Страница:
Молоденькая учительница легко согласилась на то, чтобы новый знакомый посетил ее и познакомился с ее отцом и матерью, которые «будут очень польщены этим знакомством».
На желанное свидание Николай отправился вечером. О какой-либо охране не могло быть и речи.
Найдя указанный ему дом и пройдя двор, он стал подниматься по узкой деревянной и достаточно грязной лестнице. Лестницы тогда вовсе не освещались, но на этот раз здесь висел тусклый фонарь со свечным огарком. Сверху доносились приглушенные звуки музыки и ощущался запах подгоревшего масла.
Государь добрался до нужной двери и дернул железную ручку звонка. Выглянула кухарка в замасленном фартуке. Она потребовала, чтобы стоящий перед ней офицер немедля ушел: «Потому что к нам сегодня вечером самого императора в гости ждут!»
– Понял! – улыбнулся государь. – Только ты скажи мне, пожалуйста, кто же это сказал, что император сюда придет?..
– Барышня наша сказала!
– Ну так скажи своей барышне, что она дура! – Государь окончил разговор, поднял воротник и стал быстро спускаться с лестницы. Пьеса явно не получила того завершения, какое он ожидал…
По возвращении во дворец государь Николай Павлович рассказал об этом приключении приближенным. Слышал его и Ф.И. Тютчев. А потом поведал о случившемся другим, сыграв при этом своеобразную роль Шахерезады.
Последний парад императора
Зимний после штурма
На желанное свидание Николай отправился вечером. О какой-либо охране не могло быть и речи.
Найдя указанный ему дом и пройдя двор, он стал подниматься по узкой деревянной и достаточно грязной лестнице. Лестницы тогда вовсе не освещались, но на этот раз здесь висел тусклый фонарь со свечным огарком. Сверху доносились приглушенные звуки музыки и ощущался запах подгоревшего масла.
Государь добрался до нужной двери и дернул железную ручку звонка. Выглянула кухарка в замасленном фартуке. Она потребовала, чтобы стоящий перед ней офицер немедля ушел: «Потому что к нам сегодня вечером самого императора в гости ждут!»
– Понял! – улыбнулся государь. – Только ты скажи мне, пожалуйста, кто же это сказал, что император сюда придет?..
– Барышня наша сказала!
– Ну так скажи своей барышне, что она дура! – Государь окончил разговор, поднял воротник и стал быстро спускаться с лестницы. Пьеса явно не получила того завершения, какое он ожидал…
По возвращении во дворец государь Николай Павлович рассказал об этом приключении приближенным. Слышал его и Ф.И. Тютчев. А потом поведал о случившемся другим, сыграв при этом своеобразную роль Шахерезады.
Последний парад императора
В Зимнем дворце, как и во всяком настоящем замке, имеются свои легенды. Есть и места, связанные с давними преданиями, напоминающими о жизни, страданиях, радостях и борениях прежних обитателей дворца. Дворца огромного, не уступавшего по количеству обитателей небольшому городу. Правда, эти прежде хорошо сохраняемые мемориалы ныне стушевались без прежней отделки и мебели. Но старые стены помнят обо всем том, чему они были свидетелями… Попробуем и мы обратиться к одному такому памятному месту во дворце.
Находится оно в северо-западной части дворца, на его первом этаже. Это маленькая продолговатая комнатка, с виду напоминающая проходной коридор. Окнами эта комнатка обращена к Адмиралтейству. А с другой ее стороны имеется проход в северную оконечность длинной темной галереи, некогда устроенной знаменитым Растрелли, на всю длину западного корпуса дворца. Памятно это скромное, незаметное помещение тем, что в нем находился кабинет императора Николая I, в котором он работал и жил в самые последние годы своей жизни. Можно обратить внимание и на то, что по другую сторону упомянутой темной галереи-коридора тогда располагались помещения Главной гауптвахты, в которую Николай Павлович иногда лично направлял с городских улиц повинных в нарушении правил благочиния (государь любил один гулять по городу, а в пути всякое случалось).
Бывший нижний кабинет Николая I.
Это еще Екатерина II определила для своего любимого внука Александра покои в северо-западной части дворца. Взойдя на престол, Александр I здесь же, на втором этаже, выделил комнату для своего кабинета. Из окон кабинета был виден Адмиралтейский бульвар. Поблизости были и покои императрицы Елизаветы Алексеевны.
Государь Николай Павлович, переехав из собственного Аничкова дворца в Зимний, также поселился в северо-западном ризалите царской резиденции. Здесь комнаты и залы лучшего этажа (второго, бельэтажа) были отданы жене – императрице Александре Федоровне. Для своих личных покоев Николай назначил верхний (третий) этаж.
Молодой царь к возложенным на него вместе с короной обязанностям относился очень серьезно, во все вникал и работал. Бумаг всякого рода к нему на стол ложилось много. Но на столе в ожидании резолюции они не залеживались. Хотя он их не просто просматривал, а внимательно читал, подчас исправляя и грамматические ошибки. Тринадцать министров имели у него время для всеподданейших докладов. Должен он был принять и других государственных и военных начальников. Рабочий день у императора начинался в шесть-семь часов утра, а вечернее окончание его зависело от многих обстоятельств. Чаще всего оно было поздним.
Для своего кабинета на третьем этаже Николай выбрал просторную и светлую комнату. Из ее окон открывалась великолепная и далекая панорама – на Неву, Васильевский остров и Петропавловскую крепость.
Барон Модест Корф, лицейский товарищ A.C. Пушкина, будучи в должности государственного секретаря, часто посещал кабинет Николая I. Во время заседания одного из комитетов у него было время осмотреться и составить пространственное описание этого судьбоносного места. Вот что он написал: «Вокруг всей комнаты полушкафы, на которых лежат книги и портфели. Посреди ее два огромных письменных стола, в параллельном направлении; третий поперек комнаты, с приставленным к одной оконечности его пюпитром (бюро). В целом – порядок удивительный: ничего не нагромождено, не валяется; всякая вещь на своем месте. Заседание комитета было вечером, и на ближайшем ко входной двери столе, на котором хозяин обыкновенно работает, лежало несколько невскрытых пакетов, вероятно только что присланных, потому что император Николай никогда не ложился, не вскрывая всего им полученного. Во всей комнате только два, но огромных как ворота, окна и в простенке между ними большие малахитовые часы с таким же циферблатом.
Портрет Николая I. В.-А.А. Голике. 1843 г.
Вся без изъятия мебель – стулья и кресла – карельской березы, обитая зеленым сафьяном; один только диван и ни одного Вольтера. Поданные на стол, у которого мы сидели, подсвечники были серебряные, самые низенькие, в форме подушечек, и сверх того на полушкафах стояли две обыкновенные столовые лампы; небольшая бронзовая люстра не была зажжена. На каминах и на столах расставлены восковые и гипсовые (свинцовые, раскрашенные) статуэтки солдатиков в полной форме, а на одном из полушкафов четыре такие же фигурки побольше, под стеклянными колпаками.
На продольной стенке, против входа, огромная картина Ладюрнера, изображающая парад на Царицыном лугу; на противоположной стене картина, такого же размера, Крюгера, представляющая парад в Берлине. Затем на поперечной стене, тоже между двумя большими картинами (показывающими Полтавское сражение. – A.A.), грудной портрет Петра Великого, а под ним и вокруг него, на уступах двух каминов и на письменных столах, также множество портретов, больших и миниатюрных, бюстов и бюстиков членов нашего, прусского и нидерландского царственных домов, живых и умерших. Одного только нет, или, по крайней мере, при всех поисках я не мог найти, изображения Екатерины II. Известно, что император Николай, для которого душевная чистота была высшим из всех качеств, никогда не принадлежал к числу ее почитателей и нисколько не таил неприязни к ее памяти».
Наверное, император не смог простить своей бабке ее революцию 1762 года, свергнувшую законного монарха, Петра III. Он всегда был против нарушений утвержденного порядка. Что же касается любовных увлечений покойной императрицы, то здесь Николай Павлович, наверное, был более снисходителен: он сам не чурался минутных увлечений и наслаждений. Но все у него было разложено по полочкам: вот здесь была жена, здесь – любовница, здесь – дела. И одно с другим не смешивал, местами не менял и для всего было свое время.
В нижнем (первом) этаже государь поместил своих подрастающих дочерей-красавиц. Оставалось здесь свободным лишь небольшое помещение на южной оконечности северо-западного ризалита. Занимала его первоначально, наверно, прислуга дочерей. Но дочери вышли замуж, разъехались, и комнатка освободилась.
Чем-то эта комнатка с небольшой антресолью над ней приглянулась царю. Может быть, тем, что, будучи тупиковой, она находилась в стороне от дворцовой суеты. Наверное, и потому, что через нее (скрытая перегородкой) проходила потаенная винтовая лестница, которая связывала все этажи в царственном ризалите. Была, конечно, и другая, главная внутренняя каменная лестница, но у потаенной была своя прелесть, интимность. С ней связано и происхождение российского государственного гимна.
А.Ф. Львов.
Музыкально одаренному участнику придворных музыкальных кружков А.Ф. Львову (адъютанту начальника корпуса жандармов графа Бенкендорфа) Николай высказывал свое давнее желание иметь свою музыку для русского гимна. Такового у России тогда не было. В необходимых случаях исполнялась музыка Генделя. Алексей Федорович всерьез воспринял сказанное царем. Музыку он сочинил. Текст для гимна написал воспитатель наследника-цесаревича поэт Жуковский. Спеть гимн взялась сама императрица со своими детьми. Все это готовилось втайне от царя, как сюрприз.
После своих вечерних занятий царь спускался из своего кабинета вниз, к зимнему садику с журчащим фонтанчиком в покоях Александры Федоровны. И вот когда на винтовой лестнице послышались шаги, Львов взял скрипку и дотронулся смычком до струн. Началась музыка. Очень хорошо пел семейный хор «Боже, царя храни…» Шаги замерли… Гимн повторили. Николай Павлович спустился донельзя растроганный и довольный. Львов был пожалован флигель-адъютантом, а спустя несколько лет назначен директором придворной певческой капеллы.
Годы летели быстро, уже приближалось его шестидесятилетие, начинали болеть ноги, и Николая потянуло перебраться с верхнего этажа в спокойную нижнюю комнатку, похожую на келью. Стала она для него одновременно и кабинетом и спальней. С делами теперь он разбирался здесь. Современник вспоминал: «В зимние дни, в 7 часов утра, проходившие по набережной Невы мимо Зимнего дворца могли увидеть Государя, сидящего у себя в кабинете за письменным столом, при свете 4-х свечей, прикрытых абажуром, читающего, подписывающего и перебирающего целые ворохи бумаг».
В это время Николай уже мог подвести некоторые итоги своего более чем четвертьвекового царствования. Долгое время он успешно поддерживал (подчас штыками) порядок и мир в Европе, созданные после победы над Наполеоном «Священным союзом трех императоров». Но теперь этот мир рухнул. Жаждавшая реванша за 1812 год Франция Наполеона III вдруг обрела неожиданного союзника в лице Англии. А ранее дружественные и многим обязанные России Австрия и Пруссия перестали считать себя связанными узами Союза и превратились в потенциальных неприятелей.
Николай I в нижнем кабинете.
Николай мечтал своему наследнику оставить Россию в мире и благоденствии, а теперь передавал ему войну со всей Европой. И в этом самодержавный царь никого не винил, кроме себя. Ошибки во внешней политике были его ошибками, подчас продиктованными гордыней. А где лучше гордыня исправляется, как не на гауптвахте? И Николай Павлович лучше чувствовал себя, когда он был в своей казарменной комнатке, примыкающей к гауптвахте, в обстановке, соответствующей военному времени.
Однако легендам, рожденным в замках, обычно сопутствуют романтические обстоятельства. Где же им быть, как не там, где есть рыцарственные короли и прекрасные дамы? Присутствуют они и в нашей истории. Рыцарь-Николай (еще бабка Екатерина II так его называла) в эти сложные для него годы впустил в свое сердце прекрасную фрейлину Вареньку Нелидову («Аркадьевну» – как он ее называл). Полюбил, наверное, потому что его полюбили. Смолянка, племянница известной Екатерины Нелидовой, Варвара Аркадьевна полюбила Николая Павловича, несмотря на его положение и возраст, – искренно, самоотверженно, бескорыстно; просто как человека. И для него это уже не было «васильковым развлечением». Последние частые вечерние выходы Николая в город на прогулки, наверное, были связаны с назначенными встречами. Все это сохранялось в тайне. Знала об этом, пожалуй, только одна императрица, фрейлиной которой и была Аркадьевна. «Варенька Нелидова, – вспоминала дочь императора Ольга Николаевна, – была похожа на итальянку, со своими чудными темными глазами и бровями… была веселой, она умела во всем видеть смешное, легко болтала и была достаточно умна, чтобы не утомлять. Она была прекрасна душой, услужлива и полна сердечной доброты…»
Большие перемены часто начинаются с мелочей. В данном случае все началось в конце января 1855 года, когда государь был приглашен на свадьбу второй дочери графа Клейнмихеля – графини Александры Петровны. После этого исторически незначительного события он почувствовал легкую простуду (которая была определена как грипп), но по привычке не обратил на это внимания и продолжал свои занятия как всегда. Отправился он и на смотр частей, подлежавших отправке в действующую армию. Лечащий врач Мандт просил его не выходить на улицу, а камергер попытался потеплей одеть. Но Николай посчитал своим долгом лично проводить защитников Отечества и быть в таком виде, каким его привыкли видеть.
Вид Зимнего дворца с запада. B.C. Садовников. 1850-е гг. На переднем плане – парад гвардейских полков.
Воспитанник Института инженеров путей сообщений В. Шиман вспоминал потом об этом последнем параде императора: «Выйдя около полудня на прогулку, я с удивлением увидел по одну сторону Невского проспекта выстроившиеся войска, в походной форме. Было около 10° мороза. «Что это значило?» – подумал я. Невский проспект вовсе не обычное место для смотров, на это есть манежи… Машинально я пошел к Адмиралтейству. Очевидно, смотр будет делать государь; иначе не было бы причины выстраивать войска вблизи дворца. По чувству особенного влечения к Николаю Павловичу с юных лет встречал его с радостным биением сердца, и чтобы вновь увидеть его, я спешил к флангу войск, где мог услышать и голос его. Я подошел к углу Невского проспекта и Адмиралтейской площади и остановился позади командовавшего войсками генерала, сидевшего на лошади на краю фланга. Прошло лишь несколько минут, как раздалась команда: «Слушай, на караул!» Но так как это был левый фланг, то музыки здесь не было; оркестры находились на правых флангах своих частей и хотя заиграли при команде «на караул», но здесь были едва слышны. Николай Павлович верхом, в мундире, без шинели, не доезжая шагов десяти до фронта, громко произнес: «Здорово, ребята!» И в ответ: «Здравия желаем вашему императорскому величеству», понесшееся вдоль Невского проспекта, по которому всегдашним молодцом летел галопом государь.
– В одном мундирчике, сердечный… – послышался сзади меня женский голос. Я оглянулся. Какая-то деревенская баба крестилась и продолжала причитать: – В одном мундирчике… Долго ли до беды!
– Ты напрасно беспокоишься, голубушка. Государь всегда так на смотры выезжает. Он мороза не боится, – вразумлял я бабу.
– Как, барин, не бояться… Не ровен час! Не паренек он молодой!.. Кровь, чай, не по-прежнему греет…»
Опасения врача и деревенской бабы оказались пророческими. После этого смотра Николай I слег. А через несколько дней Мандт должен был сообщить царю о близкой его кончине от поднимающегося паралича легких: царь просил врача сказать правду о его состоянии, дабы иметь возможность сделать последние распоряжения, попрощаться. Умирающий император лежал в своем маленьком кабинете в нижнем этаже дворца.
Кризис наступил в ночь с 17 на 18 февраля. В эту ночь во дворце никто не спал. Большая галерея-вестибюль, что была рядом с его комнатой, была заполнена придворным людом. «Статс-дамы и фрейлины, высокие чины двора, министры, генералы и адъютанты ходили взад и вперед или стояли группами, безмолвные, убитые, словно движущиеся тени, в полумраке этого обширного помещения. Среди томительной тишины слышно было только завывание ветра, который прорывами врывался в огромный дворцовый двор», – так вспоминала об этой ночи фрейлина цесаревны А.Ф. Тютчева (дочь известного поэта). Она упомянула и о другом: «В то время как мы шаг за шагом следили за драмой этой ночи агонии, я вдруг увидела, что в вестибюле появилась несчастная Нелидова. Трудно передать выражение ужаса и глубокого отчаяния, отразившихся в ее растерянных глазах и в красивых чертах, застывших и белых как мрамор. Проходя, она задела меня, схватила за руку и судорожно потрясла. «Прекрасная ночь, m-lle Тютчева, прекрасная ночь», – сказала она хриплым голосом. Видно было, что не сознает своих слов, что безумие отчаяния овладело ее бедной головкой. Только теперь, при виде ее, я поняла смысл неопределенных слухов, ходивших во дворце по поводу отношений, существовавших между императором и этой красивой женщиной, отношений, которые особенно для нас, молодых девушек, были прикрыты с внешней стороны самыми строгими приличиями и полной тайной».
К императору в это время могли войти только те, кто принадлежал к его семье. Не была допущена и Варенька Нелидова. До конца все должно оставаться на своем положенном месте. Жене своей Николай сказал: «Я не должен больше ее видеть, ты ей скажешь, что я прошу ее меня простить, что я за нее молился и прошу ее молиться за меня».
К 12 часам полудня все было кончено… После того как императорская фамилия удалилась в свои покои, в «смертную комнату» тотчас смогла войти Нелидова. Вместе с ней были другая фрейлина императрицы, баронесса М. Фредерике и флигель-адъютант Альбединский. Баронесса вспоминала, что «минута была ужасающая…».
Затем прощались уже и другие. Император лежал поперек комнаты на очень простой железной кровати. Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель. Казалось, что смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного дворца. Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой, начиная от обстановки и кончая дырявыми туфлями у подножия кровати. Стены оклеены простыми бумажными обоями, несколько картин. Небольшой диван и письменный рабочий стол. Истертый коленями молитвенный коврик под иконами…
На этом легенда, связанная с небольшой комнаткой в большом зале, о Рыцаре (своего рода Дон Кихоте самодержавия) и Прекрасной Даме, собственно, заканчивается. Но рассказ наш можно еще несколько продолжить.
По своему завещанию Николай I оставил В.А. Нелидовой значительный капитал. Очевидно, на приданое. Варвара Аркадьевна отказалась принять завещанное: ее любовь была бескорыстна. Все передала солдатам, пострадавшим в войне. После кончины Николая Павловича Варвара Аркадьевна тотчас же хотела удалиться из дворца. Новый император, Александр II, по соглашению со своей матерью, лично просил ее не оставлять дворца. Нелидова осталась при своей прежней службе. Только уже больше не дежурила в установленное время, а приходила читать Александре Федоровне и беседовать с ней о минувшем.
Она скончалась 18 октября 1897 года уже во время царствования Николая II.
Находится оно в северо-западной части дворца, на его первом этаже. Это маленькая продолговатая комнатка, с виду напоминающая проходной коридор. Окнами эта комнатка обращена к Адмиралтейству. А с другой ее стороны имеется проход в северную оконечность длинной темной галереи, некогда устроенной знаменитым Растрелли, на всю длину западного корпуса дворца. Памятно это скромное, незаметное помещение тем, что в нем находился кабинет императора Николая I, в котором он работал и жил в самые последние годы своей жизни. Можно обратить внимание и на то, что по другую сторону упомянутой темной галереи-коридора тогда располагались помещения Главной гауптвахты, в которую Николай Павлович иногда лично направлял с городских улиц повинных в нарушении правил благочиния (государь любил один гулять по городу, а в пути всякое случалось).
Это еще Екатерина II определила для своего любимого внука Александра покои в северо-западной части дворца. Взойдя на престол, Александр I здесь же, на втором этаже, выделил комнату для своего кабинета. Из окон кабинета был виден Адмиралтейский бульвар. Поблизости были и покои императрицы Елизаветы Алексеевны.
Государь Николай Павлович, переехав из собственного Аничкова дворца в Зимний, также поселился в северо-западном ризалите царской резиденции. Здесь комнаты и залы лучшего этажа (второго, бельэтажа) были отданы жене – императрице Александре Федоровне. Для своих личных покоев Николай назначил верхний (третий) этаж.
Молодой царь к возложенным на него вместе с короной обязанностям относился очень серьезно, во все вникал и работал. Бумаг всякого рода к нему на стол ложилось много. Но на столе в ожидании резолюции они не залеживались. Хотя он их не просто просматривал, а внимательно читал, подчас исправляя и грамматические ошибки. Тринадцать министров имели у него время для всеподданейших докладов. Должен он был принять и других государственных и военных начальников. Рабочий день у императора начинался в шесть-семь часов утра, а вечернее окончание его зависело от многих обстоятельств. Чаще всего оно было поздним.
Для своего кабинета на третьем этаже Николай выбрал просторную и светлую комнату. Из ее окон открывалась великолепная и далекая панорама – на Неву, Васильевский остров и Петропавловскую крепость.
Барон Модест Корф, лицейский товарищ A.C. Пушкина, будучи в должности государственного секретаря, часто посещал кабинет Николая I. Во время заседания одного из комитетов у него было время осмотреться и составить пространственное описание этого судьбоносного места. Вот что он написал: «Вокруг всей комнаты полушкафы, на которых лежат книги и портфели. Посреди ее два огромных письменных стола, в параллельном направлении; третий поперек комнаты, с приставленным к одной оконечности его пюпитром (бюро). В целом – порядок удивительный: ничего не нагромождено, не валяется; всякая вещь на своем месте. Заседание комитета было вечером, и на ближайшем ко входной двери столе, на котором хозяин обыкновенно работает, лежало несколько невскрытых пакетов, вероятно только что присланных, потому что император Николай никогда не ложился, не вскрывая всего им полученного. Во всей комнате только два, но огромных как ворота, окна и в простенке между ними большие малахитовые часы с таким же циферблатом.
Вся без изъятия мебель – стулья и кресла – карельской березы, обитая зеленым сафьяном; один только диван и ни одного Вольтера. Поданные на стол, у которого мы сидели, подсвечники были серебряные, самые низенькие, в форме подушечек, и сверх того на полушкафах стояли две обыкновенные столовые лампы; небольшая бронзовая люстра не была зажжена. На каминах и на столах расставлены восковые и гипсовые (свинцовые, раскрашенные) статуэтки солдатиков в полной форме, а на одном из полушкафов четыре такие же фигурки побольше, под стеклянными колпаками.
На продольной стенке, против входа, огромная картина Ладюрнера, изображающая парад на Царицыном лугу; на противоположной стене картина, такого же размера, Крюгера, представляющая парад в Берлине. Затем на поперечной стене, тоже между двумя большими картинами (показывающими Полтавское сражение. – A.A.), грудной портрет Петра Великого, а под ним и вокруг него, на уступах двух каминов и на письменных столах, также множество портретов, больших и миниатюрных, бюстов и бюстиков членов нашего, прусского и нидерландского царственных домов, живых и умерших. Одного только нет, или, по крайней мере, при всех поисках я не мог найти, изображения Екатерины II. Известно, что император Николай, для которого душевная чистота была высшим из всех качеств, никогда не принадлежал к числу ее почитателей и нисколько не таил неприязни к ее памяти».
Наверное, император не смог простить своей бабке ее революцию 1762 года, свергнувшую законного монарха, Петра III. Он всегда был против нарушений утвержденного порядка. Что же касается любовных увлечений покойной императрицы, то здесь Николай Павлович, наверное, был более снисходителен: он сам не чурался минутных увлечений и наслаждений. Но все у него было разложено по полочкам: вот здесь была жена, здесь – любовница, здесь – дела. И одно с другим не смешивал, местами не менял и для всего было свое время.
В нижнем (первом) этаже государь поместил своих подрастающих дочерей-красавиц. Оставалось здесь свободным лишь небольшое помещение на южной оконечности северо-западного ризалита. Занимала его первоначально, наверно, прислуга дочерей. Но дочери вышли замуж, разъехались, и комнатка освободилась.
Чем-то эта комнатка с небольшой антресолью над ней приглянулась царю. Может быть, тем, что, будучи тупиковой, она находилась в стороне от дворцовой суеты. Наверное, и потому, что через нее (скрытая перегородкой) проходила потаенная винтовая лестница, которая связывала все этажи в царственном ризалите. Была, конечно, и другая, главная внутренняя каменная лестница, но у потаенной была своя прелесть, интимность. С ней связано и происхождение российского государственного гимна.
Музыкально одаренному участнику придворных музыкальных кружков А.Ф. Львову (адъютанту начальника корпуса жандармов графа Бенкендорфа) Николай высказывал свое давнее желание иметь свою музыку для русского гимна. Такового у России тогда не было. В необходимых случаях исполнялась музыка Генделя. Алексей Федорович всерьез воспринял сказанное царем. Музыку он сочинил. Текст для гимна написал воспитатель наследника-цесаревича поэт Жуковский. Спеть гимн взялась сама императрица со своими детьми. Все это готовилось втайне от царя, как сюрприз.
После своих вечерних занятий царь спускался из своего кабинета вниз, к зимнему садику с журчащим фонтанчиком в покоях Александры Федоровны. И вот когда на винтовой лестнице послышались шаги, Львов взял скрипку и дотронулся смычком до струн. Началась музыка. Очень хорошо пел семейный хор «Боже, царя храни…» Шаги замерли… Гимн повторили. Николай Павлович спустился донельзя растроганный и довольный. Львов был пожалован флигель-адъютантом, а спустя несколько лет назначен директором придворной певческой капеллы.
Годы летели быстро, уже приближалось его шестидесятилетие, начинали болеть ноги, и Николая потянуло перебраться с верхнего этажа в спокойную нижнюю комнатку, похожую на келью. Стала она для него одновременно и кабинетом и спальней. С делами теперь он разбирался здесь. Современник вспоминал: «В зимние дни, в 7 часов утра, проходившие по набережной Невы мимо Зимнего дворца могли увидеть Государя, сидящего у себя в кабинете за письменным столом, при свете 4-х свечей, прикрытых абажуром, читающего, подписывающего и перебирающего целые ворохи бумаг».
В это время Николай уже мог подвести некоторые итоги своего более чем четвертьвекового царствования. Долгое время он успешно поддерживал (подчас штыками) порядок и мир в Европе, созданные после победы над Наполеоном «Священным союзом трех императоров». Но теперь этот мир рухнул. Жаждавшая реванша за 1812 год Франция Наполеона III вдруг обрела неожиданного союзника в лице Англии. А ранее дружественные и многим обязанные России Австрия и Пруссия перестали считать себя связанными узами Союза и превратились в потенциальных неприятелей.
Николай мечтал своему наследнику оставить Россию в мире и благоденствии, а теперь передавал ему войну со всей Европой. И в этом самодержавный царь никого не винил, кроме себя. Ошибки во внешней политике были его ошибками, подчас продиктованными гордыней. А где лучше гордыня исправляется, как не на гауптвахте? И Николай Павлович лучше чувствовал себя, когда он был в своей казарменной комнатке, примыкающей к гауптвахте, в обстановке, соответствующей военному времени.
Однако легендам, рожденным в замках, обычно сопутствуют романтические обстоятельства. Где же им быть, как не там, где есть рыцарственные короли и прекрасные дамы? Присутствуют они и в нашей истории. Рыцарь-Николай (еще бабка Екатерина II так его называла) в эти сложные для него годы впустил в свое сердце прекрасную фрейлину Вареньку Нелидову («Аркадьевну» – как он ее называл). Полюбил, наверное, потому что его полюбили. Смолянка, племянница известной Екатерины Нелидовой, Варвара Аркадьевна полюбила Николая Павловича, несмотря на его положение и возраст, – искренно, самоотверженно, бескорыстно; просто как человека. И для него это уже не было «васильковым развлечением». Последние частые вечерние выходы Николая в город на прогулки, наверное, были связаны с назначенными встречами. Все это сохранялось в тайне. Знала об этом, пожалуй, только одна императрица, фрейлиной которой и была Аркадьевна. «Варенька Нелидова, – вспоминала дочь императора Ольга Николаевна, – была похожа на итальянку, со своими чудными темными глазами и бровями… была веселой, она умела во всем видеть смешное, легко болтала и была достаточно умна, чтобы не утомлять. Она была прекрасна душой, услужлива и полна сердечной доброты…»
Большие перемены часто начинаются с мелочей. В данном случае все началось в конце января 1855 года, когда государь был приглашен на свадьбу второй дочери графа Клейнмихеля – графини Александры Петровны. После этого исторически незначительного события он почувствовал легкую простуду (которая была определена как грипп), но по привычке не обратил на это внимания и продолжал свои занятия как всегда. Отправился он и на смотр частей, подлежавших отправке в действующую армию. Лечащий врач Мандт просил его не выходить на улицу, а камергер попытался потеплей одеть. Но Николай посчитал своим долгом лично проводить защитников Отечества и быть в таком виде, каким его привыкли видеть.
Воспитанник Института инженеров путей сообщений В. Шиман вспоминал потом об этом последнем параде императора: «Выйдя около полудня на прогулку, я с удивлением увидел по одну сторону Невского проспекта выстроившиеся войска, в походной форме. Было около 10° мороза. «Что это значило?» – подумал я. Невский проспект вовсе не обычное место для смотров, на это есть манежи… Машинально я пошел к Адмиралтейству. Очевидно, смотр будет делать государь; иначе не было бы причины выстраивать войска вблизи дворца. По чувству особенного влечения к Николаю Павловичу с юных лет встречал его с радостным биением сердца, и чтобы вновь увидеть его, я спешил к флангу войск, где мог услышать и голос его. Я подошел к углу Невского проспекта и Адмиралтейской площади и остановился позади командовавшего войсками генерала, сидевшего на лошади на краю фланга. Прошло лишь несколько минут, как раздалась команда: «Слушай, на караул!» Но так как это был левый фланг, то музыки здесь не было; оркестры находились на правых флангах своих частей и хотя заиграли при команде «на караул», но здесь были едва слышны. Николай Павлович верхом, в мундире, без шинели, не доезжая шагов десяти до фронта, громко произнес: «Здорово, ребята!» И в ответ: «Здравия желаем вашему императорскому величеству», понесшееся вдоль Невского проспекта, по которому всегдашним молодцом летел галопом государь.
– В одном мундирчике, сердечный… – послышался сзади меня женский голос. Я оглянулся. Какая-то деревенская баба крестилась и продолжала причитать: – В одном мундирчике… Долго ли до беды!
– Ты напрасно беспокоишься, голубушка. Государь всегда так на смотры выезжает. Он мороза не боится, – вразумлял я бабу.
– Как, барин, не бояться… Не ровен час! Не паренек он молодой!.. Кровь, чай, не по-прежнему греет…»
Опасения врача и деревенской бабы оказались пророческими. После этого смотра Николай I слег. А через несколько дней Мандт должен был сообщить царю о близкой его кончине от поднимающегося паралича легких: царь просил врача сказать правду о его состоянии, дабы иметь возможность сделать последние распоряжения, попрощаться. Умирающий император лежал в своем маленьком кабинете в нижнем этаже дворца.
Кризис наступил в ночь с 17 на 18 февраля. В эту ночь во дворце никто не спал. Большая галерея-вестибюль, что была рядом с его комнатой, была заполнена придворным людом. «Статс-дамы и фрейлины, высокие чины двора, министры, генералы и адъютанты ходили взад и вперед или стояли группами, безмолвные, убитые, словно движущиеся тени, в полумраке этого обширного помещения. Среди томительной тишины слышно было только завывание ветра, который прорывами врывался в огромный дворцовый двор», – так вспоминала об этой ночи фрейлина цесаревны А.Ф. Тютчева (дочь известного поэта). Она упомянула и о другом: «В то время как мы шаг за шагом следили за драмой этой ночи агонии, я вдруг увидела, что в вестибюле появилась несчастная Нелидова. Трудно передать выражение ужаса и глубокого отчаяния, отразившихся в ее растерянных глазах и в красивых чертах, застывших и белых как мрамор. Проходя, она задела меня, схватила за руку и судорожно потрясла. «Прекрасная ночь, m-lle Тютчева, прекрасная ночь», – сказала она хриплым голосом. Видно было, что не сознает своих слов, что безумие отчаяния овладело ее бедной головкой. Только теперь, при виде ее, я поняла смысл неопределенных слухов, ходивших во дворце по поводу отношений, существовавших между императором и этой красивой женщиной, отношений, которые особенно для нас, молодых девушек, были прикрыты с внешней стороны самыми строгими приличиями и полной тайной».
К императору в это время могли войти только те, кто принадлежал к его семье. Не была допущена и Варенька Нелидова. До конца все должно оставаться на своем положенном месте. Жене своей Николай сказал: «Я не должен больше ее видеть, ты ей скажешь, что я прошу ее меня простить, что я за нее молился и прошу ее молиться за меня».
К 12 часам полудня все было кончено… После того как императорская фамилия удалилась в свои покои, в «смертную комнату» тотчас смогла войти Нелидова. Вместе с ней были другая фрейлина императрицы, баронесса М. Фредерике и флигель-адъютант Альбединский. Баронесса вспоминала, что «минута была ужасающая…».
Затем прощались уже и другие. Император лежал поперек комнаты на очень простой железной кровати. Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель. Казалось, что смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного дворца. Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой, начиная от обстановки и кончая дырявыми туфлями у подножия кровати. Стены оклеены простыми бумажными обоями, несколько картин. Небольшой диван и письменный рабочий стол. Истертый коленями молитвенный коврик под иконами…
На этом легенда, связанная с небольшой комнаткой в большом зале, о Рыцаре (своего рода Дон Кихоте самодержавия) и Прекрасной Даме, собственно, заканчивается. Но рассказ наш можно еще несколько продолжить.
По своему завещанию Николай I оставил В.А. Нелидовой значительный капитал. Очевидно, на приданое. Варвара Аркадьевна отказалась принять завещанное: ее любовь была бескорыстна. Все передала солдатам, пострадавшим в войне. После кончины Николая Павловича Варвара Аркадьевна тотчас же хотела удалиться из дворца. Новый император, Александр II, по соглашению со своей матерью, лично просил ее не оставлять дворца. Нелидова осталась при своей прежней службе. Только уже больше не дежурила в установленное время, а приходила читать Александре Федоровне и беседовать с ней о минувшем.
Она скончалась 18 октября 1897 года уже во время царствования Николая II.
Зимний после штурма
О событиях, связанных со штурмом Зимнего дворца в октябрьскую ночь 1917 года, много писали, рассказывали. Особенно впечатляли эпизоды штурма, изображенные в художественных кинокартинах. У многих в памяти остались кадры фильма: карабкающиеся по узорчатой решетке главных дворцовых ворот вооруженные люди. Затем ворота медленно раскрываются, и ликующая масса по мраморной лестнице вливается в залы… Победа! Джон Рид описывает в своей известной книге, как сразу после захвата дворца был пресечен грабеж дворцового имущества: установлены были караулы и из дворца выпроваживались «все вон… кроме комиссаров». В те годы творение Растрелли для многих стало ассоциироваться не с красотой, не с художественными и историческими сокровищами, которые находятся в стенах дворца, а с тем кинокартинным штурмом. Ну а свидетельство Джона Рида позволяло видеть в этом достаточно цивилизованный процесс. Насколько живо это представление! Вот и в наши дни одним из первых актов «победившей демократии» стало проведение митингов у стен Зимнего дворца, у тех самых ворот. Фотографии в газетах тогда запечатлели карабкающуюся по той самой решетке пока не вооруженную публику.
Сейчас существует возможность ознакомиться с воспоминаниями не только тех, кто бежал через затемненную Дворцовую площадь к ярко освещенным окнам таинственного здания, но и тех, кто был по другую сторону сложенных из дров баррикад. С соответствующими переживаниями, обвинениями, утверждениями – с той и с другой стороны.
Но за этими громкими, подчас спорящими голосами как-то забылось, что в той ночной драме были не только штурмовавшие и защищавшиеся. Была еще и третья сторона – значительно уступавшая первым двум по численности, но не уступавшая, пожалуй, по проявленным в это время мужеству и чувству долга.
Третьи лица, о которых здесь идет речь, были дворцовые служители – смотрители залов, хранители имущества, представители других придворных должностей. В эту грозную октябрьскую ночь они могли уйти домой или спрятаться под сводами многочисленных дворцовых подвалов. Ведь не было у них никаких симпатий к устроившемуся в бывших царских покоях бесцеремонному Керенскому и его свите.
Нападающие долго не решались броситься в наступление – истек не один назначенный срок… Большая часть защитников дворца к ночи вернулась в казармы, оставив на произвол судьбы верный присяге женский батальон.
Служители ведомства Государственного имущества (бывшего Придворного) продолжали оставаться на тех местах, которые были определены их служебным положением. И притом уже в нерабочее время. Здесь рядовой петербургский чиновник, духовный брат Акакия Акакиевича, показал, что отнюдь не шуба-шинель и даже не боязнь за собственную жизнь являются определяющими моментами его поведения, а некие другие категории морального порядка. Здесь можно вспомнить о милиционере 1-го Адмиралтейского подрайона. Он не покинул в ту ночь с 25 на 26 октября 1917 года свой пост на Дворцовой площади. Осколком снаряда он был контужен. Его фамилия газетой не названа («Новое время», 1917 г. 18 (31) октября, № 14 900).
Хранителями Эрмитажа были закрыты массивные огнеупорные железные двери, отделившие императорский музей от Зимнего дворца. Как в 1837 году, когда здесь был остановлен охвативший все здание пожар, так и теперь у двери остановились штурмующие потомки тех, кто погасил пожар восемьдесят лет тому назад.
До тех, кто был в музее, в его затемненных, пустых, гулких залах, лишь доносился тревожный шум борьбы. Иное положение было у служителей Зимнего дворца: они очутились в водовороте развернувшихся событий. В воспоминаниях штурмовавших упоминается о фигурах в серых тужурках или синих ливреях, встретивших их во дворце. Уже на верхней площадке лестницы, ныне называемой Октябрьской (о чем сообщает прикрепленная здесь памятная мраморная доска), Антонова-Овсеенко остановил швейцар:
– Сюда, господа-товарищи, не знаю, как вас величать.
Это был один из служителей дворца, несущих здесь круглосуточную вахту. Борясь с вполне понятным страхом, эти люди открывали двери и показывали кратчайшую дорогу к министрам. Чтобы не был нанесен лишний урон дворцу, в меру своих возможностей, в основном увещеваниями, они старались предотвратить разрушительные действия – с какой бы стороны они ни исходили.
Скромные и для нас безымянные, эти представители третьей стороны не оставили после себя мемуаров. Но голос их все-таки может быть услышан. Служебное положение обязывало их в случае непредвиденных происшествий подавать рапорты начальству. Часть из этих служебных документов сохранилась среди бумаг архивных дел. Наверное, не нужно их пересказывать, а представить так, как они есть – документы из потрясших нашу страну дней.
Сейчас существует возможность ознакомиться с воспоминаниями не только тех, кто бежал через затемненную Дворцовую площадь к ярко освещенным окнам таинственного здания, но и тех, кто был по другую сторону сложенных из дров баррикад. С соответствующими переживаниями, обвинениями, утверждениями – с той и с другой стороны.
Но за этими громкими, подчас спорящими голосами как-то забылось, что в той ночной драме были не только штурмовавшие и защищавшиеся. Была еще и третья сторона – значительно уступавшая первым двум по численности, но не уступавшая, пожалуй, по проявленным в это время мужеству и чувству долга.
Третьи лица, о которых здесь идет речь, были дворцовые служители – смотрители залов, хранители имущества, представители других придворных должностей. В эту грозную октябрьскую ночь они могли уйти домой или спрятаться под сводами многочисленных дворцовых подвалов. Ведь не было у них никаких симпатий к устроившемуся в бывших царских покоях бесцеремонному Керенскому и его свите.
Нападающие долго не решались броситься в наступление – истек не один назначенный срок… Большая часть защитников дворца к ночи вернулась в казармы, оставив на произвол судьбы верный присяге женский батальон.
Служители ведомства Государственного имущества (бывшего Придворного) продолжали оставаться на тех местах, которые были определены их служебным положением. И притом уже в нерабочее время. Здесь рядовой петербургский чиновник, духовный брат Акакия Акакиевича, показал, что отнюдь не шуба-шинель и даже не боязнь за собственную жизнь являются определяющими моментами его поведения, а некие другие категории морального порядка. Здесь можно вспомнить о милиционере 1-го Адмиралтейского подрайона. Он не покинул в ту ночь с 25 на 26 октября 1917 года свой пост на Дворцовой площади. Осколком снаряда он был контужен. Его фамилия газетой не названа («Новое время», 1917 г. 18 (31) октября, № 14 900).
Хранителями Эрмитажа были закрыты массивные огнеупорные железные двери, отделившие императорский музей от Зимнего дворца. Как в 1837 году, когда здесь был остановлен охвативший все здание пожар, так и теперь у двери остановились штурмующие потомки тех, кто погасил пожар восемьдесят лет тому назад.
До тех, кто был в музее, в его затемненных, пустых, гулких залах, лишь доносился тревожный шум борьбы. Иное положение было у служителей Зимнего дворца: они очутились в водовороте развернувшихся событий. В воспоминаниях штурмовавших упоминается о фигурах в серых тужурках или синих ливреях, встретивших их во дворце. Уже на верхней площадке лестницы, ныне называемой Октябрьской (о чем сообщает прикрепленная здесь памятная мраморная доска), Антонова-Овсеенко остановил швейцар:
– Сюда, господа-товарищи, не знаю, как вас величать.
Это был один из служителей дворца, несущих здесь круглосуточную вахту. Борясь с вполне понятным страхом, эти люди открывали двери и показывали кратчайшую дорогу к министрам. Чтобы не был нанесен лишний урон дворцу, в меру своих возможностей, в основном увещеваниями, они старались предотвратить разрушительные действия – с какой бы стороны они ни исходили.
Скромные и для нас безымянные, эти представители третьей стороны не оставили после себя мемуаров. Но голос их все-таки может быть услышан. Служебное положение обязывало их в случае непредвиденных происшествий подавать рапорты начальству. Часть из этих служебных документов сохранилась среди бумаг архивных дел. Наверное, не нужно их пересказывать, а представить так, как они есть – документы из потрясших нашу страну дней.
Начальнику Петроградского дворцового управления от смотрителя комнатного имущества Зимнего дворца 25 декабря 1917 года
Рапорт
Представляя при сем в шести фотографических снимках, изображающих ряд комнат на разных половинах Зимнего дворца, а также помещений кладовых (на хорах собора Зимнего дворца и в ливрейной кладовой), особенно пострадавших при погроме и вооруженном ограблении Зимнего дворца в ночь с 25 на 26 октября, в продолжении целого дня 26 октября и до полудня 27 октября сего года.
Доношу вашему превосходительству, что почти во всех комнатах Зимнего дворца (за весьма редким исключением) произведен грабеж разного рода имущества комнатной обстановки, а также много поломок из мебели и причем как из простого озорства, так и от орудийных снарядов, пулеметных и винтовочных выстрелов. Немалое количество предметов обстановки окончательно приведены в негодность и не могут быть реставрированы, ибо потеряли свой первоначальный вид, так, например, отыскивались на полах, окнах, мебели части бронзовых канделябр, часов, ваз и иных украшений, а самих предметов совершенно не находилось, были налицо механизмы от часов, но не было их корпусов или были корпуса, но не находились механизмы. Мелкие кусочки разбитых ваз, части бронзовых канделябр валялись в куче мусора и разного хлама в разных комнатах дворца, на лестницах и в коридорах. Имелись в разных местах спинки от диванов, ножки от стульев или кресел, но самые предметы не находились или были превращены в мелкие куски или щепки. Среди обломков дерева и другого мусора в помещениях дворца имелось порядочное количество морской травы, мочалы, пуху и перьев, все упомянутое было от мебели, с которой была спорота материя или кожа, от матрацев и диванных подушек, с которых были срезаны их оболочки, состоящие из тика, доместика, сафьяна и замши. В некоторых помещениях, в целом ряде комнат, была составлена мебель у окон и балконов для устройства баррикад, дабы таковые могли служить защитой от обстрела снаружи, и само собой разумеется, что мебель, служившая для баррикад, в конце концов оказалась частью совершенно уничтоженной, частью поломана и требует капитального ремонта.