Страница:
Александр Коротенко
Осколки. 12 удивительных ситуаций
От автора
Мы попадаем в те или иные ситуации неслучайно. Понимаем мы или нет, но нам необходим эмоциональный или духовный опыт. Со стороны взглянув на жизнь, мы видим цепь, несвязанных между собой событий, что наводит на сакраментальную мысль о непостижимости замыслов Творца.
Многие из этих событий – осколки чего-то целого, невидимого для нас, что рождает мистические чувства, хотя интуитивно мы понимаем, что кто-то может собрать из таких осколков стройную композицию под названием Жизнь.
На мой взгляд, мистика жизни заключена в обычных жизненных обстоятельствах, а не в чем-то сверхъестественном.
Как-то я играл со своим маленьким сыном в шашки. Выиграв у него несколько партий, я ощутил свое превосходство. Не сразу до меня дошло, что мой сын как-то погрустнел, а затем и вовсе заплакал. Первая моя мысль была о том, что он расстроился из-за проигрыша, и я начал его успокаивать. Любой на моем месте подумал бы так. Ведь это очевидно. Но анализируя свои ощущения, я понял, что мои выводы поверхностны, и я не постигаю чего-то более существенного.
И вот спустя какое-то время до меня, наконец, дошло. Он плакал обо мне. Да, да, он плакал обо мне. Обо мне, как о том ребенке, который еще не стал взрослым. Он жалел меня и ребенка во мне, которому так тяжело взрослеть. Он жалел того, кто став отцом, оставался ребенком. И ему было грустно оттого, что его отец еще ребенок, а ему так нужна поддержка взрослого человека.
Вот как раскрылась для меня эта простая история.
Рассказы, которые я предлагаю вашему вниманию, – это взгляд на людей и отношения между ними немного под другим углом.
И все же, единственное, чего бы я хотел – чтобы вам было интересно.
Многие из этих событий – осколки чего-то целого, невидимого для нас, что рождает мистические чувства, хотя интуитивно мы понимаем, что кто-то может собрать из таких осколков стройную композицию под названием Жизнь.
На мой взгляд, мистика жизни заключена в обычных жизненных обстоятельствах, а не в чем-то сверхъестественном.
Как-то я играл со своим маленьким сыном в шашки. Выиграв у него несколько партий, я ощутил свое превосходство. Не сразу до меня дошло, что мой сын как-то погрустнел, а затем и вовсе заплакал. Первая моя мысль была о том, что он расстроился из-за проигрыша, и я начал его успокаивать. Любой на моем месте подумал бы так. Ведь это очевидно. Но анализируя свои ощущения, я понял, что мои выводы поверхностны, и я не постигаю чего-то более существенного.
И вот спустя какое-то время до меня, наконец, дошло. Он плакал обо мне. Да, да, он плакал обо мне. Обо мне, как о том ребенке, который еще не стал взрослым. Он жалел меня и ребенка во мне, которому так тяжело взрослеть. Он жалел того, кто став отцом, оставался ребенком. И ему было грустно оттого, что его отец еще ребенок, а ему так нужна поддержка взрослого человека.
Вот как раскрылась для меня эта простая история.
Рассказы, которые я предлагаю вашему вниманию, – это взгляд на людей и отношения между ними немного под другим углом.
И все же, единственное, чего бы я хотел – чтобы вам было интересно.
Ситуация №1. Бескорыстие
Ну и что, – скажете вы.
А для кого-то это – предел.
(Из неопубликованной главы «Фауста» Гете)
Мне надо было успеть к шестичасовой электричке. Через полтора часа лекция в университете.
Я старался идти быстро, насколько это позволял снег. Шел по проезжей части, подсчитывая в уме время и шансы успеть на поезд. На плече висела сумка. Очень тяжелая.
Я брал ее то в левую, то в правую руку и чувствовал, что мне жарко в кожаном плаще с меховой подкладкой. Да еще под шапкой, которую я не любил носить, волосы стали мокрыми от пота.
В таком состоянии я вышел, наконец, на привокзальную площадь и двинулся к перрону.
Уже оттуда я увидел свою электричку, которая стояла обычно не более пяти минут.
Складывалась ситуация, при которой она могла в любую секунду тронуться.
Я уже почти бежал, приближаясь к вагону. Напряжение стало максимальным. Наконец я подбежал к ступенькам, но они были такими высокими, что у меня не хватало сил ни закинуть в тамбур сумку, ни влезть самому. И вдруг в последний момент, сверху, откуда-то со ступенек, ко мне протянулась рука и подхватила сумку, а через мгновение и меня за руку. Я оказался в тамбуре. Сделав глубокий вдох и поворачиваясь лицом к моему спасителю, я рассчитывал высказать ему свою благодарность и, может быть, пожать ему руку. Но я успел лишь мельком увидеть его спину, спускавшуюся двумя прыжками со ступенек на перрон. И в этот момент двери вагона закрылись. Я посмотрел через стекло, но никого не увидел.
Ситуация № 2. Выключатель
«I could be bounded in a nut Shell and count myself a King in infinite Space»[1]
(«Hamlet» W.Shakespeare)
I
Эти лица. Эти бесконечные лица. Эти трясущиеся белые пятна в тусклом свете метро. Почти бесформенные. Чужая рука написала на них время. Чужая рука разложила их по ячейкам и в вагонетках запустила в обреченность. Мне хотелось выть от безысходности. Я чувствовал себя быком в стаде, равномерно движущемся на убой. Я ощущал запах страха, пота и тупой обреченности. И тогда я сказал себе: «Стоп. Все. Хватит. Не хочу терпеть эту пытку. Этот эксперимент на выживание». Конечно, я не сразу пришел к идее выключателя, но уж точно желание мстить почувствовал сразу.
II
«…тело молодой женщины было обнаружено на крыше дома техником по обслуживанию лифта. Рядом находилась одежда убитой. Судя по характерным признакам, жертва была задушена. При первичном осмотре других телесных повреждений не обнаружено. Следы изнасилования отсутствуют.»
(из полицейского рапорта)
III
Что это за Бог, который ставит на нас эксперименты. Это не делай, то не делай. И все молча, без подсказок. Как крыс посадил в лабиринт, к стенкам подключил высокое напряжение. Причем, какая из них вдруг шибанет, не предупредил. И ты, как идиот, тычешься, тычешься. Тебя бьет током, ты орешь, а тебе говорят: «На все Его воля. Расти духовно». А для чего? А для того, чтобы в конце лабиринта вынырнуть и умереть от старости. И вот жешь придумали. Выйти из этой игры сам ты не можешь – грех. На это тоже Его воля. Только Он решает, когда тебя выключить. Хрень полная. Включил – не спросил. Выключит – не спросит. Потому мы и не можем понять Его промысел, что мы пешки в Его игре. Свобода воли, мать вашу. Все, что мы должны – это предугадывать Его волю. А ее фиг поймешь.
Тысячи, миллионы мрут и ничего. Его воля. А попробуй одного выродка убить – преступление против человечества. А может, Он мне велел это сделать? А может, Он меня испытывает так? А..? Тогда я неподсуден.
А если мы все в Его власти, значит, Он в ответе за наши действия. И суд человеческий – это бред. Только Он вправе судить. Это Его театр. Он режиссер.
Вот это меня и задело. Так я, блин, марионетка. Кукла. Козел. Нет. Я подпорчу Ему игру. Я покажу Ему, как издеваться надо мной.
Тысячи, миллионы мрут и ничего. Его воля. А попробуй одного выродка убить – преступление против человечества. А может, Он мне велел это сделать? А может, Он меня испытывает так? А..? Тогда я неподсуден.
А если мы все в Его власти, значит, Он в ответе за наши действия. И суд человеческий – это бред. Только Он вправе судить. Это Его театр. Он режиссер.
Вот это меня и задело. Так я, блин, марионетка. Кукла. Козел. Нет. Я подпорчу Ему игру. Я покажу Ему, как издеваться надо мной.
IV
«Ha крыше дома ремонтные рабочие обнаружили обнаженное тело женщины. Примерный возраст 20-25 лет. Судя по кровоподтекам на шее, жертва была задушена. При первичном осмотре следов изнасилования не обнаружено.»
(из полицейского рапорта)
V
Не помню уж, сколько мне было лет. Поздно вечером мы ехали с отцом куда-то. Я сидел с ним на переднем сидении и смотрел на приборную доску с цветными лампочками. Не знаю точно, что там случилось. Отец говорил, кто-то был виноват. Но наша машина столкнулась, как я догадался, когда ударился головой о приборную доску. Тогда я впервые остался один. Я чувствовал себя так, будто нахожусь один в огромной темной комнате с неизвестными границами. Не существовало ничего, кроме меня. Я не знал, ни где я нахожусь, ни почему я тут. В одном я был уверен. Я существую. Отдаленно это напоминало сон. Меня ничего не беспокоило, но было очень грустно. Постепенно мое сознание создавало мир. Сначала из головной боли и запаха табака. Потом из огней и лиц. Позже я научился эти лица понимать, слыша их речь, но она была бессвязной.
Не помню, когда я воссоздал мир опять, но свое существование я теперь чувствовал всегда. Наверное, в момент той аварии оборвалась нить моей связи с Ним. Он перестал мной управлять, и я впервые почувствовал свободу и безысходность одиночества. Много лет спустя я понял, что и в этом была Его насмешка. Я, как лабораторная мышь, был выхвачен из своей среды и помещен в клетку для экспериментов. Кому-то интересно было знать, как я себя буду вести.
Не помню, когда я воссоздал мир опять, но свое существование я теперь чувствовал всегда. Наверное, в момент той аварии оборвалась нить моей связи с Ним. Он перестал мной управлять, и я впервые почувствовал свободу и безысходность одиночества. Много лет спустя я понял, что и в этом была Его насмешка. Я, как лабораторная мышь, был выхвачен из своей среды и помещен в клетку для экспериментов. Кому-то интересно было знать, как я себя буду вести.
VI
«Обнаженное тело молодой женщины было обнаружено в лесу, недалеко от озера, со следами удушения на шее. Личность убитой устанавливается. Причины происшествия расследуются.»
(из газеты «Хроники дня»)
VII
О, Он великий диктатор! Создать стадо для экспериментов и накрыть его невидимой сетью, сотканной из морали, этики, страха и ненависти, стыда и порока – этих незримых инструментов управления. Да, надо сильно любить власть. Не оттого ли и люди становились диктаторами, что интуитивно копировали Его. А значит, Он далеко не совершенство. Ну как, ну как совершенство может создавать столь несовершенные произведения? Ну кто из людей создал хоть что-нибудь совершенное? В точности копировали форму, как мастера Возрождения. Да. Но ведь одухотворить эти формы они не смогли. Никто не смог. Только пытались копировать Его. А что, собственно, было копировать? Красоту, которую Он нам внушил? Эти куски протоплазмы, рождающие себе подобных? Чуть больше тут, чуть меньше там, но сущность все та же.
Я специально отыскивал разных женщин, которые считались красивыми. Они различались цветом кожи, волос, ростом и возрастом, но все они притягивали взгляды окружающих. Такие разные, они почти не отличались друг от друга, когда умирали в моих руках. Куклы, марионетки. Внутри опилки. Никакой сущности не было. Одни фантомы. Мыльные пузыри.
Я специально отыскивал разных женщин, которые считались красивыми. Они различались цветом кожи, волос, ростом и возрастом, но все они притягивали взгляды окружающих. Такие разные, они почти не отличались друг от друга, когда умирали в моих руках. Куклы, марионетки. Внутри опилки. Никакой сущности не было. Одни фантомы. Мыльные пузыри.
VIII
«В школьном парке под скамейкой был обнаружен труп ученицы этой школы. Предположительно, девочка была задушена.
Ведется следствие.»
(из газет)
IX
Я чувствовал, что один единственный выпал из контекста Его воли. Я чувствовал себя почти счастливым. Я чувствовал себя свободным. Я мог все, а все что меня окружало, уже не властвовало надо мной.
В такие периоды я не мог спать от возбуждения. Я ел по необходимости. Я часами бродил по улицам между людьми и домами, созданными ими по Его воле. Я был невидимкой в этом мире. И в то же время я был единственной живой сущностью, гуляющей среди декораций театра – марионеток. Иногда в этом театре что-то ломалось, менялись лица, разыгрывались драмы или комедии, как бы пытаясь отвлечь меня от главного. Увести за собой в мир фантасмагории и снов. Все походило на гигантский механизм, запущенный тем, кто наблюдал за ним, как Босх на своих картинах.
Иногда я спрашивал себя, что произойдет, если Творец этого аттракциона умрет? А может, прав был Ницше, и Он уже давно умер?
Сколько времени мир просуществует по инерции без Него?
В такие периоды я не мог спать от возбуждения. Я ел по необходимости. Я часами бродил по улицам между людьми и домами, созданными ими по Его воле. Я был невидимкой в этом мире. И в то же время я был единственной живой сущностью, гуляющей среди декораций театра – марионеток. Иногда в этом театре что-то ломалось, менялись лица, разыгрывались драмы или комедии, как бы пытаясь отвлечь меня от главного. Увести за собой в мир фантасмагории и снов. Все походило на гигантский механизм, запущенный тем, кто наблюдал за ним, как Босх на своих картинах.
Иногда я спрашивал себя, что произойдет, если Творец этого аттракциона умрет? А может, прав был Ницше, и Он уже давно умер?
Сколько времени мир просуществует по инерции без Него?
X
«…за последний месяц это пятое убийство. К версии о серийности подталкивает то, что все жертвы, женщины, были задушены. Скорее всего, преступления совершались одним человеком, возможно, психически нездоровым…»
(репортаж из «Теленовостей»)
XI
Вступая в этот поединок с Ним, я чувствовал, что силы неравны. Но в меня вселила уверенность надежда открыть человечеству глаза на природу мира. Его обманчивую сущность.
Вывести Его из себя. Заставить Его действовать против меня. Вступить со мной в честный и открытый поединок. Открыть, наконец, свою сущность в каком-нибудь явном проявлении. Но Он молчал. Он молчал, не замечая ни меня, ни моих действий, ни моих мыслей. Да, меня угнетало Его безразличие ко мне. Полное высокомерия безразличие. Безразличие, граничащее с абсолютным неведением о моем существовании. Так я блоха, пыль, плесень?! Так я ничто, пустое место?! Так меня нет?!
Я был в ярости. Ненависть спазмами душила меня. Ненависть, подстегиваемая безысходностью. Мое сознание крушило все на своем пути. Я рвал людей, Его творения, на части, я разрушал города и топил континенты, я выжигал на Земле все живое, а саму Землю кромсал метеоритными дождями, я расколол ее, в конце концов, как орех и выплеснул жидкое ядро в бездну, я разбивал планеты, как шары, кидая их друг в друга, я уничтожал все до чего могло дотянуться мое мышление. И стало темно.
Я остался один. Мир перестал существовать. Ничего больше не было. Существовал только я.
Существовали только я и мое одиночество. Понял ли кто-нибудь, что я делал для человечества? Я жертвовал собой, чтобы спасти мир людей, сделать их свободными и счастливыми. Ответа я не дождался.
Вывести Его из себя. Заставить Его действовать против меня. Вступить со мной в честный и открытый поединок. Открыть, наконец, свою сущность в каком-нибудь явном проявлении. Но Он молчал. Он молчал, не замечая ни меня, ни моих действий, ни моих мыслей. Да, меня угнетало Его безразличие ко мне. Полное высокомерия безразличие. Безразличие, граничащее с абсолютным неведением о моем существовании. Так я блоха, пыль, плесень?! Так я ничто, пустое место?! Так меня нет?!
Я был в ярости. Ненависть спазмами душила меня. Ненависть, подстегиваемая безысходностью. Мое сознание крушило все на своем пути. Я рвал людей, Его творения, на части, я разрушал города и топил континенты, я выжигал на Земле все живое, а саму Землю кромсал метеоритными дождями, я расколол ее, в конце концов, как орех и выплеснул жидкое ядро в бездну, я разбивал планеты, как шары, кидая их друг в друга, я уничтожал все до чего могло дотянуться мое мышление. И стало темно.
Я остался один. Мир перестал существовать. Ничего больше не было. Существовал только я.
Существовали только я и мое одиночество. Понял ли кто-нибудь, что я делал для человечества? Я жертвовал собой, чтобы спасти мир людей, сделать их свободными и счастливыми. Ответа я не дождался.
XII
«… как он сообщил , уже установлено, что все убийства совершаются одним человеком с явными признаками серьезного психического расстройства. Имеются свидетели, которые утверждают…»
(из вечернего выпуска новостей)
XIII
Временами мне вдруг становилось Его жаль. Мне казалось, что и Он бывает одинок. А если Он бессмертен, то неминуемо обречен на повторение каких-то действий, событий и все они рано или поздно делают Его бытие однообразным. Скука, тоска, одиночество.
Может, поэтому Он и создал мир, чтобы поразвлечься.
А может, Он чувствовал, что может умереть, и решил оставить себе памятник в виде человека, созданного по Его образу и подобию.
Или надеялся, что человек достигнет таких вершин развития, что сможет Его воскресить. Такие настроения жалости были редкими, но всегда сменялись чувством превосходства над Ним. Ведь жалел Его я, и в такие минуты я был сильнее Его. Однако благоразумие брало верх над сентиментальностью. Я понимал, что и это Его проделки. И здесь Он пытается мной манипулировать, направляя мое мышление по ложному пути и пытаясь вызвать жалость к себе. При этой мысли моя голова слегка закружилась, и тело стало наполняться энергетическими толчками от сердца. Да, я почувствовал, Он опять был разоблачен.
И, кроме того, Он маневрирует, Он защищается. Он боится?!
Может, поэтому Он и создал мир, чтобы поразвлечься.
А может, Он чувствовал, что может умереть, и решил оставить себе памятник в виде человека, созданного по Его образу и подобию.
Или надеялся, что человек достигнет таких вершин развития, что сможет Его воскресить. Такие настроения жалости были редкими, но всегда сменялись чувством превосходства над Ним. Ведь жалел Его я, и в такие минуты я был сильнее Его. Однако благоразумие брало верх над сентиментальностью. Я понимал, что и это Его проделки. И здесь Он пытается мной манипулировать, направляя мое мышление по ложному пути и пытаясь вызвать жалость к себе. При этой мысли моя голова слегка закружилась, и тело стало наполняться энергетическими толчками от сердца. Да, я почувствовал, Он опять был разоблачен.
И, кроме того, Он маневрирует, Он защищается. Он боится?!
XIV
«… последние два месяца. И вот сегодня поступило сообщение сразу о трех случаях убийства с теми же характерными признаками…»
(из интервью эксперта-криминалиста)
XV
Я пытался разглядеть Его сущность в момент гибели Его созданий. Я всматривался в их глаза, прикладывал ухо к их губам в момент смерти, но ничего не увидел. С таким же успехом я мог бы пытаться понять сущность движения карусели, разбирая лошадок, прикрепленных к ней. Это было бессмысленно. Я это понимал, и это бесило.
Я просто начал уничтожать этих лошадок на Его карусели. Столько, сколько мог. Пока однажды не понял, что Ему и на это наплевать.
От бессилия я плакал. Я оплакивал себя, свою муку и обреченность быть человеком, созданным Им. Я ненавидел Его за насмешку наделить меня разумом, чтобы понять свою ограниченность и Его могущество. Одухотворить плоть, чтобы она поклонялась творцу. Зачем?
Чтобы она понимала свою ничтожность. Зачем?
Зачем это издевательство? Зачем это бесцельное издевательство? Ради чего? Ведь все и так в Его власти. Что же Ему надо еще?
Зачем плоть наделять чувствительностью, а затем жечь огнем?
Зачем человека наделять свободой воли, а заставлять жить марионеткой, червем, пресмыкающимся? Он, этот человек, уже устал, настрадался. От отчаяния создал искусство – это восклицание к Нему с демонстрацией своей боли и прошение о помиловании. От отчаяния создал искусство, в основании которого дилемма – хочу и нельзя. Он пытается уловить хотя бы намек на Его волю и понять, чего от него хотят. Чего от него, этого жалкого куска плоти, ждут. Он готов на все, чтобы завоевать Его расположение. Только бы кончились эти бессмысленные мучения. Но все напрасно. Ответов нет и не будет. Самые отчаянные как будто посходили с ума. Разговаривают с предметами, ими же созданными, или сами с собой. Но все напрасно.
Ответа нет и не будет. А почему? А потому что за Ним первое Слово и последнее Слово.
Вот тогда-то я и решил, что последнее слово будет за мной. Он будет зависеть от меня. Мое решение будет последним и окончательным. Причем тогда, когда захочу этого Я.
Для этого мне пришлось уговорить знакомого хирурга. Подчеркиваю, я его уговорил, и все последующее было исключительно моим решением.
Хирург вначале категорически отказывался выполнить мою просьбу. Однако, мои доводы, давление и шантаж, положенные на деньги, вынудили его все же согласиться.
Операцию решено было проводить у меня дома. Она потребовала серьезной подготовки, связанной с закупкой необходимых инструментов и препаратов. Довольно много времени ушло на определение ключевого места на моем теле. В конце концов, остановились на затылке, чуть ниже линии волос. Мне пришлось вникнуть в строение своего тела для правильной разработки выключателя. Решено было за основу взять силикон, так как он лучше приживался, был более пластичным и на теле не бросался в глаза. В своего рода втулку из этого материала вкручивался стальной стержень с раскрывающимся ушком, внутренняя часть которого с одной стороны держала стальной нож.
Оставалось наиболее сложное – вмонтировать это устройство в затылок таким образом, чтобы ушко стержня захватывало спинной мозг, а другая часть выступала и крепилась на моем затылке.
Таким образом, когда Я захочу и Я решу, Я отсоединю конец стержня и потяну его наружу. В результате, металлическая часть легко перережет спинной мозг, и Я выключусь. Теперь Я сам смогу решить, как поступить, и решающее слово будет за Мной.
Впервые услышав мои доводы, хирург решил, что это равносильно самоубийству. Мои аргументы заставили его задуматься, а затем и согласиться со мной. Во-первых, я не собирался умирать, я собирался жить свободным человеком. Во-вторых, я не находился в состоянии депрессии или под сильным эмоциональным прессингом, никакие жизненные обстоятельства не загнали меня в угол, из которого один выход.
Я подробно объяснил ему мотивы и психологический статус больных суицидом. И мое абсолютное отличие от них.
Пусть доктор и не стал моим сторонником, но сказать что-либо против ему явно было нечего.
Я просто начал уничтожать этих лошадок на Его карусели. Столько, сколько мог. Пока однажды не понял, что Ему и на это наплевать.
От бессилия я плакал. Я оплакивал себя, свою муку и обреченность быть человеком, созданным Им. Я ненавидел Его за насмешку наделить меня разумом, чтобы понять свою ограниченность и Его могущество. Одухотворить плоть, чтобы она поклонялась творцу. Зачем?
Чтобы она понимала свою ничтожность. Зачем?
Зачем это издевательство? Зачем это бесцельное издевательство? Ради чего? Ведь все и так в Его власти. Что же Ему надо еще?
Зачем плоть наделять чувствительностью, а затем жечь огнем?
Зачем человека наделять свободой воли, а заставлять жить марионеткой, червем, пресмыкающимся? Он, этот человек, уже устал, настрадался. От отчаяния создал искусство – это восклицание к Нему с демонстрацией своей боли и прошение о помиловании. От отчаяния создал искусство, в основании которого дилемма – хочу и нельзя. Он пытается уловить хотя бы намек на Его волю и понять, чего от него хотят. Чего от него, этого жалкого куска плоти, ждут. Он готов на все, чтобы завоевать Его расположение. Только бы кончились эти бессмысленные мучения. Но все напрасно. Ответов нет и не будет. Самые отчаянные как будто посходили с ума. Разговаривают с предметами, ими же созданными, или сами с собой. Но все напрасно.
Ответа нет и не будет. А почему? А потому что за Ним первое Слово и последнее Слово.
Вот тогда-то я и решил, что последнее слово будет за мной. Он будет зависеть от меня. Мое решение будет последним и окончательным. Причем тогда, когда захочу этого Я.
Для этого мне пришлось уговорить знакомого хирурга. Подчеркиваю, я его уговорил, и все последующее было исключительно моим решением.
Хирург вначале категорически отказывался выполнить мою просьбу. Однако, мои доводы, давление и шантаж, положенные на деньги, вынудили его все же согласиться.
Операцию решено было проводить у меня дома. Она потребовала серьезной подготовки, связанной с закупкой необходимых инструментов и препаратов. Довольно много времени ушло на определение ключевого места на моем теле. В конце концов, остановились на затылке, чуть ниже линии волос. Мне пришлось вникнуть в строение своего тела для правильной разработки выключателя. Решено было за основу взять силикон, так как он лучше приживался, был более пластичным и на теле не бросался в глаза. В своего рода втулку из этого материала вкручивался стальной стержень с раскрывающимся ушком, внутренняя часть которого с одной стороны держала стальной нож.
Оставалось наиболее сложное – вмонтировать это устройство в затылок таким образом, чтобы ушко стержня захватывало спинной мозг, а другая часть выступала и крепилась на моем затылке.
Таким образом, когда Я захочу и Я решу, Я отсоединю конец стержня и потяну его наружу. В результате, металлическая часть легко перережет спинной мозг, и Я выключусь. Теперь Я сам смогу решить, как поступить, и решающее слово будет за Мной.
Впервые услышав мои доводы, хирург решил, что это равносильно самоубийству. Мои аргументы заставили его задуматься, а затем и согласиться со мной. Во-первых, я не собирался умирать, я собирался жить свободным человеком. Во-вторых, я не находился в состоянии депрессии или под сильным эмоциональным прессингом, никакие жизненные обстоятельства не загнали меня в угол, из которого один выход.
Я подробно объяснил ему мотивы и психологический статус больных суицидом. И мое абсолютное отличие от них.
Пусть доктор и не стал моим сторонником, но сказать что-либо против ему явно было нечего.
XVI
«По сообщению прокурора, за последнее время не было сообщений об убийствах, совершаемых маньяком. Следствие продолжается. …также имеются улики… …будет изобличен…
(из вечернего выпуска новостей)
XVII
В тот день, когда я смог встать с кровати после операции, шел дождь. Я чувствовал сильнейшую слабость. У меня кружилась голова, но ощущение приближающейся победы позволили мне не обращать внимания на мелкие неудобства послеоперационного состояния.
Ситуация № 3. …И люди уходили из города
И люди уходили из города.
Почти организованной, молчаливой колонной они медленно двигались вверх по Главной улице города. За ними оставалась абсолютно свободная дорога и тротуары. Они напоминали первые ряды демонстрантов: стройные и ровные, но развернутые по команде «кругом» и движущиеся теперь назад. Масса людей была на удивление равномерной и плотной. Они не держались за руки, но их плечи соприкасались при ходьбе. По крайней мере, мне так казалось с того расстояния, на котором я находился.
Было тихо из-за отсутствия транспорта, но присутствовал монотонный звук, похожий на шелест листьев, только значительно сильнее. Наверное, такой же звук сопровождает бродяг, бредущих по городу, если их собрать вместе. Ведь, в сущности, эта масса людей мало отличалась от таких бродяг. Разве что наличием большего напряжения.
Ими двигала обида.
Я знал, что обиделись они на меня. Эта обида возникла не сразу. Капля за каплей она копилась в каждом из них. Неделями, месяцами они делали вид, что ничего не происходит. Они делали вид, что обиды нет и в помине. Они делали вид, что все нормально, и я их устраиваю, как член их общества. Но я-то знал, что это не так. Не мог быть я членом их общества. И никакого общества не мог быть членом. Как не особо я верил в существование вообще какого-либо общества. Ну, может быть кроме общества случайных людей.
Кстати интересная мысль – создать общество «случайных людей». Хотя в таком случае они уже не будут случайными.
Я смутно догадывался, за что они могли обидеться на меня. Это была совокупность моих поступков, как физических действий, так и просто мыслей, которые постоянно прорывались в обычной речи. Там недосказанность, там смысловой акцент. Ирония или скепсис. Иногда просто взгляд или положение тела. Рукопожатие или просто молчание. И все оттого, что это происходило не в такт их внутренней мелодии. Я понимал, что должен был подпевать им или, по крайней мере, не сбивать их, с так непросто дающегося ритма.
Я понимал, что все они стараются. Стараются жить. И чувствуют, что я это знаю. Это-то их и обижало. Все равно, как если бы каждый из них нес на своих плечах большую, тяжелую коробку, и они двигались бы по цепочке мимо меня, а я стоял бы и толкал по очереди эти коробки, сбивая их с плеч. Просто толкал бы коробку, которую несет человек. Тяжелую и очень неудобную для переноса коробку. Мне было стыдно за себя и жалко их.
А в чем я виноват?
Я сидел на перилах огромного каменного балкона гостиницы, свесив ноги над площадью, на которой начиналась Главная улица. Отсюда она была видна мне до самого конца, где она переходила в мост, который сливался с небом. Последние ряды людей, по моим представлениям, уже приближались к нему. Наверное, я бы мог встать на перила и крикнуть им, что я их прощаю, и пусть они меня простят. Но думаю, они меня не услышат, а я только распугаю голубей на другом конце перил.
Да и не поймут они меня. За что я их должен прощать? Им понятней, если я попрошу прощения. Да и выходить из того оцепенения, в котором я находился, не было желания.
Странное состояние: вроде и надо что-то сделать, а не хочется. В таком состоянии я находился как-то, случайно подслушав разговор двух мужчин, одного самоубийцы, упавшего с крыши на балкон, и второго, решившего, что тот умеет летать.
Но представление о людях, несущих тяжелые коробки на сгорбленных спинах, мне понравилось. И я подумал: куда они их могут нести? И что может быть в этих коробках?
Я представил себе место, куда люди могут нести эти коробки. Например, большое поле, где-то за городом. Или большую гору. В любом случае это должно быть место, где они смогут их сложить вместе, наверное, в какую-то огромную геометрическую фигуру. Ведь не зря же они их несут!? Если несут, значит куда-то и для чего-то. Хотя можно и представить, что они несут в них то, без чего не могут жить. Какие-нибудь искусственные органы или источник питания для таких органов. Но представить себе это нечто довольно сложно, имея в виду такую массу людей. И потом возникает вопрос, кто заставил их нести эти коробки? Неужели они добровольно взвалили их себе на плечи? Скорее всего так. По крайней мере, они их могли просто бросить, а не бросают. Несут. Непонятно куда. Непонятно зачем. Да и смутно представляя, что в них находится и насколько это им необходимо или хотя бы ценно.
И тут я отчетливо понял, что их обида на меня связана с тем, что я не хочу нести свою коробку. Я даже не знаю, где она лежит. И была ли у меня такая коробка? А если была, то когда и где я оставил ее?
И что тут обидного?
Ну не несу я ничего. Хотя не знаю, почему …должен нести.
Обидно, что у меня на плечах нет такого же груза? Или кому-то приходится нести его за меня? Или все вместе и еще то, что я в стороне?
Ну, поскольку все дружно молчат об этом, могу только высказать предположение.
Коробку, наверное, делает каждый себе сам, но под руководством многих. А вот наполняют ее каждому сообща. Кидают, что ни попадя. То есть кидают все кому не лень и что не жалко. Хотя, наверное, убеждают друг друга, что все очень ценно и обязательно пригодится. И те, кто придумал эту затею давно уже перешли мост. Только не знаю, скинули они свои коробки где-то там или так и тащат до смерти. И еще. Интересно, понимают ли они, хотя бы перед своим концом, перед уходом в мир теней, для чего они все время тащили на себе такой груз? Думаю, нет. Ответ будет один – как все.
После того, как последние ряды людей скрылись за горизонтом, прошло около часа. Я спрыгнул с перил и зашел в холл гостиницы. Никого. И отдаленные звуки работающих электроприборов. На моем настроении это уже никак не отразилось, то есть оно было и без того хуже некуда.
Эта театральность, этот пафос, эта дешевая показуха происходящего, направленная на меня с единственной целью произвести впечатление, усилить во мне чувство вины и стыда, кроме отвращения ничего не рождали. Но когда это прошло, настроение мое было отчего-то сильно испорчено. И я подумал: неужели я завишу от этой рефлексирующей массы, и мое высокое положение не спасает даже мое настроение.
Мое высокомерие продолжало меня ограждать от их влияния. Я как будто все время боялся заразиться от них чем-то неизлечимым. И тут вдруг почувствовал симптомы тревоги и неопределенности. Неопределенности своего положения и его зависимости от них, от людей.
Мне не удалось выпить кофе в баре, и я просто посидел какое-то время в кресле. Затем, спустившись на первый этаж и выйдя на улицу, я остановился на площади перед входом в гостиницу.
Как я и ожидал, на улице – полное отсутствие признаков жизни. Светофоры продолжали работать, но из-за угла здания звучала музыка. Я поспешил туда и к своему удивлению обнаружил огромную картонную коробку, опрокинутую на бок в углу, образованном стенами здания. В ней на спортивном матрасе, рядом с огромным магнитофоном, включенном на полную мощность, лежал бродяга.