Страница:
Я в результате сел без повреждений, хотя там была пара моментов, когда должно было меня раскрутить и развернуть. Но обошлось.
Выруливаю на стоянку аккуратно, глушу моторы, вытираю пот со лба. На трясущихся ногах вылезаю из кабины, спускаюсь на бетонку. А там Руцкой стоит, на меня смотрит. Нехорошо так смотрит. Потом подходит ближе и цедит сквозь зубы:
– Почему не выполнил задание?
Ну я докладываю, как положено: «Товарищ майор, три ОДАБ-500П не сошли, а те, что сошли, ушли на невзрыв».
Руцкой достает офицерский кортик, бросает на меня очередной сердитый взгляд и кричит всем, кто подбежал вместе с ним:
– Стоять! К машине никто не подходит!
А сам идет к моему самолету.
Подходит он к левому крылу, выковыривает пиропатрон – а он стреляный, и там внутри у него все сгоревшее. Механик халатно отнесся к своим обязанностям, не заменил отработанные пиропатроны, как положено. Плюс неверно подсоединил электровзрыватели. Это был не мой механик, я с ним раньше дела не имел. Но перед вылетом самолет проверял, как привык. Но, конечно, пиропатроны не вытаскивал – это уже крайняя степень недоверия к механику, просто как пощечина.
А выходит, что следовало бы проверить, – тогда и душманскую базу бы накрыли, и тысячи народных рублей не пропали бы так бездарно.
Руцкой вытащил все остальные пиропатроны, зажал в руке и кричит на весь аэродром:
– Начальника вооружений эскадрильи ко мне!
Через минуту подбегает бравый капитан, помню, очень тщательно одетый, модный такой. Руцкой ему молча пиропатроны показывает, а тот задорно отвечает:
– Товарищ майор, да вы не волнуйтесь, сейчас разберемся!
Ну Руцкой, конечно, за такой ответ ему без раздумий в лоб закатал. Красавец наш и упал красиво, только лакированные ботиночки на солнышке сверкнули.
– На гауптвахту его!
Потом майор ко мне пошел, но уже по-другому смотрит, по-доброму.
– Спасибо, – говорит, – Саня, что посадил самолет. А то была мысль приказать тебе катапультироваться. Но потом мы решили, что ты справишься.
Глава пятая
Глава шестая
Выруливаю на стоянку аккуратно, глушу моторы, вытираю пот со лба. На трясущихся ногах вылезаю из кабины, спускаюсь на бетонку. А там Руцкой стоит, на меня смотрит. Нехорошо так смотрит. Потом подходит ближе и цедит сквозь зубы:
– Почему не выполнил задание?
Ну я докладываю, как положено: «Товарищ майор, три ОДАБ-500П не сошли, а те, что сошли, ушли на невзрыв».
Руцкой достает офицерский кортик, бросает на меня очередной сердитый взгляд и кричит всем, кто подбежал вместе с ним:
– Стоять! К машине никто не подходит!
А сам идет к моему самолету.
Подходит он к левому крылу, выковыривает пиропатрон – а он стреляный, и там внутри у него все сгоревшее. Механик халатно отнесся к своим обязанностям, не заменил отработанные пиропатроны, как положено. Плюс неверно подсоединил электровзрыватели. Это был не мой механик, я с ним раньше дела не имел. Но перед вылетом самолет проверял, как привык. Но, конечно, пиропатроны не вытаскивал – это уже крайняя степень недоверия к механику, просто как пощечина.
А выходит, что следовало бы проверить, – тогда и душманскую базу бы накрыли, и тысячи народных рублей не пропали бы так бездарно.
Руцкой вытащил все остальные пиропатроны, зажал в руке и кричит на весь аэродром:
– Начальника вооружений эскадрильи ко мне!
Через минуту подбегает бравый капитан, помню, очень тщательно одетый, модный такой. Руцкой ему молча пиропатроны показывает, а тот задорно отвечает:
– Товарищ майор, да вы не волнуйтесь, сейчас разберемся!
Ну Руцкой, конечно, за такой ответ ему без раздумий в лоб закатал. Красавец наш и упал красиво, только лакированные ботиночки на солнышке сверкнули.
– На гауптвахту его!
Потом майор ко мне пошел, но уже по-другому смотрит, по-доброму.
– Спасибо, – говорит, – Саня, что посадил самолет. А то была мысль приказать тебе катапультироваться. Но потом мы решили, что ты справишься.
От советского информбюро
Происки врагов примирения
Вашингтон наращивает снабжение банд афганских контрреволюционеров, совершающих набеги из Пакистана, различными видами современного вооружения, в том числе и зенитными ракетами «Стингер». Постоянно растут и размеры финансовой помощи контрреволюции. Если в 1980–1983 годы для ведения необъявленной войны против афганского народа Вашингтон выделял, по свидетельству самой американской прессы, в среднем по 100 млн долларов ежегодно, то затем администрация Рейгана стала ассигновать на эти цели уже по нескольку сотен миллионов долларов. Так, в 1987 году эта сумма достигла 670 млн долларов, а в 1988 году, как ожидается, превысит миллиард долларов.
Таким образом, американская администрация по-прежнему делает ставку на вмешательство во внутренние дела Афганистана. А в качестве плацдарма для осуществления своих зловещих планов Соединенные Штаты используют территорию Пакистана. Как реакция на предложение Кабула к мирному диалогу в специальных лагерях на пакистанской территории с помощью иностранных инструкторов активизировалась подготовка наемных убийц и террористов. Выполняя приказы своих заокеанских хозяев и главарей, бандитские формирования обстреливают населенные пункты, совершают диверсионно-террористические акты, устраивают взрывы и поджоги. В течение четырех месяцев со дня объявления перемирия враги примирения уже более тысячи раз нарушали его условия. Об одном из бесчеловечных актов в городе Гардезе недавно сообщалось в средствах массовой информации Афганистана. По городу было выпущено сразу тринадцать ракет класса «земля – земля». «Подарки главаря Белого дома», как называют в Афганистане это смертоносное оружие, унесли жизни четырех ни в чем не виновных жителей Гардеза. Погибли женщина и трое детей.
Словом, есть все основания сказать, что от защитников афганской революции требуется высокая бдительность, постоянная готовность дать отпор проискам врагов.
Показательно, что в последнее время в преступлениях самое непосредственное участие принимают ВВС Пакистана. Начиная с февраля, когда уже действовало перемирие, пакистанские самолеты сбили несколько афганских самолетов. Такие действия пакистанских властей можно квалифицировать как нарушение воздушного пространства суверенного государства, как акт вооруженной агрессии. Но и этого мало тем, кто любыми способами стремится помешать примирению.
Большое негативное влияние на ход реализации политики национального примирения оказывает резко отрицательная позиция правящих кругов Пакистана и Ирана в отношении афганских беженцев, оказавшихся по различным причинам на территории этих стран и стремящихся вернуться к себе на родину. Пакистанские и иранские власти не только не сотрудничают с Афганистаном в деле возвращения беженцев, но, наоборот, создают искусственные препятствия на их пути домой. При этом применяются различные методы: переселение афганцев из приграничных районов вглубь Пакистана и Ирана, усиление контроля над лагерями беженцев со стороны полиции и жандармерии, активизация среди них пропагандистской деятельности, извращающей суть политики национального примирения. Когда же, несмотря на вышеперечисленные меры, беженцы направляются к афганской границе, дело доходит до открытого использования силы. В результате чего многие афганцы убиты или ранены, брошены в тюрьмы. Но, несмотря на угрозы и репрессии, значительная часть афганских беженцев добивается своего права возвращения к родному очагу.
«Красная Звезда» от 26 июня 1986 г., полковник О. Чернета
Глава пятая
Операция «Ямаха»
Способность летчика-штурмовика слаженно работать с пехотой – это важнейшее из боевых качеств пилота. Между прочим, в результате такого слаженного взаимодействия мне однажды импортный мотоцикл перепал, в качестве боевого трофея.
Дело было зимой, в районе Кандагара. Наземная разведка получила информацию, что душманы попытаются провести в Пакистан большой караван с опием – двенадцать тонн. А советские войска с наркоторговцами боролись очень жестко, не в пример американцам, которые сегодня афганских наркобаронов откровенно «крышуют» и публично это признают. Жалуются, что, если нажимать на наркомафию, афганские крестьяне совсем оголодают и поголовно запишутся в моджахеды. При нас, однако, местные крестьяне отчего-то не голодали, а выращивали кукурузу, чай, табак – и ничего, как-то обходились без опиумного мака, а если попадались на маке, отправлялись в тюрьму. Мы жгли эти посевы беспощадно и не боялись с аборигенами ссориться.
В общем, получаю я координаты цели, вылетаю на прикрытие. Основная задача ложится на наземные войска – десант атакует караван, сверху десант прикрывают «вертушки», а я над всеми ними один летаю в большой коробочке, смотрю, чтобы не случилось внезапного нападения на наши части, пока они по каравану работают. Летал я, летал, потом мне скучно стало – внизу ничего интересного не происходит, большую часть охраны каравана перестреляли, меньшую часть взяли в плен, и сейчас внизу идет разбор груза и сжигание опиума. Горит он плохо, процедура муторная, короче, тоска.
И решил я, пока горючее есть, слетать на разведку – нам разрешали вести вольную охоту, если позволяли боевая обстановка и погода. Полетел на юг, в пустыню Регистан.
Видимость была отличная от горизонта до горизонта, и я сразу свежую цель по курсу увидел. Снизился до пятисот метров, вижу, пылят четыре мотоцикла, удирают из последних сил к пакистанской границе.
Ага, думаю, попались, голубчики.
Передаю по рации координаты цели командиру спецназа, объясняю ситуацию – если ракетой сейчас по ним жахну, только кучка пепла останется. Командир ситуацию обдумывает, уточняет:
– От нас сколько километров?
– Не больше семи.
– Ты нас прикроешь?
– Минут пятнадцать гарантирую.
– Давай курс, мы вылетаем.
Указал я им курс, и полетели они одной «вертушкой» за мотоциклистами. Нагнали их через пару минут, дают очередь из пулемета, чтобы у моджахедов иллюзий не осталось, что это не за ними такая летучая команда явилась. Мотоциклисты понятливые оказались, остановились, машины свои бросили, побежали дальше пешком.
«Вертушка» садится рядом, я кричу в рацию:
– Чур, один мой!
– Согласен, заработал, – соглашается командир.
Такие вопросы всегда решаются честно, потому что, если кто мухлевать начнет, с ним больше дела иметь никто не будет. Я ведь мог десантуре ничего не сообщать, просто завалить всех душманов одной ракетой, и привет.
Выяснилось, что машины абсолютно новые были, их даже в караване везли на верблюдах, чтобы не портить покрышки. А когда начался бой, четверо самых догадливых душманов отцепили машины и рванули в сторону пустыни.
В общем, перетащила пехота мотоциклы в «вертушку», я сверху помаячил, чтобы ребят никто не беспокоил, потом полетели по базам – у меня уже горючее кончалось.
Вернулся я на аэродром, сижу в штабе ДШБ, выслушиваю задачи на следующий день. Тут меня на летное поле вызывают – десантура прилетела, с подарочком.
Выходит из вертолета командир батальона спецназа ГРУ, рот до ушей, кричит мне:
– Ты первый выбирай, мы потом.
Я заглядываю в «вертушку», а там четыре новеньких «Ямахи» – в Союзе в те времена таких машин отродясь не водилось, я их даже на картинках ни разу не видел.
Полазал, посмотрел, выбрал красненький. Потом пошли оформлять передачу, бюрократию разводить – мотоцикл я по акту получил и потом до конца службы в Кандагаре каждый день на нем в штаб ДШБ ездил. Очень удобно это оказалось – раньше приходилось попутки ловить или, что чаще, пешком шесть километров топать.
А потом, когда пришло время мне возвращаться в Союз, я этот мотоцикл также по акту передал следующему летчику, что пришел на мое место. С собой трофеи брать запрещалось – мы же не мародеры какие-нибудь, не за мотоциклы воюем. Так что из вещей у меня на память об Афгане остались только наградные часы – вручили за удачную операцию, где тоже внимательность к деталям пригодилась.
Дело было возле пакистанской границы. Там не горы, как вокруг Баграма, а такие небольшие горушки в полупустыне, т. е. местность просматривается хорошо и работать по ней вроде бы удобно. Но вот какая незадача – разведка дает координаты цели, какого-то огромного склада вооружений, который якобы построен на нашей территории, а наши штурмовики туда в который раз прилетают и ничего не находят. До скандала доходило – пехота грозится марш-бросок к складу организовать, чтобы доказать, что он там есть, а авиация фотографии предъявляет, где ничего, кроме пыли и оврагов, не видно.
В конце концов в штабе решили еще один разведывательный полет организовать, потому что наземную операцию проводить в том районе было рискованно – слишком близко к границе с Пакистаном, одним складом дело бы не ограничилось, полноценная война бы началась.
Полетели мы парой – я да комэска. Я шел ведущим, поэтому на меня возлагалась задача этот чертов склад отыскать. Вышел в заданный квадрат, снизился до предельно малой, но ничего интересного не вижу – пустыня, она и есть пустыня.
Поднялся повыше, стал высматривать дорожки и тропинки. И точно, увидел сверху несколько тропинок, которые почему-то сходились в одной ничем не примечательной точке – просто холмик какой-то невзрачный, и все.
Ага, думаю, попались, голубчики. Командую ведомому и иду в атаку. Причем, что интересно, – я себе подвесил самый легкий боеприпас, восемь стокилограммовых бомб. Мы же на разведку летели, а не воевать. И вот эти легкие бомбы я укладываю в цель, положил первые четыре, выхожу из атаки, а комэска по рации мне кричит удивленно:
– Саша, ты что, тяжелые брал?! Смотри, что внизу творится!
А внизу и впрямь творится что-то ужасное – земля вспучивается огромными пузырями, каждый пузырь заканчивает взрывом с выбросом дыма и пламени, какие-то мрачные дыры в земле обнажаются, а в этих дырах огонь клокочет. В общем, сущий ад на земле.
Оказалось, нашел я тот самый склад – моджахеды его под землей целый год строили и думали, что здорово спрятались. А вот хрен вам!
Отбомбился я вторым заходом, хотя это уже лишнее было – ничего целого или живого на том участке не осталось и после первого удара. Ведомый фотоснимки сделал, и вернулись мы довольные на базу, где мне сразу, без долгих предисловий, вручили награду за удачную атаку – командирские часы. И для меня эти часы дороже, чем для некоторых – боевые ордена.
А вот самую первую свою цель в Афганистане я просмотрел, перепутал – первый и последний раз в своей жизни.
Дело было в сентябре 1985 года, нас накануне только-только прогонял Руцкой над горами Азербайджана, по 4–5 вылетов в день делали. В результате из летного училища мы вышли с третьим классом, а после интенсивной учебы «по Руцкому» сразу получили второй класс, воевать уже можно. И вот пришел за нами «Ил-76», и полетели мы на границу с Афганистаном, на аэродром города Коканд. Там и переночевали – кто в самолете, кто прямо на летном поле. Утром построение и таможенный контроль – тоже прямо на поле. То есть вдоль нашего строя идут пограничники и просят открыть парашютную сумку, баул или чемодан – у кого что.
Сильно не придирались, но, когда дошли до чемодана Сережи Ситникова, немного удивились. Он в чемодан упаковал тридцать бутылок водки, а сверху стыдливо прикрыл бутылки носками. Но носков было намного меньше, всего две пары, поэтому водку, конечно, увидели.
Водку все везли, пару-другую бутылок, но, чтоб полтора ящика – это только Сережа додумался.
Командир за него вступился, говорит пограничникам:
– Он не торговать едет, а воевать. Водка у него для собственного употребления. Командировка на год у человека, чего тут непонятного?
Погранцы уточняют:
– А он точно сам все выпьет?
– Точно!
– Ну тогда ладно, везите.
Тут как раз на аэродром сел «АН-12», четырехмоторный транспортник. Мы в грузовой отсек забрались, разместились кто где смог, полетели. А салон негерметичный, плюс кое-кто позволил себе выпить, особенно техники – им завтра не летать, можно было расслабиться.
И вот один такой очень расслабленный техник вдруг встает посреди отсека и говорит, что ему сильно душно стало, поэтому надо срочно открыть грузовой люк и проветрить помещение.
Причем здоровый такой техник попался – пока он к люку шел, его многие остановить пытались, но он справлялся, пока Витя Пидорино (это, между прочим, его настоящая фамилия, хохол он) не вломил ему с обеих рук по башке. Потом техник до самой посадки спал в носовой части, подальше от люка, типа, проветривался, а когда очухался, уверял, что ничего не помнит.
Может, и так – от недостатка кислорода запросто мозги выключаются.
Сели мы в Баграме, поднялась рампа, и такой горячий воздух в отсек пошел, что всем сразу стало ясно – наша северная родина далеко, а южный враг рядом.
Очень меня поразил вид аэродрома: суета такая, как в кино. В пыльном горячем воздухе самолеты роятся, как мухи, за взлетной полосой всякая военная техника шныряет туда-сюда, причем, кроме привычных БТР и БМП, какие-то необычные машины проезжают, а, главное, все вокруг, даже люди, какого-то странного желто-коричневого цвета.
И вот встретили нас местные штурмовики, в тот же день сделали взлет-посадку, назавтра они улетели, а я уже получил первое боевое задание – уничтожить небольшую крепость в Черных горах. Согласно данным разведки, в этой крепости у душманов склад оружия был и еще нечто вроде гостиницы, т. е. отдыхали они там.
Перед полетом глянул, конечно, карту, но подробно не стал операцию расписывать – решил, что задание легкое.
Больше никогда я такой ошибки себе не позволял – всегда перед полетом тщательно обдумывал не только заход на цель, но и все возможные способы ухода, так, чтобы и мое появление над целью, и уход от цели были бы для душманских расчетов ПВО абсолютной неожиданностью.
А тут прилетел я в заданный квадрат, вроде вижу, вот она, цель – крепость. Очень характерная у нее конфигурация, звездочкой. Захожу в атаку, кладу сразу две бомбы по 400 кило, прохожу вторым заходом, отрабатываю пушками, фиксирую уничтожение цели. Ничего от этой крепости не осталось, кроме кучки песка и камней.
Докладываю по рации о выполнении задания, получаю приказ возвращаться на базу.
И только на базе, спустя несколько часов, вдруг выясняется, что я уничтожил не ту цель. Я сам в штабе рассказал, что отработал чуть восточнее, и мне на карте показали, где. Думал, ошибка разведчиков, ан нет. Моя крепость тоже была похожей конфигурации, звездочкой, но вдвое меньше по размерам и располагалась всего в паре километров от той, что я снес. Я снес большую, а надо было выносить маленькую.
Очень я тогда переживал. Ночь не спал, ворочался, все думал, как же можно было так глупо ошибиться. Не давала покоя мысль, что я по мирным отработал. Дескать, спали себе утром мирные афганские крестьяне, а тут прилетаю я, весь такой красивый, с красными звездочками, и жестоко убиваю их целыми семьями. А они все кричат от ожогов, плачут над трупами, дети зовут маму, а мама лежит мертвая, на куски разорванная…
Утром прихожу в штаб морально убитый, не понимаю, как жить после такой ошибки, а мне говорят:
– Товарищ Кошкин, успокойтесь уже. В большой крепости тоже душманы сидели, просто мы не рискнули вас туда посылать – там ПВО имелась, а вы же у нас еще необстрелянный, пожалели вас. Решили не рисковать, послали на простую цель, рядышком. Вы, конечно, в следующий раз работайте строго по указанным на карте целям, но сейчас не переживайте так – мирных афганцев в этом ущелье отродясь не водилось, это уже несколько лет зона сплошных боевых действий.
И вот с тех пор я зарок себе дал – готовить любой вылет самым тщательным образом, чтобы отвечать за любое свое действие по-взрослому. И никогда больше я этот зарок не нарушал.
Дело было зимой, в районе Кандагара. Наземная разведка получила информацию, что душманы попытаются провести в Пакистан большой караван с опием – двенадцать тонн. А советские войска с наркоторговцами боролись очень жестко, не в пример американцам, которые сегодня афганских наркобаронов откровенно «крышуют» и публично это признают. Жалуются, что, если нажимать на наркомафию, афганские крестьяне совсем оголодают и поголовно запишутся в моджахеды. При нас, однако, местные крестьяне отчего-то не голодали, а выращивали кукурузу, чай, табак – и ничего, как-то обходились без опиумного мака, а если попадались на маке, отправлялись в тюрьму. Мы жгли эти посевы беспощадно и не боялись с аборигенами ссориться.
В общем, получаю я координаты цели, вылетаю на прикрытие. Основная задача ложится на наземные войска – десант атакует караван, сверху десант прикрывают «вертушки», а я над всеми ними один летаю в большой коробочке, смотрю, чтобы не случилось внезапного нападения на наши части, пока они по каравану работают. Летал я, летал, потом мне скучно стало – внизу ничего интересного не происходит, большую часть охраны каравана перестреляли, меньшую часть взяли в плен, и сейчас внизу идет разбор груза и сжигание опиума. Горит он плохо, процедура муторная, короче, тоска.
И решил я, пока горючее есть, слетать на разведку – нам разрешали вести вольную охоту, если позволяли боевая обстановка и погода. Полетел на юг, в пустыню Регистан.
Видимость была отличная от горизонта до горизонта, и я сразу свежую цель по курсу увидел. Снизился до пятисот метров, вижу, пылят четыре мотоцикла, удирают из последних сил к пакистанской границе.
Ага, думаю, попались, голубчики.
Передаю по рации координаты цели командиру спецназа, объясняю ситуацию – если ракетой сейчас по ним жахну, только кучка пепла останется. Командир ситуацию обдумывает, уточняет:
– От нас сколько километров?
– Не больше семи.
– Ты нас прикроешь?
– Минут пятнадцать гарантирую.
– Давай курс, мы вылетаем.
Указал я им курс, и полетели они одной «вертушкой» за мотоциклистами. Нагнали их через пару минут, дают очередь из пулемета, чтобы у моджахедов иллюзий не осталось, что это не за ними такая летучая команда явилась. Мотоциклисты понятливые оказались, остановились, машины свои бросили, побежали дальше пешком.
«Вертушка» садится рядом, я кричу в рацию:
– Чур, один мой!
– Согласен, заработал, – соглашается командир.
Такие вопросы всегда решаются честно, потому что, если кто мухлевать начнет, с ним больше дела иметь никто не будет. Я ведь мог десантуре ничего не сообщать, просто завалить всех душманов одной ракетой, и привет.
Выяснилось, что машины абсолютно новые были, их даже в караване везли на верблюдах, чтобы не портить покрышки. А когда начался бой, четверо самых догадливых душманов отцепили машины и рванули в сторону пустыни.
В общем, перетащила пехота мотоциклы в «вертушку», я сверху помаячил, чтобы ребят никто не беспокоил, потом полетели по базам – у меня уже горючее кончалось.
Вернулся я на аэродром, сижу в штабе ДШБ, выслушиваю задачи на следующий день. Тут меня на летное поле вызывают – десантура прилетела, с подарочком.
Выходит из вертолета командир батальона спецназа ГРУ, рот до ушей, кричит мне:
– Ты первый выбирай, мы потом.
Я заглядываю в «вертушку», а там четыре новеньких «Ямахи» – в Союзе в те времена таких машин отродясь не водилось, я их даже на картинках ни разу не видел.
Полазал, посмотрел, выбрал красненький. Потом пошли оформлять передачу, бюрократию разводить – мотоцикл я по акту получил и потом до конца службы в Кандагаре каждый день на нем в штаб ДШБ ездил. Очень удобно это оказалось – раньше приходилось попутки ловить или, что чаще, пешком шесть километров топать.
А потом, когда пришло время мне возвращаться в Союз, я этот мотоцикл также по акту передал следующему летчику, что пришел на мое место. С собой трофеи брать запрещалось – мы же не мародеры какие-нибудь, не за мотоциклы воюем. Так что из вещей у меня на память об Афгане остались только наградные часы – вручили за удачную операцию, где тоже внимательность к деталям пригодилась.
Дело было возле пакистанской границы. Там не горы, как вокруг Баграма, а такие небольшие горушки в полупустыне, т. е. местность просматривается хорошо и работать по ней вроде бы удобно. Но вот какая незадача – разведка дает координаты цели, какого-то огромного склада вооружений, который якобы построен на нашей территории, а наши штурмовики туда в который раз прилетают и ничего не находят. До скандала доходило – пехота грозится марш-бросок к складу организовать, чтобы доказать, что он там есть, а авиация фотографии предъявляет, где ничего, кроме пыли и оврагов, не видно.
В конце концов в штабе решили еще один разведывательный полет организовать, потому что наземную операцию проводить в том районе было рискованно – слишком близко к границе с Пакистаном, одним складом дело бы не ограничилось, полноценная война бы началась.
Полетели мы парой – я да комэска. Я шел ведущим, поэтому на меня возлагалась задача этот чертов склад отыскать. Вышел в заданный квадрат, снизился до предельно малой, но ничего интересного не вижу – пустыня, она и есть пустыня.
Поднялся повыше, стал высматривать дорожки и тропинки. И точно, увидел сверху несколько тропинок, которые почему-то сходились в одной ничем не примечательной точке – просто холмик какой-то невзрачный, и все.
Ага, думаю, попались, голубчики. Командую ведомому и иду в атаку. Причем, что интересно, – я себе подвесил самый легкий боеприпас, восемь стокилограммовых бомб. Мы же на разведку летели, а не воевать. И вот эти легкие бомбы я укладываю в цель, положил первые четыре, выхожу из атаки, а комэска по рации мне кричит удивленно:
– Саша, ты что, тяжелые брал?! Смотри, что внизу творится!
А внизу и впрямь творится что-то ужасное – земля вспучивается огромными пузырями, каждый пузырь заканчивает взрывом с выбросом дыма и пламени, какие-то мрачные дыры в земле обнажаются, а в этих дырах огонь клокочет. В общем, сущий ад на земле.
Оказалось, нашел я тот самый склад – моджахеды его под землей целый год строили и думали, что здорово спрятались. А вот хрен вам!
Отбомбился я вторым заходом, хотя это уже лишнее было – ничего целого или живого на том участке не осталось и после первого удара. Ведомый фотоснимки сделал, и вернулись мы довольные на базу, где мне сразу, без долгих предисловий, вручили награду за удачную атаку – командирские часы. И для меня эти часы дороже, чем для некоторых – боевые ордена.
А вот самую первую свою цель в Афганистане я просмотрел, перепутал – первый и последний раз в своей жизни.
Дело было в сентябре 1985 года, нас накануне только-только прогонял Руцкой над горами Азербайджана, по 4–5 вылетов в день делали. В результате из летного училища мы вышли с третьим классом, а после интенсивной учебы «по Руцкому» сразу получили второй класс, воевать уже можно. И вот пришел за нами «Ил-76», и полетели мы на границу с Афганистаном, на аэродром города Коканд. Там и переночевали – кто в самолете, кто прямо на летном поле. Утром построение и таможенный контроль – тоже прямо на поле. То есть вдоль нашего строя идут пограничники и просят открыть парашютную сумку, баул или чемодан – у кого что.
Сильно не придирались, но, когда дошли до чемодана Сережи Ситникова, немного удивились. Он в чемодан упаковал тридцать бутылок водки, а сверху стыдливо прикрыл бутылки носками. Но носков было намного меньше, всего две пары, поэтому водку, конечно, увидели.
Водку все везли, пару-другую бутылок, но, чтоб полтора ящика – это только Сережа додумался.
Командир за него вступился, говорит пограничникам:
– Он не торговать едет, а воевать. Водка у него для собственного употребления. Командировка на год у человека, чего тут непонятного?
Погранцы уточняют:
– А он точно сам все выпьет?
– Точно!
– Ну тогда ладно, везите.
Тут как раз на аэродром сел «АН-12», четырехмоторный транспортник. Мы в грузовой отсек забрались, разместились кто где смог, полетели. А салон негерметичный, плюс кое-кто позволил себе выпить, особенно техники – им завтра не летать, можно было расслабиться.
И вот один такой очень расслабленный техник вдруг встает посреди отсека и говорит, что ему сильно душно стало, поэтому надо срочно открыть грузовой люк и проветрить помещение.
Причем здоровый такой техник попался – пока он к люку шел, его многие остановить пытались, но он справлялся, пока Витя Пидорино (это, между прочим, его настоящая фамилия, хохол он) не вломил ему с обеих рук по башке. Потом техник до самой посадки спал в носовой части, подальше от люка, типа, проветривался, а когда очухался, уверял, что ничего не помнит.
Может, и так – от недостатка кислорода запросто мозги выключаются.
Сели мы в Баграме, поднялась рампа, и такой горячий воздух в отсек пошел, что всем сразу стало ясно – наша северная родина далеко, а южный враг рядом.
Очень меня поразил вид аэродрома: суета такая, как в кино. В пыльном горячем воздухе самолеты роятся, как мухи, за взлетной полосой всякая военная техника шныряет туда-сюда, причем, кроме привычных БТР и БМП, какие-то необычные машины проезжают, а, главное, все вокруг, даже люди, какого-то странного желто-коричневого цвета.
И вот встретили нас местные штурмовики, в тот же день сделали взлет-посадку, назавтра они улетели, а я уже получил первое боевое задание – уничтожить небольшую крепость в Черных горах. Согласно данным разведки, в этой крепости у душманов склад оружия был и еще нечто вроде гостиницы, т. е. отдыхали они там.
Перед полетом глянул, конечно, карту, но подробно не стал операцию расписывать – решил, что задание легкое.
Больше никогда я такой ошибки себе не позволял – всегда перед полетом тщательно обдумывал не только заход на цель, но и все возможные способы ухода, так, чтобы и мое появление над целью, и уход от цели были бы для душманских расчетов ПВО абсолютной неожиданностью.
А тут прилетел я в заданный квадрат, вроде вижу, вот она, цель – крепость. Очень характерная у нее конфигурация, звездочкой. Захожу в атаку, кладу сразу две бомбы по 400 кило, прохожу вторым заходом, отрабатываю пушками, фиксирую уничтожение цели. Ничего от этой крепости не осталось, кроме кучки песка и камней.
Докладываю по рации о выполнении задания, получаю приказ возвращаться на базу.
И только на базе, спустя несколько часов, вдруг выясняется, что я уничтожил не ту цель. Я сам в штабе рассказал, что отработал чуть восточнее, и мне на карте показали, где. Думал, ошибка разведчиков, ан нет. Моя крепость тоже была похожей конфигурации, звездочкой, но вдвое меньше по размерам и располагалась всего в паре километров от той, что я снес. Я снес большую, а надо было выносить маленькую.
Очень я тогда переживал. Ночь не спал, ворочался, все думал, как же можно было так глупо ошибиться. Не давала покоя мысль, что я по мирным отработал. Дескать, спали себе утром мирные афганские крестьяне, а тут прилетаю я, весь такой красивый, с красными звездочками, и жестоко убиваю их целыми семьями. А они все кричат от ожогов, плачут над трупами, дети зовут маму, а мама лежит мертвая, на куски разорванная…
Утром прихожу в штаб морально убитый, не понимаю, как жить после такой ошибки, а мне говорят:
– Товарищ Кошкин, успокойтесь уже. В большой крепости тоже душманы сидели, просто мы не рискнули вас туда посылать – там ПВО имелась, а вы же у нас еще необстрелянный, пожалели вас. Решили не рисковать, послали на простую цель, рядышком. Вы, конечно, в следующий раз работайте строго по указанным на карте целям, но сейчас не переживайте так – мирных афганцев в этом ущелье отродясь не водилось, это уже несколько лет зона сплошных боевых действий.
И вот с тех пор я зарок себе дал – готовить любой вылет самым тщательным образом, чтобы отвечать за любое свое действие по-взрослому. И никогда больше я этот зарок не нарушал.
От советского информбюро
Десант на караванной тропе
Уже десять часов мы лежали на горячих камнях и за это время, наверное, прокляли «духов» и жару на всю оставшуюся жизнь. Здесь, на горе, было как в адовой духовке: камни жгли сквозь одежду, пыль забивалась в рот. Два дня назад забросили нас вертолетом в раскаленные голые горы с заданием – проникнуть в тыл душманов и уничтожить караван с оружием. Это все равно, что сунуть голову в пасть крокодилу и попытаться вытащить ее назад. Риск смертельный. Можно напороться на засаду, на минное поле. Наконец, выдать себя. Поэтому-то на дневке забиваемся в щели и лежим там до темноты, обливаясь потом, не разводя огонь: по запаху и дыму могут вычислить всю группу. Нельзя вставать, говорить: вокруг вотчина душманов. Группу ищут. Не успеешь дожевать кашу, как всех порежут очередями…
Мы заняли оборону и стали ждать. Напряжение с каждой минутой возрастало. Ощущение было такое, словно к тебе подключили электричество и забыли выключить рубильник. Под впечатлением рассказов очевидцев, после посещения госпиталей внутри что-то натянулось и уже не отпускало до последнего дня: не наступить бы на мину, не попасть бы снайперу на мушку, не подорваться на фугасе… Возможно, лишь у новичков такие мысли. Но ведь каждый проходит через это. Каждому знакомо ощущение, когда вдруг засосет под ложечкой. Хотя на вид они все бравые ребята, которым вроде неведомо чувство страха. Просто они успели понюхать пороха, побывать под обстрелом, в них стреляли, и они целились в кого-то. И сколько бы тебе ни рассказывали о том, какие чувства переживают во время боя, но, пока сам не подышишь пылью, поднятой от разрывов реактивных снарядов, не увидишь, как перед тобой взвиваются фонтанчики песка от пуль, – лишний раз головы не поднимешь. Просто не сможешь…
Машины шли без огней, поднимая клубы пыли. Первым по дороге несся мотоциклист – дозор. За ним «Тойота», еще дальше – метрах в двухстах – «Симург». Машины шли, покачиваясь, словно катера на волнах. В них обычно по 10–15 человек охраны. Примерно через две минуты они вышли на участок дороги, который полностью покрывался огнем. И земное время для тех, кто был на дороге, по сути, остановилось. Они были обречены. Шансов у них почти не осталось.
Я же вспомнил, как в Кундузе во время разговора с пленными «духами» среди прочих вопросов задал и такой:
– Что бы сделали со мной, если бы захватили в плен?
Им перевели.
– Вас бы не убили. Пленников продаем и на эти деньги покупаем оружие.
– За сколько бы меня продали?
Они пошептались.
– За три миллиона афгани, – сказал один из них.
– А это много – три миллиона?
– Стоимость трех десятков автоматов.
Впрочем, прейскурант на человеческие души у них всегда в уме. За жизнь летчика – миллион афгани. Полковник стоит восемьсот тысяч, подполковник – на триста тысяч меньше. Капитан – двести, лейтенант – сто тысяч.
Длинная очередь командира – сигнал. И началось. Шквал огня. Осколками от мин направленного действия вышибло лобовое стекло у «Тойоты». Водитель и сидевший рядом с ним погибли, видно, мгновенно. «Тойота» врезалась в придорожные дюны. Пять, шесть «духов» все же выскочили из машины. Песок вокруг беглецов тут же закипел от пуль. Они не сделали и пяти шагов. Все оглохли от бешеной стрельбы.
Из раскалившихся стволов шел дым. Было даже слышно, как в моторах у растерзанных машин что-то щелкало, шипело. Всего несколько минут… Страшное время.
Конечно, тот, кто едет в караванах, никак, увы, не рассчитывает, что с ним расправятся вот так, за пять – десять минут. Охранники обучены прекрасно, могут с ходу положить пулю точно в ухо. Смерти не боятся, в плен не сдаются, если шансов вырваться не остается – подрывают себя. Дать таким опомниться – себя обречь. А было и такое. Поэтому – огня! Огня! Огня!.. Обычно бой длится по два, три часа. В этот раз – повезло.
Машины были разбиты, иссечены пулями. Вокруг пробоин краска облупилась. В машине обнаружили еще троих. Никто из охранников, судя по автоматам, не успел разрядить магазин. В кузове «Тойоты» были ящики, в них – автоматы совсем новые, еще в смазке. «Симург» выглядел так, будто в нем специально кто-то насверлил сотни дырок. Вырежи лист металла – готовое сито. Беда, которую нес его смертоносный груз, обернулась против самих бандитов.
«Известия» от 18 сентября 1986 г. Кабул – Кандагар, специальный корреспондент «Известий» Владимир Щербань
Глава шестая
Выживание
Весна 1987-го стала в нашей войне переломной – с одной стороны, в Союзе неожиданно, как по команде, началось какое-то громогласное нытье среди записных проамериканских политиков о том, что нам надо из Афганистана уходить, что «это все было напрасно» и что «Советам никогда не победить отважных борцов за независимость». Это притом, что мы к тому времени «духов» прижали так, что они днем лишний раз выдохнуть боялись, только по ночам кое-где безобразничали. И вот эту ситуацию, как я понимаю, начали менять сразу по двум направлениям – в политическом («пора уходить») и военном.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента