Акунин Борис. Пелагия и красный петух (Том 2)

   Вот и площадь - собственно, одно название, что площадь: просто широкий пустой треугольник между башней, маленькой глинобитной мечетью и двухэтажным каменным домом (должно быть, принадлежащим самому беку).
   У крыльца стояла распряженная арабская повозка, хантур.
   Вдруг Малке замерла на месте. Возле колеса повозки сидел прикованный за шею человек. Он не спал, смотрел на евреев выпученными от ужаса глазами.
   Еще бы! Зрелище было не для малодушных.
   В тусклом свете занимающегося дня неслышно ступающие коммунары, должно быть, выглядели сборищем огородных пугал.
   Впереди - Магеллан в мексиканском сомбреро, на груди крест-накрест патронные ленты. У Менделя на голове колониальный пробковый шлем, у Брюна фетровый котелок, прочие кто в арабских платках, кто в фесках. Малке - в мамином прощальном подарке, соломенной шляпке с фарфоровыми вишнями.
   Магеллан погрозил рабу винчестером, и тот вжал голову в плечи, прикрыл ладонью рот - мол, молчу-молчу.
   Только подобраться к башне бесшумно всё равно не получилось. Хромой Додик Певзнер споткнулся о камень, выронил берданку, и сонную тишину разодрал выстрел.
   Громко выругавшись по-матерному, Магеллан огромными прыжками понесся к башне и исчез внутри. Остальные, вскинув ружья, бросились за ним. Задержались только Малке с Лёвой - пожалели беднягу, которого, как пса, держат на цепи.
   Где-то закричала женщина. Потом, в другом конце аула, еще одна.
   - Твою мать! Твою мать! - повторил вдруг за Магелланом раб черноглазый, с живой, смышленой физиономией. - Вы русские! Я тоже русский! Спаси-сохрани!
   И быстро-быстро закрестился по-православному.
   - Что-то непохож, - заметил Лёва, пытаясь прикладом разбить цепь.
   - Я русской веры! Араб, но русский!
   - А мы евреи, - сказала ему Малке.
   Лёва махнул рукой - чего уж теперь осторожничать. Приставил к цепи дуло, выстрелил. Цепь разлетелась надвое.
   - Скорей! - крикнула Малке, хватая русского араба за руку.
   Услышав про евреев, тот как-то обмяк, попытался уползти под повозку, но Лёва подхватил его с другой стороны, и все втроем добежали до башни.
   Внутри ждали двое коммунаров - сразу же заложили дверь толстым брусом.
   Потом все вместе кинулись вверх по лестнице.
   Бойцы отряда толпились в третьем ярусе и на верхней площадке.
   Молодец Магеллан! Успел-таки добраться до часового, прежде чем тот понял, что происходит. Дозорный, совсем мальчишка, сидел в углу на корточках, зажав разбитую прикладом голову, но, слава Богу, был жив.
   Малке показала ему жестом, чтобы убрал руки - нужно перевязать, но черкешенок оскалился на нее по-волчьи.
   - Двое с винчестерами к бойницам второго этажа, двое - на третий, скомандовал Магеллан. - Остальным встать между зубцами и выставить стволы наружу. Пусть черкесы видят, что нас много и все вооружены. Никому без приказа не стрелять.
   Малке высунулась в проем. Аул и его окрестности просматривались просто замечательно.
   На улицах было пусто. Во дворах тут и там метались женские фигуры, но ни одного мужчины Малке не углядела.
   - Где же джигиты? - озадаченно спросил Магеллан. - Ничего не понимаю...
   Тогда освобожденный араб сказал:
   - Мужчины все ночью скакали. На лошадь сели и скакали. Не вернулись еще.
   - Ну конечно! - хлопнул себя по лбу Магеллан. - Как я не догадался! Они от нас отправились в Эль-Леджун, сбывать добычу. А что мы нападем, и думать не думали! Вот что такое настоящее еврейское счастье, поняли, маменькины сыночки? - И повернулся к отцепленному. - Ты кто такой? Откуда знаешь русский?
   - Я араб, но моя невеста еврей, - поклонился тот. - Жениться на ней буду. Может, сам тоже еврей стану. Хорошая вера, мне нравится.
   - Почему на цепи сидел?
   - Русскую госпожу вез, из Ерусалим. Богатая госпожа, только немножко сумасшедшая. Черкес напал, сюда забирал. Выкуп хочет. Будет русский консул писать, чтоб десять тысяча франк давал. А за меня хотел тысяча франк, но я сказал, я человек совсем бедный. Тогда на цепь досадил... Хантур отбирал, два арабский конь отбирал. Когда вернется бек, прикажи ему, чтобы всё отдал: и хантур, и конь, и госпожу пускай тоже отдаст.
   Магеллан смотрел не на араба, а вниз, на долину. Прищурился, процедил вполголоса:
   - Вон он, твой бек. Сам ему всё и скажешь.
   Малке тоже посмотрела вниз и увидела длинную вереницу всадников, рысью поднимающихся по дороге.
   У самого уха грохнуло - это Магеллан выстрелил в воздух: раз, еще раз.
   Женщины в ауле заголосили громче.
   Отчего происходят войны
   Выстрелы и крики не разбудили Пелагию, потому что она не спала. Всю ночь ходила взад-вперед по тесной комнатке с голыми стенами. На подушки, что лежали на полу, так и не прилегла.
   То молилась, то ругала себя всеми доступными для монахини словами, но облегчения не давало ни первое, ни второе.
   Как глупо! Всё погубить из-за собственного легкомыслия!
   Нужно было нанять в русской миссии охранников. Там специально для сопровождения богомольцев, отправляющихся на Тивериадское озеро, в Вифлеем и прочие неспокойные места, имеются православные черногорцы - замечательно устрашающие, с пышными усами, в расшитых серебром куртках, с кривыми саблями и пистолетами за поясом. У черногорцев такая репутация, что ни один разбойник и близко не подойдет.
   Прав Митрофаний, тысячу раз прав: в его духовной дочери проворства много, а основательности нуль. Сначала делает, потом думает.
   А всё из-за того, что боялась потерять лишний день, даже лишний час. Подгоняло иррациональное, необъяснимое ощущение, что время уходит и что его уже почти совсем не осталось. Так и видела перед собой последние крупицы, высыпающиеся из стеклянного конуса будущего в стеклянную же воронку прошлого.
   Понадеялась на русский авось. Авось в первые два дня поманил, а на третий бросил.
   Сначала долго ехали горами. На крутых подъемах приходилось вылезать и идти за хантуром пешком - слабосильные лошади не вытягивали. К третьему дню достигли Изреэльской долины, просторной и зеленой, верст в десять шириной. Гора Хар-Мегиддо, поблизости от которой следовало искать коммуну, находилась к западу.
   Хар-Мегиддо, Армагеддон. Здесь, на этом заболоченном поле, произойдет самая последняя на Земле битва, когда войско Дьявола сразится с ангелами, подумала Полина Андреевна, но без приличествующего трепета. И когда увидела вдали геометрически правильный контур горы Фавор, место Преображения Господня, тоже не умилилась, а лишь пробормотала молитву, но как-то механически, без души. Мысли ее были слишком далеки от божественности.
   До обиталища новоявленных "саддукеев" оставалось всего несколько верст, а как себя вести с их железноглазым предводителем Магелланом, монахиня еще не придумала.
   Глупый, глупый Мануйла! Что же его несет, как мотылька на свечку! Магеллан еще на пароходе грозился горе-пророка "взять за ноги, да башкой об якорную тумбу". Может, и взял, а Стеклянный Глаз был вовсе ни при чем?
   С Магеллана станется - байронический типаж, сверхчеловек. Для такого принцип или рисовка важней и собственной-то жизни, не говоря о чужих. Сказал же он своим мальчикам и девочкам, что Мануйла агент Охранки. А зачем, спрашивается? Может быть, задумал убить предполагаемого шпика, чтоб связать коммунаров кровью? Ведь проделал другой сверхчеловек, Нечаев, то же самое со студентом Ивановым...
   Но вне зависимости от того, причастен Магеллан к убийству крестьянина Шелухина или нет, когда в коммуну заявится уже не фальшивый, а настоящий Мануйла, сионисты наверняка вообразят, что вездесущая Охранка разыскала их и в Палестине. Вдруг возьмут, да и прикончат неуемного пророка? Полиция ничего не узнает, да и какая тут, в турецком захолустье, полиция?
   Салах своей болтовней отвлекал путешественницу от тревожных мыслей.
   - Зря евреи тут стали жить, - вздыхал он, отгоняя комаров. - Летом все от лихорадка помрут. Зачем им земля? Евреи - народ городской. Сидели бы в город. Совсем с ума сошли, это их Аллах наказал. Даже жалко.
   Как выяснилось далее, жальчей всего евреев ему за то, что они могут жениться только на еврейках, а это самые несносные женщины на свете. Коварные, лживые, во всё суют свой горбатый нос.
   - Спать с еврейка - как совать свой мужество в нора, где живет скорпион, - сказал Салах, заставив Пелагию поморщиться от столь сильной метафоры.
   Темой коварства еврейских женщин возница увлекся надолго. Разумеется, помянул подлую Юдифь, убившую спящего Олоферна, но более всего возмущался Иаилью, осквернившей священный закон гостеприимства. Разбитый в бою полководец Сисара (которого Салах именовал "предком арабов") попросил в шатре Иаили убежища. И что же она, вероломная, сделала? Согласно Книге Судей, "сказала ему: зайди, господин мой, зайди ко мне, не бойся. Он зашел к ней в шатер, и она покрыла его ковром. Сисара сказал ей: дай мне немного воды напиться, я пить хочу. Она развязала мех с молоком, и напоила его и покрыла его. Сисара сказал ей: стань у дверей шатра, и если кто придет и спросит у тебя и скажет: "нет ли здесь кого?", ты скажи: "нет". Иаилъ, жена Хеверова, взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле; а он спал от усталости - и умер".
   Слушая, как Салах пересказывает эту библейскую историю, украшая ее душераздирающими подробностями, Пелагия жалела бедняжку - не Сисару, который жил Бог знает когда и в конце концов получил по заслугам, а рассказчика. Не знает, простая душа, что за него уже всё решили: следующей его женой будет именно еврейка.
   - Человек устал очень, совсем слабый был. Вот так лег - и сразу хр-р-р, - для наглядности захрапел Салах, положив щеку на сложенные ладони.
   И вдруг дернулся, натянул поводья.
   Из кустов на дорогу медленно выехали двое конных.
   Увидев торчащие за их спинами ружья, Полина Андреевна вскрикнула:
   - Это разбойники?
   - Я не знаю, - ответил Салах и отпустил вожжи.
   - Что же ты? Поворачивай назад!
   - Нельзя. Увидят, что мы боимся, догонят. Надо ехать прямо и что-нибудь спросить. Это лучше всего.
   - Что спросить?
   - Дорога. Как ехать в Эль-Леджун. Скажу, ты едешь к главный полицейский начальник. Ты его теща.
   - Почему теща? - удивилась и немножко обиделась Полина Андреевна.
   - За теща нельзя выкуп брать.
   - Потому что такой обычай, да?
   - Потому что за теща выкуп не дадут, - отрывисто объяснил Салах, готовясь к разговору с вооруженными людьми
   Он затараторил еще издали, кланяясь и показывая рукой куда-то в сторону холмов.
   Всадники рассматривали повозку и седоков молча. Они были очень странного для Палестины вида: в черкесках с газырями, у одного на голове башлык, у второго папаха. Прямо как наши кубанские казаки, подумала Полина Андреевна и немножко воспряла духом.
   - Не понимают арабски, - обернулся Салах. Он был бледен и напуган. Это черкесы. Совсем плохие черкесы. Сейчас я им буду турецки говорить...
   Один из конных подъехал и наклонился к Пелагии - пахнуло чесноком и бараньим жиром.
   - Мускуби? - спросил он. - Руска?
   - Да, я русская.
   Черкесы гортанно заговорили между собой. То ли спорили, то ли бранились - не поймешь.
   - О чем они? - нервно спросила Пелагия.
   Салах только сглотнул.
   Тот же разбойник снова нагнулся, схватил Полину Андреевну за подол платья. Она взвизгнула, но злодей не стал рвать на ней одежды, а только потер пальцами шелк, демонстрируя что-то своему товарищу. Потом взял с сиденья зонтик, показал ручку слоновой кости.
   - Что он говорит? - испуганно пролепетала монахиня.
   - Говорит, ты богатая и важная. Русские дадут за тебя много денег.
   Салах подключился к дискуссии. Жалобно зачастил что-то, замахал руками. Его жестикуляция Полине Андреевне не понравилась: сначала палестинец плеснул на пассажирку рукой, как бы отмахиваясь, потом ткнул себя в грудь и показал куда-то назад. Кажется, уговаривает, чтоб забрали ее одну, а его отпустили. Негодяй! Еще Иаиль ему нехороша!
   Но черкесы его слушать не стали. Коротко бросили что-то и поехали вперед.
   Салах медлил.
   - Они нас отпустили? - не поверила такому счастью сестра.
   Но один из разбойников обернулся, погрозил нагайкой, и Салах со стоном тронул с места.
   - Говорил ей, говорил, - причитал он. - Нельзя ехать Мегиддо, плохо. Нет, вези. Что будет? Что будет?
   Вскоре стемнело, и дороги к черкесскому аулу Полина Андреевна толком не разглядела: какие-то холмы, лощина, потом довольно крутой подъем в гору.
   Низкие плоские крыши и тускло освещенные окна - вот всё, что рассмотрела она в самом селении. Хантур остановился на темной треугольной площади, и две молчаливые женщины в белых платках отвели монахиню в маленький домик, находившийся в глубине двора. Хижина оказалась непростая с наглухо закрытыми ставнями, снаружи замок. Должно быть, специально для "богатых и важных" пленников, догадалась Пелагия.
   Догадка очень скоро подтвердилась. Пришел хозяин дома, а похоже, что и всего аула - длиннобородый старик в мерлушковой папахе, обвязанной чалмой, и почему-то в полном вооружении. Неужто так и ходит дома с шашкой, кинжалом и револьвером в кобуре?