Страница:
– Это нереально, что мы сейчас делаем. Все остальные просто щенки. Мы первые, понял, намбе ван.
– А, Севак, чего смурной? Опять переживаешь? Я тебе говорил – забудь. Механизм запущен, его не остановишь. А захочешь остановить, перемелет как мясорубка. Не нравится слово мясорубка? Хорошо, как кофемолка. Власть в России превыше всего. Деньги – туфта, их могут дать, могут отнять. Это на Западе деньги зарабатывают. Здесь дают заработать, или не дают, или, вообще, всё отнимают. Россия, что ты хочешь? Лучше давай, я тебя с владельцем медицинского холдинга познакомлю. Тоже в политику собрался. Слушай, и чего их всех в политику тянет?
– Не знаю. Не совру, если скажу, что видел мужиков двадцать, которым в политике бока намяли, они весь бизнес потеряли, забухались. А потом ко мне сдаваться пришли.
– Охренительно. Поведай, гуру, рассмеши.
– Приходит как-то раз на приём мужичонка. Костюм на нём дорогой, но вроде как велик на два размера. И рассказывает историю о «битве бульдогов под ковром». Он у себя, в Талдомском районе крепко поднялся: два колбасных цеха открыл, пять магазинов, коттеджи для дачников строил, все дела. Все бандиты схвачены, все менты. И стало у него свербеть – в политику надо. Масштаб его перестал устраивать. Не хочу, мол, быть простым бизнесменом, а хочу стать районным депутатом. Ну, и полез баллотироваться. В пять минут на него два уголовных дела завели и в кутузку посадили. Всё пришлось отдать: и цеха, и магазины. Сам чудом не сел, ну, а потом, как водится, запил. Попил три месяца, устал и ко мне пришёл. Я его спрашиваю: «Что, всё так круто»? Он говорит: «Круче не бывает. Я-то думал в бизнесе толковище. Ерунда. Вот в политике да. Как из цугундера выбрался, до сих пор не верится». Вот, Виталик, и таких гавриков, которые обломали себе зубы о политику, на моей памяти было предостаточно. Причём, всех налоговая трясла, уголовные дела заводились. И каждый рад был, что хоть всё потерял, на свободе остался. И, всё равно, новые чудики лезут, штурмуют политический Олимп. Загадка.
– Никакой загадки. Палатку открыл – это как в детский садик пошёл. Сеть магазинов – как школу освоил. А политика – это как в институт поступил. А у нас, ты знаешь, все стремятся высшее образование получить. О, вот и Валентин. У него медицинский холдинг.
Валентин оказался толстым мужиком с рожей вечного двоечника. Он сразу огорошил:
– Доктор, скажите, а правда есть?
– Конечно, есть. Как без правды. Но правдой она является короткий отрезок времени. В детстве мне говорили: «Бога нет. Дедушка Ленин хороший, а дяденька Сахаров плохой. Учись хорошо, люби нашу Советскую Родину, будь примерным октябрёнком, и тебя примут в пионеры». И я верил, взрослым надо верить. И с жаром по утрам делал зарядку и чистил зубы – готовился в пионеры. Прошло каких-то жалких двадцать пять лет и, вдруг, неожиданно выясняется, что Бог всё-таки есть. Ленин – кровавый палач, а Сахаров – совесть нации. А через двадцать пять лет ещё что-нибудь выяснится. А мне что делать? Я уже давно не октябрёнок, взрослым не верю, зарядку не делаю. Остаётся верить в ту правду, в которую верит большинство. По крайней мере, это самое безопасное. А вы, Валентин, вовремя платите сотрудникам зарплату?
– Стараемся вовремя, но не всегда выходит.
– Ага, опять две правды. Одна хозяина, другая работников. Хозяин держит всех за бездельников и дармоедов, разворовывающих его добро. Работники считают его кровососом и эксплуататором, на их горбу въезжающим в рай.
– А если их больше, значит, правда на их стороне?
– Не всегда. Количество денег порой перевешивает количество голосов. По статистике всего 4 % населения владеют 80 % собственности и явно перевешивают остальные 96 % обслуживающего персонала.
– А знаете, доктор, как стать богатым?
– Очень интересно было бы послушать.
– Всё очень просто. Для того чтобы стать богатым, надо ничего не знать и ничего не уметь. Или сделать вид, что ничего не знаешь и ничего не умеешь. Вот вы, доктор, имеете медицинское образование, не пропадёте ни при каком режиме. Вот электрик, ну, там, в углу чинит розетку. У него золотые руки, он всегда востребован. Вот Виталик, циничный представитель СМИ, он непотопляем. А я, допустим, не имею никакого образования и руки у меня под карандаш заточены. А кушать-то надо. Я должен, или умереть, или, согласно теории Чарльза Дарвина, приспособиться. Как приспособиться? Ту копейку, которую вы легко потратите на глупые развлечения, я зажму в потный кулачок, организую дело, потом найму вас, и вы с вашими талантами будете работать на меня, обогащать меня, молиться на меня. А во главе угла стояло только одно. Я ничего не знал и ничего не умел.
– Лихо. Может, попробовать повторить ваш опыт?
– Попробуйте. Только не у всех он получается. Для того чтобы стать богатым, нужно везение и знание будущего. Расчёт, как правило, себя не оправдывает, а часто даже губит всё дело.
– Вы хотите сказать, что знаете будущее?
– Конечно. И вы его знаете. В нашей стране все его знают. Мы отстаём от Европы на несколько лет. У них подорожала недвижимость, и у нас она подорожала. Кто вам мешал несколько лет назад взять кредит и купить двухкомнатную квартиру в Москве за сорок тысяч долларов? А сейчас она стоит двести тысяч. Это один пример, а их тьма. Смотрите за европейскими тенденциями и проецируйте на нас, только через два, три года.
– Так просто?
– Конечно. Но я забыл предупредить, что придётся рисковать своими деньгами. Своими, доктор, а это может далеко не каждый. Подавляющее большинство физически не может расстаться с деньгами. Купить стиральную машину или холодильник – пожалуйста. Поехать отдохнуть за кордон – пожалуйста. А вбухать в рекламу, допустим, сорок тысяч евро психологически очень сложно. В голову лезут пораженческие мысли: а вдруг, реклама не отобьётся? А оно мне это надо? Лучше я новую мебель куплю. Что, не так?
– Так, всё так. Смелость города берёт, хитрость – приватизирует.
– А теперь ваша очередь, доктор. Виталик мне все уши прожужжал про вашу теорию алкогольной зависимости. Расскажите, сделайте одолжение.
– Пожалуйста, для хорошего человека ничего не жалко. По последним данным алкогольная болезнь – болезнь нарушенного обмена по типу дешёвой энергии. Простыми русскими словами: спирт – самый калорийный продукт в мире, посмотрите любой учебник. Допустим, мы съедаем кусок хлеба, он содержит 800 килокалорий, но для того, чтобы его переработать, организм вынужден затратить 600 килокалорий, то есть, чистыми мы получаем 200 килокалорий (800–600=200). То есть, из мяса, рыбы, хлеба, сыра и т. д. мы достаём пятую несчастную часть. А, выпивая рюмку водки или бутылку пива, которые содержат 800 килокалорий, наши 790. Только 10 килокалорий тратит организм на переработку спиртного. Получается, что самый калорийный продукт в мире – спирт. Потом следует уксус и далее по убывающей. Вы печку, чем будете топить? Сырыми дровами или сухим каменным углём? Ответ очевиден. Сухим каменным углём – тепла больше. Организм, как любая система стремится затратить как можно меньше энергии, а получить как можно больше. Вторая проблема в том, что предрасположенность к дешёвой энергии в России – 86 %, у финнов – 92 %, у чукчей, эвенков, эскимосов и других северных народов – 100 %, а у испанских басков – 0 %. Ни один ни зафиксирован. А на Кавказе ни одной белой горячки у коренного населения не отмечено. То есть, генетическая предрасположенность определяет развитие болезни, а никак не воспитание или злая жена. Если у парня родители страдали алкогольной зависимостью, он в группе риска. То же относится к близким родственникам: дяди, тёти, двоюродные деды и прочая родня, злоупотребляющая алкоголем, должна навести вас на мысль, что у вас может быть неблагоприятная наследственность. Вы, являясь носителем этих генов, тем не менее, себе ни в чём не отказываете. Сегодня пивка, завтра водочки, послезавтра коньячку. С энергетической точки зрения вы методично подсаживаете свой организм на дешёвую энергию. И на определённом этапе вам это удаётся. На самом деле, все прекрасно помнят: в 1999 году он выпивал один день, и на этом прекращал. А уже в 2000 – следовал запой три дня. Дяденька начинает психологизировать: жена такая сякая, начальник козёл, компания тёплая подобралась, уходить не хотелось. Всё это отговорки, организм индивидуума пересел на другой вид энергии – более дешёвый. С этого момента начинаются запои. Не пьёт человек, нет проблем. Попала капля – тушите свет. Ведь теперь для такого мужичка нет водки и портвейна, коньяка и самогона. Есть только дешёвая энергия. Заметили, что пьющие люди сразу перестают есть, мгновенно пропадает аппетит. В защиту этой теории также говорит то, что описано множество случаев, когда запои начинались после принятия настоек. То есть, пациент накапает корвалол на сахар, чтобы поддержать сердечную деятельность, а в результате уходит в запой. Он ни сном, ни духом не собирался пить, но капли внешнего алкоголя хватает, чтобы завести процесс утилизации дешёвой энергии.
– И что же делать? – удивился Валентин.
– Изначально сознательно урежать приём спиртного, чтобы не пересесть на дешёвую энергию. А если уже пересел, это как сахарный диабет. Процесс необратим и с этим придётся жить до гробовой доски. Потом как-нибудь про ферменты расскажу.
И вот наступил день Программы. Вот так, с большой буквы она именовалась во всех средствах массовой информации. Сева выглянул в окно. Народ уже с утра разминался пивком, готовился встречать Программу во всеоружии.
– Все пропью, гармонь оставлю! – неслось с улицы.
«Наверное, Витюша зажигает», – подумал Крылов. Виктор Ушанкин, Севин сосед являл собой яркий пример российского алкоголика: метр с кепкой, худой как щепка, жилистый как крабик. Трезвым его Крылов не видел никогда. На что Ушанкин бухал было непонятно. Так же как и его лучший друг Серафим Троекуров. Серафим и зимой, и летом ходил в меховой шапке, даже в самую лютую жару. Дворянская фамилия ко многому обязывала, и Троекуров никогда не распивал на улице. Может, столбовое дворянство не позволяло, а может, один раз отведав милицейских дубинок, Троекуров сделал вывод, но весь двор знал его слабость. Когда все тихо и мирно распивали в песочнице, то с Троекуровым чокались заранее, а пить он бежал в ближайший подъезд. Явившись оттуда с шальными глазами и запотевшим носом, он молодцевато бросал пластиковый стаканчик оземь как гусар и обязательно давил его каблуком. Многие не одобряли такой его расточительности и даже неоднократно хватали за грудки. Пустое. Троекуров скорее соглашался быть битым, чем отказаться от своего гусарства. Такая его размашистость, с другой стороны, вызывала уважение собутыльников, тем более что Троекуров первым кидал деньги в бейсболку на общак и никогда не требовал сдачи. Сева вышел послушать, о чём говорят «лучшие» представители народа. Так и есть, они обсуждали сегодняшнюю Программу.
– Мать их иттить, – говорил заплетающимся языком Витюша, – они хотят, чтобы вся Россия завязала.
– Они много чего хотят, – Троекуров был настроен философски.
– Этого не будет ни-ког-да, – Ушанкин рубил воздух ладонью как саблей, – Россия и пьянство едины, мать их иттить.
– Докажи? – Троекуров решил приподняться, и, не удержавшись, ткнулся головой в песочницу.
– Чего доказывать? – Витюша не любил много говорить, он хотел выпить, – лучше скажи, у тебя деньги есть?
– Деньги? – донеслось из песка, – откуда у страуса деньги?
– У какого страуса? – не понял Ушанкин.
– У такого, – глухо зазвучало из песка, – это я страус. Голову в песок спрятал, а корма наружу. Помоги стать человеком. Протяни товарищу руку.
– Да как я тебе помогу, если у тебя руки в песке?
– Ну, тогда пни посильнее.
– Это можно, мать иттить.
Ушанкин пнул Троекурова ногой и тот, вздымая песчаную пыль, завалился на бок.
– Фу, думал, задохнусь.
– У тебя деньги есть? – не унимался Витюша.
– Есть, – Троекуров от радости, что вновь стал человеком, сделал попытку выпрямиться во весь рост. Увы, попытка не удалась. Вновь голова, перевесив задницу, повлекла Троекурова в песок. Отчаянные попытки сохранить вертикальное положение успехов не имели, и снова, Троекуров так и не успев стать человеком, превратился в страуса.
– Помоги, – захрипел, так и не определившийся с биологическим видом, пьяный в умат Троекуров.
– Братан, держись, – напутствовал друга Витюха, запустив руку ему в карман и вытащив деньги, – я сейчас. Ты только три минуты продержись.
– Три минуты продержусь, – уверенно бросил Серафим из песка, – ты, главное, стаканчиков побольше возьми, я сегодня кутить буду.
Витюша поскакал к магазину.
«А может, я зря себя накручиваю», – задумался Сева – «никакая Программа этих алконюг не проймёт. Как керосинили, так и будут керосинить. А я панику развожу, на амбразуру кидаюсь. А страусы, между прочим, никогда не прячут голову в песок». Троекуров медленно завалился на бок, свернулся калачиком, и, сунув ладошки под щёку, уснул сном младенца.
– Троекуров, стань человеком, – крикнул ему Сева и пошёл к загородному имению Алексея Михайловича, где прошло детство Петра Великого. Это должно было настроить на лирический лад. Хотя с лирикой сегодня не получалось. Пьяные гастарбайтеры горланили песни и задирали прохожих. Интересно, подобное творится только в Измайлово, или везде так? Такое ощущение, что шесть дней в неделю из приезжих пили кровь все кому ни лень, но в воскресенье, приняв на грудь, они чувствовали себя завоевателями большого города, стаей Самсонов, разрывающих пасти «мэстным» хлюпикам. Милиции как всегда не было, и Сева на всякий случай переложил шокер из сумки в карман. «А этим на Программу вообще начхать, они из других сопредельных государств», – резонно решил Андреич. Теперь оставалось проводить жену в Черногорию и ждать развития событий. После аэропорта Сева решил поехать на дачу, посмотреть на происходящее из глубинки.
Первый день после Программы Сева провёл в Подмосковье. Нужно было осмотреться и решать, что делать дальше. В сценарий, нарисованный Виталиком, он не верил, считал, что всё будет гораздо хуже. Сон, рваный и чуткий, погружал в такие ужасы подсознания, что Сева счёл за благо бодрствовать. Тихое, подмосковное утро умиротворяло. Роса, приятно холодившая ноги, ласковое солнышко, по-приятельски заглядывающее в глаза, весь неторопливый дачный уклад способствовали поднятию несколько угнетённого Севиного духа. Куда направляться тоже было ясно – к местному магазину и уже на месте по ходу дела принимать решения. На завалинке сельмага сидели два мужика и о чём-то горячо пререкались. Точнее, всё время бухтел один маленький, щуплый, с лицом, похожим на печёное яблоко. Подойдя поближе, Сева увидел то, что и ожидал увидеть. Прямо перед ними на расстоянии полуметра стоял пузырь портвейна. Сева по опыту знал, что если Москва давно уже перешла на водку и пиво, то в провинции по-прежнему отдавали предпочтение креплёным винам. Сказывались маленькие зарплаты и желание поскорее залить шары. Лечить приезжих, кстати, было гораздо приятней, они не козыряли десятью кодировками и приятельскими отношениями с Ксенией Собчак.
– Ну, чё, Михалыч, дёрнем что ли?
– М-м-м.
– Да ладно, Михалыч, это же программа такая есть. «Розыгрыш» называется. Там какому-нибудь артисту баки забьют, что типа менты у него на хвосте, или он соседей затопил, ну этот перец мечется, извиняется. А когда совсем переконит, слезу пустит, тут ему нате-пожалуйста – розыгрыш. Тут, он конечно в крик, типа я сразу догадался, сразу вас вычислил. Только поздно, все видели, какой он ссыкло. Давай, Михалыч, не бзди, открывай.
– Сам открывай, – отказал Михалыч, степенный мужик, кудрявый и светлоглазый.
– Чего ты как чабан. Вон, перед первым апреля сказали, что хлеб снова будет по карточкам, так моя дура, аж пятьдесят буханок купила. Главное, довольная такая, коза безрогая, к голодухе подготовилась. А потом Колька, бульдозерист раскололся, что хлеб заплесневел, ну и пустили слух, мол, перебои будут. Дуры бабы.
Помолчали.
Щуплый зашёл с другой стороны, – «целых пятьдесят рубликов отдал. Чего я кую деньги-то? Я вон сейчас к Кольке бульдозеристу пойду, с ним и вмажу».
– Иди, – равнодушно отмахнулся Михалыч.
– И пойду, он не такой конявый как ты. Какую-то фигню по телеку показали, так он сразу в штаны наложил.
– Ну, а если ты, Юрка, такой храбрый, так и пей один, чего ты? Зачем я-то тебе?
– Ну, как. Я ж по-человечески.
– Ага, по-человечески. А когда нам «торпеды» вшили, ты тоже по– человечески меня подбивал. Главное дело, сам не стал, ждал, когда я выпью. А когда я чуть Богу душу не отдал, в деревню побежал. «Михалыч кончается, Михалыч кончается». Нет бы мне, искусственное дыхание сделать.
– Я не умею.
– А не умеешь, чего тогда подбиваешь.
– Дурак ты, Михалыч, это они нас на понт берут. Проверяют на вшивость. Кто выпьет – наш человек. А кто нет, тот гнилушка, потенциальный предатель, таких не берут в космонавты. К Кольке пойду.
– Мужики, – донеслось из магазина, – идите быстрее радио слушать. Спорщики, нехотя зашли в сельмаг, Сева тоже подтянулся к прилавку. Передавали хронику происшествий: «Счёт умерших от употребления спиртного шёл на тысячи. Люди, выпившие хоть каплю алкоголя умирали в страшных мучениях. Особенно потряс случай в городе Климовске. Один сорокачетырехлетний мужчина, придя на строительство дома к своему тестю, вместо того, чтобы заниматься тёсом бруса, предложил выпить прямо с утра, мотивируя, что знает доктора Крылова как облупленного. К счастью, никто не согласился. Тогда этот смертник, выпил, не сходя с места, двести граммов водки и упал бездыханный. Все попытки вернуть его к жизни не увенчались успехом. К счастью, его жена вспомнила, что накануне, вылила водку в раковину, а вместо неё налила воды из-под крана. Услышав это, чудом, воскресший горе-экспериментатор встал, как ни в чём, ни бывало, и занялся тёсом бруса. Остаётся только благодарить Провидение и эту мужественную женщину, даровавшую своему мужу вторую жизнь. К сожалению, это единственный счастливый случай. Остальные закончились смертельным исходом». По радио настоятельно советовали категорически избегать алкоголя, а людям, совращавшим на алкоголизацию давать достойный отпор.
– Слышал, Юрка, давать достойный отпор, – задумчиво произнёс Михалыч и саданул своим нехилым кулаком прямо в печёное яблочко. Юрка так и покатился по полу как яблоко падалица.
А по радио тем временем нагоняли жути. Оказывается, действовала не только Программа с 25-м кадром. В результате диверсии западных спецслужб в алкогольные напитки был подсыпан штамм бактерий, наподобие сибирской язвы. В случае употребления таких спиртных напитков может наступить асфиксия. Как бы спохватившись, диктор перешёл на человеческий язык: всё спиртное стало палёным: и водка, и вино, и пиво. Употребление их сразу ведёт к мучительной смерти. К счастью, безалкогольные напитки вражескому воздействию не подвергались, так что их распитие не возбраняется. Будьте бдительны, – вещало радио, – всех провокаторов, подбивающих вас выпить на троих, тут же сдавайте в ближайшее отделение милиции. Продавцам вино водочные отделы немедленно опечатать и ждать дальнейших распоряжений правительства. За нарушение государственных предписаний и самоуправство грозит наказание вплоть до высшей меры. Сева обернулся. Сельмаг был уже полон. Мужики и бабы стояли с торжественными лицами, как на прослушивании сводок Совинформбюро. Благоговейную тишину нарушил дедок, нагло впёршийся с улицы.
– Зинка, фуфырик давай.
– О, Ероха, – зашумели в магазине, – опохмеляться пришёл.
Ероха, удивлённый таким скоплением народа в столь ранний час, сразу перешёл в атаку.
– Я ранетый в кровавых боях, мне без очереди.
Но его и так безропотно пропустили к прилавку.
– Зинка, оглохла что ли? Фуфырик давай. Трубы горят, мочи нет.
– Отфуфырился ты, Ероха, – злорадно заметила продавщица.
Дед, не слушая, развязывал тряпицу с мелочью. Интересно, автоматически отметил про себя Сева, вроде всего пятнадцать километров от Москвы, а совсем другая жизнь. В автобусах, какие– то мухи кусучие летают, мелочь в тряпочках завязанных носят.
– Зинка, тетеря, Агдам давай.
– Ероха, ты что, вчера телевизор не смотрел?
– Какой телевизор? Я его пропил давно. Бормотуху давай, дура.
– Не будет тебе никакой бормотухи, и даже пива не будет. Вон, лучше радио послушай.
А по радио торжественный голос с болью в сердце оповестил слушателей, что невиданная провокация врагов в отношении коренного населения России уже унесла двести тысяч жизней ни в чём не повинных людей. Народ стоял, сжимая кулаки, а при упоминании населённых пунктов, особо пострадавших от рук фанатиков, тихонько матерился и подвывал. Наибольший гнев вызвало сообщение, что на нескольких пивоваренных заводах произошло самоутопление террористов в чанах с варящимся пивом. В связи с чем, вышеуказанные пивоварни закрываются на длительную профилактику.
– Мутота, – перебил диктора надтреснутый голос Ерохи, – вон токо што Митроху задутого видел. И хоть бы хрен ему. Давай бормоту, зараза.
– Не дам.
– Дашь, сволочь.
– Не дам. Сказала, не дам. Мужики, чего стоите, выведите этого горлопана отсюда.
– Не трожьте, меня. Я припадошный, – заблажил Ероха, пытаясь уцепиться за прилавок, но силы были не равны, и через пять секунд его тело уже валялось в придорожной канаве.
– Не дам. Никому не дам, – никак не могла успокоиться испуганная продавщица, – вам, алкашам, только шары залить, а мне расстрельная статья? А у меня двое детей малых. Никому ничего не дам.
Впрочем, никто и не настаивал. Только неугомонный Ероха, поднимаясь и отряхиваясь, вопил:
– Я и дихлофос пробовал, и три пшика и политуру. Меня лопатой не убьёшь. Да я от палёной водки, может, только здоровей делаюсь. Не хотишь бутылку отпускать, не надо. К Нюрке – самогонщице пойду, она не откажет. И пошёл в сторону деревни, бедовый человек. Мужики уважительно посмотрели ему вслед. Из толпы вышел страдалец Юрка, левую половину его лица украшал лиловый бланш, как будто от долгого лежания на земле бочок яблока подгнил.
– Чего-то они в правительстве не дотумкали. Надо бы денежную премию выписывать тем, кто самогонщиц выдаёт. Рублей так пятьсот, – голос его был мечтательно задумчив.
«Дотумкают, обязательно дотумкают», подумал Сева, – «тем более что в информаторах недостатка не будет». Пора было возвращаться в Москву. На платформе никто не разминался пивом, что казалось уже необычным. А ведь Россия никогда не была пивной страной. Мы же не Чехия, не Германия, климат у нас студёный. Поэтому ещё пятнадцать лет назад пиво пили только студенты да инженеры. Большинство населения за свои кровные предпочитало покупать более серьёзные напитки: водку и креплёные вина. Но за последние годы, благодаря массированной рекламе, страна сделала крен в сторону пива. «Клинское – продвинутое пиво», «Три медведя – сказка для взрослых» и т. д. и реклама сделала своё чёрное дело. Во всяком случае, молодняк пил только пиво, даже в метро не в силах расстаться с ним и в позе горниста отбивал деньги, затраченные на его раскрутку. Что говорить, даже во Франции и Италии неуклонно снижается потребление вина, на смену приходит вездесущее пиво. В электричке, где обычно половина едущих мужчин, а то и женщин потягивали пивко и прочие «отвёртки» из банок, царил сухой закон. Сева вспомнил слова своего коллеги, доктора скорой помощи Валентиныча: «Счастье в нашей стране – это ехать в электричке и посасывать пивко». Открывать своё дело опасно и накладно. Горбатиться на других обидно. А вот пить пиво в электричке легко и приятно. Значит, подпадает под категорию счастья. Правда, другой его приятель считал, что «счастье это шесть тысяч долларов, заныканных от жены. Если попрут с работы, можно спокойно, не торопясь, искать другую, а не судорожно метаться в поисках любого трудоустройства, лишь бы вовремя выплатить кредиты и не умереть с голода». Если исходить из одной тысячи долларов в месяц счастье продолжалось полгода. Что ж, Севины приятели завышенными амбициями не отличались. Разговор в вагоне, конечно же, крутился вокруг Программы и диверсий вражеских сил. Мнения разделились. Молодой парень в дешёвом костюме и белой рубашке с непременным жёлтым галстуком, судя по всему, менеджер младшего звена, выражал сомнения в возможности такой масштабной диверсии.
– Не, ну как так можно на территории всей страны отравить все спиртные напитки? Я не понимаю! А безалкогольные, значит, не отравлены? Такого просто не может быть. Это противоречит здравому смыслу, – иногда срываясь на повизгивание, вопрошал он. Мужская половина вагона была с ним согласна. Женская колебалась.
– А чего? Враги на всё способны, – прокудахтала неимоверно толстая женщина, ласково прижимая к груди корзинку с клубникой.
– Да откуда их возьмётся такое количество врагов? – вскочил петушком тощенький менеджер и гордо закрутил головой, предлагая оценить его логический дар.
– Ну, может, они наших каких женщин подговорили, – неубедительно высказала мысль толстушка.
– Ну, вот вас, женщина, например, можно подговорить? – с видом прокурора парировал субтильный умник.
– Меня нет, – с испугом отреклась слониха от своих слов и больше в споре участия не принимала.
– А, Севак, чего смурной? Опять переживаешь? Я тебе говорил – забудь. Механизм запущен, его не остановишь. А захочешь остановить, перемелет как мясорубка. Не нравится слово мясорубка? Хорошо, как кофемолка. Власть в России превыше всего. Деньги – туфта, их могут дать, могут отнять. Это на Западе деньги зарабатывают. Здесь дают заработать, или не дают, или, вообще, всё отнимают. Россия, что ты хочешь? Лучше давай, я тебя с владельцем медицинского холдинга познакомлю. Тоже в политику собрался. Слушай, и чего их всех в политику тянет?
– Не знаю. Не совру, если скажу, что видел мужиков двадцать, которым в политике бока намяли, они весь бизнес потеряли, забухались. А потом ко мне сдаваться пришли.
– Охренительно. Поведай, гуру, рассмеши.
– Приходит как-то раз на приём мужичонка. Костюм на нём дорогой, но вроде как велик на два размера. И рассказывает историю о «битве бульдогов под ковром». Он у себя, в Талдомском районе крепко поднялся: два колбасных цеха открыл, пять магазинов, коттеджи для дачников строил, все дела. Все бандиты схвачены, все менты. И стало у него свербеть – в политику надо. Масштаб его перестал устраивать. Не хочу, мол, быть простым бизнесменом, а хочу стать районным депутатом. Ну, и полез баллотироваться. В пять минут на него два уголовных дела завели и в кутузку посадили. Всё пришлось отдать: и цеха, и магазины. Сам чудом не сел, ну, а потом, как водится, запил. Попил три месяца, устал и ко мне пришёл. Я его спрашиваю: «Что, всё так круто»? Он говорит: «Круче не бывает. Я-то думал в бизнесе толковище. Ерунда. Вот в политике да. Как из цугундера выбрался, до сих пор не верится». Вот, Виталик, и таких гавриков, которые обломали себе зубы о политику, на моей памяти было предостаточно. Причём, всех налоговая трясла, уголовные дела заводились. И каждый рад был, что хоть всё потерял, на свободе остался. И, всё равно, новые чудики лезут, штурмуют политический Олимп. Загадка.
– Никакой загадки. Палатку открыл – это как в детский садик пошёл. Сеть магазинов – как школу освоил. А политика – это как в институт поступил. А у нас, ты знаешь, все стремятся высшее образование получить. О, вот и Валентин. У него медицинский холдинг.
Валентин оказался толстым мужиком с рожей вечного двоечника. Он сразу огорошил:
– Доктор, скажите, а правда есть?
– Конечно, есть. Как без правды. Но правдой она является короткий отрезок времени. В детстве мне говорили: «Бога нет. Дедушка Ленин хороший, а дяденька Сахаров плохой. Учись хорошо, люби нашу Советскую Родину, будь примерным октябрёнком, и тебя примут в пионеры». И я верил, взрослым надо верить. И с жаром по утрам делал зарядку и чистил зубы – готовился в пионеры. Прошло каких-то жалких двадцать пять лет и, вдруг, неожиданно выясняется, что Бог всё-таки есть. Ленин – кровавый палач, а Сахаров – совесть нации. А через двадцать пять лет ещё что-нибудь выяснится. А мне что делать? Я уже давно не октябрёнок, взрослым не верю, зарядку не делаю. Остаётся верить в ту правду, в которую верит большинство. По крайней мере, это самое безопасное. А вы, Валентин, вовремя платите сотрудникам зарплату?
– Стараемся вовремя, но не всегда выходит.
– Ага, опять две правды. Одна хозяина, другая работников. Хозяин держит всех за бездельников и дармоедов, разворовывающих его добро. Работники считают его кровососом и эксплуататором, на их горбу въезжающим в рай.
– А если их больше, значит, правда на их стороне?
– Не всегда. Количество денег порой перевешивает количество голосов. По статистике всего 4 % населения владеют 80 % собственности и явно перевешивают остальные 96 % обслуживающего персонала.
– А знаете, доктор, как стать богатым?
– Очень интересно было бы послушать.
– Всё очень просто. Для того чтобы стать богатым, надо ничего не знать и ничего не уметь. Или сделать вид, что ничего не знаешь и ничего не умеешь. Вот вы, доктор, имеете медицинское образование, не пропадёте ни при каком режиме. Вот электрик, ну, там, в углу чинит розетку. У него золотые руки, он всегда востребован. Вот Виталик, циничный представитель СМИ, он непотопляем. А я, допустим, не имею никакого образования и руки у меня под карандаш заточены. А кушать-то надо. Я должен, или умереть, или, согласно теории Чарльза Дарвина, приспособиться. Как приспособиться? Ту копейку, которую вы легко потратите на глупые развлечения, я зажму в потный кулачок, организую дело, потом найму вас, и вы с вашими талантами будете работать на меня, обогащать меня, молиться на меня. А во главе угла стояло только одно. Я ничего не знал и ничего не умел.
– Лихо. Может, попробовать повторить ваш опыт?
– Попробуйте. Только не у всех он получается. Для того чтобы стать богатым, нужно везение и знание будущего. Расчёт, как правило, себя не оправдывает, а часто даже губит всё дело.
– Вы хотите сказать, что знаете будущее?
– Конечно. И вы его знаете. В нашей стране все его знают. Мы отстаём от Европы на несколько лет. У них подорожала недвижимость, и у нас она подорожала. Кто вам мешал несколько лет назад взять кредит и купить двухкомнатную квартиру в Москве за сорок тысяч долларов? А сейчас она стоит двести тысяч. Это один пример, а их тьма. Смотрите за европейскими тенденциями и проецируйте на нас, только через два, три года.
– Так просто?
– Конечно. Но я забыл предупредить, что придётся рисковать своими деньгами. Своими, доктор, а это может далеко не каждый. Подавляющее большинство физически не может расстаться с деньгами. Купить стиральную машину или холодильник – пожалуйста. Поехать отдохнуть за кордон – пожалуйста. А вбухать в рекламу, допустим, сорок тысяч евро психологически очень сложно. В голову лезут пораженческие мысли: а вдруг, реклама не отобьётся? А оно мне это надо? Лучше я новую мебель куплю. Что, не так?
– Так, всё так. Смелость города берёт, хитрость – приватизирует.
– А теперь ваша очередь, доктор. Виталик мне все уши прожужжал про вашу теорию алкогольной зависимости. Расскажите, сделайте одолжение.
– Пожалуйста, для хорошего человека ничего не жалко. По последним данным алкогольная болезнь – болезнь нарушенного обмена по типу дешёвой энергии. Простыми русскими словами: спирт – самый калорийный продукт в мире, посмотрите любой учебник. Допустим, мы съедаем кусок хлеба, он содержит 800 килокалорий, но для того, чтобы его переработать, организм вынужден затратить 600 килокалорий, то есть, чистыми мы получаем 200 килокалорий (800–600=200). То есть, из мяса, рыбы, хлеба, сыра и т. д. мы достаём пятую несчастную часть. А, выпивая рюмку водки или бутылку пива, которые содержат 800 килокалорий, наши 790. Только 10 килокалорий тратит организм на переработку спиртного. Получается, что самый калорийный продукт в мире – спирт. Потом следует уксус и далее по убывающей. Вы печку, чем будете топить? Сырыми дровами или сухим каменным углём? Ответ очевиден. Сухим каменным углём – тепла больше. Организм, как любая система стремится затратить как можно меньше энергии, а получить как можно больше. Вторая проблема в том, что предрасположенность к дешёвой энергии в России – 86 %, у финнов – 92 %, у чукчей, эвенков, эскимосов и других северных народов – 100 %, а у испанских басков – 0 %. Ни один ни зафиксирован. А на Кавказе ни одной белой горячки у коренного населения не отмечено. То есть, генетическая предрасположенность определяет развитие болезни, а никак не воспитание или злая жена. Если у парня родители страдали алкогольной зависимостью, он в группе риска. То же относится к близким родственникам: дяди, тёти, двоюродные деды и прочая родня, злоупотребляющая алкоголем, должна навести вас на мысль, что у вас может быть неблагоприятная наследственность. Вы, являясь носителем этих генов, тем не менее, себе ни в чём не отказываете. Сегодня пивка, завтра водочки, послезавтра коньячку. С энергетической точки зрения вы методично подсаживаете свой организм на дешёвую энергию. И на определённом этапе вам это удаётся. На самом деле, все прекрасно помнят: в 1999 году он выпивал один день, и на этом прекращал. А уже в 2000 – следовал запой три дня. Дяденька начинает психологизировать: жена такая сякая, начальник козёл, компания тёплая подобралась, уходить не хотелось. Всё это отговорки, организм индивидуума пересел на другой вид энергии – более дешёвый. С этого момента начинаются запои. Не пьёт человек, нет проблем. Попала капля – тушите свет. Ведь теперь для такого мужичка нет водки и портвейна, коньяка и самогона. Есть только дешёвая энергия. Заметили, что пьющие люди сразу перестают есть, мгновенно пропадает аппетит. В защиту этой теории также говорит то, что описано множество случаев, когда запои начинались после принятия настоек. То есть, пациент накапает корвалол на сахар, чтобы поддержать сердечную деятельность, а в результате уходит в запой. Он ни сном, ни духом не собирался пить, но капли внешнего алкоголя хватает, чтобы завести процесс утилизации дешёвой энергии.
– И что же делать? – удивился Валентин.
– Изначально сознательно урежать приём спиртного, чтобы не пересесть на дешёвую энергию. А если уже пересел, это как сахарный диабет. Процесс необратим и с этим придётся жить до гробовой доски. Потом как-нибудь про ферменты расскажу.
И вот наступил день Программы. Вот так, с большой буквы она именовалась во всех средствах массовой информации. Сева выглянул в окно. Народ уже с утра разминался пивком, готовился встречать Программу во всеоружии.
– Все пропью, гармонь оставлю! – неслось с улицы.
«Наверное, Витюша зажигает», – подумал Крылов. Виктор Ушанкин, Севин сосед являл собой яркий пример российского алкоголика: метр с кепкой, худой как щепка, жилистый как крабик. Трезвым его Крылов не видел никогда. На что Ушанкин бухал было непонятно. Так же как и его лучший друг Серафим Троекуров. Серафим и зимой, и летом ходил в меховой шапке, даже в самую лютую жару. Дворянская фамилия ко многому обязывала, и Троекуров никогда не распивал на улице. Может, столбовое дворянство не позволяло, а может, один раз отведав милицейских дубинок, Троекуров сделал вывод, но весь двор знал его слабость. Когда все тихо и мирно распивали в песочнице, то с Троекуровым чокались заранее, а пить он бежал в ближайший подъезд. Явившись оттуда с шальными глазами и запотевшим носом, он молодцевато бросал пластиковый стаканчик оземь как гусар и обязательно давил его каблуком. Многие не одобряли такой его расточительности и даже неоднократно хватали за грудки. Пустое. Троекуров скорее соглашался быть битым, чем отказаться от своего гусарства. Такая его размашистость, с другой стороны, вызывала уважение собутыльников, тем более что Троекуров первым кидал деньги в бейсболку на общак и никогда не требовал сдачи. Сева вышел послушать, о чём говорят «лучшие» представители народа. Так и есть, они обсуждали сегодняшнюю Программу.
– Мать их иттить, – говорил заплетающимся языком Витюша, – они хотят, чтобы вся Россия завязала.
– Они много чего хотят, – Троекуров был настроен философски.
– Этого не будет ни-ког-да, – Ушанкин рубил воздух ладонью как саблей, – Россия и пьянство едины, мать их иттить.
– Докажи? – Троекуров решил приподняться, и, не удержавшись, ткнулся головой в песочницу.
– Чего доказывать? – Витюша не любил много говорить, он хотел выпить, – лучше скажи, у тебя деньги есть?
– Деньги? – донеслось из песка, – откуда у страуса деньги?
– У какого страуса? – не понял Ушанкин.
– У такого, – глухо зазвучало из песка, – это я страус. Голову в песок спрятал, а корма наружу. Помоги стать человеком. Протяни товарищу руку.
– Да как я тебе помогу, если у тебя руки в песке?
– Ну, тогда пни посильнее.
– Это можно, мать иттить.
Ушанкин пнул Троекурова ногой и тот, вздымая песчаную пыль, завалился на бок.
– Фу, думал, задохнусь.
– У тебя деньги есть? – не унимался Витюша.
– Есть, – Троекуров от радости, что вновь стал человеком, сделал попытку выпрямиться во весь рост. Увы, попытка не удалась. Вновь голова, перевесив задницу, повлекла Троекурова в песок. Отчаянные попытки сохранить вертикальное положение успехов не имели, и снова, Троекуров так и не успев стать человеком, превратился в страуса.
– Помоги, – захрипел, так и не определившийся с биологическим видом, пьяный в умат Троекуров.
– Братан, держись, – напутствовал друга Витюха, запустив руку ему в карман и вытащив деньги, – я сейчас. Ты только три минуты продержись.
– Три минуты продержусь, – уверенно бросил Серафим из песка, – ты, главное, стаканчиков побольше возьми, я сегодня кутить буду.
Витюша поскакал к магазину.
«А может, я зря себя накручиваю», – задумался Сева – «никакая Программа этих алконюг не проймёт. Как керосинили, так и будут керосинить. А я панику развожу, на амбразуру кидаюсь. А страусы, между прочим, никогда не прячут голову в песок». Троекуров медленно завалился на бок, свернулся калачиком, и, сунув ладошки под щёку, уснул сном младенца.
– Троекуров, стань человеком, – крикнул ему Сева и пошёл к загородному имению Алексея Михайловича, где прошло детство Петра Великого. Это должно было настроить на лирический лад. Хотя с лирикой сегодня не получалось. Пьяные гастарбайтеры горланили песни и задирали прохожих. Интересно, подобное творится только в Измайлово, или везде так? Такое ощущение, что шесть дней в неделю из приезжих пили кровь все кому ни лень, но в воскресенье, приняв на грудь, они чувствовали себя завоевателями большого города, стаей Самсонов, разрывающих пасти «мэстным» хлюпикам. Милиции как всегда не было, и Сева на всякий случай переложил шокер из сумки в карман. «А этим на Программу вообще начхать, они из других сопредельных государств», – резонно решил Андреич. Теперь оставалось проводить жену в Черногорию и ждать развития событий. После аэропорта Сева решил поехать на дачу, посмотреть на происходящее из глубинки.
Первый день после Программы Сева провёл в Подмосковье. Нужно было осмотреться и решать, что делать дальше. В сценарий, нарисованный Виталиком, он не верил, считал, что всё будет гораздо хуже. Сон, рваный и чуткий, погружал в такие ужасы подсознания, что Сева счёл за благо бодрствовать. Тихое, подмосковное утро умиротворяло. Роса, приятно холодившая ноги, ласковое солнышко, по-приятельски заглядывающее в глаза, весь неторопливый дачный уклад способствовали поднятию несколько угнетённого Севиного духа. Куда направляться тоже было ясно – к местному магазину и уже на месте по ходу дела принимать решения. На завалинке сельмага сидели два мужика и о чём-то горячо пререкались. Точнее, всё время бухтел один маленький, щуплый, с лицом, похожим на печёное яблоко. Подойдя поближе, Сева увидел то, что и ожидал увидеть. Прямо перед ними на расстоянии полуметра стоял пузырь портвейна. Сева по опыту знал, что если Москва давно уже перешла на водку и пиво, то в провинции по-прежнему отдавали предпочтение креплёным винам. Сказывались маленькие зарплаты и желание поскорее залить шары. Лечить приезжих, кстати, было гораздо приятней, они не козыряли десятью кодировками и приятельскими отношениями с Ксенией Собчак.
– Ну, чё, Михалыч, дёрнем что ли?
– М-м-м.
– Да ладно, Михалыч, это же программа такая есть. «Розыгрыш» называется. Там какому-нибудь артисту баки забьют, что типа менты у него на хвосте, или он соседей затопил, ну этот перец мечется, извиняется. А когда совсем переконит, слезу пустит, тут ему нате-пожалуйста – розыгрыш. Тут, он конечно в крик, типа я сразу догадался, сразу вас вычислил. Только поздно, все видели, какой он ссыкло. Давай, Михалыч, не бзди, открывай.
– Сам открывай, – отказал Михалыч, степенный мужик, кудрявый и светлоглазый.
– Чего ты как чабан. Вон, перед первым апреля сказали, что хлеб снова будет по карточкам, так моя дура, аж пятьдесят буханок купила. Главное, довольная такая, коза безрогая, к голодухе подготовилась. А потом Колька, бульдозерист раскололся, что хлеб заплесневел, ну и пустили слух, мол, перебои будут. Дуры бабы.
Помолчали.
Щуплый зашёл с другой стороны, – «целых пятьдесят рубликов отдал. Чего я кую деньги-то? Я вон сейчас к Кольке бульдозеристу пойду, с ним и вмажу».
– Иди, – равнодушно отмахнулся Михалыч.
– И пойду, он не такой конявый как ты. Какую-то фигню по телеку показали, так он сразу в штаны наложил.
– Ну, а если ты, Юрка, такой храбрый, так и пей один, чего ты? Зачем я-то тебе?
– Ну, как. Я ж по-человечески.
– Ага, по-человечески. А когда нам «торпеды» вшили, ты тоже по– человечески меня подбивал. Главное дело, сам не стал, ждал, когда я выпью. А когда я чуть Богу душу не отдал, в деревню побежал. «Михалыч кончается, Михалыч кончается». Нет бы мне, искусственное дыхание сделать.
– Я не умею.
– А не умеешь, чего тогда подбиваешь.
– Дурак ты, Михалыч, это они нас на понт берут. Проверяют на вшивость. Кто выпьет – наш человек. А кто нет, тот гнилушка, потенциальный предатель, таких не берут в космонавты. К Кольке пойду.
– Мужики, – донеслось из магазина, – идите быстрее радио слушать. Спорщики, нехотя зашли в сельмаг, Сева тоже подтянулся к прилавку. Передавали хронику происшествий: «Счёт умерших от употребления спиртного шёл на тысячи. Люди, выпившие хоть каплю алкоголя умирали в страшных мучениях. Особенно потряс случай в городе Климовске. Один сорокачетырехлетний мужчина, придя на строительство дома к своему тестю, вместо того, чтобы заниматься тёсом бруса, предложил выпить прямо с утра, мотивируя, что знает доктора Крылова как облупленного. К счастью, никто не согласился. Тогда этот смертник, выпил, не сходя с места, двести граммов водки и упал бездыханный. Все попытки вернуть его к жизни не увенчались успехом. К счастью, его жена вспомнила, что накануне, вылила водку в раковину, а вместо неё налила воды из-под крана. Услышав это, чудом, воскресший горе-экспериментатор встал, как ни в чём, ни бывало, и занялся тёсом бруса. Остаётся только благодарить Провидение и эту мужественную женщину, даровавшую своему мужу вторую жизнь. К сожалению, это единственный счастливый случай. Остальные закончились смертельным исходом». По радио настоятельно советовали категорически избегать алкоголя, а людям, совращавшим на алкоголизацию давать достойный отпор.
– Слышал, Юрка, давать достойный отпор, – задумчиво произнёс Михалыч и саданул своим нехилым кулаком прямо в печёное яблочко. Юрка так и покатился по полу как яблоко падалица.
А по радио тем временем нагоняли жути. Оказывается, действовала не только Программа с 25-м кадром. В результате диверсии западных спецслужб в алкогольные напитки был подсыпан штамм бактерий, наподобие сибирской язвы. В случае употребления таких спиртных напитков может наступить асфиксия. Как бы спохватившись, диктор перешёл на человеческий язык: всё спиртное стало палёным: и водка, и вино, и пиво. Употребление их сразу ведёт к мучительной смерти. К счастью, безалкогольные напитки вражескому воздействию не подвергались, так что их распитие не возбраняется. Будьте бдительны, – вещало радио, – всех провокаторов, подбивающих вас выпить на троих, тут же сдавайте в ближайшее отделение милиции. Продавцам вино водочные отделы немедленно опечатать и ждать дальнейших распоряжений правительства. За нарушение государственных предписаний и самоуправство грозит наказание вплоть до высшей меры. Сева обернулся. Сельмаг был уже полон. Мужики и бабы стояли с торжественными лицами, как на прослушивании сводок Совинформбюро. Благоговейную тишину нарушил дедок, нагло впёршийся с улицы.
– Зинка, фуфырик давай.
– О, Ероха, – зашумели в магазине, – опохмеляться пришёл.
Ероха, удивлённый таким скоплением народа в столь ранний час, сразу перешёл в атаку.
– Я ранетый в кровавых боях, мне без очереди.
Но его и так безропотно пропустили к прилавку.
– Зинка, оглохла что ли? Фуфырик давай. Трубы горят, мочи нет.
– Отфуфырился ты, Ероха, – злорадно заметила продавщица.
Дед, не слушая, развязывал тряпицу с мелочью. Интересно, автоматически отметил про себя Сева, вроде всего пятнадцать километров от Москвы, а совсем другая жизнь. В автобусах, какие– то мухи кусучие летают, мелочь в тряпочках завязанных носят.
– Зинка, тетеря, Агдам давай.
– Ероха, ты что, вчера телевизор не смотрел?
– Какой телевизор? Я его пропил давно. Бормотуху давай, дура.
– Не будет тебе никакой бормотухи, и даже пива не будет. Вон, лучше радио послушай.
А по радио торжественный голос с болью в сердце оповестил слушателей, что невиданная провокация врагов в отношении коренного населения России уже унесла двести тысяч жизней ни в чём не повинных людей. Народ стоял, сжимая кулаки, а при упоминании населённых пунктов, особо пострадавших от рук фанатиков, тихонько матерился и подвывал. Наибольший гнев вызвало сообщение, что на нескольких пивоваренных заводах произошло самоутопление террористов в чанах с варящимся пивом. В связи с чем, вышеуказанные пивоварни закрываются на длительную профилактику.
– Мутота, – перебил диктора надтреснутый голос Ерохи, – вон токо што Митроху задутого видел. И хоть бы хрен ему. Давай бормоту, зараза.
– Не дам.
– Дашь, сволочь.
– Не дам. Сказала, не дам. Мужики, чего стоите, выведите этого горлопана отсюда.
– Не трожьте, меня. Я припадошный, – заблажил Ероха, пытаясь уцепиться за прилавок, но силы были не равны, и через пять секунд его тело уже валялось в придорожной канаве.
– Не дам. Никому не дам, – никак не могла успокоиться испуганная продавщица, – вам, алкашам, только шары залить, а мне расстрельная статья? А у меня двое детей малых. Никому ничего не дам.
Впрочем, никто и не настаивал. Только неугомонный Ероха, поднимаясь и отряхиваясь, вопил:
– Я и дихлофос пробовал, и три пшика и политуру. Меня лопатой не убьёшь. Да я от палёной водки, может, только здоровей делаюсь. Не хотишь бутылку отпускать, не надо. К Нюрке – самогонщице пойду, она не откажет. И пошёл в сторону деревни, бедовый человек. Мужики уважительно посмотрели ему вслед. Из толпы вышел страдалец Юрка, левую половину его лица украшал лиловый бланш, как будто от долгого лежания на земле бочок яблока подгнил.
– Чего-то они в правительстве не дотумкали. Надо бы денежную премию выписывать тем, кто самогонщиц выдаёт. Рублей так пятьсот, – голос его был мечтательно задумчив.
«Дотумкают, обязательно дотумкают», подумал Сева, – «тем более что в информаторах недостатка не будет». Пора было возвращаться в Москву. На платформе никто не разминался пивом, что казалось уже необычным. А ведь Россия никогда не была пивной страной. Мы же не Чехия, не Германия, климат у нас студёный. Поэтому ещё пятнадцать лет назад пиво пили только студенты да инженеры. Большинство населения за свои кровные предпочитало покупать более серьёзные напитки: водку и креплёные вина. Но за последние годы, благодаря массированной рекламе, страна сделала крен в сторону пива. «Клинское – продвинутое пиво», «Три медведя – сказка для взрослых» и т. д. и реклама сделала своё чёрное дело. Во всяком случае, молодняк пил только пиво, даже в метро не в силах расстаться с ним и в позе горниста отбивал деньги, затраченные на его раскрутку. Что говорить, даже во Франции и Италии неуклонно снижается потребление вина, на смену приходит вездесущее пиво. В электричке, где обычно половина едущих мужчин, а то и женщин потягивали пивко и прочие «отвёртки» из банок, царил сухой закон. Сева вспомнил слова своего коллеги, доктора скорой помощи Валентиныча: «Счастье в нашей стране – это ехать в электричке и посасывать пивко». Открывать своё дело опасно и накладно. Горбатиться на других обидно. А вот пить пиво в электричке легко и приятно. Значит, подпадает под категорию счастья. Правда, другой его приятель считал, что «счастье это шесть тысяч долларов, заныканных от жены. Если попрут с работы, можно спокойно, не торопясь, искать другую, а не судорожно метаться в поисках любого трудоустройства, лишь бы вовремя выплатить кредиты и не умереть с голода». Если исходить из одной тысячи долларов в месяц счастье продолжалось полгода. Что ж, Севины приятели завышенными амбициями не отличались. Разговор в вагоне, конечно же, крутился вокруг Программы и диверсий вражеских сил. Мнения разделились. Молодой парень в дешёвом костюме и белой рубашке с непременным жёлтым галстуком, судя по всему, менеджер младшего звена, выражал сомнения в возможности такой масштабной диверсии.
– Не, ну как так можно на территории всей страны отравить все спиртные напитки? Я не понимаю! А безалкогольные, значит, не отравлены? Такого просто не может быть. Это противоречит здравому смыслу, – иногда срываясь на повизгивание, вопрошал он. Мужская половина вагона была с ним согласна. Женская колебалась.
– А чего? Враги на всё способны, – прокудахтала неимоверно толстая женщина, ласково прижимая к груди корзинку с клубникой.
– Да откуда их возьмётся такое количество врагов? – вскочил петушком тощенький менеджер и гордо закрутил головой, предлагая оценить его логический дар.
– Ну, может, они наших каких женщин подговорили, – неубедительно высказала мысль толстушка.
– Ну, вот вас, женщина, например, можно подговорить? – с видом прокурора парировал субтильный умник.
– Меня нет, – с испугом отреклась слониха от своих слов и больше в споре участия не принимала.