Страница:
Только Наташа никогда, наверное, не мучилась такими мировыми вопросами, потому что совершенно машинально чуть не нацепила на ноги туфли-шпильки перед поездкой в пещеру. Ведь обыкновенное спелеологическое приключение никогда нельзя приравнивать к мировому катаклизму или к захудалой вылазке террористов с Бенчиком Ладеном во главе. Хороша бы она была, если б вовремя не спохватилась! Но всё-таки обзавелась же где-то альпинистскими ботинками, значит, соображения хватает. Сейчас, скинув туфельки, она бесцеремонно забралась с ногами в глубокое кожаное кресло и затихла.
На Коктебель свалился зябкий вечер, словно сброшенный ветром со спины горбатого склона. В сумерках лицо девушки невозможно было разглядеть, хотя дрова в камине горели исправно. Это выглядело довольно забавно, но в то же время таинственно. Вероятно, каждый человек становится похож в такие экстравагантные моменты на обычного хамелеона, Ведь у Дмитрия на лице тоже играла занимательная таинственность, иначе бы девушка не старалась украдкой разглядеть соседа, чтобы угадать его настроение. Ну, или хотя бы вызвать своего потенциального поклонника на интимный разговор.
Наверное, она для этого и нацепила заманчивую мини-юбочку, ведь любого мужчину можно купить одним показом колен, поволочным блеском глаз, тонкой завитушкой волос, свисающих с виска и множеством других завлекалочек, – а почему бы и нет? Тем более, что она приехала на базу отдыха одна, без мужа. А если и была когда-то замужем, то брак не очень-то удачный, иначе… а что иначе? Ведь ничего не было? И мужу ещё не успела изменить… Не успела или не хотела? Собственно, это не та проблема, на которой надо заострять внимание.
– Скажи, Дима, ты действительно пишешь стихи? – ни с того, ни с сего спросила Наташа, будто бы для неё этот вопрос сейчас был наиболее важным, актуальным и существенным.
Неужели же прочтение стихотворения перед пещерной вылазкой настолько её затронуло, что просто «ах»? Не может быть. Почему? Просто потому, что Дмитрий считал себя не единственным гениальным ребёнком планеты, пишущим так вот запросто хорошие стихи. И вообще, каждый человек на земле в чём-нибудь гениален, только очень многие не могут или не хотят сразу найти своё заветное призвание. А вот когда человек отыщет себя, то есть у него что-то начинает получаться, то это позволительно ровно до того момента, когда сочинитель не превращает услышанное стихотворение в фетиш.
– Может быть, взрослым муж-чин-кам, – передразнил Дима свою подружку, – сегодня не модно или просто возбраняется писать стихи? Дескать, всякому вольно словоблудством увлекаться? Нет, чтобы настоящим делом заняться или хотя бы торговать научиться… Ведь все нынче что-то продают: кто семечки, кто родину, а некоторые и душу закладывают.
– Нет, что ты! – перебила Наташа. Даже наоборот! Люди без поэзии, без настоящей поэзии, давно деградировали бы.
– Тогда каюсь: писал, пишу, и писать буду, – проникновенно сказал Дима, будто пытаясь отстоять не отбираемую территорию. – Причём, пишу не одни только стихи. Когда-то Александр Пушкин на весь свет произнёс довольно одиозную фразу: «Если можешь не писать – не пиши». Так вот, я почему-то не могу не писать. Тем более, мне часто в руки попадаются такие детективные сюжеты, что просто ахнешь. Кстати, наше приключение уже тянет на детектив. А писать я начал в школьные года и во времена учёбы в Первом Медицинском, в общем, всегда. Любопытно, что в студенческие годы из меня стал получаться неплохой циник.
– Интересно, – девушка откровенно стрельнула глазами. – Поэт-циник или циничный медик-детектив, практикующийся на разрезании поэтов?
– Интересно? – разошёлся Дмитрий. – Иногда это становится не интересным, даже жутким. Поэт-циник-медик – это, конечно, занимательно, трогательно. Можно сказать, забавно для зрителей партера, когда стихи сами начинают терзать, кромсать и выворачивать недорезанного поэта. А вот представь, что для творца пережить собственное расчленение, погребение и даже отпевание – просто настоящий мистический ужас!
– Например.
– Хорошо… допустим… Ага, вспомнил:
– Не совсем, – глаза у Димы дискуссионно заблестели. – Женщина зачастую не может не ощущать себя руководителем в любой ситуации, даже если совершенно не разбирается в предмете. И не представляет, что мужчина обязан быть её половиной не по писаным законам, а по структуре жизни на этой планете. Ведь мужчина обладает чёрной силой, а женщина белой. И когда они соединяются – получается единство, именуемое официально в природе сутками.
В Индии существует знак Дао, где объединяются обе энергии мира, и получается круг. А это законченность. Если у птицы нет одного крыла, она не сможет летать. Люди давно уже поняли, что Бог – как раз та энергия, помогающая взмахнуть птице обеими крыльями, помогающая не просто существовать, но что-то создавать в этом мире обеим силам. Всё остальное – бессмыслица.
– Значит так, – подытожила Наташа. – Сейчас по сценарию должно последовать пылкое признание в любви с предложением руки, сердца и чего-то ещё между ними? Или уверение в том, что наша встреча не случайна, что ничего случайного не бывает, что мы рождены друг для друга и ждали этого момента всю жизнь? Пойми, мне нужно не признание в любви, а реальная поддержка и помощь.
Сможешь ли ты быть таким?
Дима не нашёлся что ответить. Взглянув на собеседницу, он только сумел отметить, что Наташа сама украдкой наблюдает за его реакцией на волну вопросов и на конечный, поставленный ребром, но не придал этому хоть какого-нибудь значения. А напрасно. Любая женщина даёт мужчине сделать выбор, то есть ощутить, на что он способен, иначе все любовные игры быстро превращаются в самые банальные сексуальные бредни.
Неужели же жизнь наша состоит только из взлётов и падений? Ведь никогда не даст Господь того, что ни поднять, ни унести. Значит, это испытание предназначено не просто из-за спортивного интереса к поступкам человека в экстремальных ситуациях.
И тут голос девушки немного печальный, даже чуть прерывающийся, вернул Дмитрия к действительности:
– Нельзя меня любить, Димочка…
Будто море упало с потолка, пытаясь захлестнуть, замутить, заморочить ум. Именно это ощущение возникло вокруг и долго ещё не отпускало после ничего не значащей фразы. Заметив слёзы на щеках девушки, Дмитрий попытался как-то встряхнуться, нарушить надвигающийся, словно паровоз, неотвратимый исход этой ещё не успевшей родиться любви.
– Что с тобой, Наташенька? – Дмитрий сел с ней рядом на валик кресла. – Ну, не плачь, успокойся, ангел мой.
Парень притянул голову девушки руками к своей груди и принялся осторожно гладить её волосы. Этот, казалось бы, довольно простой поступок действует на женщин успокоительно. Сначала Наташа инстинктивно вжалась в кресло, будто ожидала каких-то агрессивных действий по отношению к себе. Потом, под действием добрых ласковых рук, немного успокоилась. Во всяком случае, плечи девушки перестали дрожать, и она чуть-чуть расслабилась.
Только это, наверное, совсем не входило в её планы, поскольку она осторожно, но настойчиво выскользнула из нежных рук Димы, подняла глаза и в упор посмотрела на собеседника.
– Сядь, – пальцем показала девушка на покинутое Дмитрием кресло. – Я тебе всё расскажу, как и обещала. Знаешь, я очень больна, Димочка. И неизвестно чем. Никто этого не знает.
Голос её опять дрогнул, но слёзного расстройства всё-таки больше не повторилось. На такое заявление трудно было чем-нибудь ответить или возразить. По сути, Дмитрий, как врач или следователь, должен был хладнокровно выслушать её, анализировать интонацию, слова, фабулу изложения и всё такое прочее. Но могла ли она сейчас хоть что-то доходчиво рассказать? Но мог ли сам он понять её, как пациентку, как человека, как женщину?
– Ты можешь подумать, что вздорная девчонка, накопительница комплексов, выдумала себе болезнь? – она снова внимательно посмотрела на Дмитрия. – Я действительно больна и действительно болезнь медицине пока не известна. Если ты профессионал в знахарстве или тибетских излечениях биологической энергией – тебе и карты в руки. Узнай что-нибудь о том, чего нет, детектив.
– Что узнать? – поднял правую бровь собеседник Наташи. – Выходит, поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, то есть старая сказка на новый лад?
– Какая сказка! Моей болезни действительно в медицине пока не существует! – девушка нетерпеливо хлопнула ладошкой по валику кресла. – Вспомни, от чего умер Блок, Байрон, Дюрер?
– Ну, предполагают…
– Вот именно, предполагают! – перебила она. – Они и с десяток других просто умерли.
– Ничего не бывает просто так, – упрямо возразил Дима. – Умерли, вероятно, оттого, что организм истончал. Не могло ничего не случиться без какой-либо причины.
– Правильно, не могло! Ничего не могло! – горячо воскликнула Наташа. – Я тоже с этим согласна. Но люди отправились в мир иной просто так. И большинство из них – творческие личности. Ты, как врач, как психолог, как аналитик-следователь можешь объяснить летальный исход научной трактовкой? Не можешь. И никто не может. Сначала люди полагали, что каждому отпущен какой-то жизненный срок. То есть, человек послан в этот мир для того, чтобы здесь что-либо сотворить. А человек может творить только с помощью души своей. Но, видя, что душа уходит, оставляя живым и здоровым тело, поняли: здесь присутствует нечто другое, необъяснимое пока ни наукой, ни мистикой, ни религией. В Африке, например, научились использовать такие случаи для создания зомби. Слыхал?
– В Африке – зомби, в Японии – камикадзе, в Китае – тянь-шу. Только в Европе ещё нет ничего подобного, – хмыкнул психолог.
– Есть и сколько хочешь, – возразила Наташа. – Во Франции целый монашеский орден тамплиеров поклонялся Бафомету, рогатому идолу.
– Ну и что? – пожал Дима плечами. – На то мы и человеки, что вечно ищем, кому бы поклониться.
– А то, что когда идола обнаружили в подвале замка Тампль, все прикоснувшиеся к нему погибли. Просто умерли и всё! – в голосе девушки послышалось какое-то неуместное торжество. – Не от болезни, не от отравы, а просто умерли и всё. Может такое быть?
– То есть, рыцарей поразила такая же беспричинная смерть, как в твоём случае? – покачал он головой. – Но ведь ты жива ещё. Более того, я бы никогда не сказал, что Косая с косой бродит где-нибудь неподалёку. Просто у тебя обыкновенная мания или неврастеническая депрессия. Ты вообразила, что где-то рядом должна гулять такая же, как у пострадавших в прошлом, беспричинная смерть или болезнь без названия, которая охотится именно на тебя.
– Да. Именно такая! Да, именно охотится! И у меня та же самая болезнь, что и у многих, умерших без причины! – взорвалась Наташа. – Как ты не поймёшь, я уже битый час об этом твержу! Эта то ли болезнь без имени, то ли порча какая, но то же самое!
– Как?! – Дима тревожно заглянул ей в глаза.
– Так, – Наташа отвела взгляд, немного помолчала, потом вдруг ни с того, ни с сего спросила:
– Ты помнишь Алексея Толстого? Что-нибудь читал?
– Которого? – немного помедлил с ответом Дмитрий. – Их два и оба Алексеи, оба писатели.
– О, Господи! – девушка возбуждённо махнула рукой. – Конечно же, последнего, советского графа. Ну, который «Аэлиту» написал, «Гиперболоид инженера Гарина». Я не помню что ещё… Ах, да! «Буратино», надеюсь, тебе в детстве мамочка читала?
– Ты говоришь про Алексея Николаевича? – поднял бровь Дима. – Так у этого написано много книг, не только «Буратино».
– Да, да. Я про него говорю.
– В общем-то, читал кое-что, – равнодушно ответил Дима. – Но знаю о нём не больше, чем все. В основном ту часть его жизни, когда он был уже придворным писателем. Специально не интересовался.
– А зря, – Наташа сомкнула руки в кулак. – Довольно любопытный человек. Он любил много путешествовать, когда был помоложе. И вот как-то из одного скитания по Индии, Тянь-Шаню и Тибету он привёз вроде бы сувенир, оказавшийся на деле совсем не сувениром.
– Что же здесь необычного? – искренне удивился Дмитрий. – Писатели из творческих путешествий постоянно привозят что-либо диковинное. А потом хвастаются друг перед другом в Центральном Доме Литераторов. Почему ты вспомнила какой-то сувенир?
– Именно после этого и началось его непредвиденное величие, – твёрдо сказала девушка. – Роман «Пётр Первый», написанный по заказу самого товарища Сталина – это, я считаю, откровенная заказная дешёвая работа, а сравни-ка «Буратино» с итальянским «Пинокио». Тебе не кажется, что эти сказки можно назвать братьями-близнецами? Но в России о «Пинокио» упоминать было неприлично, в смысле запрещено. Да и зачем, когда есть наш советский Буратино! Только именно «Пётр Первый» и позаимствованная сказочка принесли Толстому небывалую популярность и великодержавную советскую славу.
– Да у нас почти все литераторы писали и пишут то, что прикажут, – пожал Дима плечами. – Все, или почти все воруют друг у друга не только мысли, а даже целые главы, строчки, стихотворения. И кто первым выпустил в свет написанную книгу – тот и автор! Советские писатели – вор на воре!
– Тут другое, – в голосе Наташи звучала нетерпеливая и непреклонная убеждённость. – Много раньше Толстой написал талантливый роман «Хождение по мукам», однако он никем не был замечен. А после проходного «Петра Первого» Алексей Николаевич получает открытый счёт в банке! Не говоря уже про официальные премии, награды, субсидии.
В те времена это значило, что владелец открытого счёта может в нужное ему время снять наличными любую, пусть даже астрономическую сумму. Такого всемилостивого отношения не удостаивался никто из писателей кроме Горького, а были и поталантливее. Хотя, что я говорю! Разве можно талант измерять советскими рублями? Кстати, бездарный роман писателя ныне с подачи того же товарища Сталина превращён в часть истории Государства Российского. А ведь держава Петра Первого была совсем не такой, какой нам преподносят в романе.
– Из твоей женской логики, Наташенька, вылепляется удивительная вещь, – усмехнулся Дмитрий. – Выходит, что виной словотворчества служит сувенир, купленный Алексеем Николаевичем на каком-то тибетском или же индийском горном базаре?
– Именно!
– Очень любопытно, – хмыкнул психолог. – Что же это за ящик Пандоры такой? Или история об этом умалчивает?
– Нет, не умалчивает. И это пока не секрет, – Наташа непроизвольно сделала небольшую паузу. – Толстой привёз оттуда обыкновенную ритуальную маску. То есть, нет, что я говорю! Конечно же, необыкновенную! Даже не просто необыкновенную! В запасниках Гохрана, где она хранится поныне, и где работаю я, до сих пор творятся невообразимые вещи. Эта маска – настоящий Лик Архистратига тёмных сил, то есть проклятых аггелов, прикоснувшись к которому человек теряет энергию и смысл жизни! Говорят, сам Алексей Николаевич дал маске такое имя. И ещё: изображение этой маски было выбито в скале над входом в пещеру, в которую мы с тобой ездили сегодня.
Глава 3
На Коктебель свалился зябкий вечер, словно сброшенный ветром со спины горбатого склона. В сумерках лицо девушки невозможно было разглядеть, хотя дрова в камине горели исправно. Это выглядело довольно забавно, но в то же время таинственно. Вероятно, каждый человек становится похож в такие экстравагантные моменты на обычного хамелеона, Ведь у Дмитрия на лице тоже играла занимательная таинственность, иначе бы девушка не старалась украдкой разглядеть соседа, чтобы угадать его настроение. Ну, или хотя бы вызвать своего потенциального поклонника на интимный разговор.
Наверное, она для этого и нацепила заманчивую мини-юбочку, ведь любого мужчину можно купить одним показом колен, поволочным блеском глаз, тонкой завитушкой волос, свисающих с виска и множеством других завлекалочек, – а почему бы и нет? Тем более, что она приехала на базу отдыха одна, без мужа. А если и была когда-то замужем, то брак не очень-то удачный, иначе… а что иначе? Ведь ничего не было? И мужу ещё не успела изменить… Не успела или не хотела? Собственно, это не та проблема, на которой надо заострять внимание.
– Скажи, Дима, ты действительно пишешь стихи? – ни с того, ни с сего спросила Наташа, будто бы для неё этот вопрос сейчас был наиболее важным, актуальным и существенным.
Неужели же прочтение стихотворения перед пещерной вылазкой настолько её затронуло, что просто «ах»? Не может быть. Почему? Просто потому, что Дмитрий считал себя не единственным гениальным ребёнком планеты, пишущим так вот запросто хорошие стихи. И вообще, каждый человек на земле в чём-нибудь гениален, только очень многие не могут или не хотят сразу найти своё заветное призвание. А вот когда человек отыщет себя, то есть у него что-то начинает получаться, то это позволительно ровно до того момента, когда сочинитель не превращает услышанное стихотворение в фетиш.
– Может быть, взрослым муж-чин-кам, – передразнил Дима свою подружку, – сегодня не модно или просто возбраняется писать стихи? Дескать, всякому вольно словоблудством увлекаться? Нет, чтобы настоящим делом заняться или хотя бы торговать научиться… Ведь все нынче что-то продают: кто семечки, кто родину, а некоторые и душу закладывают.
– Нет, что ты! – перебила Наташа. Даже наоборот! Люди без поэзии, без настоящей поэзии, давно деградировали бы.
– Тогда каюсь: писал, пишу, и писать буду, – проникновенно сказал Дима, будто пытаясь отстоять не отбираемую территорию. – Причём, пишу не одни только стихи. Когда-то Александр Пушкин на весь свет произнёс довольно одиозную фразу: «Если можешь не писать – не пиши». Так вот, я почему-то не могу не писать. Тем более, мне часто в руки попадаются такие детективные сюжеты, что просто ахнешь. Кстати, наше приключение уже тянет на детектив. А писать я начал в школьные года и во времена учёбы в Первом Медицинском, в общем, всегда. Любопытно, что в студенческие годы из меня стал получаться неплохой циник.
– Интересно, – девушка откровенно стрельнула глазами. – Поэт-циник или циничный медик-детектив, практикующийся на разрезании поэтов?
– Интересно? – разошёлся Дмитрий. – Иногда это становится не интересным, даже жутким. Поэт-циник-медик – это, конечно, занимательно, трогательно. Можно сказать, забавно для зрителей партера, когда стихи сами начинают терзать, кромсать и выворачивать недорезанного поэта. А вот представь, что для творца пережить собственное расчленение, погребение и даже отпевание – просто настоящий мистический ужас!
– Например.
– Хорошо… допустим… Ага, вспомнил:
– Знаешь, мне сейчас не до стихов, – холодно отрезала Наташа. – Даже твоих. Мужчина всегда должен отчётливо понимать и осознавать, зачем послан в этот мир. Многих устраивает обычный бытовой треугольник – дом, работа, гастроном. Мужчины зачастую видят в женщине не друга, не помощника, а только предмет для секса. Ведь так?
Когда начинается день с эпилога —
на старом асфальте заржавленный снег
старается белым казаться, немного
похожий на желтых от водки калек.
Забившись в подвалы, закутавшись в крыши,
неслышно, невидимо кончилась ночь.
И сонный фонарь догорел, не услышав
гортанного крика родившейся строч —
ки – последней сестренки
таких же крикуний:
на дряблый рассвет
ворчит, со стола прибирая пеленки,
скончавшийся в родах поэт.
– Не совсем, – глаза у Димы дискуссионно заблестели. – Женщина зачастую не может не ощущать себя руководителем в любой ситуации, даже если совершенно не разбирается в предмете. И не представляет, что мужчина обязан быть её половиной не по писаным законам, а по структуре жизни на этой планете. Ведь мужчина обладает чёрной силой, а женщина белой. И когда они соединяются – получается единство, именуемое официально в природе сутками.
В Индии существует знак Дао, где объединяются обе энергии мира, и получается круг. А это законченность. Если у птицы нет одного крыла, она не сможет летать. Люди давно уже поняли, что Бог – как раз та энергия, помогающая взмахнуть птице обеими крыльями, помогающая не просто существовать, но что-то создавать в этом мире обеим силам. Всё остальное – бессмыслица.
– Значит так, – подытожила Наташа. – Сейчас по сценарию должно последовать пылкое признание в любви с предложением руки, сердца и чего-то ещё между ними? Или уверение в том, что наша встреча не случайна, что ничего случайного не бывает, что мы рождены друг для друга и ждали этого момента всю жизнь? Пойми, мне нужно не признание в любви, а реальная поддержка и помощь.
Сможешь ли ты быть таким?
Дима не нашёлся что ответить. Взглянув на собеседницу, он только сумел отметить, что Наташа сама украдкой наблюдает за его реакцией на волну вопросов и на конечный, поставленный ребром, но не придал этому хоть какого-нибудь значения. А напрасно. Любая женщина даёт мужчине сделать выбор, то есть ощутить, на что он способен, иначе все любовные игры быстро превращаются в самые банальные сексуальные бредни.
Неужели же жизнь наша состоит только из взлётов и падений? Ведь никогда не даст Господь того, что ни поднять, ни унести. Значит, это испытание предназначено не просто из-за спортивного интереса к поступкам человека в экстремальных ситуациях.
И тут голос девушки немного печальный, даже чуть прерывающийся, вернул Дмитрия к действительности:
– Нельзя меня любить, Димочка…
Будто море упало с потолка, пытаясь захлестнуть, замутить, заморочить ум. Именно это ощущение возникло вокруг и долго ещё не отпускало после ничего не значащей фразы. Заметив слёзы на щеках девушки, Дмитрий попытался как-то встряхнуться, нарушить надвигающийся, словно паровоз, неотвратимый исход этой ещё не успевшей родиться любви.
– Что с тобой, Наташенька? – Дмитрий сел с ней рядом на валик кресла. – Ну, не плачь, успокойся, ангел мой.
Парень притянул голову девушки руками к своей груди и принялся осторожно гладить её волосы. Этот, казалось бы, довольно простой поступок действует на женщин успокоительно. Сначала Наташа инстинктивно вжалась в кресло, будто ожидала каких-то агрессивных действий по отношению к себе. Потом, под действием добрых ласковых рук, немного успокоилась. Во всяком случае, плечи девушки перестали дрожать, и она чуть-чуть расслабилась.
Только это, наверное, совсем не входило в её планы, поскольку она осторожно, но настойчиво выскользнула из нежных рук Димы, подняла глаза и в упор посмотрела на собеседника.
– Сядь, – пальцем показала девушка на покинутое Дмитрием кресло. – Я тебе всё расскажу, как и обещала. Знаешь, я очень больна, Димочка. И неизвестно чем. Никто этого не знает.
Голос её опять дрогнул, но слёзного расстройства всё-таки больше не повторилось. На такое заявление трудно было чем-нибудь ответить или возразить. По сути, Дмитрий, как врач или следователь, должен был хладнокровно выслушать её, анализировать интонацию, слова, фабулу изложения и всё такое прочее. Но могла ли она сейчас хоть что-то доходчиво рассказать? Но мог ли сам он понять её, как пациентку, как человека, как женщину?
– Ты можешь подумать, что вздорная девчонка, накопительница комплексов, выдумала себе болезнь? – она снова внимательно посмотрела на Дмитрия. – Я действительно больна и действительно болезнь медицине пока не известна. Если ты профессионал в знахарстве или тибетских излечениях биологической энергией – тебе и карты в руки. Узнай что-нибудь о том, чего нет, детектив.
– Что узнать? – поднял правую бровь собеседник Наташи. – Выходит, поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, то есть старая сказка на новый лад?
– Какая сказка! Моей болезни действительно в медицине пока не существует! – девушка нетерпеливо хлопнула ладошкой по валику кресла. – Вспомни, от чего умер Блок, Байрон, Дюрер?
– Ну, предполагают…
– Вот именно, предполагают! – перебила она. – Они и с десяток других просто умерли.
– Ничего не бывает просто так, – упрямо возразил Дима. – Умерли, вероятно, оттого, что организм истончал. Не могло ничего не случиться без какой-либо причины.
– Правильно, не могло! Ничего не могло! – горячо воскликнула Наташа. – Я тоже с этим согласна. Но люди отправились в мир иной просто так. И большинство из них – творческие личности. Ты, как врач, как психолог, как аналитик-следователь можешь объяснить летальный исход научной трактовкой? Не можешь. И никто не может. Сначала люди полагали, что каждому отпущен какой-то жизненный срок. То есть, человек послан в этот мир для того, чтобы здесь что-либо сотворить. А человек может творить только с помощью души своей. Но, видя, что душа уходит, оставляя живым и здоровым тело, поняли: здесь присутствует нечто другое, необъяснимое пока ни наукой, ни мистикой, ни религией. В Африке, например, научились использовать такие случаи для создания зомби. Слыхал?
– В Африке – зомби, в Японии – камикадзе, в Китае – тянь-шу. Только в Европе ещё нет ничего подобного, – хмыкнул психолог.
– Есть и сколько хочешь, – возразила Наташа. – Во Франции целый монашеский орден тамплиеров поклонялся Бафомету, рогатому идолу.
– Ну и что? – пожал Дима плечами. – На то мы и человеки, что вечно ищем, кому бы поклониться.
– А то, что когда идола обнаружили в подвале замка Тампль, все прикоснувшиеся к нему погибли. Просто умерли и всё! – в голосе девушки послышалось какое-то неуместное торжество. – Не от болезни, не от отравы, а просто умерли и всё. Может такое быть?
– То есть, рыцарей поразила такая же беспричинная смерть, как в твоём случае? – покачал он головой. – Но ведь ты жива ещё. Более того, я бы никогда не сказал, что Косая с косой бродит где-нибудь неподалёку. Просто у тебя обыкновенная мания или неврастеническая депрессия. Ты вообразила, что где-то рядом должна гулять такая же, как у пострадавших в прошлом, беспричинная смерть или болезнь без названия, которая охотится именно на тебя.
– Да. Именно такая! Да, именно охотится! И у меня та же самая болезнь, что и у многих, умерших без причины! – взорвалась Наташа. – Как ты не поймёшь, я уже битый час об этом твержу! Эта то ли болезнь без имени, то ли порча какая, но то же самое!
– Как?! – Дима тревожно заглянул ей в глаза.
– Так, – Наташа отвела взгляд, немного помолчала, потом вдруг ни с того, ни с сего спросила:
– Ты помнишь Алексея Толстого? Что-нибудь читал?
– Которого? – немного помедлил с ответом Дмитрий. – Их два и оба Алексеи, оба писатели.
– О, Господи! – девушка возбуждённо махнула рукой. – Конечно же, последнего, советского графа. Ну, который «Аэлиту» написал, «Гиперболоид инженера Гарина». Я не помню что ещё… Ах, да! «Буратино», надеюсь, тебе в детстве мамочка читала?
– Ты говоришь про Алексея Николаевича? – поднял бровь Дима. – Так у этого написано много книг, не только «Буратино».
– Да, да. Я про него говорю.
– В общем-то, читал кое-что, – равнодушно ответил Дима. – Но знаю о нём не больше, чем все. В основном ту часть его жизни, когда он был уже придворным писателем. Специально не интересовался.
– А зря, – Наташа сомкнула руки в кулак. – Довольно любопытный человек. Он любил много путешествовать, когда был помоложе. И вот как-то из одного скитания по Индии, Тянь-Шаню и Тибету он привёз вроде бы сувенир, оказавшийся на деле совсем не сувениром.
– Что же здесь необычного? – искренне удивился Дмитрий. – Писатели из творческих путешествий постоянно привозят что-либо диковинное. А потом хвастаются друг перед другом в Центральном Доме Литераторов. Почему ты вспомнила какой-то сувенир?
– Именно после этого и началось его непредвиденное величие, – твёрдо сказала девушка. – Роман «Пётр Первый», написанный по заказу самого товарища Сталина – это, я считаю, откровенная заказная дешёвая работа, а сравни-ка «Буратино» с итальянским «Пинокио». Тебе не кажется, что эти сказки можно назвать братьями-близнецами? Но в России о «Пинокио» упоминать было неприлично, в смысле запрещено. Да и зачем, когда есть наш советский Буратино! Только именно «Пётр Первый» и позаимствованная сказочка принесли Толстому небывалую популярность и великодержавную советскую славу.
– Да у нас почти все литераторы писали и пишут то, что прикажут, – пожал Дима плечами. – Все, или почти все воруют друг у друга не только мысли, а даже целые главы, строчки, стихотворения. И кто первым выпустил в свет написанную книгу – тот и автор! Советские писатели – вор на воре!
– Тут другое, – в голосе Наташи звучала нетерпеливая и непреклонная убеждённость. – Много раньше Толстой написал талантливый роман «Хождение по мукам», однако он никем не был замечен. А после проходного «Петра Первого» Алексей Николаевич получает открытый счёт в банке! Не говоря уже про официальные премии, награды, субсидии.
В те времена это значило, что владелец открытого счёта может в нужное ему время снять наличными любую, пусть даже астрономическую сумму. Такого всемилостивого отношения не удостаивался никто из писателей кроме Горького, а были и поталантливее. Хотя, что я говорю! Разве можно талант измерять советскими рублями? Кстати, бездарный роман писателя ныне с подачи того же товарища Сталина превращён в часть истории Государства Российского. А ведь держава Петра Первого была совсем не такой, какой нам преподносят в романе.
– Из твоей женской логики, Наташенька, вылепляется удивительная вещь, – усмехнулся Дмитрий. – Выходит, что виной словотворчества служит сувенир, купленный Алексеем Николаевичем на каком-то тибетском или же индийском горном базаре?
– Именно!
– Очень любопытно, – хмыкнул психолог. – Что же это за ящик Пандоры такой? Или история об этом умалчивает?
– Нет, не умалчивает. И это пока не секрет, – Наташа непроизвольно сделала небольшую паузу. – Толстой привёз оттуда обыкновенную ритуальную маску. То есть, нет, что я говорю! Конечно же, необыкновенную! Даже не просто необыкновенную! В запасниках Гохрана, где она хранится поныне, и где работаю я, до сих пор творятся невообразимые вещи. Эта маска – настоящий Лик Архистратига тёмных сил, то есть проклятых аггелов, прикоснувшись к которому человек теряет энергию и смысл жизни! Говорят, сам Алексей Николаевич дал маске такое имя. И ещё: изображение этой маски было выбито в скале над входом в пещеру, в которую мы с тобой ездили сегодня.
Глава 3
По горной дороге, которую и дорогой-то можно было назвать с большой натяжкой из-за щебня, увальней, голышей и прочей каменной неразберихи размеренно шагали два человека. Один из них – европеец с довольно правильными чертами лица, одетый в толстовку, подпоясанную затейливым плетёным ремешком, прикрытую сверху видавшей виды распахнутой навстречу всем бурям штормовкой и парусиновые штаны, заправленные в яловые геологические сапоги с отворотами – мерил твёрдыми уверенными шагами лэм,[10] пробегающий по осклизлым камням и суглинку.
На горных отрогах мало что можно увидеть примечательного средь редкой поросли рододендрона и чахлой обдуваемой ветрами нагорной травы. Разнотравья в горных районах было больше, чем предостаточно и пахучие запахи трав носились по воздуху, гоняясь друг за другом, играя в догонялки, или же просто от нечего делать.
В этих местах другие заблудшие ароматы перебивал тягучий запах духмяной полыни. Может, это и не было никакой необычностью для спутника европейца, неспешно и невозмутимо измеряющего шагами горный лэм, только сам забредший в эти неприступные места турист чувствовал себя первооткрывателем и пионером, ступившим на неизвестное в Европе белое пятно планеты.
Собственно, рядом с европейцем шагал обыкновенный шерп[11] – китаец неопределённого возраста, на первый взгляд ничем не примечательный. Он, как и любой другой проводник, ходил в чёрной, доподлинно вылинявшей чубе.[12] Шерп вёл в поводу двух вьючных лошадей, иногда пощёлкивая языком. Так делают все проводники, и лошади на них не обижаются за странное, иногда бьющее по нервам пощёлкивание. Но везде свои законы, а у тибетских проводников они, вероятно, особенные.
Пегие лошади также размеренно копытили лэм, ни о чём, кроме дороги не думая, лишь иногда прядая ушами, когда шерп на какое-то время замолкал и не издавал успокоительного языкового пощёлкивания. Может, именно в это время на животных набрасывались кусачие высокогорные мухи, стараясь цапнуть лошадок за вкусное ухо или потную холку.
В этих местах проезжая тропа была основательно заброшена, но всё ещё помнила следы многочисленных ног паломников, вьючных животных, колёс лёгких китайских повозок, вечно тащившихся туда и назад в гомпа[13] или дацан, как его ещё называли. Тибетские нагорья повидали много путешественников, странников, просто людей, и всё-таки европейцы здесь попадались нечасто.
Китаец тронул своего спутника за рукав, пальцем показал на солнце, кубарем катившееся к графическим вершинам на западе и в очередной раз прищёлкнул языком. Видимо, это пощёлкивание у тибетских проводников было даже чем-то вроде особого наречия. В общем, для китайца и простого проводника принцип такого общения был более чем нормален, а путешественник пусть себе привыкает. Его на Тибет никто не звал.
Правда, в дзонге[14] говорили, что белый человек – лин-пош, посланец Далай-ламы. В общем-то, это только говорили, а истиной редко бывает обронённое впопыхах слово. Тем не менее, Ранг-ду согласился проводить посланца в заброшенный гомпа. Кто знает, может быть, услуга, оказанная лин-пошу, станет для китайца важнее, чем вся его прожитая жизнь.
Так принято было считать на Тибете, поэтому любой путешественник мог всегда рассчитывать на помощь и поддержку бесхитростного здешнего народа. К чему нужна хитрость, если ты хочешь помочь человеку? И зачем она нужна вообще, если ты хочешь убить человека? Поэтому в высокогорьях никто, никогда не применял дипломатических двуличий.
Тибетский монастырь не был совершенно заброшенным, но с давних времён эти места считались Гоингхангом, то есть, святилищем тёмных духов, известном по всем Гималаям. Поэтому и паломники перестали сюда наведываться, и монахи брошенного гомпа, кто ещё остался в живых, очень редко показывались в дзонге. Да и что делать ламаистским монахам в многолюдной тибетской крепости, куда стекались в большинстве своём только воины? Даже не столько воины, а бесприютные проходимцы, не нашедшие поживы в цветущих долинах и жаждущие поживиться здесь, по случаю каких-нибудь воинственных недоразумений, которые зачастую решались из этой крепости находящейся на границе нескольких государств. Но сейчас эти места были заброшены, и почти никто не показывался здесь.
За пять дней пути европеец привык уже к не слишком разговорчивому шерпу и научился понимать его с полуслова: сейчас мимика китайца не говорила ни о чём, только об остановке. Хотя до позднего вечера было ещё далеко, но по горным меркам, может быть, в самый раз. В этих полудиких краях свои законы, которые диктует сама Природа-матушка.
Пора было определить место для ночлега. Тем более, рядом был чортэнь – удивительное культовое придорожное сооружение из камня с вертикальным полотнищем, прикреплённым к каменной пирамиде с восточной стороны, украшенным десятками разноцветных шёлковых лент и хвостами яков. Такие встречаются по тибетским лэмам иногда в очень непредсказуемых местах. Да и сам тибетский архипелаг можно ли назвать предсказуемым? Ведь здесь и поныне вести по населённым пунктам разносят лунг-гам-па, горные скороходы.
Скажем, к примеру, в Новой Зеландии аборигены когда-то скушали Кука, то есть хотели кока, а съели Кука. Но эти человекоеды давно уже знают, что такое телевизор, радио, даже некоторые ходят с плеерами.
А здесь, не так далеко от центра мира, кажется, никогда не наступит победа научно-технической революции. На то она и революция, чтоб от неё спасаться и прятаться, даже среди горных демонов, которые по сю пору славились своей злобой. В горах жили и живут только по законам природы, которые получены нами от Творца, а не по сочинённым умудрёнными законниками правилам, самонадеянно решившими, что человеку положено, а что не покладено.
– Ом-мани-пудмэ-хум, – бормотал шерп мантру, упав на колени пред чортэнем. – Ом-мани-пудмэ-хум. Молитва разносилась в воздухе звуковым маяком для добрых горных духов. Ведь недаром же именно в этом месте ламами поставлен чортэнь, значит, на этом перевале духи чаще всего приходят на помощь одиноким путникам.
Китаец украдкой взглянул на белого дикаря, решившего прогуляться по Тибету. Его путешествующий коллега усмехнулся тонкогубым ртом, отмахиваясь от мантры, как от надоевшей мухи, и отправился бродить по округе в поисках любых завалящих дровишек или жиденького хвороста, так как одной молитвы даже при подорожном молитвенном месте будет недостаточно.
Мало ли какие шакалы могут нанести ночной визит вежливости, не говоря уже о демонах. Но молитва китайца, возможно, поможет как-нибудь договориться с инфернальными пережитками прошлого. Ведь там, откуда пожаловал белый человек, потусторонний мир и зазеркальный давно считался каким-то пережитком, хотя люди прикасались к этому пережитку каждый Божий день, заглядывая в обыкновенное зеркало.
К счастью, проводник скоро освободился от молитвенных приготовлений ко сну и помог спутнику отыскать совсем недалеко местечко на берегу ручья, развести костёр, чтобы поставить котелок с горной зубодробительной водицей.
Зубодробительной её сразу окрестил европеец, потому как решил сначала утолить жажду прямо из котелка и закашлялся при первом же глотке. Всё же, немного отдышавшись, белый дикарь сделал пару внушительных глотков и снова задохнулся от холода, мигом сковавшего не только дыхательные пути и носоглотку, но даже вызвавшего из глаз ещё не успевшие замёрзнуть слёзы.
– Пока ночь не посетила Друк Юл, нужно увидеть хозяину чортэнь, – подал голос китаец.
Ещё раз, поклонившись туристу для вящей убедительности, шерп показал в сторону чортэня. Проводник явно предполагал, что его поведение всё объясняет и даже больше, но вслух говорить ничего не стал. Вероятно, это тоже особенность тибетских обывателей, только турист совершенно ничего не понял и решил на всякий случай уточнить.
– Вот ещё. Зачем это нужно? – скривился он, но всё же пошёл вслед за шерпом к чортэню, к висевшему при дороге полотнищу, потерявшему под солнцем, ветрами и дождями свой первоначальный цвет. Сейчас полотнище выглядело как серо-грязно-лиловая тряпка с нарисованными на ней свежими письменами, болтавшееся на каменной кладке из булыжников, словно транспарант на каком-нибудь Доме Советов.
– Однако, – удивился европеец. – Кто это здесь потрудился? Ведь писано совсем недавно. Или я ошибаюсь?
– Это соёмбо,[15] – пояснил китаец. – Соёмбо хозяину, – он снова поклонился европейцу.
Теперь понятно, почему проводник тащил европейца к чортэню и до сих пор усердно тыкал пальцем с неостриженным длинным ногтем в намалёванные на полинявшем лоскуте письмена. Турист кашлянул, принял важную позу, но, поскольку всё равно без перевода не смог бы понять смысл писанины, попросил китайца перевести письмена на более понятный язык.
На горных отрогах мало что можно увидеть примечательного средь редкой поросли рододендрона и чахлой обдуваемой ветрами нагорной травы. Разнотравья в горных районах было больше, чем предостаточно и пахучие запахи трав носились по воздуху, гоняясь друг за другом, играя в догонялки, или же просто от нечего делать.
В этих местах другие заблудшие ароматы перебивал тягучий запах духмяной полыни. Может, это и не было никакой необычностью для спутника европейца, неспешно и невозмутимо измеряющего шагами горный лэм, только сам забредший в эти неприступные места турист чувствовал себя первооткрывателем и пионером, ступившим на неизвестное в Европе белое пятно планеты.
Собственно, рядом с европейцем шагал обыкновенный шерп[11] – китаец неопределённого возраста, на первый взгляд ничем не примечательный. Он, как и любой другой проводник, ходил в чёрной, доподлинно вылинявшей чубе.[12] Шерп вёл в поводу двух вьючных лошадей, иногда пощёлкивая языком. Так делают все проводники, и лошади на них не обижаются за странное, иногда бьющее по нервам пощёлкивание. Но везде свои законы, а у тибетских проводников они, вероятно, особенные.
Пегие лошади также размеренно копытили лэм, ни о чём, кроме дороги не думая, лишь иногда прядая ушами, когда шерп на какое-то время замолкал и не издавал успокоительного языкового пощёлкивания. Может, именно в это время на животных набрасывались кусачие высокогорные мухи, стараясь цапнуть лошадок за вкусное ухо или потную холку.
В этих местах проезжая тропа была основательно заброшена, но всё ещё помнила следы многочисленных ног паломников, вьючных животных, колёс лёгких китайских повозок, вечно тащившихся туда и назад в гомпа[13] или дацан, как его ещё называли. Тибетские нагорья повидали много путешественников, странников, просто людей, и всё-таки европейцы здесь попадались нечасто.
Китаец тронул своего спутника за рукав, пальцем показал на солнце, кубарем катившееся к графическим вершинам на западе и в очередной раз прищёлкнул языком. Видимо, это пощёлкивание у тибетских проводников было даже чем-то вроде особого наречия. В общем, для китайца и простого проводника принцип такого общения был более чем нормален, а путешественник пусть себе привыкает. Его на Тибет никто не звал.
Правда, в дзонге[14] говорили, что белый человек – лин-пош, посланец Далай-ламы. В общем-то, это только говорили, а истиной редко бывает обронённое впопыхах слово. Тем не менее, Ранг-ду согласился проводить посланца в заброшенный гомпа. Кто знает, может быть, услуга, оказанная лин-пошу, станет для китайца важнее, чем вся его прожитая жизнь.
Так принято было считать на Тибете, поэтому любой путешественник мог всегда рассчитывать на помощь и поддержку бесхитростного здешнего народа. К чему нужна хитрость, если ты хочешь помочь человеку? И зачем она нужна вообще, если ты хочешь убить человека? Поэтому в высокогорьях никто, никогда не применял дипломатических двуличий.
Тибетский монастырь не был совершенно заброшенным, но с давних времён эти места считались Гоингхангом, то есть, святилищем тёмных духов, известном по всем Гималаям. Поэтому и паломники перестали сюда наведываться, и монахи брошенного гомпа, кто ещё остался в живых, очень редко показывались в дзонге. Да и что делать ламаистским монахам в многолюдной тибетской крепости, куда стекались в большинстве своём только воины? Даже не столько воины, а бесприютные проходимцы, не нашедшие поживы в цветущих долинах и жаждущие поживиться здесь, по случаю каких-нибудь воинственных недоразумений, которые зачастую решались из этой крепости находящейся на границе нескольких государств. Но сейчас эти места были заброшены, и почти никто не показывался здесь.
За пять дней пути европеец привык уже к не слишком разговорчивому шерпу и научился понимать его с полуслова: сейчас мимика китайца не говорила ни о чём, только об остановке. Хотя до позднего вечера было ещё далеко, но по горным меркам, может быть, в самый раз. В этих полудиких краях свои законы, которые диктует сама Природа-матушка.
Пора было определить место для ночлега. Тем более, рядом был чортэнь – удивительное культовое придорожное сооружение из камня с вертикальным полотнищем, прикреплённым к каменной пирамиде с восточной стороны, украшенным десятками разноцветных шёлковых лент и хвостами яков. Такие встречаются по тибетским лэмам иногда в очень непредсказуемых местах. Да и сам тибетский архипелаг можно ли назвать предсказуемым? Ведь здесь и поныне вести по населённым пунктам разносят лунг-гам-па, горные скороходы.
Скажем, к примеру, в Новой Зеландии аборигены когда-то скушали Кука, то есть хотели кока, а съели Кука. Но эти человекоеды давно уже знают, что такое телевизор, радио, даже некоторые ходят с плеерами.
А здесь, не так далеко от центра мира, кажется, никогда не наступит победа научно-технической революции. На то она и революция, чтоб от неё спасаться и прятаться, даже среди горных демонов, которые по сю пору славились своей злобой. В горах жили и живут только по законам природы, которые получены нами от Творца, а не по сочинённым умудрёнными законниками правилам, самонадеянно решившими, что человеку положено, а что не покладено.
– Ом-мани-пудмэ-хум, – бормотал шерп мантру, упав на колени пред чортэнем. – Ом-мани-пудмэ-хум. Молитва разносилась в воздухе звуковым маяком для добрых горных духов. Ведь недаром же именно в этом месте ламами поставлен чортэнь, значит, на этом перевале духи чаще всего приходят на помощь одиноким путникам.
Китаец украдкой взглянул на белого дикаря, решившего прогуляться по Тибету. Его путешествующий коллега усмехнулся тонкогубым ртом, отмахиваясь от мантры, как от надоевшей мухи, и отправился бродить по округе в поисках любых завалящих дровишек или жиденького хвороста, так как одной молитвы даже при подорожном молитвенном месте будет недостаточно.
Мало ли какие шакалы могут нанести ночной визит вежливости, не говоря уже о демонах. Но молитва китайца, возможно, поможет как-нибудь договориться с инфернальными пережитками прошлого. Ведь там, откуда пожаловал белый человек, потусторонний мир и зазеркальный давно считался каким-то пережитком, хотя люди прикасались к этому пережитку каждый Божий день, заглядывая в обыкновенное зеркало.
К счастью, проводник скоро освободился от молитвенных приготовлений ко сну и помог спутнику отыскать совсем недалеко местечко на берегу ручья, развести костёр, чтобы поставить котелок с горной зубодробительной водицей.
Зубодробительной её сразу окрестил европеец, потому как решил сначала утолить жажду прямо из котелка и закашлялся при первом же глотке. Всё же, немного отдышавшись, белый дикарь сделал пару внушительных глотков и снова задохнулся от холода, мигом сковавшего не только дыхательные пути и носоглотку, но даже вызвавшего из глаз ещё не успевшие замёрзнуть слёзы.
– Пока ночь не посетила Друк Юл, нужно увидеть хозяину чортэнь, – подал голос китаец.
Ещё раз, поклонившись туристу для вящей убедительности, шерп показал в сторону чортэня. Проводник явно предполагал, что его поведение всё объясняет и даже больше, но вслух говорить ничего не стал. Вероятно, это тоже особенность тибетских обывателей, только турист совершенно ничего не понял и решил на всякий случай уточнить.
– Вот ещё. Зачем это нужно? – скривился он, но всё же пошёл вслед за шерпом к чортэню, к висевшему при дороге полотнищу, потерявшему под солнцем, ветрами и дождями свой первоначальный цвет. Сейчас полотнище выглядело как серо-грязно-лиловая тряпка с нарисованными на ней свежими письменами, болтавшееся на каменной кладке из булыжников, словно транспарант на каком-нибудь Доме Советов.
– Однако, – удивился европеец. – Кто это здесь потрудился? Ведь писано совсем недавно. Или я ошибаюсь?
– Это соёмбо,[15] – пояснил китаец. – Соёмбо хозяину, – он снова поклонился европейцу.
Теперь понятно, почему проводник тащил европейца к чортэню и до сих пор усердно тыкал пальцем с неостриженным длинным ногтем в намалёванные на полинявшем лоскуте письмена. Турист кашлянул, принял важную позу, но, поскольку всё равно без перевода не смог бы понять смысл писанины, попросил китайца перевести письмена на более понятный язык.