никогда не видал таких белых вершин. Ясно, что это не снег. На Луне не
может быть снега. Возможно, эти горы меловые или гипсовые. Но дело не в
горах. Мне стало ясно, что я заблудился, и заблудился основательно.
Тревога охватила меня. Словно весь этот необычайный лунный мир вдруг
повернулся ко мне другой стороной. Как он был враждебен человеку! Здесь
нет ни наших земных лесов, ни полей, ни лугов с их цветами, травами,
птицами и животными, где "под каждым листом" уготован "стол и дом".
Здесь нет речек и озер, изобилующих рыбой. Луна - скупой Кашей, который
не накормит и не напоит человека. Заблудившиеся на Земле могут целыми
днями поддерживать свое существование хотя бы корнями растений. А здесь?
Кроме голых скал - ничего. Разве только этот мох. Но он, вероятно, так же
несъедобен, как песок. Но если бы даже кругом меня были молочные реки с
кисельными берегами, я все равно погиб бы от голода и жажды, испытывая
муки Тантала: ведь я не могу снять своего скафандра.
Скафандр! Я вспомнил о нем и вздрогнул, будто ледяной холод мировых
пространств проник в мое тело. Вся "атмосфера", которая дает мне
возможность дышать и жить, заключена в небольшом баллоне за моей спиной.
Его хватит на шесть часов; нет, меньше: уже прошло часа два, как я
возобновил запас кислорода. А дальше? Смерть от удушья... Скорее выбраться
к большому каньону, пока не истощился запас кислорода и физических сил!
Я вновь повернул назад и запрыгал, как кузнечик. Хорошо еще, что здесь
прыжки не утомляют так, как на Земле...
Вот и конец каньона. Передо мной новый каньон, ярко освещенный солнцем
и покрытый сплошным зеленым ковром. Видимо, все мхи приползли сюда из
теневых мест. Отвратительные мхи! Я больше не хотел смотреть на них, но
всюду мои глаза встречали зеленый цвет, от которого рябило в глазах.
А может быть, это и есть тот каньон, по которому я шел сюда, но его
сейчас трудно узнать, потому что он стал зеленым?
Новый поворот - узкое ущелье, погруженное в глубокую тьму. Сквозь
прогретый солнцем костюм на меня пахнуло холодом. Или это нервы шалят?..
Куда же теперь идти? Позади, за двумя поворотами, обрыв. Впереди -
темный, узкий, неведомый каньон.
Я почувствовал страшную слабость и в изнеможении опустился на бугристый
камень. Вдруг камень подо мной зашевелился и пополз... Я вскочил как
ужаленный. Мои нервы были слишком напряжены. Живой камень! Новое животное!
Новое сенсационное открытие! Но в эту минуту мне было не до открытий. Я
позволил уползти неведомому животному, даже не взглянув на него. И, как
автомат, побрел дальше.
Я даже не размышлял о том, куда иду. Иногда мне казалось, что кислород
в баллоне иссякает. Наступило удушье. Тогда я приостанавливался и хватался
за грудь. Потом это проходило. Нервы, нервы! Если бы на Луне была
атмосфера, упругая среда, хотя бы и не годная для дыхания! Можно было бы
стучать камнем о камень, призывая на помощь. Атмосфера могла бы передать
отсветы - "зарево" прожекторов ракеты. Впрочем, сейчас это не помогло бы:
с неба лился ослепительный солнечный свет, от которого можно было бы
ослепнуть, если бы не дымчатые стекла скафандра.
В тот момент, когда я был полон отчаяния и готовился к близкому концу,
я неожиданно увидел большой каньон; Я обрадовался так, словно вышел на
Большой проспект Васильевского острова.
Вот удача! Не инстинкт ли вывел меня, когда я перестал мудрить и
высчитывать?
Однако моя радость скоро опять сменилась тревогой. В какую сторону
идти? Вправо или влево? Совершенно потерял ориентировку! Попробовал
испытать свой "инстинкт", но на этот раз он безмолвствовал... Шаг направо
- инстинкт не возражает, шаг налево - то же самое.
Пришлось вновь обратиться к помощи "верхней коры головного мозга" -
размышлять. Когда я вышел из ракеты, то повернул направо. Значит, теперь
надо свернуть налево. Пойдем налево.
Так я шел, вероятно, не меньше часа. Голод давал себя чувствовать. А
конца каньона все еще не было видно. Странно. Ведь первый раз я шел до
поворота менее получаса. Значит, иду не в ту сторону. Повернуть назад?
Сколько потерянного времени! Я продолжал упорно идти вперед. Вдруг каньон
сузился. Ясное дело - иду не в ту сторону. Назад скорее!
Солнце уже палило немилосердно. Пришлось накрыться белым плащом. Голод
все больше мучил меня, начала сказываться и усталость, но я прыгал и
прыгал, словно за мной гнались неведомые чудовища. Внезапно мне путь
преградила трещина. Она невелика, через нее можно перескочить. Но этой
трещины я не встречал, когда шел сюда! Или, замечтавшись, я перепрыгнул
ее, не заметив? Меня прошиб холодный пот. Сердце лихорадочно забилось.
Гибну! Я принужден был лечь, чтобы немного отдохнуть и прийти в себя. С
черного неба на меня смотрело синее мертвое Солнце. Вот так же безучастно
оно будет освещать мой труп... Нет, нет! Я еще не умер! У меня есть запас
кислорода и энергии... Вскочив, одним махом я перелетел через трещину и
побежал... Куда? Вперед, назад - все равно, только бы двигаться!
Каньон расширился. Я прыгал безостановочно не менее часа, пока не упал,
вконец изнеможенный. И тут впервые по-настоящему почувствовал недостаток
воздуха. Это уже не было самообманом. В движении я слишком много тратил
кислорода, и запас его истощился раньше времени.
Конец, конец... Прощай, Тоня!.. Армения...
В голове начало мутиться...
И вдруг я увидел над собой ярко освещенный Солнцем бок нашей яйцевидной
ракетки. Меня ищут! Спасен! Собрав последние силы, вскакиваю, машу руками,
кричу, совершенно забывая о том, что мой крик не уйдет дальше скафандра...
Увы! Радость угасла так же быстро, как и вспыхнула: меня не заметили.
Ракетка пролетела над каньоном и скрылась за вершиной горы...
Это была последняя вспышка энергии. Затем мною овладело безразличие.
Недостаток кислорода сказывался. Тысячи синих солнц замелькали перед
глазами. В ушах зашумело, и я потерял сознание.
Не знаю, сколько времени пролежал я без чувств.
Потом, еще не открывая глаз, я глубоко вздохнул. Живительный кислород
вливался в мои легкие. Я открыл глаза и увидел над собой склоненное лицо
Соколовского. Он озабоченно смотрел в стекло моего скафандра. Я лежал на
полу внутри нашей ракеты, куда, очевидно, меня принесли. Но почему же они
не снимают с меня скафандра?
- Пить... - произнес я, не соображая, что меня не слышат. Но
Соколовский, вероятно, по движению губ понял мою просьбу. Он усадил меня в
кресло и, подвинув свой скафандр к моему, сказал:
- Вы хотите пить и есть, конечно?
- Да.
- К сожалению, придется потерпеть. У нас авария. Горный обвал в ущелье
причинил некоторые повреждения ракетке. Камнями разбиты оконные стекла.
Я вспомнил "сторонние" удары, которые почувствовал, когда мы вылетали
из "ущелья Смерти". Тогда я не обратил на них внимания.
- У нас есть запасные стекла, - продолжал Соколовский, - но чтобы
вставить их и запаять, нужно немало времени. Словом, мы скорее доберемся
до нашей большой ракеты. Лунное путешествие придется закончить.
- А зачем вы меня перенесли внутрь ракеты?
- Затем, - отвечал Соколовский, - что мне придется развить очень
большую космическую скорость, чтобы за два-три часа доставить вас на
место. Взрывы будут сильные, увеличение тяжести тела многократное. Вы же
слишком слабы и не удержитесь на верхней площадке. Да и профессор Тюрин
тоже будет вместе с вами в кабине.
- Как я рад, дорогой мой, что вы живы! - услышал я голос Тюрина. - Мы
уже потеряли надежду найти вас...
В этом голосе была неожиданная теплота.
- Теперь лягте лучше на пол. Я тоже лягу с вами, а товарищ Соколовский
сядет у руля.
Через минуту наша ракета с разбитыми стеклами уже взвилась над горными
вершинами. Крутой поворот на запад. На мгновение ракетка почти легла на
бок. Под собою я увидел бездну лунной трещины, которая едва не погубила
нас, и посадочную площадку с каньоном. Ракетка дрожала от взрывов. Тело
словно наливалось свинцом. Кровь приливала то к голове, то к ногам. У меня
опять начали мутиться мысли... Я впал в легкий обморок, который на этот
раз преодолел сам. Кислород - великолепное живительное средство.
Чувствовалось, что Соколовский позаботился о том, чтобы в мой скафандр
поступали усиленные дозы кислорода. Но давление не должно было превышать
одной атмосферы, иначе не выдержал бы костюм. Он и так раздулся, как
раздувается водолазный, когда "заедает" золотник, выпускающий излишек
воздуха.
К концу этого путешествия я оправился настолько, что мог самостоятельно
выйти из ракетки и перебраться в наш большой межпланетный корабль.
С каким удовольствием я сбросил костюм "водолаза"! А пил и ел за
пятерых!
К нам быстро вернулось хорошее расположение духа. И я уже со смехом
рассказывал о своих злоключениях, о научных открытиях и никак не мог
простить себе того, что упустил "лунную черепаху", которую принял за
камень. Впрочем, я уже сомневался в ее существовании. Быть может, это была
только игра моего расстроенного воображения. Но мхи, "ползучие мхи",
лежали в моей сумке, как трофей, принесенный из "страны Снов".
Наша экспедиция на Луну, при всей ее кратковременности, дала богатые
научные результаты. У нас было много сенсаций для земных ученых.
Обратный путь прошел хорошо. Не было той подавленности, которая
невольно овладевает человеком, перед неизвестным. На Звезду Кэц мы летели
как "домой". Но где она? Я посмотрел на небо. Где-то вверху над нами висел
серп "новоземли". Внизу половину небосклона занимала Луна. Несмотря на то,
что я едва не погиб на ней, ее вид не возбуждал страха.
Я ходил по этой Луне, следы наших ног остались на ее поверхности,
"кусочки Луны" мы везли с собой на Кэц, на Землю. Это по-новому сближало,
почти роднило нас с Луной...
- Ну-ка, покажитесь, покажитесь! - говорила Меллер, поворачивая Тюрина
во все стороны. - Загорел, помолодел "паук". Прямо женихом стал! А мышцы?
Да не прыгайте, не форсите. Дайте пощупать ваши мышцы. Бицепсы слабоваты.
А ноги хорошо окрепли. На сколько лет опять в своей паутине завязнете?
- Не-ет, уже теперь не завязну, Анна Игнатьевна! - отвечал Тюрин. -
Скоро снова на Луну полечу. Там много работы. На Марс, на Венеру полечу.
- Ишь, расхрабрился! - шутила Меллер. - Дайте-ка я вам анализ крови
сделаю. Сколько кровяных шариков прибавило вам лунное Солнце... Лунные
жители - редкие пациенты.
Покончив с врачебным осмотром, я поспешил к Тоне. Мне казалось, что она
уже вернулась на Звезду. Только теперь я почувствовал, как соскучился по
ней.
Я мчался по широкому коридору. Тяжесть на Кэце была меньше, чем на
Луне, и я, как балерина, едва касаясь носками пола, порхал наподобие
летучей рыбы. Кэцовцы поминутно останавливали меня и расспрашивали о Луне.
- Потом, потом, товарищи, - отвечал я и летел дальше.
Вот и ее дверь. Я постучал. Из-за двери выглянула незнакомая девушка.
Каштановые волосы обрамляли ее лицо с большими серыми глазами.
- Здравствуйте, - растерявшись, произнес я. - Мне хотелось видеть
товарища Герасимову. Разве она переселилась из этой комнаты?
- Товарищ Артемьев? - спросила меня девушка и улыбнулась, как старому
знакомому. - Герасимова еще не вернулась из командировки и вернется не
скоро. Я пока занимаю ее комнату. Сейчас она работает в физико-технической
лаборатории.
Вероятно, заметив мое огорченное лицо, она прибавила:
- Но вы можете поговорить с ней по телефону. Зайдите в радиорубку.
Наскоро поблагодарив девушку, я помчался на радиотелефонную станцию.
Пулей влетел в комнату радиста и крикнул:
- Физико-техническую лабораторию!
- Сейчас! - сказал он и завертел ручку аппарата. - Товарища Герасимову?
Сию минуту... Алло! Алло! Пожалуйста.
- Я Герасимова. Кто со мной говорит? Артемьев?
Если эфир не лжет, в ее голосе слышится радость.
- Здравствуйте, я так рада вас слышать! Вы чуть не погибли? Я узнала об
этом еще до вашего прилета. Нам сообщили из лунной ракеты... Но все
хорошо, что хорошо кончается. А я здесь веду очень интересные работы в
лаборатории абсолютного холода. Она устроена на балконе теневой стороны
нашей ракеты. Приходится работать в межпланетных костюмах. Это несколько
неудобно. Но зато абсолютный холод, что называется, под рукой. Я уже
сделала несколько интересных открытий в области сопротивления
полупроводников при низких температурах...
И она начала говорить о своих открытиях. Когда же она скажет о
чернобородом и Палее? Самому как-то неудобно спрашивать. Она собиралась
побывать на Кэце, но не ранее как через "земной" месяц.
- А как ваши поиски? - не утерпел я.
Но увы, в этот самый момент радист сказал.
- Срочный вызов ракеты Кэц-восемь. Простите, я должен прервать ваш
разговор.
Я вышел из радиостанции расстроенный. Тоня обрадовалась мне, это
очевидно. Значит, она все-таки неравнодушна ко мне. Но говорила она больше
о своих научных работах. И ни слова о Палее. И я не скоро увижу ее...
В коридоре меня остановил молодой человек.
- Товарищ Артемьев, я вас ищу. Директор вас просит к себе.
Пришлось отправиться к Пархоменко. Он очень подробно расспрашивал меня
о нашем путешествии на Луну. А я рассказывал довольно бестолково.
- Вижу, вы утомлены сегодня, - сказал директор. - Отдыхайте, а завтра
принимайтесь за работу. Наш биолог товарищ Шлыков уже давно поджидает вас.
Мне хотелось скорее остаться одному. Но я был голоден и отправился в
столовую. Там мне пришлось рассказать кэцовцам о путешествии. Я прямо стал
знаменитостью - один из первых людей, побывавших на Луне! Меня слушали с
огромным вниманием, мне завидовали. В другое время все это заняло бы меня,
но сейчас я был огорчен тем, что не повидался с Тоней. Скомкав свой
рассказ и отговорившись усталостью, я, наконец, добрался до своей комнаты.
В мое отсутствие к стене привесили откидную кровать из тончайшей сетки. В
матрацах не было нужды. Я улегся на кровать и отдался своим думам... Так и
уснул, перелетая мыслью с Луны на Васильевский остров, в свою лабораторию,
от Тони к неведомому Палею...
- Товарищ Артемьев! Товарищ Артемьев!..
Я проснулся и вскочил. У дверей комнаты стоял молодой человек с бритой
головой.
- Простите, что я разбудил вас. Но, кажется, вам все равно пора
вставать. Мы с вами немного знакомы. Помните, в столовой? Аэролог
Кистенко. Я вас расспрашивал о лунных мхах. Весть об этом уже дошла до
города Кэца. Земные кэцовцы просят прислать образец. А я как раз посылаю в
город Кэц аэрологическую ракету.
- Пожалуйста, - ответил я, вынимая из сумки кусочек "войлока".
- Отлично. Этот мох, кажется, тяжелее земного, но в общем весит
немного. Вы удивляетесь, что я говорю о весе? Но ведь моя ракета полетит
на Землю. Каждый день я отправляю в город Кэц по одной ракете. По пути на
Землю она автоматически производит все аэрологические записи - состав
атмосферы, интенсивность космических излучений, температуру, влажность и
прочее на разных расстояниях от Земли. Примерно три четверти пути ракета
управляется радиолучом Звезды Кэц, а затем ее перехватывает радиолуч
города Кэц. И она падает на автоматически раскрывающемся парашюте в строго
определенной точке, на площадке в один квадратный метр. Недурно? В этой же
ракете отправляется и почта... Вес ракеты рассчитан точно. Поэтому важен
вес мха. Еще раз благодарю вас.
Он ушел. Я посмотрел на часы. По "земному", ленинградскому, времени
было уже утро. Я позавтракал и отправился на работу.
Открыв дверь в кабинет биолога Андрея Павловича Шлыкова, я на минуту
остановился. Уж очень этот кабинет не был похож на земные кабинеты
"завов". Если Тюрина можно было сравнить с пауком, притаившимся со своей
паутиной в темной узкой щели, то Шлыков походил на гусеницу в зеленом
саду. Весь кабинет его был наполнен вьющимися растениями с очень мелкой
листвой. Это была как бы зеленая пещера, освещенная яркими лучами солнца.
В глубине ее на плетеной кушетке полулежал Шлыков, полный,
бронзово-загорелый мужчина средних лет. Он показался мне несколько вялым и
как будто полусонным. У него были тяжелые, словно набрякшие, веки. Когда я
появился, сонные веки поднялись, и я увидел серые, очень живые умные
глаза. Их живость не гармонировала с его медлительными движениями.
Мы поздоровались. Шлыков стал расспрашивать меня о Луне. Образчик мха
уже лежал возле него на длинном алюминиевом столике.
- Я не вижу ничего удивительного в том, что вы нашли на Луне этот мох,
- сказал он раздельно и тихо. - Споры бактерий, споры плесневых грибков,
известных на Земле, могут переносить очень низкую температуру, до двухсот
пятидесяти градусов ниже нуля, сохраняя жизнеспособность. Дыхание? Оно
может быть и интрамолекулярным, причем даже кислород не обязателен, хотя
бы и в связанном виде. Вспомните наших азотобактерий. Питание? Вспомните
наших амеб. Они не имеют даже рта. Если они находят "съедобный" кусочек,
то обволакивают его всем телом и ассимилируют. Вот с вашей "черепахой"
дело несколько сложнее. Но я не отрицаю возможности существования и более
сложных животных на Луне. Приспособляемость организмов почти
беспредельна... Ну что же, начало положено. И скоро мы будем знать о
прошлом органической жизни Луны не меньше, чем о прошлом нашей Земли.
Шлыков остановился, записал что-то в книжке и продолжал:
- Теперь о нашей работе. Наша первейшая задача на Звезде Кэц, - я
говорю о нас, биологах, - состоит в том, чтобы максимально использовать
растения для наших нужд. Что могут давать нам растения? Прежде всего пищу.
Затем очищение воздуха и воды, и наконец, материал отбросов, который мы
должны утилизировать до последней молекулы.
Мы должны переделывать, изменять, усовершенствовать растения так, как
нам нужно. Можем ли мы сделать это? Вполне. И гораздо легче, чем на Земле.
Здесь нет ни заморозков, ни засухи, ни ожогов солнечными лучами, ни
суховеев. Мы искусственно создаем любой климат для любого растения.
Температура, влажность, состав почвы и воздуха, сила солнечного излучения
- все в наших руках. На Земле в оранжереях можно создать лишь
относительное подобие того, что мы имеем на Звезде Кэц. У нас здесь есть
короткие ультрафиолетовые лучи, которые никогда не достигают поверхности
Земли, рассеиваясь в ее атмосфере. Я говорю о космическом излучении.
Наконец отсутствие тяжести. Вы, конечно, знаете, как действует земное
притяжение на рост и развитие растений, как они реагируют на это
притяжение...
- Геотропизм, - сказал я.
- Да, геотропизм. Корни чувствуют направление силы земного притяжения
так же, как стрелка компаса север. И если корень отклоняется в сторону от
этого направления, то лишь в "поисках" влаги, пищи. А как происходит
деление клеток, рост, формирование растений при отсутствии силы тяжести?
Здесь мы имеем лаборатории, в которых сила тяжести отсутствует совершенно.
Поэтому мы ставим опыты, которые на Земле невозможны. Разрешив неясные еще
вопросы жизни растений, мы переносим наш опыт в условия земной весомости.
Я хотел бы, чтобы вы начали свою работу с изучения геотропизма. В Большой
оранжерее работает ассистент Крамер, в лаборатории вам будет помогать
новая сотрудница Зорина.
Шлыков замолчал. Я было повернулся к двери, но он жестом руки остановил
меня.
- Растения - это еще не все. У нас удивительно интересные работы над
животными. Там работает Фалеев. Я им не очень доволен. Вначале он работал
хорошо, а в последнее время словно его подменили. Если бы вы
заинтересовались этим делом, я перевел бы вас туда. Побывайте, во всяком
случае, в этой лаборатории, посмотрите, что там делается. А сейчас
отправляйтесь в Большую оранжерею. Крамер познакомит вас с нею.
Тяжелые веки опустились. Кивнув мне на прощанье головой, Шлыков
углубился в свои записи.
Я вылетел в коридор.
- Товарищ Артемьев! Вам письмо! - услышал я за собою голос. Молодая
девушка-"почтальон" протянула мне конверт. Я схватил его с жадностью. Это
было первое письмо, полученное мною на Звезде Кэц. Почтовая марка.
Штемпель - Ленинград. У меня от волнения забилось сердце.
- Письмо из Ленинграда, - сказала девушка. - Я никогда не была в этом
городе. Скажите, хороший город?
- Замечательный город! - с горячностью ответил я. - Это самый лучший
город после Москвы. Но мне он правится даже больше, чем Москва.
И я с увлечением начал рассказывать ей о чудесных новых кварталах
Ленинграда, подступивших к Стрельне и Пулковским высотам, о его
изумительных парках, о живописных каналах, придающих ему вид Венеции, о
метрополитене, о ленинградском воздухе, совершенно очищенном от копоти
фабричных труб и пыли, о стеклянных перекрытиях, защищающих пешехода от
ветра на многочисленных мостах, о зимних садах для детей, о первоклассных
музеях, о театрах, о библиотеках...
- Даже климат его стал лучше, - говорил я. - Торфяные болота на сотни
километров вокруг осушены, заболоченные реки и озера приведены в
культурный вид, кое-какие каналы в черте города засыпаны и превращены в
аллеи или покрыты сплошными мостами-автострадами. Влажность воздуха
значительно уменьшилась, а чистота его дала ленинградцам добавочный
солнечный паек. Теперь у нас всякому автомобилю и грузовику, въезжающим в
черту города, колеса окатывают водой, чтобы они не заносили в город грязи
и пыли. Да что говорить! Ленинград - это Ленинград!
- Непременно побываю в Ленинграде, - сказала девушка и, кивнув головой,
"упорхнула".
Я распечатал письмо. Мой лаборант сообщал мне, что в лаборатории
заканчивается ремонт. Устанавливается новое оборудование. Покончив с
установкой новейшей аппаратуры, лаборант отправляется в Армению вместе с
профессором Габелем, так как на мое скорое возвращение они потеряли
надежду.
Я был взволнован. Может быть, бросить все и полететь на Землю?
Появление Крамера изменило направление моих мыслей. А когда я увидел
оранжерею, то сразу забыл обо всем. Сильное впечатление произвела она на
меня.
Но попал я туда не сразу. Крамер предложил мне надеть "водолазный"
костюм, хотя и более облегченного типа, чем для вылазок в межпланетное
пространство. Костюм был снабжен радиотелефоном.
- В оранжерее давление значительно ниже, чем здесь, - объяснил Крамер.
- И в ее атмосфере гораздо больше углекислоты. На Земле углекислота
составляет всего одну трехтысячную часть атмосферы, в оранжерее - три
сотых, а в некоторых отделениях - еще выше. Это уже вредно для человека-Но
зато для растений!.. Растут, как в каменноугольном периоде!
Крамер вдруг залился беспричинным продолжительным смехом, даже слишком
продолжительным, как мне показалось.
- В этих скафандрах, - сказал он, когда приступ смеха прошел, - имеется
радиотелефон, так что нам не надо будет прислонять головы друг к другу,
чтобы разговаривать. Скоро таким радиотелефоном будут снабжены и
межпланетные скафандры. Это очень удобно, не правда ли? Его
сконструировала, кажется, ваша знакомая, которую вы привезли с Земли.
Крамер подмигнул мне и снова захохотал.
"Неизвестно, кто кого привез, - подумал я. - И почему Крамер сегодня
так дико хохочет?.."
Мы пошли сквозь атмосферную камеру и не спеша направились по длинному
коридору, соединяющему ракету с оранжереей.
- У нас несколько оранжерей, - болтал Крамер без умолку. - Одна
длинная, которую вы видели подлетая. Ха-ха-ха! Помните, как вы едва не
улетели и я привязал вас, как собачку. Сейчас мы идем к новой, конической
оранжерее. На ней, как и на ракете, существует вес, но очень
незначительный. Всего тысячная доля земного. Лист, сорвавшийся с дерева на
высоте метра от пола, падает целых двадцать секунд. Но этой силы тяжести
вполне достаточно, чтобы все отбросы и пыль осаждались вниз и чтобы
созревшие плоды падали на почву, а не витали в пространстве... Вы еще не
купались в "невесомой ванне"? Замечательно! "Пошел купаться Веверлей..." -
вдруг запел он и вновь разразился диким смехом. - У нас ведь есть еще
несколько опытных лабораторий, где сила тяжести совершенно отсутствует.
Там и ванна... Ну вот мы и пришли. "Завеса сброшена..." - продекламировал
он, открывая дверь.
Сначала меня ослепил свет. Потом, приглядевшись, я увидел колоссальной
величины тоннель, расширяющийся воронкой. Входная дверь находилась в узком
основании воронки. На противоположном конце воронка замыкалась огромной
стеклянной полусферой выпуклостью наружу.
Сквозь стекла лились потоки света. Сила его была необычайна. Словно
тысячи прожекторов при киносъемках слепили глаза. Стены тоннеля утопали в
зелени всевозможных оттенков от ярко-изумрудного до почти черного. Этот
зеленый ковер пронизывали узкие мостки с легкими перилами из алюминия.
Зрелище было изумительное. Но еще больше удивился я, когда ближе
познакомился с отдельными растениями. Я, биолог, ботаник, специально
изучающий физиологию растений, оказывается, не имел ни малейшего
представления от том, до какой степени растения могут быть податливым,
"пластическим" материалом, как может измениться их внешний вид и
внутренняя структура.
Мне хотелось все обстоятельно и спокойно осмотреть. Но над ухом
назойливо жужжал Крамер.
- Это все Шлыков! Он гений. Скоро у него растения будут танцевать на
задних ножках, как собачки, и петь по-соловьиному. Выдрессирует! "Зерновые
хлеба, - говорит он, - используют одну шестидесятую долю солнечной
энергии, а банан в сто раз больше. И дело не только в климате. Можно
заставить все растения повысить использование энергии в сотни раз".
может быть снега. Возможно, эти горы меловые или гипсовые. Но дело не в
горах. Мне стало ясно, что я заблудился, и заблудился основательно.
Тревога охватила меня. Словно весь этот необычайный лунный мир вдруг
повернулся ко мне другой стороной. Как он был враждебен человеку! Здесь
нет ни наших земных лесов, ни полей, ни лугов с их цветами, травами,
птицами и животными, где "под каждым листом" уготован "стол и дом".
Здесь нет речек и озер, изобилующих рыбой. Луна - скупой Кашей, который
не накормит и не напоит человека. Заблудившиеся на Земле могут целыми
днями поддерживать свое существование хотя бы корнями растений. А здесь?
Кроме голых скал - ничего. Разве только этот мох. Но он, вероятно, так же
несъедобен, как песок. Но если бы даже кругом меня были молочные реки с
кисельными берегами, я все равно погиб бы от голода и жажды, испытывая
муки Тантала: ведь я не могу снять своего скафандра.
Скафандр! Я вспомнил о нем и вздрогнул, будто ледяной холод мировых
пространств проник в мое тело. Вся "атмосфера", которая дает мне
возможность дышать и жить, заключена в небольшом баллоне за моей спиной.
Его хватит на шесть часов; нет, меньше: уже прошло часа два, как я
возобновил запас кислорода. А дальше? Смерть от удушья... Скорее выбраться
к большому каньону, пока не истощился запас кислорода и физических сил!
Я вновь повернул назад и запрыгал, как кузнечик. Хорошо еще, что здесь
прыжки не утомляют так, как на Земле...
Вот и конец каньона. Передо мной новый каньон, ярко освещенный солнцем
и покрытый сплошным зеленым ковром. Видимо, все мхи приползли сюда из
теневых мест. Отвратительные мхи! Я больше не хотел смотреть на них, но
всюду мои глаза встречали зеленый цвет, от которого рябило в глазах.
А может быть, это и есть тот каньон, по которому я шел сюда, но его
сейчас трудно узнать, потому что он стал зеленым?
Новый поворот - узкое ущелье, погруженное в глубокую тьму. Сквозь
прогретый солнцем костюм на меня пахнуло холодом. Или это нервы шалят?..
Куда же теперь идти? Позади, за двумя поворотами, обрыв. Впереди -
темный, узкий, неведомый каньон.
Я почувствовал страшную слабость и в изнеможении опустился на бугристый
камень. Вдруг камень подо мной зашевелился и пополз... Я вскочил как
ужаленный. Мои нервы были слишком напряжены. Живой камень! Новое животное!
Новое сенсационное открытие! Но в эту минуту мне было не до открытий. Я
позволил уползти неведомому животному, даже не взглянув на него. И, как
автомат, побрел дальше.
Я даже не размышлял о том, куда иду. Иногда мне казалось, что кислород
в баллоне иссякает. Наступило удушье. Тогда я приостанавливался и хватался
за грудь. Потом это проходило. Нервы, нервы! Если бы на Луне была
атмосфера, упругая среда, хотя бы и не годная для дыхания! Можно было бы
стучать камнем о камень, призывая на помощь. Атмосфера могла бы передать
отсветы - "зарево" прожекторов ракеты. Впрочем, сейчас это не помогло бы:
с неба лился ослепительный солнечный свет, от которого можно было бы
ослепнуть, если бы не дымчатые стекла скафандра.
В тот момент, когда я был полон отчаяния и готовился к близкому концу,
я неожиданно увидел большой каньон; Я обрадовался так, словно вышел на
Большой проспект Васильевского острова.
Вот удача! Не инстинкт ли вывел меня, когда я перестал мудрить и
высчитывать?
Однако моя радость скоро опять сменилась тревогой. В какую сторону
идти? Вправо или влево? Совершенно потерял ориентировку! Попробовал
испытать свой "инстинкт", но на этот раз он безмолвствовал... Шаг направо
- инстинкт не возражает, шаг налево - то же самое.
Пришлось вновь обратиться к помощи "верхней коры головного мозга" -
размышлять. Когда я вышел из ракеты, то повернул направо. Значит, теперь
надо свернуть налево. Пойдем налево.
Так я шел, вероятно, не меньше часа. Голод давал себя чувствовать. А
конца каньона все еще не было видно. Странно. Ведь первый раз я шел до
поворота менее получаса. Значит, иду не в ту сторону. Повернуть назад?
Сколько потерянного времени! Я продолжал упорно идти вперед. Вдруг каньон
сузился. Ясное дело - иду не в ту сторону. Назад скорее!
Солнце уже палило немилосердно. Пришлось накрыться белым плащом. Голод
все больше мучил меня, начала сказываться и усталость, но я прыгал и
прыгал, словно за мной гнались неведомые чудовища. Внезапно мне путь
преградила трещина. Она невелика, через нее можно перескочить. Но этой
трещины я не встречал, когда шел сюда! Или, замечтавшись, я перепрыгнул
ее, не заметив? Меня прошиб холодный пот. Сердце лихорадочно забилось.
Гибну! Я принужден был лечь, чтобы немного отдохнуть и прийти в себя. С
черного неба на меня смотрело синее мертвое Солнце. Вот так же безучастно
оно будет освещать мой труп... Нет, нет! Я еще не умер! У меня есть запас
кислорода и энергии... Вскочив, одним махом я перелетел через трещину и
побежал... Куда? Вперед, назад - все равно, только бы двигаться!
Каньон расширился. Я прыгал безостановочно не менее часа, пока не упал,
вконец изнеможенный. И тут впервые по-настоящему почувствовал недостаток
воздуха. Это уже не было самообманом. В движении я слишком много тратил
кислорода, и запас его истощился раньше времени.
Конец, конец... Прощай, Тоня!.. Армения...
В голове начало мутиться...
И вдруг я увидел над собой ярко освещенный Солнцем бок нашей яйцевидной
ракетки. Меня ищут! Спасен! Собрав последние силы, вскакиваю, машу руками,
кричу, совершенно забывая о том, что мой крик не уйдет дальше скафандра...
Увы! Радость угасла так же быстро, как и вспыхнула: меня не заметили.
Ракетка пролетела над каньоном и скрылась за вершиной горы...
Это была последняя вспышка энергии. Затем мною овладело безразличие.
Недостаток кислорода сказывался. Тысячи синих солнц замелькали перед
глазами. В ушах зашумело, и я потерял сознание.
Не знаю, сколько времени пролежал я без чувств.
Потом, еще не открывая глаз, я глубоко вздохнул. Живительный кислород
вливался в мои легкие. Я открыл глаза и увидел над собой склоненное лицо
Соколовского. Он озабоченно смотрел в стекло моего скафандра. Я лежал на
полу внутри нашей ракеты, куда, очевидно, меня принесли. Но почему же они
не снимают с меня скафандра?
- Пить... - произнес я, не соображая, что меня не слышат. Но
Соколовский, вероятно, по движению губ понял мою просьбу. Он усадил меня в
кресло и, подвинув свой скафандр к моему, сказал:
- Вы хотите пить и есть, конечно?
- Да.
- К сожалению, придется потерпеть. У нас авария. Горный обвал в ущелье
причинил некоторые повреждения ракетке. Камнями разбиты оконные стекла.
Я вспомнил "сторонние" удары, которые почувствовал, когда мы вылетали
из "ущелья Смерти". Тогда я не обратил на них внимания.
- У нас есть запасные стекла, - продолжал Соколовский, - но чтобы
вставить их и запаять, нужно немало времени. Словом, мы скорее доберемся
до нашей большой ракеты. Лунное путешествие придется закончить.
- А зачем вы меня перенесли внутрь ракеты?
- Затем, - отвечал Соколовский, - что мне придется развить очень
большую космическую скорость, чтобы за два-три часа доставить вас на
место. Взрывы будут сильные, увеличение тяжести тела многократное. Вы же
слишком слабы и не удержитесь на верхней площадке. Да и профессор Тюрин
тоже будет вместе с вами в кабине.
- Как я рад, дорогой мой, что вы живы! - услышал я голос Тюрина. - Мы
уже потеряли надежду найти вас...
В этом голосе была неожиданная теплота.
- Теперь лягте лучше на пол. Я тоже лягу с вами, а товарищ Соколовский
сядет у руля.
Через минуту наша ракета с разбитыми стеклами уже взвилась над горными
вершинами. Крутой поворот на запад. На мгновение ракетка почти легла на
бок. Под собою я увидел бездну лунной трещины, которая едва не погубила
нас, и посадочную площадку с каньоном. Ракетка дрожала от взрывов. Тело
словно наливалось свинцом. Кровь приливала то к голове, то к ногам. У меня
опять начали мутиться мысли... Я впал в легкий обморок, который на этот
раз преодолел сам. Кислород - великолепное живительное средство.
Чувствовалось, что Соколовский позаботился о том, чтобы в мой скафандр
поступали усиленные дозы кислорода. Но давление не должно было превышать
одной атмосферы, иначе не выдержал бы костюм. Он и так раздулся, как
раздувается водолазный, когда "заедает" золотник, выпускающий излишек
воздуха.
К концу этого путешествия я оправился настолько, что мог самостоятельно
выйти из ракетки и перебраться в наш большой межпланетный корабль.
С каким удовольствием я сбросил костюм "водолаза"! А пил и ел за
пятерых!
К нам быстро вернулось хорошее расположение духа. И я уже со смехом
рассказывал о своих злоключениях, о научных открытиях и никак не мог
простить себе того, что упустил "лунную черепаху", которую принял за
камень. Впрочем, я уже сомневался в ее существовании. Быть может, это была
только игра моего расстроенного воображения. Но мхи, "ползучие мхи",
лежали в моей сумке, как трофей, принесенный из "страны Снов".
Наша экспедиция на Луну, при всей ее кратковременности, дала богатые
научные результаты. У нас было много сенсаций для земных ученых.
Обратный путь прошел хорошо. Не было той подавленности, которая
невольно овладевает человеком, перед неизвестным. На Звезду Кэц мы летели
как "домой". Но где она? Я посмотрел на небо. Где-то вверху над нами висел
серп "новоземли". Внизу половину небосклона занимала Луна. Несмотря на то,
что я едва не погиб на ней, ее вид не возбуждал страха.
Я ходил по этой Луне, следы наших ног остались на ее поверхности,
"кусочки Луны" мы везли с собой на Кэц, на Землю. Это по-новому сближало,
почти роднило нас с Луной...
- Ну-ка, покажитесь, покажитесь! - говорила Меллер, поворачивая Тюрина
во все стороны. - Загорел, помолодел "паук". Прямо женихом стал! А мышцы?
Да не прыгайте, не форсите. Дайте пощупать ваши мышцы. Бицепсы слабоваты.
А ноги хорошо окрепли. На сколько лет опять в своей паутине завязнете?
- Не-ет, уже теперь не завязну, Анна Игнатьевна! - отвечал Тюрин. -
Скоро снова на Луну полечу. Там много работы. На Марс, на Венеру полечу.
- Ишь, расхрабрился! - шутила Меллер. - Дайте-ка я вам анализ крови
сделаю. Сколько кровяных шариков прибавило вам лунное Солнце... Лунные
жители - редкие пациенты.
Покончив с врачебным осмотром, я поспешил к Тоне. Мне казалось, что она
уже вернулась на Звезду. Только теперь я почувствовал, как соскучился по
ней.
Я мчался по широкому коридору. Тяжесть на Кэце была меньше, чем на
Луне, и я, как балерина, едва касаясь носками пола, порхал наподобие
летучей рыбы. Кэцовцы поминутно останавливали меня и расспрашивали о Луне.
- Потом, потом, товарищи, - отвечал я и летел дальше.
Вот и ее дверь. Я постучал. Из-за двери выглянула незнакомая девушка.
Каштановые волосы обрамляли ее лицо с большими серыми глазами.
- Здравствуйте, - растерявшись, произнес я. - Мне хотелось видеть
товарища Герасимову. Разве она переселилась из этой комнаты?
- Товарищ Артемьев? - спросила меня девушка и улыбнулась, как старому
знакомому. - Герасимова еще не вернулась из командировки и вернется не
скоро. Я пока занимаю ее комнату. Сейчас она работает в физико-технической
лаборатории.
Вероятно, заметив мое огорченное лицо, она прибавила:
- Но вы можете поговорить с ней по телефону. Зайдите в радиорубку.
Наскоро поблагодарив девушку, я помчался на радиотелефонную станцию.
Пулей влетел в комнату радиста и крикнул:
- Физико-техническую лабораторию!
- Сейчас! - сказал он и завертел ручку аппарата. - Товарища Герасимову?
Сию минуту... Алло! Алло! Пожалуйста.
- Я Герасимова. Кто со мной говорит? Артемьев?
Если эфир не лжет, в ее голосе слышится радость.
- Здравствуйте, я так рада вас слышать! Вы чуть не погибли? Я узнала об
этом еще до вашего прилета. Нам сообщили из лунной ракеты... Но все
хорошо, что хорошо кончается. А я здесь веду очень интересные работы в
лаборатории абсолютного холода. Она устроена на балконе теневой стороны
нашей ракеты. Приходится работать в межпланетных костюмах. Это несколько
неудобно. Но зато абсолютный холод, что называется, под рукой. Я уже
сделала несколько интересных открытий в области сопротивления
полупроводников при низких температурах...
И она начала говорить о своих открытиях. Когда же она скажет о
чернобородом и Палее? Самому как-то неудобно спрашивать. Она собиралась
побывать на Кэце, но не ранее как через "земной" месяц.
- А как ваши поиски? - не утерпел я.
Но увы, в этот самый момент радист сказал.
- Срочный вызов ракеты Кэц-восемь. Простите, я должен прервать ваш
разговор.
Я вышел из радиостанции расстроенный. Тоня обрадовалась мне, это
очевидно. Значит, она все-таки неравнодушна ко мне. Но говорила она больше
о своих научных работах. И ни слова о Палее. И я не скоро увижу ее...
В коридоре меня остановил молодой человек.
- Товарищ Артемьев, я вас ищу. Директор вас просит к себе.
Пришлось отправиться к Пархоменко. Он очень подробно расспрашивал меня
о нашем путешествии на Луну. А я рассказывал довольно бестолково.
- Вижу, вы утомлены сегодня, - сказал директор. - Отдыхайте, а завтра
принимайтесь за работу. Наш биолог товарищ Шлыков уже давно поджидает вас.
Мне хотелось скорее остаться одному. Но я был голоден и отправился в
столовую. Там мне пришлось рассказать кэцовцам о путешествии. Я прямо стал
знаменитостью - один из первых людей, побывавших на Луне! Меня слушали с
огромным вниманием, мне завидовали. В другое время все это заняло бы меня,
но сейчас я был огорчен тем, что не повидался с Тоней. Скомкав свой
рассказ и отговорившись усталостью, я, наконец, добрался до своей комнаты.
В мое отсутствие к стене привесили откидную кровать из тончайшей сетки. В
матрацах не было нужды. Я улегся на кровать и отдался своим думам... Так и
уснул, перелетая мыслью с Луны на Васильевский остров, в свою лабораторию,
от Тони к неведомому Палею...
- Товарищ Артемьев! Товарищ Артемьев!..
Я проснулся и вскочил. У дверей комнаты стоял молодой человек с бритой
головой.
- Простите, что я разбудил вас. Но, кажется, вам все равно пора
вставать. Мы с вами немного знакомы. Помните, в столовой? Аэролог
Кистенко. Я вас расспрашивал о лунных мхах. Весть об этом уже дошла до
города Кэца. Земные кэцовцы просят прислать образец. А я как раз посылаю в
город Кэц аэрологическую ракету.
- Пожалуйста, - ответил я, вынимая из сумки кусочек "войлока".
- Отлично. Этот мох, кажется, тяжелее земного, но в общем весит
немного. Вы удивляетесь, что я говорю о весе? Но ведь моя ракета полетит
на Землю. Каждый день я отправляю в город Кэц по одной ракете. По пути на
Землю она автоматически производит все аэрологические записи - состав
атмосферы, интенсивность космических излучений, температуру, влажность и
прочее на разных расстояниях от Земли. Примерно три четверти пути ракета
управляется радиолучом Звезды Кэц, а затем ее перехватывает радиолуч
города Кэц. И она падает на автоматически раскрывающемся парашюте в строго
определенной точке, на площадке в один квадратный метр. Недурно? В этой же
ракете отправляется и почта... Вес ракеты рассчитан точно. Поэтому важен
вес мха. Еще раз благодарю вас.
Он ушел. Я посмотрел на часы. По "земному", ленинградскому, времени
было уже утро. Я позавтракал и отправился на работу.
Открыв дверь в кабинет биолога Андрея Павловича Шлыкова, я на минуту
остановился. Уж очень этот кабинет не был похож на земные кабинеты
"завов". Если Тюрина можно было сравнить с пауком, притаившимся со своей
паутиной в темной узкой щели, то Шлыков походил на гусеницу в зеленом
саду. Весь кабинет его был наполнен вьющимися растениями с очень мелкой
листвой. Это была как бы зеленая пещера, освещенная яркими лучами солнца.
В глубине ее на плетеной кушетке полулежал Шлыков, полный,
бронзово-загорелый мужчина средних лет. Он показался мне несколько вялым и
как будто полусонным. У него были тяжелые, словно набрякшие, веки. Когда я
появился, сонные веки поднялись, и я увидел серые, очень живые умные
глаза. Их живость не гармонировала с его медлительными движениями.
Мы поздоровались. Шлыков стал расспрашивать меня о Луне. Образчик мха
уже лежал возле него на длинном алюминиевом столике.
- Я не вижу ничего удивительного в том, что вы нашли на Луне этот мох,
- сказал он раздельно и тихо. - Споры бактерий, споры плесневых грибков,
известных на Земле, могут переносить очень низкую температуру, до двухсот
пятидесяти градусов ниже нуля, сохраняя жизнеспособность. Дыхание? Оно
может быть и интрамолекулярным, причем даже кислород не обязателен, хотя
бы и в связанном виде. Вспомните наших азотобактерий. Питание? Вспомните
наших амеб. Они не имеют даже рта. Если они находят "съедобный" кусочек,
то обволакивают его всем телом и ассимилируют. Вот с вашей "черепахой"
дело несколько сложнее. Но я не отрицаю возможности существования и более
сложных животных на Луне. Приспособляемость организмов почти
беспредельна... Ну что же, начало положено. И скоро мы будем знать о
прошлом органической жизни Луны не меньше, чем о прошлом нашей Земли.
Шлыков остановился, записал что-то в книжке и продолжал:
- Теперь о нашей работе. Наша первейшая задача на Звезде Кэц, - я
говорю о нас, биологах, - состоит в том, чтобы максимально использовать
растения для наших нужд. Что могут давать нам растения? Прежде всего пищу.
Затем очищение воздуха и воды, и наконец, материал отбросов, который мы
должны утилизировать до последней молекулы.
Мы должны переделывать, изменять, усовершенствовать растения так, как
нам нужно. Можем ли мы сделать это? Вполне. И гораздо легче, чем на Земле.
Здесь нет ни заморозков, ни засухи, ни ожогов солнечными лучами, ни
суховеев. Мы искусственно создаем любой климат для любого растения.
Температура, влажность, состав почвы и воздуха, сила солнечного излучения
- все в наших руках. На Земле в оранжереях можно создать лишь
относительное подобие того, что мы имеем на Звезде Кэц. У нас здесь есть
короткие ультрафиолетовые лучи, которые никогда не достигают поверхности
Земли, рассеиваясь в ее атмосфере. Я говорю о космическом излучении.
Наконец отсутствие тяжести. Вы, конечно, знаете, как действует земное
притяжение на рост и развитие растений, как они реагируют на это
притяжение...
- Геотропизм, - сказал я.
- Да, геотропизм. Корни чувствуют направление силы земного притяжения
так же, как стрелка компаса север. И если корень отклоняется в сторону от
этого направления, то лишь в "поисках" влаги, пищи. А как происходит
деление клеток, рост, формирование растений при отсутствии силы тяжести?
Здесь мы имеем лаборатории, в которых сила тяжести отсутствует совершенно.
Поэтому мы ставим опыты, которые на Земле невозможны. Разрешив неясные еще
вопросы жизни растений, мы переносим наш опыт в условия земной весомости.
Я хотел бы, чтобы вы начали свою работу с изучения геотропизма. В Большой
оранжерее работает ассистент Крамер, в лаборатории вам будет помогать
новая сотрудница Зорина.
Шлыков замолчал. Я было повернулся к двери, но он жестом руки остановил
меня.
- Растения - это еще не все. У нас удивительно интересные работы над
животными. Там работает Фалеев. Я им не очень доволен. Вначале он работал
хорошо, а в последнее время словно его подменили. Если бы вы
заинтересовались этим делом, я перевел бы вас туда. Побывайте, во всяком
случае, в этой лаборатории, посмотрите, что там делается. А сейчас
отправляйтесь в Большую оранжерею. Крамер познакомит вас с нею.
Тяжелые веки опустились. Кивнув мне на прощанье головой, Шлыков
углубился в свои записи.
Я вылетел в коридор.
- Товарищ Артемьев! Вам письмо! - услышал я за собою голос. Молодая
девушка-"почтальон" протянула мне конверт. Я схватил его с жадностью. Это
было первое письмо, полученное мною на Звезде Кэц. Почтовая марка.
Штемпель - Ленинград. У меня от волнения забилось сердце.
- Письмо из Ленинграда, - сказала девушка. - Я никогда не была в этом
городе. Скажите, хороший город?
- Замечательный город! - с горячностью ответил я. - Это самый лучший
город после Москвы. Но мне он правится даже больше, чем Москва.
И я с увлечением начал рассказывать ей о чудесных новых кварталах
Ленинграда, подступивших к Стрельне и Пулковским высотам, о его
изумительных парках, о живописных каналах, придающих ему вид Венеции, о
метрополитене, о ленинградском воздухе, совершенно очищенном от копоти
фабричных труб и пыли, о стеклянных перекрытиях, защищающих пешехода от
ветра на многочисленных мостах, о зимних садах для детей, о первоклассных
музеях, о театрах, о библиотеках...
- Даже климат его стал лучше, - говорил я. - Торфяные болота на сотни
километров вокруг осушены, заболоченные реки и озера приведены в
культурный вид, кое-какие каналы в черте города засыпаны и превращены в
аллеи или покрыты сплошными мостами-автострадами. Влажность воздуха
значительно уменьшилась, а чистота его дала ленинградцам добавочный
солнечный паек. Теперь у нас всякому автомобилю и грузовику, въезжающим в
черту города, колеса окатывают водой, чтобы они не заносили в город грязи
и пыли. Да что говорить! Ленинград - это Ленинград!
- Непременно побываю в Ленинграде, - сказала девушка и, кивнув головой,
"упорхнула".
Я распечатал письмо. Мой лаборант сообщал мне, что в лаборатории
заканчивается ремонт. Устанавливается новое оборудование. Покончив с
установкой новейшей аппаратуры, лаборант отправляется в Армению вместе с
профессором Габелем, так как на мое скорое возвращение они потеряли
надежду.
Я был взволнован. Может быть, бросить все и полететь на Землю?
Появление Крамера изменило направление моих мыслей. А когда я увидел
оранжерею, то сразу забыл обо всем. Сильное впечатление произвела она на
меня.
Но попал я туда не сразу. Крамер предложил мне надеть "водолазный"
костюм, хотя и более облегченного типа, чем для вылазок в межпланетное
пространство. Костюм был снабжен радиотелефоном.
- В оранжерее давление значительно ниже, чем здесь, - объяснил Крамер.
- И в ее атмосфере гораздо больше углекислоты. На Земле углекислота
составляет всего одну трехтысячную часть атмосферы, в оранжерее - три
сотых, а в некоторых отделениях - еще выше. Это уже вредно для человека-Но
зато для растений!.. Растут, как в каменноугольном периоде!
Крамер вдруг залился беспричинным продолжительным смехом, даже слишком
продолжительным, как мне показалось.
- В этих скафандрах, - сказал он, когда приступ смеха прошел, - имеется
радиотелефон, так что нам не надо будет прислонять головы друг к другу,
чтобы разговаривать. Скоро таким радиотелефоном будут снабжены и
межпланетные скафандры. Это очень удобно, не правда ли? Его
сконструировала, кажется, ваша знакомая, которую вы привезли с Земли.
Крамер подмигнул мне и снова захохотал.
"Неизвестно, кто кого привез, - подумал я. - И почему Крамер сегодня
так дико хохочет?.."
Мы пошли сквозь атмосферную камеру и не спеша направились по длинному
коридору, соединяющему ракету с оранжереей.
- У нас несколько оранжерей, - болтал Крамер без умолку. - Одна
длинная, которую вы видели подлетая. Ха-ха-ха! Помните, как вы едва не
улетели и я привязал вас, как собачку. Сейчас мы идем к новой, конической
оранжерее. На ней, как и на ракете, существует вес, но очень
незначительный. Всего тысячная доля земного. Лист, сорвавшийся с дерева на
высоте метра от пола, падает целых двадцать секунд. Но этой силы тяжести
вполне достаточно, чтобы все отбросы и пыль осаждались вниз и чтобы
созревшие плоды падали на почву, а не витали в пространстве... Вы еще не
купались в "невесомой ванне"? Замечательно! "Пошел купаться Веверлей..." -
вдруг запел он и вновь разразился диким смехом. - У нас ведь есть еще
несколько опытных лабораторий, где сила тяжести совершенно отсутствует.
Там и ванна... Ну вот мы и пришли. "Завеса сброшена..." - продекламировал
он, открывая дверь.
Сначала меня ослепил свет. Потом, приглядевшись, я увидел колоссальной
величины тоннель, расширяющийся воронкой. Входная дверь находилась в узком
основании воронки. На противоположном конце воронка замыкалась огромной
стеклянной полусферой выпуклостью наружу.
Сквозь стекла лились потоки света. Сила его была необычайна. Словно
тысячи прожекторов при киносъемках слепили глаза. Стены тоннеля утопали в
зелени всевозможных оттенков от ярко-изумрудного до почти черного. Этот
зеленый ковер пронизывали узкие мостки с легкими перилами из алюминия.
Зрелище было изумительное. Но еще больше удивился я, когда ближе
познакомился с отдельными растениями. Я, биолог, ботаник, специально
изучающий физиологию растений, оказывается, не имел ни малейшего
представления от том, до какой степени растения могут быть податливым,
"пластическим" материалом, как может измениться их внешний вид и
внутренняя структура.
Мне хотелось все обстоятельно и спокойно осмотреть. Но над ухом
назойливо жужжал Крамер.
- Это все Шлыков! Он гений. Скоро у него растения будут танцевать на
задних ножках, как собачки, и петь по-соловьиному. Выдрессирует! "Зерновые
хлеба, - говорит он, - используют одну шестидесятую долю солнечной
энергии, а банан в сто раз больше. И дело не только в климате. Можно
заставить все растения повысить использование энергии в сотни раз".