Страница:
Между тем загорелось дерево в чердачном перекрытии, и огонь ворвался на чердак. Здесь был целый лес стропил, подкосов и стоек из толстых, просмоленных сосновых бревен. И этот лес был сплошной – по всему грандиозному высокому чердаку он нигде не разделялся глухими кирпичными стенами-брандмауэрами. Николай распорядился разобрать кровлю и выбросить тлеющие стропила. Гвардейцы кинулись исполнять приказ. Однако огромные стропила и подпоры, великолепно высушенные за восемьдесят лет под накаливаемой летним жаром железной крышей, теперь вспыхивали как порох. Густой дым вихрем носился по всему чердаку, не допуская никого приступить к делу. Несколько солдат исчезли и погибли в темных лабиринтах-стремнинах чердака. Сорвался с подмостей и был ранен капитан Щепетов.
Не желая больше подвергать опасности солдат, действовавших с удивительной самоотверженностью, государь приказал снять всех с кровли. Все дальнейшие усилия были брошены на спасение от огня Эрмитажа с его бесценными художественными сокровищами. Переходы из дворца в соседнее здание Эрмитажа были наглухо заложены кирпичом и непрерывно поливались водой.
От дальнейших попыток спасти Зимний дворец Николай отказался. Из обреченного дворца – его зал, покоев, церквей, комнат – выносилось все, что можно было вынести, и складывалось у Александровской колонны и Адмиралтейства. А в это время огонь, подгоняемый порывистым ветром, бежал по потолкам верхнего этажа, и они разом загорались…
За цепью полков, окруживших Дворцовую площадь, бесчисленной толпой стоял народ, в мертвом молчании смотревший, как горело жилище царя. Поэт В.А. Жуковский, будучи наставником наследника, наблюдал за происходящим, очевидно, вместе с императрицей – из окон здания Министерства иностранных дел, расположенного напротив дворца.
Он затем рассказывал: «Зрелище было неописанное: посреди Петербурга вспыхнул вулкан. Сначала была объята пламенем та сторона дворца, которая обращена к Неве; противоположная сторона представляла темную громаду, над коею пылало и дымилось ночное небо; отсюда можно было следовать за постепенным распространением пожара; можно было видеть, как он пробирался по кровле, проникнул в верхний ярус, а в среднем ярусе все еще было темно (горели только несколько ночников и люди бегали со свечами по комнатам), в то время как над ним все уже пылало и разрушалось; как вдруг загорались потолки и начали падать громом, пламенем, искрами и вихрем дыма, и как, наконец, потоки огня полились отовсюду, наполнили внутренность здания и бросились в окна. Тогда вся громада дворца представляла огромный костер, с которого пламя то восходило к небу высоким столбом, под тяжкими тучами черного дыма, то волновалось как море, коего волны вскакивали огромными зубчатыми языками, то вспыхивало снопом бесчисленных ракет, кои сыпали огненный дождь на все окрестные здания. В этом явлении было что-то невыразимое: дворец и в разрушении своем как будто неприкосновенно вырезывался со всеми своими окнами, колоннами и статуями – неподвижною черною громадою на ярком трепетом пламени…»
Пожар продолжался со всей своей силой до восхода солнца. И только к этому времени стало ясно, что солдатам удалось отстоять Эрмитаж.
23 декабря в походной церкви Шепелевского дома (при Эрмитаже) была панихида по погибшим во время пожара. Среди них не было ни одного из жителей дворца. Многим удалось спасти и свое имущество.
Из должностных лиц, служивших при Зимнем дворце или причастных к перестройкам в нем, также не пострадал никто. Кроме арестованных лабораторных мужиков. Такие всегда за все в ответе.
Усердие все превозмогает
Квартира императрицы
«Тысяча и одна ночь» в Петербурге
Не желая больше подвергать опасности солдат, действовавших с удивительной самоотверженностью, государь приказал снять всех с кровли. Все дальнейшие усилия были брошены на спасение от огня Эрмитажа с его бесценными художественными сокровищами. Переходы из дворца в соседнее здание Эрмитажа были наглухо заложены кирпичом и непрерывно поливались водой.
От дальнейших попыток спасти Зимний дворец Николай отказался. Из обреченного дворца – его зал, покоев, церквей, комнат – выносилось все, что можно было вынести, и складывалось у Александровской колонны и Адмиралтейства. А в это время огонь, подгоняемый порывистым ветром, бежал по потолкам верхнего этажа, и они разом загорались…
За цепью полков, окруживших Дворцовую площадь, бесчисленной толпой стоял народ, в мертвом молчании смотревший, как горело жилище царя. Поэт В.А. Жуковский, будучи наставником наследника, наблюдал за происходящим, очевидно, вместе с императрицей – из окон здания Министерства иностранных дел, расположенного напротив дворца.
Он затем рассказывал: «Зрелище было неописанное: посреди Петербурга вспыхнул вулкан. Сначала была объята пламенем та сторона дворца, которая обращена к Неве; противоположная сторона представляла темную громаду, над коею пылало и дымилось ночное небо; отсюда можно было следовать за постепенным распространением пожара; можно было видеть, как он пробирался по кровле, проникнул в верхний ярус, а в среднем ярусе все еще было темно (горели только несколько ночников и люди бегали со свечами по комнатам), в то время как над ним все уже пылало и разрушалось; как вдруг загорались потолки и начали падать громом, пламенем, искрами и вихрем дыма, и как, наконец, потоки огня полились отовсюду, наполнили внутренность здания и бросились в окна. Тогда вся громада дворца представляла огромный костер, с которого пламя то восходило к небу высоким столбом, под тяжкими тучами черного дыма, то волновалось как море, коего волны вскакивали огромными зубчатыми языками, то вспыхивало снопом бесчисленных ракет, кои сыпали огненный дождь на все окрестные здания. В этом явлении было что-то невыразимое: дворец и в разрушении своем как будто неприкосновенно вырезывался со всеми своими окнами, колоннами и статуями – неподвижною черною громадою на ярком трепетом пламени…»
Пожар продолжался со всей своей силой до восхода солнца. И только к этому времени стало ясно, что солдатам удалось отстоять Эрмитаж.
23 декабря в походной церкви Шепелевского дома (при Эрмитаже) была панихида по погибшим во время пожара. Среди них не было ни одного из жителей дворца. Многим удалось спасти и свое имущество.
Из должностных лиц, служивших при Зимнем дворце или причастных к перестройкам в нем, также не пострадал никто. Кроме арестованных лабораторных мужиков. Такие всегда за все в ответе.
Усердие все превозмогает
После пожара, случившегося вечером 17 декабря 1837 года, к утру следующего дня от грандиозной царской резиденции – Зимнего дворца – остались лишь почерневшие, дымящиеся каменные стены и груды покореженного огнем кровельного железа. Это было похоже на сожженную в 1812 году Москву. Казалось, что для возрождения погибшего дворца понадобятся многие годы: ведь на постройку его было затрачено около десяти лет.
Традиционно пасхальные праздники царская семья встречала у себя в Зимнем дворце. Покидая ранним утром пожарище, чтобы отправиться к своему пристанищу в Аничковом дворце, царь-погорелец Николай Павлович выразил уверенность, что в Пасху 1839 года он примет своих гостей в возрожденном Зимнем. Таким образом, на восстановление срок был определен весьма жесткий – немногим более года.
Уже через три дня после пожара собралась учрежденная Николаем «Комиссия для возобновления императорского Зимнего дворца». Председателем ее был назначен министр императорского двора князь П.М. Волконский. Петр Михайлович был начальником штаба во время минувшей войны с Наполеоном, и теперь он придал предстоящим строительным работам размах и дисциплину военной операции. На этом первом заседании комиссии отделка обеих церквей и зала дворца была поручена архитектору В.П. Стасову. Была передана в ведение Василия Петровича и Военная галерея.
Отделка внутренних покоев царствующей фамилии была доверена архитектору А.П. Брюллову. Многие тогда обратили внимание на то, что к восстановлению дворца не был привлечен прежде любимый архитектор Николая I О. Монферран, много занимавшийся переделками дворцовых зал во время, предшествующее пожару. Не все было правильным в этих переделках в противопожарном отношении, и потому об архитекторе заговорили как о косвенном виновнике пожара.
На площади около дворца стали возводить бараки для многочисленных строительных рабочих, приходящих из разных губерний. Казна предоставляла им жилье по условиям подрядных соглашений.
Все еще обуреваемый впечатлением от недавнего пожара, государь Николай Павлович потребовал, чтобы все новые конструкции для перекрытий дворца были сделаны несгораемыми. Исполнять их следовало отечественными мастерами на отечественных заводах.
Изготовить новые несгораемые стропила и балки для междуэтажных перекрытий было поручено казенному С.-Петербургскому Александровскому заводу, директором которого был предприимчивый и изобретательный М.Е. Кларк. Обер-берггауптманом Кларком и были спроектированы металлические стропила и фермы оригинальной конструкции, а для балок перекрытия дворца были использованы, казалось бы, негодные деформированные листы кровельного железа, горами возвышавшиеся над пожарищем. Балки эти делались до 14 вершков высотой и составлялись из четырех листов, взятых из вышеуказанной груды железа и поставленных на ребро. Крайние листы при этом делались выгнутыми по форме эллипса; отсюда вышло распространившееся название этих сымпровизированных балок – «эллиптические» (или «дутые»). Сверху и снизу листы железа заключались между спаренными железными уголками и склепывались.
Тогда не было железобетонных плит и между балками, по их нижнему поясу укладывались керамические горшки. Они были цилиндрической формы, высотой около 30 см, полые внутри, и связывались между собой известковым раствором, таким образом делались потолки помещении. Строительная комиссия отказалась от предложения француза Эка поставить необходимое количество горшков. Комиссия решила, что «горшки нигде так хорошо не делают, как в России», и постановила изготавливать их на фарфоровом заводе, на казенном заводе департамента военных поселений и частью в Боровичах. Всего было потребно горшков до пяти миллионов штук.
Николай I дал указание комиссии: «Чтобы при составлении планов и предложений принято было в основание, что большая часть дворцового здания должна быть возобновлена так точно, как она до пожара существовала». Царская оговорка о возможном исключении некоторых помещений из «большей части» имела в виду и Военную галерею. При восстановлении галереи архитектору В.П. Стасову пришлось не просто реставрировать это памятное место, но и вводить в него некоторые улучшения.
Галерея удлинялась. Ей передавалась бывшая прихожая около назначенной к упразднению Лепной лестницы (ныне на ее месте находится Пикетный зал). Это новое место в галерее, расположенное около церкви, предназначалось для хранения знамен гвардейских частей столичного гарнизона. Прежде такого удобного и соответствующего своему значению места при галерее не было.
По бывшей Лепной лестнице прежде поднимались на хоры парадного Гербового зала. Теперь решено было устроить новые пути сообщения – через новые хоры, сделанные по периметру Военной галереи и украшенные светильниками-канделябрами. На новых хорах были устроены проходы в Гербовый, Фельдмаршальский и Георгиевский залы.
Однако над этим нововведением низко нависали старые своды, делавшие проход очень неудобным. Своды необходимо было поднять. Сделать это оказалось непросто. Вначале предполагалось свод галереи сделать из горшков и основать его на металлическом каркасе, исполненном из тех же оставшихся после пожара листов железа. Но при изготовлении таких криволинейных металлических конструкций возникли большие трудности, и Стасов предложил исполнить свод проверенным способом – выложить из кирпича.
На устранение проблем, связанных с устройством новых хоров и сводов, требовалось время, а его было мало. Неумолимо приближался день Пасхи, который в 1839 году приходился на 26 марта. А по намеченной на этот день программе торжества должны были проходить не только в церкви, но и в Военной галерее.
Задержка с устройством хоров и свода сдвинула начало отделочных работ на ноябрь. Этими работами пришлось заниматься в зимнее время, используя для освещения в темное время суток свечи. Необходимо было просушивать отсыревшие стены и вновь положенную штукатурку, для чего беспрерывно топили коксом железные утермарковские печи.
Штукатурные работы в галерее подрядились делать крестьяне Дорогулин и Дылев. По вновь оштукатуренной поверхности сводчатого потолка была выполнена, как и прежде, роспись гризайлью, на этот раз художниками-декораторами Василием и Яковом Додоновыми. Новая роспись плафона была выполнена в стиле первоначальной (живописца Скотти), но существенно отличалась от нее в деталях. Лепные украшения исполнял скульптор Теребенев и подрядчик Дылев. Паркет в галерее устроили охтинский мастер Андрей Тарасов и таганрогский купец Бетхер.
Также было «государю императору неугодно, что к меблировке дворца употреблены были иностранные изделия». Меблировали галерею отечественные мастера.
Военная галерея, восстановленная после пожара. Акварель Э.П. Tay
Ко дню Христова Воскресения Зимний дворец был готов праздновать свое возобновление. После пасхальной всенощной службы, совершенной в Большой церкви, состоялись торжества, возвестившие столице, что царская резиденция воскресла из пепла пожара. Вот как современник описал это поразившее столицу событие с шествием по Невскому проспекту: «26 марта в день св. Пасхи происходило торжественно перенесение в Зимний его величества дворец тех знамен и штандартов войск Гвардейского корпуса, которые до бывшего в 1837 году пожара в оном хранились… К трем часам пополудни собрались у собственного его величества дворца (Аничкова. – A.A.) взводы полков лейб-гвардии Преображенского, Семеновского, Измайловского… Кавалергардского, лейб-гвардии Конного… Уланского, Гусарского и Казачьего полков…
По выстроении сих войск государь император изволил выехать к ним верхом, и вслед за его величеством вынесены были знамена и штандарты. Войска встретили их с воинскою почестью, с музыкой и восклицаниями «ура!».
После сего по собственной команде государя императора взводы вышли на Невский проспект. По соединении всех сих частей войск в общую колонну они продолжали под личным начальством его императорского величества следование через Морскую и здание Главного штаба, впереди – пехотные взводы, имея перед каждым знамена своего полка, потом кавалерийские со штандартами, а кирасирские, сверх того, с литаврами.
По прибытии на площадь между Зимним дворцом и Адмиралтейством взводы выстроились лицом к подъезду собственной половины их величеств в три линии… По команде государя императора войска сделали на караул, и знамена, штандарты и литавры, при громе всех хоров музыки и при восклицании войск «ура!», внесены были во дворец…»
Затем «по окончании вечерни… знамена, штандарты и литавры были перенесены в Военно-портретную галерею и поставлены в особо установленном месте».
Во дворце, сиявшем своей обновленной красотой, войска были награждены царской благодарностью – «за ревностную их службу». Царь вспомнил и об усердии, «с каким все чины лейб-гвардии содействовали при спасении вещей от пожара». Здесь можно вспомнить, что и портреты в Военной галерее своим спасением были обязаны гвардейцам.
Участники же работ по восстановлению Дворца были награждены памятными золотыми, серебряными и бронзовыми медалями, на которых была выбита надпись: «Усердие все превозмогает».
Традиционно пасхальные праздники царская семья встречала у себя в Зимнем дворце. Покидая ранним утром пожарище, чтобы отправиться к своему пристанищу в Аничковом дворце, царь-погорелец Николай Павлович выразил уверенность, что в Пасху 1839 года он примет своих гостей в возрожденном Зимнем. Таким образом, на восстановление срок был определен весьма жесткий – немногим более года.
Уже через три дня после пожара собралась учрежденная Николаем «Комиссия для возобновления императорского Зимнего дворца». Председателем ее был назначен министр императорского двора князь П.М. Волконский. Петр Михайлович был начальником штаба во время минувшей войны с Наполеоном, и теперь он придал предстоящим строительным работам размах и дисциплину военной операции. На этом первом заседании комиссии отделка обеих церквей и зала дворца была поручена архитектору В.П. Стасову. Была передана в ведение Василия Петровича и Военная галерея.
Отделка внутренних покоев царствующей фамилии была доверена архитектору А.П. Брюллову. Многие тогда обратили внимание на то, что к восстановлению дворца не был привлечен прежде любимый архитектор Николая I О. Монферран, много занимавшийся переделками дворцовых зал во время, предшествующее пожару. Не все было правильным в этих переделках в противопожарном отношении, и потому об архитекторе заговорили как о косвенном виновнике пожара.
На площади около дворца стали возводить бараки для многочисленных строительных рабочих, приходящих из разных губерний. Казна предоставляла им жилье по условиям подрядных соглашений.
Все еще обуреваемый впечатлением от недавнего пожара, государь Николай Павлович потребовал, чтобы все новые конструкции для перекрытий дворца были сделаны несгораемыми. Исполнять их следовало отечественными мастерами на отечественных заводах.
Изготовить новые несгораемые стропила и балки для междуэтажных перекрытий было поручено казенному С.-Петербургскому Александровскому заводу, директором которого был предприимчивый и изобретательный М.Е. Кларк. Обер-берггауптманом Кларком и были спроектированы металлические стропила и фермы оригинальной конструкции, а для балок перекрытия дворца были использованы, казалось бы, негодные деформированные листы кровельного железа, горами возвышавшиеся над пожарищем. Балки эти делались до 14 вершков высотой и составлялись из четырех листов, взятых из вышеуказанной груды железа и поставленных на ребро. Крайние листы при этом делались выгнутыми по форме эллипса; отсюда вышло распространившееся название этих сымпровизированных балок – «эллиптические» (или «дутые»). Сверху и снизу листы железа заключались между спаренными железными уголками и склепывались.
Тогда не было железобетонных плит и между балками, по их нижнему поясу укладывались керамические горшки. Они были цилиндрической формы, высотой около 30 см, полые внутри, и связывались между собой известковым раствором, таким образом делались потолки помещении. Строительная комиссия отказалась от предложения француза Эка поставить необходимое количество горшков. Комиссия решила, что «горшки нигде так хорошо не делают, как в России», и постановила изготавливать их на фарфоровом заводе, на казенном заводе департамента военных поселений и частью в Боровичах. Всего было потребно горшков до пяти миллионов штук.
Николай I дал указание комиссии: «Чтобы при составлении планов и предложений принято было в основание, что большая часть дворцового здания должна быть возобновлена так точно, как она до пожара существовала». Царская оговорка о возможном исключении некоторых помещений из «большей части» имела в виду и Военную галерею. При восстановлении галереи архитектору В.П. Стасову пришлось не просто реставрировать это памятное место, но и вводить в него некоторые улучшения.
Галерея удлинялась. Ей передавалась бывшая прихожая около назначенной к упразднению Лепной лестницы (ныне на ее месте находится Пикетный зал). Это новое место в галерее, расположенное около церкви, предназначалось для хранения знамен гвардейских частей столичного гарнизона. Прежде такого удобного и соответствующего своему значению места при галерее не было.
По бывшей Лепной лестнице прежде поднимались на хоры парадного Гербового зала. Теперь решено было устроить новые пути сообщения – через новые хоры, сделанные по периметру Военной галереи и украшенные светильниками-канделябрами. На новых хорах были устроены проходы в Гербовый, Фельдмаршальский и Георгиевский залы.
Однако над этим нововведением низко нависали старые своды, делавшие проход очень неудобным. Своды необходимо было поднять. Сделать это оказалось непросто. Вначале предполагалось свод галереи сделать из горшков и основать его на металлическом каркасе, исполненном из тех же оставшихся после пожара листов железа. Но при изготовлении таких криволинейных металлических конструкций возникли большие трудности, и Стасов предложил исполнить свод проверенным способом – выложить из кирпича.
На устранение проблем, связанных с устройством новых хоров и сводов, требовалось время, а его было мало. Неумолимо приближался день Пасхи, который в 1839 году приходился на 26 марта. А по намеченной на этот день программе торжества должны были проходить не только в церкви, но и в Военной галерее.
Задержка с устройством хоров и свода сдвинула начало отделочных работ на ноябрь. Этими работами пришлось заниматься в зимнее время, используя для освещения в темное время суток свечи. Необходимо было просушивать отсыревшие стены и вновь положенную штукатурку, для чего беспрерывно топили коксом железные утермарковские печи.
Штукатурные работы в галерее подрядились делать крестьяне Дорогулин и Дылев. По вновь оштукатуренной поверхности сводчатого потолка была выполнена, как и прежде, роспись гризайлью, на этот раз художниками-декораторами Василием и Яковом Додоновыми. Новая роспись плафона была выполнена в стиле первоначальной (живописца Скотти), но существенно отличалась от нее в деталях. Лепные украшения исполнял скульптор Теребенев и подрядчик Дылев. Паркет в галерее устроили охтинский мастер Андрей Тарасов и таганрогский купец Бетхер.
Также было «государю императору неугодно, что к меблировке дворца употреблены были иностранные изделия». Меблировали галерею отечественные мастера.
Ко дню Христова Воскресения Зимний дворец был готов праздновать свое возобновление. После пасхальной всенощной службы, совершенной в Большой церкви, состоялись торжества, возвестившие столице, что царская резиденция воскресла из пепла пожара. Вот как современник описал это поразившее столицу событие с шествием по Невскому проспекту: «26 марта в день св. Пасхи происходило торжественно перенесение в Зимний его величества дворец тех знамен и штандартов войск Гвардейского корпуса, которые до бывшего в 1837 году пожара в оном хранились… К трем часам пополудни собрались у собственного его величества дворца (Аничкова. – A.A.) взводы полков лейб-гвардии Преображенского, Семеновского, Измайловского… Кавалергардского, лейб-гвардии Конного… Уланского, Гусарского и Казачьего полков…
По выстроении сих войск государь император изволил выехать к ним верхом, и вслед за его величеством вынесены были знамена и штандарты. Войска встретили их с воинскою почестью, с музыкой и восклицаниями «ура!».
После сего по собственной команде государя императора взводы вышли на Невский проспект. По соединении всех сих частей войск в общую колонну они продолжали под личным начальством его императорского величества следование через Морскую и здание Главного штаба, впереди – пехотные взводы, имея перед каждым знамена своего полка, потом кавалерийские со штандартами, а кирасирские, сверх того, с литаврами.
По прибытии на площадь между Зимним дворцом и Адмиралтейством взводы выстроились лицом к подъезду собственной половины их величеств в три линии… По команде государя императора войска сделали на караул, и знамена, штандарты и литавры, при громе всех хоров музыки и при восклицании войск «ура!», внесены были во дворец…»
Затем «по окончании вечерни… знамена, штандарты и литавры были перенесены в Военно-портретную галерею и поставлены в особо установленном месте».
Во дворце, сиявшем своей обновленной красотой, войска были награждены царской благодарностью – «за ревностную их службу». Царь вспомнил и об усердии, «с каким все чины лейб-гвардии содействовали при спасении вещей от пожара». Здесь можно вспомнить, что и портреты в Военной галерее своим спасением были обязаны гвардейцам.
Участники же работ по восстановлению Дворца были награждены памятными золотыми, серебряными и бронзовыми медалями, на которых была выбита надпись: «Усердие все превозмогает».
Квартира императрицы
В 1926 году в Ленинграде нелегально (но не без помощи ГПУ) побывал видный дореволюционный думский деятель и идеолог Белого движения В.В. Шульгин. Конечно, в это время он посетил в числе других экскурсантов и филиал Музея революции – так тогда называлась та часть Зимнего дворца, где находились личные покои прежде царствовавшей фамилии (от Николая I до Николая II). За билет пришлось заплатить 30 копеек. Больше всего поразила Иосифа Карловича Шварца (на такое имя был паспорт у Шульгина) сохранность «исторических комнат» и их обстановка. Через год в изданной за границей книге он описал свои впечатления: «Здесь сохранились перья и ручки, которыми писал Николай II, это бювар Александры Федоровны, это коллекция пасхальных яиц, которые она получала в подарок… Эти комнаты, указывавшие на скромную личную жизнь государей и в особенности государынь, производили некоторую сенсацию среди окружавших нас людей: не того ждали». Шульгин после всех прошедших недавно революционных и прочих потрясений не ожидал увидеть такую сохранность.
Шульгину повезло. Ему еще довелось побывать в «исторических комнатах» – в заветных для людей его круга царских покоях. Уже в следующем году их стали превращать в выставочные залы художественного музея – Эрмитажа. Они были очищены от всего, что напоминало бы об их прежнем назначении, о тех, кто в них проживал… Не затронуты были такими перестройками только комнаты юго-западного ризалита: они были определены «для проживания в них иностранных гостей». Повезло покоям императрицы Марии Александровны – супруги Александра II. И теперь, после того как и здесь была убрана назначенная первоначально мебель, эти помещения выделяются из ряда других эрмитажных залов – отделкой стен и потолков, характерных для жилых комнат. По-прежнему здесь чувствуется незримое присутствие бывшей хозяйки…
Вошла в них будущая императрица в апреле 1841 года – шестнадцатилетней девочкой, после венчания в придворной церкви с наследником престола, великим князем Александром Николаевичем. По воспоминаниям камер-юнгферы А.И. Яковлевой, квартира в Зимнем дворце, назначенная для молодых Николаем I, выходила окнами на Адмиралтейство, а частью – на площадь с Александровской колонной. Половина Марии Александровны состояла из семи комнат. Первой комнатой была уборная. «Вторая комната в одно окно с матовым стеклом была ванная. Белая мраморная ванна… Третья – очень большая спальня. Три окна выходили на маленький дворик, а другое окно – в выступе дворца; из него была видна Нева. Перед этим окном стояла белого мрамора, меньше натурального размера, статуя Спасителя. Четвертая комната – кабинет… письменный стол стоял около дверей, ведущих в спальную… в противоположной стороне – камин, между окон – большое зеркало… Пятая комната очень большая, угловая, крытая красною с золотыми арабесками материей… большой письменный стол с золотым письменным прибором; тут же стоял рояль и круглый прекрасный мозаичный стол. Эта комната называлась парадным кабинетом». Шестой комнатой была Золотая гостиная, а седьмой – приемный Белый зал, большой, двухсветный, обращенный окнами к Дворцовой площади.
Императрица Мария Александровна.
У Марии Александровны родились две дочери и шесть сыновей. Детские комнаты были устроены этажом ниже. Вследствие этого в кабинете была устроена небольшая дверь, скрытая под драпировкой, ведущая на лестницу, в комнаты детей. В богато украшенных по проекту архитектора А.П. Брюллова верхних комнатах не нашлось места для книжных шкафов, и Мария Александровна, много читавшая, по стенам «детской лестницы» приказала устроить полки для книг. Таким образом здесь появилась библиотека.
Не было в квартире и столовой. Когда цесаревна была дома или были приглашенные к столу, то обедали в парадном кабинете. Очарованный своей милой и скромной невесткой, Николай I повелел устроить столовую на ее половине – между Золотой гостиной и спальней (на месте служебной лестницы).
Однако то, что предложил здесь сделать тот же Брюллов, оказалось не во вкусе цесаревны. Она пожелала, чтобы ее столовая были исполнена в другом, не классическом стиле. Чтобы было меньше пафоса, позолоты, яркости красок, но больше изящества и грации. Успевшим уже завоевать ее доверие был архитектор А.И. Штакеншнейдер. Он и сделал проект, который граф Клейнмихель, отличившийся при восстановлении Зимнего дворца, обязался реализовать за время дачного сезона 1850 года.
Новое помещение было как бы огражденным от повседневных забот стенами, не имеющими окон и декорированными в стиле рокайль. Художник Вундерлих придал стенам легкую зеленую окраску и написал на них картины, изображающие сельский пейзаж и архитектурные древние развалины. Все здесь возбуждало приятные эмоции, способствовало непринужденным дружеским беседам. Освещалась столовая через остекленный потолок и настенными бра. В зимний сезон 1850/51 годов цесаревна уже могла в своей новой столовой принимать гостей.
Вокруг Марии Александровны образовался кружок доверенных лиц, интересных ей людей, собиравшихся в уютной столовой. Была здесь и любимая дочь Николая I – великая княгиня Мария Николаевна (президент Академии художеств). Темой для бесед были и злободневные, возникавшие за стенами дворца проблемы.
Душой этого общества был князь Г.Г. Гагарин – прекрасный рассказчик, художник и герой сражений на Кавказе, доказывавший необходимость преобразований в Академии художеств. В 1859 году он был назначен ее вице-президентом. При поддержке императрицы Марии Александровны академия была обновлена. К столетнему юбилею капитально перестроили здание. Дух реформ проник и в стены академии. В 1863 году группа конкурентов на золотую медаль просила Академический совет разрешить им «свободно выбрать сюжеты тем… помимо заданной темы». После отказа 13 конкурентов подали заявления об отставке. Следствием этого стало появление такого феномена, как «художники-передвижники». Все эти события в художественной жизни столицы, конечно, живо обсуждались в Зеленой столовой императрицы.
Кабинет Марии Александровны. Акварель Э.П. Tay.
Другой темой для бесед было женское образование. При Марии Александровне были открыты всесословные женские учебные заведения. Она поддержала К.Д. Ушинского в его педагогических преобразованиях и житейских трудностях. Императрица находилась у истоков образования Российского общества Красного Креста, взяла под свое покровительство вновь учрежденное попечительство о слепых… По всем этим делам она, очевидно, принимала здесь – в Кабинете или Зеленой столовой.
По свидетельству Яковлевой, «императрица Мария Александровна… давно отказалась от дорогих подарков, а принимала их от государя деньгами; много золотых и серебряных вещей превращались в деньги… и все эти сбережения отдавала в пользу вдов, сирот, раненых и больных».
Свидетелем переживаний Марии Александровны, порожденных семейными проблемами, явилась и Зеленая столовая с ее атрибутикой беспечной середины XVIII века. Открытая, если не демонстративная, связь императора с ее бывшей фрейлиной, княжной Е.М. Долгоруковой, подорвала здоровье императрицы, сохранявшей свою изначальную любовь к супругу.
После кончины Марии Александровны от чахотки (в 1880 г., на 56-м году жизни) Зеленая столовая опустела и сохранялась в память о покойной благотворительнице в неприкосновенном виде…
Зеленая столовая. Акварель Л.О. Премацци. 1852 г.
Шульгину повезло. Ему еще довелось побывать в «исторических комнатах» – в заветных для людей его круга царских покоях. Уже в следующем году их стали превращать в выставочные залы художественного музея – Эрмитажа. Они были очищены от всего, что напоминало бы об их прежнем назначении, о тех, кто в них проживал… Не затронуты были такими перестройками только комнаты юго-западного ризалита: они были определены «для проживания в них иностранных гостей». Повезло покоям императрицы Марии Александровны – супруги Александра II. И теперь, после того как и здесь была убрана назначенная первоначально мебель, эти помещения выделяются из ряда других эрмитажных залов – отделкой стен и потолков, характерных для жилых комнат. По-прежнему здесь чувствуется незримое присутствие бывшей хозяйки…
Вошла в них будущая императрица в апреле 1841 года – шестнадцатилетней девочкой, после венчания в придворной церкви с наследником престола, великим князем Александром Николаевичем. По воспоминаниям камер-юнгферы А.И. Яковлевой, квартира в Зимнем дворце, назначенная для молодых Николаем I, выходила окнами на Адмиралтейство, а частью – на площадь с Александровской колонной. Половина Марии Александровны состояла из семи комнат. Первой комнатой была уборная. «Вторая комната в одно окно с матовым стеклом была ванная. Белая мраморная ванна… Третья – очень большая спальня. Три окна выходили на маленький дворик, а другое окно – в выступе дворца; из него была видна Нева. Перед этим окном стояла белого мрамора, меньше натурального размера, статуя Спасителя. Четвертая комната – кабинет… письменный стол стоял около дверей, ведущих в спальную… в противоположной стороне – камин, между окон – большое зеркало… Пятая комната очень большая, угловая, крытая красною с золотыми арабесками материей… большой письменный стол с золотым письменным прибором; тут же стоял рояль и круглый прекрасный мозаичный стол. Эта комната называлась парадным кабинетом». Шестой комнатой была Золотая гостиная, а седьмой – приемный Белый зал, большой, двухсветный, обращенный окнами к Дворцовой площади.
У Марии Александровны родились две дочери и шесть сыновей. Детские комнаты были устроены этажом ниже. Вследствие этого в кабинете была устроена небольшая дверь, скрытая под драпировкой, ведущая на лестницу, в комнаты детей. В богато украшенных по проекту архитектора А.П. Брюллова верхних комнатах не нашлось места для книжных шкафов, и Мария Александровна, много читавшая, по стенам «детской лестницы» приказала устроить полки для книг. Таким образом здесь появилась библиотека.
Не было в квартире и столовой. Когда цесаревна была дома или были приглашенные к столу, то обедали в парадном кабинете. Очарованный своей милой и скромной невесткой, Николай I повелел устроить столовую на ее половине – между Золотой гостиной и спальней (на месте служебной лестницы).
Однако то, что предложил здесь сделать тот же Брюллов, оказалось не во вкусе цесаревны. Она пожелала, чтобы ее столовая были исполнена в другом, не классическом стиле. Чтобы было меньше пафоса, позолоты, яркости красок, но больше изящества и грации. Успевшим уже завоевать ее доверие был архитектор А.И. Штакеншнейдер. Он и сделал проект, который граф Клейнмихель, отличившийся при восстановлении Зимнего дворца, обязался реализовать за время дачного сезона 1850 года.
Новое помещение было как бы огражденным от повседневных забот стенами, не имеющими окон и декорированными в стиле рокайль. Художник Вундерлих придал стенам легкую зеленую окраску и написал на них картины, изображающие сельский пейзаж и архитектурные древние развалины. Все здесь возбуждало приятные эмоции, способствовало непринужденным дружеским беседам. Освещалась столовая через остекленный потолок и настенными бра. В зимний сезон 1850/51 годов цесаревна уже могла в своей новой столовой принимать гостей.
Вокруг Марии Александровны образовался кружок доверенных лиц, интересных ей людей, собиравшихся в уютной столовой. Была здесь и любимая дочь Николая I – великая княгиня Мария Николаевна (президент Академии художеств). Темой для бесед были и злободневные, возникавшие за стенами дворца проблемы.
Душой этого общества был князь Г.Г. Гагарин – прекрасный рассказчик, художник и герой сражений на Кавказе, доказывавший необходимость преобразований в Академии художеств. В 1859 году он был назначен ее вице-президентом. При поддержке императрицы Марии Александровны академия была обновлена. К столетнему юбилею капитально перестроили здание. Дух реформ проник и в стены академии. В 1863 году группа конкурентов на золотую медаль просила Академический совет разрешить им «свободно выбрать сюжеты тем… помимо заданной темы». После отказа 13 конкурентов подали заявления об отставке. Следствием этого стало появление такого феномена, как «художники-передвижники». Все эти события в художественной жизни столицы, конечно, живо обсуждались в Зеленой столовой императрицы.
Другой темой для бесед было женское образование. При Марии Александровне были открыты всесословные женские учебные заведения. Она поддержала К.Д. Ушинского в его педагогических преобразованиях и житейских трудностях. Императрица находилась у истоков образования Российского общества Красного Креста, взяла под свое покровительство вновь учрежденное попечительство о слепых… По всем этим делам она, очевидно, принимала здесь – в Кабинете или Зеленой столовой.
По свидетельству Яковлевой, «императрица Мария Александровна… давно отказалась от дорогих подарков, а принимала их от государя деньгами; много золотых и серебряных вещей превращались в деньги… и все эти сбережения отдавала в пользу вдов, сирот, раненых и больных».
Свидетелем переживаний Марии Александровны, порожденных семейными проблемами, явилась и Зеленая столовая с ее атрибутикой беспечной середины XVIII века. Открытая, если не демонстративная, связь императора с ее бывшей фрейлиной, княжной Е.М. Долгоруковой, подорвала здоровье императрицы, сохранявшей свою изначальную любовь к супругу.
После кончины Марии Александровны от чахотки (в 1880 г., на 56-м году жизни) Зеленая столовая опустела и сохранялась в память о покойной благотворительнице в неприкосновенном виде…
«Тысяча и одна ночь» в Петербурге
В то время, когда в Европе свергали королей, обнажали кинжалы, бросали бомбы и создавали революционные доктрины, в России все было спокойно. Государь Николай Павлович ходил и разъезжал по своей столице без всякого конвоя и охраны. В придворный камер-фурьерский журнал приключения, бывавшие при таких высочайших прогулках, не записывались, но память о них сохранилась. Так же как память о похождениях другого любителя пеших прогулок – багдадского калифа Гарун-аль-Рашида, героя сказок «Тысяча и одной ночи».
Николай I. Прогулка в санях.
В свои продолжительные странствия по Петербургу император Николай отправлялся и утром, и днем, и поздним вечером. Его можно было увидеть не только в центре города, но и на отдаленных городских окраинах. Наверное, это его врач, Арендт, предписывал ему долгие прогулки, чтобы предупредить болезнь ног. Николай получал от таких путешествий удовольствие. Он любил превращения, натура у него была артистическая. Во дворце он играл роль царя – величественного и грозного. А на улице, пока его не узнавали, он выглядел и вел себя, как простой офицер. Но иногда, по ходу импровизируемой уличной пьесы, Николай снова превращался в царя, вызывая потрясение в чувствах зрителей.
Однажды главный дежурный по Адмиралтейству капитан-лейтенант Васильев, обязанный и ночью бодрствовать, действительно среди ночи проснулся и не смог более заснуть. По обыкновению главный дежурный в темное время суток позволял себе по-домашнему раздеться, облачиться в халат и предаться сладкому сну на мягком казенном диване. Но здесь сон не шел. Тогда Васильев набросил на себя, поверх халата, шинель, надел фуражку и пошел пройтись по Адмиралтейскому бульвару (по тому самому, по которому A.C. Пушкин прогуливал, правда, днем, своего Онегина).
На беду капитан-лейтенанта, ночка оказалась полнолунная, светлая, а одинокий пешеход, встретившийся ему на пути, оказался императором. Николай Павлович терпеть не мог упущений по службе и в особенности неполадок в установленном мундире. Васильева он узнал (память на лица у царя была исключительная, профессиональная) и удостоил капитан-лейтенанта тем, что самолично доставил его на адмиралтейскую гауптвахту.
А через час уже флигель-адъютант отвел Васильева к начальнику Главного морского штаба князю Меншикову в том самом виде, в каком его встретил государь. Так что в эту ночь и князю не удалось как следует поспать.
После того как в 1845 году был построен Мариинский дворец, император Николай свои дневные пешеходные маршруты определил по Морским улицам. Он ходил в этот год обедать к своей дочери Марии. К ее дворцу он следовал по Большой Морской улице, а возвращался в Зимний по Малой. Во время одной из таких прогулок его мимоходом сильно толкнул молодой офицер, спешивший куда-то.
– Это что? – спросил государь.
– А что? – ответил офицер.
– Как что, милостивый государь: по улице надо ходить осторожнее, а если случится кого задеть, то должно, по крайней мере, извиниться, хотя б то был мужик.
Сообщив это, Николай Павлович спустил шинель с плеча и показал свой генеральский эполет. Затем он приказал молодому человеку идти на главную гауптвахту под арест. Уже там, к ужасу своему, офицер узнал, что арестовавший его генерал был не кто иной, как сам император. Узнал о своем невежливом обидчике и государь. Выяснилось, что это был прапорщик Янкевич – студент Института корпуса инженеров путей сообщения, мало знакомый еще с Петербургом и хорошо успевающий в науках. Государь сделал студенту «отеческое увещание», а главноуправляющему путей сообщения графу Клейнмихелю приказал оставить эту историю без всяких последствий.
Государь Николай Павлович вставал рано, сразу занимался делами и уже с 8 часов утра принимал первые доклады. А в 9 часов ежедневно выходил из дворца на прогулку. Следовал по Дворцовой набережной, доходил до Марсова поля, а затем поворачивал обратно. И так несколько раз.
Однажды на горбатом мостике, переброшенном через Зимнюю канавку, он увидел идущую ему навстречу молоденькую девушку с большой нотной папкой в руках. Девушка была скромно, но мило одета и собой была очень хороша. Эти утренние встречи затем повторились. Государь как-то улыбнулся милой незнакомке, она ему тоже. Так они познакомились. Николая она приняла, очевидно, за гвардейского офицера и рассказала о себе. Она давала уроки музыки и тем содержала свое семейство – глухого отца (бывшего учителя немецкого языка) и мать. Занимали они небольшую квартиру из трех комнат на Гороховой улице и держали только одну прислугу.
Свои проблемы с приглянувшимися ему женщинами Николай решал достаточно просто. Были лица, которые находили возможность сообщить избранной даме высочайшее деликатное предложение. Которое обычно принималось. Николай называл такие ситуации «васильковыми дурачествами». Однако случай с учительницей не был обычным. Простой гвардейский офицер не прибегает в таких случаях к посредникам. Приходилось действовать самому.
В свои продолжительные странствия по Петербургу император Николай отправлялся и утром, и днем, и поздним вечером. Его можно было увидеть не только в центре города, но и на отдаленных городских окраинах. Наверное, это его врач, Арендт, предписывал ему долгие прогулки, чтобы предупредить болезнь ног. Николай получал от таких путешествий удовольствие. Он любил превращения, натура у него была артистическая. Во дворце он играл роль царя – величественного и грозного. А на улице, пока его не узнавали, он выглядел и вел себя, как простой офицер. Но иногда, по ходу импровизируемой уличной пьесы, Николай снова превращался в царя, вызывая потрясение в чувствах зрителей.
Однажды главный дежурный по Адмиралтейству капитан-лейтенант Васильев, обязанный и ночью бодрствовать, действительно среди ночи проснулся и не смог более заснуть. По обыкновению главный дежурный в темное время суток позволял себе по-домашнему раздеться, облачиться в халат и предаться сладкому сну на мягком казенном диване. Но здесь сон не шел. Тогда Васильев набросил на себя, поверх халата, шинель, надел фуражку и пошел пройтись по Адмиралтейскому бульвару (по тому самому, по которому A.C. Пушкин прогуливал, правда, днем, своего Онегина).
На беду капитан-лейтенанта, ночка оказалась полнолунная, светлая, а одинокий пешеход, встретившийся ему на пути, оказался императором. Николай Павлович терпеть не мог упущений по службе и в особенности неполадок в установленном мундире. Васильева он узнал (память на лица у царя была исключительная, профессиональная) и удостоил капитан-лейтенанта тем, что самолично доставил его на адмиралтейскую гауптвахту.
А через час уже флигель-адъютант отвел Васильева к начальнику Главного морского штаба князю Меншикову в том самом виде, в каком его встретил государь. Так что в эту ночь и князю не удалось как следует поспать.
После того как в 1845 году был построен Мариинский дворец, император Николай свои дневные пешеходные маршруты определил по Морским улицам. Он ходил в этот год обедать к своей дочери Марии. К ее дворцу он следовал по Большой Морской улице, а возвращался в Зимний по Малой. Во время одной из таких прогулок его мимоходом сильно толкнул молодой офицер, спешивший куда-то.
– Это что? – спросил государь.
– А что? – ответил офицер.
– Как что, милостивый государь: по улице надо ходить осторожнее, а если случится кого задеть, то должно, по крайней мере, извиниться, хотя б то был мужик.
Сообщив это, Николай Павлович спустил шинель с плеча и показал свой генеральский эполет. Затем он приказал молодому человеку идти на главную гауптвахту под арест. Уже там, к ужасу своему, офицер узнал, что арестовавший его генерал был не кто иной, как сам император. Узнал о своем невежливом обидчике и государь. Выяснилось, что это был прапорщик Янкевич – студент Института корпуса инженеров путей сообщения, мало знакомый еще с Петербургом и хорошо успевающий в науках. Государь сделал студенту «отеческое увещание», а главноуправляющему путей сообщения графу Клейнмихелю приказал оставить эту историю без всяких последствий.
Государь Николай Павлович вставал рано, сразу занимался делами и уже с 8 часов утра принимал первые доклады. А в 9 часов ежедневно выходил из дворца на прогулку. Следовал по Дворцовой набережной, доходил до Марсова поля, а затем поворачивал обратно. И так несколько раз.
Однажды на горбатом мостике, переброшенном через Зимнюю канавку, он увидел идущую ему навстречу молоденькую девушку с большой нотной папкой в руках. Девушка была скромно, но мило одета и собой была очень хороша. Эти утренние встречи затем повторились. Государь как-то улыбнулся милой незнакомке, она ему тоже. Так они познакомились. Николая она приняла, очевидно, за гвардейского офицера и рассказала о себе. Она давала уроки музыки и тем содержала свое семейство – глухого отца (бывшего учителя немецкого языка) и мать. Занимали они небольшую квартиру из трех комнат на Гороховой улице и держали только одну прислугу.
Свои проблемы с приглянувшимися ему женщинами Николай решал достаточно просто. Были лица, которые находили возможность сообщить избранной даме высочайшее деликатное предложение. Которое обычно принималось. Николай называл такие ситуации «васильковыми дурачествами». Однако случай с учительницей не был обычным. Простой гвардейский офицер не прибегает в таких случаях к посредникам. Приходилось действовать самому.