Алексеев Олег Алексеевич. Крепость Александра Невского

   Ждан, как и отец, швырнул мушкет, заплакал черными от сажи слезами.
   Шведы были уже на стене. От пороховой гари лица их стали черными и страшными. Градоемцы палили в упор в тех, кто был с оружием, раненых и безоружных, крича, сбрасывали со стены...
   Я зарядил пищаль, выстрелил, прыгнул вниз. Грохнуло в круглой башне. Защитники ее, видимо, успели уйти в подземный ход, а выход взорвали, и его завалило... Всем остальным уходить было некуда. Защитница-крепость стала вдруг огромным каменным мешком. Шведы перекрыли выходы и вылазы, заняли галереи и лазы... Захватчики врывались в дома, выгоняли людей, хватали и волокли к стене девушек.
   Дико закричала сестра Ждана. Отец Ждана, раненный в бок и в ногу, привстал, вырвал из-за паеухи пистоль, выстрелил. Подбитый швед по-заячьи заорал.
   Канонира убили в упор - сразу тремя выстрелами. Ждан хотел вытащить свой кинжальчик, ко я успел обхватить его, крепко прижал к земле.
   Одна из девушек вырвала у ехватзтвшего ее гзведа тяжелый нож, ударила насильника в грудь и тут же накололась...
   Другая взбежала на стену, бросилась со стены на кашш...
   Шведы выкатили бочку браги, вышибли дно... Брагу пили шлемами, крича, хохоча...
   На берегу реки запылали дубы. От старых людей я знал обычаи шведов: приходить по воде, нападать сильно и решительно и пировать потом среди горящих дубов,..
   Горели дубы, горели подожженные дома посада: от огал река стала красной, словно текла не вода,, а пролйт.зя кровь,,.
   В себя я пришел лишь в темнице - в каменном подвале угловой башни. Подвал был битком набит пленными. Сидели так тесно, что можно было спать сидя. Шведы закрыли железную дверь, стало темно и душно.,,.
   Люди задохнулись бы, погибли от жажды, если бы не труба самотечг: это водопровода. Из трубы тянуло свежим воздухом, тоненькой струйкой бежала вода, собираясь внизу, в каменном котле... Воду пшга горстьми, сложив их корцом.
   Вырваться из погреба было невозможно: пол, стены, потолок - все было каменным... Сидели молча, даже раненые не стонали.
   Сквозь дрему я услышал чей-то негромкий голос:
   - Попытка - не пытка. Вы оба как вербочки, тонки станом, плечи отроческие... Аки змейки проползете!
   - Разбужу товарища, - так же негромко ответил Ждан.
   Будить меня было не нужно. Я все понял с полуслова, подполз к водоводу, вставил голову в деревянную трубу, с трудом втиснулся сам. Плечи сдавило, рубаха на груди стала мокрой и холодной от воды. Ползти оказалось просто, я извивался, прижимался к гладкому дереву, скользил, замирая от страха и холода.
   - Тесно... Не могу... - глухо, как из бочки, долетел голос Ждана. Он был толще меня, увяз в мокрой трубе...
   Все нужно было начинать сначала. Ждан выбрался из трубы, я попятился к выходу, мне дали кожаный пояс, я обвязал им ногу, а Ждан взялся за другой конец, и мы поползли снова... Ползли медленно: Ждан не мог шелохнуться, а я выбивался из сил, протаскивая его сквозь трубу... Каждый вершок давался с огромным трудом. Сначала я полз на животе, потом лег на спину. Ползти на спине оказалось удобнее, сил словно прибавилось...
   Вдруг я увидел звезды, четыре белых больших звезды...
   Затылку стало нестерпимо холодно. Мы доползли до колодца.
   Я нащупал скобу, уцепился за нее, выволок из трубы самого себя, а потом и Ждана. Бесшумно поднялись наверх, и я первым выглянул из сруба...
   В крепости горели костры. Пьяные шведы не спали: горланили песни, перекликались, шумно плясали.
   Я перевалился через сруб, нырнул в траву, пополз к стене - в густую черную тень. Около стены меня обогнал Ждан: он знал крепость как свои пять пальцев, помнил все ходы и выходы...
   Сначала я не понял, зачем Ждан прижался к стене, но, когда что-то заскрипело, догадался, что Ждан открыл запасной лаз. От людей я знал, что в стене некоторые камни отодвигаются, открывая входы под землю и вылазы.
   Ждан подтолкнул меня, я на ощупь нашел что-то похожее на печное устье, втиснулся в него, пополз вниз. За Жданом закрылась тяжелая плита, мы оказались в темноте.
   - Ищи нишу, - приказал Ждан.
   В нише оказались кремень, кресало, трут и две свечи пчелиного воска. Все это богатство лежало в кожаной сумке.
   Добыв огонь, Ждан зажег свечу, и я увидел тесный подземный ход. Про то, что в крепости есть подземный ход, знали все, но немногие знали ходы и выходы, бывали в нем. Ход был самой главной и важной тайной крепости.
   Прямо с автобусной остановки я отправился к Зине. Ока была дома, увидев меня, бросилась навстречу, прижалась ко мне так, словно меня не было целый год...
   Я рассказал Зине про все, что узнал, и про то, что мне пригрезилось в автобусе.
   - А может, твой Ждан - переодетая девочка? Отец с матерью ждали мальчишку, а родилась девочка. Ее назвали мужским именем, одели во все мужское...
   - Черная романтика, - рассмеялся я и отверг предположение Зины,
   - Нет, это будет девочка. - Зина упрямо стояла нa своем.
   Я понял, что ей хочется быть со мной даже в том далеком и страшном времени...
   - А дальше что было? - спросила Зина и взяла меня за руки...
   Шли долго. Подземный ход был тесным и сырым. Мы задыхались, свеча, казалось, вот-вот погаснет. В ушах стоял звон, во рту пересохло, ноги стали будто чужие...
   Наконец ход пошел вверх, и мы увидели неровные каменные ступени. Громыхнула железная дверь, и свеча погасла...
   На минуту мы остановились, я ловил ртом воздух, дышал, но не мог надышаться. Вокруг шумел лес, пахло корой, травами, еловой смолой...
   Пошли лесом. Деревья стояли тесно, над землей нависали ветки, и мы пригибались, словно все еще двигались по подземному ходу.
   Вскоре рассвело, и лес наполнился птичьим свистом.
   Мы миновали боровину, вышли на широкую гать к огромным, как холмы, древним соснам. Стволы сосен были толще крепостных башен, вверху зеленели облака хвои...
   Я устал, выбился из сил, ноги подкашивались, босовики промокли, стали скользкими и грузными. Хотелось лечь в траву и лежать, пока не пройдет усталость.
   Вдруг вверху зашумело, мелькнуло что-то темное, и меня тяжело ударило в плечо, резануло по шее... От неожиданности я встал на колени, закричал не своим голосом. Боль была такая, словно шею резали остро отточенной косой. В ужасе я понял, что на меня напала беспощадная рысь.
   Смутно, словно во сне, увидел лицо Ждана, черный кинжал в его руке. Показалось, что Ждан метит мне в голову...
   Рысь обмякла, мешком рухнула наземь, застыла в траве.
   На пестрой шкуре темнело неровное кровавое пятно.
   - Стерва лесовая. - Ждан носком сапога пнул убитого зверя, вытер о густой мех оружие.
   У меня занемела шея, по спине ручейками стекала кровь.
   Присел, нарвал мягкого мха, приложил к ране.
   Рыси часто нападали в бору на людей. Женщины с опаской собирали ягоды, а мужчины, уходя бортничать или на лов, надевали полушубки с высоким крепким воротом.
   Ждан все еще стоял над убитой рысью, держа в руке свой кинжал, похожий на кованый крест.
   - Страшенный зверь. - Ждан наклонился, потрогал неподвижную хищницу. Оробел я сначала, дух заняло...
   А кровь увидел, и храбрость вернулась...
   Вышли к ручью, напились воды. Рана горела огнем, я хотел омыть ее, но Ждан не дозволил: разорил шмелиное гнездо, облепил рану тягучим шмелиным медом...
   Вышли на огромное моховое болото. Идти стало тяжело: пьянил, дурманил багульник, под ногами проваливался топкий мох...
   Посреди болота стоял древний челн, выдолбленный из огромного дерева. Когда-то болото было озером, но заросло, а челн так и остался на месте. В челне выросли деревья, поднялись, будто мачты, листва их шумела, будто тугие паруса...
   - Садись, поплывем во Псков, - весело пошутил Ждан.
   Перешли болото, нырнули в лес. Рядом захрустели ветки, и прямо перед собой я увидел великана в вывернутой бараньей шубе. Великан сам испугался, встал на четвереньки, на лапах пронесся по выгори.
   - Ух ты, медведь! - выдохнул Ждан.
   Стемнело. Идти стало страшно. В чаще вскрикивали совы, что-то шуршало и шелестело... Забрались на дерево, прижались к стволу, задремали.
   Сквозь сон я услышал, как совсем рядом воют волки, но от усталости не смог даже пошевельнуться.
   Очнулся от непонятного шума. Где-то совсем рядом оглушительно ухало. В ужасе я растолкал Ждана...
   - Спи себе... - рассердился Ждан. - Бык водяной, птица такая. В воду нос пустит, бускари пускает. Вот и бухает...
   Когда идешь по солнцу, волей-неволей забираешь вправо. На третий день мы вышли к узкой реке, заваленной валунами. Это была Пскова. Обрадовались: сбиться с пути было уже нельзя: в устье реки стоял Псков. В деревни заходить было не велено, мы вброд перебрались через Пскову, пошли по лесистому правому берегу.
   К Пскову вышли вечером. Сначала показалось, что на холмах раскинулся белый лес: крепостные башни и церкви светлели, будто оснеженные ели, а крепостная стена казалась высоким снежным валом...
   Стемнело, и город стал похож на хмурый еловый бор.
   Мы прибавили шагу и вскоре оказались около крепостных стен. Били осадные пушки, темноту пробивали огненные снопы вспышек, в поле горели костры, в городе пылали дома.
   Возле черных пушек суетились пушкари. Это были шведы.
   В страхе мы легли в траву, поползли...
   - И все? - тревожно спросила Зина.
   - Пока все... Нужно ехать в Псков, идти в древлехранилище, читать старые книги, узнавать...
   - И опять уезжаешь... - вздохнула Зина. - Расстаемся и расстаемся... Знаешь, когда нас в неметчину уводили, я была маленькая, но все поняла... Что Родину больше не увижу, что мать не увижу... Наверное, и умереть на так страшно. И все время теперь вспоминаю, как нас уводили. Ладно, поезжай... Ведь ненадолго, вернешься скоро. Хочешь, провожу тебя на станцию?
   Уходить не хотелось, я обнял Зину и впервые поцеловал взрослую.
   Уехал я ночным поездом, через два часа был в Пскове.
   От вокзала до центра быстро дошел пешком.
   Стояла белая ночь, над лесом прядями кудели плыл туман, в воде отражались звезды, порой всплескивала крупная рыба.
   У меня было любимое место на Пскове, напротив Гремячей башни, там, где в древности реку перегораживали Верхние решетки. Если бы не решетки, враг легко мог бы прорваться в город по воде.
   Решеток давно не стало, но Гремячая башня и крутая крепостная стена были такими же, как в давние времена. Я смотрел на грозный силуэт башни и думал о том, что, может быть, когда-то давным-давно на этом же месте сидел молодой псковитянин, который должен был покинуть город, и видел ту же самую стену, ту же дремучую башню. В древности эта башня была овеяна легендами, люди говорили, что и Гремячей она названа из-за того, что по ночам в земле под башней слышался смутный звон...
   Неожиданно рассвело, башня словно приблизилась, а стена стала еще выше. Я встал, не торопясь пошел к устью Псковы, к приземистой и хмурой башне Кутекроме, туда, где в средние века стояли Нижние решетки. Открылся Псковский кремль, ярко забелели древние храмы, удивительные псковские звонницы и древние хоромы. Встала заря и окрасила храмы, звонницы и дома в розоватый цвет. В одной из книг я вычитал, что прежде псковские мастера добавляли в побелку розовую краску и весь день город розовел, будто и не гасла заря. С гордостью подумал вдруг, что нигде прошлое не увидишь так ярко, как в Пскове...
   Утром открылся музей, и мне разрешили спуститься в древлехранилище. Открыв обитую железом дверь, я из двадцатого шагнул в страшный семнадцатый век.
   Псковская летопись оказалась не тяжелым фолиантом, а тонкими и обыкновенными с виду книгами.
   Но стоило склониться над ними, как камнями-самоцветами засверкали, заискрились удивительные древние письмена.
   "...И августа в 15 день придоша подо Псков к Варламским воротам и сотвориша скверное свое молбище в варганы и в бубны и в трубы, и начата рвы копати под градом... и туры и плетени и дворы ставили и городки малые, а большой город дерновый подале, где сам король стоял... И поставил больше 10 городов около Пскова и мосты два на Великой реки, и твердо обступи град... и многие подкопы подвели, и во всех Бог помиловал..."
   Легко и просто очутился я в древнем, осажденном Густавом-Адольфом отважном Пскове.
   Ждан родился и жил в Пскове, в крепости он знал каждый закоулок. Отец доверял Ждану, открывал тайны. От Ждана я узнал, что Псков защищен не одними каменными стенами, под крепостью целый подземный город, с погребами, схоронами, тайниками, подземными ходами и вылазами. Если бы враги пробили стены и ворвались в город, они бы еще не победили: воины Пскова ушли бы, и пища, и вода, и порох нашлись бы, и по ночам воины выходили бы из-под земли, без пощады убивали врагов...
   Город пережил два несчастья сразу: мор и страшный пожар. Людей в крепости осталось мало, но и они жили в тесноте, после пожара уцелели только отдельные каменные хоромы, все, что могло сгореть, сгорело.
   Крепость по-прежнему была невредимой и грозной. Ждан показывал мне башни, рассказывал, которая когда построена.
   У Верхних решеток высилась Гремячая башня, та, в которой мы оказались, когда вышли яз подземного хода. Башня стояла на круче и чуть не задевала облака. Ждан сказал, что если в башне лечь на землю и приложить к земле ухо, то можно услышать, либо подземный ручей звенит, либо зарытое золото...
   В башне стояли тяжелые медные пушки. Когда начиналась пальба, башню закрывала туча порохового дыма. Ночью пушкари спали рядом с пушками на шершавых тесинах: стелить солому было опасно: одна искорка - и пожар...
   С утра около башни началось движение, цепь за цепью подходили вооруженные люди. Ждан обрадовался, сказал, что будет вылазка.
   - Ворота откроют?
   - Нет, ворота открывать опасно - ударят картечью. Вылаз откроют, через подземные ходы пойдут.
   Нас окликнули, велели бежать к пушкарям: каждый человек в крепости был на счету.
   В башне после ночи было холодно, полутемно, лишь из бойниц били снопы яркого света. Пушкари перекладывали ядра, перетаскивали кадки с порохом. На лафетах тлели крученые льняные фитили.
   Мы со Жданом оказались на самом верху под тесовой крышей. Из бойниц было видно далеко кругом. Шведские позиции лежали внизу, совсем рядом. На башню смотрели жерла пушек, то одна то другая пушка оглушительно грохала, с резким свистом в крепость летели ядра. Когда ядро попадало в стену, башня резко вздрагивала... Я видел окопы шведов, парусиновые шатры, фигуры пушкарей, пороховые бочки, горы ядер. Пушки у шведов были тяжелые, с двухобхватными страшными стволами.
   Башенные орудия молчали, пушкари негромко переговаривались
   - Слыхали, шведу подкрепление прибыло?
   - Без того шведа видимо-невидимо.
   - А вчера приступ был: ворота петардой разбили. Ворвались, а наши - из пушки, жеребьем!
   Где-то поблизости коротко бухнул колокол. Пушкари бросились к пушкам, замерли, приготовились к бою. Когда колокол бухнул в третий раз, ударили все пушки Гремячей башни. И началось... Мы со Жданом едва успевали подкатывать ядра, подтаскивать бочонки пороха.
   И вдруг пушки замолчали, а пушкари бросились к бойницам...
   От еловой гривы к окопам шведов бежали псковские воины, стреляли из ружей, размахивали клинками. Пошла жестокая рукопашная. Пушки шведов замолчали, пушкари отчаянно отбивались от наседавших русских воинов. Я видел все. Огромный швед ударил псковитянина банником, сбил с ног. Сбитый лежа выпалил из мушкета, и швед тяжело осел возле пушки. Падали убитые, раненые, их добивали, топтали сапогами. Кто-то бросил горящую головню в окоп с пороховыми бочками. Загррхотало, поднялся столб огня; бочки взлетали, взрывались, поле, словно туманом, затянуло сизым дымом. В дыму шведы и русские налетали друг на друга, сшибались, дрались изо всех сил...
   Ударил большой колокол, и псковитяне двинулись к крепостным воротам, которые вдруг распахнулись. В дыму показались стрелковые цепи: к шведам шла подмога. И снова загрохотали пушки в Гремячей башне и во всех соседних...
   Когда бой затих, мы со Жданом спустились к Пскове, долго, сложив ладони корцом, пили холодную воду. От пушечного грохота мы совсем оглохли, но на реке слух вернулся. На берегу около стены и башни толпились возвращавшиеся после вылазки воины. Женщины перевязывали раненых, разносили брагу. Воины были без того веселы...
   - А я его ядром. Ядро тяжеленное.
   - Храбро швед дрался, а не устоял!
   - Пушки, жаль, бросили... Мировые пушки!
   - Были бы кони, и пушки нам бы достались.
   - Коней под землей не проведешь, тесновато.
   6
   Я сидел над раскрытой летописью и наяву видел давнее, ушедшее, казалось бы, навсегда... Летопись рассказала: у древнего Пскова были многочисленные подземные ходы.
   Не будь этих ходов и "слухов", воины Густава-Адольфа легко подкопались бы под стену, подорвали ее, ворвались бы в город... Не бог помог Пскову, а подземные ходы!
   Я задумался: не все ведь ходы были земляными, ведь их крепили и деревом и камнем. И потомки наверняка нашли эти ходы, побывали в них, описали...
   Выслушав мою просьбу, научный сотрудник музея протянул мне тоненькую книжечку. На титульном листе я с восторгом прочел: "Об археологической экспедиции для исследования псковских подземелий, члена-секретаря Псковской археологической комиссии К, Евлентьеза. Летучия заметки.
   Псков. 1873 г.".
   Начало показалось мне скучным и затянутым. Подземные ходы автор называл галереями, а народные предания считал "выходящими за пределы возможного"... Вскоре, однако, рассказ стал живым, строгим. Члены экспедиции оказались людьми решительными и смелыми.
   "Между Великолуцкими воротами и историческою Свинорскою башнею отыскали каменный дугообразный выход, ведущий... к Алексеевской слободе... Ревнители отечественной древности и старины очутились в подземной, темной, как осенняя ночь, галерее, зажгли огни... Высота галереи - косая сажень, так что два человека в ряд могли свободно следовать по ней, не касаясь головного свода подземелья. Галерея сооружена из дикого камня: стены, свод и пол - все плитяное... Необычайно прочной постройки... На десятисаженном расстоянии от выхода... экспедиция открыла другую галерею, пересекающую главный коридор под прямым углом..."
   От волнения у меня пересохло во рту, я видел все, о чем писал историк прошлого века.
   "Подземный коридор... все больше и больше углублялся в землю... все поворачивал влево - под площадь, занимаемую городом... На тридцатисаженном расстоянии от выхода из подземелья оказалась вода и затем - топкая, по колено, грязь... Двое перебрались в ботфортах через топкое место... Дальше пошла опять грязь..."
   Первая экспедиция прошла не более ста метров, и участники ее вернулись назад. Однако они многое успели узнать.
   "Подземный ход из Псковской башни к реке Великой, сооруженный, по всей вероятности, для добывания воды во время осадного положения города, оказался... засыпанным землей. Народная фантазия ведет этот ход под самую реку Великую...
   Подземные ходы служили псковитянам путем для внезапных вылазок на осаждающего неприятеля, который почти ежечасно угрожал Пскову в прежнее время..." Записки писал истинный патриот суровой псковской земли. "Псковская область, начиная с 1116 года и кончая 1709 годом, имела... 123 войны с врагами внешними!.. Не многим городам Древней Руси выпало на долю такое горе-злосчастие, как Пскову! Недаром же он так измельчал, выродилсявылился в форму незначительного губернского города!" С автором статьи тут я не был согласен. Псков "выродился" по желанию царизма, и лишь Советская наша власть вернула величие древнему городу...
   "1-го июля в 6 с половиной часов вечера экспедиция снова спустилась в подземелье... Перебравшись через... топкое место, где вода была до колен и ботфорты вязли в тине до половины, экспедиция попала, как говорится, из огня да в полымя, - в густую, вроде мучного теста, грязь... Через несколько минут передовой дал знать, что подземелье оканчивается обвалом свода..."
   Я невольно вздохнул, переживая неудачу и второй экспедиции, читать стало скучно, неинтересно.
   "Всего пути по подземелью... пройдено до 80 сажен. Назад тому 12 лет любопытные проходили эту галерею дальше и слышали над своей головой гром от экипажей, разъезжающих по мостовой..." Заинтересовало меня лишь подробное описание выхода, свода и подклети с двумя косыми амбразурами. Весь остальной материал книжечки был посвящен наземной экспедиции на Запсковье... Неожиданно я прочел: "Там... находился прежде тайник, которого теперь больше не видно". Речь шла о Гремячей башне. "Гремячая башня стоит на правом берегу р. Псковы, она построена из плиты лучшего качества, чем сами стены, пятиярусная, со склепом и тринадцатью амбразурами. В прежнее время каждый ярус ее, как и прочих псковских башен, отделялся деревянным помостом, на котором становились пушки, направленные в амбразуры..." Кроме тоненькой книжечки, никакого материала про подземные ходы не было...
   Мне оставалось додумать концовку к воспоминанию о походе двух древних мальчиков, но воображение вдруг иссякло... Все было ясно: Густав-Адольф отступил, а юные герои вернулись в Порхов.
   Пора и мне было возвращаться на родину...
   Автобус быстро довез меня до нужного места. Я снова увидел холмы, лес, озера, и сердце замерло, словно вернулся после вековой разлуки. Поднимаясь в гору, увидел, что навстречу бежит Проса.
   - Вспомнила, вспомнила, - издали закричала хозяйка.
   Я растерялся, не понимая старую Просу.
   - Вспомнила... Кто... про подземный ход... рассказывал... - Хозяйка задыхалась после быстрого бега. Выдохнула радостно: - Костя Цвигузовский... Он в плену был... через подземный ход бежал.
   Я не удивился: про всевозможные подкопы читал сотни раз.
   Коетю я нашел на берегу Черного озера, где он вырезал ивовые прутья для сенной корзины. Я уже знал, что Константин - один из лучших кролиководов в районе... Корзин Косте всегда не хватало, хотя Костя искусно их плел.
   Проса говаривала:
   - Костя плетун мировой, что хочешь сплетет: зыбку, кошель, корзину, сарафан и тот может сплести... - И добавляла : - А языком он еще лучше плетет. Кружева вывязывает.
   Костя был не один. Рядом с ним вертелся маленький белобрысый мальчуган, имени которого я не знал.
   Костя выбирал вязкие хлысты, срезал острым ножом, складывал в пук. Работая, он рассказывал про партизанскую войну:
   - Под Дубковскими горами было. Лежу за пулеметом, стреляю. Вдруг рядом девушка с карабином залегла. Из нашего полка, а ни разу ее не видывал... Красивая. Так и смотрел бы, да воевать надо. II вдруг вижу: лицом в мох, карабин выронила. Целили, видно, по мне, по пулемету, а попали в нее... Сердце закипело... А тут они в атаку пошли - рослые, шинели зеленые, будто лес двинулся,,. Остановил. Вся поляна от их шинелей зеленой стала...
   - Еще расскажите, - голосом маленького попросил мальчуган.
   - После боя, раненного, домой меня отпустили. В плечо ранили, плечо и распухло, будто пчелы жиганули... Остался без пулемета с одной РГ-42... Граната такая, с банку сгущенного молока. Ночевал дома, дневал в лесу. Время было как раз ягодное. Рожь будет - голубица спеет... Набрал ягод корзину, матери решил отнести. Подхожу к дому - немцы. Идут цепью, оружие на изготовку. Меня увидели. Хеа, хеа, кричат, никуда не денешься, сто стволов навели, иду потихоньку навстречу. А солдаты спешат, двое с карабинами вышли из цепи и ко мне... Они меня и заслонили. Подходят, шагов пять осталось...
   Костя положил каземь тяжелый пук, сложил старенький нож.
   - Когда идешь с оружием, влево стрелять удобнее, вправо - хуже, разворачиваться надо. Тут я и станцевал, да еще и корзину бросил... В упор выпалили, а промахнулись... Недолго затвор передернуть, три-четыре секунды... За четыре секунды сорок метров пробежать можно. Рядом хлев глинобитный стоял, я - к хлеву, за него под горку, и в клевера... Бьют из автоматов по клеверу, как косой косят, еще раз ранило, а уполз, не поймали...
   Костя весело тряхнул головой, взвесил на плечо тяжеленный пук.
   - Постой, - я тронул Костю за рукав. - Проса говорила, что ты про подземный ход знаешь...
   - Знаю. Только рассказ этот долгий... Придется идти со мной, расскажу дома...
   Деревня, где жил Костя, лежала в разрыве леса. Рядом с домами стояли хмурые елки, еловая грива перерезала деревню надвое. Возле этой гривы и стоял покосившийся Костин домик. Шумела в огороде столетняя ель, прыгала по мохнатым ветвям белка, грелся на солнцепеке муругий пес... Костя усадил нас с Саней за тесовый стол, врытый под окнами дома, принес полное решето спелой лесной малины...
   Костя начал рассказ, и лицо его стало хмурым.
   - В плен меня взяли полуживого... Повезли в Славковичи, потом в Порхов - в страшный порховский лагерь. Тысячи людей в нем фашист замучил. Теперь там поле, памятник стоит, а тогда - бараки, бараки, одни бараки... Кормили плохо, какая-то баланда, бурда-мурда. Встретил одного нашего, раньше толстенный был, буктерь, вижу, тоненький стал, тоньше тогнины... Утром, чуть заря, - на работу. Гонят конвойные, а мы еле бредем, шатаемся, что тростник на ветру... Работа тяжелая: на дороге, в каменном карьере, в лесу... Бурелом прошел, весь обрелок свалило. Распиливали эти лесины на шпалы... Коневая в общем работа. Парень-то я был кремяный, камни катал, а после болезни да на лагерных харчах совсем кащеем стал, еле ворочаюсь... Одна радость - живой. В плен-то попал без оружия, по подозрению, не то расстреляли бы на месте...
   Костя заметил, что мы с мальчиком не взяли ни Ягодины.
   - Вы что? Ягоды-то только из бора... Свежие, духмяные... Угощайтесь!
   Взяв горсть малины, Костя продолжал:
   - Выпала и хорошая работа: на кладбище фашистов хоронить. Потом я узнал: наш полк поработал, угробили добрую половину карательного отряда... Немцы народ аккуратный: лежат убитые на земле, под каждым солома расстелена. Грузовик гробов привезли - гробы дубовые, крепкие... Сгрузили мы гробы, ямы копаем. Лопата хорошая, что коса отточена. Лопата - оружие надежное. В рукопашном бою - особенно. Отошли конвойные, на чью-то могильную плиту пулемет поставили. Кладбище каменной стекой огорожено. За стеной - часовые, каски видно. Все равно кто-то попробовал уползти... Крики вдруг, стрельба... И тут я мальчонку увидел, лежит в траве, худенький такой... - Костя пристально посмотрел на меня. - Помню тебя в войну мальчишкой... Похож на тебя был тот пацан, просто вылитый... Лежит и ручонкой вот так показывает мне и моему сотоварищу: ложитесь, мол, ползите. Бросили лопаты, поползли... Трава высокая, будто в воду канули. Подползаем к каменному склепу... Мальчонка вниз, что-то повернул, открылась железная дверь. Малец в дверь, мы - за ним... Пересидим, думаю, суматоху, ночью, как стемнеет, уйдем.. А мальчонка щелк - карманный фонарик включает. Видим, в склепе как бы нора и еще дверка, только не железная, а каменная. Втиснулся мой товарищ в нору, за ним и я, а мальчонка забрался и дверь закрыл... Хороший мальчонка и так на тебя похож, что я его твоим именем назвал... Смолчал, может, и имя было как твое... Ползли сначала, потом стало просторнее, пол плитой выстелен, свод и стены каменные. А сердце - будто щур пойманный... Не верится, что бежали. Видывал я, как выдра прячется, сидит на льдине, а потом бурть - будто ее и не было... Идем, мальчонка фонариком светит. В тайник попали, думаю. Потом соображаю: это же подземный ход! Еще от деда слыхивал про него, только дед говорил, будто ход завалило... Дышать тяжело, душно, сыро. В одном месте ход сузился, не ход, а лисья нора, ни каменных стен, ни пола, ни свода. Легли, поползли...