Страница:
Я вздохнула. К сожалению, по природе я – человек честный и законопослушный. Я с этим по мере сил борюсь. Сами понимаете, если выполнять все правила и законы, полностью платить налоги и переходить дорогу, руководствуясь сигналом светофора, а не видом мчащихся машин, вскоре либо погибнешь безвременной смертью, либо будешь отправлен в ближайший желтый дом. И ведь знаю это, а тянет к правдивости, словно наркомана к анаше. Вру иногда, куда денешься, но для вранья мне требуется серьезная психологическая подготовка. А стоит расслабиться – и опять принимаюсь за свое.
Подозреваю, из-за внутренней честности я обычно и попадаюсь. Коллега пропустит половину занятий – и ничего, а когда я один раз за пять лет отпущу студентов из-за разболевшегося зуба, в пустую аудиторию заявляется не только диспетчер, но даже декан, который вообще никогда ее не посещает! И это логично. Кто рожден добропорядочным, нарушать не должен. Против природы не попрешь.
Подавив внутренний протест, я отметила-таки нужный квадратик, ненадолго притормозила на «ядовитых и сильнодействующих веществах и лекарствах» (у меня с собой целая аптечка, причем кое-что действует весьма сильно, однако это, вероятно, тоже не считается?), с удовлетворением отвергла «радиоактивные материалы» и в ужасе вскрикнула.
– Нет у вас этого, нет! – нервно повторил Алекс, заглядывая мне через плечо. – Поверьте опытному гиду.
Поверить очень хотелось, и я на всякий случай перечитала вслух:
– Объекты флоры и фауны, их части и полученная из них продукция.
Они издеваются над нами, что ли?
– У меня футболка из хлопка, – проинформировала я. – Получена из флоры и фауны. Еще еда – флора и фауна с примесью химикатов, наверняка сильнодействующих и ядовитых.
Амбал, сидящий напротив меня, весело заржал, зато Маргарита Васильевна озадаченно подтвердила:
– Это правда.
– Да, правда, – легко согласился Алекс. – Но если вы ее напишете, всю группу задержат на таможне. Вам это нужно?
Законопослушность заткнулась, не выдержав испытания реальностью, и я быстро проставила оставшиеся галочки, после чего мы с Настей отправились в кафе. Там я с изумлением обнаружила, что подруга моя отчаянно нервничает. Я, и сама немного переживая, утешительно улыбнулась:
– Ладно, не одни мы такие. Мне кажется, все пройдет без проблем.
– Это тебе кажется, – мрачно ответила Настя.
В голосе ее было столько уверенности, что мне стало не по себе.
– Думаешь, надо было указать в декларации правду? – уточнила я.
– Да забудь ты про декларацию! – возмутилась подруга. – И не делай вид, что ничего не видела. Причем учти – это на две недели. День и ночь. Пусть даже только день, все равно мало не покажется.
Я задумалась. Что я должна была видеть? Автобус вроде бы нормальный. В первую очередь я проверила, как работает кондиционер, и убедилась, что над каждым сиденьем индивидуальная трубочка, из которой дует. И сколько бы ни возмущалась Маргарита Васильевна, я свою не отключу.
– Ты о чем? – наконец, устала ломать голову я.
– О рыжих близнецах, – шепотом, словно нас могли подслушивать, сообщила Настя. – О чем же еще?
– О рыжих близнецах? – ошарашенно переспросила я. Настю передернуло, и она повторила:
– О рыжих близнецах…
Причем таким тоном, словно как минимум извещала о захвате нашего автобуса чеченской группировкой, успевшей заявить, что каждый день собирается расстреливать по паре туристов, а начнет с симпатичных педагогов.
Очевидно, на моем лице выразилось недоумение, и Настя пренебрежительно махнула рукой:
– Совсем забыла, ты же никогда не работала с подростками. Значит, тебя ждут новые, незабываемые ощущения. Сразу предупреждаю – я даже не буду пытаться ничего сделать. Я утихомириваю любого подростка одним взглядом, ты знаешь. Рыжие близнецы – исключение. Особенно если им лет одиннадцать-двенадцать. Я связываться не рискну. Ну разве что они в буквальном смысле сядут мне на голову.
– Зачем им? – удивилась я.
– Вдруг не найдут себе занятия поинтересней? Чем вообще могут заниматься гиперактивные подростки во время восьмичасового переезда в автобусе? Мне страшно даже представить. И не говори потом, что тебя не предупреждали! Я никогда не ждала от Парижа ничего хорошего, и вот оно началось. Хотя кто тебя знает? Возможно, тебе понравится? Тебя, надеюсь, умиляют детские шалости – прыжки по потолку, дикие крики, избиение соседей?
Перечень впечатлял, особенно прыжки по потолку, однако в целом в опасность рыжих близнецов я верила не слишком. Ну близнецы, ну рыжие. Их же двое, не десяток. Причем наверняка с родителями, которые за ними присмотрят. Тем не менее мандраж подруги передался мне. Я тоже принялась нервничать, хоть и по другому поводу. Это словно вирус гриппа – тебя обчихали, а в результате, например, расстраивается желудок. Короче, я снова вспомнила чертову декларацию. Да, в ней положено врать, и всем это сходит с рук, но я-то – не все! Я из тех, кому врать противопоказано. Вдруг меня уличат?
– Слушай, – не выдержав, сменила тему я, – как ты считаешь, могут таможенники проверить мою сумку?
– Наверное, – пожала плечами Настя. – А что? Там у тебя в основном еда. Баночки паштета, колбаса в нарезке, сыр, йогурты. Ни один таможенник не догадается, что они из флоры и фауны, одна ты такая умная.
– Да не в еде дело, – объяснила я. – Пусть она из флоры и фауны – ну выкинут, и ладно. Меня волнует корона. Она золотая, с жемчугами и бриллиантами. По крайней мере на вид.
– Что значит – выкинут, и ладно? – вскинулась моя подруга. – А есть что будем? Денег-то в обрез. Я им не разрешу. А корона твоя кого интересует?
– Таможенника, кого еще? Изделие из драгоценных металлов и драгоценных камней, которое я не внесла в декларацию, к тому же не собираюсь возвращать обратно в страну. Меня арестуют как преступницу, и я не попаду в Париж.
– Тоже мне, преступница нашлась! Думаешь, хоть один таможенник решит про жемчуга и бриллианты размером с виноградину, что они настоящие? У них в этом деле большой опыт. В крайнем случае, заберут корону на экспертизу, а на обратном пути вернут.
– На обратном пути? – ужаснулась я. – В чем же Яна будет танцевать? Вдруг ей не пойдет чужая корона, выступление провалится, а виновата буду я? Я этого не переживу!
– Да не тронут твою корону! Вряд ли кто-то станет всерьез обыскивать наши вещи. В крайнем случае откроют чемодан, глянут сверху, и все. Если каждого обыскивать, мы и через сутки не уедем.
И мы приступили-таки к трапезе, однако обе никак не могли успокоиться, даже с набитыми ртами мыча друг другу: «Но рыжие близнецы… но корона… близнецы… корона…»
Менее крепкие нервы оказались у Насти:
– Где лежит твоя несчастная корона, а?
– В сумке, в специальной коробочке. Сверху, чтобы не помялась. А сумка в автобусе, под сиденьем. Вот откроют и увидят…
– Так переложи корону, чтобы не бросалась в глаза, – посоветовала мне подруга. – Слышать про нее не могу! Спрячь на дно и успокойся.
Несомненно, полного успокоения предложенная мера не гарантировала, однако это было лучше, чем ничего. Мы вернулись в автобус, где уже сидело несколько человек.
– Заодно вытащи «О1» и «У1», – велела Настя. – Нам они сегодня понадобятся.
Еще бы – это ведь обед и ужин на первый день! Я судорожно рылась в сумке, но они почему-то никак не попадались, несмотря на то что я специально разместила их поближе. По большому счету, их смело можно было заменить на «О» и «У» с другими номерами, однако не хотелось вносить путаницу в тщательно разработанное Настей меню. Вскоре я поняла, что в тесноте, да еще под озадаченные взгляды окружающих, вряд ли что найду, поэтому взяла сумку и отправилась в туалет.
Там было пусто, и я принялась выкладывать вещи на подоконник. Сперва, конечно, драгоценную коробочку с короной, а затем остальное. Через какое-то время среди тщательно пронумерованных пакетов с едой я обнаружила один, который забыла подписать. Представив себе возмущение Насти, поймавшей меня на халатном отношении к порученному делу, я решила исправиться и внимательно осмотрела находку. Признаюсь, она меня озадачила. Пакет оказался непрозрачным, запаянным и содержал, насколько я могла понять на ощупь, какой-то порошок. Это никак не походило на собранный в дорогу комплект провизии – скорее уж на нераспечатанную соду или соль.
Наверное, нормальный человек на моем месте, точно зная, что ничего подобного с собой не брал, насторожился бы. А я нет. Дело в том, что внимательность – не самая сильная моя сторона. Если предположить, что мне, словно принцессе Авроре из ожидающего Яну балета, феи раздавали подарки при рождении, то фея внимательности не просто поскупилась, а вообще проигнорировала мероприятие. Первой на месте загадочным образом оказалась фея лени (вероятно, она осталась тут с предыдущего праздника, поленившись уйти). За ней тут же пристроились феи ума и чувства долга, и они так медленно и нудно вытаскивали свои малоаппетитные дары, что феи практичности и здравомыслия, которым положено следовать сразу за ними, устали ждать и улетели, не попрощавшись. Что же касается злой феи, обычно желающей бедного ребенка уморить, в данном случае она, похоже, передумала. Вполне логично! Представьте себе умное существо без малейших признаков практичности и здравомыслия, запредельно ленивое, зато с патологическим чувством долга (то есть меня). Всякая злая фея должна пожелать ему долгих лет, дабы хорошенько помучилось. И только фея юмора, прибежавшая последней, пожалела бедное дитя, нежно плюнув ему на макушку. Иногда я думаю, лишь этот плевок и спасает меня в жизни.
Короче, легкое недоумение я испытывала, однако в том факте, что по ошибке прихватила невесть что из кухонного буфета, ничего невероятного не находила. Но тут в дело вступил мандраж. Мне представился суровый таможенник, вынимающий из моей сумки один пакет за другим и строго вопрошающий: «Это что? А это что? А это?» И я в ответ рапортую: «Обед номер три… ужин номер десять… корона для Яны… ох, а что здесь, понятия не имею. Это я взяла по ошибке». «Ах, не имеете? – возгласит таможенник. – Какая-то вы подозрительная личность! Может, тогда и корона ваша из натуральных драгоценностей, каковые вы стремитесь вывезти нелегально в Европу с целью наживы? А ну, подавайте ее мне на экспертизу!»
Умом я понимала, что подобное развитие событий маловероятно, однако мандраж упрямо твердил свое. Я почувствовала, что не успокоюсь, пока не проверю, что в пакете. Разорвав упаковку, я обнаружила внутри еще одну, которую тоже разорвала. Внутри, как я и предполагала, оказалась сода или что-то на нее похожее. Послюнявив палец, я подцепила на него крупинку и лизнула. Очень противно, аж язык занемел. Впрочем, соду я никогда в сыром виде не употребляла, может, она и такая. Только странно, почему на обертке нет надписей. Название там, производитель, калорийность. Хотя есть ли калорийность у соды?
– Да никакая это не сода, – гордо сообщил мой начитавшийся детективов мандраж. – Это тебе подсунули наркотики. Те самые психотропные средства, о которых ясно предупреждают в декларации. Как Бриджит Джонс в Тайланде, помнишь? А дальше тебя, как и ее, арестуют. Только у тебя нет любовника-адвоката, который бы тебя из тюрьмы вытащил.
– Надо быть реалистичнее, – попыталась я осадить неуместного собеседника. – Какие еще наркотики? Я их в глаза никогда не видела.
– Вот потому именно тебе их и подсунули, – злорадно заявил мандраж. – Чтобы ты по своему простодушию их не опознала. Тебя скоро арестуют, а багаж направят на экспертизу. И этот пакет, и корону. Яна тебя проклянет, как пить дать. И все твои балетные друзья тоже. Испортишь человеку карьеру, а из-за чего? Из-за того, что собираешься тащить через полЕвропы какой-то дурацкий пакет. Оно тебе нужно?
И вот парадокс! Хотя я была совершенно уверена, что эти предположения – бред сумасшедшего, глазами души я четко видела страшную картину, только что нарисованную внутренним голосом. У него прямо-таки открылся описательный талант! Я поняла, что теперь при таможенном осмотре буду трястись от страха. Таможенники это заметят, заподозрят меня, обыщут, найдут корону, и…
Я помотала головой. Нет, так дело не пойдет. Нервные клетки не восстанавливаются, а они жизненно необходимы мне в работе. Не очень ясно, зачем (без нервов, подозреваю, работалось бы лучше), однако необходимы, и я их буду беречь. Тем более, это очень просто – взять да выкинуть пакет. Пусть там даже сода – глупо везти в Париж лишнюю тяжесть.
Я высыпала порошок в унитаз, а обертку бросила в урну, предварительно, к собственному удивлению, протерев на предмет отпечатков пальцев, – это мне подсказал опыт давней читательницы детективов. После чего уложила корону на дно, сверху завалила едой и вернулась в автобус. И там, признаться, все надуманные проблемы тут же вылетели у меня из головы.
Сперва я решила, что кто-то запустил дюжину петард, и те мечутся в ограниченном пространстве, устрашающе воя. Впрочем, петарды не воют… неужели я накаркала и нас действительно пытаются захватить чеченские террористы? Ужас заставил сосредоточиться, и я увидела двух подростков, с невероятной скоростью носящихся по узкому проходу. Пройти не было ни малейшей возможности – стоило поставить ногу, как в опасной близости тут же возникала рыжая молния. Я стояла в растерянности, пока Настя неожиданно не завопила: «О, вон оно!» – одной рукой указав назад, а другой призывно махнув мне. Близнецы рванули в конец автобуса, и я успела быстро шмыгнуть на свое место, лишив их завидной возможности меня протаранить.
– Какая ты умная! – с уважением сообщила я подруге.
– У меня большой жизненный опыт, – мрачно ответила та. – Скоро он станет еще больше.
– А где их родители? – осторожно осведомилась я.
– Вон мать.
Настя кивнула в сторону женщины, сидящей прямо передо мной с наушниками на голове. На отпрысков та не обращала ни малейшего внимания.
– И тебе советую, – сказала Настя, в свою очередь вынимая плеер. – Сейчас они тихие, а вот когда заорут в полную силу…
– Это еще не в полную силу? – ужаснулась я, тоже выхватила плеер и поскорей заткнула уши. Потом сообразила, что не поделилась с подругой веселой историей про соду, прихваченную из буфета, но в нынешних условиях продолжение беседы, увы, было исключено.
Вскоре наша группа почти собралась. Пригибаясь, как при артобстреле, люди занимали свои места. Последними появились знакомые дамы. Я тут же сняла наушники. Мне было интересно, кто выиграет в противостоянии Маргарита Васильевна – рыжие близнецы. Я предполагала, что они, однако вдруг у матерых школьных педагогов есть в запасе тайные методы воздействия на подростков, недоступные даже Насте? В данной ситуации я, несомненно, предпочла бы победу взрослого человека. У самого кошмарного взрослого не хватит энергии затерроризировать общество так, как парочка гиперактивных тинейджеров.
– Где ваша мать? – сурово вопрошала директриса. – Стоять на месте, отвечать!
Стоять на месте подростки не собирались или не умели, однако охотно ткнули пальцем в нужном направлении.
– Мамаша! – рявкнула Маргарита Васильевна. – Я к вам обращаюсь! Уберите плеер, когда с вами разговаривают!
Ни малейшего эффекта. Разъяренная Маргарита Васильевна наклонилась, навалившись грудью на кресло. И тут произошло непредвиденное. Женщина пронзительно завизжала. Она сделала это на таких высоких нотах, что даже ор близнецов вдруг показался райской музыкой.
– А-а-а! Не прикасайтесь ко мне! Вы потная!
– Я к вам и не прикасаюсь, мамаша. Я только требую, чтобы вы приструнили своих детей. Вы что, не видите их безобразного поведения?
– Сперва заведите собственных, потом поучайте, – парировала счастливая мать.
– Какой дурак, насмотревшись на этих, заведет собственных? – шепнула я Насте.
Похоже, я не рассчитала громкость, ибо из кресла напротив послышался радостный гогот. Его издавал гориллообразный субъект лет тридцати, не сводя с меня одобрительного взгляда.
Конфликт был погашен гидом, сообщившим, что мы наконец-то пересекаем границу. Рыжие близнецы напрочь вытеснили у меня из головы не только соду, но даже корону, и в результате я настолько расслабилась, что на вопрос таможенника: «Спиртное, сигареты?» – автоматически ответила: «Спасибо, не надо». Тут же в ужасе прикусила язык, да было поздно. Сколько нежных мужских самолюбий я ущемила по рассеянности и сколько проблем этим создала в своей и без того не безмятежной жизни! Причем в нынешнем случае, признаюсь, мне меньше всего на свете хотелось злить собеседника.
Он и не разозлился, лишь игриво захихикал. Я, мобилизовав свои скудные актерские способности, попыталась ответить тем же, причем меня поддержала вся мужская часть автобуса. Особенно усердствовал гориллообразный визави.
Долго смеяться ему не пришлось – таможенник тут же потребовал его вещи для особого досмотра и принялся добросовестно в них рыться. Не обнаружив ничего интересного, переключился на соседа гориллообразного по сиденью, а потом, возмущенно тыча в список пассажиров, осведомился, где некий Сергей Попов, место которого пустует. Желание Попова скрыться ничуть меня не удивило – это оказался счастливчик, которому предстояло путешествовать рядом с матерью близнецов, лицезрея впереди их огненные головы. Искомый пассажир обнаружился на последнем сиденье, которое из-за неудобства должно было оставаться свободным.
В результате обыску почему-то подверглись трое одиноких мужчин (я бы тоже их заподозрила, уж больно это редкая птица в наших широтах), остальных таможенники проигнорировали. Все прошло благополучно, и вскоре мы пересекли границу, оказавшись в шенгенской зоне, а конкретно в Польше. Нам предстояло транзитом ехать по ней до вечера, переночевать, пару часов провести в Берлине, промчаться через Германию, снова переночевать, а наутро отправиться в Амстердам, где, наконец, можно было провести целый день. Конечно, день на город – типичное «галопом по Европам», однако я надеялась использовать с толком каждую минуту. Сперва нас повезут на обзорную экскурсию, потом дополнительная программа – катание на кораблике, далее свободное время, а вечером пешеходная часть экскурсии – знаменитый квартал красных фонарей. В свободное время я собиралась посетить музей Ван Гога (очень люблю этого художника, да и вообще одна из основных достопримечательностей города), а вот насчет Рейксмюсеума меня терзали смутные сомнения. Кроме «Ночного дозора» Рембрандта, там хранились две картины Вермеера, которого я ни разу не видела в подлиннике и жаждала узреть. Однако, как я почерпнула из Интернета, сейчас там идет ремонт, и большая часть экспозиции куда-то перенесена. Туристы жаловались, что смотреть нечего, хотя «Ночной дозор», слава богу, на месте. Если Вермеер отсутствует, я бы, наверное, не заморачивалась со вторым музеем, лучше побродила по городу – обожаю это занятие. Так что, когда гид Алекс проходил мимо, я воспользовалась случаем и спросила:
– Вы не подскажете, в Рейксмюсеуме сейчас Вермеер на месте?
Гид вздрогнул, однако ответил.
– В Рейксмюсеуме Рембрандт, – помедлив, возразил он. – «Ночной дозор». Выдающаяся картина величайшего из художников, одна из жемчужин художественной коллекции нидерландской столицы.
– У меня против этой картины предубеждение, – немного удивившись, объяснила я. – Насколько я понимаю, она сильно потемнела и теперь не соответствует замыслу Рембрандта. Даже называться стала «Ночной дозор», хотя писался день.
– Во даете! – неожиданно обратилась ко мне мать рыжих близнецов. – Это фильмов два – «Дневной дозор» и «Ночной», а картина одна.
Острота получилась столь уместной, что я добавила:
– Вот и не хочется идти в музей ради одной картины. Подожду, пока Рембрандт напишет еще «Дневной дозор», «Сумеречный» и «Последний».
– Ну-ну, – с непонятным раздражением фыркнула собеседница. – Между прочим, Рембрандт давно умер.
– Лида, девушка шутит, – пояснил ей сосед, кажется звавшийся Сергеем Поповым.
Лида повернулась к нему, расцветая в нежной улыбке:
– Сереженька, вы недооцениваете неразвитость современной молодежи. А нам, журналистам, приходится иметь с ними дело, и мы в курсе их бездуховности. В лучшем случае они едут в Европу за шмотками, а про худший даже не хочется говорить вслух. Нам с вами, людям интеллигентным, трудно это понять.
Сообразив, что являюсь молодежью, я радостно приосанилась. Тем более, Лидия была если и старше меня, то ненамного. Не стань я блондинкой, мне бы подобных комплиментов не перепало. Я, конечно, читала современный французский роман, где фигурирует молодая женщина пятидесяти двух лет (честное слово, там так написано!), но в нашей стране до подобного оптимизма, увы, пока не дошли (возможно, дорастем, когда мне стукнет пятьдесят два?).
Между тем журналистка громко продолжила:
– Уже по одежде ясен уровень культуры человека и его жизненные ценности. Я советую мужчине, увидев на девушке розовую обтягивающую футболку, насторожиться. Это униформа охотниц за богатыми папиками.
Настя сдавленно захихикала. Должна заметить, я как раз была в розовой футболке, купленной в день оформления визы, и в многострадальной юбке-маломерке. Юбка была черной и короткой, с черными же кожаными заплатками. Наряд эффектный, однако надеть его на работу или в театр я бы не рискнула. А в Европе никто не знает, что я доцент, так что имею право.
Моя самооценка повышалась на глазах. Я считала, что униформа охотниц за папиками приобретается в фирменных бутиках, а выходит, мой наряд ценой в пару чашек кофе ничуть не хуже! Лидия демонстративно оглянулась на меня, и я, не удержавшись, скромно заметила:
– К сожалению, вам, солидным журналистам, не понять проблем молодежи. Я вынуждена так одеваться для контактности. Нижняя половина – гот, верхняя – эмо.
– Че-че? – потрясенно встрял гориллообразный, аж свесившись в проход.
Я любезно объяснила:
– Черное носят готы, розовое эмо.
– Ну, – согласился он, внимательно на меня посмотрел – и вдруг начал хохотать. У него аж слезы выступили на глазах, он с трудом выдавливал: – Эмо… гот, – потом тыкал в меня пальцем и хохотал еще заливистей. Наконец, он смог резюмировать: – Ну, ты даешь! Прикольная, блин! Таких прикольных я еще не знал. Слушай, меня зовут Вовчик. А тебя?
Честно говоря, я не привыкла сразу переходить на «ты», но вид Вовчика подсказывал моему сердцу педагога, что любые воспитательные меры окажутся запоздалыми, а тратить силы зря, да еще на отдыхе, не хотелось. Поэтому я произнесла:
– Очень приятно, Катя, – и поспешно повернулась к подруге. Однако не успела я выдумать тему для беседы, как к моему креслу подскочил Алекс. Листая большой блокнот и время от времени бросая на меня полные отвращения взгляды, он прочел:
– Вермеер – выдающийся нидерландский художник, мастер бытовой живописи и жанрового портрета, символически олицетворяющих Голландию «золотого» 17 века. По его картине «Девушка с жемчужной сережкой» снят известный фильм с Колином Фертом в главной роли.
– Погодите! – опешила я. – «Девушка с жемчужной сережкой» хранится в Гааге. Мы же через Гаагу не едем, да?
– Какая такая сережка в Гааге? – вмешался Вовчик, снова свешиваясь в проход.
– Жемчужная, – мрачно повторила я. Ситуация с гидом, увы, полностью прояснилась. На нормальную экскурсию можно было не рассчитывать. Хорошо еще, что я тщательно подготовилась дома!
– Спасибо, – поблагодарила я Алекса, – я поняла.
Он улыбнулся:
– Да зачем вам этот Вермеер? Через десять дней столько его навидаетесь, еще надоест. Лучше сходите в музей секса. Такого нигде больше не встретишь!
Я кивнула, не считая разумным занудствовать на ту печальную тему, что Вермеера на свете осталось раз, два – и обчелся, зато секса хоть завались, и ради него я бы не стала тащиться в Европу.
Люди стали выходить из автобуса, я тоже вышла, чтобы размяться и выкинуть мусор. (Алекс лично повесил на ручку каждого кресла пакет, куда посоветовал во время пути пихать отходы. Замечательная идея, хотя ума не приложу, почему мешок набивается так быстро.)
Настя осталась ждать моего возвращения. Ко мне тут же пристроился Вовчик, но у дверей женского туалета смущенно отступил. Проходя на обратном пути через кафе, я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. К удивлению, это оказался Сергей, сосед Лидии. Довольно симпатичный молодой мужчина, поверивший, что я знаю Рембрандта, да еще угодивший в компанию близнецов, вызывал мою симпатию, так что я улыбнулась в ответ. Он, вздрогнув, отвернулся, и я пошла дальше.
Вовчика я обнаружила у автобуса.
– А покушать? – жалобно спросил он.
– В каком смысле? – не поняла я.
– Покушать вы с подругой не пойдете?
Подозреваю, из-за внутренней честности я обычно и попадаюсь. Коллега пропустит половину занятий – и ничего, а когда я один раз за пять лет отпущу студентов из-за разболевшегося зуба, в пустую аудиторию заявляется не только диспетчер, но даже декан, который вообще никогда ее не посещает! И это логично. Кто рожден добропорядочным, нарушать не должен. Против природы не попрешь.
Подавив внутренний протест, я отметила-таки нужный квадратик, ненадолго притормозила на «ядовитых и сильнодействующих веществах и лекарствах» (у меня с собой целая аптечка, причем кое-что действует весьма сильно, однако это, вероятно, тоже не считается?), с удовлетворением отвергла «радиоактивные материалы» и в ужасе вскрикнула.
– Нет у вас этого, нет! – нервно повторил Алекс, заглядывая мне через плечо. – Поверьте опытному гиду.
Поверить очень хотелось, и я на всякий случай перечитала вслух:
– Объекты флоры и фауны, их части и полученная из них продукция.
Они издеваются над нами, что ли?
– У меня футболка из хлопка, – проинформировала я. – Получена из флоры и фауны. Еще еда – флора и фауна с примесью химикатов, наверняка сильнодействующих и ядовитых.
Амбал, сидящий напротив меня, весело заржал, зато Маргарита Васильевна озадаченно подтвердила:
– Это правда.
– Да, правда, – легко согласился Алекс. – Но если вы ее напишете, всю группу задержат на таможне. Вам это нужно?
Законопослушность заткнулась, не выдержав испытания реальностью, и я быстро проставила оставшиеся галочки, после чего мы с Настей отправились в кафе. Там я с изумлением обнаружила, что подруга моя отчаянно нервничает. Я, и сама немного переживая, утешительно улыбнулась:
– Ладно, не одни мы такие. Мне кажется, все пройдет без проблем.
– Это тебе кажется, – мрачно ответила Настя.
В голосе ее было столько уверенности, что мне стало не по себе.
– Думаешь, надо было указать в декларации правду? – уточнила я.
– Да забудь ты про декларацию! – возмутилась подруга. – И не делай вид, что ничего не видела. Причем учти – это на две недели. День и ночь. Пусть даже только день, все равно мало не покажется.
Я задумалась. Что я должна была видеть? Автобус вроде бы нормальный. В первую очередь я проверила, как работает кондиционер, и убедилась, что над каждым сиденьем индивидуальная трубочка, из которой дует. И сколько бы ни возмущалась Маргарита Васильевна, я свою не отключу.
– Ты о чем? – наконец, устала ломать голову я.
– О рыжих близнецах, – шепотом, словно нас могли подслушивать, сообщила Настя. – О чем же еще?
– О рыжих близнецах? – ошарашенно переспросила я. Настю передернуло, и она повторила:
– О рыжих близнецах…
Причем таким тоном, словно как минимум извещала о захвате нашего автобуса чеченской группировкой, успевшей заявить, что каждый день собирается расстреливать по паре туристов, а начнет с симпатичных педагогов.
Очевидно, на моем лице выразилось недоумение, и Настя пренебрежительно махнула рукой:
– Совсем забыла, ты же никогда не работала с подростками. Значит, тебя ждут новые, незабываемые ощущения. Сразу предупреждаю – я даже не буду пытаться ничего сделать. Я утихомириваю любого подростка одним взглядом, ты знаешь. Рыжие близнецы – исключение. Особенно если им лет одиннадцать-двенадцать. Я связываться не рискну. Ну разве что они в буквальном смысле сядут мне на голову.
– Зачем им? – удивилась я.
– Вдруг не найдут себе занятия поинтересней? Чем вообще могут заниматься гиперактивные подростки во время восьмичасового переезда в автобусе? Мне страшно даже представить. И не говори потом, что тебя не предупреждали! Я никогда не ждала от Парижа ничего хорошего, и вот оно началось. Хотя кто тебя знает? Возможно, тебе понравится? Тебя, надеюсь, умиляют детские шалости – прыжки по потолку, дикие крики, избиение соседей?
Перечень впечатлял, особенно прыжки по потолку, однако в целом в опасность рыжих близнецов я верила не слишком. Ну близнецы, ну рыжие. Их же двое, не десяток. Причем наверняка с родителями, которые за ними присмотрят. Тем не менее мандраж подруги передался мне. Я тоже принялась нервничать, хоть и по другому поводу. Это словно вирус гриппа – тебя обчихали, а в результате, например, расстраивается желудок. Короче, я снова вспомнила чертову декларацию. Да, в ней положено врать, и всем это сходит с рук, но я-то – не все! Я из тех, кому врать противопоказано. Вдруг меня уличат?
– Слушай, – не выдержав, сменила тему я, – как ты считаешь, могут таможенники проверить мою сумку?
– Наверное, – пожала плечами Настя. – А что? Там у тебя в основном еда. Баночки паштета, колбаса в нарезке, сыр, йогурты. Ни один таможенник не догадается, что они из флоры и фауны, одна ты такая умная.
– Да не в еде дело, – объяснила я. – Пусть она из флоры и фауны – ну выкинут, и ладно. Меня волнует корона. Она золотая, с жемчугами и бриллиантами. По крайней мере на вид.
– Что значит – выкинут, и ладно? – вскинулась моя подруга. – А есть что будем? Денег-то в обрез. Я им не разрешу. А корона твоя кого интересует?
– Таможенника, кого еще? Изделие из драгоценных металлов и драгоценных камней, которое я не внесла в декларацию, к тому же не собираюсь возвращать обратно в страну. Меня арестуют как преступницу, и я не попаду в Париж.
– Тоже мне, преступница нашлась! Думаешь, хоть один таможенник решит про жемчуга и бриллианты размером с виноградину, что они настоящие? У них в этом деле большой опыт. В крайнем случае, заберут корону на экспертизу, а на обратном пути вернут.
– На обратном пути? – ужаснулась я. – В чем же Яна будет танцевать? Вдруг ей не пойдет чужая корона, выступление провалится, а виновата буду я? Я этого не переживу!
– Да не тронут твою корону! Вряд ли кто-то станет всерьез обыскивать наши вещи. В крайнем случае откроют чемодан, глянут сверху, и все. Если каждого обыскивать, мы и через сутки не уедем.
И мы приступили-таки к трапезе, однако обе никак не могли успокоиться, даже с набитыми ртами мыча друг другу: «Но рыжие близнецы… но корона… близнецы… корона…»
Менее крепкие нервы оказались у Насти:
– Где лежит твоя несчастная корона, а?
– В сумке, в специальной коробочке. Сверху, чтобы не помялась. А сумка в автобусе, под сиденьем. Вот откроют и увидят…
– Так переложи корону, чтобы не бросалась в глаза, – посоветовала мне подруга. – Слышать про нее не могу! Спрячь на дно и успокойся.
Несомненно, полного успокоения предложенная мера не гарантировала, однако это было лучше, чем ничего. Мы вернулись в автобус, где уже сидело несколько человек.
– Заодно вытащи «О1» и «У1», – велела Настя. – Нам они сегодня понадобятся.
Еще бы – это ведь обед и ужин на первый день! Я судорожно рылась в сумке, но они почему-то никак не попадались, несмотря на то что я специально разместила их поближе. По большому счету, их смело можно было заменить на «О» и «У» с другими номерами, однако не хотелось вносить путаницу в тщательно разработанное Настей меню. Вскоре я поняла, что в тесноте, да еще под озадаченные взгляды окружающих, вряд ли что найду, поэтому взяла сумку и отправилась в туалет.
Там было пусто, и я принялась выкладывать вещи на подоконник. Сперва, конечно, драгоценную коробочку с короной, а затем остальное. Через какое-то время среди тщательно пронумерованных пакетов с едой я обнаружила один, который забыла подписать. Представив себе возмущение Насти, поймавшей меня на халатном отношении к порученному делу, я решила исправиться и внимательно осмотрела находку. Признаюсь, она меня озадачила. Пакет оказался непрозрачным, запаянным и содержал, насколько я могла понять на ощупь, какой-то порошок. Это никак не походило на собранный в дорогу комплект провизии – скорее уж на нераспечатанную соду или соль.
Наверное, нормальный человек на моем месте, точно зная, что ничего подобного с собой не брал, насторожился бы. А я нет. Дело в том, что внимательность – не самая сильная моя сторона. Если предположить, что мне, словно принцессе Авроре из ожидающего Яну балета, феи раздавали подарки при рождении, то фея внимательности не просто поскупилась, а вообще проигнорировала мероприятие. Первой на месте загадочным образом оказалась фея лени (вероятно, она осталась тут с предыдущего праздника, поленившись уйти). За ней тут же пристроились феи ума и чувства долга, и они так медленно и нудно вытаскивали свои малоаппетитные дары, что феи практичности и здравомыслия, которым положено следовать сразу за ними, устали ждать и улетели, не попрощавшись. Что же касается злой феи, обычно желающей бедного ребенка уморить, в данном случае она, похоже, передумала. Вполне логично! Представьте себе умное существо без малейших признаков практичности и здравомыслия, запредельно ленивое, зато с патологическим чувством долга (то есть меня). Всякая злая фея должна пожелать ему долгих лет, дабы хорошенько помучилось. И только фея юмора, прибежавшая последней, пожалела бедное дитя, нежно плюнув ему на макушку. Иногда я думаю, лишь этот плевок и спасает меня в жизни.
Короче, легкое недоумение я испытывала, однако в том факте, что по ошибке прихватила невесть что из кухонного буфета, ничего невероятного не находила. Но тут в дело вступил мандраж. Мне представился суровый таможенник, вынимающий из моей сумки один пакет за другим и строго вопрошающий: «Это что? А это что? А это?» И я в ответ рапортую: «Обед номер три… ужин номер десять… корона для Яны… ох, а что здесь, понятия не имею. Это я взяла по ошибке». «Ах, не имеете? – возгласит таможенник. – Какая-то вы подозрительная личность! Может, тогда и корона ваша из натуральных драгоценностей, каковые вы стремитесь вывезти нелегально в Европу с целью наживы? А ну, подавайте ее мне на экспертизу!»
Умом я понимала, что подобное развитие событий маловероятно, однако мандраж упрямо твердил свое. Я почувствовала, что не успокоюсь, пока не проверю, что в пакете. Разорвав упаковку, я обнаружила внутри еще одну, которую тоже разорвала. Внутри, как я и предполагала, оказалась сода или что-то на нее похожее. Послюнявив палец, я подцепила на него крупинку и лизнула. Очень противно, аж язык занемел. Впрочем, соду я никогда в сыром виде не употребляла, может, она и такая. Только странно, почему на обертке нет надписей. Название там, производитель, калорийность. Хотя есть ли калорийность у соды?
– Да никакая это не сода, – гордо сообщил мой начитавшийся детективов мандраж. – Это тебе подсунули наркотики. Те самые психотропные средства, о которых ясно предупреждают в декларации. Как Бриджит Джонс в Тайланде, помнишь? А дальше тебя, как и ее, арестуют. Только у тебя нет любовника-адвоката, который бы тебя из тюрьмы вытащил.
– Надо быть реалистичнее, – попыталась я осадить неуместного собеседника. – Какие еще наркотики? Я их в глаза никогда не видела.
– Вот потому именно тебе их и подсунули, – злорадно заявил мандраж. – Чтобы ты по своему простодушию их не опознала. Тебя скоро арестуют, а багаж направят на экспертизу. И этот пакет, и корону. Яна тебя проклянет, как пить дать. И все твои балетные друзья тоже. Испортишь человеку карьеру, а из-за чего? Из-за того, что собираешься тащить через полЕвропы какой-то дурацкий пакет. Оно тебе нужно?
И вот парадокс! Хотя я была совершенно уверена, что эти предположения – бред сумасшедшего, глазами души я четко видела страшную картину, только что нарисованную внутренним голосом. У него прямо-таки открылся описательный талант! Я поняла, что теперь при таможенном осмотре буду трястись от страха. Таможенники это заметят, заподозрят меня, обыщут, найдут корону, и…
Я помотала головой. Нет, так дело не пойдет. Нервные клетки не восстанавливаются, а они жизненно необходимы мне в работе. Не очень ясно, зачем (без нервов, подозреваю, работалось бы лучше), однако необходимы, и я их буду беречь. Тем более, это очень просто – взять да выкинуть пакет. Пусть там даже сода – глупо везти в Париж лишнюю тяжесть.
Я высыпала порошок в унитаз, а обертку бросила в урну, предварительно, к собственному удивлению, протерев на предмет отпечатков пальцев, – это мне подсказал опыт давней читательницы детективов. После чего уложила корону на дно, сверху завалила едой и вернулась в автобус. И там, признаться, все надуманные проблемы тут же вылетели у меня из головы.
Сперва я решила, что кто-то запустил дюжину петард, и те мечутся в ограниченном пространстве, устрашающе воя. Впрочем, петарды не воют… неужели я накаркала и нас действительно пытаются захватить чеченские террористы? Ужас заставил сосредоточиться, и я увидела двух подростков, с невероятной скоростью носящихся по узкому проходу. Пройти не было ни малейшей возможности – стоило поставить ногу, как в опасной близости тут же возникала рыжая молния. Я стояла в растерянности, пока Настя неожиданно не завопила: «О, вон оно!» – одной рукой указав назад, а другой призывно махнув мне. Близнецы рванули в конец автобуса, и я успела быстро шмыгнуть на свое место, лишив их завидной возможности меня протаранить.
– Какая ты умная! – с уважением сообщила я подруге.
– У меня большой жизненный опыт, – мрачно ответила та. – Скоро он станет еще больше.
– А где их родители? – осторожно осведомилась я.
– Вон мать.
Настя кивнула в сторону женщины, сидящей прямо передо мной с наушниками на голове. На отпрысков та не обращала ни малейшего внимания.
– И тебе советую, – сказала Настя, в свою очередь вынимая плеер. – Сейчас они тихие, а вот когда заорут в полную силу…
– Это еще не в полную силу? – ужаснулась я, тоже выхватила плеер и поскорей заткнула уши. Потом сообразила, что не поделилась с подругой веселой историей про соду, прихваченную из буфета, но в нынешних условиях продолжение беседы, увы, было исключено.
Вскоре наша группа почти собралась. Пригибаясь, как при артобстреле, люди занимали свои места. Последними появились знакомые дамы. Я тут же сняла наушники. Мне было интересно, кто выиграет в противостоянии Маргарита Васильевна – рыжие близнецы. Я предполагала, что они, однако вдруг у матерых школьных педагогов есть в запасе тайные методы воздействия на подростков, недоступные даже Насте? В данной ситуации я, несомненно, предпочла бы победу взрослого человека. У самого кошмарного взрослого не хватит энергии затерроризировать общество так, как парочка гиперактивных тинейджеров.
– Где ваша мать? – сурово вопрошала директриса. – Стоять на месте, отвечать!
Стоять на месте подростки не собирались или не умели, однако охотно ткнули пальцем в нужном направлении.
– Мамаша! – рявкнула Маргарита Васильевна. – Я к вам обращаюсь! Уберите плеер, когда с вами разговаривают!
Ни малейшего эффекта. Разъяренная Маргарита Васильевна наклонилась, навалившись грудью на кресло. И тут произошло непредвиденное. Женщина пронзительно завизжала. Она сделала это на таких высоких нотах, что даже ор близнецов вдруг показался райской музыкой.
– А-а-а! Не прикасайтесь ко мне! Вы потная!
– Я к вам и не прикасаюсь, мамаша. Я только требую, чтобы вы приструнили своих детей. Вы что, не видите их безобразного поведения?
– Сперва заведите собственных, потом поучайте, – парировала счастливая мать.
– Какой дурак, насмотревшись на этих, заведет собственных? – шепнула я Насте.
Похоже, я не рассчитала громкость, ибо из кресла напротив послышался радостный гогот. Его издавал гориллообразный субъект лет тридцати, не сводя с меня одобрительного взгляда.
Конфликт был погашен гидом, сообщившим, что мы наконец-то пересекаем границу. Рыжие близнецы напрочь вытеснили у меня из головы не только соду, но даже корону, и в результате я настолько расслабилась, что на вопрос таможенника: «Спиртное, сигареты?» – автоматически ответила: «Спасибо, не надо». Тут же в ужасе прикусила язык, да было поздно. Сколько нежных мужских самолюбий я ущемила по рассеянности и сколько проблем этим создала в своей и без того не безмятежной жизни! Причем в нынешнем случае, признаюсь, мне меньше всего на свете хотелось злить собеседника.
Он и не разозлился, лишь игриво захихикал. Я, мобилизовав свои скудные актерские способности, попыталась ответить тем же, причем меня поддержала вся мужская часть автобуса. Особенно усердствовал гориллообразный визави.
Долго смеяться ему не пришлось – таможенник тут же потребовал его вещи для особого досмотра и принялся добросовестно в них рыться. Не обнаружив ничего интересного, переключился на соседа гориллообразного по сиденью, а потом, возмущенно тыча в список пассажиров, осведомился, где некий Сергей Попов, место которого пустует. Желание Попова скрыться ничуть меня не удивило – это оказался счастливчик, которому предстояло путешествовать рядом с матерью близнецов, лицезрея впереди их огненные головы. Искомый пассажир обнаружился на последнем сиденье, которое из-за неудобства должно было оставаться свободным.
В результате обыску почему-то подверглись трое одиноких мужчин (я бы тоже их заподозрила, уж больно это редкая птица в наших широтах), остальных таможенники проигнорировали. Все прошло благополучно, и вскоре мы пересекли границу, оказавшись в шенгенской зоне, а конкретно в Польше. Нам предстояло транзитом ехать по ней до вечера, переночевать, пару часов провести в Берлине, промчаться через Германию, снова переночевать, а наутро отправиться в Амстердам, где, наконец, можно было провести целый день. Конечно, день на город – типичное «галопом по Европам», однако я надеялась использовать с толком каждую минуту. Сперва нас повезут на обзорную экскурсию, потом дополнительная программа – катание на кораблике, далее свободное время, а вечером пешеходная часть экскурсии – знаменитый квартал красных фонарей. В свободное время я собиралась посетить музей Ван Гога (очень люблю этого художника, да и вообще одна из основных достопримечательностей города), а вот насчет Рейксмюсеума меня терзали смутные сомнения. Кроме «Ночного дозора» Рембрандта, там хранились две картины Вермеера, которого я ни разу не видела в подлиннике и жаждала узреть. Однако, как я почерпнула из Интернета, сейчас там идет ремонт, и большая часть экспозиции куда-то перенесена. Туристы жаловались, что смотреть нечего, хотя «Ночной дозор», слава богу, на месте. Если Вермеер отсутствует, я бы, наверное, не заморачивалась со вторым музеем, лучше побродила по городу – обожаю это занятие. Так что, когда гид Алекс проходил мимо, я воспользовалась случаем и спросила:
– Вы не подскажете, в Рейксмюсеуме сейчас Вермеер на месте?
Гид вздрогнул, однако ответил.
– В Рейксмюсеуме Рембрандт, – помедлив, возразил он. – «Ночной дозор». Выдающаяся картина величайшего из художников, одна из жемчужин художественной коллекции нидерландской столицы.
– У меня против этой картины предубеждение, – немного удивившись, объяснила я. – Насколько я понимаю, она сильно потемнела и теперь не соответствует замыслу Рембрандта. Даже называться стала «Ночной дозор», хотя писался день.
– Во даете! – неожиданно обратилась ко мне мать рыжих близнецов. – Это фильмов два – «Дневной дозор» и «Ночной», а картина одна.
Острота получилась столь уместной, что я добавила:
– Вот и не хочется идти в музей ради одной картины. Подожду, пока Рембрандт напишет еще «Дневной дозор», «Сумеречный» и «Последний».
– Ну-ну, – с непонятным раздражением фыркнула собеседница. – Между прочим, Рембрандт давно умер.
– Лида, девушка шутит, – пояснил ей сосед, кажется звавшийся Сергеем Поповым.
Лида повернулась к нему, расцветая в нежной улыбке:
– Сереженька, вы недооцениваете неразвитость современной молодежи. А нам, журналистам, приходится иметь с ними дело, и мы в курсе их бездуховности. В лучшем случае они едут в Европу за шмотками, а про худший даже не хочется говорить вслух. Нам с вами, людям интеллигентным, трудно это понять.
Сообразив, что являюсь молодежью, я радостно приосанилась. Тем более, Лидия была если и старше меня, то ненамного. Не стань я блондинкой, мне бы подобных комплиментов не перепало. Я, конечно, читала современный французский роман, где фигурирует молодая женщина пятидесяти двух лет (честное слово, там так написано!), но в нашей стране до подобного оптимизма, увы, пока не дошли (возможно, дорастем, когда мне стукнет пятьдесят два?).
Между тем журналистка громко продолжила:
– Уже по одежде ясен уровень культуры человека и его жизненные ценности. Я советую мужчине, увидев на девушке розовую обтягивающую футболку, насторожиться. Это униформа охотниц за богатыми папиками.
Настя сдавленно захихикала. Должна заметить, я как раз была в розовой футболке, купленной в день оформления визы, и в многострадальной юбке-маломерке. Юбка была черной и короткой, с черными же кожаными заплатками. Наряд эффектный, однако надеть его на работу или в театр я бы не рискнула. А в Европе никто не знает, что я доцент, так что имею право.
Моя самооценка повышалась на глазах. Я считала, что униформа охотниц за папиками приобретается в фирменных бутиках, а выходит, мой наряд ценой в пару чашек кофе ничуть не хуже! Лидия демонстративно оглянулась на меня, и я, не удержавшись, скромно заметила:
– К сожалению, вам, солидным журналистам, не понять проблем молодежи. Я вынуждена так одеваться для контактности. Нижняя половина – гот, верхняя – эмо.
– Че-че? – потрясенно встрял гориллообразный, аж свесившись в проход.
Я любезно объяснила:
– Черное носят готы, розовое эмо.
– Ну, – согласился он, внимательно на меня посмотрел – и вдруг начал хохотать. У него аж слезы выступили на глазах, он с трудом выдавливал: – Эмо… гот, – потом тыкал в меня пальцем и хохотал еще заливистей. Наконец, он смог резюмировать: – Ну, ты даешь! Прикольная, блин! Таких прикольных я еще не знал. Слушай, меня зовут Вовчик. А тебя?
Честно говоря, я не привыкла сразу переходить на «ты», но вид Вовчика подсказывал моему сердцу педагога, что любые воспитательные меры окажутся запоздалыми, а тратить силы зря, да еще на отдыхе, не хотелось. Поэтому я произнесла:
– Очень приятно, Катя, – и поспешно повернулась к подруге. Однако не успела я выдумать тему для беседы, как к моему креслу подскочил Алекс. Листая большой блокнот и время от времени бросая на меня полные отвращения взгляды, он прочел:
– Вермеер – выдающийся нидерландский художник, мастер бытовой живописи и жанрового портрета, символически олицетворяющих Голландию «золотого» 17 века. По его картине «Девушка с жемчужной сережкой» снят известный фильм с Колином Фертом в главной роли.
– Погодите! – опешила я. – «Девушка с жемчужной сережкой» хранится в Гааге. Мы же через Гаагу не едем, да?
– Какая такая сережка в Гааге? – вмешался Вовчик, снова свешиваясь в проход.
– Жемчужная, – мрачно повторила я. Ситуация с гидом, увы, полностью прояснилась. На нормальную экскурсию можно было не рассчитывать. Хорошо еще, что я тщательно подготовилась дома!
– Спасибо, – поблагодарила я Алекса, – я поняла.
Он улыбнулся:
– Да зачем вам этот Вермеер? Через десять дней столько его навидаетесь, еще надоест. Лучше сходите в музей секса. Такого нигде больше не встретишь!
Я кивнула, не считая разумным занудствовать на ту печальную тему, что Вермеера на свете осталось раз, два – и обчелся, зато секса хоть завались, и ради него я бы не стала тащиться в Европу.
* * *
Благодаря всем этим перипетиям я даже не заметила, как пришла пора ужинать. Автобус пристроился у заправки, и Алекс горячо порекомендовал всем посетить тамошнее кафе – судя по всему, его там ждало материальное поощрение от владельца. Но мы с Настей не собирались бросать деньги на ветер, у нас с собой были пронумерованные пакеты. Правда, великие планы оказались нарушены. «У1» мы успели раскурочить по пути, слопав бутерброды и йогурты. Зато «О1» с вермишелью быстрого приготовления и тушенкой лежал нетронутый, а в салоне, слава богу, постоянно грелся кипяток.Люди стали выходить из автобуса, я тоже вышла, чтобы размяться и выкинуть мусор. (Алекс лично повесил на ручку каждого кресла пакет, куда посоветовал во время пути пихать отходы. Замечательная идея, хотя ума не приложу, почему мешок набивается так быстро.)
Настя осталась ждать моего возвращения. Ко мне тут же пристроился Вовчик, но у дверей женского туалета смущенно отступил. Проходя на обратном пути через кафе, я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. К удивлению, это оказался Сергей, сосед Лидии. Довольно симпатичный молодой мужчина, поверивший, что я знаю Рембрандта, да еще угодивший в компанию близнецов, вызывал мою симпатию, так что я улыбнулась в ответ. Он, вздрогнув, отвернулся, и я пошла дальше.
Вовчика я обнаружила у автобуса.
– А покушать? – жалобно спросил он.
– В каком смысле? – не поняла я.
– Покушать вы с подругой не пойдете?