Александр Покровский. Калямбра

   А памятники-то, повторимся от скудоумия, просто следуют один за другим так, что переходя от одного к другому, даже и мысли не возникает о том, что ты-личность-человек-планета. Наоборот, возникает чувство, что сам ты никто и звать тебя никак, никому это не интересно.
   Но! (Правда, есть одно «но»)
   Но вот если ты, никому не ведомый, вдруг умрешь за идею, коллективом сочиненную, то тебе, пусть даже безымянному, тоже поставят памятник и первые вши в государстве возложат к нему цветы.
   Тут-то мы плавно и подошли к нашему основному и неотъемлемому праву – праву пасть неизвестным не-поймешь-почему-где-ни-поподя. А из него уже, как мы и обещали, вытекает право лежать и там и сям непогребенным, которое через какое-то время само по себе переходит в право истлевать совершенно неприкаянным.
   Вот и все, пожалуй, о правах, господа мои хорошие.

От меня

   Я вообще люблю подойти в книжном магазине к прилавку и спросить:
   – Покровский есть?
   Обычно мне отвечают: «С Покровским сложно», – и я отхожу. В лицо меня все равно никто не знает, и это приятно.
   И к лоточникам я подхожу с тем же. Однажды спросил: «А с подписью автора будет дороже?» – «Дороже». – «Можно это устроить?» – «Запросто. Покровский к нам часто заходит».
   Я подумал, что мне показалось, стал расспрашивать, но нет, речь шла о конкретном человеке, и лоточник с удовольствием описал мне же меня же: какого я роста и что у меня в лице.
   Мне показалось, что я стою рядом с памятником себе же и что этому памятнику лично я уже давно не нужен.
   Что по этому поводу сказать? Я сказал: «Блин!»

Начнем

   Ах, драгоценный мой сосед по планете, читатель, не будем о грустном, будем о веселом, смешном. Расскажем чего-нибудь о себе потомкам. Ну, например, такое…

ПИСЬМО

   Меня Сашей зовут. Пишу вам, потому что хочу один случай рассказать.
   Было это в те времена, когда Гагарин сперва в космос полетел, а потом из него прилетел, и все ему были рады и везде его возили-ласкали, в зубах таскали, и все ему показывали, а его показывали всем.
   Как-то решили показать ему подводные лодки.
   За сутки до его приезда городок вылизали дополнительно привлеченными языками и деревья насажали, после чего они зацвели.
   А лишних всех в море выгнали, а из моря одну лодочку, по приличней, наоборот пригнали и у пирса поставили, чтоб он ее посетил.
   С утра поставили – ждут.
   А он не едет.
   А зона вокруг лодки как вымерла, командир с восьми утра на мостике, остальные внутри.
   Проходит час, другой – никого, всё говорят: «сейчас, сейчас».
   Командир злой, нервничает: с учения сорвали, задачи не выполнили, смотрины, а потом опять в море и все сначала – черт!!!
   И вдруг он видит, как на корне пирса нарисовалась группа – за чертыханьем он ее проворонил – и пошла эта группа к лодке, и в этой группе угадывается Гагарин, а рядом с ним семенит – командир пригляделся – …баба – вот, блин!
   И баба не в РБ, то есть, не в нашем, защищающем от радиации, репсовом костюме, а в обычном платье.
   И баба какая-то маленькая, просто клоп, а не баба.
   Надо вам сказать, что это была не совсем баба, это был один наш очень известный композитор, член творческого союза, автор песен, который до того полюбил Гагарина, а может – полюбила, в хорошем смысле этого слова, что везде и всюду за ним ездил, а может, и ездила.
   Командир обо всем этом не знал, да и некогда ему было, налицо непорядок.
   Он с мостка подает команду в центральный пост:
   – Центральный! Приготовить маленькое РБ для гагариновской бляди!
   В центральном сидел старпом. Старпом подумал, что он ослышался.
   – Мостик! Товарищ командир! Прошу повторить приказание!
   А командир уже с ума сходит, они же почти что к лодке подошли, и он в «каштан» вдруг как заорет:
   – КТО У «КАШТАНА»?!! Я ВАМ ЧТО?!! Я СКАЗАЛ ПРИГОТОВИТЬ РБ ДЛЯ ГАГАРИНОВСКОЙ БЛЯДИ!!! РЕПЕТУЙТЕ!!!
   А слышимость идеальная. По всей базе разносится.
   – Есть! – отвечает центральный, – Приготовить РБ для гагаринской бляди!
   До центрального теперь только дошло, что в составе делегации есть женщина и она очень маленького роста.
   Старпом из центрального вызывает пятый отсек:
   – Пятый!
   – Есть, пятый!
   – Ближе к каштану!
   – Есть, ближе к каштану!
   – Найти интенданта и чтоб он приготовил маленькое РБ для гагаринской бляди!
   Пятый не понял.
   – Прошу повторить!
   И тут старпом сошел с ума.
   – Я ВАМ ЧТО?!! ДУПЕЛЬ ПУСТО?!! ЧТО НЕ ЯСНО?!! ВАС ТАМ, КАЖЕТСЯ, НА ХУЙ НАДЕТЬ НЕКОМУ!!! РЕПЕТУЙТЕ, Я СКАЗАЛ!!!
   А гости уже спускаются в люк центрального, а старпом все еще с РБ не разобрался.
   – Есть найти интенданта! – репетует испуганный пятый. – Ищется интендант! Найден интендант! Интенданту передается приказание срочно найти маленькое РБ. для гагариновской бляди!..
   Старпом успел сказать интенданту слово «КОЗЕЛ, СУКА!!!!», и еще он успел повернуться, принять правильную рожу и застыть по стойке «смирно», потому что гости уже неторопливо сползли по трапу задами, сгрудились у него и развернулись лицом к происходящему, и только вахтенный офицер, закрытый телом старпома, наклонившись вплотную к каштану, продолжал шепотом выяснять насчет РБ.
   А интендант в тот момент бежал в центральный. Маленькое РБ он так и не нашел, по причине того, что его на борту просто не было. На интенданта страшно было смотреть: всклокоченный, взгляд всюду рыщет, никого не узнает.
   И вдруг ему навстречу вылезает трюмный из Казахстана – полтора локтя. Интендант от счастья вскрикивает, хватает беднягу и налету его раздевает – тот от страха хоть бы пикнул – после чего, уже не нужного, его бросают в угол.
   А в центральном – реверансы, раскланивание, знакомство, светские разговоры, на которые наши отвечают только «виноват» и «так точно!»
   И тут в центральный влезает задыхающийся интендант со счастливым взором – все оборачиваются и смотрят на него. Старпом, как только он его увидел, так сразу и начал мечтать, чтоб интендант немедленно онемел, лишился дара речи.
   – От! – интендант никак не мог совладать со счастьем и с одышкой. – Това… рищ… фуй… капитан… ма… (старпом губами повторял за ним каждое слово) ма… ленькое… ах!.. эр… бе… (была слабая надежда, что на этом интендант и остановится)… маленькое… да… (интендант улыбался)… для… (все замерли)… для… гагариновской бляди.
   Все.
   Говорят, после этого и появилась песня «Когда усталая подлодка…»

ПОЛЯРНЫЙ ВОЛК

   Чуть не застрелил гада. В Питер я перевелся недавно и это как каждый день санаторий, но что-то я не поделил с начальником строевого отдела и кадров – так он у нас называется.
   Правда, до этого я что-то не поделил с начальником финансовой части.
   Уж очень он на клопа похож (чтоб ко мне кальмар присосался), когда за столом сидит. Он мне вякнул как-то не очень аккуратно про мой внешний вид, а я ему на то заметил о его сходстве с этим древним животным, а потом я вышел и так дверью хлопнул, что у него теперь ремонт наверняка надо делать.
   Собственно, я собирался его задушить, для чего перегнулся через стол, схватил его за выступающую часть мундира и потянул через бумажки на себя, но потом решил, что пачкаться не следует, только жить начинаем.
   А начальник строевого отдела похож на стручок фасоли – зеленый и с ребрышками. Этот заявился ко мне на дежурство проверять несение мною службы, о чем я его честно предупредил – не надо, но он не внял и мигом в проеме дежурки нарисовался.
   Кажется, в них много общего – в нем и в финансисте. Я помощника-то дежурного из помещения отослал проветриться, потом достал пистолет, передернул, и на его запоздалое: «А доложите-ка мне порядок следования…» – вложил ствол ему в рот и с интересом пронаблюдал за попытками его оттуда выплюнуть.
   Потом я ему заметил, что я дежурный по городку и подчиняюсь только дежурному по части, а если он прибыл к нам с проверкой, то на это нужно иметь при себе соответствующее распоряжение командира за подписью и печатью, а еще нужен звонок от вышестоящего дежурного, подтверждающий подобную процедуру, а иначе я все это расцениваю не иначе как нападение на пост.
   Я ему и статьи устава на этот счет одной рукой показал, пока он к калибру пистолета приноравливался.
   Я так и не дослушал про «порядок следования». До сих пор не знаю, что он имел в виду.
   Понимаете, там, на севере, зимой, в снег и мороз, когда мы вставали на неделю в док под субботу и воскресенье и когда списки на выход так и не успевали для офицеров и мичманов сделать, я всегда прикидывал: «Вот, опять с женой не повидаюсь!» – а потом выходил с корабля в ватнике – шинель свернута, положена в непромокаемую сумку, всем по дороге сказано «для начальников я тут хожу», – шел к забору – обледенелому, по верху колючая проволока – причем по дороге я на ходу переодевался в шинель, а ватник прятал в сумку, после чего зарывал ее в снег и втыкал рядом палку для памяти, а затем уже отыскивал в заборе дырку и под негасимым лучом прожектора пролезал сквозь него и уходил на два часа пешком к жене, тридцать пять километров в одну сторону.
   Возвращаясь, я пролезал через забор, откапывал ватник, рывком надевал его и трусцой, чтоб согреться, деревянный же он от мороза, пускался вскачь на корабль.
   А здесь же, в Питере, все игрушечное, и страсти, и прочее.
   Отняли у меня потом пистолет, в строгом соответствии с уставом – я все проверил – и сняли меня с вахты, а потом и в запас уволили под сокращение.
   Мда! Он мне в спину кричал: «Этот полярный волк!..» – а на выходе из части у меня отобрали пропуск и попытались зачем-то вернуть меня назад в отдел кадров: «Пройдите назад в отдел кадров!» – и вертушку, на всякий случай, застопорили, чтоб я ее грудью не открыл.
   Наивный народ. Да я просто перепрыгнул через ту вертушку и ушел. Видели бы они те обледенелые заборы, сквозь которые я уходил по морозу и в ночь.

ИЗУМЛЕНИЕ

   Капитан Бегунков Игорь Вячеславович, патологический красавец, долго и упорно жил насыщенной холостяцкой жизнью.
   У всех уже дети – по два, по пять, а он подруг меняет каждый вечер.
   Наконец, усовестился, созрел. Женился наконец (из конца в конец).
   Через две недели после свадьбы он задержался на службе, как водится, и пошел с другими офицерами в ресторан, по своему обыкновению.
   А там он свой человек – все родные просто так.
   В завершении вечера он познакомился с дамой, после чего, усугубляя столь удачное знакомство, он пригласил ее домой.
   Взяли бутылочку шампанского, конфет к ней приурочили, со столов кое-что в салфетки насобрали, и вперед.
   Подходят они к квартире, он, воркуя, надувая горло, слюной наполняя рот по самые миндалины, достает ключ, открывает дверь, входят, раздеваются.
   Здесь же шуры-муры, хи-хи-хи.
   Капитан ведет даму в комнату, зажигает свет и тут – ужас и изумление! – он вспоминает о жене, которая просыпается и видит мужа, который при этом чуть не подавился, в обнимку с бабой.
   Капитан три дня ходил хмурый (имя наше теперь было «Полный мудак»), затем он собрал друзей и попросил в течение года напоминать ему, что он женат.

ПРАЗДНИК

   В городе Ярость-Ярославце, с населением в полкопейки, никто не спал.
   Потому что День ВМФ тут начали праздновать загодя.
   Двадцать бывших моряков во главе с Петровичем, седые, кто в чем, ходили по улицам за сутки до того, держа над головами доблестный военно-морской флаг, и орали: «Северный флот! Северный флот!»
   Потом они выпили.
   Потом опять орали, а Петрович в синих крассовках говорил речь: «Други! Нет сил! В мою бытность! Невозможно превозмочь! Немыслимо даже подумать! В кои века! Уж поелику мы все собрались! Здесь! На земле, откуда все и пошло! Флот! Флот!..» – ну, и так далее.
   Потом они поехали на берег речки в полпрыжка шириной, где у воды и состоялось уже настоящее веселье.
   Петрович мордой напоминает лошадь, а остальными частями тела – волжского босяка с картины дедушки Репина. Того, высокого, с трубкой и кадыком.
   На каждого было по три бутылки водки и закуски с пол-ладони.
   Пошел дождь, но и он не мог унять криков и песен.
   Пели все.
   Ходили в кусты по разной нужде, и опять пели.
   И тут вдруг хватились Петровича.
   Нашли его под ракитой в самом зассаном месте.
   Он лежал на спине, без кроссовок, задрав свой кадык, и ноги у него были синюшные.
   – Умер?!! Посмотрите, посмотрите? Ноги уже синие!!! Пульс! Пощупайте пульс! Он там! Да не там же! Что? Умер?!! А?!!
   Наступило молчание. Все стояли потупясь, потом стянули с голов бескозырки.
   Петровича покрыли тем самым доблестным военно-морским флагом, с которым так долго ходили, и еще постояли.
   Все вокруг, казалось, застыло, притихло, и даже дождь прекратился, а с листвы капали в землю торжественные капли, и звучала глубокая, внутренняя музыка.
   Потом все отправились звонить в скорую помощь, и помощь пришла, приехала.
   Из нее вылез молодой врач.
   – Ну? – сказал он. – Где? – сказал он. Его проводили, потупясь.
   Врач присел, чего-то пощупал и что-то нажал, после этого Петрович открыл глаза, ожил, сказал: «Где я?» – потом: «Кто я?» – и встал, проклиная.
   А ноги у него, оказывается, от кроссовок посинели. Те от дождя раскисли, полиняли и покрасили ему ноги.

ТРП

   Я еле ТРП добыл. Через неделю в море, а мы это дерьмо под названием подводная лодка только что приняли. Так что в мыле все, в пене и в крошках мелкого говна.
   Бегаем.
   Носим все в дом, а теперь у нас перешвартовка к одиннадцатому пирсу ради погрузки торпед. А я вот за ТРП поехал на склад. Один, естественно.
   ТРП – это твердый регенерируемый поглотитель. Он углекислый газ под водой поглощает. Без него там даже пернуть страшно.
   Машину в тылу с трудом оторвал. Теперь еду и думаю: только бы перед КПП не сдохла, как я тогда до пирса доберусь, каждая бочка вместе с оплеткой этой нашей драгоценности весит сорок кило. У меня двадцать бочек.
   Перед КПП меня останавливают.
   – Товарищ капитан третьего ранга! В зону нельзя. Погрузка ракет.
   Только этого не хватало! Достаю жетон «За дальний поход», и ворота, как по-волшебному, открываются. За этот жетон бербаза маму продаст.
   А теперь нам на пирс с ветерком надо. Гей, славяне!
   Подъезжаем к пирсу – никого. Лодки нет, и я опять один.
   Эх, лямка моя бурлачная. Я же капитан третьего ранга, и таскать двадцать бочек волоком с корня пирса почти на самую середину, потому что машина боится заехать и не выехать, по сорок кило каждая нам не привыкать – Кать! Кать! Кать!
   Вся жопа в мыле.
   Пока корячился, лодка появилась. Только не наша, а соседней дивизии. Подошла она, ошвартовалась, сходню сбросила, и спрыгнул с нее хуй.
   – Эй! – заорал хуй. – А ну, выбрасывай с пирса все в пицс-ссз-зз-ду!
   После чего он опрометчиво ткнул ногой мои бочки.
   Видите ли, пинать мои бочки в моем же присутствии на одиноком пирсе, после того, как я над ними столько корячился, даже если ты вновь назначенный начальник штаба соседней дивизии в звании капитана первого ранга (что потом выяснится), не стоит.
   Потому что я тут же подскакиваю и ору:
   – Я вас самого сейчас выкину! – после чего человек берется мною за грудь и незамедлительно тащится к краю плавпирса.
   А потом наступает момент истины. Потом он говорит мне буднично:
   – Ну, ладно, пусть полежат! – и мы расходимся.
   А тут и наша лодочка появляется.

ХОРОШО

   Хорошо все-таки! Ох, как хорошо! Здесь асфальт, фонари, светофоры, люди ходят. А у нас там пурга – перед лицом пелена, ни черта не видно.
   Идешь по дороге на ощупь, прикрывая ладонью лицо. И так километрами. В сторону ступил – провалился по колено. Приходишь в поселок в четыре утра, а до ПКЗ еще сорок минут идти, а подъем в семь.
   Или росомаха. Она из семейства куньих. Бежит по дороге, как собака на трех ногах – с подскоком. Подбегает ближе, и ты видишь, что это не собака. У нее медвежьи лапы.
   Она идет за тобой, соблюдая дистанцию.
   А ты не выдерживаешь, поворачиваешь, и пошел на нее все быстрей и быстрей. Она отбегает в сторону, останавливается, и какое-то время вы стоите друг напротив друга – человек и зверь. Ты смотришь на нее в упор, она отводит взгляд в сторону. Ты пошел, она, словно нехотя – следом. Так повторяется несколько раз.
   Потом, как-то незаметно, она пропадает.
   А у вас хорошо.
   Я тут каждый день улыбаюсь.

ЧАЙ С ПОДМИГИВАНИЕМ

   Шторм разметал всех. Авианосец улетел куда-то в сторону, его корабли охранения разбросало с легкостью щепок, а наш эсминец зашвырнуло за горизонт.
   Когда шторм стих, принялись искать друг друга.
   В чем состоит боевая задача для нашего эсминца?
   В том, чтобы, не выходя из сочетания с американским авианосцем, в случае чего, с получением сигнала от вышестоящих органов, утопить его к едрене фене вместе с кораблями охранения. Вот и все.
   – Будем искать американца, – сказал командир.
   Всем, кому положено, стало скучно и все, кому положено, уставились в волны.
   Океан успокаивался. Все еще неторопливо шевелились свинцовые громады, но ветер уже не сворачивал скулы одним рывком, а гладил их почти что интимно.
   – Справа тридцать – оранжевое пятно, – передали командиру.
   – Чего?
   – Справа тридцать – оранжевое пятно.
   – Мда? – Командир посмотрел «справа тридцать» и увидел оранжевое пятно, после чего он вооружил свои глаза окулярами и опять посмотрел – точно, пятно, и в пятне что-то болтается.
   – Право на борт, курс шестьдесят! Посмотрим чего там.
   Эсминец развернул свое узкое рыло, как хорошая борзая, и через полчаса был у пятна. Там болталось не «что-то», а кто-то. Американский летчик в оранжевом спасательном жилете, пьяный вдрободан, был бережно схвачен за шкирятник, втащен на борт и отправлен к врачу.
   То, что это был американец, было слышно – он пел; то, что летчик, было видно – он расставлял руки, собираясь взлететь; то, что «вдрободан» – заметно.
   Оказавшись в амбулатории у врача, летчик на мгновение пришел в себя и знаком показал, какое ему необходимо лекарство.
   Доктор налил ему стакан спирта, слегка его разбавил и остался у немедленно рухнувшего на койку тела.
   Позже стало известно, что летчик выпал с авианосца. Он побывал в баре и вышел наверх освежиться. Специальный вахтенный надел на него спасательный жилет, потом он шагнул на палубу и через мгновение оказался в воде.
   – Рашен уводка, ес?
   – Ес, ес, давай!
   Ему налили еще, и он опять рухнул. На авианосцах такой порядок: хочешь на верхнюю палубу – на тебя надевают жилет, смыло тебя – включаются: подогрев, передатчик с криком «SOS», растворяется в воде парочка секций из твоего жилета и образуется густое оранжевое пятно, а в воду поступает состав, отпугивающий акул.
   При падении за борт в аналогичных условиях мы вооружены только любовью к родине, а обогрев, оранжевое пятно и отпугивание акул с передачей криков «SOS» организуешь себе самолично.
   И потом наш жилет не отпугивает акул, а привлекает.
   – Товарищ командир, – доложил доктор через парочку часиков, – он по кораблю шляется, в рубки лезет.
   – Не было печали, – подумал командир.
   Ну, корабль образца 19… года и, можно сказать, эсминец у нас действительно секретный, чего там говорить, а тут враг, можно сказать, лезет к самому сердцу.
   – Сыграй с ним в шахматы.
   – Не хочет.
   – А чего он хочет?
   – В карты?
   – В карты? Да, налей ты ему этого. чая, пусть спит, – сказал командир и подмигнул.
   «Чай с подмигиванием» – это полстакана чистейшего спирта, остальное – заварка. С непривычки – жуткая штука.
   Перед американцем появился стакан.
   – Рашен чай!
   – Тии?
   – Ти-ти, давай, пей!
   – О-о… ноу, ноу, ти!
   – Пей, пей, ноу.
   И тут американец учуял.
   – О-о, ес! – сказал он, прежде чем рухнуть. Сказал и рухнул.
   Пока он спал, сообщили во Владивосток. Пока Владивосток решал «можно-нельзя», прошло двое суток. Американец постоянно спал. Только он просыпался, как обнаруживал перед собой стакан с «русским чаем». Он вливал его в себя и падал.
   Потом подошел американский эсминец, и летчика передали. По дороге он всех целовал, орал, цеплялся и не хотел уходить.
   Через сутки отыскался американский авианосец, и они снова зашлепали рядом – авианосец с его окружением и наш «рашен» эсминец, слон и моська.
   С авианосца взлетел вертолет и направился к эсминцу, облетел его и на чистейшем русском языке поблагодарил команду эсминца за спасение от имени авианосца, кораблей охранения, от имени семьи летчика, президента Соединенных Штатов, от ВМС, ВВС и Си-Би-Эс.
   Потом вертолет сбросил на палубу тюк и улетел.
   Вокруг тюка ходили целый час. Запросили Владивосток, доложили:
   – На нас сбросили тюк, что делать?
   – Тюк? Ни в коем случае не вскрывать! Ё! Представить в штаб флота!
   Какое там – уже вскрыли. Там оказались посылки: по списку, на каждого члена экипажа по блоку сигарет, включая и заштатных. А командиру еще и бутылка коньяка.
   – И все это я должен штабу подарить? – возмутился командир, – Да за какие шиши? Вот им, вот!
   И командир показал всем желающим свою волосатую руку до локтя.
   – Разбирай, мужики.
   И мужики разобрали.

О!

   Мой старпом говорит: «Где я, там успех!» – а вокруг что-то лопнуло, взорвалось, по воздуху полетело-пронеслось, во что-то незамедлительно врезалось, потом пыль улеглась, после чего он это и говорит.
   Не могу с ним не согласиться.
   Целый день бегаешь, как курица со спицей в самой, что ни на есть, жопене, а в конце оно же еще и как яхнет!
   Это как если бы ты вскочил на полном ходу в трамвай, а потом начал носиться по нему в поисках вагоновожатого, чтоб спросить: не идем ли мы в селенье под названием «Бестолочь»? И у всех соответствующие лица. Просто не знаю.

ОЙКОНЕН

   «Суки! – это я о ПРЗ, – плавремзавод называется, суки!»
   Я стою в предбаннике на КДП – нашем контрольно-дозиметрическом – и думаю про себя.
   Можно думать и вслух, конечно, но это не тот случай (ударение на последнем слоге).
   Идет доклад о готовности к автономке. Нас проверяет флотилия.
   Проверка заключается в том, что все мы – командиры боевых частей и служб – здесь стоим и, в присутствии флагманских дивизии и флотилии, докладываем замкомандующему, контр-адмиралу Ойконену, о своей ежесекундной готовности.
   Доклад: «Командир такой-то боевой части по фамилии сякой-то. Личным составом укомплектован полностью. Матчасть в строю. Готов к выполнению задач боевой службы!» – на конце обязательно восклицательный знак.
   Все говорят – он сидит и слушает.
   Скоро очередь до меня дойдет, а у меня еще резина на двухходовых клапанах не поменяна. Нет у них на ПРЗ резины, суки. А флагманский мне сказал, что я обойдусь и так. Ну, ладно, сейчас я вам доложу о готовности встать на защиту интересов родины.
   Ойконен – тяжелый, высокий финн.
   «Я хоть и финн, – любит он повторять, – но ебу по-русски!»
   Взгляд у него, как у удава.
   Ща мы ему доложим. У меня от злости мышцы даже из карманов лезут. Ща! Вот, уже начинаем докладывать:
   – Начальник химической службы. старший лейтенант. Матчасть не в строю. НЕ ГОТОВ! Выполнять задачи боевой службы! – и тишина. Все охуели. Особенно флагманские. Я им покажу «обойдешься».
   – Под-ни-мите пилотку! – слова у Ойконена роняются, как камни на мостовую, обращается он ко мне, и потому я поднимаю пилотку, она у меня съехала на нос.
   – Вас что, постричь некому?
   Адмирал Ойконен, Гарри Гульфович, меня регулярно стрижет.
   – От того, что я подстригусь, товарищ адмирал, мат– часть не заработает!
   – Командир?
   – Есть!
   – Вы можете его подстричь?
   – Так точно!
   – Хорошо! Теперь по существу! Доложите! – это он мне.
   – ПРЗ не заменило резину на двухходовых клапанах!
   – ПРЗ? Где вы? Ближе! Я хочу знать в чем дело? Ваш лепет я услышу позже! Соберитесь с мыслями! Все свободны. После роспуска остаются флагманские химики, ПРЗ, начхим и командование корабля.
   Тихий шелест сзади – лишние исчезли.