Александр Коротенко. Трепанация

   Он был один, и боль была одна. В сущности, это было справедливое противостояние. Два достойных друг друга оппонента должны были либо отстоять себя, либо исчезнуть. И никакая сила, никакая третья воля не могли помешать или даже вмешаться в это состязание.
   Иван понимал, что это не может продолжаться вечно. Он чувствовал, что нечто неведомое, совершенно ему неизвестное, – за него. Какая-то сила, могущественная и неощутимая, стоит на его стороне и с надеждой наблюдает за ним.
   Он закрыл глаза, и ему представилось небо неопределенного цвета и бескрайнего в своей кажущейся пустоте, и там где-то, высоко, нечто огромное держит над ним свои ладони, и почти физически он ощущал исходящие от них силу, мудрость и покой.
 
   – Иван Иванович, как вы себя чувствуете?
   Он открыл глаза. Прислушался к своим ощущениям.
   – Лучше.
   – Вот и хорошо. Сейчас вы позавтракаете, а потом будем переселяться. Доктор разрешил перевести вас в обычную палату.

 
Коснувшись ресницы, перерождаясь,
Исчезла снежинка, в слезу превращаясь.
Холодная нежность на теплой щеке
С надеждой скользила, к земле возвращаясь.
 

   Эти строчки возникли в его сознании непроизвольно, когда он шел по коридору, поддерживаемый сестрой.
   Он встречался взглядом с проходящими мимо больными. Это были или отсутствующие взгляды, или любопытные. Люди волновались за себя и интересовались новым страдальцем. К обычному любопытству примешивалось еще и сравнение: «Он страдает так же, как я, или сильнее? Значит, мне повезло».
   Тем приятнее было увидеть улыбающееся лицо отца Феодосия. Священник встал с кровати и протянул Ивану руку для приветствия.
   – Не думал, что именно священник поможет мне, атеисту, в трудную минуту, – горько и насмешливо заметил Иван.
   – На все воля Господа нашего. Не меня, а Его надо благодарить. И не стоит делать разницы между верой и неверием. Все мы дети. Отец один.
   Устраиваясь на кровати, Иван думал о том, что такие разговоры не вызывают в нем раздражения, как это могло быть раньше. Более того, он действительно испытывал к этому странному человеку, отцу Феодосию, благодарность и уважение. Признаться, он и не думал, что священнослужители могут так ясно и грамотно выражать свои мысли и, главное, без надрыва и давления, а спокойно и ясно.
   На тумбочке возле кровати священника стояли иконка и маленькая свечка. Там же лежали небольших размеров Библия и очки. На тумбочке Ивана было пусто, хотя позже сестра принесла кувшин с водой и стакан.
   – Вас как зовут?
   Тут только Иван увидел в углу третью кровать, на которой сидел небритый мужчина. Лоб его был забинтован так, что закрывал один глаз, а другой, мутный, покрасневший и выпученный, смотрел на него.
   – Иваном меня зовут.
   – А я Игнат. А с головой что? – твердым голосом продолжал мужик.
   – Да так, ударился.
   – Болит?
   – Что? – переспросил Иван.
   – Голова, говорю, болит?
   – Да нет, уже все нормально.
   – Так вот, батюшка, – продолжал Игнат, видимо, раньше начатый рассказ, – эта стерва…
   – Не ругайтесь, пожалуйста, – попросил батюшка.
   – Не буду. Но когда узнаете все, сами поймете, какая она сука.
   – Не ругайтесь, пожалуйста, – терпеливо повторил отец Феодосий.
   – Не буду, не буду. Короче, она стала ходить к этому старику соседу, когда Федька был в поле. И все такое. Короче, забеременела. А Федька – нормальный мужик, думает, его дитя будет. А старик, как я говорил, рыжий был. Один такой в деревне. Ну, так родила она, значит. А пацан рыжий-рыжий, аж красный весь. Ну, деревня заговорила, ясен пень, что, видать, сука эта, извиняюсь, блядь такая, от старика родила, стерва, извиняюсь. Сказал я Федьке, и он по пьяни прижал свою дуру, та и рассказала, что, мол, ходила приласкать старика, чтобы тот дом ей отписал и участок земли. Он, типа, одинокий. Да не рассчитала и залетела. И вообще, не для себя старалась, а чтобы им с Федькой все досталось. Ну, в общем, увидел я все, когда он за нею гонялся по двору с дрыном. Думаю, убьет, мать ее. Вступился. Так он мне по хребтине, а потом по башке как даст, козел безродный. Прости меня господи. Ну и что мне теперь делать, батюшка? Он же мне кум. В милицию вроде неприлично. И так оставлять тоже не хочется. Что скажете, отец?
   – Что тут скажешь? – как-то обреченно проговорил священник, сидящий на кровати и все это время слушавший с опущенной головой. – Поступайте, как совесть велит, храни вас Господь.
   – А вы что думаете? – обратился Игнат к Ивану. – Заявить мне в милицию?
   И тут же добавил:
   – А, так вы все пропустили. Я расскажу еще раз.
   – Нет, нет, я все понял, – спохватился Иван. – Тут надо подумать, – отвертелся он от прямого ответа.
   – Ладно, пойду покурю.
   Игнат вышел из палаты.
   – Вот вам и жизнь во всех ее проявлениях, – засмеялся священник. – Вы, наверное, редко сталкивались с такими людьми?
   – Редко. Очень редко.
   – А жаль. Это народ, и ему предстоит еще пройти юность и повзрослеть. Гордыня часто мешает увидеть естество человеческого бытия. Люди все больше живут в своих норках и коробочках, боясь выйти из них на волю и нарушить привычный ход рутинной жизни. – Он перекрестился, пробормотав что-то про себя.
   – Но ведь человечество должно как-то развиваться?
   – А вы полагаете, оно развивается? Оно движется в неизвестном направлении. Так уж случилось.
   – Но разве не этого хотелось Богу?
   Отец Феодосий посмотрел Ивану в глаза.
   – Кто знает. На все Его воля. Может быть, это один большой урок, который люди должны усвоить.
   – Что-то Россия медленно усваивает такие уроки.
   – Это на наш, земной, взгляд медленно… У людей, у общества, как вы говорите, была внутренняя потребность перенести тяготы и испытания, что с нами случились. Вы считаете, наверное, что Ленин, Сталин или коммунистический режим были виноваты в том, что с Россией произошло. А мне думается, народ сам хотел быть истерзанным и униженным. Людское сознание должно было эти муки перенести для чего-то. Иначе оно бы сопротивлялось и не допустило тех беззаконий, что творились. Значит, общество нуждалось в крестном пути. На все воля Господа.
   – Довольно безжалостно по отношению к конкретному человеку.
   – Как сказано в Книге Иова, которую я вам читал, человек рождается на страдание, как искры в костре, чтобы устремляться вверх. Господь накажет, и Господь пожалеет. – И он перекрестился.
   – Что же тогда Бог и что же тогда мир?
   Батюшка заулыбался.
   – Не думаю, что вы готовы принять истину. Поэтому не буду стараться вам объяснить… Вот вспомнил сейчас слова Борхеса, писателя Борхеса, он писал как-то, что роза цветет безо всяких «почему».
   Помолчали.
   – Все мы находимся в неведении относительно замыслов Творца, и в этом, я полагаю, наше счастье. Наша свобода – суть Его творения и основание нашего незнания. Не знаю, понимаете ли вы меня…
   – Я понимаю, но трудно это принять.
   – А вы раскройте свое сердце и освободитесь от страха…
   – А вот и я. – На пороге стоял Игнат. – Там такая сестра… – и он глубокомысленно покачал головой.
   Священник тоже покачал головой – и улыбнулся так, будто говорил с ребенком, хотя на вид Игнату было около пятидесяти лет.
   Игнат уселся на кровати с надеждой приобщиться к разговору.
   Помолчали.
   – Может, в картишки сыграем? – неуверенно спросил он.
   Никто не ответил.
   – А, – догадался он, – вам же нельзя, – сказал он, глядя на священника. – Ну, может, тогда ты, Иван?
   Тут в палату вошли доктор с сестрой.
   – Игнат, – сразу начал хирург, – это ты спрятал бутылку в туалете?
   – Какую бутылку? – с искренним недоумением, покраснев, воскликнул Игнат.
   – А ну встань и дыхни, – потребовал доктор.
   Игнат отвернулся и молчал.
   – Так что?
   – Ну, немного я отпил. Было дело. Это же полезно для здоровья. Быстрее все заживет. Дезинфекция там всякая. Что такого-то?
   – Еще один раз, и я выпишу тебя из больницы.
   – Больного-то?
   – Больного, больного.
   – Как вам не стыдно такое говорить человеку с пробитой головой. А еще доктор. Вы же давали клятву Родине. Лечить всех и вылечивать.
   – Ладно, ложись и спи. И тихо себя веди.
   Как по команде, Игнат улегся под одеяло и отвернулся к стене.
   Доктор подошел к Ивану и присел на край койки. Взял его руку, заглянул в глаза, осмотрел повязку на голове и опять посмотрел в глаза.
   – Как вы себя чувствуете, Иван Иванович? Что беспокоит?
   – Физически все нормально. Морально лучше. Спасибо вам за отца Феодосия. Вовремя вы меня отвлекли… – Он замолчал.
   – Все будет хорошо, – с чувством произнес доктор. – Давайте, как договорились, я вам помогаю, а вы мне, и вместе у нас все получится. Звонили ваши коллеги из института. Я не разрешил пока к вам приходить. Они сказали, чтобы вы не волновались, они все устроят с похоронами.
   Иван отвернул голову к стене. Или это воспоминания придавили ее к подушке?
   – Крепитесь, мой друг, крепитесь. Еще звонили из прокуратуры. Им надо с вами встретиться. Я пока их отговорил, но это все равно произойдет.
   Помолчали.
   Доктор пожал Ивану руку и пересел к священнику, лежавшему на кровати с книжкой.
   – Как у вас дела, отец Феодосий?
   Священник отложил книгу и снял очки.
   – С Божьей помощью, все в порядке. Когда отпустите меня? А то дела ждут…
   – Пару дней понаблюдаем, и, если все будет в порядке, пойдете домой.
   Он посмотрел выразительно на батюшку и кивнул слегка в сторону Ивана.
   Священник так же выразительно посмотрел и мягко кивнул головой в ответ.
   После обеда Игнат продолжал спать в той же позе. Священник с книгой сидел на кровати. В больничном халате он выглядел немного неестественно, поскольку его сан не мог спрятаться в такой стандартной одежде.
   Иван лежал на спине, а затем повернулся на бок, к священнику.
   – Отец Феодосий, так чем закончилась история про Иова?
   Священник отложил книгу, опустил немного очки и посмотрел поверх очков на Ивана.
   – Хорошо. Я прочту вам несколько мест, но решать вам придется самому. Знайте это. У всех у нас разная судьба, от этого и слова мы понимаем по-разному, и смысл их раскрывается неоднозначно.
   Он нашел нужную главу в Библии и начал читать:

   «И отвечал Господь Иову из бури и сказал: Препояшь, как муж, чресла твои. Я буду спрашивать тебя, а ты объясняй Мне. Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он? Укрась же себя величием и славою, облекись в блеск и великолепие; излей ярость гнева твоего, посмотри на все гордое и смири его; взгляни на всех высокомерных и унизь их, и сокруши нечестивых на местах их; зарой всех их в землю и лица их покрой тьмою.
   Тогда и Я признаю, что десница твоя может спасать тебя».

   Священник поглядел на Ивана.
   Иван смотрел ему в глаза. Так продолжалось почти минуту. Затем отец Феодосий перелистнул страницу и продолжил:

   «И отвечал Иов Господу и сказал: Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено. Кто сей, омрачающий Провидение, ничего не разумея? – Так я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал.
   Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне.
   Я слышал о Тебе слухом уха, теперь же мои глаза видят Тебя.
   Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле».

   Отец Феодосий снова замолчал и через минуту прочитал последнее:

   «И возвратил Господь потерю Иова, когда он помолился… и дал Господь Иову вдвое больше того, что он имел прежде.
   После того Иов жил сто сорок лет и видел сыновей своих и сыновей сыновних до четвертого рода;
   И умер Иов в старости, насыщенной днями».

   Священник закрыл книгу и снял очки.
   До вечера они не разговаривали.
 
   Иван заснул. Ему снились забытые чувства. Он плакал и смеялся. Радовался и холодел от страха. Он шел по дороге, утопая по колено в пыли и переживая, что может испачкать белые туфли, надетые на голые ноги. Он пытался их разглядеть, но ноги были очень длинными, и он не мог увидеть туфли и понять, в каком они состоянии. А потом что-то рвануло его вниз с головокружительной высоты, и он проснулся.
   Зашла сестра, оглядела палату. Подошла к Игнату и хотела разбудить его к ужину. Потрогала за плечо. Сильнее потрясла за плечо – и тут же выбежала из палаты.
   Пришел доктор в распахнутом халате. Наклонился над Игнатом. Трогал его шею. Заглядывал в глаза. Затем выпрямился и сказал, что Игнат умер.
   Его тело довольно быстро вынесли, и Иван остался наедине со священником.
   Слова были неуместны. Священник, перекрестив несколько раз кровать, на которой лежал Игнат, пробормотал молитву, сам перекрестился и сел дальше читать свою книгу.
   Несмотря на то, что Иван не мог есть и лишь выпил кефир, к вечеру ему стало легче.
   Он сел на кровати и спросил священника:
   – Отец Феодосий, а как вы попали на дорогу и заснули за рулем?
   Священник задумчиво посмотрел на него.
   – Это загадка для меня. Я не знаю, что произошло. Я не должен был быть там.
   Лицо Ивана выразило удивление.
   – Понимаете, несколько дней назад я поехал в деревню Селиваниха. Это по Волоколамскому шоссе, рядом со Снегирями. Прихожане сказали, там новый поселок, и есть нужда у людей в церкви. Хотят построить. Поехал я туда. За деревней лес. Повернул на проселочную дорогу, как рассказали. Заехал, видимо, далеко. Никого. И спросить не у кого. В общем, сломалась моя машинка. Старенькая была, но хорошая. Прихожане скадывались. Попробовал позвонить. Нет связи. Пошел пешком дальше. Много прошел. Наверное, не надо мне было с дороги сворачивать, но показалось мне, дома в лесу виднеются, вот я и сошел на тропинку. В глубине увидел строения. Похоже на казармы. Военная часть, наверное, была. Думаю, присяду, отдохну и пойду назад. Присел. Слышу – кто-то в кустах. Выходят. Девочка лет десяти, светлая такая, как одуванчик, и мальчик чуть постарше. Поздоровались. Спрашиваю, где тут поселок? Машина, говорю, сломалась, помощь мне нужна. А они шепчутся между собой и спорят. Наконец мальчик сказал, что отведут меня к взрослым. Здесь рядом, говорят. Ну, пошли. Все тропками. Недолго шли. И правда, вижу небольшой поселок, домов пятнадцать-двадцать, но все спроектировано аккуратно. Общий забор. Дорожки везде. А дети все время, что шли, особенно девочка все говорила мальчишке какое-то слово. Я понял, что про меня. Аник. Он аник. Я тогда не понял, о чем это они, – священник задумался. – Знаете, бывают явления настольно очевидные в своей невероятности, что они поражают наше воображение одной идеей возможности своего существования.

Аники и антианики

   – Ну и где вас носило? – мужчина встал со ступенек крыльца и двинулся навстречу детям и незнакомцу. – Так вы нас радуете?
   – Здравствуйте, – поздоровался священник, подойдя ближе.
   Мужчина в ответ лишь кивнул и продолжал строго смотреть на детей.
   – Мы больше не будем, Александр Александрович, – ответил мальчик, глядя на свои ноги, будто это они были виноваты в том, что завели его не туда.
   – Не будем больше, – тихо повторила девочка.
   – Анна вас искала, Вероника с Павлом. Кто вам разрешил уходить с занятий и тем более с территории? Что вы себе позволяете? Кто вас найдет в этом лесу, если вы заблудитесь? Все вам рады, а как вы радуете нас?
   – Мы не будем больше, – промямлила девочка опять и тут же присела и стала с усердием завязывать на кроссовке шнурок.
   – Ладно. Идите ко мне, – тем же строгим тоном приказал мужчина.
   Дети подошли почти вплотную, при этом мальчик взял девочку за руку.
   Александр Александрович положил им на плечи руки, а затем погладил их по голове.
   – Вы наше счастье и радость, вы знаете это?
   – Да.
   – Да.
   – И мы будем очень огорчены, если с вами что-то случится. А теперь идите к Анне.
   Дети, как по команде, повернулись и побежали.
   – Слушаю вас, – неприветливо обратился мужчина к священнику. – Как вы сюда попали?
   – Я, собственно, заблудился, и у меня сломалась машина.
   – А куда вы ехали?
   – За Селиваниху. В поселок один.
   Тут с неба начало капать. Начинался дождь и, судя по каплям, мог быть сильным.
   – Ну и чем я могу вам помочь? – сухо спросил мужчина.
   Священник задумался в растерянности. Его рубашка становилась мокрой от дождя, но никто его не приглашал укрыться, хотя в двух шагах была веранда с крыльцом.
   – Так чем я могу помочь? – настойчиво спросил мужчина, выводя священника из оцепенения.
   – Пройдем на крыльцо, – то ли спросил, то ли предложил священник.
   Мужчина нехотя повернулся и пошел к ступенькам.
   У дверей веранды мужчина разулся и посмотрел на обувь незнакомца. Тот уловил взгляд и тоже разулся. Они прошли внутрь, причем мужчина сразу уселся в кресло-качалку и стал разглядывать священника, а тот стоял перед ним, не зная, как поступить дальше.
   – Присаживайтесь, – наконец произнес мужчина и рукой указал на второе такое же кресло.
   Священник присел на его край, но тут же сполз глубже и откинулся. Это его смутило, и он опять попытался сесть ровно на край кресла. Кресло качалось, и ему было довольно сложно удерживать равновесие в такой позе. Но он наконец справился с этим и положил руки на колени, глядя на Александра Александровича.
   – Вы меня извините, ради бога, за беспокойство, – извиняющимся тоном сказал священник.
   Но мужчина, казалось, не обращал на него внимания, глядя, как дождь набирает силу.
   Он был крупным, сильным, плотным. Длинные седые волосы зачесаны назад. Волевой подбородок, чувственные губы и сеть морщин у серых глаз создавали впечатление мудрого и спокойного человека. Он не был злой, он был холодный.
   – Хватит извиняться. Что предлагаете?
   – Я не знаю эти места. Подскажите, пожалуйста, как отсюда выбраться, Александр Александрович, – спокойно и вежливо сказал священник и тут же, не удержав шаткого равновесия, откинулся в кресле-качалке.
   Собеседник улыбнулся.
   – Давайте начистоту. Зачем вы сюда приехали?
   – Я не ехал сюда. Я заблудился.
   – Это я уже слышал. Я еще раз спрашиваю, кто вы такой и зачем явились сюда?
   – Я заблудился, – повторил священник, нахмурившись и не понимая сути столь настойчивых расспросов.
   Тут на порог веранды из дома вышла молодая красивая женщина и остановилась в дверях.
   – Здравствуйте, – поздоровалась она с гостем спокойным голосом и улыбнулась.
   – Здравствуйте, – ответил тот и опять попытался сесть в кресле ровнее.
   – Саша, у нас гость, а ты мне не сказал, – с легким упреком обратилась она к Александру Александровичу.
   – Я пока не уверен, что это за гость и что он тут делает.
   – Извините, но я не совсем понимаю ваших вопросов. У меня нет никаких целей в вашем поселке. Я заблудился, и у меня сломалась машина. Если я чему-то помешал, извините меня. Наверное, мне лучше пойти, – и он встал с кресла.
   – Саша, опять ты всех подозреваешь. Может, человек и правда заблудился? Ну зачем ты так?
   Она подошла почти вплотную к священнику.
   – Вас как зовут?
   – Владимир, – чуть запнувшись, сказал священник.
   – Володя, вы присаживайтесь и не сердитесь на него. Поверьте, у нас есть причины для беспокойства. Но, думаю, к вам это не имеет отношения. Хотите чаю?
   – Да, спасибо, не отказался бы, а то сыро как-то, – проговорил он, возвращаясь в кресло.
   – Хорошо, я сейчас приготовлю. Саша, ты будешь?
   – Да, – ответил хозяин, все еще пристально глядя на гостя.
   – Ой, извините, меня Леной зовут, а с Сашей вы уже познакомились, – сказала она, улыбнувшись, и вышла.
   – Ладно, – примирительным тоном сказал Саша, – будем считать, что вы заблудились. А то шастают тут всякие, пытаются вмешиваться в нашу жизнь. А мы не любим этого. Нам это не надо. Мы ничего не скрываем, мы не секта какая-то, но и вмешиваться в нашу жизнь не позволим, – спокойно, но с внутренней агрессией сказал Саша.
   Владимир покачал головой. Нахмуренный лоб говорил о том, что он не понимает происходящего и того, куда он попал. Зная, что вопросы могут быть истолкованы превратно, он решил наблюдать и ни во что не вмешиваться.
   – У вас красивый поселок, насколько я успел заметить, – как можно нейтральнее сказал он.
   – Да, – улыбнулся Саша, – он действительно отличный. Мы все предусмотрели, от прачечной до школы. Это наше счастье. И место замечательное. Я потому и удивился, когда вы тут появились, что так просто к нам не попадешь. Только здесь мы все спокойны и радостны. Вы-то, наверное, из города?
   – Нет. Не совсем. Я в Подмосковье живу.
   – А это все равно. Занимаетесь чем?
   – Я священник. Православный.
   – Что? Вы – священник?
   Он громко засмеялся, как будто оказался в чем-то прав.
   – Священник. Вы священник? Лена, ты где? Иди сюда.
   Вошла Лена с подносом в руках.
   – Ну чего ты шумишь, Саша? Я тут. Что такое?
   – Ты послушай, кто тут у нас. Во-ло-дя, – произнес Саша.
   Лена поставила поднос на маленький столик и стояла, с удивлением ожидая продолжения. Саша с улыбкой торжества, покачивая головой, смотрел то на Владимира, то на Лену.
   – И что, Саша? – спросила Лена.
   – Так он же священник. Ты представляешь себе? Священник. А как замаскировался – джинсы, рубашонка. Даже крест припрятал. И говорит, случайно у нас оказался. Ну ты посмотри.
   Лена подвинула стул ближе к Саше, села и стала настороженно смотреть на священника.
   – Что же вы сразу не признались, отец, как вас там?
   – Отец Феодосий, – представился священник.
   – Что же вы решили обмануть нас, отец? Владимир. Разве это не грешно? А? – все с той же издевательской улыбкой расспрашивал Саша.
   – Я не собирался вас обманывать, – тихо произнес отец Феодосий, – я действительно в миру Владимир.
   – Что же вы сразу не признались, что священник? – перебил его Саша.
   – Я ничего не скрывал. Как-то так само получилось.
   – Так зачем вы к нам пожаловали, отец? – уже спокойно и даже жестко спросил Саша.
   – Да, зачем? – повторила вопрос Лена.
   – Я правда заблудился, и у меня сломалась машина. А что касается моего сана, то извините меня ради Бога, я не придал значения этому в такой ситуации. Мы все просто люди. И я не совсем понимаю, в чем моя вина. Объясните мне, пожалуйста. Я не понимаю вашей агрессивности. Что тут такого, если я священник? – Он уже стоял перед ними.
   Его искренность, видимо, тронула Лену, и она сказала:
   – Саша, может, он действительно заблудился? Случайно.
   – И ты веришь этой религиозной овце? Да он хотел втереться к нам в доверие, чтобы тайком проповедовать свою идиотскую любовь. Разве не ясно?
   Тут на крыльце послышались голоса, и на веранду вбежали двое детишек, укрытых прозрачными плащами, и с ними девушка под зонтиком.
   – Вот, привела разбойников, – со смехом проговорила она, но, увидев незнакомого человека, сдержанно поздоровалась.
   Дети, не обращая ни на кого внимания, тут же скинули плащи и побежали к Лене.
   Это были близнецы, мальчик и девочка, лет семи-восьми, различимые лишь по длине волос. Они одновременно обняли маму. Мальчик потянулся к ее уху и спросил тихо, но так, что всем было слышно, кто этот мужчина. Лена молчала, обнимая их обеими руками. За нее ответил Саша.
   – А это попался один из главных Аников. Помните, вам в школе объясняли про самых опасных Аников? Их называют священники или попы. Вот один из них. Видите, вроде обычный человек, а Аник. Это у них такое свойство – внешне быть незаметными, чтобы входить в доверие, словами заходить в ваши головки, а потом порабощать и управлять вами, как куклами. Какое оружие они используют? Ну-ка, кто скажет?
   – Любовь, – заученно, протяжно произнесли одновременно дети.
   – Правильно, – похвалил их Саша.
   Лена одобрительно улыбнулась, погладив обоих близнецов по головам и прижав к себе.
   – Уходи отсюда, ты плохой, – вдруг выкрикнул мальчик.
   – Мы тебя не боимся, потому что не будем тебя слушать, правда, мама? – проговорила девочка.
   – Да, мои хорошие, вы молодцы.
   Священник стоял в полной растерянности.
   – Извините, но я не понимаю…
   – Идите к себе, скоро будем ужинать, – сказала детям Лена.
   Близнецы убежали.
   – Вот в этом вся ваша подлая сущность. Кротостью и доверием войти в душу и там нагадить. Всю страну заразили этой своей любовью и к нам пожаловали.
   – Да нет у меня никаких плохих мыслей, – оправдывался священник.
   – Слышишь, Вероника, – обратился он к девушке, – как излагает. – И, улыбаясь, посмотрел на Лену.
   Та понимающе покачала головой.
   – Александр Александрович, я пойду? Меня Павлик ждет, – отпросилась Вероника.
   – Как у вас там дела?
   – Все хорошо. Мы радуем друг друга.
   – Смотри, будьте осторожны.
   – Ну что вы. Я же взрослая. И Павлик умный.
   – Ну ладно, до свидания. Павлику привет.
   Лена встала, обняла девушку и проводила к выходу.
   – До свидания, – уже в дверях попрощалась со всеми Вероника.
   Дождь продолжал лить уже не так сильно, но настойчиво. Лена зажгла свет. Саша качался в кресле, что-то обдумывая. Священник стоял, как первоклассник у доски, ожидая и не понимая.
   – Наверное, мне придется уйти. Но я правда не понимаю, в чем моя вина. И ничего я вам не собираюсь навязывать или проповедовать. Вера – это свобода, и вы сами вольны выбирать свой путь. Никого насильно нельзя обратить в веру.
   – Не говорите ерунды. Вы производите впечатление неглупого человека. Просто, как и большинство людей, больны, – оторвавшись от своих мыслей, произнес Александр. – Ладно, сядьте. Не идти же вам в дождь.
   Последнюю фразу он сказал с явной досадой.
   – Саша, я пойду, мне надо детей покормить, – обратилась Лена к Саше и, встав, ушла в дом.
   Кивнув Лене, он опять обратился к священнику:
   – Вы священник, значит, сильно верующий человек, так?
   – Да, – покорно ответил отец.
   – Значит, обман для вас грех.
   – Да.
   – Тогда скажите честно, как вы сюда попали и кто вас навел.
   Священник сел на край кресла, вздохнул и, задумавшись, смотрел в пол. Затем поднял голову и посмотрел в глаза Александру.
   – Я сказал вам правду, – спокойно произнес он.
   – Ну хорошо, поверю вам.
   Тут зашла Лена, подошла к Саше, наклонилась к его уху и что-то сказала.
   – Ну хорошо, хорошо.
   Она улыбнулась, погладила его по голове и вышла.
   – Поймите, отец, здесь собрались люди, которых ваша любовь сильно опалила. Обожгла. Разрушила жизнь. И мы решили, что это зло мы никогда больше не пустим в свою жизнь. И детей убережем от этой болезни.
   – Я что-то такое понял, кажется. А почему Аник? – спросил священник.
   – Аники – это анахроники, то есть те, кто признает любовь как благо. Больные, не понимающие, что любовь – это анахронизм человечества. Причем разрушительный и один из самых ужасных. Хуже войн, таких же анахронизмов человечества.
   – Но почему? Что же плохого в любви? И как это можно – жить без любви?
   Александр Александрович закурил сигарету и задумался, глядя куда-то мимо священника.
   А потом начал рассказывать.
   – В детстве, в подростковом возрасте я переживал периоды, видимо, увлеченности. И тогда мне бы надо было задуматься над этим. Но некому было подсказать, научить, как я могу это сейчас делать для других. В общем, поддался я своей слабости и влюбился где-то в шестнадцать-семнадцать лет. Вначале было всё, как у всех. Радость, счастье, как мне тогда казалось. Долгая дорога к поцелую. Покороче – к постели. Она была самая красивая, самая лучшая, самая совершенная. Когда я занимался онанизмом, в моей голове были фантазии только о ней. Я готов был отказаться от семьи, только бы быть с ней. Она тоже была влюблена в меня. Проходило время, острота переживаний отступала, но любовь оставалась. Она была уже естественной средой моей жизни. Она была частью меня. Возникали ситуации недоверия, обиды, ревности. Но мы это как-то переживали. В какой-то момент я стал задавать себе вопрос: а является ли это моей жизнью, и как долго это будет продолжаться? Ведь я уже не представлял себя без нее. И что произойдет со мной, если ее не станет в моей жизни? Понимаете? Это уже был инстинкт самосохранения. Я начал пренебрежительно к ней относиться. Ну, делал вид. Пытался в действительности вести себя так, будто мне она безразлична. Пару раз даже сближался с другими женщинами. Но она оставалась во мне. И вот однажды, когда мы выясняли отношения из-за какой-то ерунды, я сказал ей, что не люблю ее, и все. Мы расстаемся. Она сначала тихо начала плакать, а потом разрыдалась, началась истерика. Она упала на землю. Кричала, чтоб я ее оставил, и все такое. Чуть ли не теряла сознание. Из жалости я проводил ее домой, и мы расстались. Однако уже вечером она позвонила мне и молчала в трубку. А позже позвонила и попросила о встрече. Я пришел. Она стала говорить, что не может без меня жить и готова умереть, если мы расстанемся. В общем, сдался я. Обнял ее, поцеловал, и мы провели с ней ночь. Таким образом, отношения продолжились. Но мне стало легче. Я как будто уже не был ей ничем обязан. И ее любовь стала ее личным делом, не касавшимся меня. Мы продолжали встречаться, но уже тогда, когда мне было удобно и я этого хотел. В душе я понимал, что по-прежнему люблю ее, но унижения и оскорбления облегчали мою жизнь.