– Объясни, объясни, а то будет только мешать нам. И не забудь предупредить его, что у нас все строго, пусть дурацких вопросов не задает и идиотских требований не выдвигает. Назад смотреть, как все было на самом деле, не полечу, хоть вы меня застрелите, это против правил. И вперед смотреть, как всех поймали и разоблачили, тоже летать не собираюсь. Если его это устраивает, то пусть молча болеет и слушает, как я буду рассказывать. А если нет, пусть убирается куда подальше со своими переживаниями.
– Больно ты строг, батюшка, – улыбнулся Камень. – Ладно, я все сделаю, как ты велишь, лети, не беспокойся.
Это далеко не первый детектив, который Камень и Ворон собрались смотреть, и у них за много лет выработались определенные и непреложные правила: назад не летать, вперед не забегать. Главное не в том, кто и за что убил, для этого достаточно один раз слетать назад и все посмотреть. Главное – увидеть, как работают сыщики, и удастся ли им разоблачить преступника. По правде говоря, из всех детективов, которые они посмотрели, только в одном случае из десяти удавалось раскрыть преступление, во всех остальных сыщики терпели фиаско.
Ворон сердито взмахнул крыльями и взмыл ввысь. Камень посмотрел ему вслед и перевел глаза на лежащего перед ним Гамлета.
– Вы бы покушали, уважаемый Гамлет, вам надо сил набираться.
– Не хочу, – уныло простонал Кот. – Аппетита нет. Пить только очень хочется. Как вы думаете, Камень, я умираю?
– Почему это? – испугался Камень. – Вы поправитесь, обязательно поправитесь, надо только набраться терпения и строго выполнять все, что предписывает наша Белочка.
– А почему же у меня совсем нет аппетита? Наверное, это признак приближающейся кончины, – упорствовал Кот.
– Ну что вы, не надо так думать. Белочка говорит, что отсутствие аппетита при ваших болезнях и травмах – вещь совершенно нормальная. Аппетит вернется. А пока вам надо хотя бы пить. Тут неподалеку есть ручей, в нем вода очень вкусная, просто-таки живительная.
– Я не доползу, – проныл Гамлет. – У меня совершенно нет сил. Наверное, я скоро умру от жажды.
– А вы посмотрите, у меня за спиной должна быть большая лужа, уж до лужи-то вы доползете, – посоветовал Камень.
Гамлет начал ползти в указанном направлении и скрылся из поля видимости. Через довольно продолжительное время раздался его страдающий голос:
– Невкусно.
– Что? – не понял Камень.
– Вода в луже невкусная. Ее невозможно пить.
– Надо взять себя в руки, – строго произнес Камень. – Пусть вода невкусная, но все же это лучше, чем ничего. Пейте, Гамлет, пейте. И кстати, я хотел у вас спросить: а что, собственно говоря, имела в виду ваша бабушка?
Гамлет снова приполз на место, прямо перед глазами Камня.
– Я не понял, вы про что спрашиваете?
– Ну, ваша бабушка в разговоре с молодым артистом сказала, что ей совершенно очевидно, кто покушался на ее руководителя. И ничего не объяснила. Вы не догадываетесь, что именно она хотела сказать? Вы же в этом театре свой, должны знать, что стоит за ее словами.
– Ах, вы про это… – Гамлет небрежно дернул грязным хвостом. – Она Сеню Дудника имела в виду. Очень бабушка его не жалует. Мне кажется, она будет только рада, если Сеню посадят в тюрьму. Она Богомолова любит, а Сеню – нет.
– А вы сами как считаете, мог он совершить это ужасное преступление?
– Люди – они такие, они все могут, – философски ответил Кот Гамлет.
– Ну, пойдемте искать следующих собеседников, – сказала Настя Антону.
Они вышли из кабинета художественного руководителя, дошли до двери, выходящей на служебную лестницу, и в задумчивости остановились.
– По-моему, мы рано отпустили Бережного, – заметил Сташис. – Надо было попросить его, чтобы он хотя бы раз провел нас по всему зданию и показал, где чьи кабинеты.
– Бесполезно, – махнула рукой Настя. – Тут все так запутано, что мы с одного раза все равно не разобрались бы. Придется искать методом тыка.
– А кого будем искать?
– Давайте попробуем начать с завлита, – предложила она. – Или, может быть, поищем главного администратора?
– Что-то я сомневаюсь, что он уже в театре, для главного администратора вроде бы рановато, – с сомнением произнес Антон. – Время его основной работы – вечер, когда идет спектакль. Мне сказали, что он приходит часа в три, не раньше.
Вечер, когда идет спектакль… А сейчас начало двенадцатого, и зрительный зал пуст, и фойе перед ложами тоже пусто, и трудно представить себе, как эту спокойную и торжественную тишину нарушат толпы зрителей, которые будут ходить здесь, разговаривать, смеяться, спешить в буфет или в гардероб, обсуждать увиденное на сцене. Тишина, царящая в фойе, показалась Насте хрупкой и какой-то дрожащей, словно ненадежной, готовой разрушиться в любой момент.
Она и разрушилась. Разрушилась звуком торопливых шагов. К Насте и Антону быстрой, но тяжеловатой походкой приближался невысокий подвижный человек лет сорока, симпатичный, с гладким лицом и с обширными залысинами.
– Здравствуйте, – добродушно и даже, кажется, радостно заговорил он. – Вы, наверное, наши гости из милиции?
Настя хмыкнула, а Сташис сдержанно улыбнулся. Всем бы таких гостей в дом!
– Ну что, растерялись? – понимающе тряхнул лысоватой головой мужчина. – И не мудрено, у нас такая планировка здания, что сразу не разберешься, потеряться легко. И вообще, у нас в театре все так сложно, как и в любом театре, вы сами ничего и никого не найдете, нужных людей не отыщете, у всех разный график работы. Если позволите, я буду вам помогать, я даже в свои выходные готов приходить и всюду водить вас за ручку. Давайте провожу вас. Да, я не представился: Федотов Александр, можно просто Саша. Работаю помощником режиссера.
«Надо же, как Гриша Гриневич, – подумала Настя. – Интересно, он такой же толковый и милый, как Гришка? Хорошо бы. Только что-то его готовность помогать вызывает у меня нехорошее чувство. Ладно, посмотрим».
Она, в свою очередь, тоже представилась, а за ней и Антон назвал себя и пожал руку помрежу Федотову.
– Так куда вас проводить?
Антон бросил на Настю вопрошающий взгляд, словно передавая ей право самой решать, куда идти.
– Да мы толком еще не решили, – призналась она. – Нам бы завлита повидать или главного администратора. Это возможно?
– Ну, Валерия Андреевича-то точно еще нет, он приходит попозже, а вот Илью Фадеевича я сегодня видел, он уже здесь, он вообще пташка ранняя.
– Валерий Андреевич – это кто?
– Это наш главный администратор, а Илья Фадеевич Малащенко – помощник художественного руководителя по литературной части, это официально его должность так называется, а вообще-то, если сокращенно, то завлит. Нет, без помощи вы тут определенно не разберетесь, и в коридорах наших запутаетесь, и людей не найдете. Ну да ничего, я вам помогу.
– Да как-то неудобно… Мы вас от работы будем отвлекать, – Настя изобразила смущение, хотя про себя уже решила, что помощь примет. Действительно, без сопровождающего, хорошо ориентирующегося в театре, им не обойтись. Но надо же лицо соблюсти!
– Помилуйте, что же неудобного? – всплеснул руками помреж. – Это ведь для общего дела, для общего, так сказать, блага. Кстати, как там это общее дело движется? Уже известно что-нибудь? Кто нашего Льва Алексеевича так…
– Пока ничего не известно, – сухо ответила Настя.
– Что, совсем-совсем ничего?
– Совсем ничего.
– Помилуйте, как же так? Несчастье с Львом Алексеевичем случилось шестого числа, а сегодня уже двенадцатое, почти неделя прошла, а у вас все еще ничего не известно. Как же вы там работаете?
– Как умеем, так и работаем. Так вы проводите нас к Малащенко? – В голосе Насти едва заметно зазвучал холодок, но, видимо, у помрежа Федотова со слухом было не очень-то, потому что этого холода он явно не услышал и продолжал гнуть свое.
– Да-да, конечно, пойдемте. И все-таки я не понимаю, столько дней прошло, а вы у нас в театре почти не показывались. Где же вы искали преступника?
– А вы считаете, что его обязательно надо искать здесь, в театре? – подал голос Антон.
Помреж смутился, осекся, даже как-то растерялся, что не укрылось от Насти. Странно, ведь Бережной с пеной у рта убеждал их, что в театре преступника искать бессмысленно, его здесь нет, а вот помреж Александр Федотов, судя по всему, думает иначе. Надо бы поговорить с ним поподробнее. Но не сейчас. Сейчас он еще весь под впечатлением того, что случайно сказал, и будет настороже. Надо сделать вид, что ничего не заметила, а с вопросами подступиться потом, когда он расслабится.
Длинные и бестолковые коридоры произвели на Настю удручающее впечатление. Федотов провел их через кулисы, объяснив, что так короче, и изнанка театра оказалась прозаичной и полностью лишенной того таинственного волшебства, которое в Настином представлении всегда было связано с понятием «театр». Стены обшарпанные, пол поцарапанный, а стоявшие и лежавшие в кулисах предметы показались старыми, пыльными и какими-то ненастоящими.
Антон пропустил Настю вперед, а сам отстал на несколько шагов. Она услышала, как он на ходу разговаривает по телефону, и невольно поморщилась, уловив обращенные к собеседнице слова: ласточка моя, зайка, солнышко, не скучай, вечером увидимся. Ну, ясен пень, прочел эсэмэски от своей девицы и теперь ей перезванивает. Неприязнь к оперативнику стала еще острее, хотя Настя изо всех сил пыталась ее притушить и уговаривала себя, что Антон – молодой парень и все совершенно естественно… Но все равно свинство, что он позволяет ей мешать ему. Почему он не скажет своей подружке раз и навсегда, чтобы не забрасывала его сообщениями, когда он на работе? Это непорядок.
Сташис закончил свои романтические переговоры, догнал Настю и пошел с ней рядом.
– А почему вы раньше не переговорили с Малащенко? – сердитым шепотом спросила она. – Ведь вы же проводили опросы здесь, в театре. А Малащенко все-таки руководство, он член худсовета. Как же вы мимо него прошли?
Антон объяснил, что, оказывается, он заходил к завлиту в кабинет и увидел, что это очень пожилой человек. По тому, как этот Малащенко посмотрел на Антона и как с ним разговаривал, стало понятно, что он его за человека не считает и разговор не получится. Антон слишком молод для этого. Поэтому Сташис ограничился только вопросом о том, когда Малащенко будет завтра, рассчитывая придти к нему с кем-нибудь постарше. Например, со следователем или с Зарубиным.
– Ну конечно, – рассмеялась Настя, – со мной в самый раз. Сколько ему лет, этому Малащенко?
– По виду – за семьдесят.
– Ну ясно, я как раз по возрасту подхожу.
– Простите, кажется, я глупость сморозил, – виновато улыбнулся Антон.
– Ничего, – кивнула Настя, – я не обиделась, у меня с чувством юмора все в порядке.
По дороге Федотов оживленно и многословно рассказывал, что сейчас репетируется новая пьеса, которую он ведет, репетиции проходят каждый день, кроме выходного, когда не играют спектакли и не проводят репетиции, хотя службы все работают. Выходной в театре во вторник, но он и в свой выходной готов приходить, чтобы быть для сыщиков гидом и помощником. А так у него следующий распорядок: приходит в половине одиннадцатого, потому что в одиннадцать начинается утренняя репетиция, которая длится обычно до двух часов дня, потом до пяти у него перерыв, и тут он полностью готов поступить в распоряжение доблестной милиции, а с пяти он начинает готовиться к вечернему спектаклю, если ведет его, а если не ведет, его рабочий день после репетиции заканчивается, и сыщики могут полностью им располагать. Настя, вспомнив то, что знала из разговоров с Гриневичем, все-таки не выдержала и спросила:
– Ведь помреж – это женская профессия. Во всяком случае, мне так говорили. Разве нет?
– Да, – согласился Федотов, – это так. Подавляющее большинство помрежей – именно женщины, мужчин на этой работе крайне мало. Вот у нас в театре три помрежа, из них две женщины и я. Но я свою работу люблю, она мне нравится, я на ней уже много лет, можно сказать, собаку съел, все свои спектакли знаю наизусть. Вы, кстати, пометьте себе где-нибудь на бумажке мой телефончик, я вас сейчас сдам с рук на руки Илье Фадеевичу, а вы, как освободитесь, звякните мне, я прибегу и заберу вас.
Настя посмотрела на часы и поняла, что что-то не так. Что-то не связывается. Ну, точно, Федотов сказал, что сейчас репетируется пьеса, которую он ведет, и репетиции проходят каждый день, кроме выходного, с одиннадцати до двух. Сейчас половина двенадцатого. Почему же он здесь, с ними? Разве он не должен быть на репетиции? Гришка Гриневич ей много раз говорил, что помреж, ведущий спектакль, должен присутствовать на каждой репетиции и все записывать. Странно.
– А у нас сегодня начало репетиции в двенадцать, – охотно пояснил Федотов. – У Семена Борисовича дела, он к одиннадцати не успевает, а ассистент не назначен, как-то не подумали заранее.
– Ассистент? – переспросил Антон. – Это кто?
– Ассистент режиссера назначается из числа опытных актеров, занятых в данном спектакле. Он может заменить режиссера на репетиции, если надо.
– То есть ассистент режиссера и помощник режиссера – это не одно и то же? – уточнил Сташис.
– Помилуйте, далеко не одно и то же, – рассмеялся Федотов. – Даже близко не лежит. Сходство только в том, что и тот, и другой присутствуют на репетиции, а потом и на спектакле. А задачи и полномочия совершенно разные. Вот мы и пришли. – Он заглянул в дверь с табличкой «Помощник художественного руководителя по литературной части», причем не вошел в нее, а только просунул голову. – Илья Фадеевич, вы на месте? А я к вам гостей привел, из милиции.
Илья Фадеевич Малащенко оказался пожилым человеком, невысоким и сухоньким, с густой гривой серебряных волос на неправильной формы черепе, с гладко выбритым лицом и живыми серыми глазами. Визит «гостей из милиции» его почему-то не воодушевил, и на вопросы он отвечал не очень-то охотно. Особенно ему не понравился диктофон, который Антон сразу же выложил на стол и включил.
– Зачем это? – недовольно спросил Илья Фадеевич.
– Для того чтобы не тратить ваше время, вы же человек занятой, – объяснила Настя. – Если я буду просто записывать в блокнот то, что вы нам расскажете, выйдет намного дольше. Вы давно работаете в этом театре?
– Сорок лет, с семидесятого года.
– Ну, значит, вы человек опытный и все здесь знаете. Скажите, пожалуйста, как в театре относились к Богомолову?
– Хорошо относились, – осторожно ответил завлит. – А что вы имеете в виду?
– Ну, например, кто мог на него затаить злобу?
– Да кто угодно. В театре очень много несправедливости. Но это не вина Богомолова, а особенность театра как такового, как живого творческого организма. Вы поймите, где творчество – там субъективизм, а где субъективизм – там, естественно, выползает несправедливость. Это нормально, и за это никогда никого не убивали.
– А на вашей должности конфликты возможны?
Малащенко чуть заметно улыбнулся и переложил толстый журнал из одной стопки на столе в другую.
– Конечно, на меня тоже обижаются. Вот, например, у одной старой актрисы был двойной юбилей – 75 лет и 50 лет творческой деятельности, она все ходила ко мне и просила, чтобы я подобрал пьесу, где для нее была бы главная или просто большая хорошая роль, а я не смог подобрать, ну нет ничего в современной драматургии, да и в классической тоже. Не Вассу же Железнову ей предлагать!
– А почему нет? – удивилась Настя. – Прекрасная роль для возрастной актрисы. Правда, Вассе, насколько я помню, лет сорок шесть, ну, максимум – пятьдесят, но это нормально, она родила девять детей, шестерых из них похоронила и должна выглядеть соответственно, уж во всяком случае, не молоденьким девочкам ее играть.
– Потому что Вассу будет играть Арбенина, когда Богомолов наконец приступит к этой постановке, – недовольным голосом пояснил Илья Фадеевич. – Он давно собирается поставить вариант 1910 года, а не 1935-го, как все другие, но для этого нужны большие деньги, ведь он хочет костюмный спектакль с дорогими декорациями. В общем, я, конечно, ходил к нему и предлагал поставить «Вассу» с актрисой-юбиляршей, но что он мне ответил, я вам повторить не решусь. В общем, пьесы к юбилею не было, и актриса на меня смертельно обиделась, получилось, что это я виноват, подходящую пьесу не нашел. До сих пор на меня дуется, не разговаривает со мной. А где я возьму ей пьесу? Сам, что ли, напишу?
– А что, разве это проблема? – удивилась Настя. – Мне всегда казалось, что драматургов у нас много, не говоря уже о классике.
– Драматургов-то много, а что толку? Вы бы почитали, что они пишут! Ко мне десятками пьесы приносят, и на вахте оставляют, и прямо в кабинет прорываются, я и в Интернете ищу, и журнал выписываю «Современная драматургия», пьес они печатают много, а выбрать нечего. У них тенденция – пропагандируют современных молодых авторов, так называемую новую драму. Столько развелось драматургов и писателей для театров! А что они предлагают? Вот из этого журнала, – Илья Фадеевич взял со стола толстый журнал и потряс им перед Настей, – я ни одну пьесу не могу взять и предложить театру. Считаю, что ни одна не достойна. Мелкотемье, бытовуха и чернуха, сексуальные проблемы, проблемы гомосексуализма, ненормативная лексика – словом, то, что можно увидеть на улице и по телевизору. А с отечественными комедиями вообще нынче беда, совсем никто писать не умеет. Все-таки материал для театра должен быть несколько иным, цепляющим, проблемным. Вот и приходится добывать пьесы самому, искать, рыскать. Связи помогают, а еще есть Московское театральное агентство, там можно разжиться хорошей зарубежной пьесой. Только нашей актрисе-юбилярше все мои трудности ни к чему, она не хочет понимать, что я стараюсь изо всех сил и просто не могу подобрать что-нибудь достойное. Она хочет играть, а играть ей нечего. И кто виноват? Конечно, завлит.
Разговор как-то незаметно перешел на проблемы старых актеров и отношения к ним. Антон, к удивлению Насти, начал сокрушаться, как это несправедливо, что не уважают и не ценят стариков, вот у него, к сожалению, нет ни бабушек, ни дедушек, все давно умерли, а вот если бы они были, он был бы им замечательным внуком… Но Илья Фадеевич больше ничего интересного про конфликты с театральными старожилами не вспомнил. Или вспомнил, но не рассказал?
А Антон снова будто выключился из разговора, смотрит на Малащенко, а лицо такое, будто ничего не слышит. И глаза какие-то стеклянные. И на часы то и дело посматривает. Нет, определенно, телефонные переговоры с девицей на него плохо действуют. Может, они поссорились, и он теперь переживает. Хотя Настя сама слышала, как он называл ее «зайкой» и «солнышком» и обещал, что вечером они обязательно увидятся. Ну, вот, задумалась черт знает о чем и прослушала то, что рассказывает завлит. Тоже мне, профессионал называется. Хорошо еще, что диктофон включен. Настя мысленно обругала себя и задала вопрос про пьесу «Правосудие».
Завлит Малащенко рассказал про «кошелек на ножках» и молодого драматурга, про конфликт на худсовете. А вот про сердечный приступ и про то, что после худсовета он оказался в больнице, Илья Фадеевич отчего-то умолчал. Впрочем, его можно понять, человек в его возрасте не станет распространяться о своих недугах, если держится за работу и не хочет ее терять.
В целом Малащенко произвел на Настю впечатление человека колючего и закрытого. Странно, откуда взялось это впечатление? Вроде бы на все вопросы отвечал, не уклонялся, предложил чаю, от которого сыщики дружно отказались, разрешил Насте курить, то есть был вполне дружелюбен и гостеприимен.
Но все равно какой-то неприятный осадок остался.
Звонить помрежу Федотову они не стали, уже шла репетиция, но от кабинета Малащенко до служебного входа путь оказался совсем простым, Илья Фадеевич любезно показал им дорогу, и Настя с Антоном отправились в расположенное в соседнем с театром здании кафе выпить кофе и что-нибудь съесть. Народу в кафе оказалось совсем мало, заняты были только два столика из полутора десятков, и даже музыки не было, хотя обычно в подобных заведениях ее включают на такую громкость, что разговаривать невозможно.
Они сделали заказ, Настя попросила кофе и пирожное, Антон – чай и сандвич.
– Антон, я, конечно, вам не начальник, и не мое это дело, но мне кажется, было бы лучше, если бы вы поменьше отвлекались на телефонные звонки и сообщения, – осторожно заметила Настя. – Это мешает вам сосредоточиться. Вы не могли бы вопросы со своей дамой решать во внеслужебное время?
Антон сперва смущенно улыбнулся, потом открыто рассмеялся.
– Это не дама, это дочка.
Ничего себе! Сколько же лет этой дочке, что она эсэмэски умеет посылать? Антон-то сам еще пацан зеленый.
– Такая большая дочка?
– Восемь лет. А сыну – четыре.
– Так у вас двое? – еще больше изумилась Настя. – Вот никогда бы не подумала, глядя на вас. Вы совсем молодой. Вам-то самому сколько?
– Двадцать восемь.
Ну и ну, молодой, да ранний, женился, наверное, в девятнадцать лет, а то и в восемнадцать. Ай да Антон Сташис!
Антон тем временем полез в карман, достал телефон, пощелкал кнопками и протянул Насте. На дисплее она увидела фотографию двух очаровательных детей с очень красивой и, насколько Настя смогла разглядеть, дорого одетой женщиной. Все-таки систематические посещения Дашиного бутика даром для нее не прошли, теперь Настя Каменская худо-бедно, но разбиралась в брендах и ценах. На женщине одежда была стоимостью не в одну тысячу евро.
– Жена? – спросила она, разглядывая снимок. – Очень красивая.
– Нет, – спокойно ответил Антон, – это няня.
Ничего себе няни у современных сыщиков! Если она может себе позволить так одеваться, то сколько же Антон может позволить себе платить ей? Или у него жена богатая?
– Вы не сердитесь на то, что Васька все время мне сообщения шлет, я ее специально к этому приучил, – говорил между тем Сташис. – Она мне отчитывается о каждой оценке на каждом уроке, о том, что вышла из школы, что пришла домой, что пообедала, что уроки села делать, что сделала их, что няня их со Степкой гулять повела.
– А зачем такой тотальный контроль? – не поняла Настя. – Дети же все равно с няней, если что – она вам сообщит.
– Пусть привыкает, что отец всегда рядом и знает о каждом ее шаге. Няня ведь что? Сегодня она есть, а завтра ее нет, жизнь есть жизнь. Дети должны привыкнуть к мысли, что отец знает обо всем. Мне так спокойнее.
– Больно ты строг, батюшка, – улыбнулся Камень. – Ладно, я все сделаю, как ты велишь, лети, не беспокойся.
Это далеко не первый детектив, который Камень и Ворон собрались смотреть, и у них за много лет выработались определенные и непреложные правила: назад не летать, вперед не забегать. Главное не в том, кто и за что убил, для этого достаточно один раз слетать назад и все посмотреть. Главное – увидеть, как работают сыщики, и удастся ли им разоблачить преступника. По правде говоря, из всех детективов, которые они посмотрели, только в одном случае из десяти удавалось раскрыть преступление, во всех остальных сыщики терпели фиаско.
Ворон сердито взмахнул крыльями и взмыл ввысь. Камень посмотрел ему вслед и перевел глаза на лежащего перед ним Гамлета.
– Вы бы покушали, уважаемый Гамлет, вам надо сил набираться.
– Не хочу, – уныло простонал Кот. – Аппетита нет. Пить только очень хочется. Как вы думаете, Камень, я умираю?
– Почему это? – испугался Камень. – Вы поправитесь, обязательно поправитесь, надо только набраться терпения и строго выполнять все, что предписывает наша Белочка.
– А почему же у меня совсем нет аппетита? Наверное, это признак приближающейся кончины, – упорствовал Кот.
– Ну что вы, не надо так думать. Белочка говорит, что отсутствие аппетита при ваших болезнях и травмах – вещь совершенно нормальная. Аппетит вернется. А пока вам надо хотя бы пить. Тут неподалеку есть ручей, в нем вода очень вкусная, просто-таки живительная.
– Я не доползу, – проныл Гамлет. – У меня совершенно нет сил. Наверное, я скоро умру от жажды.
– А вы посмотрите, у меня за спиной должна быть большая лужа, уж до лужи-то вы доползете, – посоветовал Камень.
Гамлет начал ползти в указанном направлении и скрылся из поля видимости. Через довольно продолжительное время раздался его страдающий голос:
– Невкусно.
– Что? – не понял Камень.
– Вода в луже невкусная. Ее невозможно пить.
– Надо взять себя в руки, – строго произнес Камень. – Пусть вода невкусная, но все же это лучше, чем ничего. Пейте, Гамлет, пейте. И кстати, я хотел у вас спросить: а что, собственно говоря, имела в виду ваша бабушка?
Гамлет снова приполз на место, прямо перед глазами Камня.
– Я не понял, вы про что спрашиваете?
– Ну, ваша бабушка в разговоре с молодым артистом сказала, что ей совершенно очевидно, кто покушался на ее руководителя. И ничего не объяснила. Вы не догадываетесь, что именно она хотела сказать? Вы же в этом театре свой, должны знать, что стоит за ее словами.
– Ах, вы про это… – Гамлет небрежно дернул грязным хвостом. – Она Сеню Дудника имела в виду. Очень бабушка его не жалует. Мне кажется, она будет только рада, если Сеню посадят в тюрьму. Она Богомолова любит, а Сеню – нет.
– А вы сами как считаете, мог он совершить это ужасное преступление?
– Люди – они такие, они все могут, – философски ответил Кот Гамлет.
– Ну, пойдемте искать следующих собеседников, – сказала Настя Антону.
Они вышли из кабинета художественного руководителя, дошли до двери, выходящей на служебную лестницу, и в задумчивости остановились.
– По-моему, мы рано отпустили Бережного, – заметил Сташис. – Надо было попросить его, чтобы он хотя бы раз провел нас по всему зданию и показал, где чьи кабинеты.
– Бесполезно, – махнула рукой Настя. – Тут все так запутано, что мы с одного раза все равно не разобрались бы. Придется искать методом тыка.
– А кого будем искать?
– Давайте попробуем начать с завлита, – предложила она. – Или, может быть, поищем главного администратора?
– Что-то я сомневаюсь, что он уже в театре, для главного администратора вроде бы рановато, – с сомнением произнес Антон. – Время его основной работы – вечер, когда идет спектакль. Мне сказали, что он приходит часа в три, не раньше.
Вечер, когда идет спектакль… А сейчас начало двенадцатого, и зрительный зал пуст, и фойе перед ложами тоже пусто, и трудно представить себе, как эту спокойную и торжественную тишину нарушат толпы зрителей, которые будут ходить здесь, разговаривать, смеяться, спешить в буфет или в гардероб, обсуждать увиденное на сцене. Тишина, царящая в фойе, показалась Насте хрупкой и какой-то дрожащей, словно ненадежной, готовой разрушиться в любой момент.
Она и разрушилась. Разрушилась звуком торопливых шагов. К Насте и Антону быстрой, но тяжеловатой походкой приближался невысокий подвижный человек лет сорока, симпатичный, с гладким лицом и с обширными залысинами.
– Здравствуйте, – добродушно и даже, кажется, радостно заговорил он. – Вы, наверное, наши гости из милиции?
Настя хмыкнула, а Сташис сдержанно улыбнулся. Всем бы таких гостей в дом!
– Ну что, растерялись? – понимающе тряхнул лысоватой головой мужчина. – И не мудрено, у нас такая планировка здания, что сразу не разберешься, потеряться легко. И вообще, у нас в театре все так сложно, как и в любом театре, вы сами ничего и никого не найдете, нужных людей не отыщете, у всех разный график работы. Если позволите, я буду вам помогать, я даже в свои выходные готов приходить и всюду водить вас за ручку. Давайте провожу вас. Да, я не представился: Федотов Александр, можно просто Саша. Работаю помощником режиссера.
«Надо же, как Гриша Гриневич, – подумала Настя. – Интересно, он такой же толковый и милый, как Гришка? Хорошо бы. Только что-то его готовность помогать вызывает у меня нехорошее чувство. Ладно, посмотрим».
Она, в свою очередь, тоже представилась, а за ней и Антон назвал себя и пожал руку помрежу Федотову.
– Так куда вас проводить?
Антон бросил на Настю вопрошающий взгляд, словно передавая ей право самой решать, куда идти.
– Да мы толком еще не решили, – призналась она. – Нам бы завлита повидать или главного администратора. Это возможно?
– Ну, Валерия Андреевича-то точно еще нет, он приходит попозже, а вот Илью Фадеевича я сегодня видел, он уже здесь, он вообще пташка ранняя.
– Валерий Андреевич – это кто?
– Это наш главный администратор, а Илья Фадеевич Малащенко – помощник художественного руководителя по литературной части, это официально его должность так называется, а вообще-то, если сокращенно, то завлит. Нет, без помощи вы тут определенно не разберетесь, и в коридорах наших запутаетесь, и людей не найдете. Ну да ничего, я вам помогу.
– Да как-то неудобно… Мы вас от работы будем отвлекать, – Настя изобразила смущение, хотя про себя уже решила, что помощь примет. Действительно, без сопровождающего, хорошо ориентирующегося в театре, им не обойтись. Но надо же лицо соблюсти!
– Помилуйте, что же неудобного? – всплеснул руками помреж. – Это ведь для общего дела, для общего, так сказать, блага. Кстати, как там это общее дело движется? Уже известно что-нибудь? Кто нашего Льва Алексеевича так…
– Пока ничего не известно, – сухо ответила Настя.
– Что, совсем-совсем ничего?
– Совсем ничего.
– Помилуйте, как же так? Несчастье с Львом Алексеевичем случилось шестого числа, а сегодня уже двенадцатое, почти неделя прошла, а у вас все еще ничего не известно. Как же вы там работаете?
– Как умеем, так и работаем. Так вы проводите нас к Малащенко? – В голосе Насти едва заметно зазвучал холодок, но, видимо, у помрежа Федотова со слухом было не очень-то, потому что этого холода он явно не услышал и продолжал гнуть свое.
– Да-да, конечно, пойдемте. И все-таки я не понимаю, столько дней прошло, а вы у нас в театре почти не показывались. Где же вы искали преступника?
– А вы считаете, что его обязательно надо искать здесь, в театре? – подал голос Антон.
Помреж смутился, осекся, даже как-то растерялся, что не укрылось от Насти. Странно, ведь Бережной с пеной у рта убеждал их, что в театре преступника искать бессмысленно, его здесь нет, а вот помреж Александр Федотов, судя по всему, думает иначе. Надо бы поговорить с ним поподробнее. Но не сейчас. Сейчас он еще весь под впечатлением того, что случайно сказал, и будет настороже. Надо сделать вид, что ничего не заметила, а с вопросами подступиться потом, когда он расслабится.
Длинные и бестолковые коридоры произвели на Настю удручающее впечатление. Федотов провел их через кулисы, объяснив, что так короче, и изнанка театра оказалась прозаичной и полностью лишенной того таинственного волшебства, которое в Настином представлении всегда было связано с понятием «театр». Стены обшарпанные, пол поцарапанный, а стоявшие и лежавшие в кулисах предметы показались старыми, пыльными и какими-то ненастоящими.
Антон пропустил Настю вперед, а сам отстал на несколько шагов. Она услышала, как он на ходу разговаривает по телефону, и невольно поморщилась, уловив обращенные к собеседнице слова: ласточка моя, зайка, солнышко, не скучай, вечером увидимся. Ну, ясен пень, прочел эсэмэски от своей девицы и теперь ей перезванивает. Неприязнь к оперативнику стала еще острее, хотя Настя изо всех сил пыталась ее притушить и уговаривала себя, что Антон – молодой парень и все совершенно естественно… Но все равно свинство, что он позволяет ей мешать ему. Почему он не скажет своей подружке раз и навсегда, чтобы не забрасывала его сообщениями, когда он на работе? Это непорядок.
Сташис закончил свои романтические переговоры, догнал Настю и пошел с ней рядом.
– А почему вы раньше не переговорили с Малащенко? – сердитым шепотом спросила она. – Ведь вы же проводили опросы здесь, в театре. А Малащенко все-таки руководство, он член худсовета. Как же вы мимо него прошли?
Антон объяснил, что, оказывается, он заходил к завлиту в кабинет и увидел, что это очень пожилой человек. По тому, как этот Малащенко посмотрел на Антона и как с ним разговаривал, стало понятно, что он его за человека не считает и разговор не получится. Антон слишком молод для этого. Поэтому Сташис ограничился только вопросом о том, когда Малащенко будет завтра, рассчитывая придти к нему с кем-нибудь постарше. Например, со следователем или с Зарубиным.
– Ну конечно, – рассмеялась Настя, – со мной в самый раз. Сколько ему лет, этому Малащенко?
– По виду – за семьдесят.
– Ну ясно, я как раз по возрасту подхожу.
– Простите, кажется, я глупость сморозил, – виновато улыбнулся Антон.
– Ничего, – кивнула Настя, – я не обиделась, у меня с чувством юмора все в порядке.
По дороге Федотов оживленно и многословно рассказывал, что сейчас репетируется новая пьеса, которую он ведет, репетиции проходят каждый день, кроме выходного, когда не играют спектакли и не проводят репетиции, хотя службы все работают. Выходной в театре во вторник, но он и в свой выходной готов приходить, чтобы быть для сыщиков гидом и помощником. А так у него следующий распорядок: приходит в половине одиннадцатого, потому что в одиннадцать начинается утренняя репетиция, которая длится обычно до двух часов дня, потом до пяти у него перерыв, и тут он полностью готов поступить в распоряжение доблестной милиции, а с пяти он начинает готовиться к вечернему спектаклю, если ведет его, а если не ведет, его рабочий день после репетиции заканчивается, и сыщики могут полностью им располагать. Настя, вспомнив то, что знала из разговоров с Гриневичем, все-таки не выдержала и спросила:
– Ведь помреж – это женская профессия. Во всяком случае, мне так говорили. Разве нет?
– Да, – согласился Федотов, – это так. Подавляющее большинство помрежей – именно женщины, мужчин на этой работе крайне мало. Вот у нас в театре три помрежа, из них две женщины и я. Но я свою работу люблю, она мне нравится, я на ней уже много лет, можно сказать, собаку съел, все свои спектакли знаю наизусть. Вы, кстати, пометьте себе где-нибудь на бумажке мой телефончик, я вас сейчас сдам с рук на руки Илье Фадеевичу, а вы, как освободитесь, звякните мне, я прибегу и заберу вас.
Настя посмотрела на часы и поняла, что что-то не так. Что-то не связывается. Ну, точно, Федотов сказал, что сейчас репетируется пьеса, которую он ведет, и репетиции проходят каждый день, кроме выходного, с одиннадцати до двух. Сейчас половина двенадцатого. Почему же он здесь, с ними? Разве он не должен быть на репетиции? Гришка Гриневич ей много раз говорил, что помреж, ведущий спектакль, должен присутствовать на каждой репетиции и все записывать. Странно.
– А у нас сегодня начало репетиции в двенадцать, – охотно пояснил Федотов. – У Семена Борисовича дела, он к одиннадцати не успевает, а ассистент не назначен, как-то не подумали заранее.
– Ассистент? – переспросил Антон. – Это кто?
– Ассистент режиссера назначается из числа опытных актеров, занятых в данном спектакле. Он может заменить режиссера на репетиции, если надо.
– То есть ассистент режиссера и помощник режиссера – это не одно и то же? – уточнил Сташис.
– Помилуйте, далеко не одно и то же, – рассмеялся Федотов. – Даже близко не лежит. Сходство только в том, что и тот, и другой присутствуют на репетиции, а потом и на спектакле. А задачи и полномочия совершенно разные. Вот мы и пришли. – Он заглянул в дверь с табличкой «Помощник художественного руководителя по литературной части», причем не вошел в нее, а только просунул голову. – Илья Фадеевич, вы на месте? А я к вам гостей привел, из милиции.
Илья Фадеевич Малащенко оказался пожилым человеком, невысоким и сухоньким, с густой гривой серебряных волос на неправильной формы черепе, с гладко выбритым лицом и живыми серыми глазами. Визит «гостей из милиции» его почему-то не воодушевил, и на вопросы он отвечал не очень-то охотно. Особенно ему не понравился диктофон, который Антон сразу же выложил на стол и включил.
– Зачем это? – недовольно спросил Илья Фадеевич.
– Для того чтобы не тратить ваше время, вы же человек занятой, – объяснила Настя. – Если я буду просто записывать в блокнот то, что вы нам расскажете, выйдет намного дольше. Вы давно работаете в этом театре?
– Сорок лет, с семидесятого года.
– Ну, значит, вы человек опытный и все здесь знаете. Скажите, пожалуйста, как в театре относились к Богомолову?
– Хорошо относились, – осторожно ответил завлит. – А что вы имеете в виду?
– Ну, например, кто мог на него затаить злобу?
– Да кто угодно. В театре очень много несправедливости. Но это не вина Богомолова, а особенность театра как такового, как живого творческого организма. Вы поймите, где творчество – там субъективизм, а где субъективизм – там, естественно, выползает несправедливость. Это нормально, и за это никогда никого не убивали.
– А на вашей должности конфликты возможны?
Малащенко чуть заметно улыбнулся и переложил толстый журнал из одной стопки на столе в другую.
– Конечно, на меня тоже обижаются. Вот, например, у одной старой актрисы был двойной юбилей – 75 лет и 50 лет творческой деятельности, она все ходила ко мне и просила, чтобы я подобрал пьесу, где для нее была бы главная или просто большая хорошая роль, а я не смог подобрать, ну нет ничего в современной драматургии, да и в классической тоже. Не Вассу же Железнову ей предлагать!
– А почему нет? – удивилась Настя. – Прекрасная роль для возрастной актрисы. Правда, Вассе, насколько я помню, лет сорок шесть, ну, максимум – пятьдесят, но это нормально, она родила девять детей, шестерых из них похоронила и должна выглядеть соответственно, уж во всяком случае, не молоденьким девочкам ее играть.
– Потому что Вассу будет играть Арбенина, когда Богомолов наконец приступит к этой постановке, – недовольным голосом пояснил Илья Фадеевич. – Он давно собирается поставить вариант 1910 года, а не 1935-го, как все другие, но для этого нужны большие деньги, ведь он хочет костюмный спектакль с дорогими декорациями. В общем, я, конечно, ходил к нему и предлагал поставить «Вассу» с актрисой-юбиляршей, но что он мне ответил, я вам повторить не решусь. В общем, пьесы к юбилею не было, и актриса на меня смертельно обиделась, получилось, что это я виноват, подходящую пьесу не нашел. До сих пор на меня дуется, не разговаривает со мной. А где я возьму ей пьесу? Сам, что ли, напишу?
– А что, разве это проблема? – удивилась Настя. – Мне всегда казалось, что драматургов у нас много, не говоря уже о классике.
– Драматургов-то много, а что толку? Вы бы почитали, что они пишут! Ко мне десятками пьесы приносят, и на вахте оставляют, и прямо в кабинет прорываются, я и в Интернете ищу, и журнал выписываю «Современная драматургия», пьес они печатают много, а выбрать нечего. У них тенденция – пропагандируют современных молодых авторов, так называемую новую драму. Столько развелось драматургов и писателей для театров! А что они предлагают? Вот из этого журнала, – Илья Фадеевич взял со стола толстый журнал и потряс им перед Настей, – я ни одну пьесу не могу взять и предложить театру. Считаю, что ни одна не достойна. Мелкотемье, бытовуха и чернуха, сексуальные проблемы, проблемы гомосексуализма, ненормативная лексика – словом, то, что можно увидеть на улице и по телевизору. А с отечественными комедиями вообще нынче беда, совсем никто писать не умеет. Все-таки материал для театра должен быть несколько иным, цепляющим, проблемным. Вот и приходится добывать пьесы самому, искать, рыскать. Связи помогают, а еще есть Московское театральное агентство, там можно разжиться хорошей зарубежной пьесой. Только нашей актрисе-юбилярше все мои трудности ни к чему, она не хочет понимать, что я стараюсь изо всех сил и просто не могу подобрать что-нибудь достойное. Она хочет играть, а играть ей нечего. И кто виноват? Конечно, завлит.
Разговор как-то незаметно перешел на проблемы старых актеров и отношения к ним. Антон, к удивлению Насти, начал сокрушаться, как это несправедливо, что не уважают и не ценят стариков, вот у него, к сожалению, нет ни бабушек, ни дедушек, все давно умерли, а вот если бы они были, он был бы им замечательным внуком… Но Илья Фадеевич больше ничего интересного про конфликты с театральными старожилами не вспомнил. Или вспомнил, но не рассказал?
А Антон снова будто выключился из разговора, смотрит на Малащенко, а лицо такое, будто ничего не слышит. И глаза какие-то стеклянные. И на часы то и дело посматривает. Нет, определенно, телефонные переговоры с девицей на него плохо действуют. Может, они поссорились, и он теперь переживает. Хотя Настя сама слышала, как он называл ее «зайкой» и «солнышком» и обещал, что вечером они обязательно увидятся. Ну, вот, задумалась черт знает о чем и прослушала то, что рассказывает завлит. Тоже мне, профессионал называется. Хорошо еще, что диктофон включен. Настя мысленно обругала себя и задала вопрос про пьесу «Правосудие».
Завлит Малащенко рассказал про «кошелек на ножках» и молодого драматурга, про конфликт на худсовете. А вот про сердечный приступ и про то, что после худсовета он оказался в больнице, Илья Фадеевич отчего-то умолчал. Впрочем, его можно понять, человек в его возрасте не станет распространяться о своих недугах, если держится за работу и не хочет ее терять.
В целом Малащенко произвел на Настю впечатление человека колючего и закрытого. Странно, откуда взялось это впечатление? Вроде бы на все вопросы отвечал, не уклонялся, предложил чаю, от которого сыщики дружно отказались, разрешил Насте курить, то есть был вполне дружелюбен и гостеприимен.
Но все равно какой-то неприятный осадок остался.
Звонить помрежу Федотову они не стали, уже шла репетиция, но от кабинета Малащенко до служебного входа путь оказался совсем простым, Илья Фадеевич любезно показал им дорогу, и Настя с Антоном отправились в расположенное в соседнем с театром здании кафе выпить кофе и что-нибудь съесть. Народу в кафе оказалось совсем мало, заняты были только два столика из полутора десятков, и даже музыки не было, хотя обычно в подобных заведениях ее включают на такую громкость, что разговаривать невозможно.
Они сделали заказ, Настя попросила кофе и пирожное, Антон – чай и сандвич.
– Антон, я, конечно, вам не начальник, и не мое это дело, но мне кажется, было бы лучше, если бы вы поменьше отвлекались на телефонные звонки и сообщения, – осторожно заметила Настя. – Это мешает вам сосредоточиться. Вы не могли бы вопросы со своей дамой решать во внеслужебное время?
Антон сперва смущенно улыбнулся, потом открыто рассмеялся.
– Это не дама, это дочка.
Ничего себе! Сколько же лет этой дочке, что она эсэмэски умеет посылать? Антон-то сам еще пацан зеленый.
– Такая большая дочка?
– Восемь лет. А сыну – четыре.
– Так у вас двое? – еще больше изумилась Настя. – Вот никогда бы не подумала, глядя на вас. Вы совсем молодой. Вам-то самому сколько?
– Двадцать восемь.
Ну и ну, молодой, да ранний, женился, наверное, в девятнадцать лет, а то и в восемнадцать. Ай да Антон Сташис!
Антон тем временем полез в карман, достал телефон, пощелкал кнопками и протянул Насте. На дисплее она увидела фотографию двух очаровательных детей с очень красивой и, насколько Настя смогла разглядеть, дорого одетой женщиной. Все-таки систематические посещения Дашиного бутика даром для нее не прошли, теперь Настя Каменская худо-бедно, но разбиралась в брендах и ценах. На женщине одежда была стоимостью не в одну тысячу евро.
– Жена? – спросила она, разглядывая снимок. – Очень красивая.
– Нет, – спокойно ответил Антон, – это няня.
Ничего себе няни у современных сыщиков! Если она может себе позволить так одеваться, то сколько же Антон может позволить себе платить ей? Или у него жена богатая?
– Вы не сердитесь на то, что Васька все время мне сообщения шлет, я ее специально к этому приучил, – говорил между тем Сташис. – Она мне отчитывается о каждой оценке на каждом уроке, о том, что вышла из школы, что пришла домой, что пообедала, что уроки села делать, что сделала их, что няня их со Степкой гулять повела.
– А зачем такой тотальный контроль? – не поняла Настя. – Дети же все равно с няней, если что – она вам сообщит.
– Пусть привыкает, что отец всегда рядом и знает о каждом ее шаге. Няня ведь что? Сегодня она есть, а завтра ее нет, жизнь есть жизнь. Дети должны привыкнуть к мысли, что отец знает обо всем. Мне так спокойнее.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента