Однако Каменев с Зиновьевым переусердствовали. В итоге поражение оппозиции на партийном съезде и ленинградский погром существенно ослабили, деморализовали ее, лишили какого-либо шанса на реванш. При таком раскладе новый вызов Сталину выглядел бы заранее обреченной на крах авантюрой, на которую ни Лев Борисович, ни Григорий Евсеевич, конечно же, не рискнут отважиться. Тем не менее, генсек выбора не имел: либо дуэт в ближайшее время вернется на тропу войны с большинством ЦК, либо отсутствие активной оппозиции разрушит изнутри сплоченность членов Политбюро, освободив соратников Сталина от неприятного долга подчиняться лидеру едва ли не безоговорочно.
У Сталина оставался единственный выход – спровоцировать Троцкого на союз с Каменевым и Зиновьевым с целью смещения Генсека и в завязавшейся схватке суметь избавиться от всех троих. Задача, безусловно, трудная, но шанс на ее осуществление был. Недальновидный «Каменюга» и порывистый «Григорий» могли «клюнуть» на то, что союзу трех «выдающихся вождей» по силам переманить большинство Политбюро на сторону вновь образованной коалиции и изолировать коварного грузина в унизительном меньшинстве.
Как это не выглядело бы со стороны странным, но такой вариант «Объединенной оппозиции» состоялся и не потому, что Сталин «уговорил» Троцкого пойти на явную для него авантюру, как считают некоторые историки, а совсем по иной причине.
18 марта 1926 года Политбюро рассматривало вопрос о переизбрании председателя Ленсовета. Никто не сомневался, что Зиновьев обречен на отставку. Однако прения по одиннадцатому пункту повестки дня состоялись. И вот когда очередь выступать дошла до Троцкого, тот произнес поразительную речь. Не в защиту или порицание Григория Евсеевича, а с явным намерением побудить коллег задуматься о порочности сложившейся системы управления государством. Чувствовалось, что Лев Давыдович догадывается: зло проистекает не от персон; зло коренится в действующем механизме власти; но где именно, он в своем выступлении не раскрыл. Однако не сложно «вычислить», что и до него «дошло», что «гвоздь проблемы» – коллегиальное руководство страной, являющееся источником раздора вождей. И если Сталин к этому выводу уже пришел, и делает решительные шаги в сторону становления собственной диктатуры, то почему бы это не сделать «народному трибуну», который всегда считал «молчаливого» грузина посредственностью.
Буквально через две недели после заседания Политбюро, решившего судьбу Зиновьева, Троцкий идет на союз с Зиновьевым и Каменевым, чтобы в нарушение устава ВКП(б) разжигать в партии по любому поводу долгие дискуссии и чернить на митингах и собраниях политику большинства ЦК. Сталин мог потирать руки: чем больше новый «триумвират» будет чернить ЦК и большинство в Политбюро, тем теснее это большинство будет смыкать свои ряды вокруг Генерального секретаря.
Дальнейшие события подтвердили прогноз Сталина. На Пленуме 6–9 апреля 1926 года именно объединившиеся в союз Троцкий, Каменев и Зиновьев попытались торпедировать поправками официальную резолюцию «О хозяйственном положении и хозяйственной политике». Не вышло. В мае троица раскритиковала Сталина и Бухарина по международной линии – за провал стачки английских горняков (1—12 мая). Большинству Политбюро опять довелось защищать дуумвират. Вслед за тем разразился форменный скандал – 6 июня зиновьевцы М.М. Лашевич и Г.Я. Беленький на подмосковной даче возле Савеловской железнодорожной ветки устроили нечто вроде маевки, на которую собралось до семидесяти оппозиционеров. О маевке донесли в ЦКК. Инквизиторы немедленно признали мероприятие подпольной фракционной деятельностью, после чего «дело Лашевича» быстро с подачи Сталина переквалифицировали в «дело Зиновьева». И пришлось Григорию Евсеевичу в блоке с Троцким и Каменевым на Пленуме 14–23 июля открещиваться от обвинений в переходе «от легального отстаивания своих взглядов к созданию всесоюзной нелегальной организации, противопоставляющей себя партии и подготовляющей, таким образом, раскол ее рядов». Получилась скоротечная, зато жаркая дискуссия, по итогам которой разгневанное большинство ЦК выкинуло за борт ареопага первого соратника Ленина – Зиновьева.
Но оппозиция, вдохновляемая Троцким, не унималась. 23 сентября Сталин сердито и, очевидно, искренне писал Молотову: «Если Тр[оцкий] «в бешенстве», и он думает «открыто ставить ва-банк», тем хуже для него. Вполне возможно, что он вылетит из ПБ теперь же, – это зависит от его поведения. Вопрос стоит так: либо они должны подчиниться партии, либо партия должна подчиниться им. Ясно, что партия перестанет существовать, как партия, если она допустит последнюю (вторую) возможность»[34].
Автор тирады словно читал мысли Троцкого. 26 сентября тот вместе с Зиновьевым пошел «ва-банк», то есть в народ, возмущать умы членов ВКП(б) на собраниях ячеек. 26 числа троцкисты и зиновьевцы митинговали в Комакадемии, 30го – в коллективе службы тяги Рязанско-Уральской железной дороги, 1 октября – на заводе «Авиаприбор». Троцкий заводил москвичей, Зиновьев 7 октября поехал поднимать Питер. В течение недели удалось заручиться поддержкой пятисот человек из восьмидесяти тысяч участников очередной мини-дискуссии. 8 октября Политбюро «налеты» Зиновьева и Троцкого на Москву и Ленинград осудило. 16 октября «налетчики» письменно покаялись в «нарушении партдисциплины», обещая впредь не прибегать к фракционным методам пропаганды оппозиционных взглядов, «ввиду опасности этих методов для единства партии». Несмотря на это Пленум ЦК 23 октября вывел Троцкого и Каменева из Политбюро.
Итак, тройка самых оппозиционных вождей ленинского призыва оказалась за бортом, а кто остался? Из семнадцати членов «коллективного руководства» осталось четырнадцать: Бухарин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Рыков, Сталин, Томский, Рудзутак, Андреев, Каганович, Киров, Микоян, Орджоникидзе, Петровский. Половина из них (Сталин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Андреев, Каганович, Микоян) «доживут» до 1953 года, двое (Орджоникидзе и Киров), также беспредельно преданные Сталину, падут по независящим от Сталина причинам, так что расправиться осталось с явным меньшинством, трое из которых (Бухарин, Рыков и Томский) входили еще в состав ленинского Политбюро.
Между тем, выведенные из состава Политбюро члены «триумвирата» продолжали борьбу со «сталинским» большинством, организовывая массовые митинги, демонстрации, используя средства массовой информации. В мае 1927 года Троцкий подбил союзников заклеймить Сталина за поражение коммунистов в Китае, а 7 ноября троица организовала альтернативную демонстрацию трудящихся. Лозунги типа «Против оппортунизма, против раскола – за единство ленинской партии!», «Выполним завещание Ленина!», «Долой термидор!» вперемешку с портретами Троцкого, Зиновьева и Каменева стали для «настоящих» большевиков чем-то вроде красной тряпки для быка. Активисты большинства кинулись избивать активистов меньшинства. Зрелище было не из самых приличных и приятных. Но доведенные двумя «выдающимися вождями» до озверения коммунисты уже плохо соображали, что творили… Настолько четыре года непрерывной нервотрепки из-за страха перед расколом партии внедрили в их сознание ненависть к малейшему проявлению инакомыслия.
14 ноября Политбюро ЦК и Президиум ЦКК исключили Троцкого и Зиновьева («Григорий» спровоцировал потасовки в Ленинграде) из партии. XV съезд ВКП(б) (2—19 декабря 1927) утвердил решение двух высших коллегий, очистив партию вдобавок еще от 75 оппозиционеров, в том числе и от Каменева. После съезда Каменев и Зиновьев, повинившись за ошибки, ходатайствовали о своем возвращении в партию. Ходатайства двух до конца развенчанных соперников Сталин удовлетворил. Троцкий аналогичного прошения не подал и от греха подальше был сослан в Алма-Ату, а с 1929 года отправлен в эмиграцию, где развернул беспрецедентную атаку на Сталина. Выливая ушаты помоев на диктатора, воцарившегося на Олимпе власти, в многочисленных литературных и исторических сочинениях, черня генсека в прессе, мешая истину с вымыслом о кремлевском горце, Троцкий оказывал тому неоценимую услугу. Сталин, имея за рубежом пугало троцкизма, без труда приструнивал им любое недовольство собой: нависавшая над партией угроза раскола на тех, кто за генсека, и на тех, кто против него, а, значит, за Троцкого, вынуждала большинство и Политбюро, и ЦК покорно одобрять вносимые, Иосифом Виссарионовичем предложения. Члены Политбюро и цекисты могли попробовать переубедить Сталина, однако категорически возражать ему, спорить с ним, уже никто не смел. Дискуссии 1923–1925 годов слишком наглядно продемонстрировали, как легко и стремительно обычные разногласия перерастают в ожесточенные межфракционные столкновения, дискредитируя и внутри и вне страны советский стиль руководства. Перепалки 1926–1927 годов существенно повысили степень тревоги членов компартии за судьбу СССР. Чтобы не ввергнуть государство в «контрреволюционную» пропасть, им отныне оставалось либо отказаться от коллегиального способа управления, либо заткнуть рот себе и другим, не допуская никакой критики или свободы слова и всецело довериться мудрости, знаниям и навыкам верховного вождя. Так как никому и в голову не приходило усомниться в преимуществе советской, коллегиальной формы власти над разновидностями монархической, члены ВКП(б) предпочли замолчать сами и обрывать на полуслове любого, кто рискнет поколебать идиллию единомыслия мнением, отличным от генерального.
Итак, Сталину удалось осуществить еще один пункт своей грандиозной программы по ликвидации «коллективного руководства» страны, подчинив своей воле шестнадцать членов и кандидатов в члены Политбюро. Казалось бы, теперь генсек мог спокойно управлять Страной Советов на основе разумной внутренней и внешней политики, то есть на основе нэпа, к этому времени значительно укрепившему экономику государства. И новый вождь, несомненно, именно так бы и поступил, если бы не сознавал, что никакая самая разумная политика самого гениального вождя не убережет Советское государство в будущем от страшной катастрофы, пока управление данным государством производится посредством коллегий. Только демонтаж коллегиального механизма или отстранение трехступенчатой партийной пирамиды от власти предотвратило бы угрозу неминуемого нового революционного взрыва.
Сталин – единственный, кто знал истинного «врага» народа в лицо, и знал, как с этим «врагом» бороться, поэтому уклоняться от тяжелого боя не думал. Однако прежде, чем целиком сосредоточиться на борьбе с коллегиями, ему надлежало избавиться от младшего партнера – Бухарина, и стоящих за Николаем Ивановичем Рыкова и Томского. Почему? Потому, что стоит генсеку заикнуться о политической реформе в ущерб коллективному руководству, тут же повторится ситуация первых дней 1925 года, когда в Политбюро возникло два полюса, притягивающих большинство, – привлекательный Бухарина и непривлекательный Зиновьева. Идея об упразднении коллегиального режима, неважно под каким предлогом, есть идея из разряда не просто непривлекательных, а неприемлемых для большинства. Нетрудно догадаться, что роль адвоката коллегий возьмет на себя П.И. Бухарин и большинству придется выбирать, к какому из образовавшихся полюсов, сталинскому или Бухаринскому, примкнуть. Ясно, что оно поддержит, выдвинув в лидеры, Бухарина, и Сталину не помогут ни непререкаемый авторитет вождя, ни пугало троцкизма. Слишком принципиальным, ключевым является вопрос о механизме управления Советским Союзом, чтобы большинство решило его безропотно по указке товарища Сталина, то есть принять участие в ликвидации этого механизма раз и навсегда.
Сталин понимал, что сначала большинство членов Политбюро, а за ним ЦК непременно воспротивятся стремлению генсека ликвидировать сеть коллегий, и, следовательно, нейтрализовать мятеж героев Октября и Гражданской войны можно лишь при одном условии – отсутствии рядом с ним такой политической фигуры, которая при форс-мажорных обстоятельствах способна составить ему конкуренцию. Такой фигурой, безусловно, был «любимец партии» Николай Иванович Бухарин, а стало быть пришла пора, ради спасения страны, его безжалостно уничтожить политически.
Вопрос, как это сделать, перед Сталиным не стоял, поскольку к этому времени настала пора претворять в жизнь лозунг Ленина: «сделать из России нэповской, Россию социалистическую», то есть уничтожить первооснову нэпа – индивидуальное крестьянское, частнособственническое хозяйство. Сталин прекрасно знал, что убеждения Бухарина полностью совпадают с принципами нэпа, провозглашенными Лениным в 1921 году. Этой же концепции придерживались Рыков и Томский.
Следовательно, удар по нэпу будет означать удар по убеждениям этой «троицы», которая воспротивится осуществлению коллективизации крестьянских хозяйств, начнет яростно спорить и в результате угодит в разряд оппозиционеров-раскольников, за что и будет выброшена из Политбюро.
Подготовку к свертыванию нэпа Сталин начал 15 сентября 1927 года, когда Политбюро ввело ряд мер, способствующих снижению цен на покупаемый государством у крестьян хлеб. Село отреагировало на данную акцию мгновенно – придержало зерно в амбарах, ожидая более прибыльной конъюнктуры. Государство вынуждено было прибегнуть к силе, то есть, фактически, к продразверстке, что сразу же вызвало протест «правых». Это и планировал Сталин, чтобы начать борьбу по ликвидации Бухарина и его сторонников и, следовательно, завершить свою «многоходовку» по предотвращению всякой оппозиции в Политбюро.
Насильственное изъятие зерна у крестьян вызвало, с одной стороны, резкое недовольство сельских тружеников и реальную опасность бунтов и мятежей, а с другой – грозило продовольственным кризисом и даже голодом в целом ряде районов, поскольку крестьяне наверняка резко сократят количество посевных площадей весной 1928 года.
Для предупреждения пугачевщины нужно было расколоть мужиков. Предложить им на выбор следующие три варианта дальнейшего устройства своей жизни: покорно вступить в колхоз (вариант для сельской бедноты); сорваться с мест и уйти искать счастья в город (вариант для середняка, который в колхоз пойти не желал, но и открыто вступать в противостояние с государством опасался). Наконец, открыто объявить войну коммунистам (вынужденный вариант для кулачества).
Весь расчет строился на том, что очень существенная часть сельских тружеников из числа середняков, наотрез не желающих кооперироваться с беднотой, предпочтет вооруженной борьбе миграцию в промышленные центры. Раскол жителей села на три группы, ослабит возмущение и сведет активное сопротивление властям до разрозненных мятежей, которые, как антисоветские и кулацкие, подавят военные. Впрочем, массовый отток в города породит иную проблему, проблему занятости. Ее же можно решить, если намеченную XIV партсъездом программу постепенной индустриализации заменить форсированной. Чем больше строек первой пятилетки, тем больше рабочих рук потребуется. Вот эти стройки сверх программного лимита и отвлекут на себя основной наплыв покинувших деревни крестьянских семейств. А профинансируют возведение таких Днепрогэсов и Магниток выкачанные из деревень средства. В итоге главная цель – превращение Политбюро и ЦК в покорную машину для голосования – будет достигнута, и достигнута без катастрофического социального потрясения. Авторитет Сталина к этому времени был уже настолько высоким, что затеянную Сталиным инициативу, смахивающую на авантюру, Политбюро, возможно и неохотно, но утвердит и откроет ему дорогу для расправы с Бухариным.
Помимо крестьянского вопроса, члены Политбюро размежевались и по другой важной проблеме – по темпам индустриализации. Сталин настаивал на ускоренном строительстве промышленных объектов и увеличении их числа, что одновременно решало проблему занятости мигрантов из сельской местности. Бухарин же призывал не торопиться. Здесь так же, как и в области сельского хозяйства, медленно одерживала верх линия генсека. И все благодаря занимаемому генсеком положению безусловного лидера, вождя Политбюро ЦК ВКП(б). Посему, как бы Бухарин с Рыковым и Томским не изворачивались, мешая политике чрезвычайных мер в деревне, меры эти, тем не менее, осуществлялись и приносили свои «плоды». Крестьяне, обнаружив смену приоритетов, потеряли интерес к сбору урожая сверх нормы, необходимой для жизни и расчета с государством, и весной 1928 года заметно сократили посевные площади, что грозило осенью большими затруднениями при хлебозаготовках на 1929 год, если не серьезным продовольственным кризисом. Впрочем, затруднения или кризис были «выгодны» Сталину, ибо они облегчали ему обработку членов и кандидатов в члены Политбюро в сторону одобрения курса на сплошную коллективизацию. Действовала незамысловатая логика: раз частник не желает активно помогать государству, государству остается опираться на коллективную форму собственности, сиречь на колхозы и совхозы. Такое развитие событий Бухарин либо безмолвно проглотит и, будучи оппонентом вождя, мгновенно превратится из младшего партнера Сталина в рядового члена Политбюро, либо, не стерпев, возропщет и тут же перейдет в разряд оппозиционеров-раскольников. Противоречивость экономической ситуации не позволит образоваться притягательному для большинства второму полюсу, и, следовательно, Сталин избавится от напарника-заместителя в любом случае.
Бухарин прекрасно понимал безвыходность своего положения, иллюзиями себя не тешил, поскольку видел, на какое распутье, расправляясь с нэпом, Сталин выводил либеральную троицу. Его отчаянные попытки замедлить процесс раскулачивания и удержать середняка в деревне, дабы предотвратить неизбежную угрозу продовольственной катастрофы, никакого эффекта на монолитное большинство в Политбюро не производили, и тогда он идет на отчаянный шаг.
30 сентября 1928 года Николай Иванович опубликует в «Правде» «Заметки экономиста» – жест отчаяния проигравшего поединок члена Политбюро. Аргументы, призванные предотвратить трагедию, прозвучали вхолостую. Политбюро, а за ним и ЦК менять раз принятое решение не будут. 8 октября высшая коллегия осудила размещение в «Правде» Бухаринской статьи «без ведома ЦК» и тем самым дала понять, чью точку зрения впредь Политбюро намерено поддерживать. 18–19 октября со Сталиным солидаризировался Пленум МК и МКК. Н. А. Угланов, лидер московских коммунистов, сочувствующий Бухарину, с немногочисленными сторонниками остался в меньшинстве (в ноябре переизбран). 16–24 ноября 1928 года аналогичным образом проголосовал Пленум ЦК ВКП(б). «Правый уклон» потерпел абсолютное поражение.
Отныне ничто, ни дефицит хлеба и хлебные очереди в городах, ни крестьянские волнения, ни повальный голод в наиболее «хлебных» районах страны, и прежде всего, в деревне не пошатнут твердого нежелания большинства Политбюро и ЦК жертвовать завоеваниями Октябрьской революции в угоду бесперебойному снабжению рабочих продовольствием с частных крестьянских полей и ферм. Теперь исполнение той же задачи поручат колхозам и совхозам. А пока те поднимутся на ноги и окрепнут, партия с народом подождут и терпеливо перенесут все тяготы нескольких переходных лет.
Однако «трио» продолжало отчаянную борьбу с большинством Политбюро, то есть со Сталиным. Бухарин и Томский устроили своеобразную «забастовку» – демонстративный отказ от работы в курируемых ими организациях – Исполкоме Коминтерна и «Правде» (Бухарин) и ВЦСПС (Томский).
Бухарин к тому же «излил» свои обиды опальному Каменеву, которого навестил 11 июля 1928 года. Каменев записал отчаянный «рассказ» Бухарина, в котором фигурировали, например, такие оценки деяниям Сталина, как-то: Сталин – «беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Меняет теории ради того, кого в данный момент следует убрать… Он теперь уступил, чтобы нас зарезать. Мы это понимаем, но он так маневрирует, чтобы выставить нас раскольниками…»[35]
Полный текст «беседы» Бухарина с Каменевым каким-то образом (похоже, через Зиновьева) попал в руки Троцкому, который в середине января 1929 года «издал» листовку под хлестким заголовком – «Партию с завязанными глазами ведут к пропасти». Спустя неделю, 30 января, Бухарин письменно обрушился на взятый Сталиным курс «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», на политику «дани» с деревни, на внутрипартийный режим «уничтожающий коллективное руководство».
В ответ на совместной встрече членов Политбюро и Президиума ЦКК (30 января) большинство членов Политбюро призвало автора манифеста опомниться и покаяться. Бухарин на попятную не пошел, 6 февраля отверг условия примирения – признание заявления от 30 января ошибочным в обмен на прощение за историю с Каменевым, а 9 февраля с Рыковым и Томским выпустил вторую прокламацию, еще более резко бичующую Сталина за экономические и внутрипартийные прегрешения.
Большинство отреагировало жестко: в тот же день, 9 февраля, на второй встрече членов Политбюро и Президиума ЦКК расценило «критику деятельности ЦК со стороны тов. Бухарина, безусловно, несостоятельной» и предложило «т.т. Бухарину и Томскому лояльно выполнять все решения ИККИ, партии, и ее ЦК». Что обоим грозило за нарушение данной резолюции объяснять нет нужды. 23 апреля Пленум ЦК и ЦКК санкционировал вердикт двух коллегий. Через семь месяцев, 17 ноября 1929 года другой Пленум ЦК исключил Бухарина из Политбюро. Сталин легко подвел под «нарушения» и «борьбу с партией и ее ЦК» ряд оплошностей и промахов Николая Ивановича в течение лета – осени 1929 года: в июне речь на Всесоюзном съезде безбожников и статью «Теория «организованной бесхозяйственности»» в «Правде», но главное, что, конечно, не было оглашено, за его критику Сталина, «уничтожавшего коллективное руководство».
В июле и декабре 1930 года аналогичный метод помог Политбюро избавиться от Рыкова и Томского. Однако для окончательного искоренения «базиса», порождавшего «правый уклон», то есть нэпа, и преодоления продовольственного кризиса потребовалось гораздо большего времени. Могучие стройки первой пятилетки серьезно ослабили стихийный протест крестьян, оттянув в города значительную часть недовольных. Самых стойких единоличников репрессировали, сослав с семьями на поселение в Сибирь. Мятежи подавили. Существенное ухудшение жизни списали на диверсии «врагов» и «вредителей», ради чего сфабриковали несколько судебных процессов – «Трудовой Крестьянской партии», «Промпартии» и иных «контрреволюционных» организаций. Впрочем, какими бы трагедиями и тяготами не сопровождалась политика сплошной коллективизации и форсированной индустриализации, большинство членов Политбюро и ЦК ВКП(б) от нее отрекаться не собиралось и решительно доводило дело до конца, без жалости расправляясь со скептиками и маловерами.
Таким образом, российские граждане дорого заплатили, за превращение ленинского детища – «коллективного руководителя» – в бездушную и покорную машину для голосования, без возражений, утверждающую любые инициативы вождя – «второго Ленина», за истребление в «коллективном руководстве» любого оппозиционного» духа и за блокирование даже малейшей возможности возникновения в ареопаге каких-либо инициатив, противоречащих мнению думающего за всех лидера. Однако, это вовсе не означало, что «коллективный руководитель» раз и навсегда был повержен и не будет больше угрожать теми бедствиями, которые могли разразиться в стране и которые предотвратил Сталин, подчинив этого монстра своей воле. Случись со Сталиным смертельная болезнь или несчастный случай, которые выведут диктатора из игры, как многоголовая гидра, подобно птице Феникс, снова возродится и потащит страну к неминуемой катастрофе. В то же время, на данном этапе борьбы Сталина с феноменом «коллективное руководство» ему удалось достичь главного – надежды на то, что при некоторых «благоприятных условиях» «коллегиальный руководитель», послушный его воле, выполнит без звука и совершенно невероятное распоряжение вождя, а именно, вынесет сам себе смертный приговор.
Глава 4
У Сталина оставался единственный выход – спровоцировать Троцкого на союз с Каменевым и Зиновьевым с целью смещения Генсека и в завязавшейся схватке суметь избавиться от всех троих. Задача, безусловно, трудная, но шанс на ее осуществление был. Недальновидный «Каменюга» и порывистый «Григорий» могли «клюнуть» на то, что союзу трех «выдающихся вождей» по силам переманить большинство Политбюро на сторону вновь образованной коалиции и изолировать коварного грузина в унизительном меньшинстве.
Как это не выглядело бы со стороны странным, но такой вариант «Объединенной оппозиции» состоялся и не потому, что Сталин «уговорил» Троцкого пойти на явную для него авантюру, как считают некоторые историки, а совсем по иной причине.
18 марта 1926 года Политбюро рассматривало вопрос о переизбрании председателя Ленсовета. Никто не сомневался, что Зиновьев обречен на отставку. Однако прения по одиннадцатому пункту повестки дня состоялись. И вот когда очередь выступать дошла до Троцкого, тот произнес поразительную речь. Не в защиту или порицание Григория Евсеевича, а с явным намерением побудить коллег задуматься о порочности сложившейся системы управления государством. Чувствовалось, что Лев Давыдович догадывается: зло проистекает не от персон; зло коренится в действующем механизме власти; но где именно, он в своем выступлении не раскрыл. Однако не сложно «вычислить», что и до него «дошло», что «гвоздь проблемы» – коллегиальное руководство страной, являющееся источником раздора вождей. И если Сталин к этому выводу уже пришел, и делает решительные шаги в сторону становления собственной диктатуры, то почему бы это не сделать «народному трибуну», который всегда считал «молчаливого» грузина посредственностью.
Буквально через две недели после заседания Политбюро, решившего судьбу Зиновьева, Троцкий идет на союз с Зиновьевым и Каменевым, чтобы в нарушение устава ВКП(б) разжигать в партии по любому поводу долгие дискуссии и чернить на митингах и собраниях политику большинства ЦК. Сталин мог потирать руки: чем больше новый «триумвират» будет чернить ЦК и большинство в Политбюро, тем теснее это большинство будет смыкать свои ряды вокруг Генерального секретаря.
Дальнейшие события подтвердили прогноз Сталина. На Пленуме 6–9 апреля 1926 года именно объединившиеся в союз Троцкий, Каменев и Зиновьев попытались торпедировать поправками официальную резолюцию «О хозяйственном положении и хозяйственной политике». Не вышло. В мае троица раскритиковала Сталина и Бухарина по международной линии – за провал стачки английских горняков (1—12 мая). Большинству Политбюро опять довелось защищать дуумвират. Вслед за тем разразился форменный скандал – 6 июня зиновьевцы М.М. Лашевич и Г.Я. Беленький на подмосковной даче возле Савеловской железнодорожной ветки устроили нечто вроде маевки, на которую собралось до семидесяти оппозиционеров. О маевке донесли в ЦКК. Инквизиторы немедленно признали мероприятие подпольной фракционной деятельностью, после чего «дело Лашевича» быстро с подачи Сталина переквалифицировали в «дело Зиновьева». И пришлось Григорию Евсеевичу в блоке с Троцким и Каменевым на Пленуме 14–23 июля открещиваться от обвинений в переходе «от легального отстаивания своих взглядов к созданию всесоюзной нелегальной организации, противопоставляющей себя партии и подготовляющей, таким образом, раскол ее рядов». Получилась скоротечная, зато жаркая дискуссия, по итогам которой разгневанное большинство ЦК выкинуло за борт ареопага первого соратника Ленина – Зиновьева.
Но оппозиция, вдохновляемая Троцким, не унималась. 23 сентября Сталин сердито и, очевидно, искренне писал Молотову: «Если Тр[оцкий] «в бешенстве», и он думает «открыто ставить ва-банк», тем хуже для него. Вполне возможно, что он вылетит из ПБ теперь же, – это зависит от его поведения. Вопрос стоит так: либо они должны подчиниться партии, либо партия должна подчиниться им. Ясно, что партия перестанет существовать, как партия, если она допустит последнюю (вторую) возможность»[34].
Автор тирады словно читал мысли Троцкого. 26 сентября тот вместе с Зиновьевым пошел «ва-банк», то есть в народ, возмущать умы членов ВКП(б) на собраниях ячеек. 26 числа троцкисты и зиновьевцы митинговали в Комакадемии, 30го – в коллективе службы тяги Рязанско-Уральской железной дороги, 1 октября – на заводе «Авиаприбор». Троцкий заводил москвичей, Зиновьев 7 октября поехал поднимать Питер. В течение недели удалось заручиться поддержкой пятисот человек из восьмидесяти тысяч участников очередной мини-дискуссии. 8 октября Политбюро «налеты» Зиновьева и Троцкого на Москву и Ленинград осудило. 16 октября «налетчики» письменно покаялись в «нарушении партдисциплины», обещая впредь не прибегать к фракционным методам пропаганды оппозиционных взглядов, «ввиду опасности этих методов для единства партии». Несмотря на это Пленум ЦК 23 октября вывел Троцкого и Каменева из Политбюро.
Итак, тройка самых оппозиционных вождей ленинского призыва оказалась за бортом, а кто остался? Из семнадцати членов «коллективного руководства» осталось четырнадцать: Бухарин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Рыков, Сталин, Томский, Рудзутак, Андреев, Каганович, Киров, Микоян, Орджоникидзе, Петровский. Половина из них (Сталин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Андреев, Каганович, Микоян) «доживут» до 1953 года, двое (Орджоникидзе и Киров), также беспредельно преданные Сталину, падут по независящим от Сталина причинам, так что расправиться осталось с явным меньшинством, трое из которых (Бухарин, Рыков и Томский) входили еще в состав ленинского Политбюро.
Между тем, выведенные из состава Политбюро члены «триумвирата» продолжали борьбу со «сталинским» большинством, организовывая массовые митинги, демонстрации, используя средства массовой информации. В мае 1927 года Троцкий подбил союзников заклеймить Сталина за поражение коммунистов в Китае, а 7 ноября троица организовала альтернативную демонстрацию трудящихся. Лозунги типа «Против оппортунизма, против раскола – за единство ленинской партии!», «Выполним завещание Ленина!», «Долой термидор!» вперемешку с портретами Троцкого, Зиновьева и Каменева стали для «настоящих» большевиков чем-то вроде красной тряпки для быка. Активисты большинства кинулись избивать активистов меньшинства. Зрелище было не из самых приличных и приятных. Но доведенные двумя «выдающимися вождями» до озверения коммунисты уже плохо соображали, что творили… Настолько четыре года непрерывной нервотрепки из-за страха перед расколом партии внедрили в их сознание ненависть к малейшему проявлению инакомыслия.
14 ноября Политбюро ЦК и Президиум ЦКК исключили Троцкого и Зиновьева («Григорий» спровоцировал потасовки в Ленинграде) из партии. XV съезд ВКП(б) (2—19 декабря 1927) утвердил решение двух высших коллегий, очистив партию вдобавок еще от 75 оппозиционеров, в том числе и от Каменева. После съезда Каменев и Зиновьев, повинившись за ошибки, ходатайствовали о своем возвращении в партию. Ходатайства двух до конца развенчанных соперников Сталин удовлетворил. Троцкий аналогичного прошения не подал и от греха подальше был сослан в Алма-Ату, а с 1929 года отправлен в эмиграцию, где развернул беспрецедентную атаку на Сталина. Выливая ушаты помоев на диктатора, воцарившегося на Олимпе власти, в многочисленных литературных и исторических сочинениях, черня генсека в прессе, мешая истину с вымыслом о кремлевском горце, Троцкий оказывал тому неоценимую услугу. Сталин, имея за рубежом пугало троцкизма, без труда приструнивал им любое недовольство собой: нависавшая над партией угроза раскола на тех, кто за генсека, и на тех, кто против него, а, значит, за Троцкого, вынуждала большинство и Политбюро, и ЦК покорно одобрять вносимые, Иосифом Виссарионовичем предложения. Члены Политбюро и цекисты могли попробовать переубедить Сталина, однако категорически возражать ему, спорить с ним, уже никто не смел. Дискуссии 1923–1925 годов слишком наглядно продемонстрировали, как легко и стремительно обычные разногласия перерастают в ожесточенные межфракционные столкновения, дискредитируя и внутри и вне страны советский стиль руководства. Перепалки 1926–1927 годов существенно повысили степень тревоги членов компартии за судьбу СССР. Чтобы не ввергнуть государство в «контрреволюционную» пропасть, им отныне оставалось либо отказаться от коллегиального способа управления, либо заткнуть рот себе и другим, не допуская никакой критики или свободы слова и всецело довериться мудрости, знаниям и навыкам верховного вождя. Так как никому и в голову не приходило усомниться в преимуществе советской, коллегиальной формы власти над разновидностями монархической, члены ВКП(б) предпочли замолчать сами и обрывать на полуслове любого, кто рискнет поколебать идиллию единомыслия мнением, отличным от генерального.
Итак, Сталину удалось осуществить еще один пункт своей грандиозной программы по ликвидации «коллективного руководства» страны, подчинив своей воле шестнадцать членов и кандидатов в члены Политбюро. Казалось бы, теперь генсек мог спокойно управлять Страной Советов на основе разумной внутренней и внешней политики, то есть на основе нэпа, к этому времени значительно укрепившему экономику государства. И новый вождь, несомненно, именно так бы и поступил, если бы не сознавал, что никакая самая разумная политика самого гениального вождя не убережет Советское государство в будущем от страшной катастрофы, пока управление данным государством производится посредством коллегий. Только демонтаж коллегиального механизма или отстранение трехступенчатой партийной пирамиды от власти предотвратило бы угрозу неминуемого нового революционного взрыва.
Сталин – единственный, кто знал истинного «врага» народа в лицо, и знал, как с этим «врагом» бороться, поэтому уклоняться от тяжелого боя не думал. Однако прежде, чем целиком сосредоточиться на борьбе с коллегиями, ему надлежало избавиться от младшего партнера – Бухарина, и стоящих за Николаем Ивановичем Рыкова и Томского. Почему? Потому, что стоит генсеку заикнуться о политической реформе в ущерб коллективному руководству, тут же повторится ситуация первых дней 1925 года, когда в Политбюро возникло два полюса, притягивающих большинство, – привлекательный Бухарина и непривлекательный Зиновьева. Идея об упразднении коллегиального режима, неважно под каким предлогом, есть идея из разряда не просто непривлекательных, а неприемлемых для большинства. Нетрудно догадаться, что роль адвоката коллегий возьмет на себя П.И. Бухарин и большинству придется выбирать, к какому из образовавшихся полюсов, сталинскому или Бухаринскому, примкнуть. Ясно, что оно поддержит, выдвинув в лидеры, Бухарина, и Сталину не помогут ни непререкаемый авторитет вождя, ни пугало троцкизма. Слишком принципиальным, ключевым является вопрос о механизме управления Советским Союзом, чтобы большинство решило его безропотно по указке товарища Сталина, то есть принять участие в ликвидации этого механизма раз и навсегда.
Сталин понимал, что сначала большинство членов Политбюро, а за ним ЦК непременно воспротивятся стремлению генсека ликвидировать сеть коллегий, и, следовательно, нейтрализовать мятеж героев Октября и Гражданской войны можно лишь при одном условии – отсутствии рядом с ним такой политической фигуры, которая при форс-мажорных обстоятельствах способна составить ему конкуренцию. Такой фигурой, безусловно, был «любимец партии» Николай Иванович Бухарин, а стало быть пришла пора, ради спасения страны, его безжалостно уничтожить политически.
Вопрос, как это сделать, перед Сталиным не стоял, поскольку к этому времени настала пора претворять в жизнь лозунг Ленина: «сделать из России нэповской, Россию социалистическую», то есть уничтожить первооснову нэпа – индивидуальное крестьянское, частнособственническое хозяйство. Сталин прекрасно знал, что убеждения Бухарина полностью совпадают с принципами нэпа, провозглашенными Лениным в 1921 году. Этой же концепции придерживались Рыков и Томский.
Следовательно, удар по нэпу будет означать удар по убеждениям этой «троицы», которая воспротивится осуществлению коллективизации крестьянских хозяйств, начнет яростно спорить и в результате угодит в разряд оппозиционеров-раскольников, за что и будет выброшена из Политбюро.
Подготовку к свертыванию нэпа Сталин начал 15 сентября 1927 года, когда Политбюро ввело ряд мер, способствующих снижению цен на покупаемый государством у крестьян хлеб. Село отреагировало на данную акцию мгновенно – придержало зерно в амбарах, ожидая более прибыльной конъюнктуры. Государство вынуждено было прибегнуть к силе, то есть, фактически, к продразверстке, что сразу же вызвало протест «правых». Это и планировал Сталин, чтобы начать борьбу по ликвидации Бухарина и его сторонников и, следовательно, завершить свою «многоходовку» по предотвращению всякой оппозиции в Политбюро.
Насильственное изъятие зерна у крестьян вызвало, с одной стороны, резкое недовольство сельских тружеников и реальную опасность бунтов и мятежей, а с другой – грозило продовольственным кризисом и даже голодом в целом ряде районов, поскольку крестьяне наверняка резко сократят количество посевных площадей весной 1928 года.
Для предупреждения пугачевщины нужно было расколоть мужиков. Предложить им на выбор следующие три варианта дальнейшего устройства своей жизни: покорно вступить в колхоз (вариант для сельской бедноты); сорваться с мест и уйти искать счастья в город (вариант для середняка, который в колхоз пойти не желал, но и открыто вступать в противостояние с государством опасался). Наконец, открыто объявить войну коммунистам (вынужденный вариант для кулачества).
Весь расчет строился на том, что очень существенная часть сельских тружеников из числа середняков, наотрез не желающих кооперироваться с беднотой, предпочтет вооруженной борьбе миграцию в промышленные центры. Раскол жителей села на три группы, ослабит возмущение и сведет активное сопротивление властям до разрозненных мятежей, которые, как антисоветские и кулацкие, подавят военные. Впрочем, массовый отток в города породит иную проблему, проблему занятости. Ее же можно решить, если намеченную XIV партсъездом программу постепенной индустриализации заменить форсированной. Чем больше строек первой пятилетки, тем больше рабочих рук потребуется. Вот эти стройки сверх программного лимита и отвлекут на себя основной наплыв покинувших деревни крестьянских семейств. А профинансируют возведение таких Днепрогэсов и Магниток выкачанные из деревень средства. В итоге главная цель – превращение Политбюро и ЦК в покорную машину для голосования – будет достигнута, и достигнута без катастрофического социального потрясения. Авторитет Сталина к этому времени был уже настолько высоким, что затеянную Сталиным инициативу, смахивающую на авантюру, Политбюро, возможно и неохотно, но утвердит и откроет ему дорогу для расправы с Бухариным.
Помимо крестьянского вопроса, члены Политбюро размежевались и по другой важной проблеме – по темпам индустриализации. Сталин настаивал на ускоренном строительстве промышленных объектов и увеличении их числа, что одновременно решало проблему занятости мигрантов из сельской местности. Бухарин же призывал не торопиться. Здесь так же, как и в области сельского хозяйства, медленно одерживала верх линия генсека. И все благодаря занимаемому генсеком положению безусловного лидера, вождя Политбюро ЦК ВКП(б). Посему, как бы Бухарин с Рыковым и Томским не изворачивались, мешая политике чрезвычайных мер в деревне, меры эти, тем не менее, осуществлялись и приносили свои «плоды». Крестьяне, обнаружив смену приоритетов, потеряли интерес к сбору урожая сверх нормы, необходимой для жизни и расчета с государством, и весной 1928 года заметно сократили посевные площади, что грозило осенью большими затруднениями при хлебозаготовках на 1929 год, если не серьезным продовольственным кризисом. Впрочем, затруднения или кризис были «выгодны» Сталину, ибо они облегчали ему обработку членов и кандидатов в члены Политбюро в сторону одобрения курса на сплошную коллективизацию. Действовала незамысловатая логика: раз частник не желает активно помогать государству, государству остается опираться на коллективную форму собственности, сиречь на колхозы и совхозы. Такое развитие событий Бухарин либо безмолвно проглотит и, будучи оппонентом вождя, мгновенно превратится из младшего партнера Сталина в рядового члена Политбюро, либо, не стерпев, возропщет и тут же перейдет в разряд оппозиционеров-раскольников. Противоречивость экономической ситуации не позволит образоваться притягательному для большинства второму полюсу, и, следовательно, Сталин избавится от напарника-заместителя в любом случае.
Бухарин прекрасно понимал безвыходность своего положения, иллюзиями себя не тешил, поскольку видел, на какое распутье, расправляясь с нэпом, Сталин выводил либеральную троицу. Его отчаянные попытки замедлить процесс раскулачивания и удержать середняка в деревне, дабы предотвратить неизбежную угрозу продовольственной катастрофы, никакого эффекта на монолитное большинство в Политбюро не производили, и тогда он идет на отчаянный шаг.
30 сентября 1928 года Николай Иванович опубликует в «Правде» «Заметки экономиста» – жест отчаяния проигравшего поединок члена Политбюро. Аргументы, призванные предотвратить трагедию, прозвучали вхолостую. Политбюро, а за ним и ЦК менять раз принятое решение не будут. 8 октября высшая коллегия осудила размещение в «Правде» Бухаринской статьи «без ведома ЦК» и тем самым дала понять, чью точку зрения впредь Политбюро намерено поддерживать. 18–19 октября со Сталиным солидаризировался Пленум МК и МКК. Н. А. Угланов, лидер московских коммунистов, сочувствующий Бухарину, с немногочисленными сторонниками остался в меньшинстве (в ноябре переизбран). 16–24 ноября 1928 года аналогичным образом проголосовал Пленум ЦК ВКП(б). «Правый уклон» потерпел абсолютное поражение.
Отныне ничто, ни дефицит хлеба и хлебные очереди в городах, ни крестьянские волнения, ни повальный голод в наиболее «хлебных» районах страны, и прежде всего, в деревне не пошатнут твердого нежелания большинства Политбюро и ЦК жертвовать завоеваниями Октябрьской революции в угоду бесперебойному снабжению рабочих продовольствием с частных крестьянских полей и ферм. Теперь исполнение той же задачи поручат колхозам и совхозам. А пока те поднимутся на ноги и окрепнут, партия с народом подождут и терпеливо перенесут все тяготы нескольких переходных лет.
Однако «трио» продолжало отчаянную борьбу с большинством Политбюро, то есть со Сталиным. Бухарин и Томский устроили своеобразную «забастовку» – демонстративный отказ от работы в курируемых ими организациях – Исполкоме Коминтерна и «Правде» (Бухарин) и ВЦСПС (Томский).
Бухарин к тому же «излил» свои обиды опальному Каменеву, которого навестил 11 июля 1928 года. Каменев записал отчаянный «рассказ» Бухарина, в котором фигурировали, например, такие оценки деяниям Сталина, как-то: Сталин – «беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Меняет теории ради того, кого в данный момент следует убрать… Он теперь уступил, чтобы нас зарезать. Мы это понимаем, но он так маневрирует, чтобы выставить нас раскольниками…»[35]
Полный текст «беседы» Бухарина с Каменевым каким-то образом (похоже, через Зиновьева) попал в руки Троцкому, который в середине января 1929 года «издал» листовку под хлестким заголовком – «Партию с завязанными глазами ведут к пропасти». Спустя неделю, 30 января, Бухарин письменно обрушился на взятый Сталиным курс «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», на политику «дани» с деревни, на внутрипартийный режим «уничтожающий коллективное руководство».
В ответ на совместной встрече членов Политбюро и Президиума ЦКК (30 января) большинство членов Политбюро призвало автора манифеста опомниться и покаяться. Бухарин на попятную не пошел, 6 февраля отверг условия примирения – признание заявления от 30 января ошибочным в обмен на прощение за историю с Каменевым, а 9 февраля с Рыковым и Томским выпустил вторую прокламацию, еще более резко бичующую Сталина за экономические и внутрипартийные прегрешения.
Большинство отреагировало жестко: в тот же день, 9 февраля, на второй встрече членов Политбюро и Президиума ЦКК расценило «критику деятельности ЦК со стороны тов. Бухарина, безусловно, несостоятельной» и предложило «т.т. Бухарину и Томскому лояльно выполнять все решения ИККИ, партии, и ее ЦК». Что обоим грозило за нарушение данной резолюции объяснять нет нужды. 23 апреля Пленум ЦК и ЦКК санкционировал вердикт двух коллегий. Через семь месяцев, 17 ноября 1929 года другой Пленум ЦК исключил Бухарина из Политбюро. Сталин легко подвел под «нарушения» и «борьбу с партией и ее ЦК» ряд оплошностей и промахов Николая Ивановича в течение лета – осени 1929 года: в июне речь на Всесоюзном съезде безбожников и статью «Теория «организованной бесхозяйственности»» в «Правде», но главное, что, конечно, не было оглашено, за его критику Сталина, «уничтожавшего коллективное руководство».
В июле и декабре 1930 года аналогичный метод помог Политбюро избавиться от Рыкова и Томского. Однако для окончательного искоренения «базиса», порождавшего «правый уклон», то есть нэпа, и преодоления продовольственного кризиса потребовалось гораздо большего времени. Могучие стройки первой пятилетки серьезно ослабили стихийный протест крестьян, оттянув в города значительную часть недовольных. Самых стойких единоличников репрессировали, сослав с семьями на поселение в Сибирь. Мятежи подавили. Существенное ухудшение жизни списали на диверсии «врагов» и «вредителей», ради чего сфабриковали несколько судебных процессов – «Трудовой Крестьянской партии», «Промпартии» и иных «контрреволюционных» организаций. Впрочем, какими бы трагедиями и тяготами не сопровождалась политика сплошной коллективизации и форсированной индустриализации, большинство членов Политбюро и ЦК ВКП(б) от нее отрекаться не собиралось и решительно доводило дело до конца, без жалости расправляясь со скептиками и маловерами.
Таким образом, российские граждане дорого заплатили, за превращение ленинского детища – «коллективного руководителя» – в бездушную и покорную машину для голосования, без возражений, утверждающую любые инициативы вождя – «второго Ленина», за истребление в «коллективном руководстве» любого оппозиционного» духа и за блокирование даже малейшей возможности возникновения в ареопаге каких-либо инициатив, противоречащих мнению думающего за всех лидера. Однако, это вовсе не означало, что «коллективный руководитель» раз и навсегда был повержен и не будет больше угрожать теми бедствиями, которые могли разразиться в стране и которые предотвратил Сталин, подчинив этого монстра своей воле. Случись со Сталиным смертельная болезнь или несчастный случай, которые выведут диктатора из игры, как многоголовая гидра, подобно птице Феникс, снова возродится и потащит страну к неминуемой катастрофе. В то же время, на данном этапе борьбы Сталина с феноменом «коллективное руководство» ему удалось достичь главного – надежды на то, что при некоторых «благоприятных условиях» «коллегиальный руководитель», послушный его воле, выполнит без звука и совершенно невероятное распоряжение вождя, а именно, вынесет сам себе смертный приговор.
Глава 4
Первый раунд борьбы И.В. Сталина за искоренение системы «коллективного руководства»
Сталин решил вторую задачу своего грандиозного плана по ликвидации ленинского принципа коллективного управления страной, став не только первым среди равных в составе Политбюро, но и подчинил его своей воле. Став «вторым Лениным», он прекрасно понимал, что это только начало тернистого пути к абсолютной власти. Перед ним стояла следующая, на редкость парадоксальная задача – отстранить от власти им же возглавляемую партию. Именно партия, не имеющая оппозиции в лице иных партий, являлась тормозом на пути демократизации советского общества, которую задумал осуществить Сталин. С отстранением от государственного руля ЦК РКП(б) и прекращением партийного диктата на местах, властные полномочия автоматически перешли бы к депутатам, избираемым всем населением Республики Советам. При отсутствии партийного контроля Советы из декоративных превратились бы в подлинные органы власти. Однако сами Советы нуждались в серьезной модернизации. Их требовалось, во-первых, сделать из сословных (выборы по куриям – рабочим, крестьянским, военным) общенародными; во-вторых, развести на две самостоятельные ветви – законодательную и исполнительную, то есть вместо «всеядного» ВЦИКа сформировать Верховный Совет – законодательную палату депутатов, и подотчетный ему Совет Народных Комиссаров – исполнительную инстанцию во главе с премьер-министром – Предсовнаркома. Успешное проведение реформы означало бы ликвидацию коллегиальной системы (три партийные коллегии – Политбюро, Оргбюро, Секретариат – утратили бы право принимать решения; за ненадобностью упразднили бы и экономическую коллегию – СТО) и восстановление монархической в виде должности Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, избираемого парламентом, то есть всенародно избранными депутатами Верховного Совета СССР. Не исключался бы и другой вариант устройства монархической власти в виде президентской республики, когда «монархом» становился бы всенародно избранный Президент. Симбиозом этих двух вариантов власти – парламентской или президентской республик – мог бы стать специфический, то есть советский вариант «монархии», когда высшим руководителем страны становился бы Председатель Президиума Верховного Совета СССР, выдвигаемый на этот пост всенародно избранными депутатами Верховного Совета на срок, определенный Конституцией СССР для самого советского парламента.
Таким образом, предстояло еще разработать, утвердить и претворить в жизнь Конституцию СССР, в которой должны быть заложены основы демократической избирательной системы.
Сталин понимал, что решение этих двух задач натолкнется на ожесточенное сопротивление партноменклатуры, которая не захочет расставаться со своими полномочиями, когда можно было безраздельно править, ни за что не отвечая, все и вся контролировать, самой будучи бесконтрольной.
Однако, другого пути для вывода страны из-под диктата правящей партии попросту не существовало. Действительно, пока сам Сталин правит советской державой, исходящая от коллегий угроза нейтрализована и практически сведена к нулю. Но стоит ему умереть или уйти в отставку, коллективное руководство опять материализуется, обретя «кровь и плоть», и потащит СССР к пропасти. История 1923–1924 годов повторится, и обе опасности вновь нависнут над государством: цейтнот времени обеспечит крах через сколько-то лет; любая вспышка внутрипартийной дискуссии до победного конца обернется тем же спустя несколько месяцев. Шансы предотвратить катастрофу будут минимальны: либо Политбюро должно успеть выдвинуть из своих рядов очередную харизматическую фигуру, либо произойдет чудо – общество поголовно прозреет и по собственному почину восстановит монархию в президентской или парламентской форме. Второй вариант для 30-х и 40-х голов XX столетия – абсолютная утопия. Первый не исключался, хотя был крайне маловероятен. Слишком многим счастливым стечением обстоятельств надлежало реализоваться, как это случилось в 1923–1927 годах, чтобы коллегия могла выдвинуть из своих рядов «третьего Ленина».
Исходной датой начала решительного наступления на полномочия партноменклатуры принято считать 1934 год, когда в основном были решены две обоюдно связанные проблемы: коллективизация в деревне и индустриализация страны. И коммунисты собрались на свой XVII съезд, вошедший в историю, как съезд «победителей».
В отчетном докладе XVII съезду ВКП(б), который открылся в Москве 25 января 1934 года, впервые прозвучал тезис о роли парламента в борьбе пролетариата за мировое господство. В частности, Сталин сказал: «Господствующие классы капиталистических стран старательно уничтожают или сводят на нет последние остатки парламентаризма и буржуазной демократии, которые могут быть использованы рабочим классом в его борьбе против угнетателей»[36].
То есть, Сталин впервые обозначил вполне допустимую, с его точки зрения, альтернативу мировой революции, что с порога отвергалось марксистской теорией, большевиками и Коминтерном. Именно этот тезис, прозвучавший с трибуны съезда, лег в основу последующей политики Сталина по разгону Коминтерна с одной стороны, и курса на демократизацию советского общества, с другой.
Другим важнейшим тезисом, прозвучавшим в докладе Сталина, было предупреждение вождя о появлении новой политической опасности, угрожающей как партии, так и стране в целом. Покритиковав для порядка как левых, так и правых уклонистов от магистрального пути, по которому двигалась страна, он неожиданно обрушился в праведном гневе на другого врага – на безликую и нефракционную опасность, на бюрократизм, причем столь же яростно, как это делал десять лет назад Троцкий, осознавший тогда вдруг угрозу, исходящую от «коллективного руководства» страной.
Таким образом, предстояло еще разработать, утвердить и претворить в жизнь Конституцию СССР, в которой должны быть заложены основы демократической избирательной системы.
Сталин понимал, что решение этих двух задач натолкнется на ожесточенное сопротивление партноменклатуры, которая не захочет расставаться со своими полномочиями, когда можно было безраздельно править, ни за что не отвечая, все и вся контролировать, самой будучи бесконтрольной.
Однако, другого пути для вывода страны из-под диктата правящей партии попросту не существовало. Действительно, пока сам Сталин правит советской державой, исходящая от коллегий угроза нейтрализована и практически сведена к нулю. Но стоит ему умереть или уйти в отставку, коллективное руководство опять материализуется, обретя «кровь и плоть», и потащит СССР к пропасти. История 1923–1924 годов повторится, и обе опасности вновь нависнут над государством: цейтнот времени обеспечит крах через сколько-то лет; любая вспышка внутрипартийной дискуссии до победного конца обернется тем же спустя несколько месяцев. Шансы предотвратить катастрофу будут минимальны: либо Политбюро должно успеть выдвинуть из своих рядов очередную харизматическую фигуру, либо произойдет чудо – общество поголовно прозреет и по собственному почину восстановит монархию в президентской или парламентской форме. Второй вариант для 30-х и 40-х голов XX столетия – абсолютная утопия. Первый не исключался, хотя был крайне маловероятен. Слишком многим счастливым стечением обстоятельств надлежало реализоваться, как это случилось в 1923–1927 годах, чтобы коллегия могла выдвинуть из своих рядов «третьего Ленина».
Исходной датой начала решительного наступления на полномочия партноменклатуры принято считать 1934 год, когда в основном были решены две обоюдно связанные проблемы: коллективизация в деревне и индустриализация страны. И коммунисты собрались на свой XVII съезд, вошедший в историю, как съезд «победителей».
В отчетном докладе XVII съезду ВКП(б), который открылся в Москве 25 января 1934 года, впервые прозвучал тезис о роли парламента в борьбе пролетариата за мировое господство. В частности, Сталин сказал: «Господствующие классы капиталистических стран старательно уничтожают или сводят на нет последние остатки парламентаризма и буржуазной демократии, которые могут быть использованы рабочим классом в его борьбе против угнетателей»[36].
То есть, Сталин впервые обозначил вполне допустимую, с его точки зрения, альтернативу мировой революции, что с порога отвергалось марксистской теорией, большевиками и Коминтерном. Именно этот тезис, прозвучавший с трибуны съезда, лег в основу последующей политики Сталина по разгону Коминтерна с одной стороны, и курса на демократизацию советского общества, с другой.
Другим важнейшим тезисом, прозвучавшим в докладе Сталина, было предупреждение вождя о появлении новой политической опасности, угрожающей как партии, так и стране в целом. Покритиковав для порядка как левых, так и правых уклонистов от магистрального пути, по которому двигалась страна, он неожиданно обрушился в праведном гневе на другого врага – на безликую и нефракционную опасность, на бюрократизм, причем столь же яростно, как это делал десять лет назад Троцкий, осознавший тогда вдруг угрозу, исходящую от «коллективного руководства» страной.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента