Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
Александр Марков
Локальный конфликт
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Локальный конфликт
Часть 1
Глава 1
Водителю отчего-то постоянно хотелось выбраться из колеи, словно здесь ему было неуютно. Но до него по ней прошел уже не один десяток машин, а значит, если боевики и оставили здесь мины, они давно уже обезврежены. Обочина была пустой. Ее не украшали остовы обгоревших машин. Похоже, никто на этой дороге не подрывался.
Ночью боевики могли прятаться вдоль нее, поджидать колонны, а заслышав гул двигателей, поставить в колею фугас и, слегка засыпав его снегом, отойти на безопасное расстояние и затаиться – прямо как мальчишки, которые, положив на рельс огромный гвоздь, гадают, что же получится, когда на него наедет поезд. Но поезду с рельсов не уйти, а водитель БМП мог выбирать свой путь, так что, когда у него возникали хоть какие-то сомнения, он объезжал подозрительный ему участок дороги.
Если бы не эта колея – они давно бы сбились с дороги и заблудились в темноте.
БМП вздрагивала, переваливаясь со стороны на сторону, похожая на клоуна, с его знаменитой утиной походкой. Ее броню, словно мухи тарелку с вареньем, облепили егеря в маскхалатах, да так густо, что за их телами невозможно разглядеть, какой краской выкрашена бронемашина. Белой, наверное. Их тела прикрывали броню, как своеобразная активная защита. Пулям и осколкам будет тяжело до нее добраться.
Больше всего они напоминали бездомных нищих, которые, пережидая ночь на улице, сгрудились возле вентиляционной шахты. Вместо шахты – решетка над двигателем, из-под нее била слабая струя теплого воздуха. Его теплом мог согреться лишь тот, кто сидел на решетке. Она располагалась почти сразу за башней. Броня здесь была ровной, чуть шершавой – можно спокойно заснуть, не боясь скатиться во сне под гусеницы. К тому же со всех сторон подпирают тела товарищей, прижавшихся друг к другу, сберегая капли тепла. Тепло все равно терялось. Они уже сейчас представляли довольно жалкое зрелище. Лучше не думать о том, во что они превратятся через час, когда наконец-то доберутся до базы. Нет, право же, место за башней было на броне самым удобным и безопасным, защищенным почти со всех сторон. Только – ничего до самых небес. На таком механизированном троне восседать богдыхану, повелевающему несметными толпами… У человека, который занимал его, под началом несметных толп не было, его подчиненных можно пересчитать по пальцам, и добился он всего четырех маленьких звездочек на погоне, хотя командование обещало ему, что вскоре эти звездочки сольются в одну большую.
В глазах у капитана Николая Кондратьева застыли печаль и усталость. Кожа на лице обветрилась, начала шелушиться. Он не раз в такие вот минуты порывался послать все к черту, вытребовать отпуск, да приплюсовать к нему отгулы, причитающиеся за сверхурочные, уехать куда-нибудь в глушь, не в Саратов, а подальше, чтобы отдохнуть, благо отпускных ему набегало месяца четыре, а потом… потом… он никуда не уедет отсюда.
Рыжие волосы на его макушке стали редеть, сквозь короткую прическу просвечивала лысина. Он прикрывал ее вязаной шапочкой, а поверх нее носил еще и каску. Борода росла погуще, тоже рыжая с медным отливом, колючая и жесткая, как проволока, ее крошечные кусочки имплантировали на щеки и подбородок. Об нее приятно чесать руки, как об ершик, но проволока эта каждый день становилась все длиннее.
Егеря заснули, им грезилось, будто кусок земли, на котором они сидели, оторвался вместе с вентиляционной шахтой, его унесло течением, и теперь они оказались посредине снежного океана. Спрыгнешь в снег – утонешь. Остается ждать, когда их прибьет к берегу.
Холод брони постепенно просачивался сквозь ткань комбинезонов, добирался до кожи. Кожа становилась твердой и бесчувственной до такой степени, что уже не ощущала холод. Не заметишь, как заработаешь себе простуду, ревматизм или какое-нибудь воспалительное заболевание мочеспускательных каналов, а чтобы излечиться от этих напастей, придется потратить на лекарства все премиальные, заработанные в Истабане…
Если снять перчатку и дотронуться до брони ладонью, она прилипнет, точно металл смазан хорошим, еще не засохшим клеем, а растворителем для него служило только тепло, и пока БМП не заедет в ангар, егеря могли бы не бояться, что свалятся с нее. Но клей почему-то действовал избирательно и не приклеивал к броне комбинезоны.
Ночь набросила на них полупрозрачное покрывало, сквозь которое едва проступали очертания гор. Снег от лунного света искрился на вершинах и склонах, будто их усыпали сахаром, битым стеклом или осколками Луны, которая треснула, после того как в нее ударилось несколько космических кораблей. От нее отвалились огромные куски и либо рухнули на Землю, либо стали ее спутниками. Хорошо еще, что люди вовремя остановились и перестали посылать на Луну свои экспедиции – и так от нее осталась едва ли половина. Уж не от стыда ли она старалась спрятаться за облаками?
Где-то слева от дороги лежало селение Юлай-юрт – еще более далекое, чем Луна, потому что ее хоть иногда было видно, а селение растворилось в темноте. Его вообще могло там не оказаться. Возможно, на его месте давно уже образовался в земле похожий на незаживший рубец провал, куда свалились все дома вместе с жителями. Проверять, верна ли эта догадка, никому в голову не приходило. Из-за того что бронемашина-то и дело вздрагивала, егеря не могли почувствовать подземных толчков, а все звуки заглушало разносившееся на многие километры вокруг тарахтение двигателя, поэтому они не могли слышать, как дышит земля.
Морозный воздух обжигал кожу на лице. Хотелось, прижавшись к броне, втянуть голову в плечи, словно макушкой можно задеть небеса, а они окажутся твердыми, как камень, и ты обязательно набьешь себе шишку.
Если все же попробовать забраться внутрь БМП, то там станет так же тесно, как килькам в консервной банке – не то что совсем не повернешься, но дышать будет трудно. Впрочем, умереть от удушья – это не самое страшное. Куда менее приятная перспектива – свариться в собственном соку, если в машину попадет граната или под ней рванет противотанковая мина. Лучше получить контузию, осколок или пулю. Тогда хоть есть надежда выжить.
Теоретически от всяческих неожиданностей они были застрахованы. Метрах в ста над ними летела «стрекоза». Управляющий ею пилот с приходом ночи переключился на инфракрасное сканирование. Только так он мог хоть что-то увидеть. Именно пилот «стрекозы» двумя часами ранее, когда небо было еще серым, обнаружил выходившую на дорогу неподалеку от бронемашины группу людей в белом камуфляже. Но они предупредили о своем появлении тремя зелеными ракетами. Егеря, возвращающиеся с задания. Не будь этого сигнала, водитель БМП, увидев их, вряд ли стал бы терять время на выяснения – влепил бы по ним из пулемета, не раздумывая. Он хорошо усвоил принцип американских полицейских – чуть что, стреляй, разбираться будешь потом. Когда водитель подъехал к егерям поближе, остановился, чтобы разглядеть их. Странные они были, и казались призраками. У одного на голове был мешок. Остальные сейчас стаскивали его. Сжалились, наверное, дали немного подышать воздухом, не смешанным с пылью, скопившейся в мешке, и не отфильтрованным мешковиной. Но руки пленника так и остались скованы наручниками. На левой стороне его лица расплылся фиолетовый подтек. Глянув на него, водитель обомлел и на несколько секунд потерял дар речи.
– У-у, – протянул он зачарованно, – Зарахаев.
– Вот и я говорю, что он, но некоторые сомневаются, – усмехнулся один из егерей. У него были капитанские нашивки на рукавах.
– Не-е, точно он. Откуда вы его взяли?
– Он, бедный, заблудился, не знал, куда идти, плакал от страха, и тут мы случайно на него набрели, пришлось брать с собой. Время-то знаешь какое – опасное. Пропадет он один, бедолага, – капитан, изменив тон со снисходительного на серьезный, резко закончил: – Нам надо побыстрее доставить его куда следует.
– В зоопарк, что ли?
– Шутник, – улыбнулся капитан, – правильно догадался. Очень редкой породы зверь. В природе почти вымер. В зоопарке от посетителей отбоя не будет.
Пленник понимал речь, но злился молча, боясь сказать что-нибудь в ответ, видимо, хорошо уже знал, что за этим может последовать.
– Машина у меня старая. Постоянно ломается. Из-за этого и в дороге подзадержались, – сказал водитель.
– Ну, милый, какая есть. Поехали.
– Поехали. Вот только мест в салоне на всех нет. Десантники там у меня.
– Ну, хоть бедолагу-то нашего приютите? – капитан кивнул на пленного.
– Думаю, да.
– И на том спасибо. Только смотрите, не придавите в темноте. Эй, десант, слышите меня, – заговорил погромче капитан, – я бы его и сам придавил, но очень с ним хочет поговорить руководство.
– Хорошо. Хорошо, – послышалось из трюма машины. – Поехали побыстрее.
– А мы как-нибудь на броне ночь коротать будем. Не в обиде. Лучше сидеть на броне, чем топать к базе пешком.
Война в Истабане перешла в партизанскую стадию. В таком виде она могла продолжаться не месяцами, а десятилетиями. Опыт такой известен еще с XIX века. С той поры изменилось только вооружение враждующих сторон. Боевиков осталось немного, но никто не питал надежд на то, что они побросают оружие, вернутся к мирной жизни, станут обрабатывать давно заброшенные поля, которые за последние годы пахала разве что артиллерия.
На левом крыле бронемашины виднелась вмятина. Ее немного выпрямили, чтобы она не задевала гусеницу, да заменили поврежденный взрывом каток и траки. К счастью, никто тогда на броне не сидел. Тем взрывом немного оглушило экипаж и водителя. Его голову сейчас плотно облегал шлем. Водитель мог услышать лишь переговоры по рации, а проклятия, которыми осыпали его сослуживцы, доставались ветру…
Веки липли одна к другой. Как только глаза закрывались, тут же сон подбрасывал в сознание точно такие же картинки, которые должны были видеть глаза: ночь, звезды, дорогу, снег. Но как только Кондратьеву казалось, что теперь пришло время подбросить в сознание что-то отвлеченное, водитель наезжал на очередную кочку и все просыпались.
Так они ехали минут двадцать.
Двигатель взвыл. Из выхлопной трубы вырвалось слишком большое облако отработанных газов, оставив позади БМП нечто напоминающее дымовую завесу. Ветер тут же погнал ее обратно и накрыл едким газом егерей. Те зажали рты ладонями не очень расторопно и успели наглотаться этой гадости. Но это была последняя вспышка жизнедеятельности двигателя, после которой он, очевидно растратив слишком много сил, заглох. В недрах БМП еще несколько секунд работали какие-то механизмы, издавая звук, очень напоминающий тот, что получается, когда водишь ершиком по металлической трубе. Вскоре и они затихли. Чуть раньше БМП остановилась, совсем как упрямый ослик, который расхотел отчего-то идти дальше. Что же показать ей, чтобы она опять пошла? Не морковку же. Может, канистру с дизельным топливом?
Еще какое-то время егеря оставались на броне. Им забыли объявить, что поезд дальше не идет и надо его освободить. Лишь когда из люка выбрался водитель, скатился по броне и стал внимательно оглядывать машину, будто диковинку, которую никогда прежде не видел, они, чертыхаясь, стали слезать с насиженных мест, прыгали в снег, проваливаясь почти по колено. Их было семь. Ботинки еще не промокали, но ногам сразу же становилось зябко и неприятно. Люди слишком рано поверили в то, через час доберутся до базы, где их ждут горячая еда и постели. Размечтались. Всегда нужно готовиться к худшему варианту развития событий. Тогда любой другой исход может показаться удачным.
– Что у тебя стряслось? – лениво спросил у водителя капитан Кондратьев, возглавлявший отряд егерей и оказавшийся в этой группе, которая помимо егерей состояла еще и из пяти десантников, самым старшим по званию. Если, конечно, не брать в расчет пленного, носившего в армии сепаратистов звание полковника.
– Не знаю. Говорил я, что машина старая. Почти двадцать лет. Постоянно что-то летит.
Водитель мог добавить еще и то, что запчасти для такой старой машины достать трудно. В основном их приходится снимать со списанной техники, а состояние этих деталей тоже далеко от идеального. Они очень быстро изнашиваются. Чтобы запастись ими в избытке, наверное, надо совершить налет на музей. Ближайший из них находился в соседней губернии.
В голосе водителя не было ни злости, ни причитаний. Он с грустью стал подумывать о том, что ему, возможно, не удастся своими силами исправить поломку и тогда придется связываться с базой, ждать, пока оттуда придет ремонтная мастерская, привезет сломавшуюся деталь или, в худшем случае, возьмет БМП на буксир и поволочет за собой. Это значит, что им еще как минимум два-три часа придется побыть на морозе, а у многих и без того зуб на зуб уже попадал не всегда. Они окоченели. Не дай бог придется рыть окопы и прочие фортификационные сооружения, чтобы переночевать в относительной безопасности.
Вгрызаться в твердую землю, похожую на ту, что лежит в зонах вечной мерзлоты простыми саперскими лопатками – работа трудная и непроизводительная. Лопатки обязательно вскоре затупятся. Небольшую ямку дай бог выроешь к утру, когда необходимость в укрытиях отпадет. Вот подрывать землю гранатами – более прогрессивный метод. Жаль только, что он очень шумный.
Можно пойти искать селение Юлай-юрт и попроситься на ночлег у местных жителей. Но те пугливы и неприветливы. Услышав, что кто-то бродит за оградой, с хлебом-солью встречать на порог не выйдут, а скорее организуют прием при помощи салюта из всех имеющихся в арсенале видов оружия. Обычно в таких домах не обходятся гладкоствольными ружьями, место которым в историческом или краеведческом музее. Припрятывают что-то более существенное.
– Плохо ты за машиной следишь, – у егеря было добродушное лицо; маленький и подвижный, он отчего-то наводил на ассоциацию с каким-то юрким насекомым, которое все никак не удается прихлопнуть тапкой. – У меня дома «мерседес». Ему тоже двадцать лет. Он меня не подводит.
– Ты, наверное, его холишь и лелеешь, держишь в теплом гараже и в сроки загоняешь в автосалон. ТО делаешь? – егеря не представлялись водителю. Он не знал, как их зовут.
– Конечно. Как же иначе? Я же не хочу застрять на дороге в самый неподходящий момент.
– А в Россию когда пригнали твой «мерседес»?
Егерь задумался. На лбу у него от трудных размышлений наморщилась кожа, а губы стали шептать какие-то цифры.
– Шесть лет и четыре месяца, – наконец произнес егерь.
– Ну вот видишь. Всего-то шесть лет и четыре месяца, – с издевкой сказал водитель, – а до этого твой «мерседес» по чистым и ухоженным автобанам катался. Там он и до пенсионного возраста без проблем дожил бы. Да не до собачей пенсии, когда год – за шесть, а до человечьей. Представляешь, купил себе машину к совершеннолетию и катайся на ней всю жизнь. Иногда подмажешь там, подделаешь что-то, резину еще поменяешь по сезону. Вот и всех забот, – он сделал небольшую паузу, потом резко продолжил: – А БМП эту эксплуатировали и в хвост и в гриву, не особенно заботясь, сколько она протянет. Она давно уже должна была сдохнуть, как загнанная лошадь. Да ты знаешь, что она в Афгане уже духов молотила, когда ты еще в пеленки писался. Подгузников тогда еще не было. Писался?
– Откуда я помню, – пробурчал егерь.
– Писался, писался. Не увиливай.
– Может быть, но с арифметикой у тебя плохо. Мне двадцать семь. Следовательно, когда эта БМП только вышла за ворота завода, мне уже было семь, а я, извини, пеленок тогда уже не носил – в штанишках бегал.
– В коротких?
– Летом – в коротких, – егерь начинал сердиться.
– Ладно, не обижайся, – сказал водитель, – могу подкинуть интересное занятие. Когда уйдешь на покой, можешь проследить ее боевой путь, – он кивнул на БМП, – поверь мне, узнаешь очень занимательную историю. Если бы она все это время простояла в смазке законсервированной на складе, тогда конечно ты мог бы возмущаться, а так… Да любая машина давно накрылась бы при таких нагрузках.
– Сдаюсь, – примирительно сказал егерь. – Тебе помощь нужна?
– Нет. Сам справлюсь, – сказал водитель.
– Голубев, ты в очередной раз меня убеждаешь в том, что худая голова языку покоя не дает, – сказал капитан Кондратьев своему подчиненному, когда ему надоело, что водитель тратит время не на исправление, а на перепалку с егерем. – Не мешай ему. Когда понадобиться ломовая лошадь, я тебя позову.
– Так точно. Рад стараться. Разрешите иди, ваше благородие? – скороговоркой выпалил Голубев, смешав в своем ответе все пришедшие в голову реплики из устава царской армии.
– Отдыхай.
– Слушаюсь, – он не стал добавлять, хотя и хотел, «и повинуюсь», потому что эти слова были из другой постановки.
– Эй, Верховцев, – послышалось из бронемашины. Из люка высунулся радист. Он только что разговаривал с пилотом «стрекозы». Топлива у того осталось минут на десять. Он хотел улетать на дозаправку, выяснял, что стряслось внизу и надо ли присылать ему замену, – может, мне сразу запросить помощь? Зачем тебе мучиться, рученьки белые марать.
– Отстань, без тебя хоть вешайся, – огрызнулся водитель.
– Могу дать веревку и мыло.
– Веревку, может, и возьму, но потом. Мыло себе оставь. Помоешься. От тебя несет, как от помойного ведра.
– Ладно, ладно. «Стрекоза» нас хочет покинуть. Спрашивает, сколько тебе времени надо на починку.
– Не знаю. Может, долго.
– Понял. Так и сообщу. Пусть на замену другую «стрекозу» вызывают, – радист опять нырнул в трюм бронемашины.
Временное безделье занять было абсолютно нечем. Можно, конечно, впрячься в БМП наподобие бурлаков и попробовать протащить ее вперед. Весила она поменьше, чем баржа, а десантники и егеря казались покрепче тех бедолаг, что были изображены на картине Репина, но вряд ли усилий всех их хватит на то, чтобы сдвинуть бронемашину хотя бы на несколько сантиметров. Толку никакого, зато можно весело провести время. Лучше, если застряли бы две БМП. Тогда можно было и вовсе разделиться на две команды и устроить соревнования, достойные книги рекордов Гиннеса.
Ох, и сигаретки не выкуришь. Вдруг в ближайших кустах сидит снайпер, еще не успевший превратиться в ледышку, греет окоченевшие руки своим дыханием, посматривает по сторонам, прикинувшись то ли камнем, то ли холмиком, обросшим кустами, – он понатыкал в свою одежду веточек. Ноги у него уже обморозились. О валенках он не позаботился (не любит он ничего, что связано с русскими), а теплые ботинки в такую погоду от холода защищают недолго. Вот и мучается теперь. Тем не менее он сможет приладить приклад к плечу, заглянуть в оптический прицел и нажать на курок разок-другой, прежде чем его накроют из станкового пулемета. Если снайпер – араб или негр, непривычный к местному климату и снег видевший разве что по телевизору, на фотографиях и в холодильник, а лед – в бокале с коктейлем, то он давно уже распрощался со своей душой. Отойди чуть в сторону от дороги, наткнешься на скрюченные ледяные скульптуры. Художественной ценности они не представляют. Никто не пойдет их искать. Но…
Экспериментировать не стоило. Огонек сигареты – прекрасный ориентир для снайпера – мишень, которая приободрит даже полумертвого.
А вот валенки – мечта. Жаль, что их по уставу положено носить только милиционерам. Они так комично в них выглядят, управляя движением на городских улицах. Зато не мерзнут.
Десантники, похоже, не собирались выбираться из трюма, то ли боялись, что их теплые места займут, то ли заснули все и не почувствовали, что машина остановилась. Странно, что они не расслышали грохот шагов по броне – они такие громкие, что всем в трюме должно казаться, что колотят возле ушей и со всех сторон, по всему корпусу, снизу тоже, точно и там кто-то бродит.
Задний люк приоткрылся со скрипом, тусклый сноп света выпал на снег, сжался в испуге, а потом в него прыгнул десантник, да так и остался стоять в этом пятне, увязнув. Он что-то держал в руках, бережно поддерживая сверху и снизу, что-то очень напоминающее снаряд небольшого калибра. Зачем он ему? Когда десантник оказался в пятне света, то стало видно, что гильза снаряда красная, раскрашенная синими цветочками, а сам снаряд – маленький совсем, тупоносый, серебристый. Теперь-то все увидели, что никакой это не снаряд, а термос. Десантник распрямился, кости его захрустели. Он улыбнулся, промычал: «Ох, хорошо», – хватая воздух носом и ртом. Потом выставил термос впереди себя, легонько взболтнул.
– Ребятки, чайку не желаете?
– Ты еще спрашиваешь? Да мы тут на свежем воздухе все окоченели, – сказал Голубев.
– Хорошо вам. Мы там внутри все задохнулись.
– Потому и не выходите?
– Нет. Не поэтому. Но противогазов-то у нас нет. Не знаю, кому и лучше.
Десантник отвинтил колпачок, служивший и чашкой, протянул его егерю, а сам зубами вытащил большую пробку, заткнувшую ему рот, как прочный кляп. Теперь он мог только мычать.
– М-м-м.
Егерь превосходно все понял, подставил кружку и смотрел, как в нее льется ароматная густая жидкость.
– Хватит, хватит, – сказал егерь, почувствовав, что к тому времени, как кружка наполнится до краев, стенки ее так нагреются, что он просто не сможет держать ее в руках. И без того пар обжег егерю нос, когда он поднес кружку к губам, а чай – гортань. Он выпил чай слишком быстро, почти не почувствовав его вкуса. В желудке стало тепло.
– Спасибо. Давно мечтал.
– Всегда готов.
На запах стянулись все егеря, странно, что он не выманил из трюма десантников. Кондратьев, Евсеев, Луцкий и Кудимов, которому и протянул чашку Голубев со словами: «Рекомендую. Очень вкусно». Сам он отошел в сторону, чтобы над душой не стоять, потому что ему хотелось еще чаю, но если давать волю своим желаниям…
Только один егерь остался на броне – возле башни, похожий теперь на охотника, взобравшегося на убитого им страшного зверя. Охотник позирует и ждет, когда знакомые запечатлят этот исторический момент для потомков. Башню он повесит в квартире на стене – среди остальных трофеев, а фотографию будет носить с собой и небрежно демонстрировать своим менее удачливым коллегам. Но было слишком темно. Снимок мог выйти нечетким. Чтобы получить понятное изображение, его надо обрабатывать на компьютере.
Егерь мотал головой из стороны в сторону, приставив к глазам бинокль. В инфракрасном свете округа тоже казалась безжизненной. Возможно, надо проводить наблюдения в каком-то другом спектре.
Горы покрывала зеленоватая дымка, кусты шевелились от ветра, снег искрил, и если смотреть на него с минуту, то начинало резать от боли глаза, словно в них попала соринка. Но пейзаж не заслуживал такого длительного внимания к себе и уже через несколько секунд надоедал. Периодически егерь отрывал бинокль от глаз, видимо, проверяя, не прилип ли он к коже, и с заметным удовольствием переводил взгляд на копошащихся внизу товарищей. Эта картина успокаивала его. Ему приказали наблюдать за местностью. Когда глаза немного успевали отдохнуть, ему приходилось вновь прикладываться к биноклю, совсем как алкоголику, который не может расстаться с бутылкой и, переведя дух, цедит из нее пойло маленькими глотками, растягивая удовольствие. Он боится подумать, что бутылка когда-нибудь опустеет. На новую он не наскребет в карманах денег. Придется либо просить милостыню, либо ограбить кого-нибудь…
А егерь продолжал пить глазами эти горы, снег, темноту. Он успеет опьянеть от них. До рассвета еще так долго.
Его глаза так устали, что, увидев вспышку света, он вначале принял ее за галлюцинацию. К тому же она была очень короткой. Пока глаза передавали информацию о ней в мозг по нервным сенсорам, вспышка уже погасла.
Егерь старательно протер глаза тыльной стороной ладони. Нет, не показалось. Была эта чертова вспышка! Хорошо хоть не выстрел…
Там в горах нет никаких поселений, а если кто-то вздумал разжечь костер, то огонь не угас бы так быстро.
– Топорков, чайку попей, – закричали егеря наблюдателю.
– Спасибо. Чуть попозже.
Он отыскал глазами Кондратьева. Тот оперся спиной на левый борт БМП, положил обе руки на автомат, повешенный, как хомут, и болтавшийся на уровне живота. Только что радист сообщил капитану, что они остались без воздушного прикрытия. «Стрекоза» улетела на дозаправку, а замены ей не нашлось. Все выполняли какие-то задания.
Егерь загрохотал ботинками по броне. Кондратьев обернулся на звук. Наблюдателю не пришлось даже слезать с машины. Он только присел на корточки и, почти на ухо, сказал капитану:
– Я видел свет. Вспышку света. Вон там. – Топорков махнул рукой, указывая направление, и держал ее на весу, пока капитан всматривался в темноту. – В горах, – закончил егерь.
– Вспышку света? – тихо протянул Кондратьев. – Занятно. Как она выглядела?
Егерь задумался, подыскивая наиболее подходящее сравнение.
– Ну, появился свет и исчез. Знаешь, как на лестничную клетку, где лампочек нет, дверь открыть и тут же закрыть.
Ночью боевики могли прятаться вдоль нее, поджидать колонны, а заслышав гул двигателей, поставить в колею фугас и, слегка засыпав его снегом, отойти на безопасное расстояние и затаиться – прямо как мальчишки, которые, положив на рельс огромный гвоздь, гадают, что же получится, когда на него наедет поезд. Но поезду с рельсов не уйти, а водитель БМП мог выбирать свой путь, так что, когда у него возникали хоть какие-то сомнения, он объезжал подозрительный ему участок дороги.
Если бы не эта колея – они давно бы сбились с дороги и заблудились в темноте.
БМП вздрагивала, переваливаясь со стороны на сторону, похожая на клоуна, с его знаменитой утиной походкой. Ее броню, словно мухи тарелку с вареньем, облепили егеря в маскхалатах, да так густо, что за их телами невозможно разглядеть, какой краской выкрашена бронемашина. Белой, наверное. Их тела прикрывали броню, как своеобразная активная защита. Пулям и осколкам будет тяжело до нее добраться.
Больше всего они напоминали бездомных нищих, которые, пережидая ночь на улице, сгрудились возле вентиляционной шахты. Вместо шахты – решетка над двигателем, из-под нее била слабая струя теплого воздуха. Его теплом мог согреться лишь тот, кто сидел на решетке. Она располагалась почти сразу за башней. Броня здесь была ровной, чуть шершавой – можно спокойно заснуть, не боясь скатиться во сне под гусеницы. К тому же со всех сторон подпирают тела товарищей, прижавшихся друг к другу, сберегая капли тепла. Тепло все равно терялось. Они уже сейчас представляли довольно жалкое зрелище. Лучше не думать о том, во что они превратятся через час, когда наконец-то доберутся до базы. Нет, право же, место за башней было на броне самым удобным и безопасным, защищенным почти со всех сторон. Только – ничего до самых небес. На таком механизированном троне восседать богдыхану, повелевающему несметными толпами… У человека, который занимал его, под началом несметных толп не было, его подчиненных можно пересчитать по пальцам, и добился он всего четырех маленьких звездочек на погоне, хотя командование обещало ему, что вскоре эти звездочки сольются в одну большую.
В глазах у капитана Николая Кондратьева застыли печаль и усталость. Кожа на лице обветрилась, начала шелушиться. Он не раз в такие вот минуты порывался послать все к черту, вытребовать отпуск, да приплюсовать к нему отгулы, причитающиеся за сверхурочные, уехать куда-нибудь в глушь, не в Саратов, а подальше, чтобы отдохнуть, благо отпускных ему набегало месяца четыре, а потом… потом… он никуда не уедет отсюда.
Рыжие волосы на его макушке стали редеть, сквозь короткую прическу просвечивала лысина. Он прикрывал ее вязаной шапочкой, а поверх нее носил еще и каску. Борода росла погуще, тоже рыжая с медным отливом, колючая и жесткая, как проволока, ее крошечные кусочки имплантировали на щеки и подбородок. Об нее приятно чесать руки, как об ершик, но проволока эта каждый день становилась все длиннее.
Егеря заснули, им грезилось, будто кусок земли, на котором они сидели, оторвался вместе с вентиляционной шахтой, его унесло течением, и теперь они оказались посредине снежного океана. Спрыгнешь в снег – утонешь. Остается ждать, когда их прибьет к берегу.
Холод брони постепенно просачивался сквозь ткань комбинезонов, добирался до кожи. Кожа становилась твердой и бесчувственной до такой степени, что уже не ощущала холод. Не заметишь, как заработаешь себе простуду, ревматизм или какое-нибудь воспалительное заболевание мочеспускательных каналов, а чтобы излечиться от этих напастей, придется потратить на лекарства все премиальные, заработанные в Истабане…
Если снять перчатку и дотронуться до брони ладонью, она прилипнет, точно металл смазан хорошим, еще не засохшим клеем, а растворителем для него служило только тепло, и пока БМП не заедет в ангар, егеря могли бы не бояться, что свалятся с нее. Но клей почему-то действовал избирательно и не приклеивал к броне комбинезоны.
Ночь набросила на них полупрозрачное покрывало, сквозь которое едва проступали очертания гор. Снег от лунного света искрился на вершинах и склонах, будто их усыпали сахаром, битым стеклом или осколками Луны, которая треснула, после того как в нее ударилось несколько космических кораблей. От нее отвалились огромные куски и либо рухнули на Землю, либо стали ее спутниками. Хорошо еще, что люди вовремя остановились и перестали посылать на Луну свои экспедиции – и так от нее осталась едва ли половина. Уж не от стыда ли она старалась спрятаться за облаками?
Где-то слева от дороги лежало селение Юлай-юрт – еще более далекое, чем Луна, потому что ее хоть иногда было видно, а селение растворилось в темноте. Его вообще могло там не оказаться. Возможно, на его месте давно уже образовался в земле похожий на незаживший рубец провал, куда свалились все дома вместе с жителями. Проверять, верна ли эта догадка, никому в голову не приходило. Из-за того что бронемашина-то и дело вздрагивала, егеря не могли почувствовать подземных толчков, а все звуки заглушало разносившееся на многие километры вокруг тарахтение двигателя, поэтому они не могли слышать, как дышит земля.
Морозный воздух обжигал кожу на лице. Хотелось, прижавшись к броне, втянуть голову в плечи, словно макушкой можно задеть небеса, а они окажутся твердыми, как камень, и ты обязательно набьешь себе шишку.
Если все же попробовать забраться внутрь БМП, то там станет так же тесно, как килькам в консервной банке – не то что совсем не повернешься, но дышать будет трудно. Впрочем, умереть от удушья – это не самое страшное. Куда менее приятная перспектива – свариться в собственном соку, если в машину попадет граната или под ней рванет противотанковая мина. Лучше получить контузию, осколок или пулю. Тогда хоть есть надежда выжить.
Теоретически от всяческих неожиданностей они были застрахованы. Метрах в ста над ними летела «стрекоза». Управляющий ею пилот с приходом ночи переключился на инфракрасное сканирование. Только так он мог хоть что-то увидеть. Именно пилот «стрекозы» двумя часами ранее, когда небо было еще серым, обнаружил выходившую на дорогу неподалеку от бронемашины группу людей в белом камуфляже. Но они предупредили о своем появлении тремя зелеными ракетами. Егеря, возвращающиеся с задания. Не будь этого сигнала, водитель БМП, увидев их, вряд ли стал бы терять время на выяснения – влепил бы по ним из пулемета, не раздумывая. Он хорошо усвоил принцип американских полицейских – чуть что, стреляй, разбираться будешь потом. Когда водитель подъехал к егерям поближе, остановился, чтобы разглядеть их. Странные они были, и казались призраками. У одного на голове был мешок. Остальные сейчас стаскивали его. Сжалились, наверное, дали немного подышать воздухом, не смешанным с пылью, скопившейся в мешке, и не отфильтрованным мешковиной. Но руки пленника так и остались скованы наручниками. На левой стороне его лица расплылся фиолетовый подтек. Глянув на него, водитель обомлел и на несколько секунд потерял дар речи.
– У-у, – протянул он зачарованно, – Зарахаев.
– Вот и я говорю, что он, но некоторые сомневаются, – усмехнулся один из егерей. У него были капитанские нашивки на рукавах.
– Не-е, точно он. Откуда вы его взяли?
– Он, бедный, заблудился, не знал, куда идти, плакал от страха, и тут мы случайно на него набрели, пришлось брать с собой. Время-то знаешь какое – опасное. Пропадет он один, бедолага, – капитан, изменив тон со снисходительного на серьезный, резко закончил: – Нам надо побыстрее доставить его куда следует.
– В зоопарк, что ли?
– Шутник, – улыбнулся капитан, – правильно догадался. Очень редкой породы зверь. В природе почти вымер. В зоопарке от посетителей отбоя не будет.
Пленник понимал речь, но злился молча, боясь сказать что-нибудь в ответ, видимо, хорошо уже знал, что за этим может последовать.
– Машина у меня старая. Постоянно ломается. Из-за этого и в дороге подзадержались, – сказал водитель.
– Ну, милый, какая есть. Поехали.
– Поехали. Вот только мест в салоне на всех нет. Десантники там у меня.
– Ну, хоть бедолагу-то нашего приютите? – капитан кивнул на пленного.
– Думаю, да.
– И на том спасибо. Только смотрите, не придавите в темноте. Эй, десант, слышите меня, – заговорил погромче капитан, – я бы его и сам придавил, но очень с ним хочет поговорить руководство.
– Хорошо. Хорошо, – послышалось из трюма машины. – Поехали побыстрее.
– А мы как-нибудь на броне ночь коротать будем. Не в обиде. Лучше сидеть на броне, чем топать к базе пешком.
Война в Истабане перешла в партизанскую стадию. В таком виде она могла продолжаться не месяцами, а десятилетиями. Опыт такой известен еще с XIX века. С той поры изменилось только вооружение враждующих сторон. Боевиков осталось немного, но никто не питал надежд на то, что они побросают оружие, вернутся к мирной жизни, станут обрабатывать давно заброшенные поля, которые за последние годы пахала разве что артиллерия.
На левом крыле бронемашины виднелась вмятина. Ее немного выпрямили, чтобы она не задевала гусеницу, да заменили поврежденный взрывом каток и траки. К счастью, никто тогда на броне не сидел. Тем взрывом немного оглушило экипаж и водителя. Его голову сейчас плотно облегал шлем. Водитель мог услышать лишь переговоры по рации, а проклятия, которыми осыпали его сослуживцы, доставались ветру…
Веки липли одна к другой. Как только глаза закрывались, тут же сон подбрасывал в сознание точно такие же картинки, которые должны были видеть глаза: ночь, звезды, дорогу, снег. Но как только Кондратьеву казалось, что теперь пришло время подбросить в сознание что-то отвлеченное, водитель наезжал на очередную кочку и все просыпались.
Так они ехали минут двадцать.
Двигатель взвыл. Из выхлопной трубы вырвалось слишком большое облако отработанных газов, оставив позади БМП нечто напоминающее дымовую завесу. Ветер тут же погнал ее обратно и накрыл едким газом егерей. Те зажали рты ладонями не очень расторопно и успели наглотаться этой гадости. Но это была последняя вспышка жизнедеятельности двигателя, после которой он, очевидно растратив слишком много сил, заглох. В недрах БМП еще несколько секунд работали какие-то механизмы, издавая звук, очень напоминающий тот, что получается, когда водишь ершиком по металлической трубе. Вскоре и они затихли. Чуть раньше БМП остановилась, совсем как упрямый ослик, который расхотел отчего-то идти дальше. Что же показать ей, чтобы она опять пошла? Не морковку же. Может, канистру с дизельным топливом?
Еще какое-то время егеря оставались на броне. Им забыли объявить, что поезд дальше не идет и надо его освободить. Лишь когда из люка выбрался водитель, скатился по броне и стал внимательно оглядывать машину, будто диковинку, которую никогда прежде не видел, они, чертыхаясь, стали слезать с насиженных мест, прыгали в снег, проваливаясь почти по колено. Их было семь. Ботинки еще не промокали, но ногам сразу же становилось зябко и неприятно. Люди слишком рано поверили в то, через час доберутся до базы, где их ждут горячая еда и постели. Размечтались. Всегда нужно готовиться к худшему варианту развития событий. Тогда любой другой исход может показаться удачным.
– Что у тебя стряслось? – лениво спросил у водителя капитан Кондратьев, возглавлявший отряд егерей и оказавшийся в этой группе, которая помимо егерей состояла еще и из пяти десантников, самым старшим по званию. Если, конечно, не брать в расчет пленного, носившего в армии сепаратистов звание полковника.
– Не знаю. Говорил я, что машина старая. Почти двадцать лет. Постоянно что-то летит.
Водитель мог добавить еще и то, что запчасти для такой старой машины достать трудно. В основном их приходится снимать со списанной техники, а состояние этих деталей тоже далеко от идеального. Они очень быстро изнашиваются. Чтобы запастись ими в избытке, наверное, надо совершить налет на музей. Ближайший из них находился в соседней губернии.
В голосе водителя не было ни злости, ни причитаний. Он с грустью стал подумывать о том, что ему, возможно, не удастся своими силами исправить поломку и тогда придется связываться с базой, ждать, пока оттуда придет ремонтная мастерская, привезет сломавшуюся деталь или, в худшем случае, возьмет БМП на буксир и поволочет за собой. Это значит, что им еще как минимум два-три часа придется побыть на морозе, а у многих и без того зуб на зуб уже попадал не всегда. Они окоченели. Не дай бог придется рыть окопы и прочие фортификационные сооружения, чтобы переночевать в относительной безопасности.
Вгрызаться в твердую землю, похожую на ту, что лежит в зонах вечной мерзлоты простыми саперскими лопатками – работа трудная и непроизводительная. Лопатки обязательно вскоре затупятся. Небольшую ямку дай бог выроешь к утру, когда необходимость в укрытиях отпадет. Вот подрывать землю гранатами – более прогрессивный метод. Жаль только, что он очень шумный.
Можно пойти искать селение Юлай-юрт и попроситься на ночлег у местных жителей. Но те пугливы и неприветливы. Услышав, что кто-то бродит за оградой, с хлебом-солью встречать на порог не выйдут, а скорее организуют прием при помощи салюта из всех имеющихся в арсенале видов оружия. Обычно в таких домах не обходятся гладкоствольными ружьями, место которым в историческом или краеведческом музее. Припрятывают что-то более существенное.
– Плохо ты за машиной следишь, – у егеря было добродушное лицо; маленький и подвижный, он отчего-то наводил на ассоциацию с каким-то юрким насекомым, которое все никак не удается прихлопнуть тапкой. – У меня дома «мерседес». Ему тоже двадцать лет. Он меня не подводит.
– Ты, наверное, его холишь и лелеешь, держишь в теплом гараже и в сроки загоняешь в автосалон. ТО делаешь? – егеря не представлялись водителю. Он не знал, как их зовут.
– Конечно. Как же иначе? Я же не хочу застрять на дороге в самый неподходящий момент.
– А в Россию когда пригнали твой «мерседес»?
Егерь задумался. На лбу у него от трудных размышлений наморщилась кожа, а губы стали шептать какие-то цифры.
– Шесть лет и четыре месяца, – наконец произнес егерь.
– Ну вот видишь. Всего-то шесть лет и четыре месяца, – с издевкой сказал водитель, – а до этого твой «мерседес» по чистым и ухоженным автобанам катался. Там он и до пенсионного возраста без проблем дожил бы. Да не до собачей пенсии, когда год – за шесть, а до человечьей. Представляешь, купил себе машину к совершеннолетию и катайся на ней всю жизнь. Иногда подмажешь там, подделаешь что-то, резину еще поменяешь по сезону. Вот и всех забот, – он сделал небольшую паузу, потом резко продолжил: – А БМП эту эксплуатировали и в хвост и в гриву, не особенно заботясь, сколько она протянет. Она давно уже должна была сдохнуть, как загнанная лошадь. Да ты знаешь, что она в Афгане уже духов молотила, когда ты еще в пеленки писался. Подгузников тогда еще не было. Писался?
– Откуда я помню, – пробурчал егерь.
– Писался, писался. Не увиливай.
– Может быть, но с арифметикой у тебя плохо. Мне двадцать семь. Следовательно, когда эта БМП только вышла за ворота завода, мне уже было семь, а я, извини, пеленок тогда уже не носил – в штанишках бегал.
– В коротких?
– Летом – в коротких, – егерь начинал сердиться.
– Ладно, не обижайся, – сказал водитель, – могу подкинуть интересное занятие. Когда уйдешь на покой, можешь проследить ее боевой путь, – он кивнул на БМП, – поверь мне, узнаешь очень занимательную историю. Если бы она все это время простояла в смазке законсервированной на складе, тогда конечно ты мог бы возмущаться, а так… Да любая машина давно накрылась бы при таких нагрузках.
– Сдаюсь, – примирительно сказал егерь. – Тебе помощь нужна?
– Нет. Сам справлюсь, – сказал водитель.
– Голубев, ты в очередной раз меня убеждаешь в том, что худая голова языку покоя не дает, – сказал капитан Кондратьев своему подчиненному, когда ему надоело, что водитель тратит время не на исправление, а на перепалку с егерем. – Не мешай ему. Когда понадобиться ломовая лошадь, я тебя позову.
– Так точно. Рад стараться. Разрешите иди, ваше благородие? – скороговоркой выпалил Голубев, смешав в своем ответе все пришедшие в голову реплики из устава царской армии.
– Отдыхай.
– Слушаюсь, – он не стал добавлять, хотя и хотел, «и повинуюсь», потому что эти слова были из другой постановки.
– Эй, Верховцев, – послышалось из бронемашины. Из люка высунулся радист. Он только что разговаривал с пилотом «стрекозы». Топлива у того осталось минут на десять. Он хотел улетать на дозаправку, выяснял, что стряслось внизу и надо ли присылать ему замену, – может, мне сразу запросить помощь? Зачем тебе мучиться, рученьки белые марать.
– Отстань, без тебя хоть вешайся, – огрызнулся водитель.
– Могу дать веревку и мыло.
– Веревку, может, и возьму, но потом. Мыло себе оставь. Помоешься. От тебя несет, как от помойного ведра.
– Ладно, ладно. «Стрекоза» нас хочет покинуть. Спрашивает, сколько тебе времени надо на починку.
– Не знаю. Может, долго.
– Понял. Так и сообщу. Пусть на замену другую «стрекозу» вызывают, – радист опять нырнул в трюм бронемашины.
Временное безделье занять было абсолютно нечем. Можно, конечно, впрячься в БМП наподобие бурлаков и попробовать протащить ее вперед. Весила она поменьше, чем баржа, а десантники и егеря казались покрепче тех бедолаг, что были изображены на картине Репина, но вряд ли усилий всех их хватит на то, чтобы сдвинуть бронемашину хотя бы на несколько сантиметров. Толку никакого, зато можно весело провести время. Лучше, если застряли бы две БМП. Тогда можно было и вовсе разделиться на две команды и устроить соревнования, достойные книги рекордов Гиннеса.
Ох, и сигаретки не выкуришь. Вдруг в ближайших кустах сидит снайпер, еще не успевший превратиться в ледышку, греет окоченевшие руки своим дыханием, посматривает по сторонам, прикинувшись то ли камнем, то ли холмиком, обросшим кустами, – он понатыкал в свою одежду веточек. Ноги у него уже обморозились. О валенках он не позаботился (не любит он ничего, что связано с русскими), а теплые ботинки в такую погоду от холода защищают недолго. Вот и мучается теперь. Тем не менее он сможет приладить приклад к плечу, заглянуть в оптический прицел и нажать на курок разок-другой, прежде чем его накроют из станкового пулемета. Если снайпер – араб или негр, непривычный к местному климату и снег видевший разве что по телевизору, на фотографиях и в холодильник, а лед – в бокале с коктейлем, то он давно уже распрощался со своей душой. Отойди чуть в сторону от дороги, наткнешься на скрюченные ледяные скульптуры. Художественной ценности они не представляют. Никто не пойдет их искать. Но…
Экспериментировать не стоило. Огонек сигареты – прекрасный ориентир для снайпера – мишень, которая приободрит даже полумертвого.
А вот валенки – мечта. Жаль, что их по уставу положено носить только милиционерам. Они так комично в них выглядят, управляя движением на городских улицах. Зато не мерзнут.
Десантники, похоже, не собирались выбираться из трюма, то ли боялись, что их теплые места займут, то ли заснули все и не почувствовали, что машина остановилась. Странно, что они не расслышали грохот шагов по броне – они такие громкие, что всем в трюме должно казаться, что колотят возле ушей и со всех сторон, по всему корпусу, снизу тоже, точно и там кто-то бродит.
Задний люк приоткрылся со скрипом, тусклый сноп света выпал на снег, сжался в испуге, а потом в него прыгнул десантник, да так и остался стоять в этом пятне, увязнув. Он что-то держал в руках, бережно поддерживая сверху и снизу, что-то очень напоминающее снаряд небольшого калибра. Зачем он ему? Когда десантник оказался в пятне света, то стало видно, что гильза снаряда красная, раскрашенная синими цветочками, а сам снаряд – маленький совсем, тупоносый, серебристый. Теперь-то все увидели, что никакой это не снаряд, а термос. Десантник распрямился, кости его захрустели. Он улыбнулся, промычал: «Ох, хорошо», – хватая воздух носом и ртом. Потом выставил термос впереди себя, легонько взболтнул.
– Ребятки, чайку не желаете?
– Ты еще спрашиваешь? Да мы тут на свежем воздухе все окоченели, – сказал Голубев.
– Хорошо вам. Мы там внутри все задохнулись.
– Потому и не выходите?
– Нет. Не поэтому. Но противогазов-то у нас нет. Не знаю, кому и лучше.
Десантник отвинтил колпачок, служивший и чашкой, протянул его егерю, а сам зубами вытащил большую пробку, заткнувшую ему рот, как прочный кляп. Теперь он мог только мычать.
– М-м-м.
Егерь превосходно все понял, подставил кружку и смотрел, как в нее льется ароматная густая жидкость.
– Хватит, хватит, – сказал егерь, почувствовав, что к тому времени, как кружка наполнится до краев, стенки ее так нагреются, что он просто не сможет держать ее в руках. И без того пар обжег егерю нос, когда он поднес кружку к губам, а чай – гортань. Он выпил чай слишком быстро, почти не почувствовав его вкуса. В желудке стало тепло.
– Спасибо. Давно мечтал.
– Всегда готов.
На запах стянулись все егеря, странно, что он не выманил из трюма десантников. Кондратьев, Евсеев, Луцкий и Кудимов, которому и протянул чашку Голубев со словами: «Рекомендую. Очень вкусно». Сам он отошел в сторону, чтобы над душой не стоять, потому что ему хотелось еще чаю, но если давать волю своим желаниям…
Только один егерь остался на броне – возле башни, похожий теперь на охотника, взобравшегося на убитого им страшного зверя. Охотник позирует и ждет, когда знакомые запечатлят этот исторический момент для потомков. Башню он повесит в квартире на стене – среди остальных трофеев, а фотографию будет носить с собой и небрежно демонстрировать своим менее удачливым коллегам. Но было слишком темно. Снимок мог выйти нечетким. Чтобы получить понятное изображение, его надо обрабатывать на компьютере.
Егерь мотал головой из стороны в сторону, приставив к глазам бинокль. В инфракрасном свете округа тоже казалась безжизненной. Возможно, надо проводить наблюдения в каком-то другом спектре.
Горы покрывала зеленоватая дымка, кусты шевелились от ветра, снег искрил, и если смотреть на него с минуту, то начинало резать от боли глаза, словно в них попала соринка. Но пейзаж не заслуживал такого длительного внимания к себе и уже через несколько секунд надоедал. Периодически егерь отрывал бинокль от глаз, видимо, проверяя, не прилип ли он к коже, и с заметным удовольствием переводил взгляд на копошащихся внизу товарищей. Эта картина успокаивала его. Ему приказали наблюдать за местностью. Когда глаза немного успевали отдохнуть, ему приходилось вновь прикладываться к биноклю, совсем как алкоголику, который не может расстаться с бутылкой и, переведя дух, цедит из нее пойло маленькими глотками, растягивая удовольствие. Он боится подумать, что бутылка когда-нибудь опустеет. На новую он не наскребет в карманах денег. Придется либо просить милостыню, либо ограбить кого-нибудь…
А егерь продолжал пить глазами эти горы, снег, темноту. Он успеет опьянеть от них. До рассвета еще так долго.
Его глаза так устали, что, увидев вспышку света, он вначале принял ее за галлюцинацию. К тому же она была очень короткой. Пока глаза передавали информацию о ней в мозг по нервным сенсорам, вспышка уже погасла.
Егерь старательно протер глаза тыльной стороной ладони. Нет, не показалось. Была эта чертова вспышка! Хорошо хоть не выстрел…
Там в горах нет никаких поселений, а если кто-то вздумал разжечь костер, то огонь не угас бы так быстро.
– Топорков, чайку попей, – закричали егеря наблюдателю.
– Спасибо. Чуть попозже.
Он отыскал глазами Кондратьева. Тот оперся спиной на левый борт БМП, положил обе руки на автомат, повешенный, как хомут, и болтавшийся на уровне живота. Только что радист сообщил капитану, что они остались без воздушного прикрытия. «Стрекоза» улетела на дозаправку, а замены ей не нашлось. Все выполняли какие-то задания.
Егерь загрохотал ботинками по броне. Кондратьев обернулся на звук. Наблюдателю не пришлось даже слезать с машины. Он только присел на корточки и, почти на ухо, сказал капитану:
– Я видел свет. Вспышку света. Вон там. – Топорков махнул рукой, указывая направление, и держал ее на весу, пока капитан всматривался в темноту. – В горах, – закончил егерь.
– Вспышку света? – тихо протянул Кондратьев. – Занятно. Как она выглядела?
Егерь задумался, подыскивая наиболее подходящее сравнение.
– Ну, появился свет и исчез. Знаешь, как на лестничную клетку, где лампочек нет, дверь открыть и тут же закрыть.