Страница:
Дворянство было становым хребтом русской державы триста лет, от времен Ивана III до куцых дней правления «гатчинского капрала» Петра III. 18 февраля 1762 года этим императором был подписан Манифест о вольности дворянства. По нему все дворяне освобождались от обязательной гражданской и военной службы; состоявшие на государственной службе могли выходить в отставку. Они могли беспрепятственно выезжать за границу, а при желании – служить иностранным государям; Российская империя, напомню, была не национальным, а сословным государством, в котором имела значение принадлежность к определенному сословию (ну, еще к конфессии), но отнюдь не к национальности. Это потом подобная служба будет приравниваться (и очень правильно!) к измене Родине – во времена же «просвещенного абсолютизма» ни у кого не вызывал удивления пятый пункт упомянутого манифеста: «Продолжающие службу, кроме нашей, у прочих европейских государей российские дворяне могут, возвратясь в отечество свое, по желаниям и способности вступить на ваканции в нашу службу; находящиеся в службах коронованных глав теми ж чинами, на которые патенты объявят, а служащие у прочих владетелей с понижением чинов, как о том прежнее узаконение установлено, и по которому ныне исполняется».
Так вот – Манифест Петра III стал документом, предопределившим крах дворянства как главной политической силы в России через сто с небольшим лет после своего опубликования. Потому что военная служба (да и вообще всякая «государева» служба) по этому манифесту перестала быть обязательной для дворян – и с этого момента началась неудержимая деградация дворянства, превращение его представителей в жирующих в своих усадьбах сибаритов, в «лишних людей». Был сломан ключевой пункт «общественного договора» – дворянство имело право на политическую власть в стране, лишь будучи военной кастой. Крестьянин понимал, что его помещик имеет право владеть землей (и в определенной степени быть владельцем его «души») именно потому, что и сам помещик обязан за это по первому требованию государя отдать жизнь за Отечество на поле брани. Как только этот механизм был русскими царями сломан – вопрос об отрешении дворянства от политической власти в стране стал лишь вопросом времени.
Поэтому большевики немедля после Октябрьского переворота посчитали возможным (и необходимым) лишить дворянство экономического базиса его политической власти – владения землей. Пусть и получая из-за этого безусловного врага (но слабого и недееспособного, с которым позже можно будет справиться «одной левой») – зато приобретая полную и безоговорочную поддержку крестьянства (а крестьяне – это более трех четвертей населения России). Обмен был для большевиков крайне выгодным – и они пошли на него, благо в их среде крупных землевладельцев не было.
Относительно национализации крупной (а потом, с введением политики «военного коммунизма» – и вообще всякой) промышленности вопрос был сложнее. С социальной точки зрения (если избавиться от разного рода пропагандистских штампов) она ничего положительного не давала – на многих частных заводах экономическое положение рабочих было весьма приличным, – даже наоборот: среди промышленного пролетариата РСДРП (б) имела весьма высокий процент сторонников, национализация могла ухудшить (и фактически ухудшила) экономическое положение рабочих, а следовательно, понизить степень доверия рабочих к «своей» партии.
Но зато данная национализация давала в руки большевиков все реальные рычаги управления народным хозяйством. Делать они это, правда, будут скверно и на первых порах сделают кучу чудовищных ошибок, но ключевое условие упрочения своей власти – владение промышленностью – большевиками будет выполнено.
Замечу, кстати, что именно буржуазные партии станут на первом этапе Гражданской войны основными политическими противниками РСДРП (б), главными «фундаторами» вооруженной оппозиции большевистскому режиму. Но, не имея достаточных средств, проиграют большевикам с треском – уступив свое место государствам Антанты.
В общем и целом надо сказать, что большевики довольно быстро и достаточно надежно утвердили свою власть в центральных великорусских губерниях – путем фактического подкупа крестьянства. Подобная политика позволила РКП (б) на протяжении всей Гражданской войны рекрутировать достаточные массы призывного контингента в Красную Армию, снабжать промышленные центры продовольствием (ничего не давая крестьянам взамен – политика «продразверстки») – в отличие от «белых», никаким образом не сумевших привлечь к себе крестьян. Населению русской провинции, на самом деле, был глубоко безразличен факт узурпации власти большевиками – гораздо важнее для них было то, что в результате такой узурпации они получили землю – и посему у «белых», ратовавших за возвращение «единой и неделимой» и восстановление прежних аграрных порядков, практически не было никаких шансов на поддержку со стороны основной массы населения страны…
Да и крестьянские бунты (самый известный – «антоновский мятеж» в Тамбовской губернии) вспыхнули уже после того, как отгремели последние залпы Гражданской войны. Заметьте – пока шла война с «белыми», ратующими за возвращение «старого строя», – крестьяне с величайшей неохотой, но все же выполняли требования коммунистов о тотальной сдаче «излишков» продовольствия. Шла война, и нужно было потерпеть во имя окончательной победы над «эксплуататорами», чтобы потом, используя дарованную большевиками землю, зажить сыто и благополучно. Большевики же с окончанием Гражданской войны так понравившуюся им продразверстку отменять не спешили – и получили жестокие крестьянские восстания. Восстания они подавили – но продразверстку оперативно заменили продналогом, ибо крестьянство по-прежнему оставалось самым многочисленным классом в России, и «социальный договор» между большевистским правительством и мелкобуржуазной деревней следовало (до поры) все же выполнять.
«Декрет о мире» был, главным образом, внутренним документом новорожденного Советского государства. Расчет большевиков был донельзя прост – во-первых, Россия выходила из абсолютно бесперспективной для нее войны, во-вторых, большевики получали прекрасный инструмент для проведения своей политики на селе, ибо большинство демобилизующихся на основании этого декрета (как тогда говорили – «самодемобилизующихся») солдат имели крестьянское происхождение, и, возвращаясь домой, они несли с собой пассионарный заряд, заложенный в них четырехлетним сидением в окопах. Да к тому же среди руководства РСДРП (б) было немало деятелей, разделявших концепцию «вооруженного народа» – ибо, исходя из учения К. Маркса о замене регулярной армии всеобщим вооружением народа, оный вооруженный народ будет отлично защищать завоевания революции. Посему для окончательной ликвидации старой армии большевики назначили Верховным Главнокомандующим распадающегося «военного механизма царизма» прапорщика Крыленко. Этот прапорщик не должен был заниматься оперативными вопросами – его поставили на этот пост, чтобы он революционной рукой руководил ликвидацией армии, что им и было успешно выполнено к 16 марта 1918 года (последний приказ Главковерха о ликвидации Ставки Верховного Главнокомандования). Царскую армию закрыли, как проторговавшийся пивной ларек!
Кроме того, 16 декабря 1917 года Декретом ЦИК и СНК (правительство большевиков) были отменены наряду с сословиями и титулами и все воинские звания. Логичный ход – если нет армии, то ни к чему и воинские звания? Расползающаяся армия, правда, таила в себе опасность немецкой оккупации части территории России – но этим можно было тогда пренебречь. Во-первых, Октябрьский переворот был в значительной степени «проектом» немецкого Генштаба, так что свержение их власти немецкими дивизиями большевикам однозначно не грозило; и, во-вторых, под гипотетическую (увы, ставшую в феврале 1918-го фактической) оккупацию попадали окраины бывшей Империи, и без того уже впавшие в сепаратизм.
Вообще, многонациональность России была для большевиков серьезной проблемой – но зато послужила отличным полигоном для отработки технологий захвата и удержания власти на территориях с нерусским населением.
Царский режим в ответ на локальный национализм, начавший пробуждаться в нерусских частях Империи с середины девятнадцатого века, проводил политику русификации – впрочем, довольно бездарно. Зато его политические противники, начиная с революции 1905 года, начали всерьез и во весь голос требовать национально-территориальной автономии, а в случае с поляками – вообще строить свою деятельность на откровенном сепаратизме. Депутат Государственной Думы, небезызвестный Пуришкевич, говорил: «Везде налицо сепаратистские устремления инородцев, которые только и ждут грядущего пожара, чтобы оторвать от империи ту или иную окраину». Между прочим, сказано в 1912 году!
Временное правительство не стало влезать в дебри национальных проблем – оставив их решение Учредительному собранию. Большевики, разогнав оное, начали решать этот вопрос по-своему – благо из всех крупных российских партий лишь РСДРП(б) зафиксировала в своей программе право наций на самоопределение вплоть до отделения. На первый взгляд большевики в этом вопросе оказались святее президента Вильсона («четырнадцать пунктов президента Вильсона» – в числе коих «право наций на самоопределение» – считались основой для послевоенного устройства мира). Остальные же игроки на политическом поле России, не отрицая в принципе права национальных меньшинств на сохранение и развитие национальных культур и языков, начисто отказывали националам в праве на национально-территориальную автономию. Русские же радикальные националистические движения (Союз русского народа, Русский монархический союз, Союз Михаила Архангела) вообще настаивали на том, чтобы гражданские, политические и культурные права нерусских народов были вообще низведены до минимального уровня.
Вследствие Октябрьского переворота и распада центральной власти (временного, разумеется) в европейской и закавказской частях страны было провозглашено десять независимых государств – да еще в Средней Азии вместе с ранее существовавшими и формально уже автономными Хивой и Бухарой возникли еще две антибольшевистские автономии с центрами в Коканде и в Южном Казахстане (Алаш-Орда).
Если подходить сугубо формально, то возникновение этих государств было тем самым «правом наций на самоопределение вплоть до отделения», каковое большевики начертали на своих знаменах. Но эти лозунги были написаны на этих знаменах, как говорится, «до того». Теперь же, в ситуации «после», следовало незамедлительно внести в указанные лозунги определенные коррективы, благо внешнеполитическая ситуация оставалась крайне сложной, и под эту «музыку» можно было от каких-то своих обещаний безболезненно и отказаться.
«В обстановке разгорающейся смертельной борьбы между пролетарской Россией и империалистической Антантой для окраин возможны лишь два выхода: либо вместе с Россией, и тогда – освобождение трудовых масс окраин от империалистического гнета, либо вместе с Антантой, и тогда – неминуемое империалистическое ярмо. Третьего выхода нет. Так называемая независимость так называемых независимых Грузии, Армении, Польши, Финляндии и т. д. есть лишь обманчивая видимость, прикрывающая полную зависимость этих, с позволения сказать, государств от той или иной группы империалистов». – И. Сталин, 1920 год.
То есть большевики, став правящей партией в России, разные новообразованные «независимые» государства решили рассматривать не как состоявшуюся реализацию права наций на самоопределение, а как гнусный сепаратизм местной буржуазии или феодальных элементов (в Средней Азии). Иными словами, в этом вопросе оказались солидарны со своими заклятыми врагами (ведь «белые» бились за Россию «единую и неделимую», о чем с детской непосредственностью и вещали в своих программных документах – что с политической точки зрения было весьма… гм-м-м… прямолинейно и неблагоразумно).
«Выразителями воли народов» национальных окраин большевики решили считать пролетариат, по странному стечению обстоятельств почти везде оказавшийся русским.
Пока большевики были слабы – местные национальные кадры живо понаучреждали множество суверенных государств. Но, поскольку национальный энтузиазм масс как-то не перерос в желание этих масс защищать свою «независимость» до последней капли крови, в 1918 году большевики начали постепенно эту шарманку сворачивать. Тем более что идея «вооруженного народа» как механизма защиты завоеваний революции как-то тихо отмерла, зато появившаяся необходимость вооруженной борьбы с контрреволюцией и иностранной военной интервенцией вынудили ЦИК и СНК 15 января 1918 года (именно 15 января, а не 23 февраля!) издать декрет о создании Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Большевики очень быстро осознали необходимость для нормального государства нормальных вооруженных сил – хотя вначале формирующаяся Красная Армия была все же больше внутренними войсками для силового удержания власти РКП (б) внутри страны, то есть карательным элементом советской государственной машины, который, как и всякая замкнутая кастовая система, начал немедленно вырабатывать собственную иерархию подчиненности.
Кстати, тут надо отметить, что руководители вновь создаваемой РККА, исходя из политических соображений и не понимая необходимости существования системы воинских званий (все-таки за всеобщее равенство боремся), категорически отказались от всяких званий – каковые вообще-то характерны для любых вооруженных сил от Сан-Марино до Монголии. Большевики решили добиться всеобщего равенства даже для такого специфического государственного инструмента, как армия, – и установили для рядового и начальствующего состава РККА единственное звание – «красноармеец». Дескать, новое бесклассовое государство напрочь отвергает разделение своих граждан на какие бы то ни было группы – все равны, и баста. Однако в силу реальной необходимости, сначала неофициально, затем все более официально (хотя никакого документа о введении званий или наименований руководящего состава так и не было издано) в служебной переписке, периодической печати появляются наименования «краском» – красный командир, «командарм» – командующий армией, «комбриг» – командир бригады, «начдив» – начальник дивизии и т. п. К середине Гражданской войны (январь 1919 года) эти названия воинских руководителей становятся вполне официальными, а с января 1920 года наименования должностных лиц закрепляются Приказом по РККА, причем получают название «категории красноармейцев». Эта система сохраняется до мая 1924 года.
Впрочем, надо сказать, что от функции внутренних войск (то есть подавления выступлений недовольных на территориях, подконтрольных большевикам) очень скоро (уже к лету 1918 года) Красная Армия начала потихоньку брать на себя функции внешнеполитического инструмента Советской России – правда, делая поправку на то, что объектами внешней политики большевиков стали (для начала) бывшие территории Российской империи, в период краха последней обретшие независимость от центральной власти.
Если учесть, что с сентября по декабрь 1918 года численность Красной Армии выросла с 600 000 до 2 000 000 штыков, – инструмент для приведения в чувство националов в руках большевиков появился изрядный.
Немедленно после революции в Германии (ноябрь 1918 года) территория, попавшая под немецкую оккупацию по условиям Брестского мира, стала как бы ничейной, и большевики быстро понаделали для этих территорий правительств и провозгласили создание советских республик Латвии, Литвы, Эстляндской трудовой коммуны, Украины (со столицей в Харькове) и Белоруссии – хотя большая часть территории этих государств под контролем Советов вовсе и не находилась. Не беда – советские правительства этих республик признаны были большевиками единственными легитимными представителями окраинных народов – разные же буржуазные правительства, столь же быстро наделанные на местах тщанием где Антанты, где Германии, преданы были Москвой остракизму.
Мало того – уже юридически признав независимость Финляндии и Польши, большевики, тем не менее, решили попытаться и в этих странах установить «дружественные» им режимы. В январе 1918 года в Хельсинки произошло восстание рабочего класса, тут же объявившего прежнее национальное правительство низложенным и через несколько часов создавшего социалистическую республику. Эта республика незамедлительно заключила договор о дружбе и братстве с РСФСР.
Увы, бежавшее из столицы финское национальное правительство подписало договор с Германией – в обмен на военную помощь в подавлении «пролетарского восстания» финны были готовы признать своим королем принца Фридриха Карла Гессенского. Весной немецкие войска очистили Финляндию от коммунистов, но принц Фридрих престол занять не успел – в ноябре 1918 года монархия в Германии была свергнута, и финнам удалось эти свои обязательства не выполнить. 17 июля 1919 года Финляндия была провозглашена республикой.
Провал большевизации западных окраин (прибалтийских государств и Польши) явился следствием того простого факта, что русских рабочих на этих территориях было до обидного мало – местные же жители достаточно серьезно поддерживали идею независимости от России и создания собственных национальных государств. Так что здесь большевикам не выгорело по вполне объективным причинам – не говоря уже о том, что военная мощь Красной Армии была ничтожной по сравнению с силами Антанты, с начала 1919 года приступившей к «освоению» бесхозных, по мнению западных политических деятелей, земель бывшей Российской империи.
Вообще, ключевым условием захвата и удержания власти большевиками на нерусских территориях являлось наличие там политически активного и прокоммунистически настроенного русского городского населения – и отсутствие там же сильных националистических движений. Русские рабочие (в числе прочих) были царскими властями эвакуированы из Польши в 1915 году – каковым мероприятием большевики были лишены «опоры в массах», когда через пять лет пришла пора эти территории возвращать прежнему владельцу; кроме того, серьезную политическую силу в Царстве Польском представляла собой ППС Юзефа Пилсудского. Как результат – крах всяких попыток большевизации польских территорий, равно как и финских.
Зато на Юге и на Востоке большевикам «шла масть».
В 1918 году закавказские депутаты Учредительного собрания создали Закавказский сейм с исполнительным органом – Закавказским комиссариатом; так возникла Закавказская Демократическая Федеративная Республика, 26 – 28 мая 1918 года распавшаяся на независимые Грузию, Армению и Азербайджан. Большевики тоже попытались установить на этих территориях свою власть – но, не имея под рукой серьезной военной силы, советская Бакинская коммуна довольно быстро была местными националистами с помощью англичан задушена в колыбели.
Но у большевиков в Закавказье было несколько точек опоры – кроме бакинских комиссаров.
Во-первых, весной 1918 года начался абхазский мятеж против грузинской власти, дополненный мятежом в Южной Осетии – эти этнически негрузинские территории были под шумок общего краха Российской империи властями в Тифлисе объявлены «исконной территорией проживания грузин» и, следовательно, частью «свободной Грузии». То, что в Абхазии и Южной Осетии была провозглашена советская власть (что было политическим признаком единства этих территорий с Россией), шайку батоно Жордания отнюдь не волновало. Грузинские меньшевики потопили в крови советскую власть в Абхазии, просуществовавшую 40 дней, огнем и мечом прошли Южную Осетию и взяли курс на насильственную грузинизацию этих народов. Мало того, в своих захватнических устремлениях меньшевистская Грузия ставила более широкие задачи, чем захват только Абхазии. С самого начала своего существования правительство Н. Жордания стало на крайне агрессивный путь и решило употребить все усилия для овладения Сочинским округом до Туапсе включительно, то есть теми землями, которые не имели никакого отношения к собственно Грузии – ну и что? Бесхозные плодородные территории, принадлежащие теперь неизвестно кому, вызывали просто зуд алчности у тифлисских «наполеонов». Ввиду отсутствия у России (не важно, советской или «белой») серьезной вооруженной силы в этом районе – в район Туапсе были введены (с согласия германского оккупационного командования) грузинские войска. Но абхазы Нестора Лакобы в тылу этой оккупационной армии продолжали оставаться серьезной головной болью для тифлисских вождей – посему ситуация в этом районе была крайне неустойчивой.
Во-вторых, в Карабахе и Зангезуре вспыхнул конфликт между тамошними армянами и центральной азербайджанской властью. В-третьих, в конце 1919 года руководство РКП (б) приняло решение создать в Грузии, Армении и Азербайджане коммунистические партии – которые станут «пятой колонной» РСФСР в этих государствах; кроме того, продолжало действовать Кавказское бюро РКП (б), де-факто ставшее штабом «советизации» Закавказья. Достаточно сказать, что в Кавбюро трудились такие видные большевики, как С. М. Киров, Р. Орджоникидзе, И. Смилга – вкупе с автохтонными коммунистами Н. Наримановым, А. Мясникяном, Б. Мдивани.
Когда инструменты влияния созданы и частично введены в дело – «промедление смерти подобно», как говорил Ильич-первый (правда, это он об Октябрьском вооруженном восстании говорил, но и к интервенции в Закавказье эту цитату очень даже можно применить).
2 января 1920 года наркоминдел РСФСР Чичерин в официальной ноте потребовал, чтобы Азербайджан и Грузия вступили в военный союз с Россией с целью подавления контрреволюции на Северном Кавказе. Основания для такой ноты у товарища Чичерина были – у власти в Закавказье стояли социалистические партии, пришедшие к этой власти, если отбросить всякие условности, в результате большевистского переворота. А раз «белые» воюют за «Россию единую и неделимую», то вышеупомянутые независимые правительства Азербайджана, Грузии и Армении автоматически попадают (в глазах А. И. Деникина, например) в разряд узурпаторов власти, сепаратистов, и, впоследствии, по одержании «белыми» победы – заключенных сибирских острогов. Посему в их сугубых интересах – выступить единым фронтом с большевиками против контрреволюции; надо сказать, что логика в ноте Советского правительства была железной.
Но закавказские деятели отвергли все претензии товарища Чичерина – как тому этого и хотелось.
И 26 апреля 1920 года части Красной Армии вторглись в Азербайджан. На следующий день в Баку, в результате начавшегося восстания большевиков, власть перешла к Бакинскому ревкому, который тут же провозгласил создание Азербайджанской ССР и послал главе Советского государства телеграмму с предложением «заключить братский союз для общей борьбы против мирового империализма». Красиво и элегантно, в точном соответствии с «панамским проектом» Соединенных Штатов, осуществленным полутора десятками лет ранее.
Азербайджанская армия насчитывала более сорока тысяч штыков и сабель, но серьезного сопротивления вторгшейся Красной Армии не оказала, предпочтя разбежаться по домам. Мусаватисты (власть до большевистского переворота принадлежала партии «Мусават») бежали в Грузию, полагая, что там, у грузинских социал-демократов, им удастся отсидеться в тишине и покое.
И точно, 7 мая 1920 года между Россией и Грузией был подписан мирный договор, в котором дословно было сказано: «Россия безоговорочно признает независимость и самостоятельность Грузинского государства и отказывается добровольно от всяких суверенных прав, кои принадлежали России в отношении к грузинскому народу и земле». Кроме того, Россия обязалась «отказаться от всякого рода вмешательства во внутренние дела Грузии». Правда, большевикам удалось дополнительным протоколом добиться от грузинов, чтобы те не препятствовали деятельности коммунистов, более того – разрешили им вести агитацию и пропаганду – но в целом независимость Грузии большевиками сомнению не подвергалась. Пока…
Понятно, почему. Весна 1920 года – весьма тяжелое для Советской России время. РСФСР вступила в войну с Польшей, активизировался Врангель; плюс к этому на территории Грузии находятся английские войска, вступать в бои с которыми в планы Красной Армии пока не входило. Поэтому большевики посчитали возможным дать грузинам сполна насладиться независимостью – но недолго.
Кроме замирения с Грузией, большевики также в это же время решили закрыть «армянский вопрос» – путем инкорпорации армянской территории обратно, под власть Москвы, благо военных сил для этого требовалось не в пример меньше, чем для покорения Грузии. Заодно, чем черт не шутит, можно было бы попробовать урвать кусок Северного Ирана, где у царской России были серьезные экономические и политические интересы. Учитывая, что силы Красной Армии в Закавказье были весьма немногочисленными, претворить в жизнь эти решения в короткие сроки оказалось довольно трудно. Но сделано было все максимально возможное.