Страница:
– Я что-то не пойму, вы обо мне говорите или о Боге?
– А разве это не то же самое?
– Доктор, вас как зовут? Не Игнатий Лойола? Нам с вами надо было местами поменяться. Все хирурги такие философы, или только в провинциальных больницах?
– Какой я философ! Я обычный слесарь. Или удаляю, или пришиваю. Иногда прочищаю. Вот и вся философия. Это вы, романтики, всё приукрашиваете, а я как постою каждый день пять-шесть часов в операционной, так кроме бутылки пива перед телевизором и думать ни о чем не хочу.
– Так вы мне скажете, в конце концов, что там у меня?
– Пожалуйста. Был сильный удар. Образовалась гематома. Поскольку она создавала компрессию на участки мозга, ее необходимо было срочно удалить. Что мы и сделали. Теперь осталось все это заштопать, и вы свободны. Ну, будем заканчивать.
По окончании операции необходимо восстановить целостность черепной коробки и мягких покровов черепа и в первую очередь обеспечить герметичность субарахноидального пространства во избежание ликвореи и вторичного менингита. До закрытия твердой мозговой оболочки надо убедиться в тщательности гемостаза при исходном артериальном давлении. Если после основного этапа оперативного вмешательства возникают показания к декомпрессии, лоскуты твердой мозговой оболочки свободно укладывают на мозг без наложения швов, дефект оболочки покрывают фибриновой пленкой, костный лоскут удаляют, и герметичность субарахноидального пространства восстанавливают путем тщательного зашивания подапоневротической клетчатки, мышцы, надкостницы. Ушивают их обычно в один слой частыми узловыми или непрерывными шелковыми швами, затем швы накладывают на кожу вместе с galea aponeurotica. Если ее нельзя зашить из-за выпячивания мозга, проводят массивную дегидратацию мозга, люмбальную пункцию, выполняют пластику дефектов черепа.
Ребенок, жена, мать. Мать, жена, ребенок. В какой последовательности ни теряй, все равно больно. Может быть, это и есть вера, надежда и любовь? А если потерять сразу всех? И мать как веру, и ребенка как надежду, и жену как любовь.
Мы ведь существуем в людях. В близких людях мы существуем более чем. В них часть нашей духовности, часть нас самих. В нас часть их духовности, часть их самих.
Теряя их, мы теряем часть своего Я?
Наверное.
Но мы становимся другими. Это наверняка. Потому что из нашей системы координат, из системы нашей жизни выпадает звено, создававшее прочность всей конструкции под названием «жизнь». И это не какая-то абстрактная жизнь, не оперирование категориями «человек» и «люди», а наша личная жизнь и наши личные люди.
Примерно в таком направлении развивались мысли Ивана, когда он ехал за город.
Он ничего не тронул в квартире. Он никому не позвонил. Он даже не переоделся. А только взял ключи от дачи и вышел из дома. Его не интересовало ничего. Мысли работали спокойно и очень глубоко. Мозг не воспринимал действительность, а лишь соглашался с командами тела и наблюдал за ними.
Он осознавал, что плохо различает дорогу из-за моросящего дождя, но волновало его только одно. Доехать к загородному дому и умереть. Биологическая система, именуемая раньше Островым Иваном Ивановичем, переключилась только на одну, последнюю задачу: смерть.
Остались пространство и цель. Не было времени. Оно или остановилось, или уже умерло. Перестала существовать и материя, остались только дух, воля, сознание.
И затухающее сознание билось из последних сил.
– Эй, друг, ты что-то там притих. Как там показатели?
– Всё в порядке. Давление, пульс, дыхание в норме.
– Иван! Вы как там?
– Нормально. Нос чешется.
– Думаете, к пьянке? Шучу. Сестра, вытрите ему лицо влажной салфеткой.
– Тот, в которого вы врезались, ничего. Отделался сотрясением мозга. Вроде говорят, спал на обочине. Как вы его не увидели?
– Ребята со «скорой» говорят, у того габариты не горели. Так гаишники сказали.
– Ты всегда, Надюша, первая все знаешь. Давай тампоны и готовь перевязочный материал.
– Иван, идем на посадку. Держись. Будешь как новенький и начнешь новую жизнь.
– Он плачет.
– Да что с тобой?
– Ничего, ничего. Я хотел умереть.
– Чего, чего? Не понял? Хотел умереть?
Хирург поднял руки и обошел стол, чтобы посмотреть в лицо тому, кого оперирует.
– Ты что? Молодой красивый мужчина в расцвете сил, ученый, и такое говоришь.
Врач на секунду задумался, но тут же вернулся к своему месту.
– Нельзя, нельзя так думать. Что же это получается – авария тебя спасла? Вместо того чтобы умереть, ты воскрес. Цени это. Ох, цени. Тебе судьба подсказки дает. Ты же философ. Умнее всех нас тут, а то, что перед твоим носом, не видишь.
Он вопросительно посмотрел на операционную сестру.
Сестра заглянула Ивану в лицо и, посмотрев на хирурга, кивнула.
Пластика дефектов черепа может быть осуществлена методом аутопластики или аллопластики, где используются плексиглас, полиэтилен и другие полимерные материалы. На практике предпочтительнее использование аллопластических материалов, которые легко стерилизуются и моделируются, практически не вызывают реакции окружающих тканей, не требуют закрытия дефектов твердой мозговой оболочки.
Как? Как теперь жить? Для чего? Для кого?
Написать еще одну докторскую диссертацию и умереть в одиночестве в пустой квартире. Говорить студентам о принципах и категориях, утративших значение, или признаться в смерти философии. Признаться, что никто ничего не знает. Все, что было написано или придумано, – продуманно придумано. Выстроено, сконструировано на основе всего одной или двух идей. Часто по заказу. Иногда по самочувствию. Но всегда субъективно.
Где найти того, кого можно взять за руку, посмотреть ему в глаза и услышать нужные слова, известные только ему и настолько верные, что сознание даже не дрогнет для их анализа и примет на веру?
Вера и разум. Воля и логика. Вера. Вера. Вера. Она же и любовь, она же и надежда.
– Иван, ты футбол любишь?
– Нет. Много движений и никакой логики. Как рулетка.
– А зря. Тебе полезно. А то думаешь, думаешь целыми днями, наверное. Надо расслабляться.
– Вот и расслабился. Лежу теперь перед вами, а вы ковыряетесь во мне, расслабленном.
– Я бы вас всех, интеллигентов, в глубинку России посылал пожить немного. А то сидите там, в столице, по кабинетам и бумажные халабуды строите. И свое здоровье гробите, и людей видите в цифрах и фактах.
– Мы нужны, если мы есть.
– Так и бандиты, значит, нужны, если они есть. И болезни. И войны. Так, что ли?
– Вы верующий, вы и объясняйте, а я уже ничего не знаю.
– Быстро ты сдался. Вот так и страну бросили, как только трудно стало. Да я тебя не упрекаю. Не упрекаю. Просто мы как делали свое дело, так и делаем. Нам некогда менять идеологию и вероисповедание. Нам людей надо спасать. И только если уже есть нечего, по ларькам идем чипсы продавать. Вот вам и вся философия.
Костный дефект освежают щипцами, по возможности придают округлую форму со скосом краев. Определяют размеры трепанационного отверстия, закрывают рану салфеткой и приступают к подготовке трансплантата. Берут пластинку из органического стекла и наносят на нее контуры дефекта черепа. Периодически подогревая пластинку на спиртовой горелке, изогнутыми ножницами вырезают трансплантат необходимой величины и формы.
Стерильным напильником сглаживают края трансплантата и придают им скос с таким расчетом, чтобы пластинка точно прилегла к краям дефекта кости черепа. Подогревая трансплантат, моделируют его по форме черепа.
Дрелью просверливают 3–4 отверстия по краям костного дефекта, отверстия делают и в соответствующих местах протеза. Протез укладывают в трепанационное окно и закрепляют его толстыми шелковыми швами. После этого накладывают швы на апоневроз и кожу.
Как все-таки настроение меняет внешность человека. Или это наше восприятие так чутко реагирует на изменения мимики? Каким опасным должен был быть человек для своих же собратьев, если они научились так тонко улавливать его настроение и отсутствие агрессии по глазам, губам, лицу.
Такой простой механизм, как лицевые нервы, стал основным индикатором нашего состояния. Занятно. Очень занятно.
Иван лежал на кровати и, держа в руках небольшое зеркало, разглядывал свое лицо, вернее, то свободное пространство на нем, которое осталось незабинтованным.
– Ну что, Иван, прорвались. – В дверях стоял крупный седой мужчина в белом халате, а за ним медицинский персонал.
Иван кивнул головой.
– Как ты себя чувствуешь?
– Большая слабость.
– Это пройдет. Что еще беспокоит?
– Кажется, Земля стала быстрее вращаться. Как вас зовут, доктор? Нас как-то никто друг другу не представил.
– Ты молодец. С такой травмой и продолжаешь шутить. Николай Павлович меня зовут. Ты почти не терял сознание во время операции. Видишь, какой организм, борется за тебя, и пока успешно. Тебя посмотрят невропатолог и психиатр. Постарайся думать о хорошем и не волноваться.
– Теперь вы шутите, Николай Павлович. Я потерял все, понимаете, все.
– Нет, не понимаю. Пока ты жив, ничего не потеряно.
– Демагогия.
– Николай Павлович, в ординаторской вас ждет отец Феодосий, – сказала вошедшая в реанимационную палату сестра.
– Скажите ему, пусть идет в свою палату и лежит. Я приду к нему, – ответил хирург через плечо. Опять обернулся к Ивану. – Это с ним ты столкнулся. Его машина стояла на обочине, и ты ее не заметил. Ребята со «скорой» сказали – удар был такой сильный, что тебя выбросило из машины на дорогу через лобовое стекло. Падая, ты ударился затылком об асфальт. Прямо на проезжую часть. Тебя бы точно задавили, если бы не отец Феодосий. Он получил сильное сотрясение мозга и все-таки вытащил тебя на обочину и вызвал «скорую». Вот так. Твой идейный враг спас тебя, философ. Рвется домой. Не хочет лежать. Если у тебя все будет хорошо этой ночью, завтра переведем в палату. Может, познакомишься с ним.
Приблизив свое лицо почти вплотную к Ивану, произнес почти шепотом:
– Слушай, Иван, я знаю такой тип людей, как ты. Постоянно изводите себя и не видите ничего вокруг, но, пойми, я хирург, – произнес он по слогам, – понимаешь? Я хирург тела, а не души. Что ты киснешь и смотришь на меня, как перед казнью? Думаешь, ты один в этом мире страдаешь? Я прошу тебя, не губи мою работу. Держи себя в руках.
– Я постараюсь. Постараюсь, – тихо ответил Иван.
– Постарайся, дружок, постарайся. Тебе сделали сложную операцию, и если будешь грузиться, это сильно повредит. Ладно, я позже зайду к тебе. Держись.
– Ванюша! Ванюша, просыпайся. Просыпайся, тебя ждет Николаша.
Привычный мягкий голос Маши.
Какое счастье почувствовать: все позади. Кошмар закончился. Безумие прекратилось.
Ничего не было. Ничего не произошло. Все привычно хорошо, и ожидать можно только лучшего. Счастье – это присутствие будущего. Оно есть. Оно вернулось. А вся жуть только приснилась. Как легко. Как спокойно.
Приблизительно так мыслилось Ивану, лежавшему с закрытыми глазами.
Сначала пришло осознание того, что он проснулся. Вернулся слух. Где-то слышалось слабое гудение. Наверное, холодильник. Звуки музыки. Это на кухне. Или у мамы в комнате. Хочется есть. Надо вставать. Завтракать. Обнять Николашу. Съездить с мамой на кладбище… В голову как будто ударили гирей. Ужас выдавил глаза наружу из-под век. Во рту пересохло. Он увидел серые стены. Капельницу у своей кровати. Тело, накрытое казенным одеялом. Больница. Все правда. Этот ужас – правда. За что? За что такие муки? Что он сделал плохого? Кому? Боже, Боже, Коленька, Николаша.
– Коленька, Коленька, – Иван не мог сдерживать рыдания. Слезы текли откуда-то изнутри, и он растирал их свободной рукой по лицу. – Коленька, Машенька, мама. Боже мой, Боже мой. За что? За что?
За его головой резко запищал какой-то прибор. Ворвалась сестра.
– Спокойно, спокойно, – ее молодость не вязалась с уверенностью, с которой она проделывала разные действия.
Вошел доктор.
– Что такое, Иван? Что случилось?
– Господи, как больно. Как больно! – сдавливались рыданиями слова из Ивана.
– Два кубика реланиума. Быстро, быстро. И принесите воды.
Доктор положил свою руку на лоб Ивана. Лоб был влажным. Принесли стакан воды.
– Выпей. Тебе надо успокоиться.
Иван немного отпил из стакана. Его рука дрожала. Медсестра ввела содержимое шприца в вену через катетер на руке. На какое-то время Иван стал безучастным ко всему и лишь изредка вытирал слезы. Приступ проходил.
– Слушай, Иван, что там у тебя случилось?
– Я не знаю. Я пришел домой. Все мертвы. Коленька, Маша, мама. Все. – Рыдания усиливались. – Понимаете, все. Господи, за что?
– Спокойно, спокойно. Тебе надо успокоиться.
– Да что вы такое говорите? Как успокоиться? Мама, жена, сын. Все сразу. Вы понимаете?
– Иван, кому из твоих близких можно позвонить?
– Я же вам объясняю: ни-ко-му.
Чувствовалось, что он становится спокойнее, но это было медикаментозное спокойствие, скорее похожее на одеревенение, чем на успокоенность. Если верно, то покой – отсутствие желаний.
– Папа, просыпайся, тебя мама зовет, – четко произнес Николаша.
На мгновение мелькнула надежда, но сознание возвратило Ивана к воспоминаниям. Проснувшись, он без сил лежал с закрытыми глазами. Не было никаких желаний, но не было и покоя в душе. Душа имела вес. Она давила где-то в районе головы и груди одновременно. Рядом с кроватью он чувствовал чье-то присутствие. Это оказалась медсестра.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, нормально.
– Я позову Николая Павловича.
Восемьдесят килограммов протоплазмы, сформированной в сложную биологическую систему с функциями поглощения и выделения. Кроме тяжести и бессилия, никаких других ощущений. Почти никаких мыслей. Мозг вяло сканирует какую-то ветхую материю из отрывков прошлого и диагностики действительного.
Подошел доктор, пристально посмотрел в глаза Ивану. Неприятно. Такое бесстрастное наблюдение за страданиями.
– Тут у нас лежит ваш коллега по несчастью, отец Феодосий. Выписать я его все равно не могу, хоть он и настаивает. Я рассказал ему о вас, Иван, он хочет поговорить с вами. Вообще-то этого нельзя. Стерильность и все такое, но я подумал, что в такой ситуации можно разрешить. Вы не против?
Иван вяло махнул рукой, выражая скорее безразличие, чем согласие.
– Он, кстати, на вас не в обиде за аварию.
Помолчали.
– Сейчас его оденут, и он придет.
Еще помолчали.
Доктор встал.
– Ну, я пойду. Я тут рядом буду.
Он все стоял, стесняясь своего бессилия.
Открылась дверь, и в палату вошел высокий и очень худой человек. Медицинская шапочка подчеркивала его большие темные глаза и бородку.
– Проходите, отец, проходите, – с облегчением, граничащим с надеждой, сказал доктор. – Вот знакомьтесь – это Иван Иванович.
– Здравствуйте, и храни вас Господь, – спокойно проговорил батюшка.
– Ну, я пока пойду. Присаживайтесь, отец, – и доктор поставил у кровати стул.
Священник перекрестился и осторожно сел. Он осмотрел спокойным взглядом палату и так же спокойно осмотрел лежащее на кровати тело.
– Доктор сказал, страдаете вы отчего-то, – проговорил священник, глядя куда-то в пол.
Иван безразлично смотрел в потолок.
– Вы простите меня, ради всего святого, видимо, заснул я на той дороге. Бог свидетель, не желал я ничего плохого.
Он перекрестился, бормоча что-то.
– Вы не виноваты. Никто не виноват, – тихо и безразлично произнес Иван.
– Да, да, на все Божья воля, и все же вы не держите на меня зла.
– Вы тут ни при чем. Я сам хотел умереть. Не получилось.
– Господь с вами. Что вы такое говорите? Грех так думать. Грех по любым законам. Мне доктор говорил о вашей беде, сочувствую и буду молиться за вас, но нельзя впадать в уныние. Вы молоды, образованны. У вас вся жизнь впереди. Надо быть стойким к бедам, выпадающим на нашу долю. Что же поделать? Все мы в руках Божьих.
– Вы извините меня, но я неверующий.
Священник улыбнулся и посмотрел на него.
– Нет неверующих. Все верующие. Просто кто-то раньше находит путь к Богу, а кто-то позже.
– О чем вы говорите? Какой Бог?
– Тот, Который свел нас с вами.
– Оставьте меня, пожалуйста. У меня нет сил с вами говорить. Тем более на богословские темы. – И, помолчав, добавил: – Хотя и плакать тоже нет сил.
– Ну что вы, что вы? Просто расскажите, что случилось. Вам станет легче. Не держите в себе зло. Даже на себя.
– А я не знаю, что произошло. Понимаете, не знаю. – Он смотрел священнику прямо в глаза и проговорил это тихо, но с силой. – Представьте себе, вы приходите домой, а там все мертвы. Безо всяких почему и отчего вас бросают в костер и обрекают на вечные муки. А вы мне тут о Боге говорите.
В его глазах стояли слезы.
– Моему сыну было всего пять лет. Мама, которая всю жизнь трудилась, никому ничего плохого не сделала, слова плохого не сказала. Жена, одно счастье. И все, все сразу. Господи, хоть бы я умер.
Он опять уставился в потолок.
– Вы полежите, успокойтесь, а я вам прочту кое-что. Просто послушайте.
В руках священника оказалась небольшая книга. Он достал откуда-то из-под сердца очки, раскрыл ее, полистал и спокойным уверенным голосом начал читать:
Иван лежал с закрытыми глазами и открыл их, лишь когда хирург вышел.
Отец Феодосий перекрестился и продолжил было читать, но вошла сестра и, подойдя к священнику, наклонилась к его уху и что-то проговорила шепотом.
– Да, да, я понимаю, понимаю, – ответил батюшка, встал и направился к двери.
– Отец, отец, – позвал вдруг Иван. – Подойдите ко мне.
– Я думал, вы спите, – обернулся к нему священник, – и, признаться, немного зачитался.
– Нет, я слушал, внимательно.
Отец Феодосий приблизился к кровати.
Помолчали.
Затем он посмотрел на сестру; та, проявляя понимание, кивнула головой и вышла из палаты.
– Если даже сам Бог так иррационален, то что заставляет нас быть рациональными? Что удерживает нас в этом мире?
– Вот-вот, вы уловили суть, но рассуждаете как ученый человек. Вы не виноваты. Вас научили хорошо думать, и, к сожалению, вы перестали воспринимать мир сердцем. И теперь, когда оно болит, ваше рациональное мышление не может это объяснить, и вы страдаете еще больше. Но я отвечу на ваш вопрос. Люди живут, потому что имеют надежду, любовь и веру, конечно. И заметьте, с точки зрения вашей научной логики это абсолютно иррациональные чувства! Но они есть.
– Вы, наверное, счастливый человек, батюшка?
Отец Феодосий склонил перед ним в задумчивости голову.
– Ну что вы. Я все время в поиске, как многие обычные люди. У меня очень много вопросов. Может быть, даже слишком много. Если вы думаете, что я знаю больше вас и уже что-то нашел, то вы ошибаетесь. Знаете что? Представьте себе, что вы в горящем здании на последнем этаже, и выхода у вас нет. Или на тонущем корабле. И вы не один, а с вами десять или двадцать детей. Мальчиков и девочек. Лет девяти-десяти. И все они ужасно напуганы. Да и вам страшно, вы же живой человек. Согласитесь, что, кроме любви и надежды, у вас ничего для них нет. Из двух ваших сущностей, животной и человеческой, вы должны отдать предпочтение только одной из них. И я знаю, у вас доброе сердце, вы не оставите сирот без слов любви.
Он положил свою руку на руку Ивана, которая лежала поверх одеяла.
– Я буду молиться за вас. Будьте мужественны.
– Помолитесь и за мою семью, – тихо произнес Иван.
– Непременно, непременно. Храни вас Господь, – священник перекрестил его и пошел к двери.
– А чем закончилась та история про Иова?
– Мы поговорим еще об этом. Я здесь, – уже в дверях ответил отец.
– Отец… извините…
– Отец Феодосий.
– Отец Феодосий, спасибо вам. Мне стало лучше.
– Слава Богу, слава Богу.
И священник закрыл за собой дверь.
Дверь закрылась и в сознании Ивана. Он опять погрузился в себя, в то ужасное место, где случилась беда всей его жизни. Где любое воспоминание так или иначе было связано с этой прежней жизнью и не могло не вызывать боль.
– А разве это не то же самое?
– Доктор, вас как зовут? Не Игнатий Лойола? Нам с вами надо было местами поменяться. Все хирурги такие философы, или только в провинциальных больницах?
– Какой я философ! Я обычный слесарь. Или удаляю, или пришиваю. Иногда прочищаю. Вот и вся философия. Это вы, романтики, всё приукрашиваете, а я как постою каждый день пять-шесть часов в операционной, так кроме бутылки пива перед телевизором и думать ни о чем не хочу.
– Так вы мне скажете, в конце концов, что там у меня?
– Пожалуйста. Был сильный удар. Образовалась гематома. Поскольку она создавала компрессию на участки мозга, ее необходимо было срочно удалить. Что мы и сделали. Теперь осталось все это заштопать, и вы свободны. Ну, будем заканчивать.
По окончании операции необходимо восстановить целостность черепной коробки и мягких покровов черепа и в первую очередь обеспечить герметичность субарахноидального пространства во избежание ликвореи и вторичного менингита. До закрытия твердой мозговой оболочки надо убедиться в тщательности гемостаза при исходном артериальном давлении. Если после основного этапа оперативного вмешательства возникают показания к декомпрессии, лоскуты твердой мозговой оболочки свободно укладывают на мозг без наложения швов, дефект оболочки покрывают фибриновой пленкой, костный лоскут удаляют, и герметичность субарахноидального пространства восстанавливают путем тщательного зашивания подапоневротической клетчатки, мышцы, надкостницы. Ушивают их обычно в один слой частыми узловыми или непрерывными шелковыми швами, затем швы накладывают на кожу вместе с galea aponeurotica. Если ее нельзя зашить из-за выпячивания мозга, проводят массивную дегидратацию мозга, люмбальную пункцию, выполняют пластику дефектов черепа.
Ребенок, жена, мать. Мать, жена, ребенок. В какой последовательности ни теряй, все равно больно. Может быть, это и есть вера, надежда и любовь? А если потерять сразу всех? И мать как веру, и ребенка как надежду, и жену как любовь.
Мы ведь существуем в людях. В близких людях мы существуем более чем. В них часть нашей духовности, часть нас самих. В нас часть их духовности, часть их самих.
Теряя их, мы теряем часть своего Я?
Наверное.
Но мы становимся другими. Это наверняка. Потому что из нашей системы координат, из системы нашей жизни выпадает звено, создававшее прочность всей конструкции под названием «жизнь». И это не какая-то абстрактная жизнь, не оперирование категориями «человек» и «люди», а наша личная жизнь и наши личные люди.
Примерно в таком направлении развивались мысли Ивана, когда он ехал за город.
Он ничего не тронул в квартире. Он никому не позвонил. Он даже не переоделся. А только взял ключи от дачи и вышел из дома. Его не интересовало ничего. Мысли работали спокойно и очень глубоко. Мозг не воспринимал действительность, а лишь соглашался с командами тела и наблюдал за ними.
Он осознавал, что плохо различает дорогу из-за моросящего дождя, но волновало его только одно. Доехать к загородному дому и умереть. Биологическая система, именуемая раньше Островым Иваном Ивановичем, переключилась только на одну, последнюю задачу: смерть.
Остались пространство и цель. Не было времени. Оно или остановилось, или уже умерло. Перестала существовать и материя, остались только дух, воля, сознание.
И затухающее сознание билось из последних сил.
– Эй, друг, ты что-то там притих. Как там показатели?
– Всё в порядке. Давление, пульс, дыхание в норме.
– Иван! Вы как там?
– Нормально. Нос чешется.
– Думаете, к пьянке? Шучу. Сестра, вытрите ему лицо влажной салфеткой.
– Тот, в которого вы врезались, ничего. Отделался сотрясением мозга. Вроде говорят, спал на обочине. Как вы его не увидели?
– Ребята со «скорой» говорят, у того габариты не горели. Так гаишники сказали.
– Ты всегда, Надюша, первая все знаешь. Давай тампоны и готовь перевязочный материал.
– Иван, идем на посадку. Держись. Будешь как новенький и начнешь новую жизнь.
– Он плачет.
– Да что с тобой?
– Ничего, ничего. Я хотел умереть.
– Чего, чего? Не понял? Хотел умереть?
Хирург поднял руки и обошел стол, чтобы посмотреть в лицо тому, кого оперирует.
– Ты что? Молодой красивый мужчина в расцвете сил, ученый, и такое говоришь.
Врач на секунду задумался, но тут же вернулся к своему месту.
– Нельзя, нельзя так думать. Что же это получается – авария тебя спасла? Вместо того чтобы умереть, ты воскрес. Цени это. Ох, цени. Тебе судьба подсказки дает. Ты же философ. Умнее всех нас тут, а то, что перед твоим носом, не видишь.
Он вопросительно посмотрел на операционную сестру.
Сестра заглянула Ивану в лицо и, посмотрев на хирурга, кивнула.
Пластика дефектов черепа может быть осуществлена методом аутопластики или аллопластики, где используются плексиглас, полиэтилен и другие полимерные материалы. На практике предпочтительнее использование аллопластических материалов, которые легко стерилизуются и моделируются, практически не вызывают реакции окружающих тканей, не требуют закрытия дефектов твердой мозговой оболочки.
Как? Как теперь жить? Для чего? Для кого?
Написать еще одну докторскую диссертацию и умереть в одиночестве в пустой квартире. Говорить студентам о принципах и категориях, утративших значение, или признаться в смерти философии. Признаться, что никто ничего не знает. Все, что было написано или придумано, – продуманно придумано. Выстроено, сконструировано на основе всего одной или двух идей. Часто по заказу. Иногда по самочувствию. Но всегда субъективно.
Где найти того, кого можно взять за руку, посмотреть ему в глаза и услышать нужные слова, известные только ему и настолько верные, что сознание даже не дрогнет для их анализа и примет на веру?
Вера и разум. Воля и логика. Вера. Вера. Вера. Она же и любовь, она же и надежда.
– Иван, ты футбол любишь?
– Нет. Много движений и никакой логики. Как рулетка.
– А зря. Тебе полезно. А то думаешь, думаешь целыми днями, наверное. Надо расслабляться.
– Вот и расслабился. Лежу теперь перед вами, а вы ковыряетесь во мне, расслабленном.
– Я бы вас всех, интеллигентов, в глубинку России посылал пожить немного. А то сидите там, в столице, по кабинетам и бумажные халабуды строите. И свое здоровье гробите, и людей видите в цифрах и фактах.
– Мы нужны, если мы есть.
– Так и бандиты, значит, нужны, если они есть. И болезни. И войны. Так, что ли?
– Вы верующий, вы и объясняйте, а я уже ничего не знаю.
– Быстро ты сдался. Вот так и страну бросили, как только трудно стало. Да я тебя не упрекаю. Не упрекаю. Просто мы как делали свое дело, так и делаем. Нам некогда менять идеологию и вероисповедание. Нам людей надо спасать. И только если уже есть нечего, по ларькам идем чипсы продавать. Вот вам и вся философия.
Костный дефект освежают щипцами, по возможности придают округлую форму со скосом краев. Определяют размеры трепанационного отверстия, закрывают рану салфеткой и приступают к подготовке трансплантата. Берут пластинку из органического стекла и наносят на нее контуры дефекта черепа. Периодически подогревая пластинку на спиртовой горелке, изогнутыми ножницами вырезают трансплантат необходимой величины и формы.
Стерильным напильником сглаживают края трансплантата и придают им скос с таким расчетом, чтобы пластинка точно прилегла к краям дефекта кости черепа. Подогревая трансплантат, моделируют его по форме черепа.
Дрелью просверливают 3–4 отверстия по краям костного дефекта, отверстия делают и в соответствующих местах протеза. Протез укладывают в трепанационное окно и закрепляют его толстыми шелковыми швами. После этого накладывают швы на апоневроз и кожу.
Как все-таки настроение меняет внешность человека. Или это наше восприятие так чутко реагирует на изменения мимики? Каким опасным должен был быть человек для своих же собратьев, если они научились так тонко улавливать его настроение и отсутствие агрессии по глазам, губам, лицу.
Такой простой механизм, как лицевые нервы, стал основным индикатором нашего состояния. Занятно. Очень занятно.
Иван лежал на кровати и, держа в руках небольшое зеркало, разглядывал свое лицо, вернее, то свободное пространство на нем, которое осталось незабинтованным.
– Ну что, Иван, прорвались. – В дверях стоял крупный седой мужчина в белом халате, а за ним медицинский персонал.
Иван кивнул головой.
– Как ты себя чувствуешь?
– Большая слабость.
– Это пройдет. Что еще беспокоит?
– Кажется, Земля стала быстрее вращаться. Как вас зовут, доктор? Нас как-то никто друг другу не представил.
– Ты молодец. С такой травмой и продолжаешь шутить. Николай Павлович меня зовут. Ты почти не терял сознание во время операции. Видишь, какой организм, борется за тебя, и пока успешно. Тебя посмотрят невропатолог и психиатр. Постарайся думать о хорошем и не волноваться.
– Теперь вы шутите, Николай Павлович. Я потерял все, понимаете, все.
– Нет, не понимаю. Пока ты жив, ничего не потеряно.
– Демагогия.
– Николай Павлович, в ординаторской вас ждет отец Феодосий, – сказала вошедшая в реанимационную палату сестра.
– Скажите ему, пусть идет в свою палату и лежит. Я приду к нему, – ответил хирург через плечо. Опять обернулся к Ивану. – Это с ним ты столкнулся. Его машина стояла на обочине, и ты ее не заметил. Ребята со «скорой» сказали – удар был такой сильный, что тебя выбросило из машины на дорогу через лобовое стекло. Падая, ты ударился затылком об асфальт. Прямо на проезжую часть. Тебя бы точно задавили, если бы не отец Феодосий. Он получил сильное сотрясение мозга и все-таки вытащил тебя на обочину и вызвал «скорую». Вот так. Твой идейный враг спас тебя, философ. Рвется домой. Не хочет лежать. Если у тебя все будет хорошо этой ночью, завтра переведем в палату. Может, познакомишься с ним.
Приблизив свое лицо почти вплотную к Ивану, произнес почти шепотом:
– Слушай, Иван, я знаю такой тип людей, как ты. Постоянно изводите себя и не видите ничего вокруг, но, пойми, я хирург, – произнес он по слогам, – понимаешь? Я хирург тела, а не души. Что ты киснешь и смотришь на меня, как перед казнью? Думаешь, ты один в этом мире страдаешь? Я прошу тебя, не губи мою работу. Держи себя в руках.
– Я постараюсь. Постараюсь, – тихо ответил Иван.
– Постарайся, дружок, постарайся. Тебе сделали сложную операцию, и если будешь грузиться, это сильно повредит. Ладно, я позже зайду к тебе. Держись.
– Ванюша! Ванюша, просыпайся. Просыпайся, тебя ждет Николаша.
Привычный мягкий голос Маши.
Какое счастье почувствовать: все позади. Кошмар закончился. Безумие прекратилось.
Ничего не было. Ничего не произошло. Все привычно хорошо, и ожидать можно только лучшего. Счастье – это присутствие будущего. Оно есть. Оно вернулось. А вся жуть только приснилась. Как легко. Как спокойно.
Приблизительно так мыслилось Ивану, лежавшему с закрытыми глазами.
Сначала пришло осознание того, что он проснулся. Вернулся слух. Где-то слышалось слабое гудение. Наверное, холодильник. Звуки музыки. Это на кухне. Или у мамы в комнате. Хочется есть. Надо вставать. Завтракать. Обнять Николашу. Съездить с мамой на кладбище… В голову как будто ударили гирей. Ужас выдавил глаза наружу из-под век. Во рту пересохло. Он увидел серые стены. Капельницу у своей кровати. Тело, накрытое казенным одеялом. Больница. Все правда. Этот ужас – правда. За что? За что такие муки? Что он сделал плохого? Кому? Боже, Боже, Коленька, Николаша.
– Коленька, Коленька, – Иван не мог сдерживать рыдания. Слезы текли откуда-то изнутри, и он растирал их свободной рукой по лицу. – Коленька, Машенька, мама. Боже мой, Боже мой. За что? За что?
За его головой резко запищал какой-то прибор. Ворвалась сестра.
– Спокойно, спокойно, – ее молодость не вязалась с уверенностью, с которой она проделывала разные действия.
Вошел доктор.
– Что такое, Иван? Что случилось?
– Господи, как больно. Как больно! – сдавливались рыданиями слова из Ивана.
– Два кубика реланиума. Быстро, быстро. И принесите воды.
Доктор положил свою руку на лоб Ивана. Лоб был влажным. Принесли стакан воды.
– Выпей. Тебе надо успокоиться.
Иван немного отпил из стакана. Его рука дрожала. Медсестра ввела содержимое шприца в вену через катетер на руке. На какое-то время Иван стал безучастным ко всему и лишь изредка вытирал слезы. Приступ проходил.
– Слушай, Иван, что там у тебя случилось?
– Я не знаю. Я пришел домой. Все мертвы. Коленька, Маша, мама. Все. – Рыдания усиливались. – Понимаете, все. Господи, за что?
– Спокойно, спокойно. Тебе надо успокоиться.
– Да что вы такое говорите? Как успокоиться? Мама, жена, сын. Все сразу. Вы понимаете?
– Иван, кому из твоих близких можно позвонить?
– Я же вам объясняю: ни-ко-му.
Чувствовалось, что он становится спокойнее, но это было медикаментозное спокойствие, скорее похожее на одеревенение, чем на успокоенность. Если верно, то покой – отсутствие желаний.
– Папа, просыпайся, тебя мама зовет, – четко произнес Николаша.
На мгновение мелькнула надежда, но сознание возвратило Ивана к воспоминаниям. Проснувшись, он без сил лежал с закрытыми глазами. Не было никаких желаний, но не было и покоя в душе. Душа имела вес. Она давила где-то в районе головы и груди одновременно. Рядом с кроватью он чувствовал чье-то присутствие. Это оказалась медсестра.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, нормально.
– Я позову Николая Павловича.
Восемьдесят килограммов протоплазмы, сформированной в сложную биологическую систему с функциями поглощения и выделения. Кроме тяжести и бессилия, никаких других ощущений. Почти никаких мыслей. Мозг вяло сканирует какую-то ветхую материю из отрывков прошлого и диагностики действительного.
Подошел доктор, пристально посмотрел в глаза Ивану. Неприятно. Такое бесстрастное наблюдение за страданиями.
– Тут у нас лежит ваш коллега по несчастью, отец Феодосий. Выписать я его все равно не могу, хоть он и настаивает. Я рассказал ему о вас, Иван, он хочет поговорить с вами. Вообще-то этого нельзя. Стерильность и все такое, но я подумал, что в такой ситуации можно разрешить. Вы не против?
Иван вяло махнул рукой, выражая скорее безразличие, чем согласие.
– Он, кстати, на вас не в обиде за аварию.
Помолчали.
– Сейчас его оденут, и он придет.
Еще помолчали.
Доктор встал.
– Ну, я пойду. Я тут рядом буду.
Он все стоял, стесняясь своего бессилия.
Открылась дверь, и в палату вошел высокий и очень худой человек. Медицинская шапочка подчеркивала его большие темные глаза и бородку.
– Проходите, отец, проходите, – с облегчением, граничащим с надеждой, сказал доктор. – Вот знакомьтесь – это Иван Иванович.
– Здравствуйте, и храни вас Господь, – спокойно проговорил батюшка.
– Ну, я пока пойду. Присаживайтесь, отец, – и доктор поставил у кровати стул.
Священник перекрестился и осторожно сел. Он осмотрел спокойным взглядом палату и так же спокойно осмотрел лежащее на кровати тело.
– Доктор сказал, страдаете вы отчего-то, – проговорил священник, глядя куда-то в пол.
Иван безразлично смотрел в потолок.
– Вы простите меня, ради всего святого, видимо, заснул я на той дороге. Бог свидетель, не желал я ничего плохого.
Он перекрестился, бормоча что-то.
– Вы не виноваты. Никто не виноват, – тихо и безразлично произнес Иван.
– Да, да, на все Божья воля, и все же вы не держите на меня зла.
– Вы тут ни при чем. Я сам хотел умереть. Не получилось.
– Господь с вами. Что вы такое говорите? Грех так думать. Грех по любым законам. Мне доктор говорил о вашей беде, сочувствую и буду молиться за вас, но нельзя впадать в уныние. Вы молоды, образованны. У вас вся жизнь впереди. Надо быть стойким к бедам, выпадающим на нашу долю. Что же поделать? Все мы в руках Божьих.
– Вы извините меня, но я неверующий.
Священник улыбнулся и посмотрел на него.
– Нет неверующих. Все верующие. Просто кто-то раньше находит путь к Богу, а кто-то позже.
– О чем вы говорите? Какой Бог?
– Тот, Который свел нас с вами.
– Оставьте меня, пожалуйста. У меня нет сил с вами говорить. Тем более на богословские темы. – И, помолчав, добавил: – Хотя и плакать тоже нет сил.
– Ну что вы, что вы? Просто расскажите, что случилось. Вам станет легче. Не держите в себе зло. Даже на себя.
– А я не знаю, что произошло. Понимаете, не знаю. – Он смотрел священнику прямо в глаза и проговорил это тихо, но с силой. – Представьте себе, вы приходите домой, а там все мертвы. Безо всяких почему и отчего вас бросают в костер и обрекают на вечные муки. А вы мне тут о Боге говорите.
В его глазах стояли слезы.
– Моему сыну было всего пять лет. Мама, которая всю жизнь трудилась, никому ничего плохого не сделала, слова плохого не сказала. Жена, одно счастье. И все, все сразу. Господи, хоть бы я умер.
Он опять уставился в потолок.
– Вы полежите, успокойтесь, а я вам прочту кое-что. Просто послушайте.
В руках священника оказалась небольшая книга. Он достал откуда-то из-под сердца очки, раскрыл ее, полистал и спокойным уверенным голосом начал читать:
Священник замолчал, потому что появился доктор, который подошел к кровати, посмотрел на Ивана и молча вышел из палаты.Книга Иова[1]
«Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла. И родились у него семь сыновей и три дочери. Имения у него было: семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов и пятьсот ослиц и весьма много прислуги: и был человек этот знаменитее всех сынов Востока.
Сыновья его сходились, делая пиры каждый в своем доме в свой день, и посылали и приглашали трех сестер своих есть и пить с ними. Когда круг пиршественных дней совершался, Иов посылал за ними и освящал их и, вставая рано утром, возносил всесожжения по числу всех их и одного тельца за грех о душах их.
Ибо говорил Иов: Может быть, сыновья мои согрешили и похулили Бога в сердце своем. Так делал Иов во все такие дни.
И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана. И сказал Господь сатане: Откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: Я ходил по земле и обошел ее. И сказал Господь сатане: Обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла. И отвечал сатана Господу и сказал: Разве даром богобоязнен Иов? Не ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле; но простри руку Твою и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя? И сказал Господь сатане: Вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Господня.
И был день, когда сыновья его и дочери его ели и вино пили в доме первородного брата своего, и вот приходит вестник к Иову и говорит: Волы орали, и ослицы паслись подле них, как напали Савеяне и взяли их, а отроков поразили острием меча; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе. И еще он говорил, как приходит другой и сказывает: Огонь Божий упал с неба и опалил овец и отроков и пожрал их; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе. И еще он говорил, как приходит другой и сказывает: Халдеи расположились тремя отрядами и бросились на верблюдов и взяли их, а отроков поразили острием меча; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе. Еще этот говорил, приходит другой и сказывает: Сыновья твои и дочери твои ели и вино пили в доме первородного брата своего; и вот, большой ветер пришел от пустыни и охватил четыре угла дома, и дом упал на отроков, и они умерли; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе.
Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился и сказал: Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь.
Господь дал, Господь взял; как угодно было Господу, так и сделалось; да будет имя Господне благословенно!
Во всем этом не согрешил Иов и не произнес ничего неразумного о Боге.
Был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел сатана предстать пред Господа. И сказал Господь сатане: Откуда ты пришел?
И отвечал сатана Господу и сказал: Я ходил по земле и обошел ее. И сказал Господь сатане: Обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла, и доселе тверд в своей непорочности; а ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить его безвинно.
И отвечал сатана Господу: Кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него; но простри руку Твою и коснись кости его и плоти его, – благословит ли он Тебя? И сказал Господь сатане: Вот, он в руке твоей, только душу его сбереги. И отошел сатана от лица Господня и поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его.
И взял Иов себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел вне селения.
По многом времени сказала ему жена его: Доколе ты будешь терпеть? Вот, подожду еще немного в надежде спасения моего. Ибо погибли с земли память твоя, сыновья и дочери, болезни чрева моего и труды, которыми напрасно трудилась. Сам ты сидишь в смраде червей, проводя ночь без покрова, а я скитаюсь и служу, перехожу с места на место, из дома в дом, ожидая, когда зайдет солнце, чтобы успокоиться от трудов моих и болезней, которые ныне удручают меня.
Но скажи некое слово к Богу и умри.
Но он сказал ей: Ты говоришь, как одна из безумных: Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?
Во всем этом не согрешил Иов устами своими.
И услышали трое друзей Иова о всех этих несчастьях, постигших его, и пошли каждый из своего места: Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин, и сошлись, чтобы идти вместе сетовать с ним и утешать его. И подняв глаза свои издали, они не узнали его; и возвысили голос свой и зарыдали; и разодрал каждый верхнюю одежду свою, и бросали пыль над головами своими к небу. И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей, и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико».
Иван лежал с закрытыми глазами и открыл их, лишь когда хирург вышел.
Отец Феодосий перекрестился и продолжил было читать, но вошла сестра и, подойдя к священнику, наклонилась к его уху и что-то проговорила шепотом.
– Да, да, я понимаю, понимаю, – ответил батюшка, встал и направился к двери.
– Отец, отец, – позвал вдруг Иван. – Подойдите ко мне.
– Я думал, вы спите, – обернулся к нему священник, – и, признаться, немного зачитался.
– Нет, я слушал, внимательно.
Отец Феодосий приблизился к кровати.
Помолчали.
Затем он посмотрел на сестру; та, проявляя понимание, кивнула головой и вышла из палаты.
– Если даже сам Бог так иррационален, то что заставляет нас быть рациональными? Что удерживает нас в этом мире?
– Вот-вот, вы уловили суть, но рассуждаете как ученый человек. Вы не виноваты. Вас научили хорошо думать, и, к сожалению, вы перестали воспринимать мир сердцем. И теперь, когда оно болит, ваше рациональное мышление не может это объяснить, и вы страдаете еще больше. Но я отвечу на ваш вопрос. Люди живут, потому что имеют надежду, любовь и веру, конечно. И заметьте, с точки зрения вашей научной логики это абсолютно иррациональные чувства! Но они есть.
– Вы, наверное, счастливый человек, батюшка?
Отец Феодосий склонил перед ним в задумчивости голову.
– Ну что вы. Я все время в поиске, как многие обычные люди. У меня очень много вопросов. Может быть, даже слишком много. Если вы думаете, что я знаю больше вас и уже что-то нашел, то вы ошибаетесь. Знаете что? Представьте себе, что вы в горящем здании на последнем этаже, и выхода у вас нет. Или на тонущем корабле. И вы не один, а с вами десять или двадцать детей. Мальчиков и девочек. Лет девяти-десяти. И все они ужасно напуганы. Да и вам страшно, вы же живой человек. Согласитесь, что, кроме любви и надежды, у вас ничего для них нет. Из двух ваших сущностей, животной и человеческой, вы должны отдать предпочтение только одной из них. И я знаю, у вас доброе сердце, вы не оставите сирот без слов любви.
Он положил свою руку на руку Ивана, которая лежала поверх одеяла.
– Я буду молиться за вас. Будьте мужественны.
– Помолитесь и за мою семью, – тихо произнес Иван.
– Непременно, непременно. Храни вас Господь, – священник перекрестил его и пошел к двери.
– А чем закончилась та история про Иова?
– Мы поговорим еще об этом. Я здесь, – уже в дверях ответил отец.
– Отец… извините…
– Отец Феодосий.
– Отец Феодосий, спасибо вам. Мне стало лучше.
– Слава Богу, слава Богу.
И священник закрыл за собой дверь.
Дверь закрылась и в сознании Ивана. Он опять погрузился в себя, в то ужасное место, где случилась беда всей его жизни. Где любое воспоминание так или иначе было связано с этой прежней жизнью и не могло не вызывать боль.