до деревни, нам пришлось миновать участок леса
с такой обильной растительностью, что мы принуждены были сделать несколько
десятков километров кругу. Даже слоны ломают иногда клыки в этих дебрях.
Наконец мы нашли профессора Турнера в бедной абиссинской деревне, в
шалаше, который не предохранял ни от ветра, ни от дождя. К счастью, погода
стояла теплая и Турнер не страдал от сырости и холода. Он чувствовал себя
неплохо, но ходил еще с трудом. Турнер очень удивился и обрадовался
приходу Вагнера.
- А Решер, Ринг где?
К счастью, "Ринг" ничего не слышал, и Вагнер рассказал Турнеру без
предрассудков о нашем необычайном проводнике. Турнер покачал головой,
задумался, потом рассмеялся.
- Только вы, Вагнер, способны на такие проделки! - сказал он,
похлопывая приятеля по плечу. - Где он? Покажите мне его.
И когда Вагнер приоткрыл коровий глаз, выглядывавший из ящика, Турнер
раскланялся, а Вагнер протелеграфировал мозгу приветствие Турнера.
"Что со мной?" - спросил мозг Ринга Турнера, но и Турнер не мог
объяснить "Рингу" его странной болезни.
Вот и все. В Европу мы явились вместе: профессор Турнер, Вагнер и я.
Решер приехал раньше нас. Простите, я забыл упомянуть еще об одном
спутнике. Мозг Ринга также ехал с нами. В Берлине мы расстались с
Турнером. При прощании он обещал никому не говорить о мозге Ринга.
Этот мозг, кажется, до сих пор существует в московской лаборатории
профессора Вагнера. По крайней мере, в последнем письме, полученном мною
не больше месяца назад, Вагнер писал мне:
"Мозг Ринга шлет вам привет. Он здоров и уже знает, что от Ринга
остался только один мозг. Эта новость не так поразила его, как я ожидал.
"Лучше так, чем никак", - вот что ответил мозг. Я сделал много чрезвычайно
ценных наблюдений. Между прочим, клетки мозга начали разрастаться. И
теперь мозг Ринга весит не меньше мозга кита. Но от этого он не стал
умнее..."
Вагнер на рассказе написал:
"Не только ткани, но и целые органы, вырезанные из тела человека, могут
жить и даже расти. Ученые (Броун-Секар, Каррель, Кравков, д-ра Брюхоненко
и Чечулин и др.) оживляли пальцы, уши, сердца и даже голову собаки. При
условиях питания кровью или раствором, близким по химическому составу к
крови, так называемым физиологическим раствором, ткани и органы могут жить
очень долго, ткани - даже по несколько лет. Поэтому и оживление мозга
научно вполне допустимая вещь. Но я сомневаюсь, что с таким оживленным
мозгом удалось бы вступить в переговоры. Мозг и нервы при своей работе
действительно излучают электромагнитные волны. Это бесспорно установлено
работами академиков Бехтерева, Павлова и Лазарева. Однако мы еще не
научились "читать" эти волны. Вот что пишет академик Лазарев по этому
поводу в одном своем труде:
"Пока мы можем только утверждать, что волны существуют, но не можем
строго выяснить их роль". Я был бы очень рад, если бы мне удалось оживить
и вступить в переговоры с мозгом Ринга, но, к сожалению, такая возможность
не больше как научное предвидение.
Вагнер".