Вот только ничего этого ты не запишешь и не передашь своим, все надо хранить в памяти. Наблюдать и запоминать: имена, лица, числа… Одним словом, все то, что может представить военный интерес для советского командования…
Утром доктор Пониковский ознакомил Козлова с учебной программой. Большую часть времени его будут учить радиоделу. Чтобы быстро и точно передавать по радио шпионские сведения, надо уметь работать на ключе, знать устройство рации. Теоретические занятия перемежались с практическими. Будущие лазутчики должны научиться незаметно проникать в расположение воинской части, не выделяться среди людей военных. Программа включала в себя занятия по огневой и строевой подготовке, по топографии и тактике.
– Вас научат ориентироваться на местности, – говорил Пониковский, не догадываясь, что этому Козлова давно уже научили. – Ночью ли, днем ли… Определять расстояние… Ходить по азимуту…
Слушая Пониковского, Козлов думал: «Что ты за человек и какова твоя роль в подготовке шпионов? Много ли их прошло через твои руки и куда заброшены взращенные тобой птенцы? Давно ли служишь фашистской разведке и за что она тебя ценит?»
Возможно, доктор Пониковский обладал способностью читать чужие мысли. Возможно, природа наделила его особым, нечеловеческим чутьем. Кто ж его знает. Но едва Александр Иванович подумал о нем, глаза зондерфюрера – черные, недобрые – гневно сверкнули, кончик носа, украшенный крупной бородавкой, побагровел. Продолжать с ним беседу было небезопасно.
– Я могу идти? – спросил Козлов, не выдержав его взгляда. – Скоро начнутся занятия.
– Можете! – В голосе Пониковского зазвенел металл. – Да благодарите судьбу, которая к вам слишком благосклонна.
Проводив Козлова, доктор Пониковский тотчас же позвонил полковнику Трайзе.
– Господин полковник, прошу вас выслушать меня. Этот русский пленный, присланный вами вчера, этот Меншиков не внушает доверия.
– Почему? – удивился полковник. – Какие у вас факты?
– Фактов пока нет, но я вижу его насквозь.
– У вас опасные глаза, зондерфюрер. Они все искажают, точно кривое зеркало, – Трайзе начинал нервничать.
– Я говорю со всей ответственностью. Чутьем опытного разведчика…
– Опять набиваете себе цену? – оборвал его шеф. – Можно подумать, что чутьем опытного разведчика обладаете только вы. Будет так, как я решил. Поняли? Меншиков еще покажет себя, попомните мое слово. А вам как начальнику школы пора бы научиться разбираться в людях. Если хотите соответствовать занимаемой должности…
После такого ответа Пониковский больше не заговаривал с шефом о Козлове. Просто не хотел иметь неприятностей. А сомневался он в нем на все сто процентов. Не верил ему и на каждом шагу стремился подчеркнуть свою подозрительность к русскому. Она не только не рассеивалась в его сознании, но, наоборот, все более крепла.
Главным, что основательно влияло на настроение Пониковского в ту пору, было положение на фронте. Каждое утро, встретив Пониковского во дворе школы, Козлов по выражению его лица определял, как обстоят у немцев дела. Хотя русским ничего не сообщали о ходе боевых действий, разве только о новых, непременно блестящих победах немецкого оружия, оккупанты выдавали себя своим поведением. При очередной неудаче на фронте они становились раздражительными и зло свое срывали на курсантах. В один из таких дней – было это уже в конце сорок второго года – Александр Козлов снова столкнулся с Пониковским.
– Почему не приветствуете? – спросил тот, в упор разглядывая Козлова.
– Я уже видел вас сегодня.
– Кого это вас? У меня есть звание!
– Вас, господин…
– Не господин, а товарищ! Уже три месяца вдалбливаю вам это в башку. Тупица! Как сдали уставы Красной армии?
– На «отлично».
– Какого же черта нарушаете их? – Пониковский свирепел все больше. – Он меня видел! Да хоть тысячу раз встречайся, все равно нужно приветствовать.
– Слушаюсь, господин…
– Товарищ! – Пониковский рявкнул так, что закололо в ушах. – Пся крев! Холера! Ты, наверно, радуешься, что нас бьют под Сталинградом!
– Разве?..
– Молчать! Пся крев! Холера!
Морщинистое лицо Пониковского сделалось фиолетовым, глаза округлились, выкатившись из орбит, а изо рта розовыми хлопьями полетела слюна.
Александр Иванович догадался, что там, на далекой отсюда Волге, здорово всыпали гитлеровцам. Иначе отчего бы так бушевать доктору Пониковскому.
Разбрызгав весь запас слюны, он принялся зло скрежетать зубами, вытягивая шею и теперь уже молча, без слов подступая к Козлову.
«Совсем взбесился доктор», – подумал Александр Иванович и на свой страх и риск сердито сплюнул, повернулся кругом и зашагал в сторону казармы.
Он ждал, что начальник школы немедленно вызовет его и строго накажет, но ни в этот день, ни в следующий за ним не пришли. Пан Чук, прослышав о случившемся, посоветовал Козлову не связываться больше с начальством. Ему самому не однажды попадало от Пониковского. Нервный, раздражительный, злой. И мстительный.
Но как не свяжешься с человеком, против которого у тебя восстает все внутри. А тут еще, как на грех, немцы устроили вечер с выпивкой. Пригласили и русских. И надо же было такому случиться – за столом Александр Иванович оказался рядом с Пониковским. Идти на вечер не хотелось, долго раздумывал, а когда явился, свободное место было только возле Пониковского.
Пан доктор заерзал на стуле, исподлобья взглянул на соседа. Когда же подвыпил, начал разные непристойные словечки отпускать в адрес Козлова, выбирая самые крепкие из русского и польского.
– Меншиков, я вижу тебя насквозь. – Он выпучил лягушечьи глаза. – Таких надо вешать, пся крев!
– Что ж, вешайте!
– И повешу!
– Не нужны разведчики?
– Ты шпион. Русский шпион!
Подозрения Пониковского становились опасны. Один раз не послушает его полковник Трайзе, другой, а на третий возьмет да и задумается. Тогда все пропало. Что им стоит пустить в расход одного русского?
«А если опередить события? – мелькнуло в голове у Козлова. – Если расходовать самого Пониковского? Здесь, на этом вечере, под шумок?»
Мысль, показавшаяся вначале просто глупой, все настойчивее сверлила мозг. В самом деле, почему бы и не кокнуть его? Человек нализался до чертиков, а тут его оскорбили, ну и сгоряча… Ведь чего только не делают сгоряча? Тем более что и сами немцы не любят Пониковского, особенно полковник Трайзе. Пожалуй, за такого и не расстреляют. А вот если он внушит им, что их агент Меншиков – русский шпион, тогда наверняка расстреляют. Как пить дать, ухлопают.
Но как ухлопать его самого? Как? Дождаться, когда все окосеют? Это не так уж долго, пьют стаканами. Себя тоже не щадить, может быть, даже лишку хватить, перестараться. А потом… Потом, пьянея, обняться с соседом справа, немецким офицером, преподавателем. У него кобура всегда при себе. Одно смелое, а главное – точное движение, и пистолет в твоей руке. Стреляй не целясь, в упор…
Козлов налил соседу, потом себе.
– За нашу победу! – обратился он к офицеру и высоко поднял стакан.
Немец кивнул головой, с трудом оторвался от стула, зажав в руке мокрый от выплеснувшейся водки стакан. Чокнулись.
– Нам победа давай бистро, – заплетающимся языком проговорил офицер. – Бистро!
Его повело в сторону, полусогнутая рука предательски качнулась, на скатерть упало несколько серебристых капель. Пожалев о пролитом, он жадно вытянул тонкие губы и громко чмокнул.
Выпили. И еще выпили. Немец уже еле держался на стуле. Но когда Козлов навалился на него, обхватив руками, офицер нашел в себе силы подняться навстречу Козлову и тоже заключить его в объятия. Как некстати была эта его отзывчивость. Козлов нашарил кобуру с пистолетом, но правая рука оказалась крепко прижатой. Губы немца – тонкие, холодные, влажные – впились в щеку…
Александр Иванович не скоро освободился от окончательно одуревшего соседа. Кобуру расстегнул, а вот выхватить пистолет не успел. Скосил глаза налево – место пустое. Пониковского за столом не было. Что же это с ним случилось? Заметил и поспешил смыться? Да, пожалуй, так. Пониковский, конечно, же удрал. Ничего худшего нельзя было и придумать.
Чем теперь все кончится? Простит ли ему это Пониковский?
Ночью почти не спал. Встал Александр Иванович раньше всех – голова разламывается на части. Сколько же он вчера выпил? И зачем так много? Для храбрости? Пожалуй, нет. Надо было их споить. Надо было создать ситуацию, смягчавшую его вину. Он и сейчас, протрезвев, выстрелил бы в Пониковекого. Но сейчас поздно. Теперь как бы сам доктор не выстрелил в него. С благословения немцев, конечно.
Его непременно вызовут, потому что Пониковский все-таки не слепец. Он видел руку, тянувшуюся к пистолету, руку своего врага. Если бы не видел, не смылся бы.
Чем же объяснить им свой вчерашний поступок? Отрицать глупо, кобуру-то расстегнул. Непременно спросят: зачем? Нужен был пистолет? И опять же – для чего? Стрелять, конечно. Но в кого? Да еще на новогоднем вечере?
Гудит, раскалывается на части голова. А думать надо. Серьезно думать. Недомолвки в разговоре с врагом не спасут.
Толкнув плечом дверь, влетел пан Чук.
– Меншиков! – испуганно заорал он, разбудив остальных. – К зондерфюреру! Чуешь? Пулею!
Лицо пана Чука еще ни разу не было таким растерянным. Даже когда он проигрывал в карты.
– Почему так срочно? – подчеркнуто спокойно спросил Козлов, беря мыло и полотенце.
Но пан Чук опять закричал:
– Оце брось! – и метнул сердитый и в то же время сочувственный взгляд на Козлова. – Брось, тоби кажу. Ще, може, и вмываться не треба буде…
– Да что за паника? – удивился Козлов. – Умоюсь и приду. Не показываться же таким на глаза начальству! Неприлично. Пойди и доложи: Меншиков скоро придет. Понял?
Пан Чук потоптался у порога, пожал плечами и ушел.
Направляясь к зондерфюреру Вурсту, Козлов ожидал самого худшего. Человек, который был в школе глазами гестапо, конечно же, встанет на сторону Пониковского. А тот, несомненно, уже побывал у него. Побывал и нарисовал примерно такую картину: Меншиков выхватывает пистолет, чтобы убить его, доктора Пониковского. Так оно на самом деле и было, но признаться в этом зондерфюреру – значит вынести себе смертный приговор.
Зондерфюрер был мрачен. Он коротко взглянул на вошедшего, спросил:
– Меншиков?
– Я же доложил вам: Меншиков явился по вашему вызову…
– Еще раз спрашиваю: вы Меншиков или Иванов, Петров, Сидоров? Какие еще у вас, в России, есть фамилии?
– Господин Пониковский приказал мне не называть свою фамилию.
– Мне ваш камуфляж не нужен. Здесь все должно быть только в чистом виде… – Зондерфюрер помолчал. – Поняли, господин Козлов? Надеюсь, ни с кем вас не путаю?
– Никак нет!
– Вы офицер?
– Так точно!
Эти ответы Козлова произвели на зондерфюрера некоторое впечатление.
– А мне доложили, что вы крайне разболтанны…
Козлов промолчал. Зондерфюрер пальцами протер еще слипавшиеся после сна глаза и более пристально посмотрел на своего собеседника.
– Расскажите, что вы намеревались сделать на вчерашнем вечере?
– Напиться, господин зондерфюрер, – ответил Козлов, почти не думая. – До чертиков напиться.
– А зачем до чертиков?
И опять, не тратя на раздумье ни секунды, Козлов сказал:
– Для смелости, господин зондерфюрер!
– Для смелости? – удивленно переспросил гитлеровец. – А зачем вам на банкете нужна была смелость? Говорите, я ценю откровенность.
Еще ни разу в жизни Козлову не приходилось отвечать на вопросы с такой быстротой. Задумываться нельзя ни на секунду. Не поверит.
– Я хотел выхватить пистолет.
– О, это уже интересно!.. У кого же?
– У своего соседа.
– Их у вас было два. И оба – с оружием.
– У соседа справа, господин зондерфюрер.
– И почему не выхватили?
– Офицер был пьян так же, как и я. Он бросился ко мне целоваться, ну и…
Немец опять протер глаза, словно никак не мог разглядеть Козлова.
– А теперь вы должны так же откровенно ответить на мой последний вопрос, – медленно проговорил зондерфюрер. – Пистолет – не детская игрушка, он стреляет. Если вам понадобился пистолет, значит, вы хотели в кого-то стрелять?
– Так точно, господин зондерфюрер.
– В кого же, а? Отвечайте!
– В себя, господин зондерфюрер.
Немец откинулся на спинку стула.
– Странно… Что же вас заставило кончать самоубийством?
– Причина сугубо личная.
– Может быть, объясните?
Козлов сделал вид, что ему это не совсем удобно.
– Видите ли, у меня есть жена. После отъезда в Катынь я еще не встречался с нею. Первое время она жила там же, в деревне. Ее держали в одной избе с солдатами. Парни они молодые, а она женщина интересная, ну и сами понимаете… У вас, наверное, тоже есть жена? Всякое в голову лезет… Потом мне сказали, что ее перевезли в Смоленск, дали квартиру. К ней, в Смоленск, меня не пускают, а женщина она опять же молодая, интересная. Дел у нее никаких. А нашего брата в городе, хоть и война, все равно как собак… Ну и лезут мысли всякие. Да и слушок пошел: видели ее с кем-то. Прогуливалась под ручку… У нас в России раньше за подобное на дуэли дрались. Чем жить рогоносцем, лучше пулю в лоб. Вы сами муж, должны понять.
Немец выслушал внимательно.
– Болван! – воскликнул он, вскочив со стула. – Трус! Не зря же полковник ненавидит его.
– Вы о ком? – спросил Козлов, хотя сразу же догадался, что речь шла о Пониковском.
– Это вас не касается, Меншиков. Можете возвращаться в казарму.
«Пронесло», – обрадованно подумал Козлов.
Глава пятая
Утром доктор Пониковский ознакомил Козлова с учебной программой. Большую часть времени его будут учить радиоделу. Чтобы быстро и точно передавать по радио шпионские сведения, надо уметь работать на ключе, знать устройство рации. Теоретические занятия перемежались с практическими. Будущие лазутчики должны научиться незаметно проникать в расположение воинской части, не выделяться среди людей военных. Программа включала в себя занятия по огневой и строевой подготовке, по топографии и тактике.
– Вас научат ориентироваться на местности, – говорил Пониковский, не догадываясь, что этому Козлова давно уже научили. – Ночью ли, днем ли… Определять расстояние… Ходить по азимуту…
Слушая Пониковского, Козлов думал: «Что ты за человек и какова твоя роль в подготовке шпионов? Много ли их прошло через твои руки и куда заброшены взращенные тобой птенцы? Давно ли служишь фашистской разведке и за что она тебя ценит?»
Возможно, доктор Пониковский обладал способностью читать чужие мысли. Возможно, природа наделила его особым, нечеловеческим чутьем. Кто ж его знает. Но едва Александр Иванович подумал о нем, глаза зондерфюрера – черные, недобрые – гневно сверкнули, кончик носа, украшенный крупной бородавкой, побагровел. Продолжать с ним беседу было небезопасно.
– Я могу идти? – спросил Козлов, не выдержав его взгляда. – Скоро начнутся занятия.
– Можете! – В голосе Пониковского зазвенел металл. – Да благодарите судьбу, которая к вам слишком благосклонна.
Проводив Козлова, доктор Пониковский тотчас же позвонил полковнику Трайзе.
– Господин полковник, прошу вас выслушать меня. Этот русский пленный, присланный вами вчера, этот Меншиков не внушает доверия.
– Почему? – удивился полковник. – Какие у вас факты?
– Фактов пока нет, но я вижу его насквозь.
– У вас опасные глаза, зондерфюрер. Они все искажают, точно кривое зеркало, – Трайзе начинал нервничать.
– Я говорю со всей ответственностью. Чутьем опытного разведчика…
– Опять набиваете себе цену? – оборвал его шеф. – Можно подумать, что чутьем опытного разведчика обладаете только вы. Будет так, как я решил. Поняли? Меншиков еще покажет себя, попомните мое слово. А вам как начальнику школы пора бы научиться разбираться в людях. Если хотите соответствовать занимаемой должности…
После такого ответа Пониковский больше не заговаривал с шефом о Козлове. Просто не хотел иметь неприятностей. А сомневался он в нем на все сто процентов. Не верил ему и на каждом шагу стремился подчеркнуть свою подозрительность к русскому. Она не только не рассеивалась в его сознании, но, наоборот, все более крепла.
Главным, что основательно влияло на настроение Пониковского в ту пору, было положение на фронте. Каждое утро, встретив Пониковского во дворе школы, Козлов по выражению его лица определял, как обстоят у немцев дела. Хотя русским ничего не сообщали о ходе боевых действий, разве только о новых, непременно блестящих победах немецкого оружия, оккупанты выдавали себя своим поведением. При очередной неудаче на фронте они становились раздражительными и зло свое срывали на курсантах. В один из таких дней – было это уже в конце сорок второго года – Александр Козлов снова столкнулся с Пониковским.
– Почему не приветствуете? – спросил тот, в упор разглядывая Козлова.
– Я уже видел вас сегодня.
– Кого это вас? У меня есть звание!
– Вас, господин…
– Не господин, а товарищ! Уже три месяца вдалбливаю вам это в башку. Тупица! Как сдали уставы Красной армии?
– На «отлично».
– Какого же черта нарушаете их? – Пониковский свирепел все больше. – Он меня видел! Да хоть тысячу раз встречайся, все равно нужно приветствовать.
– Слушаюсь, господин…
– Товарищ! – Пониковский рявкнул так, что закололо в ушах. – Пся крев! Холера! Ты, наверно, радуешься, что нас бьют под Сталинградом!
– Разве?..
– Молчать! Пся крев! Холера!
Морщинистое лицо Пониковского сделалось фиолетовым, глаза округлились, выкатившись из орбит, а изо рта розовыми хлопьями полетела слюна.
Александр Иванович догадался, что там, на далекой отсюда Волге, здорово всыпали гитлеровцам. Иначе отчего бы так бушевать доктору Пониковскому.
Разбрызгав весь запас слюны, он принялся зло скрежетать зубами, вытягивая шею и теперь уже молча, без слов подступая к Козлову.
«Совсем взбесился доктор», – подумал Александр Иванович и на свой страх и риск сердито сплюнул, повернулся кругом и зашагал в сторону казармы.
Он ждал, что начальник школы немедленно вызовет его и строго накажет, но ни в этот день, ни в следующий за ним не пришли. Пан Чук, прослышав о случившемся, посоветовал Козлову не связываться больше с начальством. Ему самому не однажды попадало от Пониковского. Нервный, раздражительный, злой. И мстительный.
Но как не свяжешься с человеком, против которого у тебя восстает все внутри. А тут еще, как на грех, немцы устроили вечер с выпивкой. Пригласили и русских. И надо же было такому случиться – за столом Александр Иванович оказался рядом с Пониковским. Идти на вечер не хотелось, долго раздумывал, а когда явился, свободное место было только возле Пониковского.
Пан доктор заерзал на стуле, исподлобья взглянул на соседа. Когда же подвыпил, начал разные непристойные словечки отпускать в адрес Козлова, выбирая самые крепкие из русского и польского.
– Меншиков, я вижу тебя насквозь. – Он выпучил лягушечьи глаза. – Таких надо вешать, пся крев!
– Что ж, вешайте!
– И повешу!
– Не нужны разведчики?
– Ты шпион. Русский шпион!
Подозрения Пониковского становились опасны. Один раз не послушает его полковник Трайзе, другой, а на третий возьмет да и задумается. Тогда все пропало. Что им стоит пустить в расход одного русского?
«А если опередить события? – мелькнуло в голове у Козлова. – Если расходовать самого Пониковского? Здесь, на этом вечере, под шумок?»
Мысль, показавшаяся вначале просто глупой, все настойчивее сверлила мозг. В самом деле, почему бы и не кокнуть его? Человек нализался до чертиков, а тут его оскорбили, ну и сгоряча… Ведь чего только не делают сгоряча? Тем более что и сами немцы не любят Пониковского, особенно полковник Трайзе. Пожалуй, за такого и не расстреляют. А вот если он внушит им, что их агент Меншиков – русский шпион, тогда наверняка расстреляют. Как пить дать, ухлопают.
Но как ухлопать его самого? Как? Дождаться, когда все окосеют? Это не так уж долго, пьют стаканами. Себя тоже не щадить, может быть, даже лишку хватить, перестараться. А потом… Потом, пьянея, обняться с соседом справа, немецким офицером, преподавателем. У него кобура всегда при себе. Одно смелое, а главное – точное движение, и пистолет в твоей руке. Стреляй не целясь, в упор…
Козлов налил соседу, потом себе.
– За нашу победу! – обратился он к офицеру и высоко поднял стакан.
Немец кивнул головой, с трудом оторвался от стула, зажав в руке мокрый от выплеснувшейся водки стакан. Чокнулись.
– Нам победа давай бистро, – заплетающимся языком проговорил офицер. – Бистро!
Его повело в сторону, полусогнутая рука предательски качнулась, на скатерть упало несколько серебристых капель. Пожалев о пролитом, он жадно вытянул тонкие губы и громко чмокнул.
Выпили. И еще выпили. Немец уже еле держался на стуле. Но когда Козлов навалился на него, обхватив руками, офицер нашел в себе силы подняться навстречу Козлову и тоже заключить его в объятия. Как некстати была эта его отзывчивость. Козлов нашарил кобуру с пистолетом, но правая рука оказалась крепко прижатой. Губы немца – тонкие, холодные, влажные – впились в щеку…
Александр Иванович не скоро освободился от окончательно одуревшего соседа. Кобуру расстегнул, а вот выхватить пистолет не успел. Скосил глаза налево – место пустое. Пониковского за столом не было. Что же это с ним случилось? Заметил и поспешил смыться? Да, пожалуй, так. Пониковский, конечно, же удрал. Ничего худшего нельзя было и придумать.
Чем теперь все кончится? Простит ли ему это Пониковский?
Ночью почти не спал. Встал Александр Иванович раньше всех – голова разламывается на части. Сколько же он вчера выпил? И зачем так много? Для храбрости? Пожалуй, нет. Надо было их споить. Надо было создать ситуацию, смягчавшую его вину. Он и сейчас, протрезвев, выстрелил бы в Пониковекого. Но сейчас поздно. Теперь как бы сам доктор не выстрелил в него. С благословения немцев, конечно.
Его непременно вызовут, потому что Пониковский все-таки не слепец. Он видел руку, тянувшуюся к пистолету, руку своего врага. Если бы не видел, не смылся бы.
Чем же объяснить им свой вчерашний поступок? Отрицать глупо, кобуру-то расстегнул. Непременно спросят: зачем? Нужен был пистолет? И опять же – для чего? Стрелять, конечно. Но в кого? Да еще на новогоднем вечере?
Гудит, раскалывается на части голова. А думать надо. Серьезно думать. Недомолвки в разговоре с врагом не спасут.
Толкнув плечом дверь, влетел пан Чук.
– Меншиков! – испуганно заорал он, разбудив остальных. – К зондерфюреру! Чуешь? Пулею!
Лицо пана Чука еще ни разу не было таким растерянным. Даже когда он проигрывал в карты.
– Почему так срочно? – подчеркнуто спокойно спросил Козлов, беря мыло и полотенце.
Но пан Чук опять закричал:
– Оце брось! – и метнул сердитый и в то же время сочувственный взгляд на Козлова. – Брось, тоби кажу. Ще, може, и вмываться не треба буде…
– Да что за паника? – удивился Козлов. – Умоюсь и приду. Не показываться же таким на глаза начальству! Неприлично. Пойди и доложи: Меншиков скоро придет. Понял?
Пан Чук потоптался у порога, пожал плечами и ушел.
Направляясь к зондерфюреру Вурсту, Козлов ожидал самого худшего. Человек, который был в школе глазами гестапо, конечно же, встанет на сторону Пониковского. А тот, несомненно, уже побывал у него. Побывал и нарисовал примерно такую картину: Меншиков выхватывает пистолет, чтобы убить его, доктора Пониковского. Так оно на самом деле и было, но признаться в этом зондерфюреру – значит вынести себе смертный приговор.
Зондерфюрер был мрачен. Он коротко взглянул на вошедшего, спросил:
– Меншиков?
– Я же доложил вам: Меншиков явился по вашему вызову…
– Еще раз спрашиваю: вы Меншиков или Иванов, Петров, Сидоров? Какие еще у вас, в России, есть фамилии?
– Господин Пониковский приказал мне не называть свою фамилию.
– Мне ваш камуфляж не нужен. Здесь все должно быть только в чистом виде… – Зондерфюрер помолчал. – Поняли, господин Козлов? Надеюсь, ни с кем вас не путаю?
– Никак нет!
– Вы офицер?
– Так точно!
Эти ответы Козлова произвели на зондерфюрера некоторое впечатление.
– А мне доложили, что вы крайне разболтанны…
Козлов промолчал. Зондерфюрер пальцами протер еще слипавшиеся после сна глаза и более пристально посмотрел на своего собеседника.
– Расскажите, что вы намеревались сделать на вчерашнем вечере?
– Напиться, господин зондерфюрер, – ответил Козлов, почти не думая. – До чертиков напиться.
– А зачем до чертиков?
И опять, не тратя на раздумье ни секунды, Козлов сказал:
– Для смелости, господин зондерфюрер!
– Для смелости? – удивленно переспросил гитлеровец. – А зачем вам на банкете нужна была смелость? Говорите, я ценю откровенность.
Еще ни разу в жизни Козлову не приходилось отвечать на вопросы с такой быстротой. Задумываться нельзя ни на секунду. Не поверит.
– Я хотел выхватить пистолет.
– О, это уже интересно!.. У кого же?
– У своего соседа.
– Их у вас было два. И оба – с оружием.
– У соседа справа, господин зондерфюрер.
– И почему не выхватили?
– Офицер был пьян так же, как и я. Он бросился ко мне целоваться, ну и…
Немец опять протер глаза, словно никак не мог разглядеть Козлова.
– А теперь вы должны так же откровенно ответить на мой последний вопрос, – медленно проговорил зондерфюрер. – Пистолет – не детская игрушка, он стреляет. Если вам понадобился пистолет, значит, вы хотели в кого-то стрелять?
– Так точно, господин зондерфюрер.
– В кого же, а? Отвечайте!
– В себя, господин зондерфюрер.
Немец откинулся на спинку стула.
– Странно… Что же вас заставило кончать самоубийством?
– Причина сугубо личная.
– Может быть, объясните?
Козлов сделал вид, что ему это не совсем удобно.
– Видите ли, у меня есть жена. После отъезда в Катынь я еще не встречался с нею. Первое время она жила там же, в деревне. Ее держали в одной избе с солдатами. Парни они молодые, а она женщина интересная, ну и сами понимаете… У вас, наверное, тоже есть жена? Всякое в голову лезет… Потом мне сказали, что ее перевезли в Смоленск, дали квартиру. К ней, в Смоленск, меня не пускают, а женщина она опять же молодая, интересная. Дел у нее никаких. А нашего брата в городе, хоть и война, все равно как собак… Ну и лезут мысли всякие. Да и слушок пошел: видели ее с кем-то. Прогуливалась под ручку… У нас в России раньше за подобное на дуэли дрались. Чем жить рогоносцем, лучше пулю в лоб. Вы сами муж, должны понять.
Немец выслушал внимательно.
– Болван! – воскликнул он, вскочив со стула. – Трус! Не зря же полковник ненавидит его.
– Вы о ком? – спросил Козлов, хотя сразу же догадался, что речь шла о Пониковском.
– Это вас не касается, Меншиков. Можете возвращаться в казарму.
«Пронесло», – обрадованно подумал Козлов.
Глава пятая
Штаб «Абверкоманды-103» дислоцировался в Красном Бору, неподалеку от Смоленска. Но полковнику Трайзе на месте не сиделось. Он выезжал то в Борисов, где у него находилась центральная разведывательная школа, то в местечко Катынь, то в специальный лагерь «С», куда направлялись окончившие школу разведчики. Перед своими агентами он всегда представал в прекрасном расположении духа, старался казаться внимательным и отзывчивым, готовым выслушать и удовлетворить любую просьбу. Зато к своим сотрудникам, и особенно младшим офицерам и унтер-офицерам, был строг и чрезмерно требователен. Поэтому его приезды не всем нравились, и, если шеф долго не появлялся, офицеры были довольны.
Ездил Трайзе обычно в сопровождении лейтенанта Фуксмана. Это была одна из основных фигур штаба разведкоманды. Два десятка лет работы в фашистской разведке обогатили Фуксмана солидным опытом. Он овладел русским, украинским и польским языками, научился быть хитрым и проницательным. Его достойно оценивало командование, прислав к Трайзе помощником по подготовке и заброске агентуры в тыл Красной армии.
Шеф и его адъютант со стороны напоминали Пата и Паташона. Но Фуксман, обладая высоким ростом, умел держаться рядом со своим непосредственным начальником так, что даже издали не составляло особого труда понять, кто из них старше. Частые, короткие шажки, почтительный наклон головы и постоянная готовность предупредить любое желание полковника свидетельствовали по крайней мере об отличном понимании Фуксманом своего места в руководстве абверкоманды. В свою очередь, полковник уважительно относился к незаменимому специалисту в области военной разведки, каким он считал лейтенанта.
Их совместные приезды чаще всего вызывались двумя обстоятельствами: прибытием в школу новичков и отправкой на задание агентов, окончивших подготовку. В этот раз причиной послужило последнее.
Выйдя из своего зеленого «оппель-адмирала» и приняв рапорт Пониковского, полковник велел тотчас же представить ему радиста и разведчика, подготовленных к заброске в тыл Красной армии. Через несколько минут в кабинет начальника школы, где обосновался Трайзе, явились оба агента в форме советских лейтенантов. Эмблемы в петлицах указывали на то, что один из этих лейтенантов был артиллеристом, другой – связистом.
Серые, слезящиеся глаза Трайзе, только что очень холодно смотревшие на доктора Пониковского, мгновенно потеплели. Молодцеватый вид шпионов привел его в умиление.
– Карашо! – сказал он, выйдя из-за стола и пожав им руки. – Красный офицеры! Фуксман, вы согласны? – продолжал полковник по-немецки.
– У меня никаких замечаний, господин полковник. – Глаза Фуксмана, кстати, тоже серые, придирчиво ощупали обоих. – Обмундированы правильно. От командиров Красной армии не отличить!
– Кто же из вас Романов? – спросил шеф.
– Я! – ответил артиллерист.
Ездил Трайзе обычно в сопровождении лейтенанта Фуксмана. Это была одна из основных фигур штаба разведкоманды. Два десятка лет работы в фашистской разведке обогатили Фуксмана солидным опытом. Он овладел русским, украинским и польским языками, научился быть хитрым и проницательным. Его достойно оценивало командование, прислав к Трайзе помощником по подготовке и заброске агентуры в тыл Красной армии.
Шеф и его адъютант со стороны напоминали Пата и Паташона. Но Фуксман, обладая высоким ростом, умел держаться рядом со своим непосредственным начальником так, что даже издали не составляло особого труда понять, кто из них старше. Частые, короткие шажки, почтительный наклон головы и постоянная готовность предупредить любое желание полковника свидетельствовали по крайней мере об отличном понимании Фуксманом своего места в руководстве абверкоманды. В свою очередь, полковник уважительно относился к незаменимому специалисту в области военной разведки, каким он считал лейтенанта.
Их совместные приезды чаще всего вызывались двумя обстоятельствами: прибытием в школу новичков и отправкой на задание агентов, окончивших подготовку. В этот раз причиной послужило последнее.
Выйдя из своего зеленого «оппель-адмирала» и приняв рапорт Пониковского, полковник велел тотчас же представить ему радиста и разведчика, подготовленных к заброске в тыл Красной армии. Через несколько минут в кабинет начальника школы, где обосновался Трайзе, явились оба агента в форме советских лейтенантов. Эмблемы в петлицах указывали на то, что один из этих лейтенантов был артиллеристом, другой – связистом.
Серые, слезящиеся глаза Трайзе, только что очень холодно смотревшие на доктора Пониковского, мгновенно потеплели. Молодцеватый вид шпионов привел его в умиление.
– Карашо! – сказал он, выйдя из-за стола и пожав им руки. – Красный офицеры! Фуксман, вы согласны? – продолжал полковник по-немецки.
– У меня никаких замечаний, господин полковник. – Глаза Фуксмана, кстати, тоже серые, придирчиво ощупали обоих. – Обмундированы правильно. От командиров Красной армии не отличить!
– Кто же из вас Романов? – спросил шеф.
– Я! – ответил артиллерист.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента