Страница:
17 октября 1905 г., в самый разгар всероссийской политической стачки, когда от Вислы до Тихого океана бастовало, если советские историки не преувеличивали слишком сильно, до двух миллионов человек, Николай II подписывает «Манифест об усовершенствовании государственного порядка». В нем говорилось о «непреклонной воле» монарха «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на основах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Будущей Государственной думе придавались законодательные полномочия: Манифест провозглашал, что «ни один закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы». На Думу возлагался, кроме того, «надзор за закономерностью действий» исполнительной власти. Документ, который невозможно читать без волнения, завершался призывом «ко всем верным сынам Отчизны помочь прекращению неслыханной смуты… напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле».
За день до обнародования Манифеста царь пишет петербургскому генерал-губернатору Дмитрию Трепову: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное! Тем не менее, по совести, я предпочитаю даровать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем будущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же».
«Основные законы» 23 апреля 1906 г. сделали Россию конституционной монархией. На фундаменте достижений предшествующих десятилетий сложилось де-юре правовое государство на базе рыночной экономики, частной собственности, достаточно эффективной судебной системы и с опорой на быстро развивающуюся культуру, науку, технику и образование. Общественные настроения и требования доводились до властных структур, был выработан механизм принятия политических решений, в котором участвовали Государственная дума, политические партии, представители общества, земства, функционировали информационные агентства, свободная пресса. Действовали многие тысячи добровольных общественных организаций (только благотворительной деятельностью занимались в 1913 г. 4762 общества), стремительно развивалось кооперативное движение. Государственная власть считалась с критически (к сожалению, сверхкритически) мыслящим общественным мнением. Если это не гражданское общество, то что же это? Невозможно не согласиться с Б. Н. Мироновым: «Через одно-два поколения [все это] вошло бы в плоть и кровь общественной жизни, и демократический режим стал бы необратимым… Между тем в конце XIX – начале XX в. общественность в массе своей была искренне убеждена, что страна находится в состоянии перманентного кризиса, что положение народа ухудшается».
Этот вывих мысли имел долгую традицию. «Революционные демократы» уже с 1840-х гг. приучали свою аудиторию к мысли, что видеть вокруг себя что-то хорошее стыдно. Беспросветный, мрачный образ России второй половины XIX – начала XX в. создавался радикальной интеллигентской контрэлитой (как кадетско-либеральной, так и марксистско-народнической) намеренно, с целью дискредитации своих политических противников, это было частью борьбы за власть. В работах Б. Н. Миронова, М. Д. Давыдова, С. В. Куликова, В. В. Думного, Е. М. Уилбур (США) и других исследователей выявлено множество фактов сознательной («из лучших побуждений») и бессознательной подтасовки фактов относительно положения народа. Как выразился знаменитый публицист Михаил Меньшиков, «наша… больная и злобная обличительная литература есть не столько лечение, сколько сама болезнь». Интеллигенция же свято верила своим кумирам – либеральным и социалистическим, – не сомневаясь, что народ, и прежде всего крестьянство, действительно вымирает и спасти его может лишь низвержение царизма.
Правящий класс не озаботился создать парламентскую проправительственную партию европейского типа. Это была ошибка лично царя. Ему вплоть до 1917 г. казалось, что всем оппозиционным политическим партиям противостоит незримая партия возглавляемого им народа, которая бесконечно сильнее всех и всяких оппозиционеров (его отец, Александр III, говаривал: «Я царь крестьян»). Согласившись на создание формальной партии, монархия, чего доброго, уравняла бы себя с какими-нибудь кадетами или октябристами.
При отсутствии правящей партии все существующие партии были хоть и по разным причинам, но оппозиционны власти – одни в большей степени, другие – в меньшей. Перекос получался воистину уникальный. Не было и по-настоящему официозной печати. В силу какого-то умственного вывиха тогдашние журналисты и редакторы были неспособны понять, насколько опасно раскачивать лодку, особенно во время войны. Русская печать, как писал без тени раскаяния в своих мемуарах кадет И. В. Гессен, вела «партизанскую войну» с властью, вела «с возрастающим ожесточением до самой революции». Информационная война против правительства и царя была окончательно выиграна радикалами в феврале 1917 г. Безумцы, толкавшие страну к пропасти, как водится, не ведали, что творили.
В 1890 г. в России было 12,5 тыс. студентов, а в 1914-м – уже 127 тыс. (тогда как во Франции 42 тыс., в Германии 79,6 тыс., в Австро-Венгрии 42,4 тыс.). По числу врачей Россия к 1913 г. обогнала Францию (соответственно 28,1 и 22,9 тыс.) и Великобританию. Перед Первой мировой войной Россия была уверенным мировым лидером в области книгоиздательства. Уже в 1888–1889 гг. она заметно опережала по выпуску книг Великобританию и США (7,25 тыс. наменований; 6,33 тыс. и 4,32 тыс. соответственно), почти сравнялась с Францией (7,35 тыс.), но уступала Германии (17,5 тыс. названий). Вскоре Россия обогнала Германию и стала мировым лидером по выпуску книжной продукции: в 1913 г. он достиг в России 30,1 тыс. названий, в Германии – 23,2 тыс., в Великобритании – 12,4 тыс., в США – 12,2 тыс. Такие показатели, как десятикратный рост числа студентов и более чем четырехкратный – книжной продукции, не могут быть ни случайными, ни изолированными. Они очень точно отражают развитие страны.
В СССР не могли нахвалиться дальновидности советской власти, которая учредила, начиная с 1918 г., целый ряд научных институтов, быстро вырвавшихся на передовые позиции в мире. Вопрос: каким образом? Совнарком издал декрет, пришли пролетарии и на пустом месте быстренько соорудили институт? Между тем прославленный ЦАГИ – это лишь новое имя аэродинамического института, основанного в 1904 г. Д. П. Рябушинским в Кучине под Москвой. Государственный оптический институт создан на базе Русского физико-химического общества. Радиевый институт организован путем объединения Радиологической лаборатории Императорской академии наук (ИАН) и Радиевого отдела при Комиссии по изучению естественных производительных сил России (КЕПС). «Расщепление» Химической лаборатории (по сути, института) ИАН позволило создать Химический институт, Институт физико-химического анализа и Институт платины. Физико-математический институт им. В. А. Стеклова – результат, наоборот, слияния Физической лаборатории (детища умершего в 1916 г. академика Б. Б. Голицына) и Математического кабинета ИАН. Авиационное Расчетно-испытатель-ное бюро и отраслевые лаборатории Императорского Московского технического училища (затем известного как Бауманка) дали жизнь еще пяти НИИ. И так далее.
Велик был вклад меценатов. Институт биофизики и физики был построен и начал работу в 1916 г. в Москве (на Миусской площади) без всякого государственного участия, на средства мецената Христофора Леденцова по замыслу физика П. Н. Лебедева. Оба, увы, не дожили до открытия. От этого института отпочковались затем Институт физики Земли, Институт рентгенологии и радиологии, Институт стекла, знаменитый ФИАН и, наконец, Институт биофизики. На средства фонда «Леденцовское общество» была создана лаборатория высшей нервной деятельности И. П. Павлова. Владелец Балашихинской мануфактуры Павел Шелапутин в 1893–1895 гг. построил Гинекологический институт при Московском университете; судовладелец Александр Сибиряков финансировал полярные экспедиции; по завещанию генерала Альфонса Шанявского его вдова Лидия Шанявская создала целый университет, примеров множество.
Российская империя вплоть до 1917 г. шла путем ускоренного, но естественного обновления. На базе образовательных и исследовательских коллективов уже к Первой мировой войне в стране сформировались все те научные направления и школы, которые большевики использовали затем для целей своей искусственной модернизации. После победы большевиков, волшебным декретам которых до сих пор приписывают славу создания отечественной науки, последняя представляла из себя развалины и обломки. Многие инженеры, ученые и изобретатели погибли или бесследно исчезли, многие вынужденно оставили профессию.
Один из руководителей ВЧК Мартин Лацис (он же Ян Судрабс) охарактеризовал противников советской власти весьма точно: «Юнкера, офицеры старого времени, учителя, студенчество и вся учащаяся молодежь… они-то и составляли боевые соединения наших противников, из нее-то и состояли белогвардейские полки… Белая гвардия состояла из учащейся молодежи, офицеров, учительства, лиц свободных профессий и прочих мелкобуржуазных элементов». Речь идет об образованных людях. В боях Гражданской войны, а также в результате голода, эпидемий, террора Россия лишилась примерно трети своих образованных людей. Почти столько же эмигрировали или остались на территориях, отторгнутых или отколовшихся от России.
Гражданская война (процитирую нашего выдающегося историка Анатолия Уткина) – «страшная национальная катастрофа. За ней – цивилизационный откат. Пройдитесь и сегодня по Невскому или Тверской, посмотрите сквозь новоделы на архитектурные приметы той цивилизации – она молча смотрит нам укором. Как легко и жестоко революция простилась с Атлантидой великой российской цивилизации…».
Большая часть созидательного потенциала России была подарена миру. Достаточно сказать, что в эмиграции действовали свыше двадцати русских вузов, стоит назвать некоторые из них. В Париже: Высший технический институт, Высшая школа социальных, политических и юридических наук, Русская консерватория, Коммерческий институт. В Праге: Русский юридический факультет при Карловом университете, Институт коммерческих знаний, Русский свободный университет. В Харбине: Политехнический институт, Юридический факультет, Институт восточных и коммерческих наук, Педагогический институт, Высшая медицинская школа. И в каждой стране изгнания было, как минимум, Общество русских инженеров и Общество русских врачей.
И в самом СССР большевики устраивали кровопускания даже тому инженерному корпусу, который стал на них работать, – досточно вспомнить процесс «Промпартии», тысячи расстрелянных «вредителей», конструкторские бюро («шараги») в лагерях. То же относится к ученым – вспомним «академические чистки», расправы с представителями буквально всех наук[9]. Потери были бессчетны, но как же велика оказалась накопленная к 1917 г. российская культурная мощь, если буквально одной трети ее хватило на быстрое восстановление науки, техники, образования, развитие промышленности и обороны! Осознав это, ясно понимаешь, что экономические и научные успехи Российской империи были бы к 1941 г. неизмеримо выше достижений советской власти, к тому же купленных чудовищной ценой. Отдавая должное предвоенной советской науке, мы должны понимать, что восхищаемся умельцем с ампутированной рукой.
Незадолго до начала волнений, 14 февраля 1917 г., Керенский произносит с думской трибуны: «Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало». В каком парламенте воюющей страны было возможно такое? Газеты радостно подхватывали эти слова – журналисты и тогда были не умнее, – эти слова читали в окопах. Многие историки убеждены, что все эти речи были не случайны, что они входили в сценарий заговора по подготовке дворцового переворота и произносились, чтобы подготовить страну. Во время войны!
Добавляют также, что заговорщики спешили, желая опередить указ царя об «ответственном правительстве». Этот документ уже был подписан императором и лежал в столе у недавно (20 декабря 1916 г.) назначенного министра юстиции Н. А. Добровольского. Указ должен был быть обнародован на Пасху, 2 апреля[11]. Желание приурочить подарок к торжественной дате оказалось роковым.
Есть поразительное свидетельство о том, что Февральская революция началась как ярко выраженный флэш-моб (тогда и слова такого не было). Петроградский градоначальник генерал А. П. Балк следующим образом описывает события 23 февраля (8 марта по новому стилю), когда в «международный день работниц» в Петрограде была организована демонстрация женщин. Движение по Литейному и Невскому, пишет он, «необычное – умышленное. Притягательные пункты: Знаменская площадь, Невский, Городская дума. В публике много дам… Густая толпа медленно и спокойно двигалась по тротуарам, оживленно разговаривала, смеялась, и часам к двум стали слышны заунывные подавленные голоса: «хлеба, хлеба». И так продолжалось весь день всюду. Толпа как бы стонала: «хлеба, хлеба». Причем лица оживленные, веселые и, по-видимому, довольные остроумной, как им казалось, выдумкой протеста… Голода не было. Достать можно было все… Было приятное занятие ставить полицию в глупое и смешное положение. И таким образом многие вполне лояльные люди, а в особенности молодежь, бессознательно подготовляли кровавые события, разыгравшиеся в последующие дни»[12].
Остальное слишком хорошо известно читателю.
Стопроцентно однозначной картины заговора нет – свидетельств множество, но изобличающие документы не найдены. С другой стороны, в подобных случаях бумаге вряд ли доверяется что-то важное. Скептик, продолжающий верить в стихийный характер февральских событий, скажет: то, что группа людей воспользовалась теми или иными событиями, еще не доказывает, что она эти события подготовила, что бы потом ни говорили они сами, их враги и друзья.
Английский журналист индийского происхождения Эджей Гойял оказался зорче большинства своих коллег (прошу прощения за длинную цитату): «Мы спрашиваем себя – станет ли наконец эта необыкновенная страна обыкновенной? Превратится ли она в мягкое, безынициативное, бесцветное общество, приземленное, как и остальной западный мир, до уровня мыльных опер и потребительства или найдет свой путь, русский путь в будущее? Мы можем сколько угодно внушать, поучать, бесконечно спорить о России… но нам остается лишь восхищаться интеллектом, упорством, бравадой, выносливостью и юмором русских. Достижения России обесценивают западные схемы, основанные на стереотипах «хорошей жизни», демократии и рынка. Иностранцы, возможно, судят о России, исходя из своих смиренных стандартов, с позиций комфорта. Русские, похоже, ставят себе более высокие цели, и они намерены их достичь пусть даже «не тем» или «незрелым» способом. Решимость русских не следует недооценивать».
История всякого успеха терниста, но, ценя специалистов по терниям, приходится признать: они не способны увидеть цельную картину. Может быть, поэтому историю России никогда не писали как историю победителей. Успех – это вечный бой. Тема «Успех России» не закрыта. Более того, она едва открыта.
Часть первая
Глава первая
1. Задолго до всякой надежды
За день до обнародования Манифеста царь пишет петербургскому генерал-губернатору Дмитрию Трепову: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное! Тем не менее, по совести, я предпочитаю даровать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем будущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же».
«Основные законы» 23 апреля 1906 г. сделали Россию конституционной монархией. На фундаменте достижений предшествующих десятилетий сложилось де-юре правовое государство на базе рыночной экономики, частной собственности, достаточно эффективной судебной системы и с опорой на быстро развивающуюся культуру, науку, технику и образование. Общественные настроения и требования доводились до властных структур, был выработан механизм принятия политических решений, в котором участвовали Государственная дума, политические партии, представители общества, земства, функционировали информационные агентства, свободная пресса. Действовали многие тысячи добровольных общественных организаций (только благотворительной деятельностью занимались в 1913 г. 4762 общества), стремительно развивалось кооперативное движение. Государственная власть считалась с критически (к сожалению, сверхкритически) мыслящим общественным мнением. Если это не гражданское общество, то что же это? Невозможно не согласиться с Б. Н. Мироновым: «Через одно-два поколения [все это] вошло бы в плоть и кровь общественной жизни, и демократический режим стал бы необратимым… Между тем в конце XIX – начале XX в. общественность в массе своей была искренне убеждена, что страна находится в состоянии перманентного кризиса, что положение народа ухудшается».
Этот вывих мысли имел долгую традицию. «Революционные демократы» уже с 1840-х гг. приучали свою аудиторию к мысли, что видеть вокруг себя что-то хорошее стыдно. Беспросветный, мрачный образ России второй половины XIX – начала XX в. создавался радикальной интеллигентской контрэлитой (как кадетско-либеральной, так и марксистско-народнической) намеренно, с целью дискредитации своих политических противников, это было частью борьбы за власть. В работах Б. Н. Миронова, М. Д. Давыдова, С. В. Куликова, В. В. Думного, Е. М. Уилбур (США) и других исследователей выявлено множество фактов сознательной («из лучших побуждений») и бессознательной подтасовки фактов относительно положения народа. Как выразился знаменитый публицист Михаил Меньшиков, «наша… больная и злобная обличительная литература есть не столько лечение, сколько сама болезнь». Интеллигенция же свято верила своим кумирам – либеральным и социалистическим, – не сомневаясь, что народ, и прежде всего крестьянство, действительно вымирает и спасти его может лишь низвержение царизма.
Правящий класс не озаботился создать парламентскую проправительственную партию европейского типа. Это была ошибка лично царя. Ему вплоть до 1917 г. казалось, что всем оппозиционным политическим партиям противостоит незримая партия возглавляемого им народа, которая бесконечно сильнее всех и всяких оппозиционеров (его отец, Александр III, говаривал: «Я царь крестьян»). Согласившись на создание формальной партии, монархия, чего доброго, уравняла бы себя с какими-нибудь кадетами или октябристами.
При отсутствии правящей партии все существующие партии были хоть и по разным причинам, но оппозиционны власти – одни в большей степени, другие – в меньшей. Перекос получался воистину уникальный. Не было и по-настоящему официозной печати. В силу какого-то умственного вывиха тогдашние журналисты и редакторы были неспособны понять, насколько опасно раскачивать лодку, особенно во время войны. Русская печать, как писал без тени раскаяния в своих мемуарах кадет И. В. Гессен, вела «партизанскую войну» с властью, вела «с возрастающим ожесточением до самой революции». Информационная война против правительства и царя была окончательно выиграна радикалами в феврале 1917 г. Безумцы, толкавшие страну к пропасти, как водится, не ведали, что творили.
* * *
О расцвете литературы, изобразительного и сценического искусства, архитектуры, общем культурном взлете, Серебряном веке говорить излишне, поскольку все это общеизвестно. Но в тени остается такая важная примета последних лет Российской империи, как стремительный образовательный, научный и технологический рост.В 1890 г. в России было 12,5 тыс. студентов, а в 1914-м – уже 127 тыс. (тогда как во Франции 42 тыс., в Германии 79,6 тыс., в Австро-Венгрии 42,4 тыс.). По числу врачей Россия к 1913 г. обогнала Францию (соответственно 28,1 и 22,9 тыс.) и Великобританию. Перед Первой мировой войной Россия была уверенным мировым лидером в области книгоиздательства. Уже в 1888–1889 гг. она заметно опережала по выпуску книг Великобританию и США (7,25 тыс. наменований; 6,33 тыс. и 4,32 тыс. соответственно), почти сравнялась с Францией (7,35 тыс.), но уступала Германии (17,5 тыс. названий). Вскоре Россия обогнала Германию и стала мировым лидером по выпуску книжной продукции: в 1913 г. он достиг в России 30,1 тыс. названий, в Германии – 23,2 тыс., в Великобритании – 12,4 тыс., в США – 12,2 тыс. Такие показатели, как десятикратный рост числа студентов и более чем четырехкратный – книжной продукции, не могут быть ни случайными, ни изолированными. Они очень точно отражают развитие страны.
В СССР не могли нахвалиться дальновидности советской власти, которая учредила, начиная с 1918 г., целый ряд научных институтов, быстро вырвавшихся на передовые позиции в мире. Вопрос: каким образом? Совнарком издал декрет, пришли пролетарии и на пустом месте быстренько соорудили институт? Между тем прославленный ЦАГИ – это лишь новое имя аэродинамического института, основанного в 1904 г. Д. П. Рябушинским в Кучине под Москвой. Государственный оптический институт создан на базе Русского физико-химического общества. Радиевый институт организован путем объединения Радиологической лаборатории Императорской академии наук (ИАН) и Радиевого отдела при Комиссии по изучению естественных производительных сил России (КЕПС). «Расщепление» Химической лаборатории (по сути, института) ИАН позволило создать Химический институт, Институт физико-химического анализа и Институт платины. Физико-математический институт им. В. А. Стеклова – результат, наоборот, слияния Физической лаборатории (детища умершего в 1916 г. академика Б. Б. Голицына) и Математического кабинета ИАН. Авиационное Расчетно-испытатель-ное бюро и отраслевые лаборатории Императорского Московского технического училища (затем известного как Бауманка) дали жизнь еще пяти НИИ. И так далее.
Велик был вклад меценатов. Институт биофизики и физики был построен и начал работу в 1916 г. в Москве (на Миусской площади) без всякого государственного участия, на средства мецената Христофора Леденцова по замыслу физика П. Н. Лебедева. Оба, увы, не дожили до открытия. От этого института отпочковались затем Институт физики Земли, Институт рентгенологии и радиологии, Институт стекла, знаменитый ФИАН и, наконец, Институт биофизики. На средства фонда «Леденцовское общество» была создана лаборатория высшей нервной деятельности И. П. Павлова. Владелец Балашихинской мануфактуры Павел Шелапутин в 1893–1895 гг. построил Гинекологический институт при Московском университете; судовладелец Александр Сибиряков финансировал полярные экспедиции; по завещанию генерала Альфонса Шанявского его вдова Лидия Шанявская создала целый университет, примеров множество.
Российская империя вплоть до 1917 г. шла путем ускоренного, но естественного обновления. На базе образовательных и исследовательских коллективов уже к Первой мировой войне в стране сформировались все те научные направления и школы, которые большевики использовали затем для целей своей искусственной модернизации. После победы большевиков, волшебным декретам которых до сих пор приписывают славу создания отечественной науки, последняя представляла из себя развалины и обломки. Многие инженеры, ученые и изобретатели погибли или бесследно исчезли, многие вынужденно оставили профессию.
Один из руководителей ВЧК Мартин Лацис (он же Ян Судрабс) охарактеризовал противников советской власти весьма точно: «Юнкера, офицеры старого времени, учителя, студенчество и вся учащаяся молодежь… они-то и составляли боевые соединения наших противников, из нее-то и состояли белогвардейские полки… Белая гвардия состояла из учащейся молодежи, офицеров, учительства, лиц свободных профессий и прочих мелкобуржуазных элементов». Речь идет об образованных людях. В боях Гражданской войны, а также в результате голода, эпидемий, террора Россия лишилась примерно трети своих образованных людей. Почти столько же эмигрировали или остались на территориях, отторгнутых или отколовшихся от России.
Гражданская война (процитирую нашего выдающегося историка Анатолия Уткина) – «страшная национальная катастрофа. За ней – цивилизационный откат. Пройдитесь и сегодня по Невскому или Тверской, посмотрите сквозь новоделы на архитектурные приметы той цивилизации – она молча смотрит нам укором. Как легко и жестоко революция простилась с Атлантидой великой российской цивилизации…».
Большая часть созидательного потенциала России была подарена миру. Достаточно сказать, что в эмиграции действовали свыше двадцати русских вузов, стоит назвать некоторые из них. В Париже: Высший технический институт, Высшая школа социальных, политических и юридических наук, Русская консерватория, Коммерческий институт. В Праге: Русский юридический факультет при Карловом университете, Институт коммерческих знаний, Русский свободный университет. В Харбине: Политехнический институт, Юридический факультет, Институт восточных и коммерческих наук, Педагогический институт, Высшая медицинская школа. И в каждой стране изгнания было, как минимум, Общество русских инженеров и Общество русских врачей.
И в самом СССР большевики устраивали кровопускания даже тому инженерному корпусу, который стал на них работать, – досточно вспомнить процесс «Промпартии», тысячи расстрелянных «вредителей», конструкторские бюро («шараги») в лагерях. То же относится к ученым – вспомним «академические чистки», расправы с представителями буквально всех наук[9]. Потери были бессчетны, но как же велика оказалась накопленная к 1917 г. российская культурная мощь, если буквально одной трети ее хватило на быстрое восстановление науки, техники, образования, развитие промышленности и обороны! Осознав это, ясно понимаешь, что экономические и научные успехи Российской империи были бы к 1941 г. неизмеримо выше достижений советской власти, к тому же купленных чудовищной ценой. Отдавая должное предвоенной советской науке, мы должны понимать, что восхищаемся умельцем с ампутированной рукой.
* * *
О том, что Февральская революция не носила стихийного характера, а была подготовлена и проведена под руководством и по плану «прогрессистов» (в первую очередь А. И. Гучкова, ненавидевшего Николая II животной ненавистью, а также А. И. Коновалова, Н. В. Некрасова, М. И. Терещенко, одного из руководителей Земгора М. М. Федорова), существует целая литература – правда, главным образом массовая. Из работ профессиональных историков, наиболее убедительно обосновавших эту точку зрения, следует особо отметить большую статью С. В. Куликова ««Революции неизменно идут сверху…» Падение царизма сквозь призму элитистской парадигмы»[10]. Излишне добавлять: такой заговор мог иметь успех лишь в стране, где правительство уже проиграло информационную войну.Незадолго до начала волнений, 14 февраля 1917 г., Керенский произносит с думской трибуны: «Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало». В каком парламенте воюющей страны было возможно такое? Газеты радостно подхватывали эти слова – журналисты и тогда были не умнее, – эти слова читали в окопах. Многие историки убеждены, что все эти речи были не случайны, что они входили в сценарий заговора по подготовке дворцового переворота и произносились, чтобы подготовить страну. Во время войны!
Добавляют также, что заговорщики спешили, желая опередить указ царя об «ответственном правительстве». Этот документ уже был подписан императором и лежал в столе у недавно (20 декабря 1916 г.) назначенного министра юстиции Н. А. Добровольского. Указ должен был быть обнародован на Пасху, 2 апреля[11]. Желание приурочить подарок к торжественной дате оказалось роковым.
Есть поразительное свидетельство о том, что Февральская революция началась как ярко выраженный флэш-моб (тогда и слова такого не было). Петроградский градоначальник генерал А. П. Балк следующим образом описывает события 23 февраля (8 марта по новому стилю), когда в «международный день работниц» в Петрограде была организована демонстрация женщин. Движение по Литейному и Невскому, пишет он, «необычное – умышленное. Притягательные пункты: Знаменская площадь, Невский, Городская дума. В публике много дам… Густая толпа медленно и спокойно двигалась по тротуарам, оживленно разговаривала, смеялась, и часам к двум стали слышны заунывные подавленные голоса: «хлеба, хлеба». И так продолжалось весь день всюду. Толпа как бы стонала: «хлеба, хлеба». Причем лица оживленные, веселые и, по-видимому, довольные остроумной, как им казалось, выдумкой протеста… Голода не было. Достать можно было все… Было приятное занятие ставить полицию в глупое и смешное положение. И таким образом многие вполне лояльные люди, а в особенности молодежь, бессознательно подготовляли кровавые события, разыгравшиеся в последующие дни»[12].
Остальное слишком хорошо известно читателю.
Стопроцентно однозначной картины заговора нет – свидетельств множество, но изобличающие документы не найдены. С другой стороны, в подобных случаях бумаге вряд ли доверяется что-то важное. Скептик, продолжающий верить в стихийный характер февральских событий, скажет: то, что группа людей воспользовалась теми или иными событиями, еще не доказывает, что она эти события подготовила, что бы потом ни говорили они сами, их враги и друзья.
* * *
Скинутая под откос Россия сумела вернуться к цивилизационному выбору, который однозначен на всем ее пути – от Крещения и до 1917 г. Но теперь, когда это произошло, слышны советы вести себя тихо и скромненько. Идеал таких советчиков – маленькая страна, где множество маленьких магазинчиков с бубенчиком над дверью. Да и Запад хочет от нас практически того же. Это мило, но не может быть нашим идеалом. Для России не ставить перед собой великие цели – не только неестественно, но и опасно.Английский журналист индийского происхождения Эджей Гойял оказался зорче большинства своих коллег (прошу прощения за длинную цитату): «Мы спрашиваем себя – станет ли наконец эта необыкновенная страна обыкновенной? Превратится ли она в мягкое, безынициативное, бесцветное общество, приземленное, как и остальной западный мир, до уровня мыльных опер и потребительства или найдет свой путь, русский путь в будущее? Мы можем сколько угодно внушать, поучать, бесконечно спорить о России… но нам остается лишь восхищаться интеллектом, упорством, бравадой, выносливостью и юмором русских. Достижения России обесценивают западные схемы, основанные на стереотипах «хорошей жизни», демократии и рынка. Иностранцы, возможно, судят о России, исходя из своих смиренных стандартов, с позиций комфорта. Русские, похоже, ставят себе более высокие цели, и они намерены их достичь пусть даже «не тем» или «незрелым» способом. Решимость русских не следует недооценивать».
История всякого успеха терниста, но, ценя специалистов по терниям, приходится признать: они не способны увидеть цельную картину. Может быть, поэтому историю России никогда не писали как историю победителей. Успех – это вечный бой. Тема «Успех России» не закрыта. Более того, она едва открыта.
Часть первая
Невоплотимость утопии
Глава первая
Бодрый новый мир
1. Задолго до всякой надежды
К исходу 20-х все упования и иллюзии иссякли. Гибель исторической России и ее морально-этических ценностей выглядела уже необратимой. Цивилизационный разрыв, материальное ограбление страны, слом ее общественного устройства и уклада жизни всех слоев общества, уничтожение всей системы российского права, увечье культуры, истребление целых сословий и классов, надругательство над религией, разрушение памятников, страшная смерть миллионов, нищета уцелевших, еще одно, после Петра I, роковое упрощение сложного общества – преодолеть и исправить все это выглядело совершенно немыслимой задачей. Такой вывод должен был казаться неизбежным всякому, кто осознавал размах катастрофы.
Проходили десятилетия, и, судя по многочисленным мемуарам, даже самым упорным из тех, кому хотелось увидеть хотя бы тень надежды, оставалось смириться с очевидным. Каждый из них подписался бы под словами Бунина из «Окаянных дней», если бы имел возможность их прочесть: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…» Начав общаться с вольнодумцами еще в 60-е, я не встретил ни одного, кто не был бы твердо уверен, что былое убито и похоронено. В этом вопросе, в отличие от других, сходились все – помнившие «те времена» старики, интеллигенты советского разлива, начинающие диссиденты, прозревшие самоучки, просто читатели самиздата. И все проглядели одну подробность. А именно, тот факт, что таких, как мы, незаметно стало великое множество.
В праве есть понятие: превратить то или иное деяние в «юридически ничтожное». Презирая коммунистический режим, мы делали ничтожными губителей исторической России, мы обнуляли их, а ее возвращали к жизни. Когда это начинает происходить в миллионах умов, последствия неизбежны.
В действиях Пол Пота, истреблявшего всех грамотных камбоджийцев, всех старше двадцати пяти, включая неграмотных, и всех горожан, достигших хотя бы школьного возраста, была своя логика. Бодрый новый мир возможен только с абсолютно пустого листа. Пол Пот рассудил так: любой помилованный им человек подобен голограмме или фракталу. Будучи малым фрагментом большого целого (т. е. буржуазного мира, подлежащего уничтожению), он каким-то образом содержит в себе все необходимое для воспроизводства этого целого. Поэтому, рассудил диктатор, не должен быть помилован никто[13].
Ленин, Троцкий и Сталин, не говоря уже об их преемниках, не дотянули до Пол Пота. Ушедшая Россия никуда не ушла. Миллионы уцелевших смогли передать ее нам, она была в нас, была всегда, пусть у большинства и в латентном состоянии.
Не будем недооценивать большевиков. Они бросили на борьбу с русской сутью огромный арсенал наличных средств – от сноса храмов и памятников и физического уничтожения целых классов и сословий до сплошного очернения отечественной истории (выражения «проклятое прошлое» и «родимые пятна капитализма» до сих пор живы в народной памяти). О том, как далеко были готовы зайти идеологи утопии в этом направлении, говорит следующий факт: в 1930 г. было объявлено о предстоящей замене кириллического алфавита латинским (чтобы «освободить трудящиеся массы от всякого влияния дореволюционной печатной продукции»). Лишь огромная дороговизна мероприятия, да еще на фоне надрыва индустриализации, избавила нашу культуру от такой беды. Что же касается клеветы на прошлое России, она настолько пропитала картину мира наших соотечественников, что разбираться с ней (и с целой субкультурой на ее основе) – работа поколений.
В своих усилиях искоренить веру, коммунисты делали все, чтобы народ забыл церковные праздники – сбился со счета, перестал их отмечать. С августа 1929 г. по август 1931-го в СССР действовал «революционный календарь». В каждом месяце было по 30 дней и шесть 5-дневных недель. Лишние 5 дней года именовались «безмесячными каникулами». Таким образом, в СССР в 1930 и 1931 гг. был день 30 февраля. (Найти бы людей с такой датой в свидетельстве о рождении!) Тридцатидневные месяцы отменили с 1 сентября 1931 г., введя 6-дневную неделю с фиксированным днем отдыха, приходящимся на 6, 12, 18, 24 и 30-е число каждого месяца (лишь вместо последнего дня февраля использовалось 1 марта), а каждое 31-е число рассматривалось как дополнительный рабочий день. В фильме «Волга-Волга» проплывают надписи: «Первый день шестидневки», «Второй день шестидневки». Обычная семидневная неделя была возвращена 26 июня 1940 г., но цель была отчасти достигнута: церковные праздники стали отмечать реже.
К счастью, в какой-то момент «кремлевские мечтатели» не то чтобы одумались, нет, но решили, что в своей опасной части историческая Россия бесповоротно истреблена, а в оставшейся – безвредна и даже годна для использования. Этим они приблизили свой конец.
Имела ли утопия, основанная на кабинетных домыслах XIX в., шанс восторжествовать? Теперь, когда она уже принадлежит истории, ясно: не имела. Зоркие люди поняли это уже на исходе Гражданской войны. Руководство большевиков надеялось, что их военная победа увенчается стихийным рождением принципиально нового справедливого общества, на зависть остальному миру. Но ни к чему подобному победа ленинцев в Гражданской войне не привела, оставшись сугубо военно-карательной победой с опорой на массовый террор. Безоружное и инстинктивное «сопротивление материала» оказалось неодолимым. Большевики просто не совладали с населением страны, которое отторгало жизнь по выдуманным схемам. Гражданская война закончилась нэпом, который уже заключал в себе скрытое признание невозможности утопии.
Есть глухие указания на то, что между концом 30-х и концом 50-х гг. в высшем руководстве СССР рассматривались проекты выхода из утопии, но обсуждать это здесь нет смысла – эти проекты, если и были, не переросли в действия. В реальности же вся история СССР была сочетанием слабеющих попыток воскресить коммунистический проект (во все более редуцированных и уже не столь опасных для жизни версиях[14]) с оппортунистическим приспособлением власти к наличному народу. Встречное приспособление народа позволило коммунистам – через четыре десятилетия после переворота 1917 г.! – пойти на заметное сокращение размаха деятельности своей карательной машины. К тому времени она уже перемолола вполне ощутимую часть населения страны. Перемолола, но не сделала коммунизм необратимым.
Проходили десятилетия, и, судя по многочисленным мемуарам, даже самым упорным из тех, кому хотелось увидеть хотя бы тень надежды, оставалось смириться с очевидным. Каждый из них подписался бы под словами Бунина из «Окаянных дней», если бы имел возможность их прочесть: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…» Начав общаться с вольнодумцами еще в 60-е, я не встретил ни одного, кто не был бы твердо уверен, что былое убито и похоронено. В этом вопросе, в отличие от других, сходились все – помнившие «те времена» старики, интеллигенты советского разлива, начинающие диссиденты, прозревшие самоучки, просто читатели самиздата. И все проглядели одну подробность. А именно, тот факт, что таких, как мы, незаметно стало великое множество.
В праве есть понятие: превратить то или иное деяние в «юридически ничтожное». Презирая коммунистический режим, мы делали ничтожными губителей исторической России, мы обнуляли их, а ее возвращали к жизни. Когда это начинает происходить в миллионах умов, последствия неизбежны.
В действиях Пол Пота, истреблявшего всех грамотных камбоджийцев, всех старше двадцати пяти, включая неграмотных, и всех горожан, достигших хотя бы школьного возраста, была своя логика. Бодрый новый мир возможен только с абсолютно пустого листа. Пол Пот рассудил так: любой помилованный им человек подобен голограмме или фракталу. Будучи малым фрагментом большого целого (т. е. буржуазного мира, подлежащего уничтожению), он каким-то образом содержит в себе все необходимое для воспроизводства этого целого. Поэтому, рассудил диктатор, не должен быть помилован никто[13].
Ленин, Троцкий и Сталин, не говоря уже об их преемниках, не дотянули до Пол Пота. Ушедшая Россия никуда не ушла. Миллионы уцелевших смогли передать ее нам, она была в нас, была всегда, пусть у большинства и в латентном состоянии.
Не будем недооценивать большевиков. Они бросили на борьбу с русской сутью огромный арсенал наличных средств – от сноса храмов и памятников и физического уничтожения целых классов и сословий до сплошного очернения отечественной истории (выражения «проклятое прошлое» и «родимые пятна капитализма» до сих пор живы в народной памяти). О том, как далеко были готовы зайти идеологи утопии в этом направлении, говорит следующий факт: в 1930 г. было объявлено о предстоящей замене кириллического алфавита латинским (чтобы «освободить трудящиеся массы от всякого влияния дореволюционной печатной продукции»). Лишь огромная дороговизна мероприятия, да еще на фоне надрыва индустриализации, избавила нашу культуру от такой беды. Что же касается клеветы на прошлое России, она настолько пропитала картину мира наших соотечественников, что разбираться с ней (и с целой субкультурой на ее основе) – работа поколений.
В своих усилиях искоренить веру, коммунисты делали все, чтобы народ забыл церковные праздники – сбился со счета, перестал их отмечать. С августа 1929 г. по август 1931-го в СССР действовал «революционный календарь». В каждом месяце было по 30 дней и шесть 5-дневных недель. Лишние 5 дней года именовались «безмесячными каникулами». Таким образом, в СССР в 1930 и 1931 гг. был день 30 февраля. (Найти бы людей с такой датой в свидетельстве о рождении!) Тридцатидневные месяцы отменили с 1 сентября 1931 г., введя 6-дневную неделю с фиксированным днем отдыха, приходящимся на 6, 12, 18, 24 и 30-е число каждого месяца (лишь вместо последнего дня февраля использовалось 1 марта), а каждое 31-е число рассматривалось как дополнительный рабочий день. В фильме «Волга-Волга» проплывают надписи: «Первый день шестидневки», «Второй день шестидневки». Обычная семидневная неделя была возвращена 26 июня 1940 г., но цель была отчасти достигнута: церковные праздники стали отмечать реже.
К счастью, в какой-то момент «кремлевские мечтатели» не то чтобы одумались, нет, но решили, что в своей опасной части историческая Россия бесповоротно истреблена, а в оставшейся – безвредна и даже годна для использования. Этим они приблизили свой конец.
Имела ли утопия, основанная на кабинетных домыслах XIX в., шанс восторжествовать? Теперь, когда она уже принадлежит истории, ясно: не имела. Зоркие люди поняли это уже на исходе Гражданской войны. Руководство большевиков надеялось, что их военная победа увенчается стихийным рождением принципиально нового справедливого общества, на зависть остальному миру. Но ни к чему подобному победа ленинцев в Гражданской войне не привела, оставшись сугубо военно-карательной победой с опорой на массовый террор. Безоружное и инстинктивное «сопротивление материала» оказалось неодолимым. Большевики просто не совладали с населением страны, которое отторгало жизнь по выдуманным схемам. Гражданская война закончилась нэпом, который уже заключал в себе скрытое признание невозможности утопии.
Есть глухие указания на то, что между концом 30-х и концом 50-х гг. в высшем руководстве СССР рассматривались проекты выхода из утопии, но обсуждать это здесь нет смысла – эти проекты, если и были, не переросли в действия. В реальности же вся история СССР была сочетанием слабеющих попыток воскресить коммунистический проект (во все более редуцированных и уже не столь опасных для жизни версиях[14]) с оппортунистическим приспособлением власти к наличному народу. Встречное приспособление народа позволило коммунистам – через четыре десятилетия после переворота 1917 г.! – пойти на заметное сокращение размаха деятельности своей карательной машины. К тому времени она уже перемолола вполне ощутимую часть населения страны. Перемолола, но не сделала коммунизм необратимым.