Александрова Наталья Николаевна. Три ангела по вызову

   Заметив, что она повернулась, незнакомец криво усмехнулся и неторопливо отошел от окна.
   – Будем что-нибудь заказывать? – прервала официантка Катины наблюдения.
   – Будем, – Катерина решительно потянулась к меню. – Пирожные у вас какие есть?
   – Вам с кремом или диетические? – осведомилась официантка.
   – А диетические – это как?
   – Диетические – это диетические. На фруктозе и без крема.
   Катя тяжело вздохнула. Диетические пирожные – это то же самое, что безалкогольная водка. Она решила, что подруги ничего не узнают, и заказала «наполеон».
   Катерина не стремилась похудеть. Она искренне считала, что хорошего человека должно быть много, и не сомневалась, что большинство мужчин предпочитает полных женщин. Но вредные подруги постоянно пилили ее и призывали к здоровому образу жизни. Но как же тогда снимать стресс? Этого Катя решительно не понимала.
   Через полчаса, когда она допила маленькую чашечку кофе и прикончила третье пирожное (или, кажется, четвертое), на душе у нее стало гораздо легче. Все сегодняшние неприятности отступили и забылись. Жизнь снова была прекрасна и удивительна. Катерина расплатилась, поднялась из-за столика и уверенной походкой направилась к дверям.
   – Женщина! – окликнула ее официантка. – Вы свой чемоданчик забыли!
   Катя помрачнела: она действительно напрочь забыла об этом чертовом чемоданчике.
   С тяжелым вздохом она вернулась за кейсом и наконец покинула гостеприимное кафе.
   Выйдя на улицу, она первым делом увидела того потертого мужчину, который заглядывал в окно.
   Он стоял перед витриной соседнего обувного магазина, засунув руки в карманы едва ли не траченного молью плаща, и делал вид, что изучает женские босоножки со стразами.
   «Наверняка маньяк, – опасливо подумала Катерина. – Вылитый Чикатило! И явно меня поджидает!»
   Тут ее взгляд упал на уличные часы, и она охнула: за кофе с пирожными она совсем забыла о Жанне и выставке!
   Маньяк тут же вылетел у нее из головы: рассерженная Жанна страшнее любого Чикатило, а в том, что она накалена до предела, можно не сомневаться.
   В это время на Каменноостровском показалась маршрутка. Катя радостно взвизгнула, замахала руками и бросилась ей наперерез. Боковым зрением она заметила какое-то движение справа по курсу, но не обратила на него внимания. Только подбегая к затормозившей маршрутке, она увидела, что потертый тип бросил свое увлекательное занятие и устремился в том же направлении, что она – то ли пытаясь остановить Катерину, то ли рассчитывая сесть в ту же маршрутку. Траектории Кати и незнакомца пересеклись.
   Катерина попыталась притормозить, но она набрала слишком большую скорость, да и ее избыточный вес сыграл свою роль. Короче, она налетела на мужчину и отбросила его с дороги, как скорый поезд отбрасывает пушинку. Незнакомец отлетел в сторону и забормотал что-то нечленораздельное. Катя не стала прислушиваться, она нырнула в маршрутку и захлопнула за собой дверь.
   – Поезжайте скорее! – кинула она водителю, протягивая ему деньги. – Этот тип меня преследует!
   – Конэчно, дорогая! – с сильным кавказским акцентом отозвался водитель, срывая машину с места. – Только я его очэнь понимаю: такая красивая жэнщина – и одна!
   «Точно, худеть надо! – с грустью подумала Катерина, – А то мне скоро водители маршруток и ларечники проходу давать не будут!»
   Маршрутка переехала мост, миновала Летний сад, Инженерный замок, свернула направо.
   – Остановитесь на следующем светофоре! – попросила Катерина.
   – Конэчно, дорогая! – водитель притормозил и бросил ей вслед: – Тэлефон дай!
   – Разбежался! – беззлобно отозвалась Катя и устремилась к цели.

***

   Известное арт-кафе «У бездомной кошки» располагалось в большом сводчатом подвале в самом что ни на есть историческом центре города – в двух шагах от Большого зала Филармонии, рядом с Русским музеем и тремя театрами. По причине такого удачного расположения выставки и вечера, проходившие в этом подвальчике, пользовались большой популярностью среди художественной интеллигенции.
   Обычно перед входом толпились какие-то творческие личности, легко опознаваемые по кудлатым бородам и художественному беспорядку в одежде. Но сейчас на ступеньках подвальчика было совершенно пусто, если не считать той самой бездомной кошки, которая дала имя этому популярному заведению. Да и эта кошка была какой-то странной – она стояла совершенно неподвижно, выгнув спину на манер верблюда и задрав облезлый хвост.
   Присмотревшись к кошке, Катерина поняла, что она не живая, а отлита из бронзы.
   Дверь «Бездомной кошки» была заперта, и открыли ее только после робкого Катиного стука.
   – У нас сегодня спецмероприятие, – сказал широкоплечий молодой человек с оловянным взглядом, неприязненно осмотрев Катерину с головы до ног.
   – А я как раз туда! – радостно сообщила она. – У меня и приглашение есть!
   Поскольку в глазах стража дверей металла не убавилось, к тому же он очень недоверчиво смотрел на ее куртку, Катя поставила чемоданчик на пол и стала рыться в карманах, подумав, что подруги ругают ее за то, что вечно все таскает в карманах, а вот ведь если бы приглашение было в сумке, его бы украли. И ключи. И мобильный телефон. А так все нужные вещи на месте.
   Но для того чтобы все помещалось в карманах, нужно иметь большие карманы. Они, конечно, отвисают, и вид у куртки такой неприглядный… Это говорила Ирина, а Жанна, которая все вещи называла своими именами, прямо заявляла, что у Катерины в этой куртке цвета болотной жижи, вид как у бомжихи. И что еще немного, и ей начнут подавать на бедность, запросто можно встать в людном месте и тянуть: «Поможите люди добрые, мы люди не ме-ест-ные, хата сгорела-а!»
   И Катя на встречу с Жанной хотела надеть пальто и красивый шарф. Но отвлеклась, разбирая свои лоскутки, а когда спохватилась, то времени на сборы уже не осталось, пришлось натянуть, что под руку попало, это и была любимая куртка.
   Приглашение нашлось быстро, и молодой человек посторонился, пропуская Катю, но лицом не потеплел.
   – Со мной еще подруга, она не приходила? – тараторила Катя, на ходу снимая куртку. – Такая женщина яркая, экстравагантная…
   –"Как вы? – молодой человек позволил себе некоторый сарказм в голосе.
   – Что вы! – Катерина никакого сарказма не услышала. – Гораздо интереснее!
   – Ну-ну, – фыркнул парень и отвернулся, а Катя в это время сбросила куртку ему на руки.
   То есть ей так показалось, потому что куртка свалилась на пол с оглушительным звоном – как уже говорилось, в карманах были ключи и еще много нужных вещей. Катерина обернулась и увидела, что молодой человек стоит, опустив руки по швам и глядя в сторону плаката, который извещал посетителей арт-кафе о том, что сегодня, двадцать третьего апреля, состоится открытие художественной выставки «Истинно материальное искусство».
   – Ну хотя бы гардероб-то у вас есть? – упавшим голосом спросила Катя.
   – Влево по коридору, – последовал невозмутимый ответ, глаза молодого человека по-прежнему напоминали оловянные пуговицы.
   Катя подхватила вещи и пошла по темному узкому коридорчику, который заканчивался тремя вешалками.
   «Наверное, Жанна не дождалась меня и ушла, – печально думала она, – и теперь обиделась, и будет ругаться. Внутрь ее не пустил этот, с оловянными глазами, приглашение-то у меня. Ой, как нехорошо получилось…»
   Приглашение на открытие выставки Катерине буквально всучил силой Гриша Четверкин старый приятель еще по Академии художеств. Он позвонил накануне и долго упрашивал Катю пойти вместо него.
   – А сам-то… – слабо сопротивлялась Катя.
   – Да, понимаешь, у меня халтура срочная, никак нельзя отказаться, – туманно отговаривался Гриша, – а ты сходи, ознакомься. Там все прикладное, тебе как раз по теме. Опять же проветришься, а то все дома сидишь, нигде не бываешь…
   – И то верно, – согласилась Катя, – у меня как раз муж в командировке…
   – Ну вот видишь, значит, время свободное есть! – заметно повеселел Гришка и поскорее отключился, сказав, что попросит сына завезти Катерине приглашение сегодня же поздно вечером и бросить в почтовый ящик.
   Возле вешалок никого не было видно, и Катя отважилась вполголоса спросить:
   – Есть здесь кто-нибудь? Ау-у!
   Поскольку никто не появился, пришлось повторить громче, и только после третьего вопля явилась наконец тетка в синем сатиновом халате и взяла Катину куртку.
   – Мероприятие уж скоро кончится, – бубнила она, обтирая губы и стряхивая крошки с халата, – а они все идут. Время же указано, а они будто читать не умеют…
   – Вот еще чемоданчик пожалуйста возьмите… – униженно попросила Катя, – уж будьте так добры…
   – Да вы что? – тетка возмущенно засопела. – Да где это видано? Еще сопрет кто – а мне отвечай!
   – Так одежду ведь тоже спереть могут! – возразила Катя.
   – Эту? – тетка так выразительно посмотрела на злосчастную куртку, что Катерина решила, что выбросит ее сразу же по приходе домой – на радость Жанне.
   – Ладно, – неожиданно сказала тетка и убрала кейс под вешалку, – но в случае чего – с меня никакого спроса!
   Катя сердечно поблагодарила ее и пожелала про себя, чтобы кейс непременно кто-нибудь украл – тогда ей не надо будет думать, как от него избавиться.
   Она прошла длинным полутемным коридором, по бокам которого были расставлены многочисленные кошки. Кошки представляли собой часть постоянного оформления кафе, оправдывая его название. Были они самые разные – отлитые из бронзы и кованые из железа, вылепленные из гипса и глины, составленные из деталей детского конструктора и сшитые из лоскутков. Лоскутная кошка вызвала у Катерины самый живой интерес, поскольку она сама творила свои высокохудожественные панно из такого же материала.
   Из самого темного угла сверкали ярко-зеленые глаза. В первый момент Катерина подумала, что оттуда выглядывает настоящая живая кошка, но подойдя ближе, убедилась, что это – очередное изделие скульптора, которому вместо глаз вставили две зеленые лампочки от старого радиоприемника.
   Коридор закончился, и Катя оказалась в первом из просторных подвалов, где размещалась сегодняшняя выставка.
   Мероприятие было в самом разгаре. Это было видно по тому, что все присутствующие уже разбились на маленькие группки по три-четыре человека, и разговаривали чрезвычайно громко, стараясь перекричать друг друга. Большинство посетителей выставки явно было чересчур оживлено – глаза у них блестели, как у той кошки в темном углу, жесты уже стали слишком размашистыми, а голоса излишне громкими.
   Причину этого оживления Катя поняла, увидев в сторонке стол, на котором красовалось несколько початых бутылок водки, одноразовые стаканчики и почти нетронутая тарелка с бутербродами.
   Катя вспомнила, как пару раз попадала на фуршеты за рубежом. Тамошняя публика в два счета расправлялась с закусками, а выпивка, как правило, оставалась. Наша же творческая интеллигенция (и не только она) быстро разделывается с выпивкой, а закуска может остаться почти нетронутой. По этому поводу есть даже две популярные присказки: «Мы сюда не жрать пришли» и «Когда заканчивается водка, закуска становится просто едой».
   Однако сегодня отношение к закуске было на редкость прохладным, и Катя заподозрила, что бутерброды оказались несвежими.
   Кроме вышеупомянутого стола, в помещении имелось еще несколько столов, столиков и подставок, на которых, как в первый момент показалось Кате, тоже размещалась закуска. Правда, закуска эта была какая-то странная, кроме того, ее было чересчур много.
   Только внимательно приглядевшись, Катя поняла: то, что она приняла за закуску, на самом деле и было экспонатами выставки. Причем эти экспонаты отчетливо разделялись на три группы, явно выполненные в различной художественной манере.
   Часть произведений была изготовлена из овощей. Это были человеческие фигуры и изображения животных, составленные из вареных картофелин, крупных морковок и свежих огурцов. Попадались также отдельные помидоры и баклажаны.
   Вторая группа экспонатов была создана из хлеба и разнообразной выпечки. Несколько вполне реалистических скульптур, вылепленных из хлебного мякиша, замечательная композиция, составленная из круассанов и булочек для гамбургеров, абстрактная конструкция из бубликов и баранок. Особенно привлек Катино внимание симпатичный крокодил, изготовленный из длинного батона, с разинутой пастью и маленькими изюмными глазками.
   Третья часть выставки представляла собой произведения из сосисок, сарделек и копченой колбасы. Некоторые скульптуры показались Кате просто неприличными.
   Она огляделась по сторонам в поисках кого-нибудь знакомого, с кем можно было бы обсудить выставку, но ни одного знакомого лица ей на глаза не попадалось. Вообще, присутствующие делились на две очень четко различаемые группы: это были или художники, с богемным видом, кудлатыми бородами, в драных свитерах и поношенных джинсах, или галерейщики в дорогих костюмах, с великосветскими манерами и стрижками от модных парикмахеров.
   Наконец Катя заметила в дальнем углу знакомого художника и двинулась к нему через толпу, но тут ее ухватил за локоть бородатый тип с горящими глазами и крупной бородавкой на носу.
   – Привет, подруга боевая! – воскликнул он . нараспев. – Ну как тебе наш славный труд?
   – Вы что – один из участников выставки? – догадалась Катерина, пытаясь высвободить локоть.
   – Догадлива же ты, подруга! – пропел художник, еще крепче вцепившись в круглый Катькин локоть. – Леонтий Хвощ зовут меня!
   Катя вспомнила программу выставки. Там среди троих участников действительно упоминался некто Леонтий Хвощ. Его раздел выставки был озаглавлен «Хлеб – всему голова».
   – Это вы из хлебобулочных изделий свои произведения создаете? – догадалась Катерина.
   – Да, это так! Творю из хлеба искусство скорбное свое! – воскликнул Леонтий с театральным пафосом. – Хлеб – наше все! Лишь им мы живы! На нем культура вся стоит!
   – А что это вы все стихами выражаетесь? – поинтересовалась Катя. – Это что – тоже элемент вашего творческого метода?
   – Стихами я не выражаюсь, – обиженно ответил ей Хвощ, – я по-простому говорю! Культура вышла из народа, она понятной быть должна!
   Впрочем, лицо его тут же посветлело, обида исчезла, и он жизнерадостно предложил:
   – Давай с тобою выпьем водки, она ж из хлеба создана!
   – Водки? – Катя поморщилась. – Я вообще-то водку не очень… может быть, лучше шампанского?
   – Предмет культуры буржуазной сие шампанское вино! – строго провозгласил Леонтий.
   При этом он выразительно поднял палец и необдуманно выпустил Катину руку. Катерина не замедлила воспользоваться этим и вырвалась на свободу.
   Юркнув в толпу, она тут же наткнулась на знакомого художника Севу Вострикова.
   – Севка, привет! – радостно воскликнула она. – Ты сейчас что – в активной стадии?
   Все знакомые Вострикова знали, что он попеременно находится то в запое, то в завязке. Запои сам Сева называл «периодами пассивного творчества» и утверждал, что в эти периоды он накапливает творческую энергию. Когда же запой прекращался, он создавал свои энергичные и выразительные холсты, что это называлось «стадией активного творчества».
   – – В активной, в активной! – подтвердил Востриков. – В самой что ни на есть активной!
   Затем он странно облизнулся и добавил:
   – Вовремя ты, Катерина, пришла, сейчас как раз это… ППИ начнется.
   – Что начнется? – удивленно переспросила Катерина.
   Тундра ты, Катерина! – усмехнулся Востриков. – Таких элементарных вещей не знаешь! Все западные теоретики говорят, что мы живем в эпоху ППИ – Показного Потребления Искусства! Вот сейчас оно и начнется, причем в полный рост!
   – Показное – что? – Катя захлопала длинными белесыми ресницами.
   – Потребление искусства! – повторил Сева. – Этот… как его… преферанс. То есть перформанс. Я сегодня как раз пообедать не успел, – он снова облизнулся.
   – Перформанс? – заинтересовалась Катя, это умное слово она знала. – А в чем он будет заключаться?
   – Ты что, мать, не знаешь? – уставился на нее Востриков. – Это ведь их главная творческая идея! Искусство, значит, должно быть полностью употреблено. Чтобы, значит, его до конца понять, надобно его употребить. Или полностью усвоить. Поэтому они и творят из съедобных материалов. А то как ты употребишь, допустим, гипсовую статую? Или там холст? Я уж не говорю про бронзу или мрамор! Или про металлические конструкции, из которых некоторые создают свои, с позволения сказать, шедевры!
   До Кати наконец начал доходить смысл Севиных слов.
   – Так что – все эти произведения сейчас съедят? – искренне ужаснулась она.
   – А то! – подтвердил Сева, приближаясь к ближайшей колбасной композиции. – Мировая закусь! Я же говорю – пообедать сегодня толком не успел, так что я буду этот… идеальный потребитель подлинного искусства!
   – То-то никто из присутствующих бутербродами не интересуется! – догадалась Катя.
   – Конечно! Все аппетит для перформанса берегут!
   – А ты уверен, что это искусство… гм… свежее? – осведомилась Катерина, принюхиваясь. – Ну ладно там овощи, хлеб тоже – самое большее зачерствеет, а колбаса и сосиски… неизвестно, когда они эти шедевры создавали!
   – Не дрейфь, Катерина! – отмахнулся Востриков. – Сегодня с утра и создавали, из самого свежего материала! У них с колбасной фабрикой постоянный договор!
   – А как же насчет того, что жизнь коротка, а искусство вечно?
   – Устаревший подход! – поморщился Сева. – Подлинное искусство должно быть мимолетно и эфемерно! Долгим должно быть ощущение от его восприятия! Так сказать, послевкусие!
   – А, ну тогда от несвежих сосисок ощущение будет гораздо дольше! – догадалась Катерина.
   – А ведь ты права! – поддержал ее Сева. – Надо мужикам эту мысль подкинуть! Свежая, так сказать, художественная мысль – творить из несвежих продуктов!
   Один из участников выставки выступил вперед, прокашлялся и хорошо поставленным голосом объявил:
   – А сейчас, господа, все мы станем участниками перформанса под лозунгам «Коллективное потребление искусства». Прошу к столу… то есть к стенду!
   Публика оживилась и бросилась к выставочным стендам. При этом вечно голодные художники оттеснили галерейщиков и первыми накинулись на съедобные произведения.
   Сева тоже, забыв про Катерину, прорвался к столу с колбасно-сосисочной композицией и вонзил в нее крупные желтоватые от никотина зубы.
   Катя, несколько шокированная подобным потребительским отношением к искусству, осталась в стороне от перформанса. Хотя она всегда отличалась отменным аппетитом, но то, как дорвавшиеся до искусства оголодавшие художники с чавканьем и хрустом поедали произведения своих коллег, вызвало у нее не самые приятные ощущения.
   Она огляделась по сторонам и скрылась за дверью с родной каждому табличкой.
   Туалет в «Бездомной кошке» тоже был оформлен на высоком художественном уровне. Фаянсовый унитаз установлен на высоком как королевский трон, постаменте, и расписан изображениями кошек, прячущихся среди густой травы и весенних цветов. Раковина была медная, со следами патины, говорящими о ее солидном возрасте. Над ней был укреплен кран, тоже медный, старинный и очень неудобный, зато чрезвычайно стильный. Но самым замечательным предметом в этом помещении являлся занимавший весь угол глиняный ночной горшок, размерами напоминающий котел полковой кухни. Этим горшком мог бы воспользоваться по прямому назначению слон средней величины, однако строгая надпись по окружности предупреждала, что предназначен он только для персонала.
   Разумеется, было здесь и несколько кошек: пара скромненьких фарфоровых, одна побольше, вылепленная из грубой необожженной глины и еще одна – из обрезков разноцветного ситца.
   Катя так увлеклась изучением туалетного убранства, что не заметила, как пролетело чуть ли не полчаса. Только тогда она спохватилась, что это заведение – общественное, и кто-нибудь наверняка дожидается снаружи, когда оно наконец освободится.
   Она подошла к двери, дернула за ручку…
   Дверь не поддалась.
   – Ой! – негромко проговорила Катя, обращаясь, по-видимому, к самой себе. – Как же это?
   Замок непонятным образом защелкнулся, и злополучная дверь не открывалась.
   Катя еще раз попробовала повернуть ручку, подергала защелку – все было бесполезно. Дверь закрылась намертво.
   – Эй! – Катя прижалась к двери и негромко окликнула того, кто мог находиться по другую сторону. – Эй, тут кто-нибудь есть? У меня дверь не открывается! Попробуйте снаружи!
   Понятно, что если дверь не открывается изнутри – снаружи она тем более не откроется, но Катя надеялась, что позовут кого-нибудь из обслуживающего персонала, кто справится со злополучным замком.
   Однако на ее призыв никто не откликнулся.
   Из этого можно было сделать два вывода: либо Катя звала на помощь недостаточно громко, либо за дверью никого не было.
   Катерина решила выбрать первый, более оптимистичный вариант и крикнула погромче:
   – Эй, кто-нибудь!
   Никто по-прежнему не отзывался.
   Катерина закричала уже в полный голос, хотя испытывала при этом некоторую неловкость: со стороны ее поведение, наверное, выглядело очень глупо.
   Но и после этого из-за двери не донеслось ни звука.
   «Права Жанка, – подумала Катя в порыве самокритики, – я действительно вечно влипаю в какие-то глупые истории!»
   Тут она вспомнила про странный чемоданчик, и настроение ее от этого не улучшилось.
   Катерина обошла место своего заключения. Теперь это помещение не казалось ей стильным и оригинальным: оно было тесным, полутемным и неудобным, а все медные и глиняные прибамбасы не придавали комфорта ни на грош.
   «Неужели все уже ушли, и мне придется провести здесь всю ночь?» – в ужасе подумала Катя.
   Она уселась на краешек громадного глиняного горшка, подперла подбородок кулаком, как роденовский мыслитель, и горестно вздохнула.
   Ей совершенно не улыбалась перспектива спать на холодном полу, выложенном креативной керамической плиткой. После такого ночлега воспаление легких гарантировано. А самое главное – она вдруг безумно захотела есть.
   Последнее, что было у нее во рту – несколько пирожных, съеденных в кафе на Петроградской стороне. Пирожные, конечно, были очень вкусные, Катя даже облизнулась при этом приятном воспоминании, но они были маленькие, и самое главное – это было уже очень давно! А впереди ее ожидала целая голодная ночь!
   Она с грустью вспомнила, как совсем недавно отказалась участвовать в «потреблении искусства». Как же она была легкомысленна! Надо было съесть хоть парочку произведений истинного искусства, что-нибудь такое колбасное… или хотя бы булочного крокодила… да и от овощной композиции она бы сейчас не отказалась…
   Катин рот наполнился обильной слюной. Кажется, она бы сейчас съела не только булочного крокодила, но даже самого настоящего, живого и зубастого.
   Она встала: вынужденное бездействие угнетало ее и удваивало муки голода.
   Только сейчас Катя заметила, что под потолком в самом углу туалета есть крошечное окошечко, проделанное на уровне тротуара. Она с трудом подтащила к этому окошку огромный глиняный горшок, вскарабкалась на него и попыталась выглянуть наружу. Как раз в это время мимо неторопливо проходили двое людей, Катя разглядела мужские ботинки и изящные женские туфли-лодочки. Ботинки были нечищеные, что, конечно, плохо характеризовало его владельца, однако Катя не стала привередничать, она постучала в стекло костяшками пальцев и крикнула, сколько было сил:
   – Эй! Помогите! Мне не выйти!
   Однако парочка никак не отреагировала на ее призыв: не прибавляя шагу, мужчина и женщина неспешно удалились в сторону Екатерининского канала.
   Через несколько минут возле окна появилась еще одна пара обуви: мужские полуботинки на удивительно толстой подошве. Скорее это была даже не подошва, а самая настоящая платформа. Хотя мужская обувь на платформе вышла из моды давным-давно, еще во времена Катиного розового детства.
   «Наверное, этот мужчина очень маленького роста, – подумала Катерина, – и носит обувь на платформе, чтобы казаться немного выше».
   Этот незнакомец был не только мал ростом, он еще и заметно прихрамывал. Однако Катю все его недостатки нисколько не смущали, лишь бы он пришел на помощь.
   – Помогите! – завопила она что было сил. – Вытащите меня отсюда! Моя благодарность будет безграничной!
   Однако ее благодарность никого не интересовала, а скорее всего – ее просто не было слышно. Низкорослый незнакомец, безбожно прихрамывая, удалился.
   – Да, хорошо строили эти дома, – вздохнула Катя, – звукоизоляция просто потрясающая!
   Она еще какое-то время проторчала у окна, но больше Никто не появился в поле ее зрения.
   Стоять на глиняном горшке было очень неудобно и утомительно. Катерина тяжело вздохнула, слезла на пол и еще раз обошла свою одиночную камеру.
   «Хоть санузел есть, – подумала она с горечью. – Впрочем, только санузел и имеется…»