Страница:
Все молча глядели на нас троих. Но Натан ничего не говорил, лишь лицо его было белым, как луна, которая как раз в этот момент с интересом высунулась из-за туч. Менахем, который в жизни не курил, попросил у меня сигарету и, очевидно, счел свою миссию выполненной. Следовательно, отдуваться за всех суждено было мне. Радость набухла в наших друзьях, но для ее взрыва, для многократного «Ура!», для плясок под «Ам Исраэль хай!»{«Народ Израиля жив!»} нужен был детонатор. Все смотрели на меня и ждали.
– Мы победили, – ответил я и пошел прочь.
– Уезжаешь? – спросила Гора.
– У меня нет другого выхода.
– А как же я? – спросила Гора.
– Но если я сейчас не уеду сам, меня выселят насильно; нас все равно с тобой разлучат.
– Мне будет плохо без тебя, – сказала Гора.
– Мне тоже будет плохо, но я... я ненадолго. Я попробую что-нибудь сделать. Как только мы обоснуемся на Кабире, я вновь начну прокладывать путь сюда.
– Я не смогу без тебя, – сказала Гора.
Мне нечего было ответить. Я не понимал, что творится.
– Отец! – закричал я. – Отпусти меня!
– Я тут ни при чем, – ответил отец и, попыхивая трубкой, скрылся в ущелье.
На скалы, на россыпи белых камней, сверкающих в лунном свете, на козьи тропы, на лохматые сосны огромными клочьями ваты обрушился туман. Он перерос в дождь – последний дождь перед наступлением лета. Несильный, нежесткий. На плоских глыбах быстро образовались лужи. Капли падали в них, словно семена жизни, чтобы со временем прорастать – сперва стеблями, а затем зернами и плодами, и дарить нам жизнь. С краев глыб стали срываться ручейки и разбегаться черными ящерками – кто к Иордану, кто к Кинерету, кто к морю, а кто – в землю. Я протянул ладонь, и на нее упало несколько капель. Я попробовал их на вкус. Капли были солеными.
Окончательно развинтившаяся дверная ручка с лязганьем шмякнулась на железное крыльцо. Дверь нашего каравана приоткрылась, и, осторожно перешагнув через высокий порожек, на крыльцо вышел Амихай. Он вопросительно смотрел на меня. Было в его взгляде что-то от взгляда горы, да и реснички, как сосенки...
– Амихай, – сказал я, – ты знаешь, мы скоро переезжаем. Мы будем жить на горе Кабир. Там еще лучше, чем здесь. Там мы будем смотреть на высокие горы Эваль и Гризим, где наши прапрадедушки клялись Б-гу в верности, внизу будет древний Шхем, куда когда-то пришел наш прапрапрадедушка Авраам. И будет у нас там не караван, а большой красивый дом, прямо-таки дворец: с ванной, с цветами на окнах и садиком у крыльца.
Амихай закрыл глаза, все это себе представил, потом опять взглянул на меня и тихо сказал:
– Папа, а давай останемся здесь.
– В заявлении, которое мы подали в правительственные инстанции, с просьбой разрешить нам создать поселение, имеется сто тридцать два имени. Фамилий, правда, поменьше, потому как первыми, кого человек втягивает в общее дело, являются, как правило, его братья, сестры, ну и жена, разумеется. Все это не имеет значения. Всем понятно, что сто тридцать две подписи не означает, что сто тридцать два человека поселятся на горе Кабир...
Лица моих друзей напряглись: к чему, дескать, он клонит?
– Так вот, мы с Биной решили остаться здесь, – взял я быка за рога. – Если после того, как вы переселитесь, возникнет проблема с караванами, мы готовы по первому требованию переселиться в палатку и передать вам караван.
Первым молчание нарушил Натан.
– Я тоже остаюсь! – воскликнул он, вскочив с места. – Мой принцип – еврей не уходит оттуда, где он...
Натан на секунду замялся в поисках нужного слова, и я машинально за него закончил:
– ...окопался!
– Нет, Хаим, – с укором сказал Натан. – Не окопался. Укоренился.
– Как бы то ни было, – примирительно сказал я, – ты тоже остаешься.
– И я, конечно же, тоже, – объявил Менахем. – Кабир уже наш. Пусть часть ребят туда отправляется. Здесь же еще придется повоевать. А в мирное время кто главный воин? Адвокат.
Тут началось то, чего я больше всего боялся. «Я тоже остаюсь» – стали раздаваться голоса с разных концов синагоги. «И я! И я! И я!»
Короче, вчера все кричали «ура», сегодня все решили остаться. Пришлось прекращать это стадное безобразие.
– Подождите, подождите! – сказал я. – Большинство должно отправляться на Кабир. Там – главная работа. А здесь необходимо чисто символическое присутствие. Строить здесь все равно не дадут, а если начнут выселять, то, сколько бы семей ни осталось, нагнать солдат всегда можно в десять раз больше.
Наступила тишина.
– Ребята, – продолжал я. – Поймите, здесь достаточно десяти – пятнадцати человек. Ну двадцати, включая детей. А там – чем больше, тем лучше. Постройте большое поселение на горе Кабир. Оттуда открывается вид на Шхемскую долину, на то место, где некогда стояла дубрава. Там праотец наш Авраам обучал адептов единобожия. И назовите свое поселение так, как это место называлось при Аврааме – «Дубрава Учителя». Элон-Море.
– Ну, теперь ты довольна? – спросил я и закрыл глаза.
Казалось, я физически ощущаю, как мне на лицо проливается лунный свет, словно Гора прикасается прохладными губами к моему горячему лбу.
«Что, – спросонья пробормотал я, – уже движутся бронетанковые дивизии нас выселять?»
Вместо ответа чернобородый адвокат выскочил из моей спальни в салон, служивший по совместительству кухней, и включил на полную мощность транзистор, стоявший на краю псевдомраморного покрытия, в центре которого хлюпал вечно протекающий кран.
Дикторша заверещала казенным голосом: «...заявил буквально следующее: «Очень горько, что на переговорах между группой «Канфей-Шомрон» и представителями правительства за три недели не достигнуто никакого прогресса. Если правительству не удастся придти к какому-либо соглашению с группой или, как его называли, ядром «Канфей-Шомрона» и переговоры с поселенцами зайдут в тупик, я подам в отставку»».
– Кто подаст в отставку? – спросил я, еще не проснувшись. – Ясир Арафат? Джимми Картер?
– Дурак! – заорал вышедший из себя Менахем. – Какой к черту Картер? Мой тезка! Менахем Бегин!
Я не обиделся на его эпитет в мой адрес – отчасти потому, что сам с ним согласился, а возможно потому, что до меня понемногу стало доходить услышанное по радио. И пока я еще с полузакрытыми глазами бормотал утреннее приветствие Ему – «Благодарю Тебя, Царь живой и вечный за то, что возвратил мне душу мою милосердно», в омуте моего сознания ситуация понемногу прояснилась. Итак, из-за девяти придурков в кипах и членов их семей, которые поселились на чьей-то чужой полянке размером тридцать на сорок метров и тупо отказываются переселяться, могло пасть правительство четырехмиллионного государства. В том, что Бегин сдержит обещание и, в случае провала переговоров с нами, действительно уйдет в отставку, можно было не сомневаться. Это был Бегин, еще не сломленный Кемп-Дэвидом{В Кемп-Дэвиде премьер-министр подписал договор с Египтом, по которому арабам передавался Синайский полуостров, а расположенные там еврейские поселения и город Ямит уничтожались.}, не лгущий и не идущий на компромиссы с совестью.
Что тут началось! Левые, кои имели пребывать в оппозиции, завизжали от восторга, а правые... К нам зачастили министры, члены Кнессета, члены Совета поселений – все упрашивали нас убраться из Канфей-Шомрона, лишь бы сохранить власть правых в стране. Часами, сидя на плоской глыбе известняка в жидкой тени сосен над раскрытым томом Талмуда, я уносился мыслями прочь от рабби Акивы и рабби Гиллеля и мучился сомнениями – а может, лучше отступить? Если к власти придут левые, то всех нас все равно выселят, и не только отсюда – найдут предлог, чтобы раздавить те десятки поселений, которые мы создали за последние годы. И все из-за нашего упрямства. Я бросал взгляд на мою Гору. Она смотрела на меня сухими черными глазами пещер и молчала. Резкий ветер, гудя, ворвался в долину, ударился о скалы и вернулся ко мне хриплым криком хребтов: «Не бросай нас! Мы твои!»
Есть Третейский Судья, помогающий находить решения в спорах, которые порой бывают посложнее, чем эта свара между Менахемом Бегиным и хребтами Самарии. Парадным подъездом во дворец Его мудрости обычно служат книги, в которых толкуется Закон. Сейчас я чувствовал, что на вратах этого подъезда висит большой амбарный замок. Но есть потайная дверь, запасной вход, тайный туннельчик, о котором не знает никто, кроме каждого, кто желает о нем знать. Это молитва. Всю ночь я бродил по темным ущельям, по косым овечьим тропам и по распахнувшим пасти пещерам. Всю ночь я молился. Я говорил Вс-вышнему: «Пожалуйста, помоги мне найти выход! Дай мне знак – перешагнуть ли через себя или стоять на своем? А еще лучше, чтобы мне не пришлось делать ни того, ни другого, соверши маленькое чудо, подбрось какой-нибудь третий выход. Ну что Тебе, Вс-могущему, стоит!»
А через три дня ко мне подошел Натан и сказал:
– Ну вот что, Хаим! Мы не хотели тебя зря обнадеживать, и потому молчали. Но, похоже, дело выгорает. Собирайся и поедешь с нами.
– С кем «с нами»? – спросил я, ничего не понимая.
– Со мной и Менахемом.
– Которым? – задал я очередной идиотский вопрос.
– Штейном. А ты думал, с Бегиным?
– А куда мы поедем?
– Увидишь.
Он радушно принял нас и в течение часа настойчиво предлагал нам то кус-кус, то креветки, то бульон, почему-то с пряниками, и всякий раз горестно вздыхал, слыша наш отказ. Маслинами мы, впрочем, угостились.
– Кстати о маслинах, – пробасил Менахем, раскинувшись в типичном арабском кресле, предназначенном не столько для сидения, сколько для лежания, поскольку нормальные гости, в отличие от нас, после трапезы пребывают именно в таком состоянии. – Почему там, где сейчас стоят наши караваны, ты когда-то не посадил оливки? Или дом бы построил, что ли... Места-то какие! Обидно, что зря пропадают.
Хусейн настороженно молчал.
– Ты кто по профессии? – продолжил Менахем.
– Повар, – с обидой сказал Хусейн. – А вы даже моей стряпни попробовать не хотите.
– Это наши заморочки, – успокоил его Менахем, запуская пальцы в черную бороду. – А стряпню твою с удовольствием попробовали бы в э-э-э... где, говоришь, твой папаша торгует восточными сладостями?
– В Нью-Йорке, – пробормотал араб, по тону адвоката поняв, что тот и сам знает, где сейчас находится Маджали-старший.
– Это моему отцу надо спасибо сказать, – вставил Натан, вертя в руках давно не чищенную золоченую вазочку, покрытую арабской вязью.
– Ну вот, – согласился Менахем. – С папашей скооперируешься, глядишь, откроете арабский ресторан. Народ к вам валом повалит. Миллионами ворочать будете, к нам в гости на собственном самолете прилетать. Но это в будущем. А пока... шестидесяти тысяч долларов тебе за ту полянку, где наши караванчики стоят, хватит?
Потом уже мне Натан рассказал, что Хусейн прекрасно знал, о чем пойдет речь. Но в тот момент казалось, он потрясен этим предложением. А уж как я был потрясен! И еще больше потрясен – в следующую секунду, когда араб, вместо того, чтобы выкрикнуть что-нибудь вроде «Аллах акбар! Родиной не торгуют!», заявил: «Пятьсот тысяч и ни центом меньше!»
Сошлись на ста».
– Капитан, – заговорила трубка с сильным арабским акцентом, при этом голосом однотонным, как у робота, – насколько – нам известно – ваша база – находится – на холме – рядом – с Эль-Фандакумие. Следовательно – вы должны знать – так называемое – «Плато – Иблиса». Имеется в виду – некая – площадка – окруженная – скалами. Мы вам настоятельно – рекомендуем – в кратчайший срок – отправить туда – наряд. А – с позволения сказать – «корреспондента» – которого вы – отловите там – расспросите – как можно подробнее – о том – какие – имеются – у его хозяев – планы – на шестнадцатое января.
– Что?! – взревел Коби. – Кто вы? Откуда вы звоните?!
Но трубка уже умерла.
Несколько секунд Коби сжимал ее в руках, тупо на нее уставившись, затем срочно вызвал к себе сержанта Шмуэля Барака и приказал немедленно взять с собой одиннадцать солдат и отправляться на «Плато Иблиса».
После чего позвонил на телефонную станцию и выяснил, что звонили ему с телефона-автомата, расположенного в городе Газа на улице Салах Эд-Дин.
Опять шестнадцатое января!
Тем временем Мазуз распорядился приступить к обряду гусул – обмывания тел. Покойников надлежало обмыть три раза: водой, содержащей кедровый порошок, затем водой, смешанной с камфарой, и наконец – чистой водой. Тут раздался звонок Абдаллы Таамри – срочно отправляй человека с видеокамерой на плато Иблиса. Здесь ждут распоряжений две команды: одна женская, чтобы омывать Анни, вторая – мужская для всех остальных, а на том конце провода ждет Таамри. Ничего не поделаешь, Таамри поважнее. Пришлось отправлять. Отправил Ахмеда Хури – он и с камерой управляется, и разведчик опытный. Только начал, как хороший мусульманин, выяснять, не надо ли выплатить долги погибшей семьи, – еще звонок. Сообщают из Эль-Халиля. Там убит неизвестными корреспондент «Аль-Хайят аль-Джадиды», по совместительству личный осведомитель и друг Мазуза, Ибрагим Хуссейни. Здравствуйте! Там убийство, здесь убийство...
Бедный Мазуз за утро опустошил пачку «Ноблесса» и вскрыл новую. В первую очередь надо было заняться семьей Сидки. Мазуз отдал нужные распоряжения. Пришлось, наконец, разобраться с долгами убитых и позаботиться о кафанах – саванах, – обеспечив бедного Халила и всех его сыновей, кроме Маруанчика, изорой, тканью для окутывания нижней части тела, а также камисой, рубахой до колен, и лифофой – тканью, покрывающей с головы до ног. Грудному Маруану достаточно было одной лифофы, а вот Анни к лифофе, изоре и камисе требовались еще химора, косынка, и хирка – полотно для покрывания груди.
Все это было сделано. Оставалось начать расследование, чтобы выяснить, кто на самом деле убил Ибрагима и связано ли это каким-то образом с Мазузом. Хорошо бы залезть в интернет и посмотреть там все, что известно об Ибрагиме Хуссейни. Но сначала –проверить почту; сегодня он еще ее не смотрел. Вдруг там еще какие-нибудь новости? Такой уж сегодня день веселый. Обнаружив пришедшее ночью письмо о сыне иудейки и разрушенном иудеями их же селении, Мазуз некоторое время тупо смотрел на экран компьютера, а затем издал вопль, с которого начинается эта главка. Действительно – это уже слишком! Значит, он, Мазуз Шихаби, рожден быть правой рукой Махди, да еще ему суждено убить Даджаля, злейшего врага Аллаха. Правда, сколько себя Мазуз помнит, всегда говорилось, что Даджаля должен убить во время второго пришествия пророк Исса, сын Марьям, тот, из которого после первого его пришествия неверные тупицы сделали себе божка. Но вот в этом хадисе говорится просто «сын Марьям», а как его будут звать – Исса или еще как-нибудь, например, Мазуз, – это неясно. Впрочем, даже если того будут звать Исса, на долю Мазуза тоже немало достанется. Начать войну, в результате которой Шайтан будет изгнан из мира, это не шутка. Недаром черным по белому написано: «И будет человек этот прославлен вовеки, как спаситель веры мусульманской, и не будет забыто имя его».
«Раджа! – морщась от боли в бедре, позвал он ординарца, сменившего на посту убитого Халила. – Принеси мне из библиотеки сборник хадисов Сунаджиба аль-Салиха!» Интересно, кто послал ему этот текст и зачем. Мазуз взглянул на электронный адрес отправителя. dabbetularz@gmail.com. Это ему ничего не говорило. Он посмотрел в своих адресах. Ничего нет. Вернулся Раджа.
– Сайиди, – сказал он. – У нас нет сборника хадисов Сунаджиба аль-Салиха. Есть сборник Сахиха аль-Бухари, есть хадисы Муслима, есть «Китаб ас-сунан» Абу Дауда, есть «Джами ас-сахих» Абу Иса Мухаммада ат-Тирмизи, есть сборники Абу Абдаррахмана ан-Нисана и Абу Абдаллаха ибн Маджи. А этот, наверно, какой-то малоизвестный.
– Понятно, – ответил Мазуз, хотя для него в мире все меньше и меньше становилось понятного. – А скажи-ка, Раджа, ты же у нас когда-то в медресе учился... Что такое «даббетуларз»?
– Как-как? – переспросил Раджа, прищурившись, словно изучая Мазуза под микроскопом.
– Да-бе-ту-ларз.
– Даббет уль-Арз! – расхохотался Раджа. – Да ведь это просто Даббе. Ну вы же в школе учили!
– Я болел тогда, – со злостью сказал Мазуз, и ординарец, поняв, что может дороговато заплатить за свой смех, не стал дальше задавать вопросы, в результате чего так и не узнал, что болезни, помешавшие в свое время Мазузу стать суфием, – мусульманским мудрецом – именовались «гашиш», «марихуана», «LSD» и так далее.
– Хорошо, хорошо, – с готовностью сказал слуга. – Согласно одним комментариям, Даббе – это маленькое существо, червячок или микроб, с помощью которого Аллах уничтожит могущественные орды Яджуджа и и Маджуджа{Гога и Магога.} – народов, которые в конце времен станут главной ударной силой Зла. Согласно другим – это большое животное, настолько волосатое, что невозможно отличить перед от зада. Оно появится опять же в конце времен и будет учить людей, как им бороться со злом, а так же метить им носы, чтобы отличать правоверных от врагов.
– Гм, – глубокомысленно произнес Мазуз, доставая очередной «Ноблесс». Это «гм» означало: то, что ты знаешь про какое-то там Даббе, все равно не сделает тебя умней меня. – Можешь идти, Раджа.
Раджа удалился, а Мазуз задумался. Кто же этот таинственный микроб или червячок, возомнивший себя в будущем победителем и уничтожителем страшных Яджуджа и Маджуджа? Прежде всего нужно выяснить, откуда взялся сборник хадисов, настолько малоизвестный, что Раджа, в медресе учась, о нем ничего не слышал. Только что Мазуз рылся в памяти компьютера, а теперь начал рыться в собственной памяти. И «накопал» то, что нужно.
– Алло, Вахид?
– Простите, вас плохо слышно. Кто это говорит?
– Вахи-ид! – заорал Мазуз, роняя изо рта сигарету и одновременно вытаскивая из пачки новую.
– Вот теперь я вас слышу, – спокойным голосом сказал Вахид, старший товарищ, человек, приведший его некогда в Революцию, при этом один из крупнейших в Палестине специалистов по хадисам профессор Вахид Мухаммад Али, – но все равно не узнаю.
– Вахид, да это же я, Мазуз Шихаби, ваш ученик!
– А, привет, Мазуз, – произнес Вахид невозмутимо и даже как-то утомленно, словно они ежедневно по часу болтали, и ему это сильно надоело. – Да благословит тебя Аллах! Давно мы с тобой не общались, видишь, я уже и голос твой забыл.
– Мы победили, – ответил я и пошел прочь.
* * *
Мы вышли одновременно – я из каравана, а луна – из-за туч. Все наше поселеньице, навеселившись, спало. В празднестве принимали участие и солдаты, которым, по-моему, здорово обрыдло контролировать наше поведение. Теперь наступила тишина, прерываемая стонами окрестных шакалов. Гора смотрела на меня, шевеля редкими ресничками сосен.– Уезжаешь? – спросила Гора.
– У меня нет другого выхода.
– А как же я? – спросила Гора.
– Но если я сейчас не уеду сам, меня выселят насильно; нас все равно с тобой разлучат.
– Мне будет плохо без тебя, – сказала Гора.
– Мне тоже будет плохо, но я... я ненадолго. Я попробую что-нибудь сделать. Как только мы обоснуемся на Кабире, я вновь начну прокладывать путь сюда.
– Я не смогу без тебя, – сказала Гора.
Мне нечего было ответить. Я не понимал, что творится.
– Отец! – закричал я. – Отпусти меня!
– Я тут ни при чем, – ответил отец и, попыхивая трубкой, скрылся в ущелье.
На скалы, на россыпи белых камней, сверкающих в лунном свете, на козьи тропы, на лохматые сосны огромными клочьями ваты обрушился туман. Он перерос в дождь – последний дождь перед наступлением лета. Несильный, нежесткий. На плоских глыбах быстро образовались лужи. Капли падали в них, словно семена жизни, чтобы со временем прорастать – сперва стеблями, а затем зернами и плодами, и дарить нам жизнь. С краев глыб стали срываться ручейки и разбегаться черными ящерками – кто к Иордану, кто к Кинерету, кто к морю, а кто – в землю. Я протянул ладонь, и на нее упало несколько капель. Я попробовал их на вкус. Капли были солеными.
Окончательно развинтившаяся дверная ручка с лязганьем шмякнулась на железное крыльцо. Дверь нашего каравана приоткрылась, и, осторожно перешагнув через высокий порожек, на крыльцо вышел Амихай. Он вопросительно смотрел на меня. Было в его взгляде что-то от взгляда горы, да и реснички, как сосенки...
– Амихай, – сказал я, – ты знаешь, мы скоро переезжаем. Мы будем жить на горе Кабир. Там еще лучше, чем здесь. Там мы будем смотреть на высокие горы Эваль и Гризим, где наши прапрадедушки клялись Б-гу в верности, внизу будет древний Шхем, куда когда-то пришел наш прапрапрадедушка Авраам. И будет у нас там не караван, а большой красивый дом, прямо-таки дворец: с ванной, с цветами на окнах и садиком у крыльца.
Амихай закрыл глаза, все это себе представил, потом опять взглянул на меня и тихо сказал:
– Папа, а давай останемся здесь.
* * *
Большая ночная бабочка кружилась под низким плохо выбеленным потолком нашей утлой синагоги, нашей «хижины». Ноги у этой бабочки были длинные и кривые, как у ядовитого паука, и выглядела она довольно жутко. Все невольно провожали ее взглядом, и я использовал эту мгновенную передышку, чтобы глотнуть содовой, откашляться и, главное, – собраться с духом. Затем я начал:– В заявлении, которое мы подали в правительственные инстанции, с просьбой разрешить нам создать поселение, имеется сто тридцать два имени. Фамилий, правда, поменьше, потому как первыми, кого человек втягивает в общее дело, являются, как правило, его братья, сестры, ну и жена, разумеется. Все это не имеет значения. Всем понятно, что сто тридцать две подписи не означает, что сто тридцать два человека поселятся на горе Кабир...
Лица моих друзей напряглись: к чему, дескать, он клонит?
– Так вот, мы с Биной решили остаться здесь, – взял я быка за рога. – Если после того, как вы переселитесь, возникнет проблема с караванами, мы готовы по первому требованию переселиться в палатку и передать вам караван.
Первым молчание нарушил Натан.
– Я тоже остаюсь! – воскликнул он, вскочив с места. – Мой принцип – еврей не уходит оттуда, где он...
Натан на секунду замялся в поисках нужного слова, и я машинально за него закончил:
– ...окопался!
– Нет, Хаим, – с укором сказал Натан. – Не окопался. Укоренился.
– Как бы то ни было, – примирительно сказал я, – ты тоже остаешься.
– И я, конечно же, тоже, – объявил Менахем. – Кабир уже наш. Пусть часть ребят туда отправляется. Здесь же еще придется повоевать. А в мирное время кто главный воин? Адвокат.
Тут началось то, чего я больше всего боялся. «Я тоже остаюсь» – стали раздаваться голоса с разных концов синагоги. «И я! И я! И я!»
Короче, вчера все кричали «ура», сегодня все решили остаться. Пришлось прекращать это стадное безобразие.
– Подождите, подождите! – сказал я. – Большинство должно отправляться на Кабир. Там – главная работа. А здесь необходимо чисто символическое присутствие. Строить здесь все равно не дадут, а если начнут выселять, то, сколько бы семей ни осталось, нагнать солдат всегда можно в десять раз больше.
Наступила тишина.
– Ребята, – продолжал я. – Поймите, здесь достаточно десяти – пятнадцати человек. Ну двадцати, включая детей. А там – чем больше, тем лучше. Постройте большое поселение на горе Кабир. Оттуда открывается вид на Шхемскую долину, на то место, где некогда стояла дубрава. Там праотец наш Авраам обучал адептов единобожия. И назовите свое поселение так, как это место называлось при Аврааме – «Дубрава Учителя». Элон-Море.
* * *
Лунное свечение едва-едва пробивалось сквозь облака. Гора стояла вся исполосованная козьими тропами... А может, то были шрамы от сердечных ран – ведь и у Горы есть сердце.– Ну, теперь ты довольна? – спросил я и закрыл глаза.
Казалось, я физически ощущаю, как мне на лицо проливается лунный свет, словно Гора прикасается прохладными губами к моему горячему лбу.
* * *
Прежде, бывало, с утра то там, то сям детские голоса раздаются. Опять же Натан бегает, суетится, всех будит – кому-то надо на работу в Кфар-Сабу или в Натанию ехать, значит, пора всем подниматься, чтобы наши пташки ранние могли в миньяне утреннюю молитву прочесть. А с тех пор, как большинство уехало в Элон-Море, – тишина. Миньяна, то есть десяти молящихся мужчин, все равно не набирается. Дети только у нас с Биной да у Натана с Юдит. Так что спи хоть до девяти. И так все лето. Но в то утро мне показалось, что кто-то меня ухватил за плечо стальными клещами. «Менахем», – понял я, не размыкая век. И точно! Над ухом – его бас: «Хаим! Вставай! Послушай, что по радио говорят!»«Что, – спросонья пробормотал я, – уже движутся бронетанковые дивизии нас выселять?»
Вместо ответа чернобородый адвокат выскочил из моей спальни в салон, служивший по совместительству кухней, и включил на полную мощность транзистор, стоявший на краю псевдомраморного покрытия, в центре которого хлюпал вечно протекающий кран.
Дикторша заверещала казенным голосом: «...заявил буквально следующее: «Очень горько, что на переговорах между группой «Канфей-Шомрон» и представителями правительства за три недели не достигнуто никакого прогресса. Если правительству не удастся придти к какому-либо соглашению с группой или, как его называли, ядром «Канфей-Шомрона» и переговоры с поселенцами зайдут в тупик, я подам в отставку»».
– Кто подаст в отставку? – спросил я, еще не проснувшись. – Ясир Арафат? Джимми Картер?
– Дурак! – заорал вышедший из себя Менахем. – Какой к черту Картер? Мой тезка! Менахем Бегин!
Я не обиделся на его эпитет в мой адрес – отчасти потому, что сам с ним согласился, а возможно потому, что до меня понемногу стало доходить услышанное по радио. И пока я еще с полузакрытыми глазами бормотал утреннее приветствие Ему – «Благодарю Тебя, Царь живой и вечный за то, что возвратил мне душу мою милосердно», в омуте моего сознания ситуация понемногу прояснилась. Итак, из-за девяти придурков в кипах и членов их семей, которые поселились на чьей-то чужой полянке размером тридцать на сорок метров и тупо отказываются переселяться, могло пасть правительство четырехмиллионного государства. В том, что Бегин сдержит обещание и, в случае провала переговоров с нами, действительно уйдет в отставку, можно было не сомневаться. Это был Бегин, еще не сломленный Кемп-Дэвидом{В Кемп-Дэвиде премьер-министр подписал договор с Египтом, по которому арабам передавался Синайский полуостров, а расположенные там еврейские поселения и город Ямит уничтожались.}, не лгущий и не идущий на компромиссы с совестью.
Что тут началось! Левые, кои имели пребывать в оппозиции, завизжали от восторга, а правые... К нам зачастили министры, члены Кнессета, члены Совета поселений – все упрашивали нас убраться из Канфей-Шомрона, лишь бы сохранить власть правых в стране. Часами, сидя на плоской глыбе известняка в жидкой тени сосен над раскрытым томом Талмуда, я уносился мыслями прочь от рабби Акивы и рабби Гиллеля и мучился сомнениями – а может, лучше отступить? Если к власти придут левые, то всех нас все равно выселят, и не только отсюда – найдут предлог, чтобы раздавить те десятки поселений, которые мы создали за последние годы. И все из-за нашего упрямства. Я бросал взгляд на мою Гору. Она смотрела на меня сухими черными глазами пещер и молчала. Резкий ветер, гудя, ворвался в долину, ударился о скалы и вернулся ко мне хриплым криком хребтов: «Не бросай нас! Мы твои!»
Есть Третейский Судья, помогающий находить решения в спорах, которые порой бывают посложнее, чем эта свара между Менахемом Бегиным и хребтами Самарии. Парадным подъездом во дворец Его мудрости обычно служат книги, в которых толкуется Закон. Сейчас я чувствовал, что на вратах этого подъезда висит большой амбарный замок. Но есть потайная дверь, запасной вход, тайный туннельчик, о котором не знает никто, кроме каждого, кто желает о нем знать. Это молитва. Всю ночь я бродил по темным ущельям, по косым овечьим тропам и по распахнувшим пасти пещерам. Всю ночь я молился. Я говорил Вс-вышнему: «Пожалуйста, помоги мне найти выход! Дай мне знак – перешагнуть ли через себя или стоять на своем? А еще лучше, чтобы мне не пришлось делать ни того, ни другого, соверши маленькое чудо, подбрось какой-нибудь третий выход. Ну что Тебе, Вс-могущему, стоит!»
А через три дня ко мне подошел Натан и сказал:
– Ну вот что, Хаим! Мы не хотели тебя зря обнадеживать, и потому молчали. Но, похоже, дело выгорает. Собирайся и поедешь с нами.
– С кем «с нами»? – спросил я, ничего не понимая.
– Со мной и Менахемом.
– Которым? – задал я очередной идиотский вопрос.
– Штейном. А ты думал, с Бегиным?
– А куда мы поедем?
– Увидишь.
* * *
В жизни не видел домов более убогих, чем у этого Хусейна. Серый бетонный куб со сломанными решетками на окнах. Но кофе с кардамоном, которым он угощал нас в меджлисе – гостиной, обвешанной проеденными молью коврами – был отменным. Да и поданный на большом медном блюде с вычеканенным на нем орнаментом черный виноград навеки останется одним из вкуснейших воспоминаний моей жизни. За окном иссохшуюся землю робко трогал тонкими пальцами первый октябрьский дождик, который арабы почему-то называют «крестным». Конечно же, Хусейн был предупрежден о нашем визите – как впоследствии выяснилось, переговоры через посредников – таких же хитрых арабов, как и он сам – велись уже три недели. Но только позавчера наступил прорыв.Он радушно принял нас и в течение часа настойчиво предлагал нам то кус-кус, то креветки, то бульон, почему-то с пряниками, и всякий раз горестно вздыхал, слыша наш отказ. Маслинами мы, впрочем, угостились.
– Кстати о маслинах, – пробасил Менахем, раскинувшись в типичном арабском кресле, предназначенном не столько для сидения, сколько для лежания, поскольку нормальные гости, в отличие от нас, после трапезы пребывают именно в таком состоянии. – Почему там, где сейчас стоят наши караваны, ты когда-то не посадил оливки? Или дом бы построил, что ли... Места-то какие! Обидно, что зря пропадают.
Хусейн настороженно молчал.
– Ты кто по профессии? – продолжил Менахем.
– Повар, – с обидой сказал Хусейн. – А вы даже моей стряпни попробовать не хотите.
– Это наши заморочки, – успокоил его Менахем, запуская пальцы в черную бороду. – А стряпню твою с удовольствием попробовали бы в э-э-э... где, говоришь, твой папаша торгует восточными сладостями?
– В Нью-Йорке, – пробормотал араб, по тону адвоката поняв, что тот и сам знает, где сейчас находится Маджали-старший.
– Это моему отцу надо спасибо сказать, – вставил Натан, вертя в руках давно не чищенную золоченую вазочку, покрытую арабской вязью.
– Ну вот, – согласился Менахем. – С папашей скооперируешься, глядишь, откроете арабский ресторан. Народ к вам валом повалит. Миллионами ворочать будете, к нам в гости на собственном самолете прилетать. Но это в будущем. А пока... шестидесяти тысяч долларов тебе за ту полянку, где наши караванчики стоят, хватит?
Потом уже мне Натан рассказал, что Хусейн прекрасно знал, о чем пойдет речь. Но в тот момент казалось, он потрясен этим предложением. А уж как я был потрясен! И еще больше потрясен – в следующую секунду, когда араб, вместо того, чтобы выкрикнуть что-нибудь вроде «Аллах акбар! Родиной не торгуют!», заявил: «Пятьсот тысяч и ни центом меньше!»
Сошлись на ста».
* * *
Коби задумался. Так значит, в свое время идею создания здесь поселения как важнейшего стратегического объекта поддержал лично Ариэль Шарон. Именно эти места он имел в виду пятнадцать лет спустя, когда в ответ на призывы левых в память о недавно убитом премьере начать немедленно отдавать территории, писал: «Оттого что Рабина убили, горные хребты Самарии не стали ниже и проходимее для арабских танков». Потом он сам сделался премьером. Что стало с хребтами, неизвестно, но Канфей-Шомрон и другие стратегические объекты уничтожены. Арабы растащили остатки домов и сожгли синагоги. Однако дальше стало происходить нечто непонятное – бывшую территорию Канфей-Шомрона объявили военной зоной, и арабов оттуда попросили. Некоторое время она пустовала, затем там построили бункер. Через месяц бункер был расширен до размеров укрепления, так называемого муцава, и заселен двенадцатью солдатами. Вскоре там возник так называемый миткан – временный военный лагерь с постоянно сменяемым контингентом. Наконец, примерно за месяц до описываемых событий, там была расквартирована рота парашютистов под командой капитана Яакова Кацира, которая должна была стать ядром будущей стационарной военной базы. Жили пока в палатках, только штаб располагался в вагончике, да еще неделю назад завезли новые караваны, которые стояли пока пустыми, поелику не до них было. Все бы ничего, но ни евреи, ни арабы не могли в толк взять одного – зачем ради создания военной базы потребовалось уничтожать поселение?* * *
...Запел телефон на столе, отрывая Коби от мемуаров рава Хаима и возвращая его к действительности с ее тупиковыми вопросами без ответов. «А вдруг в этом звонке спасение!» – подумал Коби, поднося трубку к уху. Так часто бывало в критических ситуациях – не знаешь, что делать, и тут какой-нибудь пустяк – телефонный звонок, случайно встреченный знакомый, неожиданно найденная в недрах ящиков стола давно потерянная вещь – становится чем-то очень важным или резко проясняет ситуацию. «А может, в этом звонке спасение?» – мысленно произнес Коби, не подозревая, что попал в точку. В этом звонке действительно было спасение. И – гибель.* * *
Медленно, еще под впечатлением видения, которое было у него в саду возле замка Тоукан, брел он к своей машине. Исходя сизыми выхлопами бензина, от которых начинало першить в горле, мимо проехал грузовичок, набитый отчаянно блеющими баранами. «Интересно, – подумал «Даббет-уль-Арз», – а верблюдов тоже в грузовиках перевозят? А в Индии – слонов? Техника, Шайтан ее забери. Только она в этом мире и меняется. Да еще костюмы. А все остальное – в точности как в его сне наяву. И все конфликты в так называемом Западном мире – суть те же раздоры между учениками Авраама и его детьми. Учениками, которые смотрят на мир, как на уютное кресло, и детьми, которые рвутся его переделывать. А кто арабы – ученики или дети? Биологически – дети, потомки Ишмаэля. А духовно – все равно ученики. Даже если представить, что Мухаммад был пророком, все равно все его учение – перепев еврейской Торы. А христиане, те и не отрицают свою вторичность. Так что ничего не изменилось. Все – как тогда в Шхеме.* * *
– Капитан Яаков Кацир слушает, – отбарабанил Коби.– Капитан, – заговорила трубка с сильным арабским акцентом, при этом голосом однотонным, как у робота, – насколько – нам известно – ваша база – находится – на холме – рядом – с Эль-Фандакумие. Следовательно – вы должны знать – так называемое – «Плато – Иблиса». Имеется в виду – некая – площадка – окруженная – скалами. Мы вам настоятельно – рекомендуем – в кратчайший срок – отправить туда – наряд. А – с позволения сказать – «корреспондента» – которого вы – отловите там – расспросите – как можно подробнее – о том – какие – имеются – у его хозяев – планы – на шестнадцатое января.
– Что?! – взревел Коби. – Кто вы? Откуда вы звоните?!
Но трубка уже умерла.
Несколько секунд Коби сжимал ее в руках, тупо на нее уставившись, затем срочно вызвал к себе сержанта Шмуэля Барака и приказал немедленно взять с собой одиннадцать солдат и отправляться на «Плато Иблиса».
После чего позвонил на телефонную станцию и выяснил, что звонили ему с телефона-автомата, расположенного в городе Газа на улице Салах Эд-Дин.
Опять шестнадцатое января!
* * *
Нет, это уже слишком! Неизвестно, чем Мазуз прогневал Аллаха, но явно прогневал. Все навалилось на него в один день, да что в один день – в одно утро! Сначала, в виде, так сказать, разминки, разболелось сухожилие. Потом выяснилось, что ночью кто-то вошел к нему в комнату и утащил мобильный телефон. Затем обнаружилось, что его верный охранник Халил, дежуривший в эту ночь, непонятно каким образом оказался в собственной квартире, вернее, на пороге ее, причем в убитом виде, а вместе с ним застрелены его беременная жена и четверо детей, включая грудного младенца. Ужасно, конечно, но все в руках Аллаха. Кисмет!{Кисмет (турецк.) от арабск. кисма – доля. Полная предопределенность Аллахом всех событий и судеб людей.} Да и Мазузу ли биться в истерике? Уж он-то насмотрелся в своей жизни на смерть и детей, и взрослых, начиная с его собственной матери, которую в состоянии наркотической ломки он сам... Ну да ладно, что былое вспоминать! Мазуз устроил разнос двум другим охранникам – длинному Радже и коротышке Аззаму, после чего срочно вызвал корреспондентов израильских, западных и арабских газет и каналов телевидения. Вместе с ними отправился на место преступления. Бродя по комнатам, украшенным витиеватым орнаментом, перешагивая через трупы, он подробно рассказывал о ночном рейде бандитов из ЦАХАЛа, ворвавшихся ночью в деревню и зверски расправившихся с верным сыном палестинского народа, активистом «Союза Мучеников Палестины» и его личным соратником Халилом Сидки, а заодно и со всей его семьей. Корреспонденты понимающе кивали, фотографировали трупы, а потом, закончив дела, отправились информировать.Тем временем Мазуз распорядился приступить к обряду гусул – обмывания тел. Покойников надлежало обмыть три раза: водой, содержащей кедровый порошок, затем водой, смешанной с камфарой, и наконец – чистой водой. Тут раздался звонок Абдаллы Таамри – срочно отправляй человека с видеокамерой на плато Иблиса. Здесь ждут распоряжений две команды: одна женская, чтобы омывать Анни, вторая – мужская для всех остальных, а на том конце провода ждет Таамри. Ничего не поделаешь, Таамри поважнее. Пришлось отправлять. Отправил Ахмеда Хури – он и с камерой управляется, и разведчик опытный. Только начал, как хороший мусульманин, выяснять, не надо ли выплатить долги погибшей семьи, – еще звонок. Сообщают из Эль-Халиля. Там убит неизвестными корреспондент «Аль-Хайят аль-Джадиды», по совместительству личный осведомитель и друг Мазуза, Ибрагим Хуссейни. Здравствуйте! Там убийство, здесь убийство...
Бедный Мазуз за утро опустошил пачку «Ноблесса» и вскрыл новую. В первую очередь надо было заняться семьей Сидки. Мазуз отдал нужные распоряжения. Пришлось, наконец, разобраться с долгами убитых и позаботиться о кафанах – саванах, – обеспечив бедного Халила и всех его сыновей, кроме Маруанчика, изорой, тканью для окутывания нижней части тела, а также камисой, рубахой до колен, и лифофой – тканью, покрывающей с головы до ног. Грудному Маруану достаточно было одной лифофы, а вот Анни к лифофе, изоре и камисе требовались еще химора, косынка, и хирка – полотно для покрывания груди.
Все это было сделано. Оставалось начать расследование, чтобы выяснить, кто на самом деле убил Ибрагима и связано ли это каким-то образом с Мазузом. Хорошо бы залезть в интернет и посмотреть там все, что известно об Ибрагиме Хуссейни. Но сначала –проверить почту; сегодня он еще ее не смотрел. Вдруг там еще какие-нибудь новости? Такой уж сегодня день веселый. Обнаружив пришедшее ночью письмо о сыне иудейки и разрушенном иудеями их же селении, Мазуз некоторое время тупо смотрел на экран компьютера, а затем издал вопль, с которого начинается эта главка. Действительно – это уже слишком! Значит, он, Мазуз Шихаби, рожден быть правой рукой Махди, да еще ему суждено убить Даджаля, злейшего врага Аллаха. Правда, сколько себя Мазуз помнит, всегда говорилось, что Даджаля должен убить во время второго пришествия пророк Исса, сын Марьям, тот, из которого после первого его пришествия неверные тупицы сделали себе божка. Но вот в этом хадисе говорится просто «сын Марьям», а как его будут звать – Исса или еще как-нибудь, например, Мазуз, – это неясно. Впрочем, даже если того будут звать Исса, на долю Мазуза тоже немало достанется. Начать войну, в результате которой Шайтан будет изгнан из мира, это не шутка. Недаром черным по белому написано: «И будет человек этот прославлен вовеки, как спаситель веры мусульманской, и не будет забыто имя его».
«Раджа! – морщась от боли в бедре, позвал он ординарца, сменившего на посту убитого Халила. – Принеси мне из библиотеки сборник хадисов Сунаджиба аль-Салиха!» Интересно, кто послал ему этот текст и зачем. Мазуз взглянул на электронный адрес отправителя. dabbetularz@gmail.com. Это ему ничего не говорило. Он посмотрел в своих адресах. Ничего нет. Вернулся Раджа.
– Сайиди, – сказал он. – У нас нет сборника хадисов Сунаджиба аль-Салиха. Есть сборник Сахиха аль-Бухари, есть хадисы Муслима, есть «Китаб ас-сунан» Абу Дауда, есть «Джами ас-сахих» Абу Иса Мухаммада ат-Тирмизи, есть сборники Абу Абдаррахмана ан-Нисана и Абу Абдаллаха ибн Маджи. А этот, наверно, какой-то малоизвестный.
– Понятно, – ответил Мазуз, хотя для него в мире все меньше и меньше становилось понятного. – А скажи-ка, Раджа, ты же у нас когда-то в медресе учился... Что такое «даббетуларз»?
– Как-как? – переспросил Раджа, прищурившись, словно изучая Мазуза под микроскопом.
– Да-бе-ту-ларз.
– Даббет уль-Арз! – расхохотался Раджа. – Да ведь это просто Даббе. Ну вы же в школе учили!
– Я болел тогда, – со злостью сказал Мазуз, и ординарец, поняв, что может дороговато заплатить за свой смех, не стал дальше задавать вопросы, в результате чего так и не узнал, что болезни, помешавшие в свое время Мазузу стать суфием, – мусульманским мудрецом – именовались «гашиш», «марихуана», «LSD» и так далее.
– Хорошо, хорошо, – с готовностью сказал слуга. – Согласно одним комментариям, Даббе – это маленькое существо, червячок или микроб, с помощью которого Аллах уничтожит могущественные орды Яджуджа и и Маджуджа{Гога и Магога.} – народов, которые в конце времен станут главной ударной силой Зла. Согласно другим – это большое животное, настолько волосатое, что невозможно отличить перед от зада. Оно появится опять же в конце времен и будет учить людей, как им бороться со злом, а так же метить им носы, чтобы отличать правоверных от врагов.
– Гм, – глубокомысленно произнес Мазуз, доставая очередной «Ноблесс». Это «гм» означало: то, что ты знаешь про какое-то там Даббе, все равно не сделает тебя умней меня. – Можешь идти, Раджа.
Раджа удалился, а Мазуз задумался. Кто же этот таинственный микроб или червячок, возомнивший себя в будущем победителем и уничтожителем страшных Яджуджа и Маджуджа? Прежде всего нужно выяснить, откуда взялся сборник хадисов, настолько малоизвестный, что Раджа, в медресе учась, о нем ничего не слышал. Только что Мазуз рылся в памяти компьютера, а теперь начал рыться в собственной памяти. И «накопал» то, что нужно.
– Алло, Вахид?
– Простите, вас плохо слышно. Кто это говорит?
– Вахи-ид! – заорал Мазуз, роняя изо рта сигарету и одновременно вытаскивая из пачки новую.
– Вот теперь я вас слышу, – спокойным голосом сказал Вахид, старший товарищ, человек, приведший его некогда в Революцию, при этом один из крупнейших в Палестине специалистов по хадисам профессор Вахид Мухаммад Али, – но все равно не узнаю.
– Вахид, да это же я, Мазуз Шихаби, ваш ученик!
– А, привет, Мазуз, – произнес Вахид невозмутимо и даже как-то утомленно, словно они ежедневно по часу болтали, и ему это сильно надоело. – Да благословит тебя Аллах! Давно мы с тобой не общались, видишь, я уже и голос твой забыл.