Страница:
– Готовить сами будете или из общего котла хотите? – поинтересовался паренек, судя по бронзовому ошейнику, легионный раб.
Кука и Приск переглянулись. Согласно древнему обычаю легионеры должны были готовить себе сами – из зерна, что им выдавали, молоть муку и крупу, варить кашу или печь хлеб, а потом высушивать его, чтобы иметь в походе запас сухарей. Но каждому, даже неопытному мальчугану, было понятно, что такая готовка отнимет уйму времени. И еще не понятно, где в постоянном лагере разводить столько костров для готовки.
– Что нужно-то? – спросил Кука, чуя подвох.
– Сдаете мне все припасы, получаете хлеб и кашу из общего котла с сальцем каждый день. Ну и за работу мне – четыре асса с каждого в месяц. Если кто баранинки или свининки желает – придется приплачивать. Готовлю я вкусно – клянусь Геркулесом, он ведь известный был обжора. Зовут меня Гермий. Если мясо отдельно пожарить, или там рыбку – это пожалуйте. Тут, кстати, в реке полно рыбы, а в лесах дичи. Если центуриону приплатить, он дней через десять вас отпустит поохотиться за оленем или на рыбалку. Или вам нравится самим вращать жернов?
Как бы в подтверждение его слов жалобно скрипнул рычаг мельничного жернова, который вращали двое рабов и старый полуслепой мул. Из пекарни дежурный легионер, обнаженный по пояс, вынес лоток с круглыми караваями. Хлеб был пшеничный, с румяной корочкой, духовитый.
Новобранцы едва не захлебнулись слюной.
– А если поход? – спросил практичный Кука. – Что тогда?
– На поход сами запас делайте. Сухари там, сыр… В походе я также вам не помощник, сами готовить будете.
– Давайте согласимся, – принялся канючить Скирон. – Все время готовить – сил нет. Это что ж, после тренировки изволь муку молоть да кашу варить?
– Я вам сейчас же каши каждому в миску наложу, – пообещал кашевар.
Такому аргументу никто уже противиться не смог – тут же молодняк отдал все зерно и масло, выложил по четыре асса с носа. За Куку заплатил Приск – у бывшего банщика не было при себе ни единого медяка, а компенсацию за проезд им обещали выдать только через месяц. Видимо, соблазны канабы станут тогда не так сильно манить новобранцев.
Так что не прошло и четверти часа, как новички сидели на солнышке и бодро работали ложками.
– Масло зачем отдали? – вдруг спросил Кука.
– Что? – не понял Скирон.
От еды он осоловел, его потянуло в сон.
– Говорю, зачем масло отдали? Сами, что ли, не могли в кашу себе влить? Этот проходимец Гермий в котел на всех не больше ложки отслюнявил, клянусь Геркулесом. И потом… что с походом… где мы возьмем сухари? А?
Да, масло в каше явно не чувствовалось. Не обнаружили новобранцы и сальца. Пришлось отрезать по ломтю от Кандидова окорока, чтобы обед не выглядел таким скромным.
– Что ты думаешь по этому поводу? – спросил Кука, обращаясь к Приску, но при этом зло поглядывая на Скирона. – Я, между прочим, хорошо готовлю, могли сами на мельнице зерна намолоть и…
– Думаю, парень хочет на свободу, заиметь дом в канабе, причем каменный, – усмехнулся Приск.
– Я сыт, и мне на все плевать… – пробормотал Скирон.
– А мне нет! – возмутился Кука и двинулся назад к кухне.
Остальные потянулись за ним.
Гермий тем временем разделывал оленью тушу – кто-то из легионеров, получив пару дней отпускных, недурно поохотился. Легионер, дежуривший в пекарне, теперь отдыхал, вытянувшись под навесом и накрыв голову туникой. Лотки с хлебом он накрыл редким полотном от мух, что налетели роем на мясо.
– В чем дело, ребята? Не понравилась каша? – спросил Гермий, не оборачиваясь и продолжая свежевать тушу.
– Мы решили забрать назад ветчину и масло, – заявил Кука.
– Ничего не выйдет. – Гермий наконец обернулся, вытер перепачканные в крови руки о кожаный фартук. – Масло я влил в общую амфору. Отливать оттуда никак не могу. Ветчину опять же покрошил в кашу. Вы ж сами ее и ели.
От подобной наглости новобранцы смогли только открыть роты.
– А сухари для похода? – спросил Кука.
Отдыхавший под навесом легионер поднялся, снял холстину с одного из лотков.
– Идите сюда, каждому по лепехе. Нарежете на сухари.
– Приходите вечером, – подмигнул Гермий. – Отведаете жаркого. Два асса со всех скопом исключительно только для вас, уж больно вы ребята хорошие. Оленинка чудная! Кстати, это вы нашли тело на дороге в Филиппополь?
– Ну мы, – нехотя подтвердил Кука.
– Дорога эта проклятая, – заявил Гермий. – На ней раза три в месяц кто-нибудь непременно погибает – торговцы, гонцы. Теперь вот солдата убили. Там где-то гнездо оборотней, только Декстр его найти не может. Могу продать хороший оберег от оборотней. Всего денарий. Вам уступлю в долг.
– Нам твои безделушки ни к чему, – отрезал Тиресий.
– Это почему же? – прищурился Гермий.
– Потому как бесполезные.
– Как это ты определил? – хмыкнул раб-кашевар, правда, не слишком уверенно.
– Я это вижу.
Была еще одна причина убыли, о которой не любили распространяться ни центурионы, ни трибуны, но которая была всем известна: немало солдат, особенно молодежи, бежало за реку. Таких перебежчиков принимали в Дакии с охотой – особенно ветеранов, кто мог обучать легионному строю или строить баллисты. Так что после очередного зверства Нонния или других его собратьев, что не скупились на розги, с десяток парней исчезало из лагеря и никогда больше не возвращалось.
Вид у комнаты был довольно чистый – стены заново оштукатурены и побелены известью. Имелась даже кожаная занавеска, натянутая на деревянную раму. Ее стоило вешать вечером на крюк над окном, чтоб всякая летучая дрянь от реки не летела в комнату. Кожа была плохо выделана, и занавеска гремела, как тимпан. Деревянные кровати были двухъярусные, по обе стороны от широкого прохода. Под маленьким окошком у окна стоял огромный старый сундук. В уголке возле двери имелась ниша для домашнего алтаря. Возле кроватей в стены были вбиты здоровенные бронзовые гвозди – чтобы вешать вещи и оружие. Новобранцы обозревали новое жилище в какой-то растерянности, не понимая еще, что, быть может, вся будущая жизнь пройдет в этих стенах – не считая палаток временных лагерей или не менее временных обиталищ под чужой крышей в чужих городах.
Приск, малость помедлив, развязал тесемки мешка и извлек оттуда бронзовую статуэтку Лара, поставил в нишу.
– Ну вот мы и дома. Что еще надо сказать?
– Да охранит нас Юпитер и гений легиона, – сымпровизировал Кука.
– Гений казармы, – добавил Приск.
Койки быстро разобрали, дележка даже не вызвала спора. Практически каждый выбрал, что хотел. Приску досталась нижняя у окна, над ним сверху расположился Кука.
Квинт принес из мастерской в глиняном черепке немного киновари и принялся тростинкой писать на стене имена товарищей.
Верхняя слева – Скирон и Кука. Нижняя слева – Малыш и Приск. Справа верхняя – Тиресий и Крисп, нижняя – Молчун и Квинт. Краска была сильно разбавлена, чтобы лучше писать, и буквы расплылись, набухли по низу кровавыми каплями и вдруг, прорвавшись, устремились вниз. Квинт принялся стирать потеки, но лишь размазал и перепачкал руки.
– Косорукий! – разозлился Скирон. – Такую стену испортил.
– Придется белить заново, – заметил Малыш.
– Не надо. Пусть так и будет, – сказал Кука. – Так даже интереснее. Эй, Тиресий, что скажешь?
– Дурость ничего не говорит, кроме того, что она дурость, – заявил Тиресий.
– Теперь каждый вояка увидит, что в этой комнате живут придурки-тироны, – веско сказал Молчун.
– Косорукий! – вновь встрял Скирон.
– Надоел! – огрызнулся Квинт.
И неожиданно нарисовал напротив имени Скирона возбужденный фаллос и написал: «Не стесняйся, присаживайся!» Никто не ожидал от пухлолицего, похожего на ребенка Квинта подобной дерзости.
– Ах ты, писака! – взъярился Скирон, отнял у Квинта кисть и накарябал рядом с его именем: «Растяни задницу».
После чего кисть пошла по кругу, каждый писал, кто во что горазд, и вскоре вся стена была покрыта надписями, а новобранцы измазаны красным, будто побывали в жестоком сражении. Крисп вскарабкался на верхнюю койку и, свесившись, написал выше всех: «Славная восьмерка – лысые жопы». Один Приск не поучаствовал в деле. Усевшись на свою койку, он наблюдал за происходящим со снисходительной улыбкой.
– Что же ты! – Кука передал ему кисть.
Тот покачал головой и слегка отстранился.
– Пиши! – заорали все хором.
Приск раскланялся, как актер на просцениуме, а затем вывел:
«Многие писали на этой стене, а я – ничего».
«Браво!» – на единственном чистом кусочке подвел итог дискуссии Молчун.
После чего легионеры побежали к водопроводу – мыться.
Когда сбросили туники, то обнаружили, что у каждого на спине проступают красные полосы буквой «V».
– Э, похоже, нас приняли в легион! – вздохнул Квинт, изворачиваясь и нащупывая пальцами набухший рубец.
– Хорошо, что мы не в легионе XXII, – заметил Молчун.
Кажется, это была первая его шутка за все время их знакомства.
Комната уже была заполнена сероватым предрассветным сумраком, и Приск сумел различить, что разбудил его Крисп.
– Ты что, сдурел? – пробормотал Прииск. – Будить до трубы…
– Т-т-тиресий умер… – пробормотал Крисп, заикаясь.
Тут Приск, наконец, увидел, что парень весь трясется.
Мигом с Приска слетел весь сон, Гай вскочил, взлетел на верхний ярус. Тиресий лежал вытянувшись, без подушки и без одеяла (скомканные, они валялись в ногах), голова откинута, открытые глаза стеклянно смотрели в потолок. В комнате светлело все больше, и теперь было видно, что глаза его как будто подернулись мутной пленкой.
Крисп тоже забрался наверх.
– Его убили? – спросил, клацая зубами.
– Н-не знаю…
Приск схватил Тиресия за плечи и встряхнул раз-другой, голова мотнулась из стороны в сторону. Внезапно Тиресий дернулся и замолотил по воздуху руками – Приск мгновенно слетел с верхнего яруса, так что очнувшийся Тиресий решил, что тряс его Крисп. Он схватил парня за горло и заорал на всю казарму:
– Убью!
Крисп от ужаса только открывал и закрывал рот, уверенный в тот миг, что Тиресий – оживший мертвец и сейчас его загрызет.
Все вскочили.
Тиресий спрыгнул вниз, схватил стоявший на сундуке кувшин с водой, плеснул себе в лицо, несколько раз судорожно вздохнул, как добытчик губок, всплывший с большой глубины. Потом вылил остаток воды на голову. Глаза у предсказателя были безумные. Но он хотя бы моргал, и мутная пленка исчезла.
– Никогда! – сказал он и простер руку, будто оратор или заклинатель. – Никогда не будите меня… Иначе… – он затряс головой, и с волос полетели брызги, – душа не вернется в тело!
Обессиленный, Тиресий плюхнулся на койку Приска.
Кука опасливо тронул предсказателя за плечо:
– Тирс, так ты не умирал?
– Я странствовал, – ответил Тиресий.
Глава IV
Кука и Приск переглянулись. Согласно древнему обычаю легионеры должны были готовить себе сами – из зерна, что им выдавали, молоть муку и крупу, варить кашу или печь хлеб, а потом высушивать его, чтобы иметь в походе запас сухарей. Но каждому, даже неопытному мальчугану, было понятно, что такая готовка отнимет уйму времени. И еще не понятно, где в постоянном лагере разводить столько костров для готовки.
– Что нужно-то? – спросил Кука, чуя подвох.
– Сдаете мне все припасы, получаете хлеб и кашу из общего котла с сальцем каждый день. Ну и за работу мне – четыре асса с каждого в месяц. Если кто баранинки или свининки желает – придется приплачивать. Готовлю я вкусно – клянусь Геркулесом, он ведь известный был обжора. Зовут меня Гермий. Если мясо отдельно пожарить, или там рыбку – это пожалуйте. Тут, кстати, в реке полно рыбы, а в лесах дичи. Если центуриону приплатить, он дней через десять вас отпустит поохотиться за оленем или на рыбалку. Или вам нравится самим вращать жернов?
Как бы в подтверждение его слов жалобно скрипнул рычаг мельничного жернова, который вращали двое рабов и старый полуслепой мул. Из пекарни дежурный легионер, обнаженный по пояс, вынес лоток с круглыми караваями. Хлеб был пшеничный, с румяной корочкой, духовитый.
Новобранцы едва не захлебнулись слюной.
– А если поход? – спросил практичный Кука. – Что тогда?
– На поход сами запас делайте. Сухари там, сыр… В походе я также вам не помощник, сами готовить будете.
– Давайте согласимся, – принялся канючить Скирон. – Все время готовить – сил нет. Это что ж, после тренировки изволь муку молоть да кашу варить?
– Я вам сейчас же каши каждому в миску наложу, – пообещал кашевар.
Такому аргументу никто уже противиться не смог – тут же молодняк отдал все зерно и масло, выложил по четыре асса с носа. За Куку заплатил Приск – у бывшего банщика не было при себе ни единого медяка, а компенсацию за проезд им обещали выдать только через месяц. Видимо, соблазны канабы станут тогда не так сильно манить новобранцев.
Так что не прошло и четверти часа, как новички сидели на солнышке и бодро работали ложками.
– Масло зачем отдали? – вдруг спросил Кука.
– Что? – не понял Скирон.
От еды он осоловел, его потянуло в сон.
– Говорю, зачем масло отдали? Сами, что ли, не могли в кашу себе влить? Этот проходимец Гермий в котел на всех не больше ложки отслюнявил, клянусь Геркулесом. И потом… что с походом… где мы возьмем сухари? А?
Да, масло в каше явно не чувствовалось. Не обнаружили новобранцы и сальца. Пришлось отрезать по ломтю от Кандидова окорока, чтобы обед не выглядел таким скромным.
– Что ты думаешь по этому поводу? – спросил Кука, обращаясь к Приску, но при этом зло поглядывая на Скирона. – Я, между прочим, хорошо готовлю, могли сами на мельнице зерна намолоть и…
– Думаю, парень хочет на свободу, заиметь дом в канабе, причем каменный, – усмехнулся Приск.
– Я сыт, и мне на все плевать… – пробормотал Скирон.
– А мне нет! – возмутился Кука и двинулся назад к кухне.
Остальные потянулись за ним.
Гермий тем временем разделывал оленью тушу – кто-то из легионеров, получив пару дней отпускных, недурно поохотился. Легионер, дежуривший в пекарне, теперь отдыхал, вытянувшись под навесом и накрыв голову туникой. Лотки с хлебом он накрыл редким полотном от мух, что налетели роем на мясо.
– В чем дело, ребята? Не понравилась каша? – спросил Гермий, не оборачиваясь и продолжая свежевать тушу.
– Мы решили забрать назад ветчину и масло, – заявил Кука.
– Ничего не выйдет. – Гермий наконец обернулся, вытер перепачканные в крови руки о кожаный фартук. – Масло я влил в общую амфору. Отливать оттуда никак не могу. Ветчину опять же покрошил в кашу. Вы ж сами ее и ели.
От подобной наглости новобранцы смогли только открыть роты.
– А сухари для похода? – спросил Кука.
Отдыхавший под навесом легионер поднялся, снял холстину с одного из лотков.
– Идите сюда, каждому по лепехе. Нарежете на сухари.
– Приходите вечером, – подмигнул Гермий. – Отведаете жаркого. Два асса со всех скопом исключительно только для вас, уж больно вы ребята хорошие. Оленинка чудная! Кстати, это вы нашли тело на дороге в Филиппополь?
– Ну мы, – нехотя подтвердил Кука.
– Дорога эта проклятая, – заявил Гермий. – На ней раза три в месяц кто-нибудь непременно погибает – торговцы, гонцы. Теперь вот солдата убили. Там где-то гнездо оборотней, только Декстр его найти не может. Могу продать хороший оберег от оборотней. Всего денарий. Вам уступлю в долг.
– Нам твои безделушки ни к чему, – отрезал Тиресий.
– Это почему же? – прищурился Гермий.
– Потому как бесполезные.
– Как это ты определил? – хмыкнул раб-кашевар, правда, не слишком уверенно.
– Я это вижу.
* * *
Укомплектованный легион – это шесть с половиной тысяч человек, если считать вспомогательные отряды и кавалерию. Но нынче в Пятом Македонском по всем, даже самым смелым расчетам, не набралось бы даже трех тысяч личного состава. Пополнение в виде восьми заморышей было первым за последний год. Да, военных действий не велось, но солдаты умирали от болезней и старых ран, ветераны выходили в отставку, задерживать их сверх срока легат легиона даже не пытался – бунт вблизи границы вещь очень неприятная.Была еще одна причина убыли, о которой не любили распространяться ни центурионы, ни трибуны, но которая была всем известна: немало солдат, особенно молодежи, бежало за реку. Таких перебежчиков принимали в Дакии с охотой – особенно ветеранов, кто мог обучать легионному строю или строить баллисты. Так что после очередного зверства Нонния или других его собратьев, что не скупились на розги, с десяток парней исчезало из лагеря и никогда больше не возвращалось.
* * *
Барак пятьдесят девятой центурии поражал удивительной гулкостью и пустотой. Казарма делилась на две неравные половины. Справа от двери располагались помещения центуриона, где он жил вместе с опционом и со своим денщиком, здесь же находилась кладовая, где хранились общая амуниция и архив центурии. Слева располагались десять комнат – по пять с каждой стороны коридора. Одна комната на контуберний[41]. Плюс в каждой комнате имелась своя кладовая. Валенс, указав восьмерке на ближайшую к выходу комнату, приказал жить только здесь, в другие помещения не соваться и ни его самого, ни его опциона излишним ором не беспокоить.Вид у комнаты был довольно чистый – стены заново оштукатурены и побелены известью. Имелась даже кожаная занавеска, натянутая на деревянную раму. Ее стоило вешать вечером на крюк над окном, чтоб всякая летучая дрянь от реки не летела в комнату. Кожа была плохо выделана, и занавеска гремела, как тимпан. Деревянные кровати были двухъярусные, по обе стороны от широкого прохода. Под маленьким окошком у окна стоял огромный старый сундук. В уголке возле двери имелась ниша для домашнего алтаря. Возле кроватей в стены были вбиты здоровенные бронзовые гвозди – чтобы вешать вещи и оружие. Новобранцы обозревали новое жилище в какой-то растерянности, не понимая еще, что, быть может, вся будущая жизнь пройдет в этих стенах – не считая палаток временных лагерей или не менее временных обиталищ под чужой крышей в чужих городах.
Приск, малость помедлив, развязал тесемки мешка и извлек оттуда бронзовую статуэтку Лара, поставил в нишу.
– Ну вот мы и дома. Что еще надо сказать?
– Да охранит нас Юпитер и гений легиона, – сымпровизировал Кука.
– Гений казармы, – добавил Приск.
Койки быстро разобрали, дележка даже не вызвала спора. Практически каждый выбрал, что хотел. Приску досталась нижняя у окна, над ним сверху расположился Кука.
Квинт принес из мастерской в глиняном черепке немного киновари и принялся тростинкой писать на стене имена товарищей.
Верхняя слева – Скирон и Кука. Нижняя слева – Малыш и Приск. Справа верхняя – Тиресий и Крисп, нижняя – Молчун и Квинт. Краска была сильно разбавлена, чтобы лучше писать, и буквы расплылись, набухли по низу кровавыми каплями и вдруг, прорвавшись, устремились вниз. Квинт принялся стирать потеки, но лишь размазал и перепачкал руки.
– Косорукий! – разозлился Скирон. – Такую стену испортил.
– Придется белить заново, – заметил Малыш.
– Не надо. Пусть так и будет, – сказал Кука. – Так даже интереснее. Эй, Тиресий, что скажешь?
– Дурость ничего не говорит, кроме того, что она дурость, – заявил Тиресий.
– Теперь каждый вояка увидит, что в этой комнате живут придурки-тироны, – веско сказал Молчун.
– Косорукий! – вновь встрял Скирон.
– Надоел! – огрызнулся Квинт.
И неожиданно нарисовал напротив имени Скирона возбужденный фаллос и написал: «Не стесняйся, присаживайся!» Никто не ожидал от пухлолицего, похожего на ребенка Квинта подобной дерзости.
– Ах ты, писака! – взъярился Скирон, отнял у Квинта кисть и накарябал рядом с его именем: «Растяни задницу».
После чего кисть пошла по кругу, каждый писал, кто во что горазд, и вскоре вся стена была покрыта надписями, а новобранцы измазаны красным, будто побывали в жестоком сражении. Крисп вскарабкался на верхнюю койку и, свесившись, написал выше всех: «Славная восьмерка – лысые жопы». Один Приск не поучаствовал в деле. Усевшись на свою койку, он наблюдал за происходящим со снисходительной улыбкой.
– Что же ты! – Кука передал ему кисть.
Тот покачал головой и слегка отстранился.
– Пиши! – заорали все хором.
Приск раскланялся, как актер на просцениуме, а затем вывел:
«Многие писали на этой стене, а я – ничего».
«Браво!» – на единственном чистом кусочке подвел итог дискуссии Молчун.
После чего легионеры побежали к водопроводу – мыться.
Когда сбросили туники, то обнаружили, что у каждого на спине проступают красные полосы буквой «V».
– Э, похоже, нас приняли в легион! – вздохнул Квинт, изворачиваясь и нащупывая пальцами набухший рубец.
– Хорошо, что мы не в легионе XXII, – заметил Молчун.
Кажется, это была первая его шутка за все время их знакомства.
* * *
В конце четвертой ночной стражи Приск проснулся из-за того, что кто-то тряс его за плечо. Тряс яростно и приговаривал: «Проснись!»Комната уже была заполнена сероватым предрассветным сумраком, и Приск сумел различить, что разбудил его Крисп.
– Ты что, сдурел? – пробормотал Прииск. – Будить до трубы…
– Т-т-тиресий умер… – пробормотал Крисп, заикаясь.
Тут Приск, наконец, увидел, что парень весь трясется.
Мигом с Приска слетел весь сон, Гай вскочил, взлетел на верхний ярус. Тиресий лежал вытянувшись, без подушки и без одеяла (скомканные, они валялись в ногах), голова откинута, открытые глаза стеклянно смотрели в потолок. В комнате светлело все больше, и теперь было видно, что глаза его как будто подернулись мутной пленкой.
Крисп тоже забрался наверх.
– Его убили? – спросил, клацая зубами.
– Н-не знаю…
Приск схватил Тиресия за плечи и встряхнул раз-другой, голова мотнулась из стороны в сторону. Внезапно Тиресий дернулся и замолотил по воздуху руками – Приск мгновенно слетел с верхнего яруса, так что очнувшийся Тиресий решил, что тряс его Крисп. Он схватил парня за горло и заорал на всю казарму:
– Убью!
Крисп от ужаса только открывал и закрывал рот, уверенный в тот миг, что Тиресий – оживший мертвец и сейчас его загрызет.
Все вскочили.
Тиресий спрыгнул вниз, схватил стоявший на сундуке кувшин с водой, плеснул себе в лицо, несколько раз судорожно вздохнул, как добытчик губок, всплывший с большой глубины. Потом вылил остаток воды на голову. Глаза у предсказателя были безумные. Но он хотя бы моргал, и мутная пленка исчезла.
– Никогда! – сказал он и простер руку, будто оратор или заклинатель. – Никогда не будите меня… Иначе… – он затряс головой, и с волос полетели брызги, – душа не вернется в тело!
Обессиленный, Тиресий плюхнулся на койку Приска.
Кука опасливо тронул предсказателя за плечо:
– Тирс, так ты не умирал?
– Я странствовал, – ответил Тиресий.
Глава IV
Центурион Валенс
Лето 849 года от основания Рима[42]
Эск. Нижняя Мезия
Обычно тренировал новобранцев специальный инструктор из числа ветеранов, но в этот раз Валенс занялся «цыплятами» лично.
Центуриона явно задело, что Адриан отозвался о новичках с презрением. И то: каждый из них (за исключением Малыша) был ниже Адриана почти что на полголовы. Ну, может быть, для военного трибуна сила и рост – отличные качества. А для легионера высокий рост может обернуться бедой – вражеский пращник первый приметит великана в строю и первому засадит камнем в лоб.
«Новобранцы не хуже других, – размышлял Валенс, расхаживая перед новичками. – Другое плохо. Их мало. Восемь вместо ста. Наверняка Сульпицию просто не выдали денег, да и нам вон задерживают жалованье. Говорят, легионная казна пуста. Да только дакам плевать, пустая казна или полная, они все равно зимой явятся на этот берег. С половинным составом легиона их не удержишь. Почти все сторожевые бурги[43] пустые, стоят для вида. Если разошлем в каждый, как положено, по пятьдесят человек, то в лагере никого не останется».
Новобранцы стояли перед ним в серых некрашеных туниках, сутулые, вялые, больше похожие на прислугу, чем на военных. Стояли, переминаясь с ноги на ногу, перешептывались.
«Глупые птенцы… – он был таким же в их годы, хихикал по любому поводу и отпускал едкие шуточки. – Где этот пройдоха Декстр? Он же обещал прийти посмотреть на ребят. Какой только его ветер носит?»
Центурион понял, что слишком расчувствовался, смотрит на ребят почти как на детей своих, которых у него, увы, не было.
– Молчать! Слушать меня! – гаркнул Валенс. – Через четыре месяца вы будете знать все, что потребно хорошему легионеру. Научитесь перестраиваться, четко и быстро сможете сделать это даже под градом стрел и камней, сможете по команде рассыпаться и собраться воедино, закрыться в глухой обороне, чтобы потом перейти в стремительную атаку, беспрекословно выполнять приказы, знать в бою свое место. Но главное – вы будете уверены в товарищах. Пока вы ничего не умеете. Даже те из вас, кто воображает себя героем.
Валенс остановился напротив Малыша.
– Вот ты.
Малыш вытянулся.
– Сможешь пройти десять миль регулярным шагом?
– Смогу, центурион Валенс!
– С грузом?
– Смогу…
Валенс усмехнулся краешком рта, поднял лежащий подле стены барака мешок и рогатую палку, на которой легионеры носили груз.
– Здесь сто фунтов. Все идут налегке, ты несешь мешок.
– Почему?
– Молчать! Все идут налегке. Ты с грузом. И не отставать! А теперь кругом и к воротам! Ма-арш! – Он с наслаждением выкрикнул эту команду.
Восьмерка уже не шагала, а брела по тропе. Выйдя из лагеря, они отшагали две мили по мощеной дороге на Филиппополь, но потом по приказу центуриона развернулись и пошли по тропе прямиком на север. Пришлось перестроиться и идти по двое в ряд. Хорошо, что для первой «прогулки» Валенс выбрал равнинное место, а не погнал новичков в холмы на юг, откуда к Эску бесконечной чередой арок шествовал новенький акведук. На подъеме новички бы сдохли.
Сейчас в арьергарде плелся Малыш, с грузом на плече. Он подкладывал под палку то ладонь, то лоскут оторванной от туники тряпки, но никак не мог найти для нее на могучем плече удобное место.
Неожиданно тропинка оборвалась, и тироны очутились на берегу Данубия.
– Стоять! – гаркнул центурион, видя, что новобранцы готовы ринуться в воды Данубия, что был в этом месте шириной больше полумили и со скоростью хорошего скакуна несся к далекому Понту Эвксинскому[44].
– Кто из вас может переплыть эту милую речушку? – спросил центурион.
– Я! – вызвался Кука. – Я каждый вечер плавал в море. Я могу…
– Это тебе не Неаполитанский залив, дурачина! – хмыкнул центурион. – Вода еще холодная, а течение вмиг унесет тебя прямиком к вратам Аида. А теперь назад. Шире шаг! У нас тренировка с оружием, шевелись, уроды! Вечером будете плавать, да только не в Данубии, а в Эске. Кто не переплывет нашу речку туда и обратно, отправится на кирпичный завод в канабу.
Теперь первым назад в лагерь шел Малыш. Шел явно медленнее, чем нужно, но Валенс запретил его обгонять – время опоздания автоматически вычиталось из времени отдыха.
Кука все время оглядывался и бормотал: «Я бы переплыл!»
Котелки мгновенно опустели. Потом новобранцы выпили по кружке кипятка с вином.
– Хорошо-то как, – пробормотал Крисп, развалившись в тени подле стены их казармы.
Остальные пристроились рядом. Полчаса дремы в тенечке – настоящее блаженство.
Приск закрыл глаза и вмиг очутился в родном доме, в перистиле. Он стоял перед старым кипарисом, и из множества ран на мягкой древесине лилась кровь.
«Не бойся, – услышал он голос отца. – Эти раны не могут лишить жизни…»
– Центурия! – донесся сквозь сон голос Валенса. – Строиться!
Щит каждому выдали учебный, плетеный, но при этом в два раза тяжелее боевого, щедро утяжелен – свинцом – был и тупой учебный меч. Деревянный столб шести футов высотой должен был обозначать для новобранцев противника. Зарубки и вмятины покрывали его от основания до макушки.
– Коли! – махнул рукой центурион.
На неуклюжих новобранцев собрались поглазеть несколько ветеранов. Потом появился сам командир Пятого Македонского легат Луций Миниций Наталис и с ним военный трибун Элий Адриан. Оба были без доспехов, только в кожаных туниках, что надевались под панцири, с птеригами на плечах и бедрах.
Первым подскочил к столбу Кука, но, вместо того чтобы нанести колющий удар, рубанул со всего маху. Деревянный меч отскочил и чуть не вырвался из десницы новобранца, а центурион угостил бестолкового ударом палки из виноградной лозы по спине.
– Коли! – вновь прозвучала команда.
Гай Приск был следующим и нанес точный колющий удар. Дерзко глянул на центуриона – ожидал похвалы. Не дождался.
– Так ты можешь тыкать в задницу свою красотку. На первый раз сойдет, на второй – накажу, – прокомментировал его удар центурион. – Следующий.
Замечание явно несправедливое, но не новобранцу спорить с центурионом.
Квинт заорал и ринулся на столб.
– Эй, Приск, подойди-ка сюда! – окликнул Адриан новобранца как старого знакомого.
Гай подошел, вскинул руку в приветствии.
– Откуда ты? – спросил Наталис.
– Из Комо, легат!
– Из Комо… Говорят, хорошие места. Кажется, у Плиния там есть чудная усадьба.
– Замечательные места, легат.
– Мне почему-то кажется, что ты не похож на провинциала. В Риме наверняка жил.
– Недолго, – подтвердил Приск.
– Рим плодит неженок. – Легат любил говорить сам, а не слушать других, рассуждать о пороках Рима – было его любимым занятием. – Столичные сосунки вообще ни на что не пригодны. Друзья там лишь для того, чтобы шляться по тавернам.
– Мечом владеешь? – спросил Адриан.
– Надеюсь.
Адриан извлек из ножен кавалерийскую спату, длиннее гладиуса на целый фут.
– Поменяемся? – Адриан подмигнул, указывая на утяжеленный деревянный макет.
– Адриан, оставь свои штучки, нас ждет запеченная в тесте форель! – возмутился Наталис. – Фехтовать перед обедом вредно.
Адриан нехотя вложил меч в ножны.
– «К сладостным яствам предложенным руки герои простерли»[45], – продекламировал Адриан по-гречески.
Оба офицера развернулись и отправились в преторий[46], где рабы уже сновали туда-сюда, готовясь к предстоящему обеду.
– Что он сказал? – не понял Квинт.
Вернее, не поняли многие, но спросил лишь Квинт.
– Что герои хотят есть, – буркнул Приск.
Всем уже было известно, что Адриана в легионе прозвали греченком за любовь ко всему греческому, он и на языке Гомера говорил лучше, чем на латыни.
– Следующий! – хлопнул в ладоши Валенс. – Вы что, уснули! Приск! Твоя очередь! В атаку на столб!
– Сразу видно, парень прежде готовился стать дровосеком! – покачал головой Валенс.
Восемь измотанных несчастных цыплят были уверены, что никогда не дождутся сигнала трубы, по которому можно будет отправиться передохнуть и выпить воды. Через час их ждала новая тренировка с оружием.
Легионеры, уже давшие присягу, тренировались только утром. Во второй половине дня они отправлялись на строительные работы – две центурии укрепляли стену в канабе, еще одна работала на кирпичном заводе. Целая когорта уходила строить новый водопровод, который должен был доставлять воду в канабу и лагерь с дальнего южного источника за семнадцать миль. Кто оставался в лагере – перекрывал крышу на старых бараках. Черепица с клеймом Пятого Македонского легиона была сложена штабелями вдоль стен. Правда, многие не работали, а прохлаждались или отправлялись в увольнение в канабу – но за это надо было платить своим центурионам определенную мзду. Какую именно, новобранцам пока не говорили.
Один из иммунов шепнул, что расценки взяток выбиты на медной доске, а сама доска прибита к воротам принципии, как законы Двенадцати таблиц[47] к дверям храма Сатурна. Новобранцы побежали смотреть, бронзовых досок не нашли и поняли, что их разыграли.
В этот день тиронам повезло. Валенс, глянув на измотанных новобранцев, мокрых от пота и едва живых, усмехнулся:
– Я бы из вас душу вытряс, да боюсь, пользы от этого не будет…
И направился в принципию.
Едва он скрылся из глаз, как Квинт с воплем повалился прямо на мостовую.
– Я больше не выдержу, – простонал он.
Кука ухватил его за шкирку и попытался поднять. Пропитанная потом и солью туника лопнула с громким треском.
Квинт сначала ничего не понял, а когда понял, что произошло, завыл еще громче.
– Так, идем к Гермию, надо раздобыть у этого жулика горячей воды и простирнуть туники, иначе мы завтра не сможем их надеть, – сделал выводы Кука. – Сами мы можем окатиться и холодной водой, а тряпки от пота без горячей воды не отстирать.
Вечером, пожалев Квинта, который исколол здоровенной иглой себе все пальцы, пытаясь зашить порванную тунику, Приск отдал приятелю свою – в отличие от других, у него имелись две сменные. Правда, даже туника Приска была Квинту великовата.
– Ничего, одежка только временно велика, – заверил Кука. – Пройдет месяц – и ты, Квинт, накачаешь себе такие мышцы, что впору будет брать тунику у нашего Малыша.
Все захохотали, представив Квинта в одежде Малыша. Даже Квинт криво улыбнулся.
– Запомните, – поучал подопечных центурион по дороге назад в лагерь. – Отныне легион вам – отец родной, главная святыня на свете – орел легионный, за золотую эту птицу на древке каждый из вас с радостью должен жизнь положить, если понадобится.
– Если легион – за папашу, то кто за матушку? – спросил Кука.
– Дисциплина ваша мать, – отозвался Валенс. – От того, насколько ты точно выполнишь приказ, зависит не только твоя жизнь, Кука, но жизнь Приска, Малыша, Скирона и дурака Квинта…
– Почему дурака? – спросил Квинт.
– Потому что плавать не умеешь. Так в твоем деле записано.
Они вошли в лагерь.
Из ближайшего барака доносились женский визг и хохот легионеров.
– Как посмотрю, не уважают нашу новую матушку в этой центурии, – заметил Кука.
Эск. Нижняя Мезия
Обычно тренировал новобранцев специальный инструктор из числа ветеранов, но в этот раз Валенс занялся «цыплятами» лично.
Центуриона явно задело, что Адриан отозвался о новичках с презрением. И то: каждый из них (за исключением Малыша) был ниже Адриана почти что на полголовы. Ну, может быть, для военного трибуна сила и рост – отличные качества. А для легионера высокий рост может обернуться бедой – вражеский пращник первый приметит великана в строю и первому засадит камнем в лоб.
«Новобранцы не хуже других, – размышлял Валенс, расхаживая перед новичками. – Другое плохо. Их мало. Восемь вместо ста. Наверняка Сульпицию просто не выдали денег, да и нам вон задерживают жалованье. Говорят, легионная казна пуста. Да только дакам плевать, пустая казна или полная, они все равно зимой явятся на этот берег. С половинным составом легиона их не удержишь. Почти все сторожевые бурги[43] пустые, стоят для вида. Если разошлем в каждый, как положено, по пятьдесят человек, то в лагере никого не останется».
Новобранцы стояли перед ним в серых некрашеных туниках, сутулые, вялые, больше похожие на прислугу, чем на военных. Стояли, переминаясь с ноги на ногу, перешептывались.
«Глупые птенцы… – он был таким же в их годы, хихикал по любому поводу и отпускал едкие шуточки. – Где этот пройдоха Декстр? Он же обещал прийти посмотреть на ребят. Какой только его ветер носит?»
Центурион понял, что слишком расчувствовался, смотрит на ребят почти как на детей своих, которых у него, увы, не было.
– Молчать! Слушать меня! – гаркнул Валенс. – Через четыре месяца вы будете знать все, что потребно хорошему легионеру. Научитесь перестраиваться, четко и быстро сможете сделать это даже под градом стрел и камней, сможете по команде рассыпаться и собраться воедино, закрыться в глухой обороне, чтобы потом перейти в стремительную атаку, беспрекословно выполнять приказы, знать в бою свое место. Но главное – вы будете уверены в товарищах. Пока вы ничего не умеете. Даже те из вас, кто воображает себя героем.
Валенс остановился напротив Малыша.
– Вот ты.
Малыш вытянулся.
– Сможешь пройти десять миль регулярным шагом?
– Смогу, центурион Валенс!
– С грузом?
– Смогу…
Валенс усмехнулся краешком рта, поднял лежащий подле стены барака мешок и рогатую палку, на которой легионеры носили груз.
– Здесь сто фунтов. Все идут налегке, ты несешь мешок.
– Почему?
– Молчать! Все идут налегке. Ты с грузом. И не отставать! А теперь кругом и к воротам! Ма-арш! – Он с наслаждением выкрикнул эту команду.
* * *
– Шире шаг! Сукины дети! – прикрикивал Валенс. – Или я заставлю вас идти второй круг.Восьмерка уже не шагала, а брела по тропе. Выйдя из лагеря, они отшагали две мили по мощеной дороге на Филиппополь, но потом по приказу центуриона развернулись и пошли по тропе прямиком на север. Пришлось перестроиться и идти по двое в ряд. Хорошо, что для первой «прогулки» Валенс выбрал равнинное место, а не погнал новичков в холмы на юг, откуда к Эску бесконечной чередой арок шествовал новенький акведук. На подъеме новички бы сдохли.
Сейчас в арьергарде плелся Малыш, с грузом на плече. Он подкладывал под палку то ладонь, то лоскут оторванной от туники тряпки, но никак не мог найти для нее на могучем плече удобное место.
Неожиданно тропинка оборвалась, и тироны очутились на берегу Данубия.
– Стоять! – гаркнул центурион, видя, что новобранцы готовы ринуться в воды Данубия, что был в этом месте шириной больше полумили и со скоростью хорошего скакуна несся к далекому Понту Эвксинскому[44].
– Кто из вас может переплыть эту милую речушку? – спросил центурион.
– Я! – вызвался Кука. – Я каждый вечер плавал в море. Я могу…
– Это тебе не Неаполитанский залив, дурачина! – хмыкнул центурион. – Вода еще холодная, а течение вмиг унесет тебя прямиком к вратам Аида. А теперь назад. Шире шаг! У нас тренировка с оружием, шевелись, уроды! Вечером будете плавать, да только не в Данубии, а в Эске. Кто не переплывет нашу речку туда и обратно, отправится на кирпичный завод в канабу.
Теперь первым назад в лагерь шел Малыш. Шел явно медленнее, чем нужно, но Валенс запретил его обгонять – время опоздания автоматически вычиталось из времени отдыха.
Кука все время оглядывался и бормотал: «Я бы переплыл!»
* * *
После возвращения в лагерь тироны ополоснулись холодной водой и кинулись на кухню. В этот раз Гермий не поскупился, налил им в кашу масла от души, приправил оленинкой.Котелки мгновенно опустели. Потом новобранцы выпили по кружке кипятка с вином.
– Хорошо-то как, – пробормотал Крисп, развалившись в тени подле стены их казармы.
Остальные пристроились рядом. Полчаса дремы в тенечке – настоящее блаженство.
Приск закрыл глаза и вмиг очутился в родном доме, в перистиле. Он стоял перед старым кипарисом, и из множества ран на мягкой древесине лилась кровь.
«Не бойся, – услышал он голос отца. – Эти раны не могут лишить жизни…»
– Центурия! – донесся сквозь сон голос Валенса. – Строиться!
* * *
– Молчать! Приготовиться исполнять приказы! – отчеканил центурион. – Учебное вооружение разобрать. К тренировке приступить!Щит каждому выдали учебный, плетеный, но при этом в два раза тяжелее боевого, щедро утяжелен – свинцом – был и тупой учебный меч. Деревянный столб шести футов высотой должен был обозначать для новобранцев противника. Зарубки и вмятины покрывали его от основания до макушки.
– Коли! – махнул рукой центурион.
На неуклюжих новобранцев собрались поглазеть несколько ветеранов. Потом появился сам командир Пятого Македонского легат Луций Миниций Наталис и с ним военный трибун Элий Адриан. Оба были без доспехов, только в кожаных туниках, что надевались под панцири, с птеригами на плечах и бедрах.
Первым подскочил к столбу Кука, но, вместо того чтобы нанести колющий удар, рубанул со всего маху. Деревянный меч отскочил и чуть не вырвался из десницы новобранца, а центурион угостил бестолкового ударом палки из виноградной лозы по спине.
– Коли! – вновь прозвучала команда.
Гай Приск был следующим и нанес точный колющий удар. Дерзко глянул на центуриона – ожидал похвалы. Не дождался.
– Так ты можешь тыкать в задницу свою красотку. На первый раз сойдет, на второй – накажу, – прокомментировал его удар центурион. – Следующий.
Замечание явно несправедливое, но не новобранцу спорить с центурионом.
Квинт заорал и ринулся на столб.
– Эй, Приск, подойди-ка сюда! – окликнул Адриан новобранца как старого знакомого.
Гай подошел, вскинул руку в приветствии.
– Откуда ты? – спросил Наталис.
– Из Комо, легат!
– Из Комо… Говорят, хорошие места. Кажется, у Плиния там есть чудная усадьба.
– Замечательные места, легат.
– Мне почему-то кажется, что ты не похож на провинциала. В Риме наверняка жил.
– Недолго, – подтвердил Приск.
– Рим плодит неженок. – Легат любил говорить сам, а не слушать других, рассуждать о пороках Рима – было его любимым занятием. – Столичные сосунки вообще ни на что не пригодны. Друзья там лишь для того, чтобы шляться по тавернам.
– Мечом владеешь? – спросил Адриан.
– Надеюсь.
Адриан извлек из ножен кавалерийскую спату, длиннее гладиуса на целый фут.
– Поменяемся? – Адриан подмигнул, указывая на утяжеленный деревянный макет.
– Адриан, оставь свои штучки, нас ждет запеченная в тесте форель! – возмутился Наталис. – Фехтовать перед обедом вредно.
Адриан нехотя вложил меч в ножны.
– «К сладостным яствам предложенным руки герои простерли»[45], – продекламировал Адриан по-гречески.
Оба офицера развернулись и отправились в преторий[46], где рабы уже сновали туда-сюда, готовясь к предстоящему обеду.
– Что он сказал? – не понял Квинт.
Вернее, не поняли многие, но спросил лишь Квинт.
– Что герои хотят есть, – буркнул Приск.
Всем уже было известно, что Адриана в легионе прозвали греченком за любовь ко всему греческому, он и на языке Гомера говорил лучше, чем на латыни.
– Следующий! – хлопнул в ладоши Валенс. – Вы что, уснули! Приск! Твоя очередь! В атаку на столб!
* * *
Через два часа тренировки столб уже казался новобранцам живым. Он норовил ускользнуть то вправо, то влево. Колоть столб никто, кроме Приска, так и не научился. Больше всех усердствовал Малыш. Но он то и дело забывался и пробовал наискось рубить по дереву, вместо того чтобы колоть. Удары впечатляли своей силой, но в строю эта сила была без надобности.– Сразу видно, парень прежде готовился стать дровосеком! – покачал головой Валенс.
Восемь измотанных несчастных цыплят были уверены, что никогда не дождутся сигнала трубы, по которому можно будет отправиться передохнуть и выпить воды. Через час их ждала новая тренировка с оружием.
Легионеры, уже давшие присягу, тренировались только утром. Во второй половине дня они отправлялись на строительные работы – две центурии укрепляли стену в канабе, еще одна работала на кирпичном заводе. Целая когорта уходила строить новый водопровод, который должен был доставлять воду в канабу и лагерь с дальнего южного источника за семнадцать миль. Кто оставался в лагере – перекрывал крышу на старых бараках. Черепица с клеймом Пятого Македонского легиона была сложена штабелями вдоль стен. Правда, многие не работали, а прохлаждались или отправлялись в увольнение в канабу – но за это надо было платить своим центурионам определенную мзду. Какую именно, новобранцам пока не говорили.
Один из иммунов шепнул, что расценки взяток выбиты на медной доске, а сама доска прибита к воротам принципии, как законы Двенадцати таблиц[47] к дверям храма Сатурна. Новобранцы побежали смотреть, бронзовых досок не нашли и поняли, что их разыграли.
В этот день тиронам повезло. Валенс, глянув на измотанных новобранцев, мокрых от пота и едва живых, усмехнулся:
– Я бы из вас душу вытряс, да боюсь, пользы от этого не будет…
И направился в принципию.
Едва он скрылся из глаз, как Квинт с воплем повалился прямо на мостовую.
– Я больше не выдержу, – простонал он.
Кука ухватил его за шкирку и попытался поднять. Пропитанная потом и солью туника лопнула с громким треском.
Квинт сначала ничего не понял, а когда понял, что произошло, завыл еще громче.
– Так, идем к Гермию, надо раздобыть у этого жулика горячей воды и простирнуть туники, иначе мы завтра не сможем их надеть, – сделал выводы Кука. – Сами мы можем окатиться и холодной водой, а тряпки от пота без горячей воды не отстирать.
Вечером, пожалев Квинта, который исколол здоровенной иглой себе все пальцы, пытаясь зашить порванную тунику, Приск отдал приятелю свою – в отличие от других, у него имелись две сменные. Правда, даже туника Приска была Квинту великовата.
– Ничего, одежка только временно велика, – заверил Кука. – Пройдет месяц – и ты, Квинт, накачаешь себе такие мышцы, что впору будет брать тунику у нашего Малыша.
Все захохотали, представив Квинта в одежде Малыша. Даже Квинт криво улыбнулся.
* * *
На другое утро Приск возглавил восьмерку во время марша. Дохляк неожиданно пошел бодро и, казалось, без напряжения выдерживал темп. Валенс многозначительно приподнял бровь, но вслух ничего не сказал. Будто не заметил. Зато плетущегося в конце маленькой колонны Квинта огрел без всякой жалости.– Запомните, – поучал подопечных центурион по дороге назад в лагерь. – Отныне легион вам – отец родной, главная святыня на свете – орел легионный, за золотую эту птицу на древке каждый из вас с радостью должен жизнь положить, если понадобится.
– Если легион – за папашу, то кто за матушку? – спросил Кука.
– Дисциплина ваша мать, – отозвался Валенс. – От того, насколько ты точно выполнишь приказ, зависит не только твоя жизнь, Кука, но жизнь Приска, Малыша, Скирона и дурака Квинта…
– Почему дурака? – спросил Квинт.
– Потому что плавать не умеешь. Так в твоем деле записано.
Они вошли в лагерь.
Из ближайшего барака доносились женский визг и хохот легионеров.
– Как посмотрю, не уважают нашу новую матушку в этой центурии, – заметил Кука.