Алекс Норк
Ноль часов по московскому времени. Новелла I

   «Счастлúв, кто посетил сей мир в его минуты роковые», — сказал дипломат Тютчев, который «роковых минут» в жизни совсем не испытывал; наверное, от кабинетной скуки сказал, ведь и правда — надоест мух баварских давить и выдумывать для Петербурга про политические события, которые в насквозь благополучной Баварии, ну, никак не случаются; или от шампанского после банкета вылетело так у него.
   А я как раз посетил «сей мир» в те самые указанные минуты, и могу с удовольствием вспоминать о них теперь разве лишь потому, что они, проклятые, сзади. Что называется, ура-проскочил!
   Или вот снова Тютчев, и это уж точно после шампанского: «Умом Россию не понять, в Россию можно только верить!»
   Ну, во-первых, если можно верить, то можно и не верить.
   А во-вторых, неплохо ему ответил современник наш Губерман: «Давно пора, едрёна мать, умом Россию понимать». Он несколько грубее сказал, но я так повторить не могу.
   Отчего-то про Россию часто думается не в самой России, а когда мы от нее вдалеке. Писатели наши — классики — на такой факт очень часто внимание обращали, особенно Достоевский напирал.
   И батя мой, по другую сторону столика, вот только сказал, что дожди наверняка там уже холодные… показав глазами на бутылку Malvasia di Bosa, и я нам обоим плеснул.
   Что за дело до московских дождей здесь на Сардинии, где мы сидим от солнца под тентом, а мой старший брат с молодой третьей женой на теннисном корте совсем запарился — хорошо гоняет она его.
   И вообще хорошо.
   Около полукилометра сортового виноградника у нас за спиной — нашего виноградника. И винзавод современный с подвалами тоже наш, да много чего еще…
   Нет-нет, мы не олигархи какие-нибудь, прости господи, нет, мы честные труженики.
   Юридического фронта.
   Хлебопашцы адвокатских полей.
   И даже бывшие уже.
   Отдыхающие, заслуженно, от непосильных трудов.
   Строго говоря, настоящие адвокаты — отец и брат, а я к ним в последние годы примазался, на подхвате был в их юридической фирме, а все 90-е и начало нулевых проработал ментом.
   Только опять не подумайте чего дурного — вроде мостика криминального между милицией и адвокатурой, нет, просто по жизни само так сложилось.
   Сложилось у меня сразу: сколько помню себя, всегда хотел стать сыщиком. Может быть, оттого, что брат — четырьмя годами он старше меня — начал мне в пятилетнем возрасте читать Шерлока Холмса, хотя сам брат утверждает, что начал читать именно по причине тяги моей ко всякому розыску, и любимая игра была, чтобы спрятали что-то в квартире, а я нашел — по некоторым наводящим признакам, разумеется.
   Вот эта сызмальства тренировка вытягивать по цепочке из всяких мелочей и намеков важные обстоятельства стала чем-то вроде alter ego — второго я — и сыграло главную роль в моей карьере, в первой половине жизни, во всяком случае.
 
   А жизнь начиналась не очень сладко.
   Без матери, которая умерла от большой потери крови при моих родах.
   Отце, разрывавшемся между работой, и чтобы за нами следить.
   Дома я с утра оставался один, пока не приходил из школы брат и кормил меня и себя оставленным нам обедом.
   Это сейчас у отца гладкая загорелая кожа, привлекательный импозантный мужчина, хотя уже семьдесят два. А в детской памяти лицо отца бледное, отечное и всегда с синеватыми некрасивыми мешочками под глазами. Тогда он не только зарабатывал деньги — и не каждый раз хорошо удавалось, — но и «делал имя». Потом я слышал, как наставлял в этом брата: «Имя-имя! Остальное придет само».
   К счастью, оно так и вышло.
   К счастью… Счастье с несчастьем в 90-е годы были выбиты из колеи, как и всё остальное, шатались, не понимая где-что, и хватали кого попало.
   Поэтому нужны были сила и выдержка, чтобы вырваться от одной дамы или уцепиться другой за рукав.
   Батя сумел.
   Потом подтянул брата.
   А я аккурат в 92-м году закончил московскую нашу милицейскую Академию.
   Закончил с отличием, и через полгода уже в чине капитана назначен был заместителем начальника Отдела по борьбе с опасными насильственными преступлениями, или сделался, как коротко нас называли коллеги: «убойщиком».
   Упреждаю вопрос: как, вдруг, в двадцать три года уже капитан и на должность такую, да на самой Петровке?
   Ненаивные, а в нашей стране они редкость, вспомнив то время, сразу же догадались, а для остальных нужно дать ответ развернутый, чтобы было понятно, что в действительности у нас за спиной. Это важно очень для молодежи — горькая правда, она как лекарство, только не надо употреблять сверх меры.
   Из «ментовки» видно гораздо больше, чем из городской квартиры, а тем более из русской деревни, откуда кроме местного магазина вообще ничего не видно. «Ментовка» информированное заведение, а кроме того у меня был культурный и сведущий круг друзей, вот с одного из них и начну.
   Одноклассник мой закончил экономический факультет МГИМО со специализацией по экономике США, то есть самой рыночно-передовой экономике, и с лета 92-го работал в Институте США и Канады.
   Даже для меня кое-что из его рассказов стало открытием.
   Оказывается, рыночной экономикой, антагонистичной экономике социализма — лютым врагом, над которым мы постоянно бахвалились одержать победу, серьезно и вдумчиво занимались. В целом ряде элитарных экономических НИИ страны. Причем не с целью охальных выводов для публикаций в газете «Правда», а прежде всего для выяснения сильных сторон рынка, его законов и движущих сил. И это, как раз, не публиковалось в советских газетах, а только в материалах для служебного пользования или под грифом «СС».
   Главные выводы были политически неутешительными — капитализм не собирался загибаться. Более того, создавал в единицу времени больше продукции и лучшего качества, чем удавалось нам, а что касается продукции массового потребления, несмотря на наш дешевый труд, а их дорогой, делал ее крайне разнообразной и всем доступной. В бюджете американской или английской семьи питание составляло чуть больше 10 %, а мы, в среднем, проедали две трети. Разрыв по научно-технической составляющей со второй половины 70-х годов возрастал, а в 80-е эта тенденция стала для нас угрожающей. Да, в оборонке советской были сильные результаты, но и там на заводах всё больший удельный весь занимало импортное производящее оборудование.
   Коротко говоря, марксизм-ленинизм обгадился. Первый, в том что касалось загнивания самого капитализма, а второй — в нелепой идее о сверхсиле общественной собственности помноженной на энтузиазм масс. В эту глупость давно уже никто не верил, про Ленина рассказывали анекдоты, а самый яркий, пожалуй, такой.
   Возник он на 100-летие Ильича, в 1970 г., когда еще сохранились люди, видевшие Вождя живым; их в юбилейный год водили на всевозможные собрания, где председатель, изображая в голосе трепет, объявлял: «Сейчас перед вами выступит человек, который…» и этот который мямлил что-то про митинг, там из какого-то n-го ряда он своими глазами видел… — тоже всё с трепетом… публика дохла от скуки и ждала, когда отпустят и можно будет пойти в магазин за бутылкой. Сам Ленин преспокойненько лежал в мавзолее, куда особенно интенсивно гнали народ, хотя все и так видели еще в школьные годы.
   И вот рождается анекдот.
   Советские люди делятся на две категории: первые — кто видел Ленина живым, и вторые — которые его в гробу видали.
   Теперешний политический вектор ушел далеко в сторону от тех проблем и юмор этот мало роднит с новой жизнью, но в советское время сей анекдот стал шедевром и понятен был каждому до 90-х включительно.
   То есть в 70-м году (и год моего рождения тоже) коммунистическая идеология уже сдохла, попала на историческую помойку. А дальше по фундаментальным законам, которые везде одинаковы: помойка ведь не безлюдная, а посещаемая; ну кто туда пойдет жрать?.. Правильно, помоечники; неважно, крысы это, люди, звери из лесу. Важно, что это одна категория, и поведение у них схожее совершенно. Вопрос: кто не погнушается жрать на исторической помойке, выхватывать друг у друга куски, расталкивать подобных себе тварей, чтобы на эту помойку быстрее попасть? Ответ: социальные помоечники, или — подонки, а в них у нас в России недостатка никогда не было. Отчего так, поговорим в другом месте, а пока, что называется, ближе к телу.
   Вот эта вся свора, хапавшая сколько можно под знаменем коммунизма, ввалилась в 90-е в «русский капитализм» (а до сих пор неизвестно, что это такое) и вовсе озвизденела от новых возможностей. Конкретно — все те же коммунисты и комсомольцы, точнее — их авангард: райкомы КПСС и ВЛКСМ, обкомы, директора предприятий (всегда «надежные, проверенные товарищи»). Это сверху. А снизу — всех мастей и разрядов уголовщина, кою еще в начале 30-х через Максима Горького партия объявила (без всяких шуток) «социально близкой» рабочему классу… да в сущности, оно недалеко и было от истины.
   И вот холера эта сразу с 92-го принялась воровать: через приватизацию, без всякой приватизации, федеральные и местные бюджетные деньги тащили, почти все западные кредиты разворовали — много-многомиллиардные.
   А в центре событий стоял некто Гайдар.
   Теперь возвращаемся к тем самым исследованиям зарубежного рынка.
   Это ведь специфическое научное направление. Любая наука состоит из таких направлений, и ученые, как правило, не очень хорошо разбираются в проблемах своих коллег-соседей. Они туда и не лезут со своим мнением, не претендуют. Но вот ни сам Гайдар, ни кто-то из его правительства опытом рыночной экономики никогда не занимался. Гайдар был заместителем главного редактора журнала «Коммунист», а по основному профилю — политэконом, то есть марксист-схоласт. Чубайсы всякие тоже от рынка были, мягко говоря, далеки. Но вот они и принялись реформировать, устанавливать, значит, рынок. А что касается действительных специалистов по рынку, не позвали ни одного.
   Впрочем, не совсем так — включили в ельцинский президентский совет очень компетентного академика Богомолова, который через полтора месяца из него, плюнув, вышел, а главным описанием тамошней ситуации у этого интеллигентного человека звучало слово «бардак».
   Да, еще академик Петраков так же точно вошел и вышел.
   И чтобы пока закончить с темой, надо добавить: коммунистический авангард попёр весь почти в капитализм, а кто не попал в колонну — устроился в оппозицию и скоро понял, что это место даже очень комфортное.
   Гайдаровское правительство sic! иронично называли «правительство младших научных сотрудников»; в этом была не только ирония: мальчики-девочки какие-то на высоких постах, дилетантизм охватил страну и, нельзя не сказать — не отпустил ее до сих пор. Ну, на главном примере: кто такой Путин? Подполковник КГБ. Потом кто? В Ленинграде на подхвате у Собчака. Потом? Зам. руководителя администрации Ельцина. А потом вдруг? Председатель ФСБ (того же КГБ) в чине генерал-полковника. Опа! Это как врача-ординатора даже не заведующим отделением, а главным врачом госпиталя назначить. Чушь ведь! Ну и соответственно: мебельщик − министр обороны, бухгалтер − руководитель здравоохранения и т. д.
   А разгончик «людей ниоткуда» был тогда, в начале 90-х.
   Теперь можно и о себе.
   Догадались?.. Да, с помощью бати, который уже оказал услуги кое-кому в МВД, я в двадцать три года стал капитаном, да еще занял шикарную майорскую должность.
   Хотя как посмотреть.
   Если с точки зрения «брать на лапу», должность действительно шикарная, и скоро станет ясно почему. А если в смысле работы — как раз наоборот.
   И лучше всего теперь к ней перейти.
 
   Обычными бытовыми убийствами или покушениями на жизнь Петровка не занималась, это вменялось местным следственным органам. «Обычными» означает обычных людей, а существовали и необычные, под почти уже ушедшим названием «новые русские». Вот те — «ниоткуда». Обустраивали они свой быт, осваивая, помимо огромных московских квартир, ближнее Подмосковье, и в основном то западное направление, которое известно теперь всем под общим названьем «Рублевка». Вот если там что-то случалось, Петровка брала дела в свои руки. По двум причинам: влиятельности тех людей, и чтобы «бабки срубить».
   Первое мое дело имело именно тот самый адрес. А состав преступления — похищение ребенка, маленького совсем — двух с половиной лет.
   Понятно, что здесь срочность нужна особенная, и я с помощником и экспертом был отправлен на место сразу по поступлению сигнала.
   Похищения с целью вымогательства денег у богатых людей только еще начинались, и следственные их разработки были сравнительной новинкой не только для меня, но и для руководства. Хуже всего — не знали мы тогда типовых моделей поведения похитителей.
   Десять километров от окружной, и подъезжаем по адресу к трехэтажному коттеджу с башенками — новенькому, из бежевого кирпича.
   И рядом неслабенькие домишки, некоторые еще строятся.
   Тоже кирпичный высокий забор, ворота нам сразу почти открывают.
   Охранник показывает проезжать внутрь, и замечаю небольшую будку у внутренней части забора — для согрева и отдыха; там сменщик спать не ляжет — охранник, стало быть, предусмотрен один.
   Подъехали мы на простых жигулях, без «опознавательных», чтобы не привлекать внимания. И теперь смотрю, откуда именно это внимание к себе можем привлечь.
   Вон из особняка напротив, с их третьего этажа видна не только улица, но и этот внутренний двор, а еще со стройки наискосок с крана всё хорошо просматривается. И не исключено — откуда-нибудь еще. В общем, если похитители ведут наблюдение, мы «попали».
   Да, не отработана у нас тогда была модель оперативного поведения.
   Вылезаем у парадного входа… стеклянные раздвижные двери на фотоэлементах — красиво, но ненадежно.
   Входим внутрь по губчатому настилу.
   В холле — много зеркал и видна дверка лифта — нас встречает блондинка в цветных брюках в обтяжку и белом свитере.
   От нее сбоку-сзади какое-то в сероватом существо… впрочем, мордочка хотя грустная и как вроде заплаканная, но молодая и миловидная.
   Блондинка очень ухоженная, по возрасту… лет тридцати, тип — входивший тогда только в моду у новых русских: блондинка с голубыми глазами.
   Голубые, за недостатком пигмента заменялись на серые, но французской косметикой подводились под голубые. Фигура обязательно с неплохой талией и выразительной попой. Бюст не менее среднего. По «их» понятиям — эталон красоты.
   Сейчас многие пообтерлись, собирают иконы, Дали, Фаберже — какие-то альбомы смотрят, а тогда, в подавляющем большинстве, вообще были «Ваньки с Пресни». Но эталон указанной блондинки сохранился и до сих пор.
   Почему?.. Фаберже с Дали, стало быть, не очень помогают.
   А вот мой брат говорит: в женщине обязательно должно быть что-нибудь темное — глаза, волосы… ну хоть, темное прошлое.
   С последним у него всё хорошо, вот его уже третья жена гоняет, пока по корту.
   Мы с батей сделали еще по глотку Мальвазии.
   И кстати уж: многие варвары, особенно наши новорусские, считают полезным пить перед обедом сухое красное, и этак — стакан или два. Хорошее сухое красное очень полезно, но в умеренных дозах, и обязательно с едой. Иначе это путь к хроническому дисбактериозу, плохой поджелудочной и язве желудка. Пить до еды надо белое полусладкое, тем более что сахароза-фруктоза усваиваются организмом в первую очередь перед любыми другими продуктами. Вот мы с батей прелестную эту Мальвазию с душистым цветочным букетом понемногу и пьем.
   Отвлекся, пардон.
   Итак, блондинка — мать малыша, а в сероватом — нянька. Чуть позже выяснилось — барышня с Украины, на заработках здесь у нас.
   Справа вдоль стены длинная, как в магазине, встроенная стояками вешалка — кожа, какие-то еще для улицы дорогие пальто и куртки… внизу женская обувь, и замечаю с краю меленькую совсем детскую одежонку, а под ней три пары хорошеньких совсем, лайковых что ли, ботиночек.
   Блондинка уже рассказывает:
   — После завтрака пошли гулять, — кивает на грустно-серое существо и смотрит на ручные золотые часы, — час сорок назад это было. Дальше ты будешь рассказывать?
   — Не-е, лучше вы, — блеет слабенький голосок.
   — Ладно… Вышли за ворота. Через пару буквально минут она только успела заметить поравнявшихся двух мужчин, так?
   — Так, — опять слабенько раздалось, — я лиц ихних не разглядела, потому что чуть сзади…
   — И эфирным платком ей рот-нос зажали. Очнулась она минут через пять, мальчика нет. Ну, естественно, в дом ко мне, а дальше — мы к вам звонок.
   Я уже открыл рот начать спрашивать, но блондинка сделала упреждающий знак рукой:
   — Это не всё. Давай!
   «Серая» вытащила из каких-то глубин сложенный вчетверо лист бумаги и протянула мне.
   Так… белая бумага, формат А4, с внешней стороны ничего нет… смотрю — что с другой…
   О! схема занимает почти весь лист.
   Стрелки, углы… цифры с буковкой «ш»… шаги что ли?
   Хозяйка дает пояснение:
   — В карман ей сунули, когда в обмороке была.
   Теперь вижу поверху схемы текст печатными буквами: «ЗАВТРА В 17 ч. ПРАВАЯ СТОРОНА ВОСТРИКОВСКОГО КЛАДБИЩА. ДВИГАТЬСЯ ПО СХЕМЕ. ИМЕТЬ С СОБОЙ 200 ТЫС. ДОЛЛ.»
   Это уже что-то, и немного отлегло — по крайней мере, понятен преступный план; неизвестность была бы гораздо страшнее.
   На блондинку записка раньше еще произвела успокаивающее действие, тон у нее сейчас несколько резкий, но не нервический, деловой.
   — Я уже связалась с отцом мальчика, чтобы помог с деньгами.
   — Вы живете не вместе?
   — Нет, у нас был какое-то время гражданский брак.
   — Фотографии ребенка, пожалуйста, и свидетельство о рождении.
   Молодая нянька спешит куда-то внутрь помещений.
   Интересно, а чем так нехило заработала блондинка на особняк и две иномарки у здания сбоку.
   Она на эту тему как раз и заговорила:
   — У меня наличных нет сейчас, и в банке практически ноль. Открыла недавно женский парикмахерский салон на Арбате, всё туда вложено, в фонды и оборот. А коттедж этот подарок.
   — От гражданского мужа?
   — Да. Он любит мальчика, и сказал — деньги скоро уже привезет.
   Двести тысяч долларов за «дорогого» ребенка сейчас покажутся многим нелепой мелочью, но тогда, осенью 92-го, другие совсем были цены. Ну например, трехкомнатная квартира в Москве в хорошем кирпичном доме стоила пятьдесят тысяч, люди, получавшие зарплату в двести долларов, считали, что это вполне себе ничего, а земля на Рублевке, в тех же долларах, была раз в двадцать ниже теперешней.
   — Скажите, товарищ капитан или… господин?
   — Да просто — капитан.
   — Скажите, главное ведь ребенок… пока мы его не вернем, вы не станете за-адерживать преступников? — ее голос дрогнул.
   Без всякой уверенности насчет настроений начальства, я заверил ее, что не будем. Чего раньше времени…
   — А почему мальчик с няней гулял за воротами, а не здесь во дворе?
   Женщина мотнула головой и фыркнула:
   — А, во-первых, по моей глупости! Но ведь в голову не приходило. И охранник у нас в том смысле, чтобы не лезли на территорию и в дом, особенно ночью. У него кнопка вызова в милицию, отделение тут близко совсем.
   Она снова в укор себе мотнула головой и прикусила губу.
   — А во-вторых?
   — … ветер бывает со стройки, на соседнем за домом участке, пыль ребенку уже попадала в глаза… и нам тоже.
   — Понятно. Ну, главный, пожалуй, вопрос. Кого-то конкретно подозреваете?
   Голова покачалась:
   — Думала уже об этом… — на лбу вдруг появилась напряженная складка, — соседи напротив…
   — Что с ними?
   — Да не поймешь, сколько их там. Кавказ сплошной постоянно мелькает.
   Я сразу приказал стоявшему без дела помощнику:
   — Звони в управление, пусть присылают собаку.
   Кавказ, и Чечня в особенности, уже стали о себе заявлять, причем, главным образом, «по особо опасным».
   Молодая нянька объявилась с пачкой фотографий в руке.
   Изрядная пачка.
   … вижу какую-то раннюю фотографию — годовалую или меньше еще, перекладываю… опять в этом роде…
   — Где он тут, так сказать, окончательный?
   Блондинка берет у меня пачку, быстро разбирается с ней, протягивает две.
   — Тут он снят недавно совсем в нашем дворе, а на другой — в доме.
   … н-да, ребенок, каких много, черты лица ничем не примечательные.
   — Опишите одежду, в которой его похитили.
   Достаю из кармана блокнот, но женщины меня останавливают.
   — Не надо записывать, вот в этой самой, на фотографии.
   — Фотографии и свидетельство я на время заберу, вам, как положено, пишу расписку.
   Но сразу меняю решение: говорю эксперту, чтобы сгонял в местное отделение, отксерил свидетельство и в нескольких экземплярах схему.
   — А мы такой суетой не засветимся?
   — Если наблюдают, уже засветились. К тому же, скоро с собакой пожалуют.
   Помощник как раз явился со словами, что через десять минут выезжают и что начальство велело мне побыстрей возвращаться с докладом.
   — Какой у вас план, капитан?
   Ох, дождался, чего меньше всего хотел.
   — Время только двенадцать, у нас впереди сутки и еще пять часов. Разумеется, мы к концу дня выработаем вполне определенный план, но, поймите правильно, я сейчас не могу озвучивать даже свое предварительное мнение. А вам, девушка, — от моего взгляда та почему-то съежилась, — надо в любом случае готовиться к посещению кладбища. Ну-у, не беспокойтесь, вы для преступников не цель, вас они пальцем не тронут.
   — Вы полагаете, получив деньги, они сразу там же отдадут мальчика? — голос бедной матери дрогнул опять.
   — Вероятнее всего отведут к нему няню. Кладбище очень большое, у меня там мама похоронена. Полно деревьев, дальше двадцати метров уже ничего не просматривается, и время они назначили на закате. Кто-то из шайки может сидеть с ребенком недалеко от того места, где ее встретят с деньгами.
   Девушке, показалось, страху только прибавилось.
   — Уверяю, делать что-либо против вас или мальчика они не станут. И не от гуманности. Преступники всегда допускают, что могут попасться, — зачем им еще одна статья, к тому же — особо тяжкая.
   — Да! — с ноткою радости поддержала женщина — эта нехитрая истина явно ее взбодрила.
   Сигнал машины или мне показалось?..
   Не показалось, хозяйка двинулась к входу, проговорив уверенно:
   — Это муж.
   Помощник мой покачивается с носков на пятки от вынужденного безделья.
   — Леш, всё обснимали? И двор перед домом?
   — Всё, товарищ капитан.
   Вообще-то мы по именам и на «ты», однако на людях он соблюдает субординацию.
   — Я сейчас переговорю с этим мужем и отправлюсь в управление, а ты дождешься наших с собакой, если вдруг она поведет к кавказскому дому напротив, сразу не соваться, взять наряд местной милиции.
   И спрашиваю няньку:
   — Кроме тех двух мужчин, в переулке никого не было?.. А машину стоявшую где-нибудь не заметили?
   — Машину? — Решительность вдруг объявилась в голосе: — Не было машины, я бы заметила.
   Она прослеживает мой взгляд, брошенный к вешалке на край с детской одеждой.
   — Как поглядаю, так дрожь берет — как он?
   …«поглядаю» от этого украинизма пошла у меня толчком «Дивлюсь я на нибо, тай думку га-да-ю», и на весь день прицепилась.
   Поворачиваюсь к раздвижным дверям, вместе с хозяйкой появился мужчина, идет ко мне и протягивает руку.
   Я представляюсь.
   — Знаю-знаю, разговаривал уже с вашим начальством…
   И, ничего себе, называет фамилию курирующего нас зама министра.
   Сам представляется — фамилия, имя-отчество ничего мне не говорят.
   Он продолжает, обращаясь ко мне просто по имени:
   — Дмитрий, сейчас главное — спасти мальчика. Я уже сказал руководству, что считаю захват преступников в такой ситуации неприемлемым.
   Ничего себе — «он сказал»! Нашему заму? Этой наглой свинье в ермолке, который даже на подчиненных ему генералов смотрит как на уличных бобиков? Кто ж этот мужик такой?
   Кивает в сторону своей бывшей гражданской жены, у которой, теперь замечаю, светлая замшевая сумочка на лямке висит на плече:
   — Деньги готовы для передачи.
   Его сильная рука берет меня за локоть и направляет вглубь холла, дальше от остальных.
   — Дима, — слышу его тихий голос, — ведь вы будете ответственным за операцию?
   — Ну… думаю, да.
   — У меня большие возможности, мой дорогой, в случае чего могу перевести вас в ФСБ или в охрану президента на очень хорошую должность. Вы меня понимаете?
   — Честно говоря, не совсем.
   — Верните мальчика, даже если придется нарушить какой-то приказ начальства.
   Я сам почувствовал, что резко напрягся, и мой странный знакомый сразу отреагировал.
   — Не отвечайте сейчас. Просто имейте в виду.
   Мы развернулись, идти назад, пересеклись взглядами, и я увидел в его темно-серых глазах… почувствовал, а не увидел, силу, не знающую преград, но не злую, не страшную, а просто силу.
 
   Мы с экспертом возвращаемся на Петровку, я гоню из головы ту самую песню «Дивлюсь я на нибо…», а она снова возвращается. Завтра на Востриковском должна состоятся передача денег, и как при этом провести задержание преступников, просто себе не представляю.
   Кладбище огромное в глубину. Ясно, что первую точку наблюдения они поставят где-то у главной аллеи до первого поворота налево, указанного на схеме, и это не будет бугай с золотой на груди цепью, а кто угодно, наводящий порядок на одной из могил, откуда есть хороший обзор за «хвостом», который могут пустить за нянькой.
   Мы сразу на этом первом контроле засыпемся.