Страница:
Война продолжалась бы долго, если бы Рим не уступил; были дарованы права гражданства тем италийским племенам, что сложили оружие либо сохраняли нейтралитет. Государство повстанцев поэтому стало раскалываться, и те, кто продолжал воевать с римлянами, пытались даже привлечь в качестве интервентов понтийцев во главе с царем Митридатом VI.
Он был очень колоритной личностью – красивый, рослый богатырь, обладавший не только воинскими доблестями, но и незаурядным умом политика и дипломата. Митридат считался образованным человеком: знал двадцать два языка, прекрасно разбирался в искусстве, был знатоком греческой литературы и так далее. При его дворе кормились многие художники, поэты и философы.
Но известен он в первую очередь, конечно же, как полководец и завоеватель. Он присоединил к своему царству Колхиду (территория современной Грузии), часть Армении и Боспор. Он мечтал о славе и успехах своего кумира и соплеменника Александра Македонского, думал возродить великую империю на Востоке, но препятствием этому был, конечно же, Рим с его бесспорно превосходящей военной мощью.
Когда разразилась Союзническая война, у Митридата был шанс нанести заносчивым римлянам сокрушительное поражение, объединись он с италиками, но они сделали ему такое предложение слишком поздно, когда их восстание было почти подавлено. Если бы Митридат с самого начала Союзнической войны предпринял наступательные действия, возможно, геополитическая ситуация в первом веке до Рождества Христова на средиземноморских территориях была бы совершенно иной. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения. Митридат лишь весной восемьдесят восьмого года, собрав многочисленную армию, вступил в малоазиатские римские провинции, где его встречали как освободителя. Малочисленные римские гарнизоны не могли, разумеется, оказать ему никакого серьезного противодействия, и были перебиты, как были уничтожены и мирные жители римского происхождения – купцы, колонисты и прочие. Митридат вторгся и в Европу – захватил Македонию, и его войска под командованием самого способного из царских полководцев Архелая появились и в Греции.
Римляне, однако, вынуждены были смотреть на это сквозь пальцы – в столице вновь разразилась междоусобица. Едва Сулла выступил на войну с Митридатом, как его тут же отстранили от командования, и он должен был, по решению народного собрания, передать бразды военной власти Марию. Инициатором такого постановления стал народный трибун Сульпиций, который помимо вышеуказанного внес и другие законопроекты: дать италикам полноценное римское гражданство, а любой из сенаторов мог лишиться своего высокого звания, если его долги превышали две тысячи денариев. Надо ли говорить, что оптиматы не стали кушать такую кашу и всячески противились этому, однако их принудили силой, и законы прошли.
Когда в расположение войск, где уже находился Сулла, прибыли трибуны, чтобы передать армию Марию, полководец собрал сходку.
Был он рыжеволосым и, как все рыжие, белокожим, а на лице у него выступали красные пятна, поэтому греки сложили про него насмешливый стишок: «Сулла – тутовая фига под приправой из муки». Взгляд его голубых глаз был пронзителен и суров. Он отличался перепадами настроения, и когда бывал в хорошем расположении духа, весело шутил, а в дурном – жесток и яростно агрессивен.
Для хорошего настроения, сами понимаете, на этот раз повода не было, и он с суровым видом обратился к солдатам с таким вопросом: а хотят ли они служить под командованием семидесятилетнего старика Мария? Да еще и неизвестно, возьмет ли тот их на войну с Митридатом или предпочтет своих ветеранов.
Поднялся ропот и шум. Солдатам вовсе не хотелось отдавать возможность обогатиться в азиатском походе. А чем они хуже марианцев? И они потребовали от Суллы, чтобы он вел их сначала на Рим, чтобы образумить зарвавшихся популяров.
Итак, Сулла вошел в Рим во главе шести легионов, без особого труда преодолев организованную Марием оборону. Старику удалось в суматохе скрыться, а автор антиоптиматских законопроектов Сульпиций поплатился собственной головой в прямом смысле: ее поднесли отрезанной Сулле, а затем по его приказанию выставили на форуме. С внутренней распрей было покончено, и Сулла, набрав своих сторонников в сенат и взяв слово с вновь избранных консулов (а одним из них оказался все же популяр Цинна), что они будут играть по его правилам, отправился на войну с Митридатом.
Понтийский царь отверг выдвинутый Суллой ультиматум вернуться к старым границам. Начались военные действия, и Сулла в первом же сражении разбил Митридатовы войска под командованием Архелая, который с остатками потрепанной армии укрылся в Афинах. Осада греческой столицы длилась долго, потому что у Суллы флота не было и он не мог препятствовать подвозу продовольствия и вооружений со стороны моря. Для изготовления осадных машин полководец приказал вырубить исторические рощи Академии и Лицея. Казна была пуста, поэтому он распорядился ограбить храмы и святилища. Общей участи должен был подвергнуться и храм в Дельфах, один из самых почитаемых в Греции. И когда посланный туда грек, фокеец Кафид, сообщил Сулле, что кифара в храме стала сама по себе звучать и это, дескать, так Аполлон выражает свой гнев и негодование, то Сулла его успокоил, сказав примерно следующее: «Ты ошибаешься, Кафид, бог, наоборот, ликует от радости, что может хоть чем-то помочь римлянам, поэтому бери всю утварь, не стесняйся и принимай ее у жрецов по весу».
Неизвестно, сколько времени продлилась бы осада Афин, если бы не болтливые старики. Они ругали афинского тирана Аристиона за то, что тот оставил без охраны одну часть стены, куда неприятель может приникнуть без особых потерь. Это кто-то подслушал и донес Сулле.
Таким образом, из-за длинных языков город был взят, и не было пощады никому: кровь убитых текла по узким улицам и заливала площади и предместья, как об этом свидетельствует Плутарх.
Но до победы над Митридатом было еще далеко. Царь, имея крупные людские и материальные ресурсы, выставил против Суллы новое стотысячное войско. В сражении под Херонеей счастье вновь было на стороне римлян, несмотря на многократно превосходящие силы противника.
Между тем в Риме вновь происходит марианский переворот, и власть переходит к популярам. Главнокомандующим вместо Суллы назначается консул Валерий Флакк, у которого было всего два легиона, и он не рискнул вступить в сражение с победоносным Суллой. Обе армии постояли в виду друг у друга в Фессалии, а затем Флакк отправился в Малую Азию на войну с Митридатом. Сулла не стал его преследовать, полагая, что перед лицом внешнего врага внутренний становится союзником.
А в Греции, где стояла армия Суллы, вновь появились полчища врагов. Решающая битва произошла в болотистой местности неподалеку от Орхомена. Военное счастье в критический момент битвы готово было ускользнуть от удачливого Суллы, но он остановил бегущих солдат такими словами: «Я здесь умру прекрасной смертью, римляне. А вы, когда вас спросят, где вы предали своего императора, не забудьте сказать: под Орхоменом». Едкий укор этих слов подействовал на воинов, и боевой дух был восстановлен.
Армия Флакка, понесшая потери в боях с Митридатом, в определенный момент взбунтовалась, и солдаты убили своего командующего. Сменивший его талантливый легат Гай Флавий Фимбрия вышиб Митридата из его столицы Пергама.
А в Риме тем временем свирепствовал Цинна, ставший после смерти Мария в восемьдесят шестом году очередным диктатором от популяров и, стало быть, главным политическим противником Суллы. Метелла, жена полководца, с трудом вырвалась из столицы к мужу и умоляла его вернуться в Рим, чтобы навести там порядок. Сулла встал перед выбором: добить Митридата или заключить с ним перемирие, чтобы освободить руки для борьбы с Цинной, собиравшим уже флот и войска для гражданской войны с победителем Митридата.
Переговоры о мире полководец вел с Архелаем, который предложил ему от имени царя деньги и флот для борьбы с внутренними врагами в обмен на то, что римляне уйдут из Азии и Понта. Сулла же предложил Архелаю самому добить Митридата и «воцариться вместо него», но грек гордо заявил, что он не предатель. Сулла ему на это сказал вот что:
«Так, значит, ты, Архелай, каппадокиец и раб, или, если угодно, друг царя-варвара, не соглашаешься на постыдное дело ради таких великих благ, а со мною, Суллой, римским полководцем, смеешь заводить разговор о предательстве. Будто ты не тот самый Архелай, что бежал от Херонеи с горсткой солдат, уцелевших от стадвадцатитысячного войска, два дня прятался в охроменских болотах и завалил все дороги Беотии трупами своих людей!»
После этой грозной речи Архелай прекратил торговаться и принял условия Суллы, вполне умеренные: вернуться к довоенным границам и выплатить контрибуцию в размере двух тысяч талантов, а также передать римлянам семьдесят обшитых медью кораблей.
Митридат тем не менее не был готов к таким условиям и прислал послов, сказавших, что царь не хочет давать флот и не согласен отдавать Пафлагонию.
«Что вы говорите? – отвечал в гневе Сулла. – Митридат притязает на Пафлагонию и спорит о флоте? А я-то думал, что он мне в ноги поклонится, если я оставлю ему правую руку, которою он погубил стольких римлян? Но погодите, скоро я переправлюсь в Азию, и тогда он заговорит по-другому, а то сидит в Пергаме и отдает последние распоряжения в войне, которой и в глаза не видал!»
После этого победоносный полководец встретился с самим Митридатом, и мирный договор был подписан на условиях Суллы.
Конечно, следовало бы продолжить войну и добить заносчивого пергамского владыку, но в этом случае пришлось бы вести войну на два фронта: с ним и легатом Фимбрией, а это измотанным войскам Суллы было бы не под силу.
Впрочем, он боялся напрасно: едва войска победоносного и овеянного славой Суллы подошли к легионам Фимбрии, солдаты его стали перебегать к Сулле, не намереваясь проливать кровь за демократов.
Затем Сулла во главе сорокатысячного войска двинулся в Италию. В Брундизии он высадился весной восемьдесят третьего года. Победа под стенами Рима далась с большим трудом. В решительный момент битвы Сулла снял с груди золотую статуэтку Аполлона из Дельф и в молитве попросил у Бога помощи. Вероятно, Аполлон и вправду благоволил к полководцу, если даже после ограбления своего святилища все же осенил «счастливца» викторией.
Войдя в Рим, Сулла тотчас же собрал сенат в храме Беллоны, а неподалеку в это время его солдаты добивали уцелевших противников. Когда сенаторов стали беспокоить крики убиваемых, Сулла попросил их «слушать его внимательно, а не отвлекаться на вопли кучки негодяев, которым по его приказу дают урок».
Но это было лишь начало. Он стал казнить не только своих политических противников, но и личных врагов. Казням не было конца, и тогда кто-то попросил диктатора избавить римлян от неизвестности. Пусть скажет открыто, кто ему неугоден. Тогда он составил списки, вошедшие в историю, как проскрипционные. Конечно, многие поплатились жизнью лишь за свое богатство. Сулла лишал гражданских прав и прав на имущество также и наследников, и Плутарх называет это вопиющей несправедливостью. Историк размышляет и о причинах жестокости Суллы, объясняя ее скрытыми пороками и переменчивым характером диктатора.
Действительно, есть тут некая загадка. Ведь Сулла был по тем временам человеком просвещенным – знал и любил греческую литературу и философию, окружал себя поэтами, художниками, актерами, благоволил к театру, был в полном смысле обаятельным и душевным человеком с большим чувством юмора. Думается, знаменитые его проскрипции служили не только утолению мести, но были также трезвым расчетом диктатора, что он уничтожает зерна грядущих и возможных смут, то есть тем самым укрепляет порядок в государстве.
Это, надо сказать, не ново, так поступали и будут поступать тираны во все времена, сохраняя установленный жестокий режим на долгие годы, полагая, что репрессии и страх – испытанное и безотказное средство от смут и потрясений в государстве.
Однако развитие демократии в современном мире доказывает и обратное: свободное и бесцензурное волеизъявление граждан дает подобный же эффект. Устное и печатное публичное слово служит лучшим громоотводом, нежели тайное шептание по углам. Современным властителям легче и проще разрешать, нежели запрещать, и в этом есть своя мудрость: люди свободны в своих мнениях до границ закона, который и карает.
Что касается Суллы, он, установив личную диктатуру без ограничения в сроке, сам же в конце концов и отказался от власти и уехал в свое загородное поместье. Мы не будем здесь доискиваться причин, побудивших диктатора так поступить, хотя внешне такой поступок кажется жертвой во имя сохранения республики и ее институтов. Однако идея единодержавной власти, ярко проиллюстрированная Суллой, оказалась весьма заразительной для целой череды последующих древнеримских властолюбцев, в том числе для Помпея и Цезаря.
Глава II. Заговор Катилины
Он был очень колоритной личностью – красивый, рослый богатырь, обладавший не только воинскими доблестями, но и незаурядным умом политика и дипломата. Митридат считался образованным человеком: знал двадцать два языка, прекрасно разбирался в искусстве, был знатоком греческой литературы и так далее. При его дворе кормились многие художники, поэты и философы.
Но известен он в первую очередь, конечно же, как полководец и завоеватель. Он присоединил к своему царству Колхиду (территория современной Грузии), часть Армении и Боспор. Он мечтал о славе и успехах своего кумира и соплеменника Александра Македонского, думал возродить великую империю на Востоке, но препятствием этому был, конечно же, Рим с его бесспорно превосходящей военной мощью.
Когда разразилась Союзническая война, у Митридата был шанс нанести заносчивым римлянам сокрушительное поражение, объединись он с италиками, но они сделали ему такое предложение слишком поздно, когда их восстание было почти подавлено. Если бы Митридат с самого начала Союзнической войны предпринял наступательные действия, возможно, геополитическая ситуация в первом веке до Рождества Христова на средиземноморских территориях была бы совершенно иной. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения. Митридат лишь весной восемьдесят восьмого года, собрав многочисленную армию, вступил в малоазиатские римские провинции, где его встречали как освободителя. Малочисленные римские гарнизоны не могли, разумеется, оказать ему никакого серьезного противодействия, и были перебиты, как были уничтожены и мирные жители римского происхождения – купцы, колонисты и прочие. Митридат вторгся и в Европу – захватил Македонию, и его войска под командованием самого способного из царских полководцев Архелая появились и в Греции.
Римляне, однако, вынуждены были смотреть на это сквозь пальцы – в столице вновь разразилась междоусобица. Едва Сулла выступил на войну с Митридатом, как его тут же отстранили от командования, и он должен был, по решению народного собрания, передать бразды военной власти Марию. Инициатором такого постановления стал народный трибун Сульпиций, который помимо вышеуказанного внес и другие законопроекты: дать италикам полноценное римское гражданство, а любой из сенаторов мог лишиться своего высокого звания, если его долги превышали две тысячи денариев. Надо ли говорить, что оптиматы не стали кушать такую кашу и всячески противились этому, однако их принудили силой, и законы прошли.
Когда в расположение войск, где уже находился Сулла, прибыли трибуны, чтобы передать армию Марию, полководец собрал сходку.
Был он рыжеволосым и, как все рыжие, белокожим, а на лице у него выступали красные пятна, поэтому греки сложили про него насмешливый стишок: «Сулла – тутовая фига под приправой из муки». Взгляд его голубых глаз был пронзителен и суров. Он отличался перепадами настроения, и когда бывал в хорошем расположении духа, весело шутил, а в дурном – жесток и яростно агрессивен.
Для хорошего настроения, сами понимаете, на этот раз повода не было, и он с суровым видом обратился к солдатам с таким вопросом: а хотят ли они служить под командованием семидесятилетнего старика Мария? Да еще и неизвестно, возьмет ли тот их на войну с Митридатом или предпочтет своих ветеранов.
Поднялся ропот и шум. Солдатам вовсе не хотелось отдавать возможность обогатиться в азиатском походе. А чем они хуже марианцев? И они потребовали от Суллы, чтобы он вел их сначала на Рим, чтобы образумить зарвавшихся популяров.
Итак, Сулла вошел в Рим во главе шести легионов, без особого труда преодолев организованную Марием оборону. Старику удалось в суматохе скрыться, а автор антиоптиматских законопроектов Сульпиций поплатился собственной головой в прямом смысле: ее поднесли отрезанной Сулле, а затем по его приказанию выставили на форуме. С внутренней распрей было покончено, и Сулла, набрав своих сторонников в сенат и взяв слово с вновь избранных консулов (а одним из них оказался все же популяр Цинна), что они будут играть по его правилам, отправился на войну с Митридатом.
Понтийский царь отверг выдвинутый Суллой ультиматум вернуться к старым границам. Начались военные действия, и Сулла в первом же сражении разбил Митридатовы войска под командованием Архелая, который с остатками потрепанной армии укрылся в Афинах. Осада греческой столицы длилась долго, потому что у Суллы флота не было и он не мог препятствовать подвозу продовольствия и вооружений со стороны моря. Для изготовления осадных машин полководец приказал вырубить исторические рощи Академии и Лицея. Казна была пуста, поэтому он распорядился ограбить храмы и святилища. Общей участи должен был подвергнуться и храм в Дельфах, один из самых почитаемых в Греции. И когда посланный туда грек, фокеец Кафид, сообщил Сулле, что кифара в храме стала сама по себе звучать и это, дескать, так Аполлон выражает свой гнев и негодование, то Сулла его успокоил, сказав примерно следующее: «Ты ошибаешься, Кафид, бог, наоборот, ликует от радости, что может хоть чем-то помочь римлянам, поэтому бери всю утварь, не стесняйся и принимай ее у жрецов по весу».
Неизвестно, сколько времени продлилась бы осада Афин, если бы не болтливые старики. Они ругали афинского тирана Аристиона за то, что тот оставил без охраны одну часть стены, куда неприятель может приникнуть без особых потерь. Это кто-то подслушал и донес Сулле.
Таким образом, из-за длинных языков город был взят, и не было пощады никому: кровь убитых текла по узким улицам и заливала площади и предместья, как об этом свидетельствует Плутарх.
Но до победы над Митридатом было еще далеко. Царь, имея крупные людские и материальные ресурсы, выставил против Суллы новое стотысячное войско. В сражении под Херонеей счастье вновь было на стороне римлян, несмотря на многократно превосходящие силы противника.
Между тем в Риме вновь происходит марианский переворот, и власть переходит к популярам. Главнокомандующим вместо Суллы назначается консул Валерий Флакк, у которого было всего два легиона, и он не рискнул вступить в сражение с победоносным Суллой. Обе армии постояли в виду друг у друга в Фессалии, а затем Флакк отправился в Малую Азию на войну с Митридатом. Сулла не стал его преследовать, полагая, что перед лицом внешнего врага внутренний становится союзником.
А в Греции, где стояла армия Суллы, вновь появились полчища врагов. Решающая битва произошла в болотистой местности неподалеку от Орхомена. Военное счастье в критический момент битвы готово было ускользнуть от удачливого Суллы, но он остановил бегущих солдат такими словами: «Я здесь умру прекрасной смертью, римляне. А вы, когда вас спросят, где вы предали своего императора, не забудьте сказать: под Орхоменом». Едкий укор этих слов подействовал на воинов, и боевой дух был восстановлен.
Армия Флакка, понесшая потери в боях с Митридатом, в определенный момент взбунтовалась, и солдаты убили своего командующего. Сменивший его талантливый легат Гай Флавий Фимбрия вышиб Митридата из его столицы Пергама.
А в Риме тем временем свирепствовал Цинна, ставший после смерти Мария в восемьдесят шестом году очередным диктатором от популяров и, стало быть, главным политическим противником Суллы. Метелла, жена полководца, с трудом вырвалась из столицы к мужу и умоляла его вернуться в Рим, чтобы навести там порядок. Сулла встал перед выбором: добить Митридата или заключить с ним перемирие, чтобы освободить руки для борьбы с Цинной, собиравшим уже флот и войска для гражданской войны с победителем Митридата.
Переговоры о мире полководец вел с Архелаем, который предложил ему от имени царя деньги и флот для борьбы с внутренними врагами в обмен на то, что римляне уйдут из Азии и Понта. Сулла же предложил Архелаю самому добить Митридата и «воцариться вместо него», но грек гордо заявил, что он не предатель. Сулла ему на это сказал вот что:
«Так, значит, ты, Архелай, каппадокиец и раб, или, если угодно, друг царя-варвара, не соглашаешься на постыдное дело ради таких великих благ, а со мною, Суллой, римским полководцем, смеешь заводить разговор о предательстве. Будто ты не тот самый Архелай, что бежал от Херонеи с горсткой солдат, уцелевших от стадвадцатитысячного войска, два дня прятался в охроменских болотах и завалил все дороги Беотии трупами своих людей!»
После этой грозной речи Архелай прекратил торговаться и принял условия Суллы, вполне умеренные: вернуться к довоенным границам и выплатить контрибуцию в размере двух тысяч талантов, а также передать римлянам семьдесят обшитых медью кораблей.
Митридат тем не менее не был готов к таким условиям и прислал послов, сказавших, что царь не хочет давать флот и не согласен отдавать Пафлагонию.
«Что вы говорите? – отвечал в гневе Сулла. – Митридат притязает на Пафлагонию и спорит о флоте? А я-то думал, что он мне в ноги поклонится, если я оставлю ему правую руку, которою он погубил стольких римлян? Но погодите, скоро я переправлюсь в Азию, и тогда он заговорит по-другому, а то сидит в Пергаме и отдает последние распоряжения в войне, которой и в глаза не видал!»
После этого победоносный полководец встретился с самим Митридатом, и мирный договор был подписан на условиях Суллы.
Конечно, следовало бы продолжить войну и добить заносчивого пергамского владыку, но в этом случае пришлось бы вести войну на два фронта: с ним и легатом Фимбрией, а это измотанным войскам Суллы было бы не под силу.
Впрочем, он боялся напрасно: едва войска победоносного и овеянного славой Суллы подошли к легионам Фимбрии, солдаты его стали перебегать к Сулле, не намереваясь проливать кровь за демократов.
Затем Сулла во главе сорокатысячного войска двинулся в Италию. В Брундизии он высадился весной восемьдесят третьего года. Победа под стенами Рима далась с большим трудом. В решительный момент битвы Сулла снял с груди золотую статуэтку Аполлона из Дельф и в молитве попросил у Бога помощи. Вероятно, Аполлон и вправду благоволил к полководцу, если даже после ограбления своего святилища все же осенил «счастливца» викторией.
Войдя в Рим, Сулла тотчас же собрал сенат в храме Беллоны, а неподалеку в это время его солдаты добивали уцелевших противников. Когда сенаторов стали беспокоить крики убиваемых, Сулла попросил их «слушать его внимательно, а не отвлекаться на вопли кучки негодяев, которым по его приказу дают урок».
Но это было лишь начало. Он стал казнить не только своих политических противников, но и личных врагов. Казням не было конца, и тогда кто-то попросил диктатора избавить римлян от неизвестности. Пусть скажет открыто, кто ему неугоден. Тогда он составил списки, вошедшие в историю, как проскрипционные. Конечно, многие поплатились жизнью лишь за свое богатство. Сулла лишал гражданских прав и прав на имущество также и наследников, и Плутарх называет это вопиющей несправедливостью. Историк размышляет и о причинах жестокости Суллы, объясняя ее скрытыми пороками и переменчивым характером диктатора.
Действительно, есть тут некая загадка. Ведь Сулла был по тем временам человеком просвещенным – знал и любил греческую литературу и философию, окружал себя поэтами, художниками, актерами, благоволил к театру, был в полном смысле обаятельным и душевным человеком с большим чувством юмора. Думается, знаменитые его проскрипции служили не только утолению мести, но были также трезвым расчетом диктатора, что он уничтожает зерна грядущих и возможных смут, то есть тем самым укрепляет порядок в государстве.
Это, надо сказать, не ново, так поступали и будут поступать тираны во все времена, сохраняя установленный жестокий режим на долгие годы, полагая, что репрессии и страх – испытанное и безотказное средство от смут и потрясений в государстве.
Однако развитие демократии в современном мире доказывает и обратное: свободное и бесцензурное волеизъявление граждан дает подобный же эффект. Устное и печатное публичное слово служит лучшим громоотводом, нежели тайное шептание по углам. Современным властителям легче и проще разрешать, нежели запрещать, и в этом есть своя мудрость: люди свободны в своих мнениях до границ закона, который и карает.
Что касается Суллы, он, установив личную диктатуру без ограничения в сроке, сам же в конце концов и отказался от власти и уехал в свое загородное поместье. Мы не будем здесь доискиваться причин, побудивших диктатора так поступить, хотя внешне такой поступок кажется жертвой во имя сохранения республики и ее институтов. Однако идея единодержавной власти, ярко проиллюстрированная Суллой, оказалась весьма заразительной для целой череды последующих древнеримских властолюбцев, в том числе для Помпея и Цезаря.
Глава II. Заговор Катилины
Вот в такое смутное время протекала юность нашего героя. О детстве его, к сожалению, известно мало. По странному совпадению, начало жизнеописания Цезаря как у Плутарха, так и у Светония, основных его биографов, не сохранилось.
Гай Юлий Цезарь родился тринадцатого июля сотого года до Рождества Христова (некоторые исследователи датируют рождение Цезаря сто первым или даже сто вторым годом) в патрицианской семье, ведущей свою родословную от Аскания-Юла, сына легендарного троянского героя Энея. А месяц тогда назывался еще квинтилием, июлем он стал в честь нашего героя в сорок четвертом, последнем году его жизни. Об отце Цезаря известно мало. Как и все аристократы, он двигался по служебной лестнице, пока не получил звания претора в девяносто втором году. Преторы в Риме занимались в основном судопроизводством, а по окончании срока службы получали в управление какую-либо провинцию, где в звании пропретора имели всю полноту как гражданской, так и военной власти. Так отец Цезаря оказался наместником Азии. После этого он мог бы добиваться высшей в государстве консульской должности, но внезапно скончался в Пизах, когда его сыну было пятнадцать лет.
Поэтому воспитанием мальчика занималась его мать Аврелия, женщина образованная, умная и обладающая крепким характером. Она сумела привить сыну любовь к наукам и литературе, а также строго следила за его нравственностью. Одним из учителей Цезаря называют грамматика Марка Антония Гнифона, одаренного педагога, хорошо знавшего латинский и греческий языки, причем он ценил в литературе простоту и ясность, что хорошо и усвоил наш герой, если судить по его сохранившимся сочинениям. Мальчик Гай оказался способным учеником. Ему легко давались языки и науки, и он легко читал в подлинниках Гомера, Еврипида, Софокла, Эсхила, с интересом знакомился с историей Рима по поэме Квинта Энния «Анналы». Особый интерес у мальчика вызывали жизнеописания великих людей древности и мифология. Неудивительно, что одним из его первых сочинений в юности стала «Похвала Геркулесу». В программу обучения римских детей из высшего общества входили также философия, юриспруденция, точные науки и ораторское искусство.
Наверняка мальчик видел у себя дома или в гостях и старика Мария, ведь сестра отца была его женой. Вероятно, слышал его рассказы о знаменитых сражениях и политических интригах либо рассуждения о доблести и славе предков и об испорченности современных нравов – излюбленные темы для стариков. Конечно же, мальчишка Гай гордился своим великим родственником, давал себе клятву, что станет таким же отважным и бесстрашным воином, старался ему подражать. Что касается воли и стойкости духа, то Марий вполне мог служить прекрасным образцом – древние авторы описывают, как он, страдая расширением вен, перенес хирургическую операцию на ноге без всяких обезболивающих средств, не проронив ни звука, не сделав лишнего движения и не изменившись в лице; или, будучи уже грузным семидесятилетним подагриком и ревматиком, ни в чем не давал себе поблажки и вместе с молодыми воинами ежедневно занимался на Марсовом поле строевой подготовкой.
В восемьдесят четвертом году юный Гай с помощью влиятельных родственников становится жрецом Юпитера, иначе фламином. Став жрецом, Цезарь уже не имел права на государственные должности, не мог отлучаться из столицы более чем на два дня, ему не разрешалось ездить верхом, находиться на поле брани.
Но не суждено было Цезарю сделать карьеру священнослужителя. В том же восемьдесят четвертом году он женился на дочери Цинны Корнелии. Когда два года спустя Сулла пришел к власти, он, как мы уже упоминали, без разбору казнил своих политических противников, а уж тот факт, что юный Цезарь приходился родственником его главному политическому оппоненту Цинне, не ускользнул от его внимания и он приказал Цезарю развестись с Корнелией. Однако, несмотря на опасность быть репрессированным, молодой муж не стал этого делать. Тогда Сулла отобрал у него жреческую должность, а заодно и приданое супруги, родившей к тому времени дочь Юлию.
Сулла недолюбливал семью Юлиев еще и потому, что его заклятый враг Марий, к тому времени покойный, был женат на тетке нашего героя. Цезарь вполне мог в то время угодить в проскрипционные списки по этим признакам неблагонадежности, однако его влиятельные родственники уговорили диктатора не преследовать единственного по мужской линии потомка древнего аристократического рода. При этом диктатор сказал:
«Ваша победа, получайте его! Но знайте: тот, о чьем спасении вы так стараетесь, когда-нибудь станет погибелью для дела оптиматов, которое мы с вами отстаиваем: в одном Цезаре таится много Мариев!»
Прозорливость просто поразительная. Сулла вполне бы смог стяжать себе славу и прорицателя. Впрочем, всякий серьезный политик должен обладать даром предвидения.
Таким образом Цезарь оказался вроде бы и вне опасности, но все же решил уехать из Рима, дабы не мозолить глаза всесильному диктатору и не вызывать у него невольного раздражения. Он направился на военную службу в провинцию Азия, где пропретором в то время был Квинт Минуций Терм, занятый на острове Лесбос осадой города Митилены, сохранившего верность царю Митридату. Для этих целей ему понадобился флот. И он решил послать за кораблями к вифинскому царю Никомеду новичка Цезаря. Пусть столичный щеголь проветрится.
Молодой офицер долго не возвращался, а когда привел суда, вновь отпросился в Вифинию под предлогом, что ему надо получить с кого-то долг. Что привлекало его в Вифинии? Оказывается, сам царь Никомед, неравнодушный к юношам. Слух о его связи с вифинским царем разнесли римские купцы, видевшие якобы Цезаря в неприличных одеждах на изысканном ложе среди других наложников восточного царька. Этот эпизод из жизни нашего героя очень сильно испортил ему в дальнейшем репутацию: его называли царевой подстилкой, вифинской царицей и тому подобными прозвищами, а уже в бытность его прославленным полководцем солдаты распевали похабную песенку о том, что покоритель галлов сам был в свое время покорен царем Никомедом. Цитировали и неприличные стишки поэта Лициния Кальва о том, «чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок». Цицерон также повторяет эти сплетни в своих письмах.
Цезарь, конечно же, отрицал любовную связь с Никомедом, однако, как известно, бороться с наветами, сплетнями и слухами – сизифов труд.
Было ли это на самом деле, трудно сказать, потому что в дальнейшей биографии Цезаря подобных эпизодов нет, зато известны его многочисленные связи с женщинами, и мы к ним в свое время обратимся.
Возвращаясь из Вифинии (по другим сведениям, с острова Родос), молодой Цезарь попал в плен к пиратам. «Когда пираты, – читаем у Плутарха, – потребовали у него выкупа в двадцать талантов, Цезарь рассмеялся, заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им пятьдесят талантов. Затем, разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и двумя слугами». В ожидании денег для выкупа Цезарь вел себя на пиратском корабле не как пленник, а как господин, требуя от «этих свирепых киликийцев», чтобы они соблюдали тишину, когда он спит или сочиняет. Он провел в плену тридцать восемь дней, развлекаясь тем, что читал пиратам написанные тут же поэмы, и если они не аплодировали и не восторгались, пленник поносил их последними словами и постоянно обещал их всех казнить, как только окажется на свободе. Морские разбойники прощали ему его высокомерие, расценивая угрозы как шутки.
Но Цезарь, однако, не шутил. Когда пришел выкуп и он оказался на свободе, тотчас же снарядил суда для погони, захватил своих обидчиков, отобрал у них всю добычу, а их самих приказал распять на крестах по римскому обычаю. При этом приказал их сначала заколоть, а уж потом распять, дабы не подвергать их длительным мучениям.
В этом проявилось так восхваляемое древними авторами Цезарево милосердие (сlementia). Он затем частенько проявлял снисхождение к поверженным противникам в бесчисленных войнах, особенно гражданских, при этом, демонстрируя свой гуманизм, делал это еще и из соображений демографических и патриотических – Риму нужны были живые рабы, а не мертвые враги, а ему самому нужны были боеспособные солдаты, а не покойники. Вообще понятие «гуманизм» в древности несло в себе совершенно другие смыслы, нежели теперь. Но мы еще будем к этому возвращаться не один раз, поводов будет сколько угодно.
А свое первое боевое крещение Цезарь принял во время штурма Митилен на Лесбосе, куда он привел корабли из Вифинии. В бою молодой офицер проявил храбрость, за что и был награжден венком из дубовых листьев (сivica). Такое поощрение полагалось за спасение римского гражданина.
Тем временем Сулла скончался от какой-то странной болезни, имевшей в древности название вшивой. Плутарх описывает ее так:
«…вся плоть его сгнила, превратившись во вшей, и хотя их обирали день и ночь (чем были заняты многие прислужники), все-таки удалить удавалось лишь ничтожную часть вновь появившихся. Вся одежда Суллы, ванна, в которой он купался, вода, которой он умывал руки, вся его еда оказывалась запакощенной этой пагубой, этим неиссякаемым потоком – вот до чего дошло. По многу раз на дню погружался он в воду, обмывая и очищая свое тело. Но ничто не помогало».
Цезарь в том памятном семьдесят восьмом году продолжал свою военную карьеру в Киликии. Узнав о смерти диктатора, он поспешил вернуться в Рим. Одним из консулов на этот год был избран не без помощи сподвижника Суллы Гнея Помпея честолюбивый Марк Лепид. Перед выборами бывший тогда еще в живых Сулла прозорливо заметил Помпею во время прогулки по форуму, что, проталкивая Лепида в консулы, тем самым готовит себе в дальнейшем неприятности.
Так оно и вышло. Лепид под предлогом подавления восстания в Этрурии набрал большую армию, а когда восстание было подавлено, отказался, вопреки закону, ее распустить и потребовал для себя второго подряд консульства, а также восстановления упраздненной Суллой власти народных трибунов и возвращения изгнанных эмигрантов. Сенат объявил его врагом отечества и поручил его усмирение тому же Помпею. Тот отправился к Мутине (нынешняя Модена), где осадил марианцев во главе с Марком Юнием Брутом, отцом убийцы Цезаря, а тем временем Лепид внезапно появился прямо под стенами столицы, и сражение происходило на Марсовом поле, в предместье. Лепид был побежден и вскоре умер, а Помпею удалось победоносно завершить осаду, и взятого в плен Брута он приказал казнить. Главному в недалеком будущем политическому противнику Цезаря милосердие свойственно не было.
Так вот Лепид сманивал Цезаря принять участие в своей авантюре, однако тот смолоду прекрасно ориентировался в политической обстановке и верно ее прогнозировал. Он отказался идти в одной упряжке с Лепидом, памятуя Еврипида, отрывок из которого, по словам Цицерона, он частенько цитировал:
По возвращении в столицу он ведет себя как и всякий молодой человек его возраста: волочится за женщинами, ходит в театр, затевает пирушки, участвует в разных литературных дискуссиях, посещает гладиаторские бои, конские бега и прочие массовые зрелища, сибаритствует в банях, служивших в то время своеобразными клубами. Одевается он вызывающе – тунику носит с бахромчатыми рукавами, небрежно подпоясывается, но в то же время очень тщательно следит за своим телом и прической, о чем мы уже говорили.
Гай Юлий Цезарь родился тринадцатого июля сотого года до Рождества Христова (некоторые исследователи датируют рождение Цезаря сто первым или даже сто вторым годом) в патрицианской семье, ведущей свою родословную от Аскания-Юла, сына легендарного троянского героя Энея. А месяц тогда назывался еще квинтилием, июлем он стал в честь нашего героя в сорок четвертом, последнем году его жизни. Об отце Цезаря известно мало. Как и все аристократы, он двигался по служебной лестнице, пока не получил звания претора в девяносто втором году. Преторы в Риме занимались в основном судопроизводством, а по окончании срока службы получали в управление какую-либо провинцию, где в звании пропретора имели всю полноту как гражданской, так и военной власти. Так отец Цезаря оказался наместником Азии. После этого он мог бы добиваться высшей в государстве консульской должности, но внезапно скончался в Пизах, когда его сыну было пятнадцать лет.
Поэтому воспитанием мальчика занималась его мать Аврелия, женщина образованная, умная и обладающая крепким характером. Она сумела привить сыну любовь к наукам и литературе, а также строго следила за его нравственностью. Одним из учителей Цезаря называют грамматика Марка Антония Гнифона, одаренного педагога, хорошо знавшего латинский и греческий языки, причем он ценил в литературе простоту и ясность, что хорошо и усвоил наш герой, если судить по его сохранившимся сочинениям. Мальчик Гай оказался способным учеником. Ему легко давались языки и науки, и он легко читал в подлинниках Гомера, Еврипида, Софокла, Эсхила, с интересом знакомился с историей Рима по поэме Квинта Энния «Анналы». Особый интерес у мальчика вызывали жизнеописания великих людей древности и мифология. Неудивительно, что одним из его первых сочинений в юности стала «Похвала Геркулесу». В программу обучения римских детей из высшего общества входили также философия, юриспруденция, точные науки и ораторское искусство.
Наверняка мальчик видел у себя дома или в гостях и старика Мария, ведь сестра отца была его женой. Вероятно, слышал его рассказы о знаменитых сражениях и политических интригах либо рассуждения о доблести и славе предков и об испорченности современных нравов – излюбленные темы для стариков. Конечно же, мальчишка Гай гордился своим великим родственником, давал себе клятву, что станет таким же отважным и бесстрашным воином, старался ему подражать. Что касается воли и стойкости духа, то Марий вполне мог служить прекрасным образцом – древние авторы описывают, как он, страдая расширением вен, перенес хирургическую операцию на ноге без всяких обезболивающих средств, не проронив ни звука, не сделав лишнего движения и не изменившись в лице; или, будучи уже грузным семидесятилетним подагриком и ревматиком, ни в чем не давал себе поблажки и вместе с молодыми воинами ежедневно занимался на Марсовом поле строевой подготовкой.
В восемьдесят четвертом году юный Гай с помощью влиятельных родственников становится жрецом Юпитера, иначе фламином. Став жрецом, Цезарь уже не имел права на государственные должности, не мог отлучаться из столицы более чем на два дня, ему не разрешалось ездить верхом, находиться на поле брани.
Но не суждено было Цезарю сделать карьеру священнослужителя. В том же восемьдесят четвертом году он женился на дочери Цинны Корнелии. Когда два года спустя Сулла пришел к власти, он, как мы уже упоминали, без разбору казнил своих политических противников, а уж тот факт, что юный Цезарь приходился родственником его главному политическому оппоненту Цинне, не ускользнул от его внимания и он приказал Цезарю развестись с Корнелией. Однако, несмотря на опасность быть репрессированным, молодой муж не стал этого делать. Тогда Сулла отобрал у него жреческую должность, а заодно и приданое супруги, родившей к тому времени дочь Юлию.
Сулла недолюбливал семью Юлиев еще и потому, что его заклятый враг Марий, к тому времени покойный, был женат на тетке нашего героя. Цезарь вполне мог в то время угодить в проскрипционные списки по этим признакам неблагонадежности, однако его влиятельные родственники уговорили диктатора не преследовать единственного по мужской линии потомка древнего аристократического рода. При этом диктатор сказал:
«Ваша победа, получайте его! Но знайте: тот, о чьем спасении вы так стараетесь, когда-нибудь станет погибелью для дела оптиматов, которое мы с вами отстаиваем: в одном Цезаре таится много Мариев!»
Прозорливость просто поразительная. Сулла вполне бы смог стяжать себе славу и прорицателя. Впрочем, всякий серьезный политик должен обладать даром предвидения.
Таким образом Цезарь оказался вроде бы и вне опасности, но все же решил уехать из Рима, дабы не мозолить глаза всесильному диктатору и не вызывать у него невольного раздражения. Он направился на военную службу в провинцию Азия, где пропретором в то время был Квинт Минуций Терм, занятый на острове Лесбос осадой города Митилены, сохранившего верность царю Митридату. Для этих целей ему понадобился флот. И он решил послать за кораблями к вифинскому царю Никомеду новичка Цезаря. Пусть столичный щеголь проветрится.
Молодой офицер долго не возвращался, а когда привел суда, вновь отпросился в Вифинию под предлогом, что ему надо получить с кого-то долг. Что привлекало его в Вифинии? Оказывается, сам царь Никомед, неравнодушный к юношам. Слух о его связи с вифинским царем разнесли римские купцы, видевшие якобы Цезаря в неприличных одеждах на изысканном ложе среди других наложников восточного царька. Этот эпизод из жизни нашего героя очень сильно испортил ему в дальнейшем репутацию: его называли царевой подстилкой, вифинской царицей и тому подобными прозвищами, а уже в бытность его прославленным полководцем солдаты распевали похабную песенку о том, что покоритель галлов сам был в свое время покорен царем Никомедом. Цитировали и неприличные стишки поэта Лициния Кальва о том, «чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок». Цицерон также повторяет эти сплетни в своих письмах.
Цезарь, конечно же, отрицал любовную связь с Никомедом, однако, как известно, бороться с наветами, сплетнями и слухами – сизифов труд.
Было ли это на самом деле, трудно сказать, потому что в дальнейшей биографии Цезаря подобных эпизодов нет, зато известны его многочисленные связи с женщинами, и мы к ним в свое время обратимся.
Возвращаясь из Вифинии (по другим сведениям, с острова Родос), молодой Цезарь попал в плен к пиратам. «Когда пираты, – читаем у Плутарха, – потребовали у него выкупа в двадцать талантов, Цезарь рассмеялся, заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им пятьдесят талантов. Затем, разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и двумя слугами». В ожидании денег для выкупа Цезарь вел себя на пиратском корабле не как пленник, а как господин, требуя от «этих свирепых киликийцев», чтобы они соблюдали тишину, когда он спит или сочиняет. Он провел в плену тридцать восемь дней, развлекаясь тем, что читал пиратам написанные тут же поэмы, и если они не аплодировали и не восторгались, пленник поносил их последними словами и постоянно обещал их всех казнить, как только окажется на свободе. Морские разбойники прощали ему его высокомерие, расценивая угрозы как шутки.
Но Цезарь, однако, не шутил. Когда пришел выкуп и он оказался на свободе, тотчас же снарядил суда для погони, захватил своих обидчиков, отобрал у них всю добычу, а их самих приказал распять на крестах по римскому обычаю. При этом приказал их сначала заколоть, а уж потом распять, дабы не подвергать их длительным мучениям.
В этом проявилось так восхваляемое древними авторами Цезарево милосердие (сlementia). Он затем частенько проявлял снисхождение к поверженным противникам в бесчисленных войнах, особенно гражданских, при этом, демонстрируя свой гуманизм, делал это еще и из соображений демографических и патриотических – Риму нужны были живые рабы, а не мертвые враги, а ему самому нужны были боеспособные солдаты, а не покойники. Вообще понятие «гуманизм» в древности несло в себе совершенно другие смыслы, нежели теперь. Но мы еще будем к этому возвращаться не один раз, поводов будет сколько угодно.
А свое первое боевое крещение Цезарь принял во время штурма Митилен на Лесбосе, куда он привел корабли из Вифинии. В бою молодой офицер проявил храбрость, за что и был награжден венком из дубовых листьев (сivica). Такое поощрение полагалось за спасение римского гражданина.
Тем временем Сулла скончался от какой-то странной болезни, имевшей в древности название вшивой. Плутарх описывает ее так:
«…вся плоть его сгнила, превратившись во вшей, и хотя их обирали день и ночь (чем были заняты многие прислужники), все-таки удалить удавалось лишь ничтожную часть вновь появившихся. Вся одежда Суллы, ванна, в которой он купался, вода, которой он умывал руки, вся его еда оказывалась запакощенной этой пагубой, этим неиссякаемым потоком – вот до чего дошло. По многу раз на дню погружался он в воду, обмывая и очищая свое тело. Но ничто не помогало».
Цезарь в том памятном семьдесят восьмом году продолжал свою военную карьеру в Киликии. Узнав о смерти диктатора, он поспешил вернуться в Рим. Одним из консулов на этот год был избран не без помощи сподвижника Суллы Гнея Помпея честолюбивый Марк Лепид. Перед выборами бывший тогда еще в живых Сулла прозорливо заметил Помпею во время прогулки по форуму, что, проталкивая Лепида в консулы, тем самым готовит себе в дальнейшем неприятности.
Так оно и вышло. Лепид под предлогом подавления восстания в Этрурии набрал большую армию, а когда восстание было подавлено, отказался, вопреки закону, ее распустить и потребовал для себя второго подряд консульства, а также восстановления упраздненной Суллой власти народных трибунов и возвращения изгнанных эмигрантов. Сенат объявил его врагом отечества и поручил его усмирение тому же Помпею. Тот отправился к Мутине (нынешняя Модена), где осадил марианцев во главе с Марком Юнием Брутом, отцом убийцы Цезаря, а тем временем Лепид внезапно появился прямо под стенами столицы, и сражение происходило на Марсовом поле, в предместье. Лепид был побежден и вскоре умер, а Помпею удалось победоносно завершить осаду, и взятого в плен Брута он приказал казнить. Главному в недалеком будущем политическому противнику Цезаря милосердие свойственно не было.
Так вот Лепид сманивал Цезаря принять участие в своей авантюре, однако тот смолоду прекрасно ориентировался в политической обстановке и верно ее прогнозировал. Он отказался идти в одной упряжке с Лепидом, памятуя Еврипида, отрывок из которого, по словам Цицерона, он частенько цитировал:
Он предпочел тогда попробовать себя в юриспруденции. Первым его делом в суде было обвинение Долабеллы, консула восемьдесят первого года, сулланца, в грабежах и взятках во время его наместничества в Македонии. Защитниками на процессе были самые известные тогда в Риме адвокаты Аврелий Кота и Квинт Гортензий. Их стараниями обвиняемый был оправдан. После этой неудачи Цезарь счел для себя необходимым съездить на Родос и поучиться ораторскому искусству у знаменитого Аполлония Молона, у которого учился и Цицерон.
«Коль преступить закон – то ради царства;
А в остальном его ты должен чтить».
По возвращении в столицу он ведет себя как и всякий молодой человек его возраста: волочится за женщинами, ходит в театр, затевает пирушки, участвует в разных литературных дискуссиях, посещает гладиаторские бои, конские бега и прочие массовые зрелища, сибаритствует в банях, служивших в то время своеобразными клубами. Одевается он вызывающе – тунику носит с бахромчатыми рукавами, небрежно подпоясывается, но в то же время очень тщательно следит за своим телом и прической, о чем мы уже говорили.