Страница:
Тогда я подумал, что это они, таким образом, оставили мне путь к компромиссу.
Что он их представитель для переговоров со мной. Такой, видите ли, деликатный намек на начало переговоров. Или последний шанс, по их мнению, для меня объясниться или извиниться, что одно и то же.
Ну что же посмотрим, посмотрим.
Кричать было бесполезно, и я стоял, дожидаясь, когда он обратит на меня внимание. Он увидел меня, слегка повернув голову вправо. Но больше ничего не произошло. Он не сделал свою шарманку тише, не изменил позу и вообще ничего не сделал для начала общения. Я тоже.
В конце концов, это их инициатива, а не моя. Пусть начинают. Не я же затеял все это, а они. Прислали парламентера. Ладно. Я его выслушаю.
Но ничего не происходило. Как будто, они испытывали мое терпение. Наблюдали за мной. То есть, кривляясь, повторяли мое поведение.
Но пауза затягивалась, и я начинал себя чувствовать по-идиотски.
Ладно. Я сделал над собой усилие и помахал бродяге рукой, чтобы привлечь его внимание. Он, правда, сразу отреагировал. Сделал звук тише, сел и спросил с воодушевлением:
– Понравилось?
– Что понравилось? – не понял я.
– Ну, музыка.
– А, да. Что вы тут делаете? Чего вам надо?
– Дай что-нибудь.
Я не понял его, но машинально достал бумажник и поискал мелкие деньги. Их не было. И я засунул его обратно в карман, сказав:
– Ничего нет.
Он абсолютно безразлично отнесся к этому, опять лег и включил звук, по-моему, еще громче.
Я, признаться, растерялся и продолжал стоять. Но затем опять помахал ему рукой. Он опять сел, убрал звук и молча уставился на меня.
– Что вы тут делаете? Кто вас прислал сюда? – повторил я вопрос.
– Так это, сюда все скоро соберутся. Погоняла куда-то делись. На пиво дашь?
– А вы заметили, что людей тоже нет?
– Каких людей?
– Ну, вообще, людей.
– А я что, не человек? – ответил он ухмыльнувшись.
– Человек, а другие где?
– Я же сказал, скоро соберутся. И вытянув шею, глядя куда-то за меня, добавил: – Вон уже идут.
Я обернулся и увидел несколько небольших групп бродяг, медленно двигающихся к площади со своими вещами.
– Я имею в виду других людей. Обычных.
– А я что, необычный что ли? – И он ехидно засмеялся.
Ужасные зубы в сочетании с грязной щетиной, и непонятно какой одеждой, все же мерзкое зрелище. О запахе, который я начинал чувствовать, не стоит и говорить.
– Ну, вы заметили, что людей в городе нет, то есть стало меньше?
– А мне какое дело? На пиво дашь? – он уже повысил голос, и в нем чувствовалась агрессия или раздражение, сразу не разберешь.
Продолжать общение было бессмысленно. Он был ни при чем. Но меня поразило его абсолютно искреннее безразличие к происходящему, то есть у него было качество, достигаемое другими с большим трудом и на совершенно другой стороне человеческой жизни – там, где начинался и заканчивался порядок человеческого общества.
Моя независимость оказалась недостаточной, и я чувствовал себя неуверенно, общаясь с бродягой. Я скорее хотел, чем был независимым, а он был таким, не стремясь к этому. Видимо, поэтому он меня раздражал. И они меня раздражали, наверное, из-за такого же безразличия ко мне. То есть, они были даже в большей степени независимы, чем я. Они были независимы от меня, уверяя в обратном. И когда я понял, что это чистая ложь, во мне появились признаки независимости – цинизм и высокомерие.
Рассуждая так, я шел уже вверх по улице к мосту, за которым исчезли люди. Я помнил о существовании огромной лестницы мыслителей с неясным основанием, но где можно было различить и Сократа с Платоном, и французских моралистов, и Ницше с Ле Боном. В конце концов, и великих идеалистов-практиков Ленина и Гитлера. Наверняка мои мысли совпадали с какими-то из их суждений, но видимо внутри моего сознания существовала собственная лестница, по которой я должен был пройти, самостоятельно повторив их общий путь.
Не знаю, зачем мне это нужно и что породило во мне такое желание, но смутное подозрение о том, что это кому-то надо, а я являюсь лишь орудием, у меня присутствовало всегда.
Мое мышление было сформировано кем-то для непонятных мне целей. Более того, меня всегда поражало то обстоятельство, что я могу следить за ходом своих мыслей. Если у меня одно я, то кто внутри меня наблюдает мои суждения. Я – это то, что рассуждает, или я – это то, что наблюдает, как оно рассуждает? Что там мое и где там я? Кто сделал так, что мое сознание постоянно что-то ищет, и кому это надо?
Кроме меня и них на этой планете никого нет и, если я не знаю, то, наверное, ответ у них. Они никогда ничего не говорят и не выражаются конкретно. Обо всем нужно догадываться самостоятельно и всегда возникают ошибки, над которыми они в лучшем случае не смеются.
И я пошел за ними, понимая, что первым иду на компромисс, желая получить ответ.
Уже находясь на середине моста, я увидел, что дальше, за ним никого нет. И мне пришлось довольно долго идти, пока я не сообразил найти автомобиль. Вдоль дороги их было много, особенно у магазинов, но найти тот, в котором оставлены ключи было непросто. Только у входа в дорогой магазин я обнаружил темно-синий «Рэйндж Ровер» с работающим двигателем и открытым багажником.
Первой мыслью было, не кончился ли бензин. Бензина было действительно немного, но он был, и это меня успокоило. Я закрыл багажник, сел за руль, отрегулировал сидение и зеркала под себя. Я был спокоен и готов встретить любой вариант развития событий. Единственное, что создавало дискомфорт, это легкий голод и желание что-нибудь выпить. Судя по часам, было около полудня, а судя по погоде, сбившей меня с толку, ранее утро без солнца.
Я медленно поехал по дороге и, увидев продовольственный магазин, подъехал к нему. Там я нашел хлеб, а в мясном отделе отрезал приличный кусок копченого мяса. Сходив за помидорами и прихватив по дороге горчицу, я сделал бутерброд. Это было вкусно. Но я забыл сок и салфетки. Руки были жирные, а вытереть – нечем. Я зашел в боковую дверь и там, на вешалке, увидел белые халаты. Рядом была и раковина с краном. Вымыв руки, я пошел в торговый зал. У кассы стояла полка с соками. Выбрав томатный, я отпил прямо из пакета, но он был не на мой вкус, и я оставил его. В холодильнике я взял холодный чай и встал у окна, разглядывая улицу.
В другое время, представь я себе ситуацию, в которой никого кроме меня в городе нет, как сюжет фантастической истории, мое воображение порезвилось бы, обыгрывая различные варианты, но в действительности все оказалось прозаичнее и тоскливее. Не хватало жизни. Не хватало людей. Чего-то еще не хватало. Было очень пустынно и одиноко. Огромный зал магазина, набитого до отказа товарами для людей подчеркивал их отсутствие. Был ли я в это время самим собой? Когда не было необходимости ни в каких ролях из-за отсутствия зрителей. Нужны ли они были вообще? Может быть, главный зритель был во мне? Может быть, я и есть главный зритель? И что тогда я?
Почему я иду за ними? Почему я в них нуждаюсь? Почему они мне необходимы? Те, которые меня постоянно обманывали и всячески вводили в заблуждение. Те, которые создали во мне раздвоенность, засадив своего агента в мое сознание. Те, которые сделали меня эмоционально зависимым инвалидом, постоянно нуждающимся в инъекциях душевного тепла. У них есть душа или это бездушный и безжалостный механизм, управляемый с помощью химических сигналов, подобно муравейнику?
Можно ли сложить миллионы душ в одну? Получится ли из этого единая сущность, единая душа или она всегда была единой, но разлитой в миллионы емкостей? Тогда получается, что я часть этой сущности. Но мне неприятна мысль о своем единстве с ними. Я все еще зол на них, и любой намек на наше единство меня раздражает. И потом, достаточно представить себе ситуацию моей хотя бы физической безнадежности, как станет ясно, что ни о каком единстве не может быть и речи. Рядом могут оказаться либо посторонние и, довольно безучастные лица, либо не посторонние, но связанные со мной довольно банальными обстоятельствами. Что тут можно возразить?
С этими размышлениями я въехал на мост. Впереди, ближе к его середине я увидел фигуру человека или ребенка сидящего на бордюре, разделяющем дорогу и тротуар. Причем ноги находились на проезжей части. Это была девочка. Возраст определить было сложно, так как она была одета так, как одеваются более взрослые девушки. Модные джинсы и майка с кофтой, сумка в тон туфель, и браслеты с кольцами на руках. Очень аккуратная и стильная прическа в сочетании со следами макияжа и подкрашенными губами. Такая маленькая женщина или девочка, лишенная детства. Лицо в обрамлении темных волос спокойно, а взгляд направлен вперед и вдаль. Как вырезанная из журнала картинка.
Я подъехал совсем близко, вышел из машины и стал перед ней. Никаких реакций. Я присел и заглянул ей в глаза. Она на мгновение посмотрела на меня и вернулась в то же состояние.
– Что ты тут делаешь?
Ее глаза задвигались, но на меня не посмотрели.
– Ты меня слышишь? – повторил я вопрос и положил руку на ее колено.
Она сделала грациозное движение спиной, мол, оставьте меня.
– Ты не хочешь со мной разговаривать?
– Я с незнакомыми людьми-мужчинами не разговариваю.
– Давай познакомимся. У тебя такие красивые браслеты.
На ее лице проступил румянец.
– Я давно не видел таких красивых девочек.
– Я это постоянно слышу. Вы неоригинальны, – все еще не глядя на меня, сказала она и поджала губы.
– Как думаешь, как называется у птиц та часть, которую мы у людей называем лицо, а у животных – морда?
Ее лоб слегка нахмурился, и она посмотрела-таки на меня прищурясь. И вдруг засмеялась, звонко-звонко, откинувшись назад.
– Клюво, во-во-во.
И также внезапно уже спокойным тоном:
– Нет у птиц лиц. У птиц нет лиц. Лиц нет у птиц.
– Ну ладно, – примирительно сказал я. – Как тебя зовут?
– А вы первый скажите, как вас зовут, представьтесь, – с нажимом на последнем слове, произнесла она и голову при этом склонила набок.
– Салена, – сказал я и протянул ладонь, как равной.
– А я не скажу, как меня зовут. И она протянула мне руку, как королева для поцелуя. На что от растерянности я ответил робким пожатием.
– Тогда я буду называть тебя Девочка.
– А мне все равно. Мне с вами детей не крестить.
– А вдруг?
– Вы мужчина не моего типа.
– Сколько же тебе лет, неприступная Девочка?
– Неприлично у девушки спрашивать о ее возрасте.
– А прилично девочке разговаривать с человеком, старше нее, так высокомерно? Ты такая красивая и воспитанная, а ведешь себя удивительно вызывающе.
Все это я сказал, намеренно придав голосу оттенок строгости.
Она вдруг закрыла лицо руками, упершись локтями в колени.
По характерным звукам я понял, что она плачет. Я провел рукой по ее волосам, пытаясь успокоить.
– Ну что ты, что ты? – не совсем понимая ее реакции, спросил я.
– Вот вам хорошо, а я может быть осталась одна, без родителей, без никого. А мне всего девять лет. Будет. И я заблудилась, и у меня нет денег. И я хочу есть. Что, не видно? Вы же взрослый, – с упреком и, еле сдерживая икоту, выдала она, успевая при этом размазывать по щекам слезы.
Но ей было этого мало, и она добавила:
– Разве непонятно? А вы развлекаетесь тут. Наверное, со своей дочкой вы бы так не разговаривали.
Она достала из сумочки платочек и зеркальце и начала на лице что-то там приводить в порядок. Я нашел в машине маленькую бутылку «Эвиан» и салфетки. Смочив одну, протянул ей. Она вытерла лицо и, сказав:
– Спасибо, – и протянула обратно.
Скорее машинально я подошел к перилам моста, чтобы выкинуть салфетку и замер, поразившись увиденной картиной.
На огромном, почти ровном пространстве земли, уходящем далеко к горизонту, расположилась бесконечная масса людей. Из-за большой высоты и расстояния я не мог видеть, что они делают. Казалось, люди застыли, стоя плечом к плечу, а над ними еще более бесконечное простиралось небо, без единого облака и намека на жизнь. Слева и справа, вдалеке, картину завершала зелень, покрывавшая холмы. Наверное, только она придавала этой фантастической картинке элемент реальности происходящего.
Из этого оцепенения меня вывела Девочка. Взяв меня за руку, она прижалась ко мне, а когда я посмотрел на нее, сказала:
– Пойдем. Пойдем к ним.
Я не знал, что ей ответить и продолжал молча смотреть на нее.
– Там мама и папа. Там друзья. Они нас ждут.
– Ты думаешь?
– Ну конечно, а как же по-другому?
– Не знаю. Я ничего не знаю.
– Ну, ты же такой большой? Ты же взрослый, – и с этими словами она наклонилась над перилами и крикнула:
– Эээ-й! Привет!
К моему удивлению масса пришла в движение, и из нее начали проступать слова. Видимо, люди использовали белые платки или что-то такое, как на стадионах. Первым появилось слово «привет», затем «как дела». Девочка смеялась, просто заливалась смехом от такой игры. Она крикнула:
– Мама, – и помахала рукой. И через несколько секунд появилась надпись «я здесь», а затем «я люблю тебя» и «иди к нам».
Я безучастно наблюдал за происходящим до тех пор, пока масса не пришла в энергичное движение. Началось какое-то бурление и брожение. И я увидел, как проступают контуры ребенка. Да, огромные контуры, огромного ребенка. Ребенок сидел с широко открытыми глазами и озорным чубчиком на голове. А внизу простирались большие буквы, сложенные в слова «здесь все дети».
Я не понял, кому это было адресовано мне или Девочке, но взял ее за руку и пошел к автомобилю.
Ситуация № 4. Курочка
Это было отчаяние. Это был тупик. Косточка в вишневом пироге, которой не могло быть. Сообщение о смерти хомячка.
Он стоял, обидевшись на весь мир, не обращая внимания на струйки слез на щеках и упершись взглядом в горизонт, подбрасывал двумя руками цыпленка, почти курицу. Губы его искривились то ли от обиды, то ли от упрямства. На голове – сеновал. На лице – первые следы жизни, как на первом снегу следы взрослого человека. Он был один, совсем один. В каждый такой бросок он вкладывал не столько силу своего пятилетнего тела, сколько желание увидеть полет своей птицы. Он верил: она должна полететь, ведь у нее есть крылья! Но, вопреки очевидному, этот нелетающий объект крайне неуклюже падал на лужайку, причем, очень беспомощно.
Мальчик сел. Видимо, источник иссякал – ручейки на щеках подсыхали, и вместе с ними испарялось что-то, что вначале образовало над его головой маленькое облако, скорее, розовую дымку. Но это длилось лишь мгновение и рассеялось. Может быть, от ветра. Это заметил лишь один полупьяный Эм, который вместе с другими, но немного в стороне, сидел на террасе дома. Другие не увидели, утратив интерес к происходящему, как только Кай прекратил свою пантомиму. Это молчаливое шоу наблюдали все, кто с жалостью, кто с насмешкой. Они видели не только кульминацию, но и развитие. Более того, они знали, какой она будет, вернее, предвидели. И тем не менее…
А может, во всем была виновата жара и выпитое пиво. Ведь, в сущности, было скучно. Обычный конец дня в пригороде Нью-Лэнда. Любой из присутствующих мог почти в точности вспомнить вчерашний день. И тут этот парень со своей курицей! Может, сам Хью и виноват. Он же купил этого цыпленка и подарил Каю! Мол, мальчишка часто остается один, и у него будет развлечение. Правда, купил он его как будущую птицу – птенцы так похожи друг на друга – и наговорил Каю всяких небылиц о том, какой она станет, если он будет ее любить. Он ведь и сам заблуждался! А может и нет. Ну, парень, конечно, возился с этой птицей. Сделал ей целый дворец из картона! Все это видели. Ведь почти каждый день заходили к Хью. Уже года два, наверное. После того, как умерла его жена Джули, мать Кая. Сначала заходили, чтобы Хью не тосковал, а потом как-то в привычку вошло. Так получилось, что сидели все на террасе и играли в карты, как обычно. Пришел Кай со своим орлом. Он и раньше ходил вокруг, но на него почти не обращали внимания. Игра. А он встанет возле кого-то с прижатой к груди птицей и смотрит – ждет, когда заметят. Он ведь не мог говорить. Немой. Наконец, обратят на него внимание, похвалят его птицу, он вспыхнет и убегает. Потом опять приходит, но уже к кому-нибудь другому. И так, пока отец спать не прогонит. Иногда, конечно, надоедал. Не то чтобы мешал, он же молчит. Но как-то не по себе, когда кто-то на тебя все время смотрит. Так вот, в тот раз Джойс проигрывал, а он всегда злится, аж пятнами покрывается. Парень стоял возле него, но Джойс его не замечал. Игра. Тут он опять проигрывает! Провел рукой по правой щеке, со стороны Кая, как будто хотел стереть его взгляд, и как грохнет по столу кулаком! Потом повернулся к Каю и выдавил: «Ну, чего ты хочешь?» А парень не реагирует или задумался. Вот Джойс ему и стал объяснять, что это никакая не птица, в том смысле, что она никогда летать не будет, а обыкновенная курица. Ну, может, какой-то немецкой породы. Но не полетит, и все. Не может. А сам, как мотор на перегрузке! Прямо ревет. Все, конечно, опешили. Мальчишка тут при чем? Но все было так неожиданно. Характер Джойса известен – и не такое может выкинуть! Вспыльчивый. И все-таки никто не ожидал. Кай только побледнел и убежал. Думали, обиделся, а он – на лужайку и давай эту курицу бросать в воздух! Комично было это наблюдать, но как-то грустно. Может, все бы это забылось постепенно, тем более Кай перестал подходить во время игры.
Что он их представитель для переговоров со мной. Такой, видите ли, деликатный намек на начало переговоров. Или последний шанс, по их мнению, для меня объясниться или извиниться, что одно и то же.
Ну что же посмотрим, посмотрим.
Кричать было бесполезно, и я стоял, дожидаясь, когда он обратит на меня внимание. Он увидел меня, слегка повернув голову вправо. Но больше ничего не произошло. Он не сделал свою шарманку тише, не изменил позу и вообще ничего не сделал для начала общения. Я тоже.
В конце концов, это их инициатива, а не моя. Пусть начинают. Не я же затеял все это, а они. Прислали парламентера. Ладно. Я его выслушаю.
Но ничего не происходило. Как будто, они испытывали мое терпение. Наблюдали за мной. То есть, кривляясь, повторяли мое поведение.
Но пауза затягивалась, и я начинал себя чувствовать по-идиотски.
Ладно. Я сделал над собой усилие и помахал бродяге рукой, чтобы привлечь его внимание. Он, правда, сразу отреагировал. Сделал звук тише, сел и спросил с воодушевлением:
– Понравилось?
– Что понравилось? – не понял я.
– Ну, музыка.
– А, да. Что вы тут делаете? Чего вам надо?
– Дай что-нибудь.
Я не понял его, но машинально достал бумажник и поискал мелкие деньги. Их не было. И я засунул его обратно в карман, сказав:
– Ничего нет.
Он абсолютно безразлично отнесся к этому, опять лег и включил звук, по-моему, еще громче.
Я, признаться, растерялся и продолжал стоять. Но затем опять помахал ему рукой. Он опять сел, убрал звук и молча уставился на меня.
– Что вы тут делаете? Кто вас прислал сюда? – повторил я вопрос.
– Так это, сюда все скоро соберутся. Погоняла куда-то делись. На пиво дашь?
– А вы заметили, что людей тоже нет?
– Каких людей?
– Ну, вообще, людей.
– А я что, не человек? – ответил он ухмыльнувшись.
– Человек, а другие где?
– Я же сказал, скоро соберутся. И вытянув шею, глядя куда-то за меня, добавил: – Вон уже идут.
Я обернулся и увидел несколько небольших групп бродяг, медленно двигающихся к площади со своими вещами.
– Я имею в виду других людей. Обычных.
– А я что, необычный что ли? – И он ехидно засмеялся.
Ужасные зубы в сочетании с грязной щетиной, и непонятно какой одеждой, все же мерзкое зрелище. О запахе, который я начинал чувствовать, не стоит и говорить.
– Ну, вы заметили, что людей в городе нет, то есть стало меньше?
– А мне какое дело? На пиво дашь? – он уже повысил голос, и в нем чувствовалась агрессия или раздражение, сразу не разберешь.
Продолжать общение было бессмысленно. Он был ни при чем. Но меня поразило его абсолютно искреннее безразличие к происходящему, то есть у него было качество, достигаемое другими с большим трудом и на совершенно другой стороне человеческой жизни – там, где начинался и заканчивался порядок человеческого общества.
Моя независимость оказалась недостаточной, и я чувствовал себя неуверенно, общаясь с бродягой. Я скорее хотел, чем был независимым, а он был таким, не стремясь к этому. Видимо, поэтому он меня раздражал. И они меня раздражали, наверное, из-за такого же безразличия ко мне. То есть, они были даже в большей степени независимы, чем я. Они были независимы от меня, уверяя в обратном. И когда я понял, что это чистая ложь, во мне появились признаки независимости – цинизм и высокомерие.
Рассуждая так, я шел уже вверх по улице к мосту, за которым исчезли люди. Я помнил о существовании огромной лестницы мыслителей с неясным основанием, но где можно было различить и Сократа с Платоном, и французских моралистов, и Ницше с Ле Боном. В конце концов, и великих идеалистов-практиков Ленина и Гитлера. Наверняка мои мысли совпадали с какими-то из их суждений, но видимо внутри моего сознания существовала собственная лестница, по которой я должен был пройти, самостоятельно повторив их общий путь.
Не знаю, зачем мне это нужно и что породило во мне такое желание, но смутное подозрение о том, что это кому-то надо, а я являюсь лишь орудием, у меня присутствовало всегда.
Мое мышление было сформировано кем-то для непонятных мне целей. Более того, меня всегда поражало то обстоятельство, что я могу следить за ходом своих мыслей. Если у меня одно я, то кто внутри меня наблюдает мои суждения. Я – это то, что рассуждает, или я – это то, что наблюдает, как оно рассуждает? Что там мое и где там я? Кто сделал так, что мое сознание постоянно что-то ищет, и кому это надо?
Кроме меня и них на этой планете никого нет и, если я не знаю, то, наверное, ответ у них. Они никогда ничего не говорят и не выражаются конкретно. Обо всем нужно догадываться самостоятельно и всегда возникают ошибки, над которыми они в лучшем случае не смеются.
И я пошел за ними, понимая, что первым иду на компромисс, желая получить ответ.
Уже находясь на середине моста, я увидел, что дальше, за ним никого нет. И мне пришлось довольно долго идти, пока я не сообразил найти автомобиль. Вдоль дороги их было много, особенно у магазинов, но найти тот, в котором оставлены ключи было непросто. Только у входа в дорогой магазин я обнаружил темно-синий «Рэйндж Ровер» с работающим двигателем и открытым багажником.
Первой мыслью было, не кончился ли бензин. Бензина было действительно немного, но он был, и это меня успокоило. Я закрыл багажник, сел за руль, отрегулировал сидение и зеркала под себя. Я был спокоен и готов встретить любой вариант развития событий. Единственное, что создавало дискомфорт, это легкий голод и желание что-нибудь выпить. Судя по часам, было около полудня, а судя по погоде, сбившей меня с толку, ранее утро без солнца.
Я медленно поехал по дороге и, увидев продовольственный магазин, подъехал к нему. Там я нашел хлеб, а в мясном отделе отрезал приличный кусок копченого мяса. Сходив за помидорами и прихватив по дороге горчицу, я сделал бутерброд. Это было вкусно. Но я забыл сок и салфетки. Руки были жирные, а вытереть – нечем. Я зашел в боковую дверь и там, на вешалке, увидел белые халаты. Рядом была и раковина с краном. Вымыв руки, я пошел в торговый зал. У кассы стояла полка с соками. Выбрав томатный, я отпил прямо из пакета, но он был не на мой вкус, и я оставил его. В холодильнике я взял холодный чай и встал у окна, разглядывая улицу.
В другое время, представь я себе ситуацию, в которой никого кроме меня в городе нет, как сюжет фантастической истории, мое воображение порезвилось бы, обыгрывая различные варианты, но в действительности все оказалось прозаичнее и тоскливее. Не хватало жизни. Не хватало людей. Чего-то еще не хватало. Было очень пустынно и одиноко. Огромный зал магазина, набитого до отказа товарами для людей подчеркивал их отсутствие. Был ли я в это время самим собой? Когда не было необходимости ни в каких ролях из-за отсутствия зрителей. Нужны ли они были вообще? Может быть, главный зритель был во мне? Может быть, я и есть главный зритель? И что тогда я?
Почему я иду за ними? Почему я в них нуждаюсь? Почему они мне необходимы? Те, которые меня постоянно обманывали и всячески вводили в заблуждение. Те, которые создали во мне раздвоенность, засадив своего агента в мое сознание. Те, которые сделали меня эмоционально зависимым инвалидом, постоянно нуждающимся в инъекциях душевного тепла. У них есть душа или это бездушный и безжалостный механизм, управляемый с помощью химических сигналов, подобно муравейнику?
Можно ли сложить миллионы душ в одну? Получится ли из этого единая сущность, единая душа или она всегда была единой, но разлитой в миллионы емкостей? Тогда получается, что я часть этой сущности. Но мне неприятна мысль о своем единстве с ними. Я все еще зол на них, и любой намек на наше единство меня раздражает. И потом, достаточно представить себе ситуацию моей хотя бы физической безнадежности, как станет ясно, что ни о каком единстве не может быть и речи. Рядом могут оказаться либо посторонние и, довольно безучастные лица, либо не посторонние, но связанные со мной довольно банальными обстоятельствами. Что тут можно возразить?
С этими размышлениями я въехал на мост. Впереди, ближе к его середине я увидел фигуру человека или ребенка сидящего на бордюре, разделяющем дорогу и тротуар. Причем ноги находились на проезжей части. Это была девочка. Возраст определить было сложно, так как она была одета так, как одеваются более взрослые девушки. Модные джинсы и майка с кофтой, сумка в тон туфель, и браслеты с кольцами на руках. Очень аккуратная и стильная прическа в сочетании со следами макияжа и подкрашенными губами. Такая маленькая женщина или девочка, лишенная детства. Лицо в обрамлении темных волос спокойно, а взгляд направлен вперед и вдаль. Как вырезанная из журнала картинка.
Я подъехал совсем близко, вышел из машины и стал перед ней. Никаких реакций. Я присел и заглянул ей в глаза. Она на мгновение посмотрела на меня и вернулась в то же состояние.
– Что ты тут делаешь?
Ее глаза задвигались, но на меня не посмотрели.
– Ты меня слышишь? – повторил я вопрос и положил руку на ее колено.
Она сделала грациозное движение спиной, мол, оставьте меня.
– Ты не хочешь со мной разговаривать?
– Я с незнакомыми людьми-мужчинами не разговариваю.
– Давай познакомимся. У тебя такие красивые браслеты.
На ее лице проступил румянец.
– Я давно не видел таких красивых девочек.
– Я это постоянно слышу. Вы неоригинальны, – все еще не глядя на меня, сказала она и поджала губы.
– Как думаешь, как называется у птиц та часть, которую мы у людей называем лицо, а у животных – морда?
Ее лоб слегка нахмурился, и она посмотрела-таки на меня прищурясь. И вдруг засмеялась, звонко-звонко, откинувшись назад.
– Клюво, во-во-во.
И также внезапно уже спокойным тоном:
– Нет у птиц лиц. У птиц нет лиц. Лиц нет у птиц.
– Ну ладно, – примирительно сказал я. – Как тебя зовут?
– А вы первый скажите, как вас зовут, представьтесь, – с нажимом на последнем слове, произнесла она и голову при этом склонила набок.
– Салена, – сказал я и протянул ладонь, как равной.
– А я не скажу, как меня зовут. И она протянула мне руку, как королева для поцелуя. На что от растерянности я ответил робким пожатием.
– Тогда я буду называть тебя Девочка.
– А мне все равно. Мне с вами детей не крестить.
– А вдруг?
– Вы мужчина не моего типа.
– Сколько же тебе лет, неприступная Девочка?
– Неприлично у девушки спрашивать о ее возрасте.
– А прилично девочке разговаривать с человеком, старше нее, так высокомерно? Ты такая красивая и воспитанная, а ведешь себя удивительно вызывающе.
Все это я сказал, намеренно придав голосу оттенок строгости.
Она вдруг закрыла лицо руками, упершись локтями в колени.
По характерным звукам я понял, что она плачет. Я провел рукой по ее волосам, пытаясь успокоить.
– Ну что ты, что ты? – не совсем понимая ее реакции, спросил я.
– Вот вам хорошо, а я может быть осталась одна, без родителей, без никого. А мне всего девять лет. Будет. И я заблудилась, и у меня нет денег. И я хочу есть. Что, не видно? Вы же взрослый, – с упреком и, еле сдерживая икоту, выдала она, успевая при этом размазывать по щекам слезы.
Но ей было этого мало, и она добавила:
– Разве непонятно? А вы развлекаетесь тут. Наверное, со своей дочкой вы бы так не разговаривали.
Она достала из сумочки платочек и зеркальце и начала на лице что-то там приводить в порядок. Я нашел в машине маленькую бутылку «Эвиан» и салфетки. Смочив одну, протянул ей. Она вытерла лицо и, сказав:
– Спасибо, – и протянула обратно.
Скорее машинально я подошел к перилам моста, чтобы выкинуть салфетку и замер, поразившись увиденной картиной.
На огромном, почти ровном пространстве земли, уходящем далеко к горизонту, расположилась бесконечная масса людей. Из-за большой высоты и расстояния я не мог видеть, что они делают. Казалось, люди застыли, стоя плечом к плечу, а над ними еще более бесконечное простиралось небо, без единого облака и намека на жизнь. Слева и справа, вдалеке, картину завершала зелень, покрывавшая холмы. Наверное, только она придавала этой фантастической картинке элемент реальности происходящего.
Из этого оцепенения меня вывела Девочка. Взяв меня за руку, она прижалась ко мне, а когда я посмотрел на нее, сказала:
– Пойдем. Пойдем к ним.
Я не знал, что ей ответить и продолжал молча смотреть на нее.
– Там мама и папа. Там друзья. Они нас ждут.
– Ты думаешь?
– Ну конечно, а как же по-другому?
– Не знаю. Я ничего не знаю.
– Ну, ты же такой большой? Ты же взрослый, – и с этими словами она наклонилась над перилами и крикнула:
– Эээ-й! Привет!
К моему удивлению масса пришла в движение, и из нее начали проступать слова. Видимо, люди использовали белые платки или что-то такое, как на стадионах. Первым появилось слово «привет», затем «как дела». Девочка смеялась, просто заливалась смехом от такой игры. Она крикнула:
– Мама, – и помахала рукой. И через несколько секунд появилась надпись «я здесь», а затем «я люблю тебя» и «иди к нам».
Я безучастно наблюдал за происходящим до тех пор, пока масса не пришла в энергичное движение. Началось какое-то бурление и брожение. И я увидел, как проступают контуры ребенка. Да, огромные контуры, огромного ребенка. Ребенок сидел с широко открытыми глазами и озорным чубчиком на голове. А внизу простирались большие буквы, сложенные в слова «здесь все дети».
Я не понял, кому это было адресовано мне или Девочке, но взял ее за руку и пошел к автомобилю.
Ситуация № 4. Курочка
Он стоял, обидевшись на весь мир, не обращая внимания на струйки слез на щеках и упершись взглядом в горизонт, подбрасывал двумя руками цыпленка, почти курицу. Губы его искривились то ли от обиды, то ли от упрямства. На голове – сеновал. На лице – первые следы жизни, как на первом снегу следы взрослого человека. Он был один, совсем один. В каждый такой бросок он вкладывал не столько силу своего пятилетнего тела, сколько желание увидеть полет своей птицы. Он верил: она должна полететь, ведь у нее есть крылья! Но, вопреки очевидному, этот нелетающий объект крайне неуклюже падал на лужайку, причем, очень беспомощно.
Мальчик сел. Видимо, источник иссякал – ручейки на щеках подсыхали, и вместе с ними испарялось что-то, что вначале образовало над его головой маленькое облако, скорее, розовую дымку. Но это длилось лишь мгновение и рассеялось. Может быть, от ветра. Это заметил лишь один полупьяный Эм, который вместе с другими, но немного в стороне, сидел на террасе дома. Другие не увидели, утратив интерес к происходящему, как только Кай прекратил свою пантомиму. Это молчаливое шоу наблюдали все, кто с жалостью, кто с насмешкой. Они видели не только кульминацию, но и развитие. Более того, они знали, какой она будет, вернее, предвидели. И тем не менее…
А может, во всем была виновата жара и выпитое пиво. Ведь, в сущности, было скучно. Обычный конец дня в пригороде Нью-Лэнда. Любой из присутствующих мог почти в точности вспомнить вчерашний день. И тут этот парень со своей курицей! Может, сам Хью и виноват. Он же купил этого цыпленка и подарил Каю! Мол, мальчишка часто остается один, и у него будет развлечение. Правда, купил он его как будущую птицу – птенцы так похожи друг на друга – и наговорил Каю всяких небылиц о том, какой она станет, если он будет ее любить. Он ведь и сам заблуждался! А может и нет. Ну, парень, конечно, возился с этой птицей. Сделал ей целый дворец из картона! Все это видели. Ведь почти каждый день заходили к Хью. Уже года два, наверное. После того, как умерла его жена Джули, мать Кая. Сначала заходили, чтобы Хью не тосковал, а потом как-то в привычку вошло. Так получилось, что сидели все на террасе и играли в карты, как обычно. Пришел Кай со своим орлом. Он и раньше ходил вокруг, но на него почти не обращали внимания. Игра. А он встанет возле кого-то с прижатой к груди птицей и смотрит – ждет, когда заметят. Он ведь не мог говорить. Немой. Наконец, обратят на него внимание, похвалят его птицу, он вспыхнет и убегает. Потом опять приходит, но уже к кому-нибудь другому. И так, пока отец спать не прогонит. Иногда, конечно, надоедал. Не то чтобы мешал, он же молчит. Но как-то не по себе, когда кто-то на тебя все время смотрит. Так вот, в тот раз Джойс проигрывал, а он всегда злится, аж пятнами покрывается. Парень стоял возле него, но Джойс его не замечал. Игра. Тут он опять проигрывает! Провел рукой по правой щеке, со стороны Кая, как будто хотел стереть его взгляд, и как грохнет по столу кулаком! Потом повернулся к Каю и выдавил: «Ну, чего ты хочешь?» А парень не реагирует или задумался. Вот Джойс ему и стал объяснять, что это никакая не птица, в том смысле, что она никогда летать не будет, а обыкновенная курица. Ну, может, какой-то немецкой породы. Но не полетит, и все. Не может. А сам, как мотор на перегрузке! Прямо ревет. Все, конечно, опешили. Мальчишка тут при чем? Но все было так неожиданно. Характер Джойса известен – и не такое может выкинуть! Вспыльчивый. И все-таки никто не ожидал. Кай только побледнел и убежал. Думали, обиделся, а он – на лужайку и давай эту курицу бросать в воздух! Комично было это наблюдать, но как-то грустно. Может, все бы это забылось постепенно, тем более Кай перестал подходить во время игры.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента