На улице было темно и пустынно, из бара доносились вопли, отдаленно напоминавшие известную человскую песню. Боец потянулся в карман за трубкой, как вдруг услышал за спиной тихое приветствие. Батон повернулся, вгляделся в стоявший в темноте силуэт и расстроился: звонить было поздно.
   Через пять минут Батон вернулся в бар и понял, что тотальное невезение опять преследует его: как только он ступил на порог, все указательные пальцы в баре начали тыкать в него со словами: «Он, он, падла, угощает». Торций угрожающе приближался к бойцу. Батон схватил пакет с вещичками девицы и начал впихивать его недовольному концу. Тот сначала наотрез отказывался принять такой вид расчета, затем с недовольным лицом согласился взять вещи в качестве частичной оплаты. Прикинув что-то в уме, конец крикнул на весь бар: «Так, ребята, это лишь половина того, что вы выпили. Давайте-ка выворачивайте карманы. Завтра управляющий возвращается из отпуска, мне ему сдавать бизнес надо без дополнительных долгов». В баре раздался недовольный вой, однако делать было нечего, Торций был непреклонен.
   Потом Батона долго били прямо во дворе бара, и на этот раз уже многие были за то, чтобы повесить незадачливого сородича. Особенно зверствовал Трактор: оплата выпивки за всю десятку лишила его оставшейся от последнего грабежа заначки. Батон переносил происходящее стоически, хотя очередной фингал отнюдь не делал его более счастливым. После одного из ударов ногой в грудь что-то хрустнуло во внутреннем кармане Батона. Спрятанный дорогой телефон девицы! Спящий дери, его бы хватило, чтобы оплатить оставшуюся половину выпивки, а он про него просто забыл! Батон взглянул мутным заплывшим глазом, второй уже не открывался, на сородичей, внутренне согласился с их гневом и мужественно принял этот, видимо, последний, удар судьбы.
* * *
   Захару Треми не было покоя все последние сутки, с того момента, когда несчастный Марк вернулся под утро и сознался в том, что украл и проиграл запрещенный Догмами Покорности артефакт в карты шасу.
   «Глупый мальчишка», – ругался про себя Захар, однако в глубине души чувствовал и свою вину за то, что произошло. Марк ему нравился, он всегда был лоялен к решениям главы клана, а Захар, в свою очередь, не скрывал расположения к юному Треми. Недавно Захар не удержался и в пылу дискуссии о прошлом масанов достал из тайника и показал Марку одно из своих сокровищ, золотую пчелу, сидящую на каменном улье – старинный, чудом сохранившийся артефакт, в настоящее время запрещенный.
   Для Захара это была не просто память об ушедших днях, «пчела» была оставлена ему отцом, который не пользовался артефактом, но хранил у себя уникальную вещь. Треми вспомнил, как Марк уставился на артефакт, как загорелись его глаза. И потом, когда Захар прятал свое сокровище, он это сделал недостаточно осторожно, и молодой масан увидел тайник.
   И вот сегодня утром Марк с несчастным лицом явился с повинной и рассказал о том, как выкрал «пчелу». Он клялся, что не собирался играть на нее, но проклятый шас сделал крупную ставку, и Марк, поверив в то, что его карта лучше, поддержал ставку противника и выложил на стол артефакт. И проиграл все. Теперь у них есть время до пяти утра, чтобы оплатить долг.
   Сумма была огромная, Захар такими средствами не располагал, по крайней мере, за столь короткий срок найти ее он не смог. Время шло, Треми все больше мрачнел, перспектива раскрытия Навью факта существования запрещенного артефакта и его владения епископом клана масана не прельщала.
   Ближе к полуночи Захар сел в машину и двинулся в сторону дома Имара Турчи. Он решил попытаться договориться с шасом об отсрочке, сделав акцент на том, что хранение «пчелы» строго карается Темным Двором.
   На улицах было темно и пустынно. Подъезжая к Турчи, Захар заметил около его дома лишь одно место, свободное от машин. Треми вывернул руль и в свете фар увидел сидевшую на обочине человскую девчонку, которая вытянула ноги на проезжую часть улицы и курила, отрешенно глядя на звезды. Захар поморщился: в Тайном Городе не курили, затем светом фар показал девчонке, чтобы она убиралась, а после негромко посигналил. Девчонка не двигалась.
   Захар тихо послал проклятие в адрес всех гулявших по ночам пьяных челов, вышел из машины и негромко сказал: «Ноги убери отсюда, буду парковаться – раздавлю». Девчонка посмотрела на Треми, ее лицо, в слезах и растекшейся туши, было без тени страха, что удивило масана, поскольку на улице было уже за полночь. Затем послышалось тихое «отвали», девица отвернулась и продолжила курить.
   Что-то в ней было такое, какая-то странная отрешенность, схожая с помешательством, что Захар, вопреки своему обычному поведению по отношению к пище, оставил ее оскорбительный ответ без внимания. Он подошел ближе. Девчонка из приличных, не пьяная, похоже, находилась в состоянии шока. Масан задумался ненадолго, затем спросил: «Обидел кто?»
   «Вот», – только и смогла вымолвить она, протянув незнакомцу прямоугольный сверток.
   – Не кури, – взяв сверток, Захар вопросительно посмотрел на девушку. – Ну и что?
   – Это лекарство для тети моего патрона, – потушив сигарету, шмыгая носом и икая, сказала девушка, – он попросил его привезти, так как сам был занят. А я опоздала, и она… она… не дождалась. Умерла, – рот девчонки искривился, и рыдания обрушились с новой силой.
   Треми прочитал адрес на свертке, заинтересовался и развернул его. В его руках оказалась стандартная зарядка для голема с энергией темных. Он повертел в руках брусок, затем осторожно, заранее зная ответ, спросил: «А кто твой патрон?»
   Имар Турчи.
* * *
   Аллочка, услышав после своего наглого ответа вместо угроз осторожное участие, разрыдалась. Девушка была безмерно благодарна этому человеку, которого она особо и разглядеть-то не успела.
   Услышав ответ девчонки, масан, не раздумывая, взял ее за локоть и одним движением поставил на ноги. «Пойдем посмотрим», – с этими словами он быстро припарковал машину. Аллочка стояла в стороне и послушно ждала.
   Вдвоем они снова поднялись в квартиру Имара и зашли. Захар включил свет и сказал Алле, чтобы она подождала его на кухне. Затем он осторожно прошел в комнату и убедился, что голем-домработница действительно разрядилась. Треми наклонился над распростертым телом и аккуратно вложил сверток голему в руку, после чего вышел из комнаты, плотно закрыв дверь.
   Когда Захар вернулся на кухню, Алла сидела уже с чашкой кофе в руках. Было видно, что она пыталась привести себя в порядок, но застывшие дорожки слез, обрамленные тушью, все еще красовались на ее лице.
   – Ну что? – девушка тревожно посмотрела на незнакомца.
   – Все в порядке, нет причин для волнений, – Треми встал у окна, – с ней все будет хорошо. Ты перепутала, видимо, со страху. Женщина была в обмороке, но сейчас ей уже лучше. Я отдал ей лекарство.
   – Она жива, – только и вымолвила Аллочка. Тяжелый груз свалился с ее плеч. Ее начало знобить, организм выбрасывал накопленный адреналин. – А я уже с жизнью хотела проститься, когда вы меня нашли.
   – Да, я это заметил, – холодно ответил Захар, – ты как-то очень уж спокойно вела себя ночью одна на пустынной улице.
   – У меня такой день был, столько всего пережила, что, когда вы меня нашли, я уже и бояться-то толком не могла. Бизнесмены, бандиты, полиция, да еще труп чужой тетки. Просто голова идет кругом.
   – Осторожность никогда не помешает. Мало ли кто по ночам по улицам бродит.
   – Да будет вам, – девчонка глупо хихикнула, – вы меня еще вампирами запугайте.
   При слове «вампир» Треми подернул плечами и уставился на девицу.
   – Что ж ты так припозднилась? Чуть не лишила жизни несчастную родственницу патрона.
   – Да, – нехотя протянула девушка, – попала в переделку. Я случайно унесла одну дорогую штучку из кабинета патрона, и ее украли у меня вместе с моими вещами. Была в полиции, но они не очень-то хотят разыскивать украденную одежду и какую-то непонятную пчелу.
   Рука Захара, тянувшаяся к часам, на полпути замерла.
   – Какую пчелу?
   Спустя четверть часа машина Треми мчалась в сторону Южного Форта. Услышав описание утерянной секретаршей «штучки», Захар моментально начал действовать. Он проследил за тем, чтобы после их ухода из квартиры Имара ничто не говорило об их ночном визите. Дверь захлопнули, Треми убедился, что никто из соседей ничего не видел. В машине Захара Аллочка совсем успокоилась и подробно рассказала обо всех своих злоключениях. Треми направился в сторону бара «Средство от перхоти», надеясь, что незадачливый вор еще там.
   Остановившись рядом с баром, Захар огляделся, затем приказал девчонке сидеть тихо и не выходить из машины. В этот момент дверь бара открылась, и показалась слегка покачивающаяся фигура. «Это он, – взвизгнула тихо Аллочка, указывая пальцем, – точно он! Я хорошо его рассмотрела по камере в магазине».
   Захар направился в сторону Батона, тот остановился, чтобы что-то вытащить из кармана. «Добрый вечер, Батон», – негромко сказал масан. Боец вздрогнул, обернулся и, увидев на лице Треми приветливую улыбку, от страха чуть не лишился чувств.
   Через несколько минут Треми сидел в машине, артефакт приятно оттягивал внутренний карман куртки. Батон так испугался епископа, оставшись с ним один на один, что практически не сопротивлялся и безропотно вернул похищенное. Аллочка, сидевшая все это время в машине, ничего не видела. Поэтому, когда Захар вернулся, она с трепетом в голосе спросила: «Ну что, пчела у него?»
   Захар промолчал, завел машину и выехал из Южного Форта. Всю дорогу они ехали молча. Незнакомец ушел в свои мысли, а Аллочка боялась его раздражать вопросами: тщательно изучив лицо своего ночного спутника, она пришла к выводу, что ее шутка насчет вампиров на кухне патрона была явно неудачной. Оторвавшись от разглядывания лица незнакомца, она посмотрела на дорогу и в какой-то момент поняла, что они возвращаются к дому Имара.
   Они остановились у машины Аллочки в соседнем дворе. Треми повернулся к девушке и сказал: «Здесь мы расстанемся. Но прежде ты выслушаешь мои инструкции и выполнишь их в точности, поняла?» Девушка незамедлительно кивнула и внимательно, стараясь не пропустить ни слова, стала слушать.
   «Запоминай. На тот случай, если будут вопросы, ты ответишь именно так. Ты все сделала точно, как сказал тебе босс. Ты была в химчистке, затем отвезла лекарства патрону домой, дверь тебе открыла его тетка. Ты вручила ей лекарство и сразу поехала в офис. Вернувшись, ты обнаружила, что рабочий день закончился, и спокойно отправилась домой. Ты ничего не видела и ничего не теряла. Ты была вечером дома. Ты не знаешь никакого Батона, в полицию не ходила, заявления не писала. Твоя жизнь напрямую теперь зависит от того, насколько ты сможешь быть убедительной. Поняла?»
   Девушка испуганно кивнула, потом попыталась было что-то сказать, но Захар ее перебил: «Все остальное тебя не касается. И вот еще что, – он на мгновение задумался, – тебе бы лучше уволиться. Чем скорее, тем лучше. Ты сможешь придумать какой-нибудь подходящий повод?» «О, да, – она впервые за все это время искренне рассмеялась, – в этом вопросе у меня богатый опыт». Затем она выпорхнула из машины и, наклонившись, добавила: «Спасибо вам». Захар, не поворачиваясь в ее сторону, негромко ответил: «Закрывай дверь».
   Покинув район, в котором жил Имар, епископ связался по телефону и быстро выяснил, что Турчи весь вечер и всю ночь провел в покерном клубе, что укрепило уверенность Захара в том, что Имар пока ничего не знает. Он созвонился в три часа утра с Турчи, договорился о встрече в его офисе. Затем он связался со Службой Утилизации и оставил заказ на изъятие всех материалов, касавшихся кражи вещей гражданки Воробьевой Аллы Николаевны.
   В четыре утра они с Имаром встретились и зашли к нему в офис. Шас действительно не знал о пропаже, поэтому этот факт моментально привел его в замешательство. Он попросил Захара подождать, а сам бросился в соседний кабинет звонить брату. Треми, сидя на своем месте, слышал весь их разговор. Он дотронулся до куртки, «пчела» покоилась в ее недрах. Масан улыбнулся.
 
   Аллочка была на работе ровно в половине десятого. Следы недосыпа были умело убраны макияжем. Она вошла в кабинет Имара, неся в руках поднос с чашкой кофе. Патрон выглядел ужасно, запавшие глаза и заострившиеся скулы говорили о том, что он не спал всю ночь. Он не ответил на приветствие секретарши. Аллочка улыбнулась ему фирменной улыбкой, взяла с подноса чашку с кофе, как будто на мгновенье отвлеклась и отрепетированным движением вылила обжигающую жидкость прямо на шикарные брюки патрона. Успех хорошо спланированной акции был громким и в прямом, и в переносном смысле.
   Имар взвыл, словно побитая собака, и ненавидящим взглядом уставился на лопочущую извинения секретаршу. Затем громко закричал на нее, вложив в этот крик все страдания бессонной ночи, протест против разочарования от потери денег и артефакта, а также против жестких и угрожающих слов масана:
   – Вон отсюда! Ты уволена!!!
 
   Аллочка подъехала к своему дому, поставила машину и нажала на кнопку на брелке. Сигнализация весело пискнула, и машина закрылась. После крика патрона она спокойно вернулась на свое место, привела его в порядок, собрала свои вещи и, оставив на столе заявление на увольнение, навсегда покинула офис братьев Турчи.
   По дороге домой она забежала в мастерскую, где вежливый мастер поменял батарейку в брелке. Затем заехала в кондитерскую и купила пирожные, решив как-то отпраздновать увольнение.
   Аллочка вошла в квартиру в тот момент, когда раздался телефонный звонок. Она подбежала к аппарату и подняла трубку.
   – Алло?
   – Аллочка, душенька! Ну, наконец-то! А я тебе с утра звоню на мобильный, никак не могу дозвониться.
   – Ах, это ты, милый. Я его вчера где-то потеряла. Так обидно.
   – Душенька, ну не расстраивайся. Я к тебе приеду. Управляющий вернулся из отпуска, поэтому сегодня вечером я свободен. У меня есть для тебя подарочек: кое-какие вещички, фирменные. Надеюсь, что угадал с размером.
   – О, это просто чудесно. Буду с нетерпением тебя ждать. Ты просто прелесть, Торций!

Алексей Ясенев
Адажио фуриозо

   Темнота.
   Аккорд. Тягучий, низкий, вопрошающий.
   В ответ темнота расступилась.
   Аккорд.
   Она стояла на сцене в остром луче света, и длинная тень стекала с поднятой руки.
   Аккорд. Задумчивый, звенящий, зовущий.
   Танцовщица повела плечами, легко переступила, повинуясь ритму…
   – Стоп!!
   Музыка оборвалась. Зажегся свет.
   – Стоп! – Птиций возмущенно размахивал руками. – Диточка, любимая, это что такое?! Это кошмар! Ужас! Где страсть? Где экспрессия? Это плоско! Банально!
   Дита поняла, что сейчас сорвется. Номер много значил для нее, и моряна честно выкладывалась, но Птиций всякий раз оказывался недоволен, и после шестой неудачной репетиции девушка едва контролировала себя. Сдерживала одна мысль: если не успокоится, с мечтой выступить на сцене самого популярного в Тайном Городе клуба придется распрощаться.
   – Объясни, наконец, что не так!
   – Все не так!
   – Особенно музыка.
   Моряна и кóнец оглянулись на голос.
   – Епископ Треми!
   Масан был одет в наглухо застегнутый комбинезон и держал в руках шлем.
   – Я заказывал столик на троих, Птиций.
   По утрам «Ящеррица» была закрыта, но для лидеров семей управляющий клубом охотно делал исключения.
   – А чем плоха музыка? Это альт, автор…
   – Автор Назар Треми, он же исполнитель, – перебил конца масан. – Музыка прекрасна, но это запись, и от живой игры она отличается так же, как рисунок луны от самой луны. Это вам скажет любой, кто слышал игру Назара. А если вы репетируете «Танец миражей», то лучше не тратьте время зря, ничего не получится. Где мой столик?
   – Конечно, епископ, вас сейчас проводят.
   – Почему ничего не получится? – от волнения вопрос моряны прозвучал резко, с вызовом.
   – Именно потому, что вы репетируете. Да к тому же под запись, – неохотно ответил Захар и вслед за официантом прошел в глубь зала.
   Конец горестно взглянул на Диту.
   – Перерыв.
   Моряна прикусила губу. Глубоко вздохнула, набираясь решимости, а потом направилась за масаном.
   – Епископ Треми!
   Захар, уже устроившийся за столиком, недовольно посмотрел на девушку. Его мысли были заняты предстоящей встречей, внутренними делами клана, ранним звонком встревоженной и расстроенной Клаудии, и моряна с ее проблемами была не вовремя. Потом он заметил судорожно сжатые от волнения кулачки девушки и вздохнул:
   – Я жду кое-кого…
   – Я не отниму у вас много времени, епископ. Мы готовим выступление, вы видели. Если вы знаете, скажите, что я делаю неправильно?
   Треми помолчал, подбирая слова, но она приняла его молчание за нежелание отвечать и торопливо заговорила сама:
   – Только сегодня мы прогнали номер шесть раз, и каждый раз Птиций говорит – не годится. Этот танец очень важен для меня, очень. Сначала предполагалось, что будет премьера, но теперь я не уверена, что мне вообще позволят танцевать. Я черная моряна… – она запнулась на секунду, но твердо продолжила: – У меня не будет второго шанса. Но дело не только в этом. Я сама выбрала, а потом уговорила Птиция поставить «Танец миражей». Его танцевала Камита, а она была лучшей танцовщицей нашей семьи.
   – Хотите ее превзойти, Дита?
   – Нет. И – да. Я не могу станцевать лучше, чем она, вы ведь видели репетицию. Но хотя бы – так же. Не для меня, а чтобы ее не забывали. Скажите, что не так!
   Ее глаза умоляли, а Захар Треми слишком хорошо знал, что значит – иметь мечту. И как горько, когда мечта недостижима.
   Кроме того, он помнил, как танцевала под музыку альта черная моряна Камита, погибшая чуть менее тридцати лет назад.
   – Моих друзей пока нет. – Возникший рядом официант придвинул Дите стул, налил епископу токайского и беззвучно испарился. – Я расскажу, сколько успею до их прихода. – Он покачал бокал, любуясь на золотистые переливы вина. – «Танец миражей»… вы ведь знаете, как был создан этот номер?
   – Его придумали альтист Назар Треми и черная моряна Камита. Десятиминутный танец под живую музыку. Никакой магии или артефактов, только световые эффекты. Номер пользовался популярностью долгое время, потом Камита погибла, а Назар отказался продолжать выступления с другой танцовщицей, – моряна запнулась. – Он ведь тоже Треми… вы были знакомы?
   – Почему «были»? Мы до сих пор знакомы. – Захар смотрел сквозь бокал, словно видел события тридцатилетней давности. – Назар мой друг.
 
   Последние звуки альта таяли в темноте. От пламени высоких факелов, только что бившегося по краям сцены, остались гаснущие искры, освещавшие фигурку танцовщицы. Она, будто раненая, медленно оседала на пол, узкая тень руки, тень, наискосок перечеркнувшая сцену, трепетала в унисон затихающим аккордам. Альт умирал вслед за ней, казалось, когда затихнет последний звук, тишина станет вечной, и каждый в зале тянулся в безотчетном мысленном порыве помочь, поддержать ту, что минуту назад в неистовом танце готова была противостоять всему миру – и не смогла…
   Тишина упала, как приговор.
   А вспыхнувший в глубине сцены луч света стал клинком, исполнившим его.
   Альтист, стоящий в этом луче, альтист, мгновение назад оторвавший смычок от еще вибрирующих струн, – в «Танце миражей» он мог быть всем. Иногда – злобой, иногда – радостью, отчаянием и безмятежностью. Он мог быть палачом и последней надеждой, а сегодня он был судьбой, и музыка, которую рождал его альт, сказала черноволосой яростной танцовщице: подчинись или умри.
   Она предпочла умереть.
   От грома аплодисментов дрожали стены.
   Вспыхнул свет. Назар и Камита раскланивались: «Танец миражей» собирал в «Ящеррице» полный зал.
   – Назар, Камита, браво!
   – Как, вы уходите?
   – Выпейте с нами!
   – Это было потрясающе! Как вам…
   Масан кивал в ответ на приветствия, улыбался и неуклонно пробирался к выходу, увлекая за собой моряну.
   Вдохнув прохладный осенний воздух Измайловского парка, Камита, опиравшаяся на руку спутника, вздохнула и расслабилась.
   – Чуть не сорвалась, – ее губы тронула тень улыбки. – Ты с ума сошел, Назар, так играть… хороша бы я была, накинув боевую шкуру посреди выступления!
   Они отошли в тень от освещенной стоянки.
   – Прости. Я никогда не думаю, о чем буду играть, когда беру смычок. Только потом…
   – Ты меня вытащил, чтобы я остыла? – Моряна уже пришла в себя и улыбнулась явственно; на щеках от улыбки образовались ямочки.
   – Мне самому надо было остыть, – Назар смотрел на свои руки: пальцы мелко дрожали. – Еще один раз, и Жажда мне гарантирована. Скажи, хоть было красиво?
   – Не знаю. Я не слышу музыку, когда танцую, я ее чувствую, вот как… Помнишь, ты мне рассказывал про Зов? Но им, – моряна кивнула на клуб, – им понравилось.
   – Это не показатель… Давай немного пройдемся?
   Камита кивнула, и они медленно направились в глубь парка. Давно стемнело, алые клены казались черными. Лишенные листьев верхушки тополей казались нарисованными тушью по глади студеного неба. От земли тянуло зябкой сыростью.
   – Однажды я сыграю только для тебя, и ты мне скажешь, хорошо это или как.
   – Однажды я станцую только для тебя, – тон моряны был серьезен, но в глазах плясали смешинки, – и ты мне скажешь, как я замечательно танцую.
   – И сколько мы уже обещаем это друг другу? – засмеялся Треми.
   – Долго, – шутливо протянула она, темный взгляд блеснул из-под ресниц, и моряна вдруг посерьезнела. Некоторое время они шли в молчании. Огни «Ящеррицы» давно скрылись за деревьями. Прошелестел и стих ветер.
   – Я сыграю тебе выбор. Еще не знаю, как он зазвучит, но это будет выбор, совершенно точно.
   Теперь в ее глазах не было ни следа улыбки.
   – Какой выбор?
   – Между… – Назар запнулся, увидев, как меняется ее взгляд, устремленный за его плечо, как вспыхивают в глазах зеленые огоньки, и запоздало почувствовал опасность.
   – Истинные Луминар!
   В последний момент Камита успела дернуть Назара на себя, меняя мгновенную смерть на смерть отсроченную, и лезвие катаны, едва не отрубив масану голову, глубоко рассекло плечо и грудь.
   Ветер пах персиками – одуряюще, страшно. Ветви танцевали под ветром, вторя пляске смерти оборотня в боевой шкуре, чудовища, что секунду назад было женщиной.
   Под упавшим Назаром качалась, танцевала земля.
   «Луминар. Саббат. Я истекаю кровью. Их четверо. Они убьют Камиту».
   Свист воздуха под клинком. Хрип чьего-то разорванного горла. Гравий царапает щеку.
   Холод, холодно, холоднее крови масана.
   Музыка, вечно звучащая в душе Назара Треми, взвилась крещендо.
 
   – Мы все в «Ящеррице» услышали его Зов, – Захар смотрел в пустоту, вновь переживая давние события. – Я, Дементий, Лазарь и Шарлотта, другие… мы пришли почти сразу, но все равно опоздали: в парке уже не с кем было сражаться. Назара мы отправили в Обитель, Камита погибла. Но тех четверых она забрала с собой. – Лицо епископа заледенело, губы скривила злая усмешка. – Эта атака была началом очередного набега Саббат. Это был самый короткий из их набегов. Птиций, а вы что тут делаете?
   Конец, подсевший за столик во время рассказа, побледнел и издал неопределенный придушенный звук, призывая не обращать на него внимания.
   Епископ опомнился.
   – Прошу извинить. Я несколько увлекся. Впрочем, даже хорошо, что вы здесь. Птиций, вы должны понять, что не сможете поставить «Танец миражей» под запись. А если позовете альтиста… Сутью номера была импровизация. И музыка, и танец рождались тут же, на глазах зрителей. Каждый раз новый танец, каждый раз иная музыка. Без единой репетиции. Помню, на Тотализаторе даже принимали ставки…
   Моряна и конец смотрели потрясенно.
   – Это невозможно, – наконец выговорила Дита.
   – Это было. Если не сможете сделать лучше – откажитесь сразу. Птиций, вы пробовали пригласить Назара?
   Управляющий фыркнул.
   – Он и слушать меня не стал! Я такой гонорар даже Спящему не предложил бы за шоу «Открываю глаза», а он…
   – Неудивительно, – в голосе епископа звякнули льдинки, и конец непонимающе осекся. – Деньги, Птиций, это не уважительная причина. А сейчас…
   – Конечно-конечно, – цепочки на шее Птиция зазвенели. Он выбрался из-за стола и недоуменно остановился: Дита не тронулась с места.
   – Захар, расскажите, что было дальше. Пожалуйста. Я тоже ездила к Назару Треми, и со мной он тоже не стал разговаривать, но… я хочу попробовать еще раз.
   – Вы думаете, что, узнав историю до конца, найдете нужные слова?
   – А вам бы хотелось, чтобы я их нашла?
   Пальцы, стиснутые так, что побелели костяшки, выдавали ее волнение. Моряна не хотела сдаваться.
   «Хотел бы я?»
   Неизвестно, получится ли у Диты с Назаром, но нужное слово для Захара она отыскала. Двое Носферату, с которыми планировал встретиться епископ, вошли в зал, однако Треми коротким кивком попросил их подождать. Масаны направились к бару, и Захар продолжил:
   – Назар сделал то же, что и многие на его месте – он решил отомстить. Воином он никогда не был, но за следующие два года научился вполне прилично обращаться с катаной. Не мастерски, но надежно. А главное, он трезво оценивал свои возможности. И когда он попросил разрешения участвовать в «походе очищения» на Стамбул, я не нашел повода отказать.