Александрова Наталья Николаевна. Охота на гиену

   — Тебе нехорошо, Лизанька? — сразу же отреагировал он.
   — Нет, милый, просто утомилась. Такой тяжелый длинный день!
   Он успокаивающе погладил ее по руке.
   В такой позе их и застала вошедшая в комнату младшая дочь Елизаветы Васильевны Лера. Увидев пожилую пару, она нахмурилась, потом сказала звенящим голосом:
   — Константин Эдуардович, муж сейчас на машине всех развозит, может и вас захватить. А я сегодня здесь останусь.
   Старик вопросительно посмотрел на Елизавету Васильевну. Она еле заметно кивнула, тогда он поднялся, церемонно поцеловал ей руку, вежливо попрощался с Лерой и пошел к выходу — очень высокий, худой старик, с не по возрасту прямой спиной.
   — Мама, мне нужно с тобой поговорить! — сердито окликнула Лера.
   — Сейчас! — встрепенулась мать. — Я Константина Эдуардовича провожу. — Она тоже поспешила к выходу.
   Двери закрылись, в квартире наступила тишина. На кухне был относительный порядок — вымытая посуда составлена на столе и прикрыта полотенцем, пол подметен.
   В комнате Тамары длинный стол был еще не разобран, но это успеется и завтра. Елизавета Васильевна вошла в свою комнату и вопросительно взглянула на дочь:
   — Так в чем дело?
   — Мама, — Лера в волнении ходила по комнате, — я должна тебе сказать, что твое поведение меня изумляет, а многие вообще посчитали его неприличным!
   — Вот как? — Елизавета Васильевна подняла брови. — В чем же заключается неприличие моего поведения? Я разгуливаю по улицам, громко ругаясь матом, с бутылкой пива в руке, а потом бросаю пустую бутылку прямо на асфальт? Или, может быть, я сижу в метро, развалившись, и пристаю к женщинам? А может, я не умею пользоваться носовым платком и сморкаюсь себе и другим под ноги?
   — Перестань, мама, — в раздражении проговорила Лера, — ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Это твои отношения с Константином Эдуардовичем.
   — А что же в них неприличного? — искренне удивилась Елизавета Васильевна.
   — Мама, все знают, что Тамара была против вашего знакомства, не говоря уж о более близких отношениях. И вот, как только ее не стало, буквально на следующий день, ты демонстративно его приглашаешь, держишь возле себя. Он тебя обнимает, гладит по плечу, хоть бы на похоронах постеснялись!
   — Откуда в тебе столько ханжества? — изумилась Елизавета Васильевна. — Послушай, я очень любила твою сестру. Но теперь, когда ее не стало, Константин Эдуардович будет жить здесь.
   — Мама, не поздно ли заводить милого дружка?
   — Он мне не знакомый и не друг, — твердо ответила мать, — он мне любимый человек: Твоего отца нет в живых пятнадцать лет, его памяти это не потревожит.
   А если родственники шокированы, то мы пойдем в загс и официально поженимся.
   — Час от часу не легче! Выйти замуж в семьдесят лет! Это противоестественно. И Тамара тоже так считала.
   — А я считаю противоестественным, когда женщина с тридцати лет живет одна и, не имея собственных детей, работает директором школы! — закричала мать. — Я и Тамаре это говорила, но с ней не поспоришь.
   В первое время я не настаивала, думала, что она как-нибудь свою жизнь устроит. А потом не хотела травмировать Константина Эдуардовича. Ты ведь знаешь, какой у Тамары был характер, она превратила бы нашу жизнь в ад.
   — Но зачем тебе селить его здесь?
   — Я хочу, чтобы он был рядом. Хочу вечерами пить с ним чай и смотреть телевизор, читать одни и те же книги, гулять в скверике, утром завтракать вместе. Тамара не могла этого понять, но ведь у тебя-то есть семья, почему же ты возмущаешься?
   — Не знаю, все не одобряют, — растерялась Лера.
   — Какое нам дело до всех! — Мать обняла ее и заглянула в глаза:
   — Дочка, мне семьдесят два года, может быть, совсем немного осталось, неужели я не заслужила капельку счастья перед смертью?
   — Что ты, не говори так! — испугалась Лера.
   — Значит, решено, на той неделе он сюда переезжает.
   — Ну подожди хотя бы сорок дней!
   — Что ты, в нашем возрасте мы не можем так долго ждать!

* * *

   Сергей позвонил, подождал. Дверь не открывали, но изнутри доносился шум текущей квартирной жизнедеятельности. Сергей звонил еще и еще. Наконец послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и Сергей увидел невысокого худенького мужчину в тренировочном костюме и кокетливом розовом передничке в рюшечках.
   Вытирая мокрые руки о передник жестом усталой домохозяйки, мужчина извинялся:
   — А я не слышу звонка, я там постирушку завел, вода льется. А вы, наверное, к Валентине Сергеевне, так ее нету еще.
   — Я капитан Гусев из УВД, и похоже, что именно к вам. Хотел с вами поговорить об убитом директоре школы номер пятьсот восемнадцать Стаднюк Тамаре Атексеевне.
   — Убитой? — В голосе мужчины прозвучало неподдельное изумление. — Ее убили?
   — Да, пять дней назад, вечером в школе.
   Вы — Никифоров Юрий Иванович?
   — Да, конечно, — Юрий Иванович отвел глаза, — а почему вы ко мне пришли, я ведь с ней почти не был знаком…
   — Но у вас был с ней конфликт?
   Юрий. Иванович беспокойно оглянулся:
   — Извините, я только газ сейчас под супом подкручу, а то выкипит…
   Он прошел на кухню и вернулся удовлетворенный.
   — Да, так вы насчет Тамары Алексеевны… Понимаете, моя жена, Валентина Сергеевна, — женщина очень занятая, так что детьми больше я занимаюсь.., а дети у нас очень способные. Мариночка наша на четырех олимпиадах первые места заняла, в своей школе была лучшей ученицей. А тут мы обменялись, очень удачный обмен подвернулся, почти без доплаты — мы со знакомыми поменялись, потому что им нужно было обязательно в наш бывший район — у них бабушка посещает школу астральной медитации, а возить ее туда ни у кого времени нет. А теперь она может пешком ходить, там близко… — Юрий Иванович беспокойно принюхался. — Ой, извините, я только жаркое в духовке проверю, а то как бы не пересохло..
   Через минуту он вернулся успокоенный.
   — Да, так мы о Тамаре Алексеевне… Так вот, как только мы сюда переехали, я сразу навел справки и узнал, что эта школа здесь поблизости самая лучшая. Я туда и пошел.
   Сначала к завучу обратился, к Алле Константиновне, принес ей наши дипломы, Мариночкины то есть, конфет хороших коробку… Так мы с завучем хорошо поговорили, она меня обнадежила, что Мариночку обязательно возьмут, но тем не менее к директору отправила, без нее, говорит, такие вопросы у нас не решаются. Я опять все дипломы принес, конфет купил еще лучше, прихожу к директору, а она все мои дипломы и конфеты от себя оттолкнула и говорит — не скажу, что грубо там или громко, вроде бы даже вполне тихим голосом, но как-то так зло и высокомерно, что уж лучше бы кричала. — Юрий Иванович снова беспокойно оглянулся:
   — Извините, я только утюг выключу, а то перегорит, — и скрылся на этот раз в комнате.
   Через минуту он снова появился умиротворенный:
   — Да, так про Тамару Алексеевну. Она мне, значит, и говорит: заберите, говорит, все ваши подношения, они мне совершенно неинтересны. Я растерялся даже и все дипломы ей сую, какая, мол, у нас девочка замечательная. А она снова твердит, что ей это совершенно неинтересно, а вы, говорит, лучше скажите, что вы лично можете сделать для нашей школы. Я так еще не совсем ее понимаю и уточняю: «В каком, извиняюсь, плане?» — «В плане спонсорской помощи. Вот, например, недавно один папа оказал школе спонсорскую помощь в размере двух компьютеров Пентиум», а еще одна мама — в размере вот этого гарнитура мягкой мебели, на котором мы с вами сидим". Я говорю, извиняюсь, это вы на нем сидите, а мне дали стул такой жесткий, что долго на, нем и не высидеть, геморрой наживешь.
   — Так и сказали про геморрой? — полюбопытствовал Сергей.
   — Ну, во всяком случае, подумал, — отвел глаза Юрий Иванович. — А она тогда и спрашивает, что где, мол, я работаю? Я отвечаю, что мол, извиняюсь, но я инженером работаю. «Ну что ж, — директриса отвечает, — всякое в жизни бывает. А жена ваша?» — «Жена моя, говорю, очень занятая женщина». — «Это, — Тамара Алексеевна говорит, — хорошо. Это, — говорит, — очень удачно, что она у вас в бизнесе…» — «Да нет, — отвечаю, — она не в этом смысле занятая, она больше по политической части, она крупный активист Партии умеренного прогресса…» — «А вот это, — говорит дирекгриса, — нехорошо. Я, конечно, ничего против вашей жены и лично этой партии не имею, но нашей школе нужны способные дети, то есть такие, родители которых способны что-то полезное сделать конкретно для школы. А в вашей семье я таких способностей не вижу».
   Очень меня эти слова ее задели. Обидно, говорю, такое от вас слушать, чего-чего, а уж способностей у нас очень даже достаточно.
   И не много ли, говорю, просите, я же все-таки, говорю, не в школу для новых русских детей ребенка привел, а в самую простую, у вас, говорю, даже не гимназия.
   Тут она зашипела на меня прямо как кобра, чуть ядом не плюется: «Да уж, — говорит, — в школе для новых русских инженерам делать нечего, с вашими-то возможностями».
   А мне, говорю, школа для новых русских и даром не нужна, там детей ничему не учат. Мне, говорю, важно ребенку образование дать, но у вас, я чувствую, тоже никого образования, раз вздумали за деньги детей в простую школу принимать. И я, говорю, вопрос этот в РОНО обязательно поставлю.
   Как она на меня зарычала, даже очки слетели! Идите, говорит, куда хотите, хоть в РОНО, хоть в министерство, станут там с вами разговаривать! А сейчас попрошу вас из моего кабинета выйти и вообще здание школы покинуть.
   Вот вам и весь конфликт. А что я потом в вестибюле выражался, так очень накипело, но я ничего нецензурного не употреблял, вам и гардеробщица подтвердит, я же понимаю — школа все-таки…
   — А где вы были вечером двадцать второго октября? — на всякий случай спросил Сергей.
   — Мариночку в бассейн водил, — с готовностью откликнулся Юрий Иванович. — У нас время не очень удобное, с семи до девяти, да потом еще пока она волосы высушит. Я ее там ждал, потому что на улице дождь шел, по магазинам я не ходил.
   — Кто-нибудь вас там видел?
   — Три мамы и две бабушки, так с ними и просидел два часа, они могут подтвердить.
   — Да-а, ну что ж, я пойду.
   — Скажите, — Юрий Иванович отвел предательски заблестевшие глаза, — а как ее убили, директрису-то?
   — Зарезали ножом в собственном кабинете, — сухо сказал Сергей. — А вы, я так понимаю, не очень по этому поводу расстроились?
   — От вас ничего не скроешь! — развел руки Юрий Иванович.

* * *

   Звонок в дверь раздался неожиданно.
   Маргарита Ивановна задремала, самого звонка не слышала, а проснулась только от лая Рамзеса. Она взглянула на часы: ровно четыре. Все правильно, это пришла давняя приятельница Зоя лечить зубы.
   Маргарита Ивановна работала стоматологом много лет, потом вышла на пенсию, а потом, когда пенсии — и ее, и мужа — не стало хватать, решила немного подработать. Дочка была давно замужем и жила отдельно, и в ее комнате Маргарита Ивановна устроила маленький кабинетик. Она приобрела в своей бывшей поликлинике списанные кресло, бормашину, а материалы и лекарства купила импортные. И потихонечку стала лечить зубы сначала знакомым, потом — знакомым знакомых. Все были очень довольны, потому что брала она недорого, а пломбировала хорошо, рука у нее всегда была легкая. Не сказать, что у нее отбоя не было от клиентов, теперь ведь столько появилось и поликлиник, и центров всяких, но Маргарита Ивановна считала, и жизнь доказывала ее правоту, что в городе Санкт-Петербурге ни один стоматолог не останется без работы, потому что вода у нас очень плохая, влияет на зубы.
   И все шло прекрасно, если бы не дворничиха Евдокия. Прошлой весной к Первому мая Евдокия напросилась мыть окна, за деньги, конечно, не за так. Маргарита Ивановна была после тяжелого гриппа, и не то что окна мыть, а руки поднять не могла. Но так хотелось к празднику чистые окна, что когда муж стал ее уговаривать насчет Евдокии, она согласилась, не подумавши. Евдокия окна вымыла, но заметила кресло и бормашину и распустила слух по всему дому, что у Маргариты Ивановны на дому подпольный кабинет. Дальше пошло еще хуже.
   Рамзес как-то в темноте на лестничной площадке гавкнул пару раз на Евдокию. Она орала страшно, говорила, что бульдожина ее покусала, хотя вся лестница знает, что Рамзес никогда никого не кусал. Муж ходил извиняться с коробкой шоколада, конфеты Евдокия взяла, немного поутихла. А потом чья-то собака, скорей всего, бездомная, нагадила на площадке первого этажа, а Евдокия пошла рано утром и спросонья вляпалась в кучу. Орала опять до хрипоты, почему-то прицепилась к Рамзесу, хотя вся лестница знает, что Рамзес очень чистоплотная собака и никогда такого себе не позволит Маргарита Ивановна не выдержала, ответила Евдокии резко, и это было ее ошибкой. Евдокия мгновенно перестала орать, заговорила елейным голосом про налоговую полицию и конфискацию имущества и с тех пор при встрече всегда отпускала туманные намеки на эту тему. Маргарита Ивановна перестала принимать соседей, хотела вообще все прекратить, но муж лежал в больнице, деньги были нужны катастрофически, и Маргарита Ивановна продолжала работать с тяжелым сердцем.
   — Тише, Рамзесик, тише. — Зоя вошла с коробкой пирожных.
   — Ты что не открываешь, Рита?
   — Да я утром у мужа была, потом пришла, пообедала и задремала. Ты проходи.
   — Только давай сначала чаю попьем, а то мне потом будет нельзя.
   Маргарита Ивановна поставила чайник, они сели за стол, и тут же раздался звонок в дверь.
   — Кто там?
   — Маргарита Ивановна, возьмите квитанцию по квартплате! — раздался визгливый голос.
   Евдокия специально стережет, что ли?
   Маргарита Ивановна открыла дверь, и Евдокия сразу же вытянула шею в сторону кухни.
   — У вас гости?
   — Гости, гост, чай пьем.
   В это время из кухни выскочил Рамзес, и Евдокия ретировалась.
   — Ты что, Рита, такая расстроенная?
   — Ох, Зоя, до чего же меня эта Евдокия довела, просто до нервного стресса. Подумай, ну что плохого, что ко мне раза два в неделю кто-нибудь зайдет, и я пару пломб поставлю? Ну не обеднеет же государство, что я налог не заплачу, а на лето мы вообще на дачу уезжаем.
   — Да плюнь ты на нее!
   — Противно очень, боюсь ее, как будто что-то нехорошее делаю. Ой, Зоя, не давай ему пирожных, у него расстройство будет!
   Рамзес, фу! Ну вот, съел уже… Совсем замучилась я с ним, раньше-то муж гулял, а сейчас я одна, времени не хватает, а муж еще приучил его гулять три раза. Так что теперь он днем мои сапоги приносит — пойдем, мол, и все. И намордник надевать со мной никак не хочет, чувствует, что мне его жалко. А Евдокия нарочно нас караулит, как услышит, что Рамзес по лестнице идет, так сразу дверь открывает и смотрит, если он без намордника, то опять крик.
   — А что, кроме Рамзеса, собак на лестнице нет?
   — Есть маленькие, а на втором этаже бультерьер живет. Хозяин — молодой парень, деньги собирает с ларечников у метро, и бультерьер ему нужен для работы. Евдокия было вякнула, так парень ей как гаркнет, уйди, говорит, по-хорошему, а то руку оторвет. Она испугалась, теперь только к Рамзесу пристает, знает, что он ласковый, лает только.
   — А с виду вон какой здоровый.
   — Да, он для боксера очень крупный.
   Ну иди сюда, хороший мой, иди, мой маленький…
   Зоя засиделась допоздна, а потом решила заночевать у подруги. Ехать далеко и домой от метро идти страшно. Они вдвоем прогулялись с Рамзесом, по лестнице шли открыто, потому что сумели-таки втиснуть пса в намордник. Из дворничихиной квартиры доносился визгливый крик, это Евдокия скандалила с пьяницей-сыном. После прогулки приятельницы поужинали и хотели лечь пораньше, но кто-то стучал наверху, потом у соседей слева до двенадцати шумел телевизор, и только все угомонились, и Маргарита Ивановна с Зоей начали засыпать, на лестнице раздались звуки гармони.
   — Господи, Рита, что это?
   — А это Василий Степаныч с девятого этажа тренируется.
   — В два часа ночи?
   — А он все время тренируется, просто днем-то ему в квартире разрешают, а ночью все спать хотят, вот жена его и выставляет на лестницу.
   — Да что они все — с ума посходили?
   А ты еще смеешься.
   — Да ладно, все равно не спим, давай расскажу. Мы тут давно живем, все на глазах было. Значит, жили они, все, как полагается, жена у Василия, детей трое. Работал он на заводе, пил, конечно, но под забором не валялся. Время идет, старшая дочка выросла и даже институт закончила, серьезная такая девушка получилась. Потом вышла она замуж, живут молодые отдельно, и вдруг, представляешь, встречаю я Василия жену, а она мне и говорит: дочка, говорит, с мужем, внуком и всей той семьей уехали в Израиль! Она такая простая тетка в платочке, и вдруг родственники в Израиле. Ну тут все соседи посмеялись, конечно, а потом забыли — кому теперь какое дело? Это уж давно было, лет семь назад. Ну потом Лида, Василия жена, письма показывала, фотографии, потом приходит ей приглашение и деньги на билет — дочка к себе приглашает погостить маму и младшего братишку. Лида съездила, вернулась довольная, приодели ее там, вещей подарили, зубы даже вставили, и хорошо, кстати сказать, сделали, это я тебе как профессионал говорю, так вот, Лида вся довольная, а Василий Степанович затосковал. Тут как раз подошло время ему на пенсию уходить, он совсем заскучал, в мозгах у него что-то повернулось, и стал он стыдиться, что дочка его замужем за евреем.
   — А что ж он ей позволил за еврея выйти-то?
   — А он не знал, у них у всех фамилия русская, и в паспорте тоже написано — русский, только бабушка какая-то оказалась Фрида Соломоновна Гринберг, а раньше про нее и не вспоминал никто. В общем, расстроился Василий Степанович и стал всем доказывать, что он русский. Привез из деревни старые галифе, сапоги кирзовые, так и ходит по двору в сапогах, чтобы все видели. А потом гармонь купил, стал на ней русские песни разучивать.
   Вот теперь играет по ночам.
   — А что семья-то его?
   — Они на него давно рукой махнули, у них другая дочка замуж вышла, теперь у Лиды внучка маленькая, ей не до того.
   — А вы бы на него Евдокию напустили, чтобы он по ночам людям спать не мешал.
   — Пробовали, она было сунулась, да только Василий Степанович такие слова знает, что даже у Евдокии уши вянут. Она, конечно, руки не опустила, участковому жаловалась, а толку-то?
   — Ну веселенький у вас домик, знала бы, ни за что ночевать у тебя не осталась.
   — Тихо все вроде, спать пошел.
   Подруги задремали, а в полшестого загремели ведра и послышались удары швабры о перила.
   — Господи, а это еще кто?
   — А это Евдокия начала трудовую деятельность. Ей, видишь ли, так удобнее лестницу мыть, пока никто не ходит. Пытались мы ее урезонить, так она нарочно стала теперь ведрами греметь.
   Маргарита Ивановна прикрыла дверь в коридор, стало потише, и они заснули. Но через час Рамзес разбудил их и срочно потребовал гулять. Все ясно: пирожные.
   — Ох, Зоя, говорила же я, что нельзя ему с кремом. Вот теперь надо тащиться.
   — Прости, Рита, хочешь, я с тобой пойду?
   — Да ладно, что вдвоем-то мучиться.
   Сейчас мы быстренько сбегаем и вернемся.
   Зоя с облегченным стоном прикрыла голову подушкой.
   На лестнице подсыхал вымытый пол.
   — Вот что, Рамзес, давай мы с тобой на лифте поедем, а то наследим, Евдокия нас по твоим лапам вычислит.
   Они погрузились в лифт. На первом этаже Рамзес повел себя странно, ни за что не хотел выходить из кабины лифта, чем очень разозлил Маргариту Ивановну.
   — Выходи сейчас же, сам меня поднял ни свет ни заря, а еще капризничает.
   Она подхватила за ошейник упирающегося пса и проволокла его по ступенькам мимо почтовых ящиков. Перед входной дверью была лужа, рядом валялось перевернутое ведро. Краем глаза Маргарита Ивановна заметила кучу тряпок в темном углу у батареи. Холодея, она подошла ближе, и в тусклом свете сорокаваттной лампочки увидела лежащую мертвую Евдокию, которая глядела в потолок остекленевшими глазами.
   В том, что Евдокия мертва, Маргарита Ивановна не сомневалась: в свое время, в анатомичке, она навидалась достаточно трупов.
   Чувствуя подступающую к горлу тошноту, она прислонилась к стене. Рамзес сел, поднял голову к потолку, собираясь завыть по покойнику и уже взял для пробы ля-бемоль второй октавы, но Маргарита Ивановна дернула его за ошейник.
   — Немедленно прекрати, возьми себя в руки!
   Рамзес пристыженно опустил голову.
   Маргарита Ивановна заставила себя взглянуть еще раз. В груди Евдокии торчал нож, к ножу был приколот клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки воды из разлившегося ведра сверкали на ней, как бриллианты. Боясь отпустить Рамзеса, Маргарита Ивановна сделала еще два шага и наклонилась. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было нацарапано: «С днем рождения!».
   Рамзес вздрогнул, Маргарита Ивановна почему-то перекрестилась.
   Не в силах оторвать взгляд от трупа, Маргарита Ивановна вместе с Рамзесом, который вообще уже перестал что-либо соображать (сначала силой выпихивают из лифта, потом не дают обнюхать ненавистную Евдокию, а потом вдруг тащат назад, хотя знают, что собаке срочно нужно выйти), задним ходом поднялась по ступенькам и позвонила во все четыре квартиры первого этажа.
   — Кто там? — Голоса у всех сердитые и сонные.
   — Вера, Шура, открывайте, соседка это, Маргарита Ивановна, несчастье у нас.
   — Чего надо? — Народ нынче недоверчивый, к чужой беде равнодушный.
   — Да открывайте вы, Евдокию убили! — в отчаянии заорала Маргарита Ивановна, а Рамзес вторил ей басовитым лаем.
   То ли люди усовестились, то ли узнали по лаю Рамзеса, но две двери открылись. Вера .Антоновна с сыном выскочили на лестницу, в квартире заплакал ребенок, хлопнула форточка. Тетя Шура в бигудях и в ночной рубашке выглядывала из дверей. Сын Веры Антоновны, здоровый парень, бывший афганец, сбегал посмотреть на Евдокию, мать туда не пустил и пошел звонить в милицию.
   Тетки в это время охали и причитали, пока Рамзес не напомнил Маргарите Ивановне про пирожные. Пришлось его срочно выводить. Когда вернулись с улицы, на площадке собралась толпа соседей. Милиция приехала быстро, отделение тут рядом, за углом. Прибежал из соседнего дома участковый Павел Савельич, застегиваясь на ходу. У Маргариты Ивановны разболелась голова, да и Рамзес очень беспокоился, поэтому она отпросилась у главного милиционера и поднялась к себе. Встревоженная Зоя уже стояла в дверях, а узнав о случившемся, долго сокрушалась, что дала себя уговорить остаться ночевать. Для бодрости решили выпить кофе.
   Только сели, явился милиционер с участковым снимать показания. От кофе они отказались, держались настороженно, однако вопросы задавали исключительно про вчерашний вечер и сегодняшнее утро.
   Маргарита Ивановна с Зоей честно рассказали про вчерашний Евдокиин скандал с сыном, который никого не удивил, потому что такие скандалы происходили у них раза три в неделю и про сегодняшнюю дворничихину уборку в полшестого утра. Милиционер вопросительно взглянул на участкового, тот кивнул, подтверждая. Затем подробно расспросили Маргариту Ивановну, зачем пошла, как вышла из лифта, когда увидела труп, и где он находился. При этом милиционер с сожалением поглядывал на Рамзеса, который смирно лежал в углу кухни на коврике. Вероятно, милиции хотелось устроить им с Рамзесом очную ставку, но не полагалось. Наконец они ушли, и измученная Маргарита Ивановна прилегла на диван.

* * *

   На следующий день, в субботу, Сергей решил, что пора привыкать к холостяцкой жизни и начать рассчитывать на собственные силы. Он встал, попытался прибраться в квартире, но вскоре понял всю тщетность этой попытки, поэтому замочил белье в ванне и отправился в магазин. Когда, нагруженный пакетами, он вышел из лифта, открылась дверь Надеждиной квартиры и она сама выглянула оттуда очень возбужденная.
   — Сергей, зайди ко мне срочно!
   — Да я, тетя Надя, по хозяйству занимаюсь.
   — Зайди, тебе говорят!
   Он забросил продукты в холодильник и побежал к соседке.
   — Опять мужа нет? Сторожит, что ли?
   — А сегодня что, суббота? Нет, кто же днем сторожит. Он сегодня в Зоологическом музее звериную символику продает.
   — Чего-чего?
   — Не смейся, там ларек такой, все продается: фотографии чемпионов породы с их автографами, или там собака года, медали разные собачьи, например, за спасение в горах и все такое прочее. Еще книги из серии ЖЗЖ — «Жизнь замечательных животных».
   — Неужели покупают?
   — Конечно! Иностранцы вообще пачками берут. Наденут дома на свою болонку кучу медалей и говорят соседям, что она у них герой-спасатель.
   — Совсем у людей крыша поехала!
   — Спрос рождает предложение, — наставительно произнесла Надежда. — Да, что я тебя звала-то! Евдокию вчера убили!
   — Какую еще Евдокию?
   — Да дворничиху из соседнего дома, она у нас раньше работала, маленькая такая и голос визгливый, вспомнил?
   — Ну вспомнил, а что?
   — А то, что нашли ее вчера утром на лестнице с ножом в груди и с розой. И записка тоже была — «С днем рождения!».
   — Да ты что? А у нас еще не знают…
   — —Еще бы у вас знали, когда милиция-то районная приезжала. Вон, из нашего сорок пятого отделения. И Павел Савельич приходил, участковый. А к вам когда еще дойдет!
   — Точно это?
   — Как в аптеке. Информация, считай, из первых рук. Наша Мария Петровна гуляла сегодня с Тяпой.
   — Какая Мария Петровна?
   — Сергей, ты меня не зли! Ты что, Марию Петровну не знаешь из сто шестой квартиры? И Тяпу?
   — Так информация-то от Тяпы, что ли?
   — Слушай, я тебя убью! Евдокию нашла Маргарита Ивановна, зубная врачиха. Ее собака в полседьмого подняла, они и пошли, а Евдокия на лестнице лежит.
   — А чего они поперлись в такую рань?
   — Ну понос у Рамзеса был от пирожных с кремом! А сегодня Мария Петровна с Маргаритой целый час гуляли, и Тяпа с Рамзесом, так что все верно тебе рассказываю.
   — Ничего себе, как у вас информационная служба поставлена.
   — Так что жди, скоро тебя третьим трупом озадачат.
   — Да я и с этими двумя не знаю, что делать. Эксперт говорит, ножи самые обыкновенные, немецкие, лазерной заточки, про розы мало что можно сказать, а фломастер на записках одинаковый. И ты понимаешь, видно, что человек-то орудовал не случайный, не первых попавшихся теток убивал.
   Потому что, во-первых, дни рождения действительно у них в это время были. С директрисой он прямо в тот же день угадал, а с вашей Сталиной чуть раньше постарался, дня на два, что ли…