Страница:
– Так вот, Чарли, я разглядел этого Мирзу Джалад Хана. Зеленая чалма, борода, усы – все здешнее, азиатское. Но глаза мне показались знакомыми…
– Давай без загадок.
– Бьюсь об заклад, у твоего шефа был Мэтью Вуд.
– Вуд?! – Смайлс удивленно вскинул брови. – Вот уж не знал, что он здесь.
– Ты с ним знаком?
– Знаю его работы. Лет десять назад он опубликовал в «Нэйшнл джиографик» две прекрасные статьи по Афганистану. Они вошли в фонд востоковедения. Потом Вуд сразу исчез с горизонта, как провалился.
– Он не исчез, Чарли, – сказал Картрайт с усмешкой. – Он просто поменял методику работы и ушел в ЦРУ.
Картрайт не ошибся. Бородатый моджахед в полувоенном мундире, перепоясанный широким ремнем, на котором висел нож в ножнах, отделанных медными бляхами, был Мэтью Вуд. Он провел в кабинете Рэнделла более часа.
– Вы прекрасно смотритесь в этом экзотическом одеянии, мистер Мирза Джалад Хан, – сказал Рэнделл, встретив гостя.
– Экзотика таит массу неудобств, сэр.
– Глядя на вас, об этом не подумаешь.
– Только потому, что я успел принять душ. А когда человек лишен возможности умываться месяцами, у него меняется взгляд на экзотику.
– Вы разочарованы?
– Нет, сэр. Восток – моя работа. Сам ее избрал, сам вынужден терпеть. Поэтому не жалуюсь, а только излагаю свое видение проблемы.
– Сожалею, но обещать, что вам придется принимать душ часто, не берусь. Обстановка такова, что вам нужно побыстрее возвращаться в экзотику.
– Да, сэр.
– Теперь о деле. Здесь, я заметил, наши специалисты любят цитировать Киплинга. Помните его: «Великие вещи, все как одна: Женщины, Лошади, Власть и Война. О войне мы сказали немало слов. Я слышал вести с русских постов: “Наточенный меч и речи что мед…”» Вот об этом давайте поговорим и мы. Причем, если мои оценки будут отличаться от ваших, жду честного указания на это. Мои суждения – результат кабинетных бдений. Кстати, мой советник – Чарльз Смайлс. Он, как и вы, – востоковед.
– Смайлс серьезный специалист, – сказал Вуд. – Мне знакомы его работы. Он дельный аналитик.
– К сожалению, его прогнозы большей частью пессимистичны. Смайлс полагает, что наши усилия в этом регионе не дадут дивидендов в будущем. Закрепиться здесь надолго нам не суждено.
– Это верно, сэр. Нас здесь не любят в той же мере, что и Советы.
– Вы симпатизируете Смайлсу?
– Нет, сэр. Мы исповедуем разные взгляды. Смайлс, как бы это определить поделикатнее… Он, в общем, сторонник мягкой политики. Я убежден в ином: сила Америки в ее силе.
– Спасибо, мистер Вуд, мне приятно такое слышать.
– Тем не менее, сэр, к Смайлсу стоит прислушаться. Он – высокий профессионал. Другое дело, какие выводы извлекать из его прогнозов.
– А какие извлекаете вы?
– Я считаю, нам надо заварить в Афганистане кашу погуще, которая будет кипеть и после нашего ухода. Следует подготовить людей, способных воздействовать непосредственно на Советы, когда они выведут свои войска. Обстановка для этого самая благоприятная. Недавно я беседовал с Азадбеком. Его люди рвутся на север. Они готовы перенести действия на Памир и в Узбекистан.
– В чем же дело?
– Нужны средства. Большие. А как вы знаете, наша администрация не очень щедра.
– Средства мы найдем. Не сегодня, так завтра. Я сделаю для этого все возможное.
Вуд улыбнулся.
– Я не привык льстить своим, сэр. Но впервые за последние дни ощутил, что возвращаюсь к жизни. Уже несколько месяцев, чем бы я ни занимался, дела эти не имели перспективы в будущем. А именно на него надо делать ставку. У любого афганца дома целые арсеналы оружия. Но оно само по себе не решит исхода войны с Советами. Только умно избранная стратегическая цель придает делу смысл. Вы такую цель мне указали. Я сделаю все, чтобы открыть границу на севере для белой заразы. Клянусь Аллахом!
– Вы молодец, Мирза Джалад Хан! – засмеялся Рэнделл. – Ваша клятва Аллахом просто прелестна. А теперь – за дело!
1988 г. Август. Провинция Кундуз. Афганистан
1988 г. Август. Лондон
– Давай без загадок.
– Бьюсь об заклад, у твоего шефа был Мэтью Вуд.
– Вуд?! – Смайлс удивленно вскинул брови. – Вот уж не знал, что он здесь.
– Ты с ним знаком?
– Знаю его работы. Лет десять назад он опубликовал в «Нэйшнл джиографик» две прекрасные статьи по Афганистану. Они вошли в фонд востоковедения. Потом Вуд сразу исчез с горизонта, как провалился.
– Он не исчез, Чарли, – сказал Картрайт с усмешкой. – Он просто поменял методику работы и ушел в ЦРУ.
Картрайт не ошибся. Бородатый моджахед в полувоенном мундире, перепоясанный широким ремнем, на котором висел нож в ножнах, отделанных медными бляхами, был Мэтью Вуд. Он провел в кабинете Рэнделла более часа.
– Вы прекрасно смотритесь в этом экзотическом одеянии, мистер Мирза Джалад Хан, – сказал Рэнделл, встретив гостя.
– Экзотика таит массу неудобств, сэр.
– Глядя на вас, об этом не подумаешь.
– Только потому, что я успел принять душ. А когда человек лишен возможности умываться месяцами, у него меняется взгляд на экзотику.
– Вы разочарованы?
– Нет, сэр. Восток – моя работа. Сам ее избрал, сам вынужден терпеть. Поэтому не жалуюсь, а только излагаю свое видение проблемы.
– Сожалею, но обещать, что вам придется принимать душ часто, не берусь. Обстановка такова, что вам нужно побыстрее возвращаться в экзотику.
– Да, сэр.
– Теперь о деле. Здесь, я заметил, наши специалисты любят цитировать Киплинга. Помните его: «Великие вещи, все как одна: Женщины, Лошади, Власть и Война. О войне мы сказали немало слов. Я слышал вести с русских постов: “Наточенный меч и речи что мед…”» Вот об этом давайте поговорим и мы. Причем, если мои оценки будут отличаться от ваших, жду честного указания на это. Мои суждения – результат кабинетных бдений. Кстати, мой советник – Чарльз Смайлс. Он, как и вы, – востоковед.
– Смайлс серьезный специалист, – сказал Вуд. – Мне знакомы его работы. Он дельный аналитик.
– К сожалению, его прогнозы большей частью пессимистичны. Смайлс полагает, что наши усилия в этом регионе не дадут дивидендов в будущем. Закрепиться здесь надолго нам не суждено.
– Это верно, сэр. Нас здесь не любят в той же мере, что и Советы.
– Вы симпатизируете Смайлсу?
– Нет, сэр. Мы исповедуем разные взгляды. Смайлс, как бы это определить поделикатнее… Он, в общем, сторонник мягкой политики. Я убежден в ином: сила Америки в ее силе.
– Спасибо, мистер Вуд, мне приятно такое слышать.
– Тем не менее, сэр, к Смайлсу стоит прислушаться. Он – высокий профессионал. Другое дело, какие выводы извлекать из его прогнозов.
– А какие извлекаете вы?
– Я считаю, нам надо заварить в Афганистане кашу погуще, которая будет кипеть и после нашего ухода. Следует подготовить людей, способных воздействовать непосредственно на Советы, когда они выведут свои войска. Обстановка для этого самая благоприятная. Недавно я беседовал с Азадбеком. Его люди рвутся на север. Они готовы перенести действия на Памир и в Узбекистан.
– В чем же дело?
– Нужны средства. Большие. А как вы знаете, наша администрация не очень щедра.
– Средства мы найдем. Не сегодня, так завтра. Я сделаю для этого все возможное.
Вуд улыбнулся.
– Я не привык льстить своим, сэр. Но впервые за последние дни ощутил, что возвращаюсь к жизни. Уже несколько месяцев, чем бы я ни занимался, дела эти не имели перспективы в будущем. А именно на него надо делать ставку. У любого афганца дома целые арсеналы оружия. Но оно само по себе не решит исхода войны с Советами. Только умно избранная стратегическая цель придает делу смысл. Вы такую цель мне указали. Я сделаю все, чтобы открыть границу на севере для белой заразы. Клянусь Аллахом!
– Вы молодец, Мирза Джалад Хан! – засмеялся Рэнделл. – Ваша клятва Аллахом просто прелестна. А теперь – за дело!
1988 г. Август. Провинция Кундуз. Афганистан
– Ла илаха илля-ллаху…
Слова молитвы, как шелест осенней листвы, как шорох крыльев птицы, взмывшей в ночи, как дуновение ветра с гор.
– Нет бога, кроме Аллаха. Аллах велик, милостив, милосерден…
Шах Джанбаз с молитвой открыл глаза. Светало. Прохладный ветер пронизывал тело предутренней зябкостью. Человека, заночевавшего в развалинах старого глинобитного дома, там, где застала темнота, не тянет залеживаться.
Шах Джанбаз легко поднялся с подстилки, брошенной прямо на землю, чувствуя себя хорошо выспавшимся, свежим. Привычно определил направление на благословенную Мекку и, не сходя с места, совершил утренний намаз.
Отдав Аллаху два положенных раката, сложил в углу развалины небольшой очаг, соорудил костерчик из хвороста, который насобирал рядом со старым дувалом, наколол щепок от балки, обрушившейся со стены. Разжег огонь. Набрал в арыке воды закопченной консервной банкой, которую постоянно носил в своих пожитках, и вскипятил чай. Потом достал из дорожной сумы – хариты – сухую лепешку, несколько ягод инжира и с удовольствием позавтракал. После еды Шах Джанбаз вынул серую тряпочку, расстелил на плоском камне, извлек из-за пазухи пистолет, разобрал его, тщательно протер каждую деталь, осмотрел их со всем тщанием, на которое был способен. Проверил магазин, плотность боевой пружины, остался доволен. Собрал оружие и сунул его под кушак, перетягивавший халат. Прежде чем собраться в дорогу, Шах Джанбаз с большим вниманием, разглядывал местность, стараясь угадать следы присутствия людей. Подозрительного поблизости не обнаруживалось. Мир был спокоен и пустынен. Даже ветер, обычно не стихавший в этих местах, уполз за кручи, и воздух стал прогреваться.
Шах Джанбаз – человек-письмо. Ни бумажки при нем, ни почтовой марки, а он послан, и весть от Мирзы Джалад Хана к амеру Наби Рахиму дойдет в назначенный срок, будет передана с преданных уст в благосклонные уши.
Алла, алла акбар! Удивительное творение – человек! Удивительны его быстрые ноги. Сколь бы ни были они длинны или коротки, все равно одинаково хорошо достают до земли и выполняют свое назначение – несут телесное бремя дорогами жизни. Уж кто-кто, а Шах Джанбаз знает это лучше многих других. Ноги, полные силы и быстроты, кормят, поят и сохраняют его. Человек гор, он все время в пути. Человек гор… А есть ли разница между ним и жителем равнины?
Шах Джанбаз знает – есть и очень большая.
Горец смотрит на мир взглядом орла сверху вниз. Высота его не пугает. Каменная стена, внезапно встающая на пути, не расстроит, не обескуражит его. Зато он теряется в степи, не зная, есть ли у безмерного пространства границы, не понимая, как можно в безохватности найти путь-дорогу, если все вокруг одинаково ровно и пустынно.
Степняк, наоборот, глядит на горы снизу вверх. Каменный хаос ввергает его в ужас. У подножия скал он чувствует себя песчинкой, которую сильный порыв ветра может запросто сдуть с ладоней камней.
В степи тропа и путник разъединены Аллахом. Куда ни сверни, куда ни двинься, примнешь траву, пробьешь новый путь. Тропы в степи – как русла жизни, по которым люди, словно вода, движутся по направлениям, заданным Аллахом.
В горах путник и дорога слиты воедино. Достаточно поглядеть, как тропа, будто змея, струится по кручам, сбегает с каменистых кряжей вниз и снова взбирается на крутизну, как она лепится возле скальных стен, чтобы понять: здесь человек должен повторять все, что удалось тропе. Чтобы подняться вверх к перевалу, необходимо взобраться на кручу, сползти с одного склона к другому, пробраться между вертикальных стен и только так, иного пути здесь нет.
Человек гор упрям и цепок. Как норовистый конь сбрасывает с себя неумелого седока, так и могучие кряжи пытаются сбросить со своих плеч надоедливую дорогу, порой сдвигают ее к самому краю пропастей, но дорога упорна, она становится тропой, потом еле заметной тропкой, а все же цепляется за скалы, уходит под облака, переваливает через хребты, спускается ниже и ниже из-под самых небес, туда, где спины гор не так круты и резки, снова превращаясь в дорогу.
Шах Джанбаз, двинувшись в путь, ступал неторопливо, уверенно, как умеют ступать только те, кто постоянно в пути. Европейцам, спешащим невесть куда, чтобы из пункта А попасть в пункт Б, достаточно вскочить за минуту до отхода поезда в вагон или занять место в салоне авиалайнера, затем в прокуренной тесноте проглотить необозримое расстояние, ничего не увидев толком, ничего не поняв, оказаться на другом краю мира.
День, проведенный в купе вагона, – время, вычеркнутое из жизни. И люди, стараясь сократить траты, бросаются в аэропорты.
День пешехода в пути – это день полноценной жизни в мире, где постель – сама мать-земля, кровля – высокие небеса.
Шах Джанбаз вбирал в себя ощущения, которые дарила дорога, жил ими.
Далеко впереди он заметил дорожную насыпь. Там тропа пересекала шоссе. Мудрость путника подсказала: перекресток опасности разумнее миновать на стопах осторожности. Выбрав место за кучей камней, Шах Джанбаз минут десять наблюдал за дорогой. За это время по шоссе на большой скорости на юг дважды проехали советские патрульные бронемашины. Выждав, когда скроется вторая, Шах Джанбаз, согнувшись, перебежал дорогу.
По каменистому желобу, куда он спустился, дул теплый ветерок. Шах Джанбаз принюхался. Тянуло трупным запахом. Поправив пистолет, чтобы он был под рукой, путник замедлил шаг и стал вглядываться в местность.
Впереди, где лощина делала изгиб, раздался неясный шорох. Держа руку на пистолете, Шах Джанбаз сделал шаг по склону, чтобы увидеть, что делается вне оврага. Метрах в десяти от себя заметил крупную птицу светлой окраски, с воротником из рассученных перьев. Она, неуклюже подпрыгивая и помогая себе распахнутыми крыльями, отбежала в сторону и взгромоздилась на крупный камень, не торопясь улетать.
«Кумай, – определил Шах Джанбаз. – Значит, людей близко нет, а труп где-то рядом».
Предположение оправдалось. Кумай прилетел сюда не зря. В узкой щели лежал убитый. Руки его были вытянуты вперед, словно перед тем, как упасть, человек собирался нырнуть и поднял ладони выше головы. Бедная одежда, босые ноги с грязными ступнями и потрескавшимися пятками. Ни оружия, ни поклажи рядом с мертвым не виднелось. Чапан на спине был распорот острым клювом грифа. Густо пахло сладковатым тленом. Что здесь случилось – оставалось тайной, разгадывать которую не было смысла: меч и пуля предлога не ищут.
Молитвенно сложив ладони, Шах Джанбаз произнес такбир – молитвенную формулу ислама, изгоняющую бесов, сокрушающую вражьи силы, открывающую правоверному путь в райские кущи: «Аллаху акбар! – Аллах превелик!» – и, огладив небритые щеки, двинулся дальше.
Еще час пути, и Шах Джанбаз достиг стен кишлака, прилепившегося к скалам на узкой прибрежной полоске, оставленной рекой для человека. Два десятка домов – каменных, похожих на серые крепости, громоздились один к одному, как ступени, ведущие к небу. Остановившись возле деревянной калитки первого с краю дома, Шах Джанбаз поднял камень, лежавший у ног, и трижды стукнул им в сухие доски. За стеной послышалась возня. Калитка распахнулась. Высокий старик – прирмард, – седобородый, с косматыми, удивительно черными бровями, встретил гостя настороженным взглядом.
– Ас салям алейкум, – произнес Шах Джанбаз, склоняя голову, словно подставляя ее под удар.
– Ва алейкум ассалам, ва рахматул-лахи ва баракатуху, – прирмард, отвечая, приложил руку к груди. – И вам мир и милость Аллаха и его благословение…
– Пусть сражаются во имя Аллаха те, которые меняют нынешнюю жизнь на будущую, – сказал Шах Джанбаз и сделал жест омовения.
– Не считайте мертвыми тех, которые убиты за веру в Аллаха, – ответил прирмард и протянул обе руки гостю. – Нет, они живы! Мы ждали вас, уважаемый. Проходите!
– Я несу весть к ушам амера от Мирзы Джалад Хана, – сказал Шах Джанбаз и двумя руками принял ладонь прирмарда.
– Проходите, уважаемый, проходите, – еще раз предложил старик и посторонился, открывая пошире калитку. – Мы рады гостю.
Шах Джанбаз шагнул внутрь двора. За спиной прирмарда увидел двух парней в пестрых халатах. Оружия при них не было, но то, что оно имелось где-то рядом, сомнений не вызывало. Отметил это с удовлетворением. Здесь, как видно, бдели.
Гостя – мехмана – провели в гостиную – мехманхану. В просторной, застланной коврами комнате стояла прохлада. На маленьком столике у стены виднелось блюдо с фруктами – яблоками и виноградом.
– Располагайтесь, отдыхайте, – предложил прирмард и тут же вышел. Почти сразу в мехманхану бесшумно вошла женщина, покрытая чадрой. На медном подносе она принесла фаянсовый чайник, две расписные пиалы, два блюдца – с изюмом и фруктовым сахаром. Поставила, поклонилась и также бесшумно вышла.
Шах Джанбаз, не раздеваясь, лег на палас, подоткнул под голову тугую, набитую шерстью подушку, вытянулся во весь рост и закрыл глаза. Он хорошо знал свое место и положение. Войти в эти стены не так уж и сложно. Закон гостеприимства не позволяет отказать путнику в праве ступить за порог, в дверь которого постучал. Но двери могут отпираться и запираться. В них легко войти и выйти любому. Однако, коли входя, ты назвался своим, тебя строго проверят, и не приведи аллах, если угадают в тебе чужого.
Шах Джанбаз был своим. Он был спокоен и менять порядки, установленные здесь, не собирался. Входя, он назвал пароль – эсм-э-шаб, – на который должен был откликнуться и явиться сам глава клана, хозяин здешних горных троп, управитель кишлаками и воинами – амер Наби Рахим. Явиться лично. Когда это произойдет, человеку-письму знать не дано. Он свое сделал – пришел к сроку и теперь может отдохнуть, пока его не позвали…
Шах Джанбаз заснул незаметно, а проснулся внезапно, ощутив какую-то перемену в окружавшей его тишине. Встал, еще не зная, что делать. Одернул одежду, провел пальцем по усам. В тот же миг открылась дверь, украшенная нехитрым резным узором. В комнату вошел амер – крепкий широкоплечий мужчина средних лет в полувоенном мундире и брюках-бриджах, заправленных в мягкие хромовые сапоги. Огляделся, махнул через плечо рукой. Два моджахеда, остановившиеся за его спиной у двери, по этому знаку сразу же вышли, оставив хозяина с глазу на глаз с гостем.
Шах Джанбаз поклонился, прижав руки к животу. Амер кивнул и, не подавая руки, прошел на хозяйское место. Сел. Жестом предложил сесть гостю. Шах Джанбаз снова перегнулся в уважительном поклоне.
– Да будет благословенно ваше имя, благородный амер Наби Рахим, – сказал он подобострастно. – Да ниспошлет вам Аллах здоровье, бодрость и твердость в ваших благочестивых деяниях во славу ислама. Да продлит он годы вашего семейства и приумножит его богатство.
Амер выслушал вежливое приветствие с видом отстраненным, будто оно его вовсе не касалось. Когда Шах Джанбаз замолчал, спросил сухо, без проявлений признаков гостеприимства:
– Что привело вас в наши горы, уважаемый?
– Желание познать благость, – ответил Шах Джанбаз, не задумываясь. – На вершинах белая чистота, в долинах – грязь, в которой тонет даже верблюд. Люди долины завидуют тем, кто блюдет чистоту гор.
Это был пароль. Длинный, витиеватый, но каждое слово в нем подтверждало полномочия гостя. Отношения между Наби Рахимом и Мирзой Джалад Ханом были особыми, и поддерживать связь между ними поручалось людям особо преданным и доверенным.
Ледяная строгость сошла с лица амера. Он хлопнул в ладоши. Мгновенно из-за двери возник моджахед, напряженный, готовый к броску.
– Шоджа, – сказал амер. – У нас гость. Пусть подают угощение.
Моджахед поклонился и вышел.
– Как добрались, уважаемый Шах Джанбаз? – спросил амер. Он, оказывается, знал имя гостя. И все же проверял его. Мудрый несколько раз отмерит, прежде чем укоротить нить или оставить ее такой, какой она есть…
В помещение вошли несколько человек, неся блюда с пищей чистой, дозволенной и желанной. Запахло ароматами плова, вареного мяса, свежих, только что испеченных лепешек. Амер знал, что, вернувшись, гонец доложит пославшим его людям все до мельчайших подробностей: о чем говорили, чем угощали, что подарили. И по характеру приема там, вдалеке, будут судить о состоянии дел амера, о том, прирастают ли его богатства и сила в этом беспокойном и сложном мире или Аллах отвернул от него взгляд и уже не жалует милостями.
– Угощайтесь, уважаемый, – предложил амер и открыл в улыбке зубы, ровные, жемчужно-блестящие. – Правда любит сытость. Голод толкает к обману. Мне приятно видеть, когда молодые утоляют желания. Когда-то я и сам мог съесть сколько угодно. Увы, старость насыщает нас, отбирая возможность насыщаться.
Шах Джанбаз придвинул к себе большую кость с мясом и закусил зубами. Амер взглянул на него и прикрыл глаза, перебирая четки.
– Какие новости вы нам принесли, Шах Джанбаз?
– В стране, затянутой дымом смуты, за каждым поворотом дороги своя новость, великий амер. Я расскажу лишь о том, что достойно вашего слуха.
Наби Рахим склонил голову, соглашаясь, и тем самым позволил гостю самому выбирать порядок, в котором будут изложены послания друзей амеру.
– Мирза Джалад Хан просил обратить ваш взор на укрепление собственных позиций. Он сказал, что старые афганские быки, которые пасутся в Пакистане, несмотря на рога и все остальное, что позволяет их числить быками, уже не могут множить стадо. Они бьют землю копытами, мычат, трясут рогами, но молодые коровы наших пастбищ не дают им покрывать себя…
Наби Рахим поджал губы и смотрел на гостя, не спуская с него проницательного взора. Он знал – Шах Джанбаз доверенный человек Мирзы Джалад Хана, тем не менее речи, звучавшие из уст гонца, крайне опасны. Кто эти старые быки, при всем их старании уже неспособные принести радости афганским коровам, Наби Рахим понимал прекрасно. Это лидеры афганской оппозиции. Халес, Мухаммади, Моджаддиди – вот их имена в вере, но знать истину – одно, произносить опасное вслух – другое.
– Вы уверены, уважаемый, что это слова Мирзы Джалад Хана? – задал вопрос хозяин, и пальцы замерли на четках. – Есть сферы, входя в которые нужно заранее поискать выход. Вы знаете об этом?
По тому, сколько жесткости прозвучало в вопросе, Шах Джанбаз понял – Наби Рахим испуган откровенностью, к которой его вынуждали слова гостя. Он ждал подтверждений полномочий, позволявших вести столь рискованный разговор. Что могло статься с человеком, который не докажет своего права на откровенность, сомневаться не приходилось. Не таким ли неудачливым гонцом оказался тот, чье тело там, внизу, полосовал гималайский гриф – кумай? Гостей, даже если они оказались неугодными хозяину, не убивают в гостеприимных стенах. Им дают возможность отойти подальше, не оставляя, однако, возможности уйти далеко.
– Мирза Джалад Хан, снаряжая меня в путь, предупредил о всех опасностях, которые могут возникнуть у выхода.
Шах Джанбаз достал из кармана пистолетный патрон, выдернул из него пулю, за которой потянулся зеленый шелковый лоскуток. Подал его хозяину.
«Бавафа», – прочитал амер только одно слово, написанное арабской вязью, – «преданный».
Удовлетворенно кивнул и вернул пулю с клочком ткани владельцу. Тот осторожно смонтировал патрон и положил его в карман. Проследив за взглядом амера, пояснил:
– В патроне порох. Неверному знак не достанется.
Наби Рахим, соглашаясь, прикрыл веки.
– Итак, что делать тем, кто узнал, что быки стары? – спросил он, впервые не стараясь скрыть своего интереса.
– Мирза Джалад Хан считает, что будущее Божьего стада должно находиться у таких пастырей, как вы, амер. Энергичных и крепких. Преданных исламу и афганской идее.
Сказав это, Шах Джанбаз обозначил полупоклон.
– Я ценю мнение Мирзы Джалад Хана, – произнес амер задумчиво. – Но почему он назвал меня, а не кого-то другого? Допустим, я знаю такое имя, как Ахмад Шах Масуд. Моджахед-победитель. Главнокомандующий фронтами джихада провинций Парван и Каписа. Военный теоретик исламской революции. Он многовластен и многоизвестен в Афганистане.
– Шах Масуд все время воюет, амер, и в этом его главный недостаток.
– Разве не меч дарует власть?
– Меч великая сила, но народ благоденствует, когда лезвия мечей скрыто ножнами. В пределах ваших земель, амер, вы не ведете войны. Ваши люди готовы сражаться, но не идут за теми, кто зовет их броситься в драку сейчас. В ваших кишлаках мир. Люди из других провинций текут под ваше крыло. Они знают – здесь не льется кровь. Мудрость не в том, чтобы выиграть войну, а в том, чтобы ее не начинать. Именно эти качества видят в вас многие правоверные, которые называют амера Наби Рахима Солхдостом – миролюбивым. В ваши пределы не лезут даже люди Ахмада Шаха Масуда…
Амер Наби Рахим слушал, задумавшись, и пальцы его перебирали четки привычными легкими движениями.
– Вы правы, Шах Джанбаз, – прервал он наконец молчание. – На поле мира у нас неплохие позиции. Но чтобы претендовать на большую власть, нужны большие деньги. Блеск меча пугает, блеск золота привлекает. Откуда нам, бедным, взять золото?
– Об этом мне также доверено говорить с вами.
– Воистину вы принесли свет надежды в наши горы, – улыбаясь, сказал амер. – Мы не забудем ваше старание.
Шах Джанбаз наклонил голову, принимая похвалу как награду. Наби Рахим, не выпуская из рук четки, подал ему знак, разрешающий говорить дальше.
– Вы хорошо знаете, амер, – произнес Шах Джанбаз, – откуда течет золото в кошельки деятелей Пешавара. Это мадда-йе-мохадера – наркотики. Положение старых быков позволяет им переправлять товар на Запад без особого труда. Их дела шли хорошо, особенно в самом начале. Однако жадность не знает предела. Раньше пешаварские раисы ели и пили на золоте, теперь купаются в нем. Это обеспокоило американцев. Поток мадда-йе-мохадера, который полился на их страну, стал пугать правительство в Вашингтоне. Мирза Джалад Хан считает, что возможны самые строгие меры борьбы с вывозом товара через Пакистан. Стоит американцам начать эту борьбу, золотой поток пресечется. Это открывает путь нам…
Наби Рахим усмехнулся в бороду.
– Мне не очень ясен смысл этих речей, Шах Джанбаз. Если американцы закроют путь пешаварским быкам, то почему он вдруг откроется перед нами?
– Все просто, высокочтимый амер. У разных мест разные стороны света. Служа единому Богу, араб в Египте обращает лицо к востоку, пуштун смотрит на запад. Туда, где расположена Мекка. Мир Аллаха един. Важно служить Богу, а куда обращать лицо, указывает провидение. Американцы могут закрыть путь мадда-йе-модахера на юг. Это сразу вскроет жилы слабости дряхлых пешаварских быков. Зато наберет силу становая мышца высокочтимого амера. Перед вами, уважаемый Наби Рахим, и вашими людьми открыты пути на север. Подобрать ключи и открыть ими двери – дело, угодное исламу.
Амер хитро блеснул глазами.
– Не все, что угодно исламу, угодно Северу.
– Эттихад-э-шурави – Советский Союз – великое государство, – ответил Шах Джанбаз задумчиво. – Но силы его не безграничны, а потребности людей велики. Не меньше, чем у американцев. Руси сами говорят, что эти потребности удовлетворяются плохо. Почему не восполнить пробел нашей травой сладких грез?
Оба понимающе улыбнулись.
– Мы подумаем над этим, – сказал амер. – У вас есть просьбы к нам, уважаемый Шах Джанбаз?
– Мирза Джалад Хан просит вас, высокочтимый амер, пропустить через пределы ваших земель на север его караван.
– Нет никаких препятствий для такого дела. В моем краю даже малые тропы служат дорогами справедливости.
– Осторожность, великий амер, свойственная опыту. Мы знаем, что даже на тракте справедливости могут оказаться мелкие шакалы грабежа и насилия. Потребуется ваша помощь…
– Хорошо, я приму караван под свою руку. Мои люди проведут его по всем кручам опасности. Если не секрет, что собирается послать Мирза Джалад Хан на север?
– Тот, кто взошел на престол власти и справедливости, достоин полной откровенности друзей. Мирза Джалад Хан намерен провезти наркотики по путям новым, о которых мы говорили. Для этого у шурави – советских – взят в аренду кантейнар. Так они называют железные ящики, которые возят на катар-э-рэл – на поездах. В контейнер будет положен груз…
– Не нравится мне все это, – Наби Рахим сгреб бороду в кулак и стал мять ее, словно проверял на прочность. – Мимо логова тигра купленную корову не водят.
– Высокочтимый амер. Воистину мудрость ваших слов неопровержима. Но разве продавцу заботиться о том, каким путем с базара поведет корову покупатель? Пусть болит голова у того, кто держит конец аркана. Мирза Джалад Хан получит деньги, когда товар будет доставлен в Хайратан. Вы получите оружие, которое сможете продать за большие деньги…
Амер тяжело поднялся, придерживая рукой затекшую поясницу. Выпрямился, постоял, пока спина не приняла ровного положения, сложил ладони книжечкой, заглянул в них со вниманием.
– Ла илаха илля ллаху…
– Аллаху акбар, – отозвался благочестивый Шах Джанбаз.
Оба провели ладонями по щекам.
– Ом-мин…
Слова молитвы, как шелест осенней листвы, как шорох крыльев птицы, взмывшей в ночи, как дуновение ветра с гор.
– Нет бога, кроме Аллаха. Аллах велик, милостив, милосерден…
Шах Джанбаз с молитвой открыл глаза. Светало. Прохладный ветер пронизывал тело предутренней зябкостью. Человека, заночевавшего в развалинах старого глинобитного дома, там, где застала темнота, не тянет залеживаться.
Шах Джанбаз легко поднялся с подстилки, брошенной прямо на землю, чувствуя себя хорошо выспавшимся, свежим. Привычно определил направление на благословенную Мекку и, не сходя с места, совершил утренний намаз.
Отдав Аллаху два положенных раката, сложил в углу развалины небольшой очаг, соорудил костерчик из хвороста, который насобирал рядом со старым дувалом, наколол щепок от балки, обрушившейся со стены. Разжег огонь. Набрал в арыке воды закопченной консервной банкой, которую постоянно носил в своих пожитках, и вскипятил чай. Потом достал из дорожной сумы – хариты – сухую лепешку, несколько ягод инжира и с удовольствием позавтракал. После еды Шах Джанбаз вынул серую тряпочку, расстелил на плоском камне, извлек из-за пазухи пистолет, разобрал его, тщательно протер каждую деталь, осмотрел их со всем тщанием, на которое был способен. Проверил магазин, плотность боевой пружины, остался доволен. Собрал оружие и сунул его под кушак, перетягивавший халат. Прежде чем собраться в дорогу, Шах Джанбаз с большим вниманием, разглядывал местность, стараясь угадать следы присутствия людей. Подозрительного поблизости не обнаруживалось. Мир был спокоен и пустынен. Даже ветер, обычно не стихавший в этих местах, уполз за кручи, и воздух стал прогреваться.
Шах Джанбаз – человек-письмо. Ни бумажки при нем, ни почтовой марки, а он послан, и весть от Мирзы Джалад Хана к амеру Наби Рахиму дойдет в назначенный срок, будет передана с преданных уст в благосклонные уши.
Алла, алла акбар! Удивительное творение – человек! Удивительны его быстрые ноги. Сколь бы ни были они длинны или коротки, все равно одинаково хорошо достают до земли и выполняют свое назначение – несут телесное бремя дорогами жизни. Уж кто-кто, а Шах Джанбаз знает это лучше многих других. Ноги, полные силы и быстроты, кормят, поят и сохраняют его. Человек гор, он все время в пути. Человек гор… А есть ли разница между ним и жителем равнины?
Шах Джанбаз знает – есть и очень большая.
Горец смотрит на мир взглядом орла сверху вниз. Высота его не пугает. Каменная стена, внезапно встающая на пути, не расстроит, не обескуражит его. Зато он теряется в степи, не зная, есть ли у безмерного пространства границы, не понимая, как можно в безохватности найти путь-дорогу, если все вокруг одинаково ровно и пустынно.
Степняк, наоборот, глядит на горы снизу вверх. Каменный хаос ввергает его в ужас. У подножия скал он чувствует себя песчинкой, которую сильный порыв ветра может запросто сдуть с ладоней камней.
В степи тропа и путник разъединены Аллахом. Куда ни сверни, куда ни двинься, примнешь траву, пробьешь новый путь. Тропы в степи – как русла жизни, по которым люди, словно вода, движутся по направлениям, заданным Аллахом.
В горах путник и дорога слиты воедино. Достаточно поглядеть, как тропа, будто змея, струится по кручам, сбегает с каменистых кряжей вниз и снова взбирается на крутизну, как она лепится возле скальных стен, чтобы понять: здесь человек должен повторять все, что удалось тропе. Чтобы подняться вверх к перевалу, необходимо взобраться на кручу, сползти с одного склона к другому, пробраться между вертикальных стен и только так, иного пути здесь нет.
Человек гор упрям и цепок. Как норовистый конь сбрасывает с себя неумелого седока, так и могучие кряжи пытаются сбросить со своих плеч надоедливую дорогу, порой сдвигают ее к самому краю пропастей, но дорога упорна, она становится тропой, потом еле заметной тропкой, а все же цепляется за скалы, уходит под облака, переваливает через хребты, спускается ниже и ниже из-под самых небес, туда, где спины гор не так круты и резки, снова превращаясь в дорогу.
Шах Джанбаз, двинувшись в путь, ступал неторопливо, уверенно, как умеют ступать только те, кто постоянно в пути. Европейцам, спешащим невесть куда, чтобы из пункта А попасть в пункт Б, достаточно вскочить за минуту до отхода поезда в вагон или занять место в салоне авиалайнера, затем в прокуренной тесноте проглотить необозримое расстояние, ничего не увидев толком, ничего не поняв, оказаться на другом краю мира.
День, проведенный в купе вагона, – время, вычеркнутое из жизни. И люди, стараясь сократить траты, бросаются в аэропорты.
День пешехода в пути – это день полноценной жизни в мире, где постель – сама мать-земля, кровля – высокие небеса.
Шах Джанбаз вбирал в себя ощущения, которые дарила дорога, жил ими.
Далеко впереди он заметил дорожную насыпь. Там тропа пересекала шоссе. Мудрость путника подсказала: перекресток опасности разумнее миновать на стопах осторожности. Выбрав место за кучей камней, Шах Джанбаз минут десять наблюдал за дорогой. За это время по шоссе на большой скорости на юг дважды проехали советские патрульные бронемашины. Выждав, когда скроется вторая, Шах Джанбаз, согнувшись, перебежал дорогу.
По каменистому желобу, куда он спустился, дул теплый ветерок. Шах Джанбаз принюхался. Тянуло трупным запахом. Поправив пистолет, чтобы он был под рукой, путник замедлил шаг и стал вглядываться в местность.
Впереди, где лощина делала изгиб, раздался неясный шорох. Держа руку на пистолете, Шах Джанбаз сделал шаг по склону, чтобы увидеть, что делается вне оврага. Метрах в десяти от себя заметил крупную птицу светлой окраски, с воротником из рассученных перьев. Она, неуклюже подпрыгивая и помогая себе распахнутыми крыльями, отбежала в сторону и взгромоздилась на крупный камень, не торопясь улетать.
«Кумай, – определил Шах Джанбаз. – Значит, людей близко нет, а труп где-то рядом».
Предположение оправдалось. Кумай прилетел сюда не зря. В узкой щели лежал убитый. Руки его были вытянуты вперед, словно перед тем, как упасть, человек собирался нырнуть и поднял ладони выше головы. Бедная одежда, босые ноги с грязными ступнями и потрескавшимися пятками. Ни оружия, ни поклажи рядом с мертвым не виднелось. Чапан на спине был распорот острым клювом грифа. Густо пахло сладковатым тленом. Что здесь случилось – оставалось тайной, разгадывать которую не было смысла: меч и пуля предлога не ищут.
Молитвенно сложив ладони, Шах Джанбаз произнес такбир – молитвенную формулу ислама, изгоняющую бесов, сокрушающую вражьи силы, открывающую правоверному путь в райские кущи: «Аллаху акбар! – Аллах превелик!» – и, огладив небритые щеки, двинулся дальше.
Еще час пути, и Шах Джанбаз достиг стен кишлака, прилепившегося к скалам на узкой прибрежной полоске, оставленной рекой для человека. Два десятка домов – каменных, похожих на серые крепости, громоздились один к одному, как ступени, ведущие к небу. Остановившись возле деревянной калитки первого с краю дома, Шах Джанбаз поднял камень, лежавший у ног, и трижды стукнул им в сухие доски. За стеной послышалась возня. Калитка распахнулась. Высокий старик – прирмард, – седобородый, с косматыми, удивительно черными бровями, встретил гостя настороженным взглядом.
– Ас салям алейкум, – произнес Шах Джанбаз, склоняя голову, словно подставляя ее под удар.
– Ва алейкум ассалам, ва рахматул-лахи ва баракатуху, – прирмард, отвечая, приложил руку к груди. – И вам мир и милость Аллаха и его благословение…
– Пусть сражаются во имя Аллаха те, которые меняют нынешнюю жизнь на будущую, – сказал Шах Джанбаз и сделал жест омовения.
– Не считайте мертвыми тех, которые убиты за веру в Аллаха, – ответил прирмард и протянул обе руки гостю. – Нет, они живы! Мы ждали вас, уважаемый. Проходите!
– Я несу весть к ушам амера от Мирзы Джалад Хана, – сказал Шах Джанбаз и двумя руками принял ладонь прирмарда.
– Проходите, уважаемый, проходите, – еще раз предложил старик и посторонился, открывая пошире калитку. – Мы рады гостю.
Шах Джанбаз шагнул внутрь двора. За спиной прирмарда увидел двух парней в пестрых халатах. Оружия при них не было, но то, что оно имелось где-то рядом, сомнений не вызывало. Отметил это с удовлетворением. Здесь, как видно, бдели.
Гостя – мехмана – провели в гостиную – мехманхану. В просторной, застланной коврами комнате стояла прохлада. На маленьком столике у стены виднелось блюдо с фруктами – яблоками и виноградом.
– Располагайтесь, отдыхайте, – предложил прирмард и тут же вышел. Почти сразу в мехманхану бесшумно вошла женщина, покрытая чадрой. На медном подносе она принесла фаянсовый чайник, две расписные пиалы, два блюдца – с изюмом и фруктовым сахаром. Поставила, поклонилась и также бесшумно вышла.
Шах Джанбаз, не раздеваясь, лег на палас, подоткнул под голову тугую, набитую шерстью подушку, вытянулся во весь рост и закрыл глаза. Он хорошо знал свое место и положение. Войти в эти стены не так уж и сложно. Закон гостеприимства не позволяет отказать путнику в праве ступить за порог, в дверь которого постучал. Но двери могут отпираться и запираться. В них легко войти и выйти любому. Однако, коли входя, ты назвался своим, тебя строго проверят, и не приведи аллах, если угадают в тебе чужого.
Шах Джанбаз был своим. Он был спокоен и менять порядки, установленные здесь, не собирался. Входя, он назвал пароль – эсм-э-шаб, – на который должен был откликнуться и явиться сам глава клана, хозяин здешних горных троп, управитель кишлаками и воинами – амер Наби Рахим. Явиться лично. Когда это произойдет, человеку-письму знать не дано. Он свое сделал – пришел к сроку и теперь может отдохнуть, пока его не позвали…
Шах Джанбаз заснул незаметно, а проснулся внезапно, ощутив какую-то перемену в окружавшей его тишине. Встал, еще не зная, что делать. Одернул одежду, провел пальцем по усам. В тот же миг открылась дверь, украшенная нехитрым резным узором. В комнату вошел амер – крепкий широкоплечий мужчина средних лет в полувоенном мундире и брюках-бриджах, заправленных в мягкие хромовые сапоги. Огляделся, махнул через плечо рукой. Два моджахеда, остановившиеся за его спиной у двери, по этому знаку сразу же вышли, оставив хозяина с глазу на глаз с гостем.
Шах Джанбаз поклонился, прижав руки к животу. Амер кивнул и, не подавая руки, прошел на хозяйское место. Сел. Жестом предложил сесть гостю. Шах Джанбаз снова перегнулся в уважительном поклоне.
– Да будет благословенно ваше имя, благородный амер Наби Рахим, – сказал он подобострастно. – Да ниспошлет вам Аллах здоровье, бодрость и твердость в ваших благочестивых деяниях во славу ислама. Да продлит он годы вашего семейства и приумножит его богатство.
Амер выслушал вежливое приветствие с видом отстраненным, будто оно его вовсе не касалось. Когда Шах Джанбаз замолчал, спросил сухо, без проявлений признаков гостеприимства:
– Что привело вас в наши горы, уважаемый?
– Желание познать благость, – ответил Шах Джанбаз, не задумываясь. – На вершинах белая чистота, в долинах – грязь, в которой тонет даже верблюд. Люди долины завидуют тем, кто блюдет чистоту гор.
Это был пароль. Длинный, витиеватый, но каждое слово в нем подтверждало полномочия гостя. Отношения между Наби Рахимом и Мирзой Джалад Ханом были особыми, и поддерживать связь между ними поручалось людям особо преданным и доверенным.
Ледяная строгость сошла с лица амера. Он хлопнул в ладоши. Мгновенно из-за двери возник моджахед, напряженный, готовый к броску.
– Шоджа, – сказал амер. – У нас гость. Пусть подают угощение.
Моджахед поклонился и вышел.
– Как добрались, уважаемый Шах Джанбаз? – спросил амер. Он, оказывается, знал имя гостя. И все же проверял его. Мудрый несколько раз отмерит, прежде чем укоротить нить или оставить ее такой, какой она есть…
В помещение вошли несколько человек, неся блюда с пищей чистой, дозволенной и желанной. Запахло ароматами плова, вареного мяса, свежих, только что испеченных лепешек. Амер знал, что, вернувшись, гонец доложит пославшим его людям все до мельчайших подробностей: о чем говорили, чем угощали, что подарили. И по характеру приема там, вдалеке, будут судить о состоянии дел амера, о том, прирастают ли его богатства и сила в этом беспокойном и сложном мире или Аллах отвернул от него взгляд и уже не жалует милостями.
– Угощайтесь, уважаемый, – предложил амер и открыл в улыбке зубы, ровные, жемчужно-блестящие. – Правда любит сытость. Голод толкает к обману. Мне приятно видеть, когда молодые утоляют желания. Когда-то я и сам мог съесть сколько угодно. Увы, старость насыщает нас, отбирая возможность насыщаться.
Шах Джанбаз придвинул к себе большую кость с мясом и закусил зубами. Амер взглянул на него и прикрыл глаза, перебирая четки.
– Какие новости вы нам принесли, Шах Джанбаз?
– В стране, затянутой дымом смуты, за каждым поворотом дороги своя новость, великий амер. Я расскажу лишь о том, что достойно вашего слуха.
Наби Рахим склонил голову, соглашаясь, и тем самым позволил гостю самому выбирать порядок, в котором будут изложены послания друзей амеру.
– Мирза Джалад Хан просил обратить ваш взор на укрепление собственных позиций. Он сказал, что старые афганские быки, которые пасутся в Пакистане, несмотря на рога и все остальное, что позволяет их числить быками, уже не могут множить стадо. Они бьют землю копытами, мычат, трясут рогами, но молодые коровы наших пастбищ не дают им покрывать себя…
Наби Рахим поджал губы и смотрел на гостя, не спуская с него проницательного взора. Он знал – Шах Джанбаз доверенный человек Мирзы Джалад Хана, тем не менее речи, звучавшие из уст гонца, крайне опасны. Кто эти старые быки, при всем их старании уже неспособные принести радости афганским коровам, Наби Рахим понимал прекрасно. Это лидеры афганской оппозиции. Халес, Мухаммади, Моджаддиди – вот их имена в вере, но знать истину – одно, произносить опасное вслух – другое.
– Вы уверены, уважаемый, что это слова Мирзы Джалад Хана? – задал вопрос хозяин, и пальцы замерли на четках. – Есть сферы, входя в которые нужно заранее поискать выход. Вы знаете об этом?
По тому, сколько жесткости прозвучало в вопросе, Шах Джанбаз понял – Наби Рахим испуган откровенностью, к которой его вынуждали слова гостя. Он ждал подтверждений полномочий, позволявших вести столь рискованный разговор. Что могло статься с человеком, который не докажет своего права на откровенность, сомневаться не приходилось. Не таким ли неудачливым гонцом оказался тот, чье тело там, внизу, полосовал гималайский гриф – кумай? Гостей, даже если они оказались неугодными хозяину, не убивают в гостеприимных стенах. Им дают возможность отойти подальше, не оставляя, однако, возможности уйти далеко.
– Мирза Джалад Хан, снаряжая меня в путь, предупредил о всех опасностях, которые могут возникнуть у выхода.
Шах Джанбаз достал из кармана пистолетный патрон, выдернул из него пулю, за которой потянулся зеленый шелковый лоскуток. Подал его хозяину.
«Бавафа», – прочитал амер только одно слово, написанное арабской вязью, – «преданный».
Удовлетворенно кивнул и вернул пулю с клочком ткани владельцу. Тот осторожно смонтировал патрон и положил его в карман. Проследив за взглядом амера, пояснил:
– В патроне порох. Неверному знак не достанется.
Наби Рахим, соглашаясь, прикрыл веки.
– Итак, что делать тем, кто узнал, что быки стары? – спросил он, впервые не стараясь скрыть своего интереса.
– Мирза Джалад Хан считает, что будущее Божьего стада должно находиться у таких пастырей, как вы, амер. Энергичных и крепких. Преданных исламу и афганской идее.
Сказав это, Шах Джанбаз обозначил полупоклон.
– Я ценю мнение Мирзы Джалад Хана, – произнес амер задумчиво. – Но почему он назвал меня, а не кого-то другого? Допустим, я знаю такое имя, как Ахмад Шах Масуд. Моджахед-победитель. Главнокомандующий фронтами джихада провинций Парван и Каписа. Военный теоретик исламской революции. Он многовластен и многоизвестен в Афганистане.
– Шах Масуд все время воюет, амер, и в этом его главный недостаток.
– Разве не меч дарует власть?
– Меч великая сила, но народ благоденствует, когда лезвия мечей скрыто ножнами. В пределах ваших земель, амер, вы не ведете войны. Ваши люди готовы сражаться, но не идут за теми, кто зовет их броситься в драку сейчас. В ваших кишлаках мир. Люди из других провинций текут под ваше крыло. Они знают – здесь не льется кровь. Мудрость не в том, чтобы выиграть войну, а в том, чтобы ее не начинать. Именно эти качества видят в вас многие правоверные, которые называют амера Наби Рахима Солхдостом – миролюбивым. В ваши пределы не лезут даже люди Ахмада Шаха Масуда…
Амер Наби Рахим слушал, задумавшись, и пальцы его перебирали четки привычными легкими движениями.
– Вы правы, Шах Джанбаз, – прервал он наконец молчание. – На поле мира у нас неплохие позиции. Но чтобы претендовать на большую власть, нужны большие деньги. Блеск меча пугает, блеск золота привлекает. Откуда нам, бедным, взять золото?
– Об этом мне также доверено говорить с вами.
– Воистину вы принесли свет надежды в наши горы, – улыбаясь, сказал амер. – Мы не забудем ваше старание.
Шах Джанбаз наклонил голову, принимая похвалу как награду. Наби Рахим, не выпуская из рук четки, подал ему знак, разрешающий говорить дальше.
– Вы хорошо знаете, амер, – произнес Шах Джанбаз, – откуда течет золото в кошельки деятелей Пешавара. Это мадда-йе-мохадера – наркотики. Положение старых быков позволяет им переправлять товар на Запад без особого труда. Их дела шли хорошо, особенно в самом начале. Однако жадность не знает предела. Раньше пешаварские раисы ели и пили на золоте, теперь купаются в нем. Это обеспокоило американцев. Поток мадда-йе-мохадера, который полился на их страну, стал пугать правительство в Вашингтоне. Мирза Джалад Хан считает, что возможны самые строгие меры борьбы с вывозом товара через Пакистан. Стоит американцам начать эту борьбу, золотой поток пресечется. Это открывает путь нам…
Наби Рахим усмехнулся в бороду.
– Мне не очень ясен смысл этих речей, Шах Джанбаз. Если американцы закроют путь пешаварским быкам, то почему он вдруг откроется перед нами?
– Все просто, высокочтимый амер. У разных мест разные стороны света. Служа единому Богу, араб в Египте обращает лицо к востоку, пуштун смотрит на запад. Туда, где расположена Мекка. Мир Аллаха един. Важно служить Богу, а куда обращать лицо, указывает провидение. Американцы могут закрыть путь мадда-йе-модахера на юг. Это сразу вскроет жилы слабости дряхлых пешаварских быков. Зато наберет силу становая мышца высокочтимого амера. Перед вами, уважаемый Наби Рахим, и вашими людьми открыты пути на север. Подобрать ключи и открыть ими двери – дело, угодное исламу.
Амер хитро блеснул глазами.
– Не все, что угодно исламу, угодно Северу.
– Эттихад-э-шурави – Советский Союз – великое государство, – ответил Шах Джанбаз задумчиво. – Но силы его не безграничны, а потребности людей велики. Не меньше, чем у американцев. Руси сами говорят, что эти потребности удовлетворяются плохо. Почему не восполнить пробел нашей травой сладких грез?
Оба понимающе улыбнулись.
– Мы подумаем над этим, – сказал амер. – У вас есть просьбы к нам, уважаемый Шах Джанбаз?
– Мирза Джалад Хан просит вас, высокочтимый амер, пропустить через пределы ваших земель на север его караван.
– Нет никаких препятствий для такого дела. В моем краю даже малые тропы служат дорогами справедливости.
– Осторожность, великий амер, свойственная опыту. Мы знаем, что даже на тракте справедливости могут оказаться мелкие шакалы грабежа и насилия. Потребуется ваша помощь…
– Хорошо, я приму караван под свою руку. Мои люди проведут его по всем кручам опасности. Если не секрет, что собирается послать Мирза Джалад Хан на север?
– Тот, кто взошел на престол власти и справедливости, достоин полной откровенности друзей. Мирза Джалад Хан намерен провезти наркотики по путям новым, о которых мы говорили. Для этого у шурави – советских – взят в аренду кантейнар. Так они называют железные ящики, которые возят на катар-э-рэл – на поездах. В контейнер будет положен груз…
– Не нравится мне все это, – Наби Рахим сгреб бороду в кулак и стал мять ее, словно проверял на прочность. – Мимо логова тигра купленную корову не водят.
– Высокочтимый амер. Воистину мудрость ваших слов неопровержима. Но разве продавцу заботиться о том, каким путем с базара поведет корову покупатель? Пусть болит голова у того, кто держит конец аркана. Мирза Джалад Хан получит деньги, когда товар будет доставлен в Хайратан. Вы получите оружие, которое сможете продать за большие деньги…
Амер тяжело поднялся, придерживая рукой затекшую поясницу. Выпрямился, постоял, пока спина не приняла ровного положения, сложил ладони книжечкой, заглянул в них со вниманием.
– Ла илаха илля ллаху…
– Аллаху акбар, – отозвался благочестивый Шах Джанбаз.
Оба провели ладонями по щекам.
– Ом-мин…
1988 г. Август. Лондон
Суперинтендант Эдвард Ньюмен, шеф подразделения Национального центрального бюро Интерпола в Британии, взбежал на свой этаж, минуя лифт. Несмотря на груз пятидесяти двух лет, лежавший на его плечах, Ньюмен перешагивал через две ступеньки. Он входил в кабинет через боковую дверь, минуя секретаря, мыл руки, садился за стол. Когда удары Биг-Бена отмечали начало рабочего дня, Ньюмен, давая секретарю знать, что он уже на месте, нажимал клавишу переговорника.