Александр Вулых. Исповедь Роллс-Ройса

 
 
– Поехали в Сокольники, Танюш!
 
 
– В Сокольники? Хорошая идея, —
Она нагнулась подтянуть чулок,
И трусики из «Дикой Орхидеи»
Под юбочкой мелькнули между ног.
 
 
Ах, эти престарелые мальчишки!
Как все они забавно хороши!
Он будет ей читать стихи из книжки
И говорить о красоте души,
 
 
А после, посмотрев вполне серьезно,
Нетрезвую торжественность храня,
Он скажет ей:
– Уже довольно поздно!
Ты знаешь, оставайся у меня!
 
 
Они сидели у него на кухне.
Поэт был возбужденный и хмельной:
 
 
– Ну что, Танюш, как говорят, эй, ухнем?
 
 
– Ты ухай. Я поехала домой.
– Зачем домой? Танюша, оставайся!
Не надо, ничего не говори!
Вот комната – ложись и раздевайся,
А я на кухне лягу у двери…
 
 
– Вадим, не продолжайте эту фразу!
Во-первых, я шаблонов не люблю,
И во-вторых, я не могу так сразу,
Ну и потом, я только дома сплю!
 
 
К тому же завтра ваше телешоу,
Ваш суперзвездный вечер, так сказать,
И вам, Вадим, по правде, хорошо бы
Перед эфиром чуточку поспать.
 
 
Не пейте водки и не ешьте луку,
Чтоб не разило, как от мужиков…
Ну все, поэт, пока, целуйте руку
И не читайте больше мне стихов!
 
 
Он дверь закрыл за девушкой, икая
И проклиная глупый романтизм:
«Какая сука, падаль, тварь какая!
Какая бездуховность и цинизм!!!»
 

* * *

 
Наутро наш поэт, как говорится,
Немного изменившийся в лице,
Не в силах ни умыться, ни побриться,
Надел пиджак и двинул в телецентр.
 
 
На телешоу было многолюдно.
Дух телецентра – это целый мир!
Андрей Малахов с криком «Ах, как чудно!
Приехал Вадик!» убежал в сортир.
 
 
Администратор, чуть нахмурив брови,
Сказала, бутер откусив с икрой:
– Щас он придет, Геннадий, бля, Петрович,
А вы, как понимаю, наш герой?
Наш импотент. Ну что ж, Вадим, отлично!
А вот он и ведущий, наш кумир.
Сейчас вы познакомитесь с ним лично.
Готовьтесь, через пять минут эфир.
 
 
Зажглись софиты в желто-красной гамме.
На сцену вышел лысый Айболит:
 
 
– Сеходня я, Хеннадий, буду с вами!
Андрея нет. Его опять тошнит!
А тема нашей телепередачи —
Мужской проблемный пенис, или член,
Но только, к сожаленью, нестоячий…
А вот он, наш херой и супермен,
Поэт Вадим! Давайте дружно встретим
Участника и спросим у него:
«А как давно у вас проблемы с этим,
С тем, что тревожит наше естество?
Скажите нам, какая в том причина,
В чем неудачи вашей прецендент?
Ведь вы сперва, в конце концов, мужчина,
А уж потом – поэт и импотент!»
 
 
Скользнув по любопытным лицам мимо,
Вадим устало обронил в тиши:
 
 
– Причину вижу в тонкой и ранимой
Моей организации души!
Поэт – он не животное, поймите,
Его душа – небесная звезда.
И как руками член его ни мните,
Он без любви не встанет никогда!
 
 
– Друзья, какие есть еще вопросы?
Вот вы, товарищ, стриженный под ноль?
 
 
– Вадим, а вы курили папиросы
И это… принимали алкоголь?
 
 
– Да, принимал. В года социализма
За океаном я искал ответ.
И там лечился от алкоголизма,
Я тело исцелил. А душу – нет.
– Вадим, спрошу вас не из-за кокетства,
У нас интересуются врачи:
Как половой вопрос решали в детстве?
 
 
– Да очень просто. Как и все. Дрочил.
 
 
– Как вы мохли, Вадим? Какая хадость!
Какой развратный низменный рефлекс!
Теперь понятно, почему не в радость
Вам брак здоровый и семейный секс!
В процессе мастурбированья члена
На протяжении последних лет
Вы не смохли, Вадим, сбежать из плена
Фантазий, потому что Вы – поэт.
А я, ведущий телепередачи,
Любил супруху и не впал в маразм,
И каждый раз от этого бохаче
И ярче становился мой орхазм!
К тому же Вы во власти рефлексии,
В период убывающей луны,
Пропили и достоинство России,
И уваженье собственной жены!
Вы перед каждой красноперой шлюшкой
Хотовы трепетать день ото дня.
Вам не помохут сельдерей с петрушкой
И вытяжка из корня жень-шеня.
Кохда в похоне за капризной музой
Вы потеряли свой ориентир,
Вам стал невыносимою обузой
И мир духовный, и животный мир.
Пусть эта фраза прозвучит тревожно,
Но жизненный закон у нас таков:
В одну телеху впрячь, увы, не можно
Стоячий член и рифмованье слов!
Нельзя душой нырять в хлубины бездны,
И чувствовать эрекцию в пути…
Вот вы, хражданка, будьте так любезны
Буквально на секунду подойти!..
 
 
Вадим застыл в тревожном ожиданьи,
И словно в грудь ужалила пчела:
Ему навстречу шла из зала… Таня,
Та самая, что ночью не дала.
 
 
Она была сейчас еще красивей,
Чем во вчерашний вечер в кабаке,
В короткой узкой юбке темно-синей
И в туфлях на высоком каблуке.
 
 
Покачивая бедрами картинно
Она прошлась походкой разбитной
И повернулась, глядя на Вадима,
К Геннадию Петровичу спиной.
 
 
Он всех призвал вести себя потише,
Неспешным шагом к даме подошел
И со словами «Мы стихов не пишем!»
Достал, нагнул за шею и вошел.
 
 
Она смотрела молча на поэта,
Покачивая в ритме головой,
И в такт, не отводя глаза при этом,
Роняла междометья «ай!» и «ой!»
 
 
Она уже и выла и стонала,
Когда, рукой почесывая нос,
Вошел директор Первого канала,
Секунду постоял и произнес:
 
 
– Вот вы, и режиссер, и оператор,
Во-первых, я вас очень попрошу:
Держите в кадре крупный план, ребята!
Звуковики, добавьте интершум!
 
 
И светом контровым весь кадр согрейте,
Чтоб заиграл на сцене интерьер!
Я чувствую, что будет знатный рейтинг,
Мы обойдем «Аншлаг» на РТР!
 
 
Ну ладно, продолжайте, извините,
Помимо вас еще полно хлопот…
А с вами, дорогой вы наш целитель,
Пожалуй, я продлю контракт на год!
 
 
Взяв со стола коктейль из керосина,
Разбавленного конскою мочой,
Он отхлебнул, сказав: «Вот это сила!»
И, уходя, захлопнул дверь плечом.
 
 
Ведущий проводил на место даму,
Поцеловал ей руку и сказал:
– Спасибо всем, хто мне вести прохрамму
«Малахов + Малахов» помохал!
 
 
Вадим ушел из студии последним
В необъяснимых мыслях о своем.
Раскрытое окно дышало летним
Недавно прекратившимся дождем.
 
 
У проходной с дежурными ментами
Вадима кто-то тронул за рукав.
Он оглянулся и увидел Таню,
И понял, что вчера он был не прав.
 
 
Она не тварь, не падаль, не паскуда,
Как он, разбив бокал, кричал ей вслед,
А просто всей душою жаждет чуда,
Глумясь над телом, если чуда нет.
 
 
– Прости меня, Танюша, бога ради!
Он приложил ладонь к своей груди…
 
 
– Прошу тебя, не извиняйся, Вадик!
У нас еще с тобой все впереди.
 

«Пятница 13»

 
У Маргариты Деревянко
В связи с работой нелегальной
Была пониженная планка
Ответственности социальной,
 
 
Поскольку без высокой цели
И благородных идеалов
Она работала в борделе
Недалеко от трех вокзалов,
 
 
Где в череде ее клиентов
Мелькали, словно деньги в банке,
Глаза голодных претендентов
На междуножье Деревянки,
 
 
Среди которых были ары,
Вьетнамцы, чехи, два канадца,
А также – совладелец бара
С названьем «Пятница 13»
 
 
Владимир Осипович Картер,
Что приходил к своей подруге,
Нахально предлагая бартер
В обмен на Ритины услуги.
В тот день, горя от вожделенья,
Он ей сказал:
– Марго, я помню,
Что в пятницу – твой день рожденья.
Все что захочешь – я исполню!
Накрою стол тебе хороший,
Бухнем под песни Гриши Лепса,
Ну что? Иди ко мне, Маргоша!..
 
 
– В тот раз ты обещал мне «Лексус»!
 
 
– И «Аексус» будет, моя радость,
Я заказал его у Гоги,
И «БМВ», и новый «Брабус»…
Давай… Раздвинь быстрее ноги!
 
 
Я ресторан закрою на ночь,
К тебе никто не прикоснется…
 
 
– А как твой компаньон Иваныч?
Он на меня не залупнется?
 
 
– Маргоша, ты чего как эта?
Иваныч нам не помешает!
Он, правда, пригласил поэта…
Да хуй с ним, пусть стихи читает!
 
 
И ресторатор со словами
«Кто возбухнет – те будут биты»,
Вращая дикими глазами,
Вошел в межножье Маргариты.
 

* * *

 
Тем временем поэт Вулканов,
Куря на кухне папиросы,
Башкою, полной тараканов,
Искал ответы на вопросы.
 
 
– Ну вот и пробил час мой звездный
Читать о подвигах, о славе…
А если размышлять серьезно —
Не знаю, буду ли я вправе
 
 
Душевный плод своих терзаний
Продемонстрировать на сцене?
Что будет думать зритель в зале?
Как слушатель меня оценит?
 
 
Прочь от сомнений и рефлексий!
Они уже мне ночью снятся,
Ведь мне звонил сам Герман Векслер,
Хозяин «Пятницы 13»,
 
 
Который звал зимою на ночь
Гостям читать стихи на даче…
Сам Герман Векслер! Сам Иваныч!
А это что-нибудь да значит!
Да, цикл моих стихов про осень,
Что я писал четыре ночи,
Выходит, людям нужен очень…
(Какая рифма: «очень – осень»!)
 
 
Ну и потом – не забесплатно
И не за фигу в тюбетейке.
Сто долларов – ежу понятно —
Не миллион, но все же деньги!
 
 
Хотя ведь главное – не это,
Ведь не бабло – всему основа —
Сам Векслер пригласил поэта
Нести в народ культуру слова!
 

* * *

 
А между тем сам Герман Векслер
В тот миг при всем своем цинизме
Задумчиво качаясь в кресле,
Сентиментальничал о жизни:
 
 
– Вот компаньон мой Картер Вова —
Достал меня аж до печенок:
И бизнес он ведет хуево,
И в жизни – конченый подонок!
Бесплатно дрючит проститутку,
Она гуляет по буфету,
А я, позвольте на минутку,
Потом плачу за тварь за эту!
 
 
А эта сука в караоке,
Притом с отрыжкою от «швепса»,
Уставив нагло руки в боки,
Горланит песни Гришки Аепса,
 
 
Кося налево и направо
Своими блядскими глазами,
А Вольдемар кричит ей «браво!»
И обливается слезами,
 
 
И после с этой пьяной дурой,
Махнув стакан, поет дуэтом…
А наш театр с литературой
Ему, блядь, по хую при этом!
 
 
Он только может, как наездник,
Скакать на Ритке в туалете…
А кто такие Пушкин… Резник —
Он хуй когда кому ответит!
 
 
Довольно! Хватит! Песня спета!
Пора нести культуру в массы:
Я в пятницу позвал поэта —
Пусть просветятся, пидарасы!
 

* * *

 
Спустя неделю за накрытой
Поляной в «Пятнице 13»
Сидели гости Маргариты —
Тигран, вьетнамец, два канадца,
 
 
Иса, Муса, Умар, Оксана —
Крупье на «Александре Блоке» —
И некто Костя Челентано,
Певец шансона в караоке.
 
 
В пустом и полутемном зале
У них была не просто пьянка —
Они в тот вечер выпивали
За счастье Риты Деревянко.
 
 
А в это время в кабинете,
Где догорала сигарета,
За свет духовности в ответе
Иваныч наставлял поэта:
 
 
– Вот он какой, дружок мой Вова:
Устроил пир в честь этой клуши!
Не ссы, поэт, все будет клево!
Прожги им, блядь, глаголом души!
Поэт Вулканов как-то нервно
Спросил, боясь возможной лажи:
– А кто меня представит, Герман
Иванович, кто слово скажет?
– Ты напиши, что хочешь, вкратце,
Вот здесь, на этой промокашке,
И чтобы долго не ебаться,
Я прочитаю по бумажке…
 
 
И через пять минут со сцены
Он произнес под гул банкета:
– Прошу вниманья, джентльмены,
Сейчас послушаем поэта!
 
 
И, звякнув вилкой по тарелке,
Добавил, отхлебнувши виски:
– Он сочинял для группы «Белки»
И для певицы Жанны Киски,
 
 
А также – Игорь Муруханов
На тексты Саши сделал много…
Встречайте – Александр Вулканов,
Как говорят, – поэт от бога!
 
 
Вулканов вышел к микрофону,
И там, прокашлявшись раз восемь,
Без предисловия с разгону
Он произнес: «Стихи про осень»!
 
 
– Осенний лист упал на гравий
Так обреченно, как на плаху.
Твое лицо в очков оправе
Я забываю…
– На хуй! На хуй!..
Поэт Вулканов оглянулся
На стол, смеявшийся безбожно,
И виновато улыбнулся,
Сказав: «Друзья, а тише можно?»
 
 
– Он кто? – спросила Маргарита, —
Певец любви, поэт печали?
 
 
Вулканов промолчал…
– А мы-то
Поэта, блядь, не приглашали!
 
 
Вулканов сдулся как-то сразу,
И, видно огорчившись очень,
Он обронил при этом фразу:
– На этом наш концерт окончен!
 
 
Поэт слетел со сцены молча,
Как будто раненая птица.
Ему хотелось что есть мочи
Поссать и где-нибудь укрыться…
Но Векслер, вышедший навстречу,
Сказал поэту удрученно:
– Мне очень жаль, но этот вечер
Не нашим был определенно!
Я извиняюсь перед вами
За всю поэзию за нашу!
Я отомщу им не словами,
Я их, блядей, размажу в кашу!
 
 
Урою Вову, уебана!
Размажу Маргариту, крысу!
За Блока и за Шаферана,
И за Рубальскую Ларису!
Я уничтожу Вову-гада!
Меня так просто не обидишь!
 
 
– Иваныч, может быть, не надо?
 
 
– Не ссы, поэт! Сейчас увидишь!
 

 
И тут же, дверь открыв, в подсобку
Войдя нетвердою походкой,
Он вытащил во двор коробку,
Забитую «столичной» водкой.
 
 
И с громким криком «За поэта!»
Он, как мясник, поднявший тушу,
Ударил об асфальт все это —
И звон стекла порезал душу!
 
 
– Ты что, Иваныч, спятил? Вот как?
Ты дружбу так решил разрушить?
 
 
– Да, Вова! Хуй вам, а не водка!
Поэта надо было слушать!
 

Баллада о красе ногтей

 
Это было за оградой сквера
У дверей салона красоты:
Там припарковался джип «паджеро»
Посреди столичной суеты.
 
 
Так случилось, что хозяин джипа,
Колесом забравшись на бордюр,
В тот салон заехал, чтобы типа
На ногах поправить педикюр.
 
 
У него на шее красовалась
Цепочка с гимнастом на кресте,
И ему не часто удавалось
Думать о красе своих ногтей.
 
 
А в салоне том работал мастер
Серебристой пилочкой в тиши.
Он, как Чехов, думал, что отчасти
Ногти – это зеркало души.
 
 
И когда пред ним хозяин джипа
Обнажил все ногти догола,
Боль, как будто острая аджика,
Мастеру всю душу обожгла,
 

 
Потому что он одним моментом,
Прикусив от ужаса губу,
Прочитать смог по ногтям клиента
Всю его нелегкую судьбу.
 
 
Он увидел, сколько много крови,
Пролитой в убийствах и грехах,
Отразилось в роговом покрове
Пальцев на мозолистых ногах.
 
 
И тогда он пилочкой волшебной
Чистить ногти стал от шелухи,
Чтобы у хозяина «паджеро»
Снять с души все тяжкие грехи.
 
 
И почистив ногти все до скрипа,
И тяжелый камень сбросив с плеч,
Он услышал, как хозяин джипа
Произнес ему такую речь:
 
 
– Ты хороший мастер педикюра,
Ты, в натуре, просто молодец!
Наплевать мне, что ты педик, Юра,
Для меня ты как святой отец!
 
 
Потому за свет в душе и веру —
Ту, которой снова я горю, —
Я дарю тебе свою «паджеру»,
Да и дачу в Жуковке дарю!
Он сказал и крупную купюру,
Из кармана вынув, показал.
А счастливый мастер педикюра
Все не верил собственным глазам,
 
 
Потому что в этот вечер душный,
Соблюдя достоинство и честь,
Он облагородил чью-то душу,
Сохранив ее такой, как есть.
 
 
Не старайтесь тут найти морали,
Никакой морали нету тут.
Просто те, кто душу не марали,
В этой песне смысла не поймут.
 

Случай на вокзале

 
Там, где ночь огнями завязала
В зыбкий узел серебристый снег,
На перрон Казанского вокзала
Из вагона вышел человек,
 
 
Вынул сигарету, повернулся,
Тусклый взор от ветра заслоня,
Чиркнул зажигалкой, чертыхнулся
И напрягся в поисках огня.
 
 
А из параллельного состава,
Что пыхтел почти на всех парах,
Тоже вышел человек усталый
С сигаретой, тлеющей в зубах.
 
 
Словно дым над белым пепелищем,
В зимнем небе растекался свет…
 
 
– Не найдется ль огонька, дружище?
 
 
– Вовка, ты? Не верю… Сколько лет?
Как там поживают твои жены?
Как там Светка, Нинка, Гаянэ?…
 
 
– Это ты, Серега? Хрен моржовый…
Вот так встреча! Ё-ка-лэ-мэ-нэ!
Спрашиваешь, как там Светка с Нинкой?
Я расстался с ними без обид…
Раньше был я швейною машинкой,
А теперь лет пять, как не стоит.
 
 
– Значит, ты, дружище, без гарема,
И глаза, я вижу, без огня…
У меня такая же проблема,
Веришь, та же самая херня!
 
 
Нож гудка разрезал плоть мороза,
Передав колесам дробный зуд:
 
 
Значит, до отхода паровоза
Оставалось меньше двух минут.
 
 
Пассажир, кого назвали Вовкой,
Посмотрел на друга своего:
Старый, лысый, правда, нос морковкой,
Но прогнившей, только и всего.
 
 
– Ну давай, до скорого, Серега,
Свидимся с тобою, может быть…
У меня вот дальняя дорога:
Трое суток в Казахстан пилить…
 
 
Он обнял товарища за плечи,
Притянул к себе, поцеловал…
– Вслед за расставаньем будет встреча! —
Что-то в этом роде он сказал.
 
 
Пассажир, кого Серегой звали,
Тоже друга захотел обнять,
И почуял прямо на вокзале
То, что он не чувствовал лет пять.
 
 
То, над чем он с докторами бился,
Принимая «Золотой Конек»,
То, чего он в койке не добился
Даже с резвой Машей Паренек!
 
 
По его щекам катились слезы
Он стоял и плакал, как юнец,
Но гудок прощальный паровоза
Их объятьям положил конец.
 
 
Встретились два друга на вокзале,
Видимо, не виделись давно.
Одного из них Серегой звали…
Вот такое грустное кино!
 

Баллада о неудачливом киллере

 
Мрачный киллер Василий Приблуда
Шел по улице в черном плаще.
На душе его было паскудно
От работы своей и вообще.
 
 
Под плащом вместе с пачкою «Кента»
И визиткой Турсуна-заде
Было спрятано фото клиента
И оружие марки ТТ.
 
 
Снег лежал, словно след от кефира
В недомытом стакане на дне.
Весь аванс за заказ на банкира
Был потрачен на шубу жене.
 
 
И к тому же Сереге Монголу
Занести надо было должок,
Да еще в музыкальную школу,
Где пиликал на скрипке сынок.
 
 
У него в этих хлопотах сраных
Как-то было все не по уму.
Он давно не сидел в ресторанах,
А питался в столовых «Му-Му».
 
 
И когда он ронял чьи-то снимки,
Из штанов выгребая рубли,
Проститутки из города Химки
Издевались над ним как могли.
 
 
И от смеха ни разу не дрогнув,
Повторяли они всякий раз:
«Вы, наверное, бедный фотограф?
Так снимите по соточке нас!»
 
 
Было все ему делать отвратно,
Но отвратней всего сознавать,
Что работал он как бы бесплатно
И бесплатно ходил убивать.
 
 
В жизни явно ему не фартило,
Не мигал ему счастья маяк.
Получалось, что, как Чикатило,
Он не киллер, а просто маньяк,
 
 
Что в стране этой в зной или в стужу,
Где ему суждено выживать,
Даже самую жалкую душу
Невозможно за деньги продать.
 
 
А ведь не был всю жизнь он Иудой,
А ведь был кандидат в мастера,
И спортсменки в постели с Приблудой
При оргазмах кричали: «Ура!»
И портвейн разливался рекою,
И хотелось весь мир обнимать,
И вообще было время другое…
Эх, да что там теперь вспоминать!
 
 
Вот с такой невеселою думой
Хмурым утром в назначенный час
Шел Василий, смурной и угрюмый,
Выполнять свой преступный заказ.
 
 
Он вошел в подворотню спокойно,
Постоял, оглянулся окрест,
И, вогнав три патрона в обойму,
Просочился в закрытый подъезд.
 
 
А из тридцать девятой квартиры,
Совершенно не чувствуя страх,
Вышли телохранитель банкира
И банкир Леонид Трахтенбах.
 
 
Он, понятно, был крут и удачлив,
С теннисистами в карты играл,
Разводил себе зелень на даче
И имел уставной капитал.
 
 
Что ему позволяло, как птице,
За границу летать через день,
Заниматься раскруткой певицы
Из салона одежды «Шагрень»
И вообще – жить на благо отчизне
С беззаботной душою святой
И не думать о бренности жизни,
Занимаясь ее суетой.
 
 
Освежившись с утра пивом «Миллер»
Вышел он из квартиры своей…
 
 
– Виктор, глянь, не стоит ли там киллер?
Не могу разглядеть, хоть убей!
 
 
Бугаина по имени Виктор,
Глянув в лестничный темный пролет,
Произнес с выраженьем, как диктор:
 
 
– Да как будто стоит, идиот!
 
 
– Вот сейчас он перчатки наденет
И глаза ощетинит, как зверь…
Так вот, Виктор, а все из-за денег,
Вся херня из-за денег, поверь…
Тут разумное, вечное сеешь,
А тебя вот берут на прицел…
 
 
– Точно так, Леонид Моисеич,
Хоть бы разум он, что ли, имел!
Скольких киллеров вы повидали —
Каждый думал, что самый крутой.
Только все они в ящик сыграли,
А вы тут, потому как святой!
Хоть в мозгах бы извилиной вник-то,
Что ведь зла мы ему не хотим…
 
 
– Знаешь что, не ругай его, Виктор,
Не суди и не будешь судим!
 
 
Он на этих словах обернулся,
Словно подал Приблуде сигнал.
Киллер выстрелил и… промахнулся,
Снова выстрелил и… не попал.
 
 
Так вот пасмурным утречком ранним,
Говоря о добре и деньгах,
Выходил из подъезда охранник
И банкир Леонид Трахтенбах.
 
 
А в подъезде под действием чуда
У распахнутых настежь дверей
Плакал киллер Василий Приблуда
О нелегкой судьбине своей.
 

Письмо журналиста Ваньки Жукова на деревню дедушке Нельсону Манделе в далекую Африку

   Посвящается бескорыстным труженикам пера лихих девяностых

 
Милый дедушка, Нельсон Мандела,
Забери меня на фиг отсюда!
Забери меня от беспредела,
Беспробудного пьянства и блуда!
 
 
В этом крае суровом и мглистом
Без души, за гроши и копейки
Я служу у господ журналистом
И в газету кропаю статейки,
 
 
И порой понимаю, к рассвету
Приподняв зимней ночи завесу:
У меня ж ничегошеньки нету —
Ни судьбы, ни колес к «мерседесу»!
 
 
Милый дедушка Нельсон Мандела,
Может быть, я помру с голодухи…
Может быть, что тебе нету дела
До моей невозможной житухи!
 
 
Если б мне хоть немного упорства,
Я б добился признанья в народе —
Только я, окромя щелкоперства,
Ни на что не гожусь уже вроде…
 
 
А вчерась я ходил в пополаме,
Утираясь с досады соплями:
Писарь Васька на скрытой рекламе
Двести штук заработал рублями!
 
 
Он сказал, что проел их в столовой,
Где в обед появились тефтели…
А Москва, деда, город здоровый,
Его строил Зураб Церетели…
 
 
И вообще, это город контрастов:
Подворотен, дворов и соборов,
Где на восемь певцов-педерастов
По статистике – пять светофоров.
 
 
Скоро служба откроется в храме,
Что на месте купальни построен…
А еще на Тверской вечерами
Сотни девок становятся строем…
 
 
И в глаза этих ангелов добрых
Я гляжусь и от жалости таю,
И, как бедный газетный фотограф,
Их по сотке беру и снимаю…
Ты не думай, что я тебе ною.
Если б ты все увидел как зритель,
Моментально прислал бы за мною
Из Претории «Як»-истребитель!..
 
 
Увези меня, дедушка, милый,
На душе накопилась обида:
В этой ночи московской постылой
Есть предчувствие апартеида!
 
 
И пускай с виду бледен я рожей,
Выходя в этот город жестокий,
Я душою, как ты, темнокожий,
Я душою, как ты, одинокий!
 
 
– Письма в Африку – это не дело! —
Кто-то скажет, поддернув плечами…
Милый дедушка Нельсон Мандела,
Что он знает о нашей печали?
 
 
Ну да ладно, пора и прощаться…
Что-то я перед сном разболтался.
Но к кому мне еще обращаться?
Только ты у меня и остался!
 

Соловушка

 
Я родилась в Кривом Рогу,
Где цвел жасмин на берегу,
Где над кустом ракиты голосила птица,
И там в украинской тиши
Во глубине своей души
Я поняла, что я такая же певица.
 
 
И часто плача над прудом,
Мы вместе думали о том,
Что коротка любовь, как будто вспышка спички.
И все ж на поиски любви
С глубоким трепетом в крови
Я тихо тронулась в Москву на электричке.
 
 
Я знала: сердце запоет.
И я приехала в нее
С душою глянцевой, как фото из журнала.
И на Садовом на кольце
С огромным счастьем на лице
Я увидала вдруг того, о ком мечтала.
 
 
Я увидала вдруг его
На иномарке легковой,
И был одет он и обут в хорошем вкусе.
И хоть и был он лысоват,
Но я его поймала взгляд,
И он сказал мне, что теперь он – мой продюсер.
 
 
Не сомневаясь ни на грамм,
Я отдалась его рукам,
Как говорится, за подробности простите.
И в тот же вечер на тахте
В кромешной душной темноте
Я голосила, как соловушка в раките.
 
 
А через час он мне сказал,
Чтоб я катилась на вокзал,
Чтоб побыстрей добраться до Кривого
Рога.
А я его не поняла
И догадаться не могла,
Зачем со мною поступил он так жестоко.
 
 
И стало ясно мне одно,
Что жизнь певицы – не кино,
Не «Мимино», не домино и не игрушки.
И я ответила тогда:
– Гори, гори, моя звезда!
Ведь Пугачева тоже плакала в подушки!
 
 
И в тот же миг запела я,
Как птичка певчая моя,
Что на реке в Кривом Рогу была со мною.
И понял он, продюсер мой,
Что не уеду я домой
И что я стану обязательно звездою.
 
 
И понял он, что круто влип,
И сфинансировал мой клип,
Ведь не в кино же только это все бывает.
С тех пор прошло немало лет,
А то, что в жизни счастья нет,
Один соловушка в кустах ракиты знает…
 

Баллада о слепом хирурге

 
Фотомодель Коровникова Мила,
В себе пытаясь что-то изменить,
Утерянную девственность решила
За двадцать тыщ рублей восстановить.
 
 
Такую цену ей назвал знакомый
Хирург Аполлинарий Голубец,
Болевший в раннем детстве глаукомой
И потерявший зренье наконец,
 
 
Когда он, посетив факультативом
Любимый хирургический кружок,
Пролил на глаз реторту с реактивом
И получил существенный ожог.
 
 
Еще он от рожденья был якутом,
Но это не беда в сравненьи с тем,
Что был к тому же он и лилипутом,
А в остальном он не имел проблем.
 
 
Его всегда притягивала тайна,
Которой дышит внутренний наш мир,
И потому, быть может, не случайно
Надел он хирургический мундир,
 
 
И несмотря на рост и глаукому,
И прочие проблемы бытия,
Он скальпель брал и резал по живому,
И повторял: «Держись, душа моя!»
 
 
Но говоря о голубцовском даре,
Чтоб объективно подвести итог,
Скажу по правде, что Аполлинарий
Нормально оперировать не мог,
 
 
А потому он поступил иначе:
В своей работе, не жалея сил,
Он специализироваться начал
На том, о чем я раньше говорил.
 
 
И девушка Коровникова Мила,
Придя к нему, раскрыла с ходу рот:
– Я к вам пришла, я денег накопила,
Здесь двадцать тысяч, посчитайте, вот
Все, что я заработала за эти
Недели мод, показы, дефиле…
Верните, доктор, девственность, зашейте,
Мне тяжело жить с этим на земле!
 
 
– Душа моя, красавица, подруга,
Зачем судьбу уродовать свою?
У вас и так, смотрю, с мозгами туго,
Теперь еще и там я вам зашью!
 
 
– Вы, доктор, не стесняйтесь, зашивайте,
Кто не рискует – тот не пьет вино!