Страница:
То есть Троцкий упрекнул Каменева в том, что ему в сложившейся после гибели М.С. Газмана ситуации было гораздо легче сделать «правильный выбор», чем В.И. Ленину в октябре 1917 года, взявшему курс на вооруженное восстание. Действительно, проследим за мыслью Троцкого в «Уроках Октября»:
«Основное воззрение правых (т. е. Каменева и Зиновьева. – А.К.) состояло в том, что революция ведет неизбежно от Советов к буржуазному парламентаризму, что «Предпарламент» является естественным звеном на этом пути, и что незачем уклоняться от участия в Предпарламенте, раз мы собираемся занять левые скамьи в парламенте, завершить демократическую революцию и «готовиться» к социалистической. А как готовиться? Через школу буржуазного парламентаризма, ведь передовые страны показывают отсталым образ их будущего. Низвержение царизма мыслится революционно, как оно и произошло; но завоевание власти пролетариатом мыслится парламентарно, на основах законченной демократии. Между буржуазной революцией и пролетарской должны пройти долгие годы демократического режима»[21].
Критика со страниц предисловия звучала справедливая. Товарищ Каменев в 1917 году действительно не замечал, не хотел замечать, что авторитет большевиков рос, как на дрожжах, но только лишь в Москве и Петрограде, в промышленных городах, однако в крестьянских общинах по-прежнему оставался на очень низком уровне. Между тем судьба выборной кампании в парламент – Учредительное собрание – зависела исключительно от позиции основной массы избирателей аграрной России – крестьян, сочувствующих эсерам. Посему победа на каких-либо выборах во всероссийском масштабе большевикам никак «не грозила».
В то же время крестьянство – наиболее политически пассивный слой населения. Ему в принципе без разницы, кто рулит государством. Лишь бы преемники царя не ущемляли интересы жителей деревни, и тогда они «проглотят» любой государственный переворот. Вот почему Ленин был прав, когда торопил ЦК с вооруженным выступлением, утверждая, что вопрос о власти решается сейчас (в сентябре и октябре 1917 года) не в парламентах, а «в рабочих кварталах Питера и Москвы», что промедление воистину смерти подобно. И верно, после 12(25) ноября 1917 года, после обнародования результатов выборов в Учредительное собрание лозунг свержения кабинета А. Керенского силой утрачивал актуальность. Рабочие и солдаты вслед за крестьянством потянулись бы к новому, причем легитимному, объекту доверия – к обосновавшимся в Таврическом дворце депутатам. Но пока выборы не состоялись, а итог голосования не вполне ясен, те же рабочие и солдаты, раздраженные беспомощностью и нерешительностью министров-капиталистов, с готовностью подставят плечо обещающим золотые горы большевикам и помогут им взять страну под контроль. Так что торжество ленинской гвардии, возможно, никогда бы и не произошло, прислушайся ЦК РСДРП(б) в октябре 1917 года не к мнению своего прозорливого вождя – Ленина, а к уговорам умного, теоретически подкованного оппозиционера – Каменева. Догматичность подвела Льва Борисовича в 1917 году, и как знать, не сыграет ли оно с ним злую шутку вновь, что небезопасно для страны, которой руководит такой лидер.
К сожалению или к счастью, Каменеву октябрьский урок Троцкого не пошел впрок. Вместо того чтобы поблагодарить оппонента за конструктивную критику, намотать ее на ус и впредь не допускать роковых промахов, Лев Борисович поступил иначе. Обиделся и внял легкомысленным призывам Зиновьева, убеждавшего воспользоваться атакой Наркомвоенмора для реализации старой идеи фикс – изгнания «перманентного» скептика из Политбюро. Для чего требовалось развязать новую жаркую дискуссию, неважно какую, пусть бы и литературную.
Уже 24 октября в преддверии открытия очередного Пленума ЦК дуэт попробовал прозондировать отношение к опусу «Л.Д.» семерки. Проект резолюции Пленума ЦК РКП(б), адресованный соратникам, гласил:
«1. Выпущенную т. Троцким к 7-летию Октябрьской революции статью об «Уроках Октября» Пленум ЦК рассматривает, как сознательное извращение истории партии, направленное к достижению обходным путем фракционных целей т. Троцкого, отвергнутых партией после зимней дискуссии.
2. ЦК констатирует, что статья т. Тр[оцкого], не имеющая ничего общего с действительно партийным и действительно научным изучением Октябрьской революции, направлена к возобновлению дискуссии в партии и возлагает на т. Троцкого ответственность за (фраза не окончена, похоже – «последствия». – А.К.)…»[22]
Члены семерки, очевидно, желанием ломать копья из-за «Уроков Октября» не горели. По крайней мере, на Пленуме, длившемся три дня (25–27 октября), данный вопрос в повестку дня не вносился. Симптоматичная уклончивость товарищей по Политбюро нисколько не смутила и не насторожила ни Каменева, ни Зиновьева. Оба, не собираясь более терпеть Троцкого в Политбюро, вознамерились во что бы то ни стало выжить его из высшей коллегии. И для начала они решили «помириться» со Сталиным, а точнее вынудить его «помириться» с дуэтом на почве естественной неприязни Сталина к «троцкизму», а стало быть и к самому Троцкому, которого Сталин всегда считал «меньшевиком».
26 октября на Пленуме кандидат в члены ЦК РКП(б) В. Иванов обратился к Сталину с «провокационным» вопросом, правдивы ли слухи о том, что он якобы стремится блокироваться с Троцким в связи с развернувшейся дискуссией вокруг «Уроков Октября». Встревоженный этим вопросом, явно инспирированным кем-то из сотрудников «дуэта», Сталин решил выступить с заявлением, направив в ЦК письмо следующего содержания:
«Сегодня тов. Иванов (член ЦК РКП от Украины) заявил мне, что на Украине среди членов ЦК КПУ существует мнение о том, что Сталин думает блокироваться с Троцким. Источником такого мнения служат сообщения Петровского о трениях внутри фракции, проявившихся на Пленуме фракции два месяца назад. По поводу этого заявления тов. Иванова считаю нужным сообщить следующее.
1) Попытки к блоку с Троцким у меня не было и не могло быть, ибо блок с небольшевиком Троцким я считаю, и считал всегда противоестественным и антипартийным. Достаточно вспомнить последнее письмо Ленина с характеристиками отдельных лиц, чтобы понять, что такой блок неестественен не только по мотивам принципиальным, но и по характеру личных отношений между мною и Троцким.
2) Оттенки между мною, с одной стороны, и Зиновьевым и Каменевым, с другой стороны, конечно, существуют. Оттенки всегда существовали в верхушке большевиков, как до Октября, так и после Октября. Об этом знают все большевики. Но умозаключать отсюда в пользу блока с Троцким, с которым имеются коренные разногласия, – значит говорить заведомую неправду.
3) Попытки к блоку с Троцким действительно имели место после XII-го съезда, но не с моей стороны, а со стороны Зиновьева и некоторых других товарищей. Зиновьев предлагал тогда составить Секретариат ЦК из Зиновьева, Троцкого и Сталина, на что я тогда же ответил несогласием и своею готовностью уйти из Секретариата, чтобы дать товарищам возможность испытать на деле блок с Троцким. Блок этот не состоялся тогда ввиду моего протеста. Об этом знают Молотов, Рудзутак, Куйбышев, Фрунзе, Бухарин, Ворошилов, Орджоникидзе, ленинградские товарищи. Товарищам, распространяющим теперь нелепые слухи, достаточно хорошо известна история с этим несостоявшимся блоком. Я думаю, что попытки свалить с больной головы на здоровую, не послужат к укреплению нашей фракции.
Обо всем этом, я считаю своим долгом сообщить фракции для того, чтобы дать ей возможность оценить должным образом действительный смысл нелепых слухов»[23].
В тот же день двадцать три экземпляра обращения Сталина разошлись по рукам участников Пленума. Каменев с Зиновьевым могли поздравить друг друга, поскольку Сталин принародно отмежевался от Троцкого и, судя по тексту заявления, настолько «испугался», что, защищая себя, не постеснялся перевести стрелки на тех, кого не без основания заподозрил в распространении слуха, – на «Каменюгу» и «Григория».
«Проглотив» на их взгляд незаслуженный упрек Сталина в распространении слухов, «дуэт» в своем обращении к членам «семерки» постарался убедить их, что подобные слухи могут распространяться только злостными врагами большевиков – троцкистами, поскольку говорить о сближении Сталина с Троцким выгодно только фракции Троцкого.
Таким образом, маневр двух партийных вождей увенчался полным успехом. Хотел того Сталин или не хотел, но ему пришлось формально примкнуть к дуэту (раз ты не с Троцким, то во имя единства партии обязан идти в ногу с большинством), чтобы вскоре в добровольно-принудительном порядке принять участие в расправе над угодившим в опалу военным наркомом.
Первый, предупредительный залп альянс трех обрушил на Предреввоенсовета 2 ноября 1924 года. «Правда» опубликовала статью «Как не нужно писать историю Октября». Подпись отсутствовала. Но догадаться, кто автор, легко. В статье дважды встречается выражение «в этом… гвоздь» – одно из любимых словосочетаний Г.Е. Зиновьева. Григорий Евсеевич, следовательно, и вручил через газету Льву Давыдовичу ноту об объявлении войны: «После того, как итоги истекшего года доказали всю неправоту нашей партийной оппозиции, после того, как факты доказали еще и еще раз правильность руководства в нашей партии, тов. Троцкий вновь поднимает дискуссию, но уже «иными средствами». Предисловие к книге (а в этом предисловии, равно как и в примечаниях к ней, ее «гвоздь») написано полуэзоповским языком, так что для совсем неопытного читателя пройдут незамеченными намеки и полунамеки, которыми наполнено это предисловие. Этот своеобразный шифр (процветающий у тов. Троцкого, несмотря на требование «критической ясности») необходимо все же расшифровать. Ибо работа тов. Троцкого, претендующая на роль спутника в деле «изучения Октября», грозит превратиться в спутника «всякой настоящей и будущей дискуссии». Она ведь берет на себя, по сути дела, ответственность за выступление против линии, взятой как партией, так и Коминтерном. Причем она вовсе не носит характера теоретического анализа, а больше похожа на политическую платформу, на базе которой можно будет вести подкоп против точных, принятых соответствующими съездами решений…
Волей-неволей приходится отвечать на эту книгу, ибо партия не может допускать, чтобы без возражений оставалась пропаганда, направленная против решений, которые партия с такою дружностью и таким единодушием принимала…»[24]
Затем Зиновьев в общих чертах обрисовал те «эпизоды» «небольшевизма» Троцкого, которые атакующая сторона намерена обнародовать, то есть, все моменты разногласий Троцкого с Лениным и в дооктябрьскую, и в послеоктябрьскую эпохи. Особенно автор статьи «нажимал» на смертельный грех «народного трибуна», отрицавшего ведущую роль партии в дни Октября. Финал статьи звучал угрожающе, в том духе, что можно ли доверять тем, кто не выдержал проверки «Октябрем 1917 года». «Партия хочет работы, а не новых дискуссий. Партия хочет подлинного большевистского единства», – гремел автор в заключение статьи.
Парадокс ситуации заключался в том, что «новых дискуссий», угрожающих единству «семерки», Троцкий не только не требовал, а на все вызовы «дуэта» хранил молчание, чем наглядно демонстрировал, что им «Уроки Октября» хорошо усвоены и поддаваться на провокацию и ввязываться в бесспорно проигрышную для него дискуссию он не намерен.
Не дождавшись ответной реакции Троцкого на первый выпад, 12 ноября центральный печатный орган РКП(б) позволил себе новый агрессивный выпад против «неугомонного» народного трибуна, хотя «трибун» молчал, словно набравши в рот воды. На этот раз по вчерашнему кумиру ударило молодое поколение – ЦК, МК и ЛК ВЛКСМ:
«Тов. Троцкий сбрасывает партию со счетов борьбы и доходит до прямого поклепа на большевистскую партию. В «Уроках Октября» дело идет не об объективном изложении прошлых ошибок, а об архирезкой полемике против двух занимающих в нашей партии руководящие посты товарищей… которая по существу является не чем иным, как попыткой после поражения в партийной дискуссии использовать старые споры для того, чтобы добиваться изменения политики нынешнего дня… Тов. Троцкий оправдывает и затушевывает свои прежние ошибки, тов. Троцкий искажает историю и уроки Октября. Поэтому мы вынуждены заявить: тов. Троцкий мешает молодежи правильно понять историю партии. Статьи и выступления тов. Троцкого, посвященные прошлому нашей партии, препятствие в деле большевистского воспитания молодежи …»[25]
Однако и этот комсомольский наскок не произвел на вчерашнего кумира впечатления. Он упорно молчал. Не откликнулся он и на ряд других статей, опубликованных в «Правде», в которых Троцкий обвинялся в «искажении фактов». Стало ясно, что соперник «дуэта» с «примкнувшим» к ним генсека не случайно, а вполне обдуманно уклоняется от дискуссии, прекрасно понимая, чем та ему грозит.
У зачинщиков акции оставался единственный путь – подвергнуть оппонента массированной безжалостной травле в надежде на то, что Троцкий, не выдержав всеобщей истерии, сорвется и возразит публично, дав тем самым дуэту основание внести на рассмотрение Пленума ЦК вопрос о выведении настырного спорщика из Политбюро.
17 ноября на заседании Политбюро Каменев начал действовать в данном направлении, попытавшись путем опроса выявить мнение соратников относительно наказания Троцкого. Получив по записке согласие Сталина и Зиновьева, Каменев неожиданно получил отпор от Бухарина, который не поленился на опросном листе написать поверх автографа председательствующего:
«1) Формально, я против таких шагов помимо формального решения семерки.
2) По существу, я против постановки на голоса резолюций. Ставить что-нибудь на голоса, когда голосующим ничего не читали, неудобно, нецелесообразно, потому что может вызвать небезосновательные нарекания.
Наконец, товарищам известно, что я против дискуссии, против перенесения на голоса и за всемерную разъяснительную работу. Друг[ими] словами, я за дело, против шума (кот[орый]тоже «дело», но иная его «форма»). Н. Бух»[26].
На этом голосование вкруговую прервалось: записка вернулась к Каменеву. Вето одного члена Политбюро вынуждало вынести инициативу непосредственно на совещание семерки. В этот же вечер такое совещание состоялось, и в нем большинство санкционировало развязывание антитроцкистской агиткампании. К мнению Бухарина не прислушались, но Сталин тут же сообразил, какую тактику следует применить, чтобы сокрушить не Троцкого, а зачинщика всей этой свары – Каменева.
Буквально на следующий день 18 ноября 1924 года после доклада Каменева на собрании московского партактива, в котором Троцкий подвергся уничижительной критике, в партийной прессе началось подлинное «линчевание» троцкизма. Ключевая роль в нагнетании истерии принадлежала естественно «Правде», регулярно размещавшей на своих полосах статьи, осуждающие «Уроки Октября». И ежедневно под рубрикой «По поводу выступления тов. Троцкого», извещающей читателей о принимаемых парторганизациями страны резолюциях, солидарных с резолюцией МК или схожих с ней. Резолюция Московского Комитета РКП(б), принятая по докладу Каменева в общем-то была достаточно взвешенной. В ней собрание партактива Москвы обращалось в ЦК с просьбой обсудить вопрос о Троцком на ближайшем Пленуме ЦК, а также:
«а) принять решительные и исчерпывающие меры к тому, чтобы под флагом партии не извращались основные идеи большевизма, история партии и история революции;
б) принять меры к широкому распространению среди членов партии правильных сведений об истории нашей партии, ее борьбы с троцкизмом, действительной истории Октября и пр.»[27].
Москвичей «переплюнули» ленинградские коммунисты, естественно при прямом посредничестве своего лидера – Г.Е. Зиновьева. 21 ноября «Ленинградская правда» опубликовала резолюцию Пленума ЛК партии от 10 ноября, в которой уже явно проступала «жажда крови»:
«1. Просить ЦК поставить вопрос о выступлении т. Троцкого (предисловие к книге «1917 г.») на ближайшем Пленуме с тем, чтобы, не допуская до широкой дискуссии, принять самые решительные и исчерпывающие меры для зашиты ленинизма, против извращения истории партии и истории пролетарской революции.
1. Просить ЦК срочно выпустить сборник по вопросам, затронутым в книге т. Троцкого, освещающий ошибки т. Троцкого.
2. Просить ЦК принять более решительные меры по удалению из партии тех элементов, которые после ХIII съезда партии высказались против его решения о мелкобуржуазном уклоне и продолжают открыто вести активную работу против решений съезда»[28].
Третий пункт резолюции открыто призывал к исключению Троцкого, по крайней мере, из Политбюро. После столь резкого выступления ленинградцев у многих высокопоставленных коммунистов возникло сомнение по поводу столь суровой критики в адрес Троцкого, который в течение всей этой кампании продолжал упорно хранить молчание. С недоуменными вопросами к Каменеву, как закоперщику травли бывшего народного любимчика, обратился член Политбюро Я. Рудзутак и кандидат в члены Политбюро Г.Л. Пятаков, который прямо заявил: «Я Вас не понимаю. Если Пленум питерского губкома уже поставил вопрос об исключении, Глебов-Авилов уже заявил на фракции, что Тр[оцкий] – враг партии, в районах уже ведется кампания, то, ведь это не из-за «1917 года»! Ведь все это имеет какую-то политическую цель? Я привык трезво смотреть на вещи и называть вещи своими именами»[29].
То есть коммунисты были явно обескуражены односторонним характером «дискуссии», поскольку Троцкий продолжал молчать, не ввязываясь в «исторический» диспут. По хорошему, борьбу с троцкизмом следовало бы свернуть, поскольку «дискуссия» теряла всякий смысл, поскольку упрямое продолжение игры в одни ворота грозило крупными неприятностями инициаторам кампании, потому что партийное общественное мнение, не обнаружив со стороны Троцкого никаких поползновений к протесту и препирательствам, неминуемо сменит гнев на милость, а уж слишком суровой кары – изгнания из Политбюро – не допустит ни при каком раскладе.
Однако Каменев с Зиновьевым кульминации литературной дискуссии не уловили, не почувствовали. Дуэт с прежним энтузиазмом гнул не оправдавшую надежд линию: шельмование в газетах из номера в номер неугодной персоны. 13 декабря «Правда» даже посетовала на нежелание «тов. Троцкого» реагировать «на критику троцкизма», на молчание «его ближайших единомышленников». 18 декабря Н.А. Угланов, секретарь МК, уведомил Сталина, почему Наркомвоенмор так упорно молчит. Накануне, на заводе ВЭК на встрече с рабочими, те сообщили ему, что делегация из десяти пролетариев недавно посетила квартиру Троцкого, который раскрыл гостям причины своей пассивности.
«1) Я не отвечаю потому, что не хочу новой дискуссии.
2) Меня обвиняют, что я подменяю ленинизм? Нужно быть безумцем и покончить политическим самоубийством, когда вся партия, комсомольцы, пионеры, весь рабочий класс за ленинизм.
3) Если бы я знал, что эту книгу так раздуют и разведут такую кампанию, я бы никогда ее и не выпустил»[30].
После столь ясно и четко выраженной соперником позиции, о чем генсек наверняка доложил Каменеву, идти на обострение ситуации стало не только неразумно, но и рискованно для затеявших эту кампанию. Тем не менее, Каменев под влиянием Зиновьева на подобное отважился, чем окончательно поставил крест на своем лидерстве в Политбюро.
4 декабря 1924 года Политбюро ЦК РКП(б) наметило созвать Пленум ЦК 10 января 1925 года. 13 декабря опросом утвердили повестку дня, в которой первым пунктом значилось:
«Резолюции местных организаций о выступлении т. Троцкого». То есть, членам ЦК следовало исполнить волю партийных низов. А что же требовали партийные низы? Как ни странно, в отношении «т. Троцкого» ничего конкретного.
Резолюции губкомов и партсобраний чаще ограничивались тем же пожеланием, какое огласили москвичи 18 ноября: принять действенные меры по защите ленинизма и истории партии от извращений. Реже звучали радикальные призывы, вторившие резолюции Пленума Ленинградского губкома от 10 ноября: выгнать из РКП(б) тех, кто «продолжает активную работу против решений» XIII съезда. Формулировки, в общем-то, слишком размытые, и трактовать их можно по-разному. Между тем Каменев и стоящий за ним Зиновьев добивались одного – изгнания из Политбюро Троцкого, о чем рано или поздно дуэту надлежало сказать без обиняков, открыто и членам ЦК и, естественно, членам и кандидатам в члены Политбюро.
Однако прежде тандему не мешало попробовать угадать реакцию десяти сотоварищей на столь радикальное предложение. Бухарин, как мы видели выше, воспротивился даже искусственному разжиганию дискуссионных страстей. Калинин и Рудзутак крутые меры не одобрили. Солидарность Сталина, вчерашнего пособника Троцкого, являлась крайне ненадежной. Если к тому же допустить, что Рыков с Томским, скорее всего, примкнут к Бухарину, Калинину и Рудзутаку (что, вероятно, и случилось во время скандала с «Ленинградской правдой»), прохождение через Политбюро отставки Льва Давыдовича уже выглядело проблематично. Вдобавок была неизвестна позиция прочих коллег Каменева – Молотова, Сокольникова, Дзержинского и Фрунзе. А они также могли заартачиться.
В целом в середине декабря 1924 года расклад сил в Политбюро мало благоприятствовал увольнению Троцкого. Вот если бы Предреввоенсовета ответил Каменеву, втянулся бы в дискуссию, полемикой разогрел бы миролюбивых Бухарина, Калинина и иже с ними до злости, до исступления, то вышеупомянутые товарищи легко и без жалости проголосовали бы в нужную минуту за выведение неуемного спорщика из высшего правительственного органа. Но к прискорбию неофициального лидера Политбюро, Троцкий демонстрировал завидное хладнокровие и выдержку, почему исключение его из Политбюро стало бы явной и очевидной для всех несправедливостью. Лепить же из тезки Каменева мученика, возрождая угасающую популярность народного трибуна в партии и в стране, большинство членов и кандидатов в члены Политбюро, разумеется, не собиралось.
Поэтому нетрудно было спрогнозировать, как оно поведет, узнав о подлинных планах Каменева и Зиновьева. Было почти очевидно, что оно непременно возропщет против безусловно опрометчивой спешки.
То есть, в декабре 1924 года драма в Москве разыгрывалась уникальная. Сам того не ведая, Каменев, развязав литературную дискуссию, устроил экзамен на политическую зрелость себе, Троцкому и возможно, еще одному человеку. Первым испытанию подвергся Предреввоенсовета. Как ни велик был соблазн дать сдачи, но Троцкий, верно оценив душевные колебания коллег, сумел перебороть искушение и в результате гарантировал за собой место в Политбюро.
Вторым выбирал между «хочется» и «надо» Лев Борисович. Ему представлялось вполне резонным и разумным избавление верховной инстанции от деструктивной особы, склонной дебатировать по каждой мелочи, разжигая страсти внутри управляющего государством маленького коллектива. Но Лев Борисович играл роль старшего в Политбюро не проформы ради. Для того коллегия и выдвигала из своих рядов старшего, чтобы он первым чувствовал настроение других и первым (желательно) предлагал проекты решений, которые удовлетворят большинство ареопага.
В этом, кстати, и заключался экзамен Каменева: сориентироваться в непростой ситуации ноября – декабря 1924 года; понять, что готово санкционировать большинство; в случае несогласия с ним, прикинуть, насколько реально склонить оппонентов на собственную точку зрения. Если шанс есть, то попытаться переубедить, если нет, то лучше не настаивать на максимуме, отступить и до поры до времени удовольствоваться минимумом.
Лев Борисович экзамен на право и далее возглавлять Политбюро не сдал, ибо не сумел верно оценить разброс мнений среди коллег, а когда обнаружилось и противоречие подходов, и слабость аргументов в пользу изгнания Троцкого, упрямо продолжал продавливать отторгаемый большинством вариант решения. В итоге в Политбюро произошла смена лидера. Преемнику Каменева не довелось выбирать между «хочется» и «надо», так как первое гармонично совпало со вторым. Счастливчику оставалось только вовремя перехватить инициативу у замешкавшегося соперника. Счастливчик не поленился, сообразил, что к чему, и инициативу перехватил…
События развивались на редкость стремительно. В течение каких-то девяти-десяти дней СССР обрел нового лидера. 28 декабря 1924 года Каменев с Зиновьевым перешагнули, наконец, Рубикон, обнародовав в «Ленинградской правде» цель, ради которой рискнули развязать литературную дискуссию. Резолюция пятой партконференции Московско-Нарвского района Ленинграда (принята по докладу Евдокимова 27 декабря) констатировала, «что член партии, придерживающийся несколько лет подряд взглядов, противоположных политике Центрального Комитета и всей партии, – ни в коем случае не может претендовать на то, чтобы быть в числе руководителей ленинской партии»[31].
«Основное воззрение правых (т. е. Каменева и Зиновьева. – А.К.) состояло в том, что революция ведет неизбежно от Советов к буржуазному парламентаризму, что «Предпарламент» является естественным звеном на этом пути, и что незачем уклоняться от участия в Предпарламенте, раз мы собираемся занять левые скамьи в парламенте, завершить демократическую революцию и «готовиться» к социалистической. А как готовиться? Через школу буржуазного парламентаризма, ведь передовые страны показывают отсталым образ их будущего. Низвержение царизма мыслится революционно, как оно и произошло; но завоевание власти пролетариатом мыслится парламентарно, на основах законченной демократии. Между буржуазной революцией и пролетарской должны пройти долгие годы демократического режима»[21].
Критика со страниц предисловия звучала справедливая. Товарищ Каменев в 1917 году действительно не замечал, не хотел замечать, что авторитет большевиков рос, как на дрожжах, но только лишь в Москве и Петрограде, в промышленных городах, однако в крестьянских общинах по-прежнему оставался на очень низком уровне. Между тем судьба выборной кампании в парламент – Учредительное собрание – зависела исключительно от позиции основной массы избирателей аграрной России – крестьян, сочувствующих эсерам. Посему победа на каких-либо выборах во всероссийском масштабе большевикам никак «не грозила».
В то же время крестьянство – наиболее политически пассивный слой населения. Ему в принципе без разницы, кто рулит государством. Лишь бы преемники царя не ущемляли интересы жителей деревни, и тогда они «проглотят» любой государственный переворот. Вот почему Ленин был прав, когда торопил ЦК с вооруженным выступлением, утверждая, что вопрос о власти решается сейчас (в сентябре и октябре 1917 года) не в парламентах, а «в рабочих кварталах Питера и Москвы», что промедление воистину смерти подобно. И верно, после 12(25) ноября 1917 года, после обнародования результатов выборов в Учредительное собрание лозунг свержения кабинета А. Керенского силой утрачивал актуальность. Рабочие и солдаты вслед за крестьянством потянулись бы к новому, причем легитимному, объекту доверия – к обосновавшимся в Таврическом дворце депутатам. Но пока выборы не состоялись, а итог голосования не вполне ясен, те же рабочие и солдаты, раздраженные беспомощностью и нерешительностью министров-капиталистов, с готовностью подставят плечо обещающим золотые горы большевикам и помогут им взять страну под контроль. Так что торжество ленинской гвардии, возможно, никогда бы и не произошло, прислушайся ЦК РСДРП(б) в октябре 1917 года не к мнению своего прозорливого вождя – Ленина, а к уговорам умного, теоретически подкованного оппозиционера – Каменева. Догматичность подвела Льва Борисовича в 1917 году, и как знать, не сыграет ли оно с ним злую шутку вновь, что небезопасно для страны, которой руководит такой лидер.
К сожалению или к счастью, Каменеву октябрьский урок Троцкого не пошел впрок. Вместо того чтобы поблагодарить оппонента за конструктивную критику, намотать ее на ус и впредь не допускать роковых промахов, Лев Борисович поступил иначе. Обиделся и внял легкомысленным призывам Зиновьева, убеждавшего воспользоваться атакой Наркомвоенмора для реализации старой идеи фикс – изгнания «перманентного» скептика из Политбюро. Для чего требовалось развязать новую жаркую дискуссию, неважно какую, пусть бы и литературную.
Уже 24 октября в преддверии открытия очередного Пленума ЦК дуэт попробовал прозондировать отношение к опусу «Л.Д.» семерки. Проект резолюции Пленума ЦК РКП(б), адресованный соратникам, гласил:
«1. Выпущенную т. Троцким к 7-летию Октябрьской революции статью об «Уроках Октября» Пленум ЦК рассматривает, как сознательное извращение истории партии, направленное к достижению обходным путем фракционных целей т. Троцкого, отвергнутых партией после зимней дискуссии.
2. ЦК констатирует, что статья т. Тр[оцкого], не имеющая ничего общего с действительно партийным и действительно научным изучением Октябрьской революции, направлена к возобновлению дискуссии в партии и возлагает на т. Троцкого ответственность за (фраза не окончена, похоже – «последствия». – А.К.)…»[22]
Члены семерки, очевидно, желанием ломать копья из-за «Уроков Октября» не горели. По крайней мере, на Пленуме, длившемся три дня (25–27 октября), данный вопрос в повестку дня не вносился. Симптоматичная уклончивость товарищей по Политбюро нисколько не смутила и не насторожила ни Каменева, ни Зиновьева. Оба, не собираясь более терпеть Троцкого в Политбюро, вознамерились во что бы то ни стало выжить его из высшей коллегии. И для начала они решили «помириться» со Сталиным, а точнее вынудить его «помириться» с дуэтом на почве естественной неприязни Сталина к «троцкизму», а стало быть и к самому Троцкому, которого Сталин всегда считал «меньшевиком».
26 октября на Пленуме кандидат в члены ЦК РКП(б) В. Иванов обратился к Сталину с «провокационным» вопросом, правдивы ли слухи о том, что он якобы стремится блокироваться с Троцким в связи с развернувшейся дискуссией вокруг «Уроков Октября». Встревоженный этим вопросом, явно инспирированным кем-то из сотрудников «дуэта», Сталин решил выступить с заявлением, направив в ЦК письмо следующего содержания:
«Сегодня тов. Иванов (член ЦК РКП от Украины) заявил мне, что на Украине среди членов ЦК КПУ существует мнение о том, что Сталин думает блокироваться с Троцким. Источником такого мнения служат сообщения Петровского о трениях внутри фракции, проявившихся на Пленуме фракции два месяца назад. По поводу этого заявления тов. Иванова считаю нужным сообщить следующее.
1) Попытки к блоку с Троцким у меня не было и не могло быть, ибо блок с небольшевиком Троцким я считаю, и считал всегда противоестественным и антипартийным. Достаточно вспомнить последнее письмо Ленина с характеристиками отдельных лиц, чтобы понять, что такой блок неестественен не только по мотивам принципиальным, но и по характеру личных отношений между мною и Троцким.
2) Оттенки между мною, с одной стороны, и Зиновьевым и Каменевым, с другой стороны, конечно, существуют. Оттенки всегда существовали в верхушке большевиков, как до Октября, так и после Октября. Об этом знают все большевики. Но умозаключать отсюда в пользу блока с Троцким, с которым имеются коренные разногласия, – значит говорить заведомую неправду.
3) Попытки к блоку с Троцким действительно имели место после XII-го съезда, но не с моей стороны, а со стороны Зиновьева и некоторых других товарищей. Зиновьев предлагал тогда составить Секретариат ЦК из Зиновьева, Троцкого и Сталина, на что я тогда же ответил несогласием и своею готовностью уйти из Секретариата, чтобы дать товарищам возможность испытать на деле блок с Троцким. Блок этот не состоялся тогда ввиду моего протеста. Об этом знают Молотов, Рудзутак, Куйбышев, Фрунзе, Бухарин, Ворошилов, Орджоникидзе, ленинградские товарищи. Товарищам, распространяющим теперь нелепые слухи, достаточно хорошо известна история с этим несостоявшимся блоком. Я думаю, что попытки свалить с больной головы на здоровую, не послужат к укреплению нашей фракции.
Обо всем этом, я считаю своим долгом сообщить фракции для того, чтобы дать ей возможность оценить должным образом действительный смысл нелепых слухов»[23].
В тот же день двадцать три экземпляра обращения Сталина разошлись по рукам участников Пленума. Каменев с Зиновьевым могли поздравить друг друга, поскольку Сталин принародно отмежевался от Троцкого и, судя по тексту заявления, настолько «испугался», что, защищая себя, не постеснялся перевести стрелки на тех, кого не без основания заподозрил в распространении слуха, – на «Каменюгу» и «Григория».
«Проглотив» на их взгляд незаслуженный упрек Сталина в распространении слухов, «дуэт» в своем обращении к членам «семерки» постарался убедить их, что подобные слухи могут распространяться только злостными врагами большевиков – троцкистами, поскольку говорить о сближении Сталина с Троцким выгодно только фракции Троцкого.
Таким образом, маневр двух партийных вождей увенчался полным успехом. Хотел того Сталин или не хотел, но ему пришлось формально примкнуть к дуэту (раз ты не с Троцким, то во имя единства партии обязан идти в ногу с большинством), чтобы вскоре в добровольно-принудительном порядке принять участие в расправе над угодившим в опалу военным наркомом.
Первый, предупредительный залп альянс трех обрушил на Предреввоенсовета 2 ноября 1924 года. «Правда» опубликовала статью «Как не нужно писать историю Октября». Подпись отсутствовала. Но догадаться, кто автор, легко. В статье дважды встречается выражение «в этом… гвоздь» – одно из любимых словосочетаний Г.Е. Зиновьева. Григорий Евсеевич, следовательно, и вручил через газету Льву Давыдовичу ноту об объявлении войны: «После того, как итоги истекшего года доказали всю неправоту нашей партийной оппозиции, после того, как факты доказали еще и еще раз правильность руководства в нашей партии, тов. Троцкий вновь поднимает дискуссию, но уже «иными средствами». Предисловие к книге (а в этом предисловии, равно как и в примечаниях к ней, ее «гвоздь») написано полуэзоповским языком, так что для совсем неопытного читателя пройдут незамеченными намеки и полунамеки, которыми наполнено это предисловие. Этот своеобразный шифр (процветающий у тов. Троцкого, несмотря на требование «критической ясности») необходимо все же расшифровать. Ибо работа тов. Троцкого, претендующая на роль спутника в деле «изучения Октября», грозит превратиться в спутника «всякой настоящей и будущей дискуссии». Она ведь берет на себя, по сути дела, ответственность за выступление против линии, взятой как партией, так и Коминтерном. Причем она вовсе не носит характера теоретического анализа, а больше похожа на политическую платформу, на базе которой можно будет вести подкоп против точных, принятых соответствующими съездами решений…
Волей-неволей приходится отвечать на эту книгу, ибо партия не может допускать, чтобы без возражений оставалась пропаганда, направленная против решений, которые партия с такою дружностью и таким единодушием принимала…»[24]
Затем Зиновьев в общих чертах обрисовал те «эпизоды» «небольшевизма» Троцкого, которые атакующая сторона намерена обнародовать, то есть, все моменты разногласий Троцкого с Лениным и в дооктябрьскую, и в послеоктябрьскую эпохи. Особенно автор статьи «нажимал» на смертельный грех «народного трибуна», отрицавшего ведущую роль партии в дни Октября. Финал статьи звучал угрожающе, в том духе, что можно ли доверять тем, кто не выдержал проверки «Октябрем 1917 года». «Партия хочет работы, а не новых дискуссий. Партия хочет подлинного большевистского единства», – гремел автор в заключение статьи.
Парадокс ситуации заключался в том, что «новых дискуссий», угрожающих единству «семерки», Троцкий не только не требовал, а на все вызовы «дуэта» хранил молчание, чем наглядно демонстрировал, что им «Уроки Октября» хорошо усвоены и поддаваться на провокацию и ввязываться в бесспорно проигрышную для него дискуссию он не намерен.
Не дождавшись ответной реакции Троцкого на первый выпад, 12 ноября центральный печатный орган РКП(б) позволил себе новый агрессивный выпад против «неугомонного» народного трибуна, хотя «трибун» молчал, словно набравши в рот воды. На этот раз по вчерашнему кумиру ударило молодое поколение – ЦК, МК и ЛК ВЛКСМ:
«Тов. Троцкий сбрасывает партию со счетов борьбы и доходит до прямого поклепа на большевистскую партию. В «Уроках Октября» дело идет не об объективном изложении прошлых ошибок, а об архирезкой полемике против двух занимающих в нашей партии руководящие посты товарищей… которая по существу является не чем иным, как попыткой после поражения в партийной дискуссии использовать старые споры для того, чтобы добиваться изменения политики нынешнего дня… Тов. Троцкий оправдывает и затушевывает свои прежние ошибки, тов. Троцкий искажает историю и уроки Октября. Поэтому мы вынуждены заявить: тов. Троцкий мешает молодежи правильно понять историю партии. Статьи и выступления тов. Троцкого, посвященные прошлому нашей партии, препятствие в деле большевистского воспитания молодежи …»[25]
Однако и этот комсомольский наскок не произвел на вчерашнего кумира впечатления. Он упорно молчал. Не откликнулся он и на ряд других статей, опубликованных в «Правде», в которых Троцкий обвинялся в «искажении фактов». Стало ясно, что соперник «дуэта» с «примкнувшим» к ним генсека не случайно, а вполне обдуманно уклоняется от дискуссии, прекрасно понимая, чем та ему грозит.
У зачинщиков акции оставался единственный путь – подвергнуть оппонента массированной безжалостной травле в надежде на то, что Троцкий, не выдержав всеобщей истерии, сорвется и возразит публично, дав тем самым дуэту основание внести на рассмотрение Пленума ЦК вопрос о выведении настырного спорщика из Политбюро.
17 ноября на заседании Политбюро Каменев начал действовать в данном направлении, попытавшись путем опроса выявить мнение соратников относительно наказания Троцкого. Получив по записке согласие Сталина и Зиновьева, Каменев неожиданно получил отпор от Бухарина, который не поленился на опросном листе написать поверх автографа председательствующего:
«1) Формально, я против таких шагов помимо формального решения семерки.
2) По существу, я против постановки на голоса резолюций. Ставить что-нибудь на голоса, когда голосующим ничего не читали, неудобно, нецелесообразно, потому что может вызвать небезосновательные нарекания.
Наконец, товарищам известно, что я против дискуссии, против перенесения на голоса и за всемерную разъяснительную работу. Друг[ими] словами, я за дело, против шума (кот[орый]тоже «дело», но иная его «форма»). Н. Бух»[26].
На этом голосование вкруговую прервалось: записка вернулась к Каменеву. Вето одного члена Политбюро вынуждало вынести инициативу непосредственно на совещание семерки. В этот же вечер такое совещание состоялось, и в нем большинство санкционировало развязывание антитроцкистской агиткампании. К мнению Бухарина не прислушались, но Сталин тут же сообразил, какую тактику следует применить, чтобы сокрушить не Троцкого, а зачинщика всей этой свары – Каменева.
Буквально на следующий день 18 ноября 1924 года после доклада Каменева на собрании московского партактива, в котором Троцкий подвергся уничижительной критике, в партийной прессе началось подлинное «линчевание» троцкизма. Ключевая роль в нагнетании истерии принадлежала естественно «Правде», регулярно размещавшей на своих полосах статьи, осуждающие «Уроки Октября». И ежедневно под рубрикой «По поводу выступления тов. Троцкого», извещающей читателей о принимаемых парторганизациями страны резолюциях, солидарных с резолюцией МК или схожих с ней. Резолюция Московского Комитета РКП(б), принятая по докладу Каменева в общем-то была достаточно взвешенной. В ней собрание партактива Москвы обращалось в ЦК с просьбой обсудить вопрос о Троцком на ближайшем Пленуме ЦК, а также:
«а) принять решительные и исчерпывающие меры к тому, чтобы под флагом партии не извращались основные идеи большевизма, история партии и история революции;
б) принять меры к широкому распространению среди членов партии правильных сведений об истории нашей партии, ее борьбы с троцкизмом, действительной истории Октября и пр.»[27].
Москвичей «переплюнули» ленинградские коммунисты, естественно при прямом посредничестве своего лидера – Г.Е. Зиновьева. 21 ноября «Ленинградская правда» опубликовала резолюцию Пленума ЛК партии от 10 ноября, в которой уже явно проступала «жажда крови»:
«1. Просить ЦК поставить вопрос о выступлении т. Троцкого (предисловие к книге «1917 г.») на ближайшем Пленуме с тем, чтобы, не допуская до широкой дискуссии, принять самые решительные и исчерпывающие меры для зашиты ленинизма, против извращения истории партии и истории пролетарской революции.
1. Просить ЦК срочно выпустить сборник по вопросам, затронутым в книге т. Троцкого, освещающий ошибки т. Троцкого.
2. Просить ЦК принять более решительные меры по удалению из партии тех элементов, которые после ХIII съезда партии высказались против его решения о мелкобуржуазном уклоне и продолжают открыто вести активную работу против решений съезда»[28].
Третий пункт резолюции открыто призывал к исключению Троцкого, по крайней мере, из Политбюро. После столь резкого выступления ленинградцев у многих высокопоставленных коммунистов возникло сомнение по поводу столь суровой критики в адрес Троцкого, который в течение всей этой кампании продолжал упорно хранить молчание. С недоуменными вопросами к Каменеву, как закоперщику травли бывшего народного любимчика, обратился член Политбюро Я. Рудзутак и кандидат в члены Политбюро Г.Л. Пятаков, который прямо заявил: «Я Вас не понимаю. Если Пленум питерского губкома уже поставил вопрос об исключении, Глебов-Авилов уже заявил на фракции, что Тр[оцкий] – враг партии, в районах уже ведется кампания, то, ведь это не из-за «1917 года»! Ведь все это имеет какую-то политическую цель? Я привык трезво смотреть на вещи и называть вещи своими именами»[29].
То есть коммунисты были явно обескуражены односторонним характером «дискуссии», поскольку Троцкий продолжал молчать, не ввязываясь в «исторический» диспут. По хорошему, борьбу с троцкизмом следовало бы свернуть, поскольку «дискуссия» теряла всякий смысл, поскольку упрямое продолжение игры в одни ворота грозило крупными неприятностями инициаторам кампании, потому что партийное общественное мнение, не обнаружив со стороны Троцкого никаких поползновений к протесту и препирательствам, неминуемо сменит гнев на милость, а уж слишком суровой кары – изгнания из Политбюро – не допустит ни при каком раскладе.
Однако Каменев с Зиновьевым кульминации литературной дискуссии не уловили, не почувствовали. Дуэт с прежним энтузиазмом гнул не оправдавшую надежд линию: шельмование в газетах из номера в номер неугодной персоны. 13 декабря «Правда» даже посетовала на нежелание «тов. Троцкого» реагировать «на критику троцкизма», на молчание «его ближайших единомышленников». 18 декабря Н.А. Угланов, секретарь МК, уведомил Сталина, почему Наркомвоенмор так упорно молчит. Накануне, на заводе ВЭК на встрече с рабочими, те сообщили ему, что делегация из десяти пролетариев недавно посетила квартиру Троцкого, который раскрыл гостям причины своей пассивности.
«1) Я не отвечаю потому, что не хочу новой дискуссии.
2) Меня обвиняют, что я подменяю ленинизм? Нужно быть безумцем и покончить политическим самоубийством, когда вся партия, комсомольцы, пионеры, весь рабочий класс за ленинизм.
3) Если бы я знал, что эту книгу так раздуют и разведут такую кампанию, я бы никогда ее и не выпустил»[30].
После столь ясно и четко выраженной соперником позиции, о чем генсек наверняка доложил Каменеву, идти на обострение ситуации стало не только неразумно, но и рискованно для затеявших эту кампанию. Тем не менее, Каменев под влиянием Зиновьева на подобное отважился, чем окончательно поставил крест на своем лидерстве в Политбюро.
4 декабря 1924 года Политбюро ЦК РКП(б) наметило созвать Пленум ЦК 10 января 1925 года. 13 декабря опросом утвердили повестку дня, в которой первым пунктом значилось:
«Резолюции местных организаций о выступлении т. Троцкого». То есть, членам ЦК следовало исполнить волю партийных низов. А что же требовали партийные низы? Как ни странно, в отношении «т. Троцкого» ничего конкретного.
Резолюции губкомов и партсобраний чаще ограничивались тем же пожеланием, какое огласили москвичи 18 ноября: принять действенные меры по защите ленинизма и истории партии от извращений. Реже звучали радикальные призывы, вторившие резолюции Пленума Ленинградского губкома от 10 ноября: выгнать из РКП(б) тех, кто «продолжает активную работу против решений» XIII съезда. Формулировки, в общем-то, слишком размытые, и трактовать их можно по-разному. Между тем Каменев и стоящий за ним Зиновьев добивались одного – изгнания из Политбюро Троцкого, о чем рано или поздно дуэту надлежало сказать без обиняков, открыто и членам ЦК и, естественно, членам и кандидатам в члены Политбюро.
Однако прежде тандему не мешало попробовать угадать реакцию десяти сотоварищей на столь радикальное предложение. Бухарин, как мы видели выше, воспротивился даже искусственному разжиганию дискуссионных страстей. Калинин и Рудзутак крутые меры не одобрили. Солидарность Сталина, вчерашнего пособника Троцкого, являлась крайне ненадежной. Если к тому же допустить, что Рыков с Томским, скорее всего, примкнут к Бухарину, Калинину и Рудзутаку (что, вероятно, и случилось во время скандала с «Ленинградской правдой»), прохождение через Политбюро отставки Льва Давыдовича уже выглядело проблематично. Вдобавок была неизвестна позиция прочих коллег Каменева – Молотова, Сокольникова, Дзержинского и Фрунзе. А они также могли заартачиться.
В целом в середине декабря 1924 года расклад сил в Политбюро мало благоприятствовал увольнению Троцкого. Вот если бы Предреввоенсовета ответил Каменеву, втянулся бы в дискуссию, полемикой разогрел бы миролюбивых Бухарина, Калинина и иже с ними до злости, до исступления, то вышеупомянутые товарищи легко и без жалости проголосовали бы в нужную минуту за выведение неуемного спорщика из высшего правительственного органа. Но к прискорбию неофициального лидера Политбюро, Троцкий демонстрировал завидное хладнокровие и выдержку, почему исключение его из Политбюро стало бы явной и очевидной для всех несправедливостью. Лепить же из тезки Каменева мученика, возрождая угасающую популярность народного трибуна в партии и в стране, большинство членов и кандидатов в члены Политбюро, разумеется, не собиралось.
Поэтому нетрудно было спрогнозировать, как оно поведет, узнав о подлинных планах Каменева и Зиновьева. Было почти очевидно, что оно непременно возропщет против безусловно опрометчивой спешки.
То есть, в декабре 1924 года драма в Москве разыгрывалась уникальная. Сам того не ведая, Каменев, развязав литературную дискуссию, устроил экзамен на политическую зрелость себе, Троцкому и возможно, еще одному человеку. Первым испытанию подвергся Предреввоенсовета. Как ни велик был соблазн дать сдачи, но Троцкий, верно оценив душевные колебания коллег, сумел перебороть искушение и в результате гарантировал за собой место в Политбюро.
Вторым выбирал между «хочется» и «надо» Лев Борисович. Ему представлялось вполне резонным и разумным избавление верховной инстанции от деструктивной особы, склонной дебатировать по каждой мелочи, разжигая страсти внутри управляющего государством маленького коллектива. Но Лев Борисович играл роль старшего в Политбюро не проформы ради. Для того коллегия и выдвигала из своих рядов старшего, чтобы он первым чувствовал настроение других и первым (желательно) предлагал проекты решений, которые удовлетворят большинство ареопага.
В этом, кстати, и заключался экзамен Каменева: сориентироваться в непростой ситуации ноября – декабря 1924 года; понять, что готово санкционировать большинство; в случае несогласия с ним, прикинуть, насколько реально склонить оппонентов на собственную точку зрения. Если шанс есть, то попытаться переубедить, если нет, то лучше не настаивать на максимуме, отступить и до поры до времени удовольствоваться минимумом.
Лев Борисович экзамен на право и далее возглавлять Политбюро не сдал, ибо не сумел верно оценить разброс мнений среди коллег, а когда обнаружилось и противоречие подходов, и слабость аргументов в пользу изгнания Троцкого, упрямо продолжал продавливать отторгаемый большинством вариант решения. В итоге в Политбюро произошла смена лидера. Преемнику Каменева не довелось выбирать между «хочется» и «надо», так как первое гармонично совпало со вторым. Счастливчику оставалось только вовремя перехватить инициативу у замешкавшегося соперника. Счастливчик не поленился, сообразил, что к чему, и инициативу перехватил…
События развивались на редкость стремительно. В течение каких-то девяти-десяти дней СССР обрел нового лидера. 28 декабря 1924 года Каменев с Зиновьевым перешагнули, наконец, Рубикон, обнародовав в «Ленинградской правде» цель, ради которой рискнули развязать литературную дискуссию. Резолюция пятой партконференции Московско-Нарвского района Ленинграда (принята по докладу Евдокимова 27 декабря) констатировала, «что член партии, придерживающийся несколько лет подряд взглядов, противоположных политике Центрального Комитета и всей партии, – ни в коем случае не может претендовать на то, чтобы быть в числе руководителей ленинской партии»[31].