Страница:
Помню, в детстве у меня возникли серьезные разногласия с моим другом
Колей Бибикиным, которые едва не повлекли к разрыву нашей двухлетней
дружбы. Он убеждал меня бежать в Америку, чтобы сражаться с индейцами, я
же ни о чем не хотел слышать, кроме "Абессинии".
- Во-первых, не "Абессиния", а "Абиссиния", - поправил меня Коля.
- Во-вторых, пишется и "Абессиния" и "Абиссиния". Но я считаю
правильнее писать и произносить "Абессиния", так как это слово происходит
от местного старинного названия страны Хабешь, - возразил я с эрудицией
настоящего ученого. Я прочитал тоненькую книжечку об этой далекой стране и
был очарован.
- Но почему ты выбрал именно Абессинию? - не унимался Коля.
- Потому Абессинию, - отвечал я, - что, во-первых, амба. Ты знаешь, что
такое амба? Он кивнул головой.
- Отец говорил: амба - это если в лото или лотерее выходит сразу два
выигрыша.
Я презрительно рассмеялся и пояснил:
- Амба - это высокое горное плато в Абессинии с такими обрывистыми
краями, что жители лазят на свою амбу по лестницам, а скот поднимают на
веревках. Понимаешь, как интересно. Выбрать хорошенькую амбу, недоступную
человеку, взобраться на нее и жить, как на воздушном острове. Или может
занять две амбы и через глубокий каньон перекинуть веревочную лестницу и
ходить друг к другу в гости. Ветер будет дуть в ущелье, а лестница
качаться из стороны в сторону, вот так: туда-сюда, туда-сюда.
- А индейцы? - спросил Коля, уже, видимо, начинавший сдаваться, но ему
трудно было расстаться с индейцами.
- Там, в Абессинии, тоже есть дикие племена и разбойники, страшно
свирепые. Ты будешь с ними сражаться.
- Да, об этом надо подумать...
- Нет, ты не можешь себе представить, что это за прелесть, - продолжал
я, все больше вдохновляясь. - Абессиния - это Швейцария. Даже лучше.
Абессиния в пятьдесят раз больше Швейцарии и во много раз красивее.
Абессиния - это красивый остров над морем песков и болот. Абессиния - это
крыша Африки. Это чудесный парк. Везде пастбища с тенистыми рощами. Даже
не один парк, а сотни, с различной растительностью. Внизу - сахарный
тростник, бамбук, хлопок, тропические фрукты, этажом выше - кофе, еще выше
- поля нашей пшеницы. Ты любишь кофе? А знаешь, почему кофе называют
"кофе"? Каффа - провинция Абессинии, где растут прекрасные кофейные
деревья. Оттуда к нам идет лучший кофе. Там водятся гиппопотамы, гиены,
леопарды, львы. Там столько птиц, что ты не успеешь стрелять. И знаешь,
там замечательные деньги. Из тонких брусков каменной соли в полметра
длиной. Это у них рубль. Если брусок треснул, или облупился, или плохо
звучит, такой рубль не берут. А когда люди встречаются на дороге, то друг
друга угощают, отламывая кусочек соли, - как у нас тибачком. Каждый
съедает кусочек, благодарит и уходит. Но самого главного я тебе не сказал.
Там мы с тобой были бы военными. Уверяю тебя. Там берут на военную службу
мальчиков девяти лет, делают их помощниками солдат. Мальчик несет впереди
солдата ружье, чистит это ружье, ухаживает за лошадью или мулом и проходит
пешком много-много километров.
Коля был побежден. Он задумался, тряхнул головой и сказал:
- Да, об этом надо подумать...
Коля Бибикин скоро уехал из нашего города вместе со своими родителями,
а я таки исполнил свою мечту, хотя и с двадцатилетним опозданием. Сказать
по правде, в то время я и сам скоро позабыл об Абиссинии, увлекшись лыжным
спортом. И вспомнил я о ней только тогда, когда мне, как научному
сотруднику Академии наук и "подающему надежды" молодому
ученому-метеорологу, предложили принять участие в одной из экспедиций,
отправлявшихся в различные пункты земного шара для метеорологических
наблюдений.
Предсказатели погоды еще совсем недавно пользовались репутацией
отъявленных лгунов. "Их предсказания надо принимать наоборот", -
иронически говорили обыватели. Отчасти они были правы: метеорологи очень
часто ошибались. Несмотря на все синоптические карты, на
взаимоинформирование по телеграфу, откуда-то в последний момент появлялись
непредвиденные циклоны и портили все предсказания. И только сравнительно
недавно ученые-метеорологи решили обосноваться в самих очагах
"производства" погоды.
- Куда вы хотели бы ехать? - спросили меня. - На родину циклонов, в
Исландию, или же в Абиссинию? Для этих двух пунктов еще не набраны научные
сотрудники.
"Абиссиния. Коля Бибикин. Амба..." - вдруг пронеслось в моей голове, и
я без колебания ответил:
- Конечно, в Абиссинию.
...Когда я сошел на плоский песчаный коралловый берег Красного моря и
увидал на горизонте голубую стену гор с серебряными зубцами, мне
показалось, что я помолодел на двадцать лет, и, удивляя своих спутников,
крикнул:
- Амба!
Мы углубились в узкую страну, втиснутую между грядою скал и берегом
моря, покрытую холмами, орошаемую многочисленными ручьями. Вечнозеленые
тамаринды покрывали холмы.
Многое оказалось в этой стране совсем не таким, как я представлял в
детстве. Но все же действительность превзошла даже мои детские грезы. В
стране оказалось кое-что поинтереснее амб. Впрочем, теперь я обращал
внимание на то, что в детстве мало занимало меня: на температуры, ветры,
климат. А в этом отношении Абиссиния интереснейшая страна. В том уголке
ее, где находится "столица-деревня" и живет босоногий негус-негушти (царь
царей), стоит вечная весна. Самый холодный месяц - июль - там теплее, чем
май в Москве, а самый теплый - чуть прохладнее московского июля. На
высотах Тигре ночью коченеешь от холода, а внизу, к востоку, расстилается
пустыня Афар, одно из самых жарких мест на земном шаре.
Но особенно меня интересовали периодические дожди, без которых была бы
невозможна вся египетская культура. Древние египетские ученые-жрецы не
помышляли о том, чтобы открыть истинную причину разливов Нила,
оплодотворяющих весь бассейн реки, они умели только хорошо использовать
эти разливы, создав удивительную сеть каналов, заградительных плотин и
шлюзов, регулирующих запасы воды. Жрецы не знали, почему в начале разлива
Нил грязно-зеленого цвета, а затем воды его приобретают красный оттенок.
Так делали боги. Теперь мы знаем этих богов. Влажные ветры Индийского
океана охлаждаются на холодных высотах Абиссинии и падают страшными
тропическими дождями. Вот эти-то дожди и размывают глубокие каньоны,
превращая горное плато в ряд разбросанных амб. Затем потоки устремляются в
ущелья, захватывают там гниющие отбросы, червей, звериный помет, перегной
и несут эту зеленоватую грязь в Голубой Нил и приток Нила - Атбар. После
того как ливень вычистит эту гниль, прорвав плотину камышей, задержавших в
своих зарослях воду и ил, дожди начинают размывать красноватые горные
породы, и вода в Ниле становится красная как кровь. Горе путнику, который
будет застигнут ливнями в ущелье или на дне долины.
Итак, я был в Абиссинии, сидел на горном плато Тигре, курил трубку
возле походного шатра и мог вволю наслаждаться видами амб. Похожие на
кактусы молочаи горели как золотые канделябры в лучах заходящего солнца;
рядом с палаткой стояла группа кедров напоминавших ивы. Из соседней
деревни доносились песни, не очень приятные для европейского слуха. Там,
вероятно, был какой-то праздник. Не потому ли задержался мой проводник и
носильщик абиссинец Федор? Он отправился раздобыть для меня в деревне
чего-нибудь съестного на ужин.
- Как бы он не напился галлы, л - сказал я, чувствуя приступы голода.
Но в этот момент мы услышали приближающееся пение. Это был Федор, и
явно навеселе. Он явился с пустыми руками. Я укоризненно покачал головой
и, мешая итальянские и английские слова, упрекнул его за то, что он ничего
не принес и опять напился галлы. Федор начал креститься, уверяя, что он
только отведал вкус галлы. А не принес он ничего потому, что старик
(старший в роде, староста) деревни просит нас к себе на ужин.
- Большая еда! - сказал Федор и даже зачмокал губами. Его шама (плащ)
распахнулась, обнажая крепкую грудь. Федор не носил рубашки, весь его
наряд состоял из узких штанов и шамы. Только в холодную погоду он, как
многие горные жители, надевал меховой плащ. Его длинное, овальное
шоколадного цвета лицо, узкий нос, курчавые волосы и реденькая бороденка,
казалось, испускали лучи света. И источником этого света была мысль:
"большая еда". Но я уже знал эти торжественные обеды и ужины и отклонил
приглашение.
- Иди скажи старику, что я и мой товарищ больны, не можем прийти, и
принеси нам лепешек.
Федор начал уговаривать нас принять приглашение. Он уверял, что наш
отказ может разгневать главу рода, а это повредит нам, но я продолжал
отказываться. Тогда Федор, многозначительно подмигнув, сказал:
- Ну, теперь я скажу такое, что ты не откажешься. На ужине будут гости.
Белые. Один рус, один немец.
Я не поверил Федору. Он это выдумал, чтобы я согласились идти на
пиршество: Федор тогда, конечно, пойдет в качестве моего слуги и получит
свою долю. Встретиться в Абиссинии с итальянцем или англичанином - в этом
нет ничего удивительного. Их колонии граничат с Абиссинией, отрезая
владения негуса-негушти от моря. Можно встретить и немца. Но "рус"? Откуда
может появиться "рус" в Абиссинии? А Федор продолжал креститься и
божиться, уверяя, что будет "рус", что он приехал с одним немцем из
Аддис-Абебы и остановился в соседней деревне.
Любопытство мое было задето. Если Федор прав, было бы глупо не
воспользоваться случаем повидать своего соотечественника. Притом голод
решительно не давал мне покоя. Я не ел целый день и сделал, вероятно,
километров тридцать по горным тропам.
- Хорошо, идем. Но если ты обманул, Федор, тогда держись... Среди
островерхих крытых соломой хижин на лужайке расположилось целое общество.
Так как солнце уже зашло, то молодежь разложила и зажгла большие костры,
ярко освещавшие картину пиршества на высоте двух тысяч метров. В центре
большого круга сидел старик с морщинистым лицом, но совершенно черными
волосами - абиссинцы почти не седеют. По левую сторону от него место было
свободно, а по правую сидели два европейца: один из них - красивый мужчина
с каштановой бородой и нависшими усами, и другой - рыжий бледный молодой
человек.
Старик - глава рода и начальник деревни - показал мне место рядом с
собой, предложив сесть. Я поклонился и занял указанное мне место. Мне
очень хотелось сесть рядом с европейцем, обладавшим завидным румянцем и
каштановой бородой, и говорить с ним. Но между мною и им сидел наш
гостеприимный хозяин, а он, как и все абиссинцы, отличался большой
болтливостью. Его звали Иван, или, как он сам выговаривал, "Иан". Кушанье
к столу еще не было "приведено", и пока хозяин занимал нас разговорами,
обращаясь главным образом к соседу справа. Иан, видимо, хотел блеснуть
перед нами образованностью. Он говорил о том, что ему прекрасно известно,
что делается в мире. Есть Абиссиния, и еще есть Европия и Туркия. Европия
- хорошо, но не очень; там нет негус-негушти. Впрочем, как недавно он
узнал, есть еще Греция - "самое большое государство на свете"...
Тем временем было "подано" первое блюдо. Два молодых, довольно красивых
абиссинца привели, держа за рога, корову. Ноги ей связали. Один старый
абиссинец взял нож и, уколов корову в шею, пролил на землю несколько
капель крови. Потом корову повалили. Молодой абиссинец, вооруженный острым
кривым ножом, сделал надрез на коже живой коровы, отвернул кусок кожи и
начал вырезать с филейной части узкие полосы трепещущего мяса. Корова
заревела, как сирена гибнущего парохода. Этот рев, видимо, ласкал слух и
возбуждал аппетит Иана, у которого потекли слюни. Женщины хватали
трепещущие куски мяса, разрезали на мелкие части, посыпали перцем и солью,
завертывали в лепешки и подносили ко рту пирующих. Европеец с каштановой
бородой поблагодарил, но отклонил предложенный ему кусок. Он объяснил, что
нам, европейцам, закон не позволяет есть сырое мясо и потому мы будем есть
поджаренного барашка.
Вдруг он обратился ко мне на русском языке:
- Если не ошибаюсь, вы мой земляк. Не ешьте и вы сырого мяса, от него
все эфиопы страдают солитерами и ленточными глистами. И если бы они каждый
месяц не делали себе генеральной чистки, поедая цветы и плоды местного
глистогонного растения куссо, то многие из них, наверно, погибли бы от
паразитов.
Я охотно послушался этого совета и попросил кусочек прожаренной
баранины. Мой земляк жевал жареную баранину и чавкал так громко, как умеют
чавкать только воспитанные абиссинцы. Признаюсь, я не знал, что чавканье
является признаком хорошего воспитания.
Когда все наелись, подали местный опьяняющий напиток федзе. Иан
заставил налить себе из чаши немного федзе на ладонь и выпил, чтобы
показать, что напиток не отравлен, и только после этого вино было
предложено гостям.
Несчастное "блюдо" продолжало реветь. Этот рев разбудил тишину
окрестных полей и ущелий. Из соседних деревень стали подходить гости.
Предсмертный рев коровы служил для них призывным гонгом. Гостей встретили
радушно, и они приняли участие в пожирании живой коровы. Скоро весь бок
коровы был обнажен. Корова судорожно била ногами, но на это не обращали ни
малейшего внимания не только мужчины, но и женщины. Детей же рев коровы и
ее судорожные подергивания приводили в восторг.
Иан скоро опьянел. Он то начинал петь божественные песнопения,
напоминавшие мотивом вой голодных волков, то тихо чему-то смеялся.
Наконец этот нудный вечер был окончен. "Рус" поднялся и кивнул мне. Я
последовал его примеру. Поблагодарив хозяина, он попросил позволения взять
с собой голову коровы. Иан очень охотно согласился. Он приказал одному из
молодых людей отрезать голову, но "рус" взял нож из рук юноши и сам
занялся операцией, причем делал это с необычайной скоростью и ловкостью,
чем заслужил общее одобрение. Несчастная корова перестала реветь, и скоро
ее ноги вытянулись. Я решил, что земляк сделал это из сострадания, чтобы
прекратить мучения животного.
- Будем знакомы, - сказал он, протягивая мне на прощание руку. -
Профессор Вагнер. Милости прошу к моему шалашу. Вот там, видите? - И он
показал на две большие палатки на краю деревни, слабо освещенные
догорающими огнями костров.
Я поблагодарил за приглашение, и мы расстались.
На другой день, покончив с работой, я отправился навестить профессора
Вагнера.
- Можно войти? - спросил я, остановившись у палатки.
- Кто там? Что надо? - отозвался кто-то на немецком языке. Дверь в
палатку приоткрылась, и в щель выглянуло лицо рыжего молодого человека.
- Ах, это вы. Войдите, пожалуйста, - сказал он. - Садитесь. Профессор
Вагнер сейчас занят, но он скоро освободится.
И словоохотливый немец начал занимать меня разговором. Его фамилия
Решер. Генрих Решер. Он ассистент профессора Турнера - известного
ботаника. А Турнер - давнишний друг профессора Вагнера. Они - Турнер и
Вагнер - приехали в Африку вместе. Вагнер отправился в бассейн Конго
изучать обезьяний язык, а Турнер с Альбертом Рингом и проводником
отправился в экспедицию в область Тигре.
- Турнер и профессор Вагнер расстались в Аддис-Абебе и там же
условились встретиться, - продолжал Решер. - В Аддис-Абебе у профессора
Турнера была основная база. В этом городе находился я. Ко мне Турнер
отправлял коллекции растений, я делал гербарии, производил
микроскопические исследования. Вагнер и Турнер обещали вернуться до
наступления летних дождей, которые, как вам известно, здесь бывают в июле
и августе.
Вагнер явился вовремя - в конце июня. Он прибыл с большим багажом и
целым зверинцем. Слышите, как кричат обезьяны? Профессор Вагнер сказал,
что в лесах Конго он встретил экспедицию какого-то английского лорда,
который скоро умер. Вагнеру пришлось взять на себя все заботы об имуществе
умершего: он решил отправить багаж и обезьян родственникам покойного.
Дожди перепадают уже в конце июня. Если Турнер не хотел рисковать и
быть застигнутым страшными тропическими ливнями в горах, он должен был
поторопиться. Мы ждали его со дня на день. Не являлся и Ринг, который был
посредником между Турнером и мною, доставляя время от времени коллекции.
Прошел июль. Дожди лили как из ведра. Даже наши отличные палатки не
выдерживали и пропускали воду. Но все же в них было лучше, чем в туземных
жилищах. Беспокойство за судьбу профессора Турнера, Альберта Ринга и
проводника все возрастало. Неужели они погибли?
Однажды - это было уже в начале августа - под утро я услышал сквозь шум
ливня какой-то стон или вой за брезентом палатки. Вы знаете, как много
собак на улицах абиссинских городов. А ночью шакалы и гиены нередко
забегают в город. Ведь они вместе с собаками являются единственными
чистильщиками и санитарами этих грязных городов-деревень. Заглушенный стон
повторился. Быстро одевшись, я вышел из палатки. У входа я увидел тело
человека. Это был Альберт Ринг, но в каком виде! Одежда его, изорванная в
клочья и испачканная, едва держалась на нем. Все лицо в синяках, а на
голове виднелась глубокая рана. Я втащил Ринга в палатку. Вагнер никогда
не спит, и потому он тотчас же услышал, что в моем отделении палатки
что-то неладное. Увидав раненого, Вагнер начал приводить его в чувство. Но
несчастный Ринг, казалось, уже испустил дух. У него хватило силы только
дотащиться до нашей палатки. Вагнер впрыскивал камфару, чтобы поддержать
деятельность сердца, - ничего не помогало.
"Погоди же, ты у меня заговоришь!" - сказал Вагнер и, быстро пройдя к
себе за занавеску, вернулся оттуда со шприцем. Он впрыснул Рингу какой-то
жидкости, и наш мертвец открыл глаза. "Где Турнер? - крикнул Вагнер. - Он
жив?" - "Жив, - еле слышно ответил Ринг. - Помощь... Он..."
Ринг опять впал в беспамятство, и даже Вагнер не мог уже ничего
поделать.
"Он потерял слишком много крови, - сказал Вагнер. - доложим, кровь мы
могли бы накачать ему, взяв у одной из обезьян. Но у Ринга пробит череп и
поврежден мозг. Больше нам, пожалуй, ничего не удастся вытянуть из него.
Ну что стоило ему пожить еще хоть пять минут! Я так и не узнал, где
находится мой друг Турнер". - "Мы похороним его тело?" - спросил я.
"Разумеется, - ответил Вагнер, - только раньше я произведу вскрытие. Может
быть, оно даст нам какие-нибудь сведения. Помогите мне перенести труп в
мою лабораторию".
Труп был так легок, что и один из нас легко перенес бы его, но
неприлично труп человека таскать, как тушу. Мы перенесли труп и положили
на прозекторский стол <Стол, на котором производят вскрытия>. Я удалился,
а профессор занялся вскрытием. Родители Ринга, вероятно, не позволили бы
вскрывать труп - они такие религиозные люди. Но они были далеко, а
Вагнер.., он не послушался бы меня и все равно сделал бы по-своему.
С Вагнером я встретился в тот день только вечером, когда он вышел,
чтобы взять какую-то банку из нашего склада, находившегося в соседней
палатке. "Что вы узнали?" - спросил я. "Узнал, что у Ринга рана в черепе
имеет неровные края, а на волосах я нашел кусочек ила, на теле много
ссадин и кровоподтеков. По всей вероятности. Ринг был застигнут потоками
ливня в каком-нибудь каньоне, подхвачен и унесен этим потоком. Его тело
билось о камни и стены утеса. Каким-то образом ему удалось выбраться из
потока, и он добрался до нас. Удивительно сильный организм. Он должен был
пройти немало километров с этакой раной в голове". - "А профессор Турнер?"
- "Об этом я знаю столько же, сколько и вы. Но Ринг успел сказать, что
Турнер жив и, по-видимому, ожидает помощи от нас. Мы должны немедленно
отправиться к Тигре на поиски Турнера". - "Это бессмысленно, - возразил я.
- Тигре - огромная область старой Абиссинии, имеющая тысячи амб, тысячи
каньонов. Где мы будем искать Турнера?"
Ведь я был прав, не правда ли? - спросил Решер, обращаясь ко мне. - Ваш
профессор Вагнер, - продолжал он, - бывает грубоват. Он резко сказал мне,
что если я не желаю, то могу оставаться в Аддис-Абебе. Я, конечно,
ответил, что отправлюсь с ним. И в тот же день, вернее - вечер, похоронив
Ринга, мы выступили в путь. Мы оставили всех обезьян и багаж умершего
лорда в Аддис-Абебе, а сами отправились налегке. Впрочем, это относительно
говоря. Профессор Вагнер не может обойтись без своей лаборатории. Он взял
с собою довольно большую палатку - вы видели ее. А я захватил вот эту для
себя.
- Ну и как ваши поиски?
- Разумеется, безрезультатны, - ответил Решер как будто даже с
некоторым злорадством.
Мне показалось, что он не очень дружелюбно относится к Вагнеру.
- Меня ждет дома невеста, - признался Решер, - а тут приходится
бесцельно бродить по горам. Бедный Ринг! У него тоже была невеста.
В это время пола брезента, прикрывавшая дверь, приоткрылась, и на
пороге показался профессор Вагнер.
- Здравствуйте, - сказал он мне приветливо. - Чего же вы здесь сидите?
Пройдемте ко мне. - И, обняв меня, повел в свою палатку. Решер не
последовал за нами.
Я с любопытством оглядел походную палатку-лабораторию Вагнера. Здесь
были аппараты и приборы, говорившие о том, что Вагнер работает в самых
различных областях науки. Радиоаппаратура стояла рядом с химической
стеклянной и фарфоровой посудой, микроскопы - со спектроскопами и
электроскопами. Назначение многих аппаратов было мне неизвестно.
- Садитесь, - сказал Вагнер. Сам он уселся на походный стул у
маленького стола, вдвинутого между большими столами, заваленными
приборами, и начал писать. В то же время, поглядывая на меня одним глазом,
он разговаривал со мной. К моему удивлению, оказалось, что обо мне он
знает гораздо больше, чем я о нем. Он перечислил мои научные труды и даже
сделал несколько замечаний, удививших меня своей меткостью и глубиной, тем
более что Вагнер был по специальности биолог, а не метеоролог.
- Скажите, вы не могли бы помочь мне в одном деле? Мне кажется, что с
вами мы скорее сварили бы кашу.
"Чем с кем?" - хотел спросить я, но удержался.
- Видите ли, - продолжал Вагнер. - Генрих Решер очень симпатичный
молодой человек. Пороха он не выдумает, но будет честным систематиком. Он
один из тех, кто в науке собирает, накапливает сырой материал для будущих
гениев, которые сразу освещают одной идеей тысячу непонятных доселе вещей,
соединяют воедино частности, дают всему систему. Решер - чернорабочий от
науки. Но дело не в этом. Всякому свое. Он продукт своей среды.
Аккуратненький сынок аккуратненьких бюргерских родителей со всеми их
предрассудками. По воскресеньям утром он поет потихоньку псалмы, а после
обеда пьет кофе, приготовленный по способу его почтенной мамаши, и курит
традиционную сигару.
Разве я не замечал, как косился он на меня за то, что я произвел
вскрытие трупа Ринга. - Вагнер вдруг засмеялся. - Если бы Решер знал, что
я сделал! Я не только вскрыл черепную коробку Ринга, я вынул его мозг и
решил анатомировать его. Я никогда не пропускаю такой возможности. Вынув
мозг Ринга, я забинтовал его голову, и мы с Решером похоронили этот
безмозглый труп. Решер прошептал на могиле молитвы и ушел с чопорным
видом. А я занялся мозгом Ринга.
В Аддис-Абебе не найти льда, чтобы в нем хранить мозг. Можно было
заспиртовать его, но для моих опытов мне нужно было иметь совершенно
свежий мозг. И тогда я решил: почему бы мне не поддержать мозг в живом
состоянии, питая его изобретенным мною физиологическим раствором, который
вполне заменяет кровь? Таким образом я мог сохранить живой мозг
неопределенно долгое время. Я предполагал срезать сверху тонкие пласты и
подвергать их микроскопическим и иным исследованиям. Самое трудное было
придумать для мозга такую "черепную крышку", которая идеально предохраняла
бы его от инфекции. Вы увидите, что мне удалось очень удачно разрешить эту
задачу. Я поместил мозг в особый сосуд и начал питать его. Поврежденную
часть мозга я хорошо продезинфицировал и начал лечить. Судя по тому, как
рубцевалась мозговая ткань, мозг продолжал жить, так же как живет,
например, палец, отрезанный от тела, в искусственных условиях.
Работая над мозгом, я ни на минуту не переставал думать о судьбе моего
друга профессора Турнера. Я отправился искать его живого или мертвого,
захватив и мозг Ринга вместе с моей походной лабораторией. Я надеялся, что
удастся найти следы Турнера. Он путешествовал в довольно людных местах.
Должен был покупать продукты в деревнях, расположенных на его пути, и о
нем, таким образом, можно было узнать у местных жителей. Я быстро
продвигался вперед вместе с Решером и через несколько дней уже был на
высотах Тигре.
Однажды вечером я решил сделать первый срез мозга Ринга. И когда я уже
подошел со скальпелем в руке, одна мысль заставила меня остановиться. Ведь
если мозг живет, то он может и испытывать боль. Не слишком ли жестока моя
операция? Не обрекаю ли я мозг Ринга на судьбу несчастной коровы, которую
медленно режут и пожирают местные жители на своих пиршествах, как вы это
видели вчера вечером? Я начал колебаться. В конце концов научный интерес,
наверно, восторжествовал бы над чувством жалости. Ведь в моих руках был не
живой человек, а только кусок "мяса". Гуманисты возражают против
вивисекции. Но разве десяток "умученных" учеными кроликов не спасает
тысячи человеческих жизней? А наши мясные блюда? Да что толковать! Одним
словом, я опять приблизил скальпель к мозгу и опять остановился. Какая-то
еще не оформившаяся новая мысль заставила меня насторожиться и ожидать,