Александр Рей. Клубок 31

   Таких людей, как не грустно это признавать, значительное меньшинство.
 
   Чем это могло быть вызвано, абсолютно не представляю, но могу предположить.
   Во-первых, благодаря исторически сложившемуся убеждению, что работа должна быть тяжким бременем и нравиться никак не должна. Прямо как в христианских традициях: «Потом и кровью будете зарабатывать хлеб свой».
   Во-вторых, из-за явной инфантильности моих современников – не знают чего от жизни можно хотеть, куда идти и как чего-либо добиваться. А если даже и знают, вовремя в этом разобрались, то не умеют противостоять чрезмерно активным и «лучшезнающим» родителям, желающим видеть дочь, нынче модным, психологом и совершенно не пытающимся понять ее нелепую идею стать учительницей физкультуры.
   Наверное, из-за этих наиглупейших, но вполне естественных, причин, молодые люди выбирают противный им путь, и идут по жизни с низко опущенной головой и вечно кислым выражением лица, не умея и не желая что-либо менять в своем тошнотворном, но вполне устоявшемся мире, то ли из-за страха перемен или просто из убеждения, что «Уже поздно!».
   Результаты на лицо: талантливые актеры работают стоматологами, маэстро продаж копаются в сводах законов, а вполне вероятный нобелевский лауреат по физике хамит пьяным пассажирам, по ошибке зашедшим в его вагон.
 
   Так вот, когда заведующая отправила меня на четырехдневный тренинг, на котором английский социальный работник, леди пожилых лет, должна была учить нас хитростям работы с трудными подростками, я обрадовался, так как до сих пор с надеждой относил себя к тем самым двадцати процентам.
   В творчески активное меньшинство, которое выделялись в первые 15 минут занятия, так же, на мой придирчивый взгляд, попала молодая женщина – Татьяна, со дня на день собиравшаяся стать счастливой мамой. С большим красиво округлым животом и ярко выраженной харизмой, она каждый день тренинга неизменно приходила минута в минуту, плавно громоздилась на стул рядом со мной. К тому же, была она интересной собеседницей и человеком имеющим свое, вполне даже конкретное, мнение, что, несомненно, с моей стороны вызывало тактичный интерес и уважение. Наверное, именно по этому, все 4 дня я держался неподалеку от нее и когда для очередного упражнения или игры круг разбивался на тройки, четверки или же пятерки человек, мы опять оказывались рядом.
   Упражнения, которые мы проходили в основном носили характер психолого-коррекционных игр и были направлены на сближение, развитие сплоченности, расслабления и так далее. В общем, то, что мы должны были проделывать с подростками, опробовали сначала на себе.
   Оказавшись в очередной раз вместе с Таней в подгруппе, мы делились своими мыслями, чувствами, прошлым. И что самое главное, я, находясь рядом с ней, чувствовал себя свободно, и раскрывал себя, ничего не боясь и не тая.
   В то время я был в состоянии мимоходного увлечения, чувствовал себя воздушно-беззаботным, поэтому прошлое мне казалось красочным и вполне сносным, что я, естественно, не подвергая сомнениям, преподносил другим. Идеальные родители, верные друзья, вечная любовь и только, встречались на моем пути.
   Пока я все это рассказывал, Таня с интересом смотрела на меня и ждала, пока закончу. Когда же я замолчал, она задала мне один, всего один вопрос, ставшим в следствии чем-то глобально важным. Она спросила:
   – Если у тебя было все так идеально, как ты говоришь, – медленно, растягивая слова, произнесла она, будто читая что-то в моих глазах, – почему же ты тогда стал психотерапевтом?
   И я задумался, желая легко отмахнувшись, протарабанить что-нибудь…
   Но вместо этого, прислушавшись к себе, я понял, что что-то тяжелое и вязкое схватило меня за горло и тянет вниз, уволакивая за собой…
 
   Вопрос, заданный на том семинаре Таней, стал пусковым механизмом, он что-то переменил внутри, открыв обзор на то, что я так яростно старался забыть. Мне кажется, что именно в тот самый момент, как она произнесла те слова, сложившиеся в один из главных вопросов жизни, мой, невидимый доселе комочек плотно скрученных нитей, начал превращаться в реальность.
   Прошлое ожило, забирая меня себе.
 
   А внутри…

Часть 3. Детство

 
Когда мне снова будет восемь,
Я постучусь в огромный дом,
Где все, конечно, хором спросят,
Хочу ли я пожить в таком.
Накроют стол, обнимут даже,
И каждый будет очень рад.
А перед сном мне тихо скажут,
Что я для них – не сын, а клад.
Меня уже никто не бросит,
Чтоб поскорей мой взгляд забыть,
Когда мне снова будет восемь,
Я стану тем, кем должен быть.
 

Дарья Снигирева

   Обида, слезы, трудно дышать, одиночество, страх, непонимание, боль…
   Смех, удивление, теплота, гордость, увлечение, желание, страсть, оргазм, гром…
 
   Я сидел в одиночестве, где-то в районе центрального парка. В левой руке почти допитая бутылка пива, рядом пачка «Честерфилда», тоже с остатками сигарет.
   Стеклянный взгляд устремлен в небо, на котором покорно умирают предрассветные гирлянды звезд.
   Звуки вокруг, цвета и запахи умерли. Их нет. Меня нет в этом мире.
   Кадры в моей голове сменяются и вместе с ними мое настроение.
   На моих губах вкус того вопроса. Я пытаюсь прочувствовать какого это – произносить такие значимые слова без эмоций, без страсти и страха. Я пытаюсь понять, почему слова о моем прошлом стали так важны для меня, почему я нашел в них такую силу? Почему?
   Мое прошлое… оно уже было… оно не вернется? Неправда, оно во мне, а я в нем…
   Я в прошлом, там, куда боялся заглянуть, но где ответы и освобождение от меня самого, такого, какой я сейчас – искусственного, созданного заново, пустого…
   А внутри – обида, слезы, трудно дышать…

* * *

   На улице холодно. Зима ведь.
   А мне надо идти в школу.
   Бабушка одевает меня, как всегда, очень тепло – когда идешь совсем становиться невыносимо и кажется, что ты внутри горящего дома. Ну что тут поделаешь, разве бабушку можно переубедить – она всегда лучше знает, что мне надо.
   Бабушка целует меня и брата липким, мокрым поцелуем, и закрывает за нами дверь.
   Мы выходим из квартиры, спускаемся на первый этаж. Брат сразу же выходит на улицу, а я немножко хочу постоять. Мне нравится представлять, что я – космонавт, и сейчас выхожу из ракеты на новую, неизведанную планету. И капюшон у куртки кстати – прям как настоящий скафандр! Хорошо вот так стоять и воображать что…
   Брат резко открывает дверь, заглядывая с улицы в темноту подъезда:
   – Ну, где ты там? Я из-за тебя в школу опоздаю!
   Мне приходится выйти и сразу нос начинает щипать, а дышать становится трудно.
   Снег под ногами скрипит. Мне нравится этот звук, и я стараюсь идти там, где не протоптана дорожка.
   Даська идет чуть впереди, я медленно, ели переставляя ноги, плетусь за ним. Он старше на год и учится уже в четвертом.
   Мы прошли около половины пути, и я понимаю, что или сейчас, или будет уже поздно.
   Сделав несколько широки шагов, я быстро его нагоняю и беру брата за руку. Он поворачивается ко мне и с удивлением смотрит.
   – Дань, – выдавливаю я из себя, почему-то виноватым голосом, – Я в школу сегодня не хочу идти. Ты маме не расскажешь?
   – А что такое? – лицо его очень серьезное.
   – Не знаю. Просто не хочу, – я чувствую себя очень виноватым. Он молчал, всматриваясь в меня, а я не могу на него смотреть. Почему-то мне стало невыносимо стыдно.
   – Хорошо, – будто выдохнув, сказал он, – Я ничего не расскажу. Только где ты будешь ждать? Холодно же! А домой не пойдешь.
   – Ничего-ничего! – обрадовавшись, стал я его уверять. – Не замерзну! Пошли, покажу, где я буду стоять. А пойдешь домой со школы, забери меня, и мы пойдем вместе.
   Я завожу его во дворик, к гаражам.
   – Вон, между ними, – сказал я, показывая рукой на щель между двумя железными гаражами, – Красным и зеленым. Я там спрячусь.
   – У меня пять уроков. Пока…
   И он уходит.
   Я захожу между гаражей и кладу портфель на снег.
   Если поднять голову вверх, то через полоску почти смыкающихся гаражных крыш виднеется затянутое тучами небо, а еще сосульки.
   Мне здесь немножко тесно, чтобы развернуться нужно приложить усилия. Зато можно посидеть на портфеле, а еще здесь никто не ходит. Правда у самого входа в мое убежище кто-то написел и я туда не подхожу.
   Я даже не знаю, почему так сильно не хочу в школу, ведь раньше было нормально. Тоже не ахти, но, по крайней мере, не так ужасно. Может это из-за новой учительницы мне тяжело?
 
   Почему, когда ждешь, время тянется так долго? Очень долго. Сколько я уже здесь? Урок? Два? Жалко часов нет.
   Ноги уже совсем деревянные. Если по ним чем-нибудь ударить, то боли практически не почувствуешь. Я знаю, так было, когда мы с папой в парк ходили.
   Совсем недавно мне было холодно, а сейчас и холода уже не чувствую, только скука.
   Я больше не могу здесь быть. Что бы придумать? Если просто придти, бабушка ругать будет. Она дома, папа с мамой на работе. Что придумать?
   Мой взгляд падает на желтый снег возле входа.
   Точно! Можно попробовать. Как раз я и хотел, только надо не перестараться, чтобы сильно не было видно.
   Самое сложное, это остановиться, когда уже начал.
   Все…
 
   Через пять минут я уже дома. Отворяет дверь бабушка, как я и ожидал.
   – Ты чего так рано? – недовольно и с подозрительным прищуром спрашивает бабушка.
   – Вот… – я расстегиваю куртку, доходящую мне до колен, тем самым открывая вид на мокрые штаны.
   – Это плохо! – констатирует бабушка, – Как это получилось?
   Я начинаю рассказывать, уже заготовленную по пути, историю, что сидел на уроке, а потом, «бац!», и чувствую – мокро. Говорю, что дети смеялись, а учительница велела идти домой.
   Бабушка командует идти переодеться. Я радуюсь! Пронесло…
   Как хорошо дома!
   Завтра я обязательно пойду в школу. Не хочу больше испытывать стыд и холод…
 
   Но завтра все повторится.
   Как только школа приближается, я начинаю испытывать ужас и, вслед за ним, панику. И решаю, пусть будет со мной что угодно, лишь бы не к НЕЙ на урок. Пусть холод! Пусть скука, но не к НЕЙ!
   (Тогда я еще не знал, что то, что она со мной делает, называется унижение)
   И был холод, все такой же, медленно поднимающийся от ступней все выше. Потом он уходил, и наступало полное бесчувствие ног.
   И была скука, замедляющая секунду до часа.
   И снова было решение. Только теперь вместо мочи было говно.
 
   Я шел домой от моего убежища и плакал. Ревел тихо и сдавленно, про себя. Мне было противно и страшно.
   Пусть ругают, но не школа!
   Когда дверь открылась, первое, что она спросила:
   – Опять?
   Я понял, что пропал. Начал быстро-быстро говорить, что-то бормотать и с ужасом уставился на становившееся пунцово-красным лицо бабушки. Она очень быстро дышала.
   – Раздевайся и в комнату… – сквозь зубы, скомандовала она.
   Я очень испугался. Страх окутал мои легкие, сжал их, не давая возможности вдохнуть. Но я повиновался: снял куртку и сапоги, уселся на диван в гостиной.
   Она вышла из соседней комнаты, держа в руке длинную пластмассовую палку.
   – Нет! Бабушка, не надо! Я больше не буду делать так! Пожалуйста! Пожалуйста!!!
   С начала она попыталась хлестать меня по бедрам, но потом ей стало неважно куда…
   Я забился в угол дивана и, закрыв лицо руками, вопил, молил, просил…
   Но удары продолжались.
   Услышав хруст, я открыл заплаканные глаза и увидел только часть палки в бабушкиной руке, другая часть валялась на полу.
   Тогда она выбросила обломок и подобрала лежащий на полу кабель, проведенный к телевизору…
 
   Именно тогда я закрыл себя в первый раз.

* * *

   Звезды на небе уже не различить – вот-вот родиться новое солнце. Я буду смотреть на него через соленую воду моих глаз.
   Обнимаю свои колени. Тело само, повинуясь внутреннему ритму, покачивается из стороны в сторону. Так немного легче.
   Я плачу и слезы, падая, возвращаются назад сквозь года. Назад, ко мне, еще доверяющему себе и миру вокруг, но уже начинающему догадываться, каким нужно быть и что нужно делать, чтобы тебя любили.
   Я прощаю ее – ту, которой уже нет. Вместе со слезами уходит моя злость, бессилие и смирение. Я отпускаю их, оставляя себе только теплоту, любовь и силу, которые она мне дарила. А еще спокойствие…
   Она – моя бабушка.
 
   Кадры в моей голове сменяются. Именно в них возрождается мое прошлое.

* * *

   Ну, вот, куда теперь? Как узнать где они будут стоять?
   Я был на распутье. Можно пройти через стадион, но там почти не ходят взрослые и если они все-таки там караулят, то мне будет полный пиздец!
   Еще можно через дворы. Хм-м-м… Наверное так лучше.
   Или все же через магазин? Там много людей, там все ходят. С одной стороны и взрослых больше… Ну, а если кто из одноклассников увидит? Да и Тотик там идти может. А если еще и он к этим дебилам присоединиться, то на мне точно живого места не останется…
   Все-таки надо идти через дворы, там есть вероятность, что не увидят.
   Я свернул с широкого тротуара, по которому почти каждый день ходил в школу, во двор пятиэтажки, в которой живет мой лучший друг Лешка. Жалко, что он сегодня в школу не идет. Хотя тогда наверняка и ему достанется, если что.
   Не понимаю, что я им сделал?! Ни с того, ни с сего. Видите ли, им не понравилось, как я иду, и денег у меня с собой не оказалось. Только за это? И за то, что я – слабак! Это они мне уже сами сказали. Но ведь я же их не трогаю! Ну почему?!
   Мне так стало обидно, глаза сами начали увлажняться. Надо дышать, чтобы не заплакать.
   Сквозь слезы я увидел впереди две фигуры. Они меня тоже заметили. Одна из фигур была в голубой куртке. За это мы с братом назвали его «голубицей».
   Голубица и его друг (я не знал их имен, знал, только, что они учатся на два класса старше меня – в шестом) стояли в проходе между домами, за которыми находилась школа.
   – Мы свое обещание выполнили – нашли тебя. Теперь иди сюда, чертило, – ухмыляясь, сказал второй, у которого не было прозвища. Он явно был старшóй среди них, а голубица просто придатком к нему, шестеркой.
   «Чертило!», «иди сюда!», «нашли тебя!» – скакали его слова в моей голове.
   Что-то вдруг случилось. Резко. Быстро. Я не понял что…
   Я просто пошел к ним, с каждым шагом все ускоряясь. Обида и страх заполнили меня полностью, без остатка. Теперь я плакал по-настоящему, не скрывая себя, не стыдясь. Бежал и плакал…
   И уже не мог разобрать их лиц, только силуэты. Опять силуэты.
   Я с разбегу напрыгнул на второго, того, что без прозвища, и повалил наземь. Затем, усевшись сверху, я взял его за шкирку и начал приподнимать и резко бросать на землю, даже не видя, как его голова беспомощной тряпичной куклой глухо падает на асфальт.
   Я кричал. Я ревел. Ревел и кричал!
   А потом начал бить, видя перед закрытыми глазами его ухмыляющуюся, приторную морду. Начал бить. В лицо.
   – За что?! Что я вам сделал?! За что вы меня?! За что?! – орал я, снова и снова нанося удары.
   Подо мной этот тоже пытался кричать, звать друга на помощь, но я обрывал его крик кулаками.
   – Дима! Дима! Убери его! Дима!..
   Мне не нужно было даже видеть голубицу, чтобы понять, почувствовать, как он вжался в стену, боясь шелохнуться. И его страх.
   Дерьмо!
   А я бил, ревел, кричал, боялся…
   Только когда этот, без имени, замолчал, я, остановившись, тяжело дыша, открыл глаза. Первое, что я увидел – свои руки.
   Они были красными.
   И только тогда я понял, ЧТО произошло – Я СДЕЛАЛ ЧЕЛОВЕКУ БОЛЬНО!
 
   Это был первый раз, когда я по-настоящему кого-то ударил! Я причинил вред! Я сделал больно!
   Что я натворил?!
 
   Он лежал на земле, боясь открыть глаза. Или просто не мог сделать этого.
   Каждый его вздох был виден – из ноздри, медленно возрастая, появлялся большой красный пузырь и, лопаясь, разносил красные брызги по лицу.
   СДЕЛАЛ БОЛЬНО!!!
   Сколько раз они меня били? Сколько раз, упав, я ждал, прикрыв лицо руками, когда удары прекратятся? Сколько раз я видел распахнутые от ужаса глаза бабушки, смотрящие на мое виновато улыбающееся лицо-месиво? Сколько раз я не чувствовал боли, пока грязные ботинки искали мою улыбку?
   А сейчас он лежит! Он чувствует боль!
   И Я СДЕЛАЛ ЭТО!
 
   Вдохнуть не получалось.
   Шаг назад. Еще один…
   – Извини, – только хриплый шепот смог вырваться из меня, – Извини. Я… Я не хотел. Слышишь?! Извини! Я не мог! Не хотел!!! Извини…
   Я не хотел, но меня заставили.

* * *

   Холода не должно быть. Почему же тогда дрожь по телу?
   Я когда-то человеку сделал больно. Давно. Очень давно. Человеку, который только и мог причинять боль другим.
   А я не мог. Тогда не мог. И нес его боль сквозь года. Сквозь близких и чужих людей. Нес в себе, внутри, не умея от нее скрыться. И каждую секунду вносил его боль в свою жизнь.
   Люди были со мной и не знали, что одновременно общаются с его болью, соединившейся, слившейся со мной, ставшей частью меня самого.
   Я их обманывал, говорил: «Это я!», а на самом деле это была его боль, мои обиды, непонимание, страхи… и немного меня самого. Совсем чуть-чуть.
   Все эти годы я пытался ответить на тот вопрос.
   ЗА ЧТО?
   Искал ответы в нужных книгах, в умных людях, и в других – в таких же как тот, без прозвища. Но тщетно – куда бы я ни направлял свой взор, везде был путь, ведущий в интеллект, в логическое объяснение. Будь то нелюбящие его родители или мое неумение отстоять свою свободу, моя трусость.
   Тщетно…
   Голова здесь не причем, есть только сердце. Только оно позволяет освободиться.
   «Понять, значит простить» – твердили мне века.
   Чушь!
   Простить, значит простить. Открыть сердце. Признать и принять прошлое. Разрешить себе быть таким, каков был, а значит, каков есть.
   Оплакать себя.
   Похоронить, и начать жить снова, заново.
 
   Все мое прошлое – это Я.
   Я весь состою из прошлого. Все мои ошибки, печали и радости, живут вместе со мной, в настоящем. За ними, практически, невозможно разглядеть себя.
   И что теперь делать, чтобы отыскать себя в лабиринтах ушедшего? Нужно ли вернуться туда? Или все здесь, все сейчас, со мной? Нужно ли оборачиваться?
   Каждую секунду прошлое неотделимо от меня и движется следом. Если я хочу найти свое Я, открою глаза, навострю уши, почую носом и дотронусь ладонью.
   Изменить настоящее, пронзив прошлое.
   Просто решиться.
   Просто…
 
   Я теперь знаю, почему решил стать психотерапевтом. Чтобы узнать «почему»!
   Почему появляется боль, как уходит страх, что такое счастье и какой воздух необходим, чтобы вскормить его.
   Обосновать, узнать, понять…
   Я даже не мог предположить, что освобождение и прощение себя приходит через чувства. Что это самое главное – уметь чувствовать. Слышать собственные ощущения.
   Я всего лишь хотел найти себя и, кажется, понял, как это сделать.

* * *

   Как я оказался в своей квартире, исчезнув из парковой тишины, даже не знаю. Помню только, как мелькали редкие люди и пропадали машины. А я шел и шел, не видя их. Ведь их не могло быть в моем увядающем мире – они были из мира, где кишит жизнь… в котором, так же, не было меня.
   А я, тоже, хочу жить…
   Но для этого я должен сначала умереть…
 
   Слишком светло. Солнце бьет прямо по глазам.
   Медленно оторвавшись, с трудом, будто выдирая корни, я встал с кровати и, ели передвигая ногами, волоча их по полу, будто неподъемные обузы, подошел к окну. Занавесил шторы. Затем, проделал весь путь обратно к кровати, мечтая только об одном – утонуть в ней.
   Все это заняло минут пять, не меньше – жизнь уходила из меня, покидая тело, забирала с собой энергию и силы.
   Прошлого скоро не будет.
   Будущее всегда будет далеко.
   Есть только настоящее и я хочу в нем жить… но, для этого, нужно действовать. Из последних сил, нужно протянуть руку девушке, сидящей на краю моей койки-могилы.
   Девушке без лица…

Часть 4. Самый длинный день

 
Балкон.
Промозглая стылая ночь.
Луна мечется среди рваных туч.
А за окном – свет и тепло.
Как хорошо, что можно вернуться!
 

Наталья Иванова

   …Наконец, мы подошли к нужной двери, к моему миру.
   Я спросил безликую: «Сюда?».
   Она качнула головой: «Да».
   И тогда, протянув руку и лишь слегка коснувшись ручки, я отворил дверь.
   Увиденное заставило меня отступить на несколько шагов назад. Я ожидал чего угодно, но только не того, что предстало передо мной. Мне было все равно, окажется мир за дверью полным света или тьмы. Для меня не играло никакой роли, где я проведу остаток Вечности – только лишь не в той точке, где я был.
   Дверь вела в ту самую комнату, которую мы, я и моя смерть, совсем недавно покинули.
   Я стоял и смотрел на кровать, на которой лежала блеклая тень – все, что осталось от меня прежнего. Я смотрел на сумрак, заполонивший все свободное пространство, понимая, что я стою перед входом в жизнь, от которой только что бежал.
   Чувствуя, как меня заполняет паника… я ничего не мог понять!
   Я посмотрел на безликую. «Наверное, я ужасно выгляжу, – почему-то подумал я, – глаза в немом ужасе, открытый род, застрявший в глотке крик…»
   – Что происходит?! – моя тревога достигает предела. – Почему?!
   В ответ лишь молчание…
   – Я не хочу!!! Слышишь?! – держусь я за кипящую голову.
   – А ты слышишь? – раздается у меня внутри. – Можешь ли ты слышать хоть что-нибудь, кроме собственного голоса? Вряд ли! Но я все равно скажу…
   – Что происходит? – шепчу я.
   – Ты еще не знаешь, где оказался, как, впрочем, и все… никто не знает, где ты. Ведь тебя на самом деле не существует, тебя нет – ты потерял себя. Потерял, как теряют счастье в бесконечной череде серых будней. А кем становится человек, если у него нет даже себя?
   – Пустотой… – неуверенно выдыхаю я слово.
   – Но ведь даже у пустоты есть свое место, а у тебя нет… тебя нет…
   Я удивленно смотрю на то место, где должно быть ее лицо.
   – Так что же мне делать?
   – Найди себя! Отыщи свои следы и, не теряя из виду, следуй за ними.
   – Где же мне искать? С чего начинать свои поиски? Подскажи мне!
   – Загляни внутрь себя, только там сокрыт ответ. Смотри по сторонам, замечай оттенки собственных чувств, желаний и мыслей – они приведут тебя к ответу. Найди себя! Ты должен сделать это, иначе бесконечно будешь бесконечно блуждать между двумя мирами. Пока ты ни жив, ни мертв, тебя не сможет принять ни один из миров, ты везде будешь чужим. Найди следы…
   – Я не понимаю…
   – Прошлое, настоящее и будущее, жизнь и смерть, иллюзия и реальность сплелись воедино, смешались, став одним целым. Теперь, ты должен распутать их, собирая по крупинкам себя, чтобы в конце пути ответить на вопрос.
   – Какой вопрос? – я все еще пытаюсь хоть что-то понять.
   – Ищи следы… найди себя… ответь на вопрос…
   Последние слова раздались будто издалека, казалось, голос терял последние силы. Я понял, что погружаюсь в темноту.
   В темноте были размешаны холод и спокойствие…

* * *

   Я верю в судьбу.
   Теперь верю…
   Точнее, даже не верю, а знаю, что она есть.
   Она, судьба, банальна. И объяснение судьбы тоже банально – есть предрешенный кем-то когда-то исход. Человек от него деться никуда не сможет, даже если захочет. Есть силы, решающие, что, где и когда, человек же, со своей стороны, может хоть на стену лезть, а на фатум повлиять у него не получится.
   Проще говоря: «Рожденный быть повешенным – не утонет».
   Любые встречи, несчастья или удачи, смерть – все записано в книге судеб, находящейся где-то в районе небес.
   ВСЕ! Компромиссов быть не может.
   Я во все это, конечно же, верю. Но, с одной погрешностью – судьбой управляют не боги, а прошлое. Прошлое и есть судьба. Все будущее предрешено прошлым.
   Если я захочу узнать, почему со мной случилось что-либо, развернусь на сто восемьдесят градусов, прищурю глаза и всмотрюсь. Там будет ответ.
 
   Я верю в судьбу.
   Но не сейчас… И не со мной. Она не властна в настоящем. Она – хозяйка прошлого и тех, кто в нем живет. А я живу настоящим. По крайней мере, я теперь знаю, как это – жить сейчас. И начинаю превращать это знание в жизнь.
   Но для начала нужно сделать одно ДЕЛО, на которое придется потратить драгоценные минуты. Как же мне этого не хочется!
   Хочется, как всем, чтобы все и сразу. Только сел за фортепьяно и мгновение спустя пальцы сами начали перебирать, с легкостью находя, нужные клавиши, создавая сложнейшие переплетения звуков.
   СРАЗУ!!!
   Без труда и затраченного времени. Без ошибок.
   Но нет, на этот раз я не позволю остановить себя, никому и ничему. Даже страху, заставляющему пасовать перед любой, даже малейшей трудностью, преградившей дорогу. Не позволю!
   Я должен ЭТО сделать! Я должен. Я хочу…
   Моя цель – раствориться в настоящем, впервые научившись жить в нем. А для этого нужно распутать клубок моего прошлого.
   Хм-м… Интересный парадокс получается: хочешь жить сейчас – уничтожь прошлое.
   Прошлое. Оно есть. Есть всегда. От него нельзя избавиться, но можно иметь в виду, учитывая. Оно не должно быть властно над человеком, должно быть всего лишь его частью. Частью, которую принимают с покорностью и благодарностью.