Алексеев Олег Алексеевич. Крепость Александра Невского

   Товарищ мой в грудь был ранен, в легкие, вижу, потемнел лицом, еле движется.
   Словно наяву увидел я то, о чем рассказывал Костя Цвигузовский.
   Ход круто пошел вниз, с потолка, со стен стали срываться капли воды, пол стал мокрым. Беглецы догадались, что идут под рекой. Каменной кладки не стало, ход был просто прорублен в толще известняка. Под ногами зажурчал холодный живой поток. Вода была по колено Косте и его товарищу, по пояс мальчугану. А ход все опускался. Вскоре беглецы брели по пояс в воде, а мальчуган шел на цыпочках, чтобы не захлебнуться, высоко поднимал над головой горящий фонарик.
   - Костя! Костя! - долетел чей-то тревожный голос. - Тебя на почту вызывают. Звонить кто-то будет...
   Рассказ прервался, Костя торопливо встал, вбежал в дом, вернулся переодетым, вывел из сарая велосипед...
   Костю вызвали на совещание в Псков, я вернулся в Порхов. На автобусной остановке меня ждала Зина.
   - Я каждый день прихожу... Всего два автобуса, живем рядом. Рассказывай, что узнал!
   Выслушав меня, Зина вздохнула:
   - Опять не до конца... В музее говорят, что никакого хода не было, а мне думается - был...
   Через четыре дня я вернулся на родину. Когда шел берегом Лиственного озера, показалось вдруг, что я никогда и никуда не уезжал, всегда был здесь и жизнь была неподвижной и прозрачной, как озерная вода. Старая Проса была в тревоге, тужила, что пропала черная курица.
   - Может, ястреб унес? - высказал я предположение.
   - Не, не ястреб - сова... Совы есть - кур дерут. Прилетит днем, бух на курицу и задерет... Кругом напасти. Боров все гряды избуравил, в саду гада застебала... Лето сухое, вот и ползут в деревню из болотины.
   Я спросил Просу про Костю Цвигузовского.
   - Сейчас вроде тверезый. Тверезый-то он хороший, а напьется, так кричит, буянничает, кулаком сулит. Он и в партизанах один раз напился, так пулемет отобрали, посадили на ночь в хлевину... Бранили потом.
   Проса вдруг вспомнила, что я уезжал...
   - Съездил-то удачно? Узнал чего?
   - Узнал... Только Костя знает самое главное... Рассказать не успел...
   - Так найди Костю. Только он на месте не сидит, некогда, то сам работает, то другим помогает. Искать надо. Был бы бинокль, он бы так и притянул... Может, он на покосе, а может, и в кузнице...
   Костю помог мне найти мальчишка. Около озерка Слепец, на сплавине Костя чинил продырявившуюся комягу. Рядом лежали сети, липовый черпак и зесло...
   Выслушав мою просьбу, ветеран нахмурился.
   - Вспоминать - душу бередить... Ладно, доскажу... Спасибо, что пришли. Ватагой веселее... Бывает, не с кем и рыбу половить... Без дружков живу. Кто старше меня, кто млаже. Ровесников нет - сложили головы.
   День стоял теплый и ласковый, над Слепцом кружили дикие утки.
   Рассказ Кости был прост и суров.
   - ...Кто там? Кто? - тревожно спросили из-за двери. - Пароль?
   - Белый камень, - ответил мальчуган.
   Дверь с шумом открылась, и Костя увидел подземелье с низким каменным сводом и корявыми стенами. На валуне теплилась жировая плошка, огонек ее был похож на осенний осиновый лист. На полу, на снопах соломы лежали раненые: смутно белели бинты, слышались стоны.
   В древности в подземелье был, видимо, склад: в углу теснились дубовые пороховые бочки, грудой лежали огромные каменные ядра, а рядом с ними ствол от старинной пищали. По стене спускалась цепь грубой железной ковки...
   - Под землей жутко, - признался Костя. - Темнота - глаз коли... Будто из полдня прямо в полночь попал... Сыро, пахнет что в погребе. Окоп пашней пахнет, а тут иной дух, тяжелый... Где идешь стоя, а где и ползком приходится. В одном месте на спине полз, извиваюсь, будто уж на болотине. Обвала страшно. Придавит, и сразу тебе могила - на веки вечные. Одно слово подземелье... Кто ад выдумал, тот точно под землей бывал.
   - И в лазарете... страшно? - спросил кто-то из мальчишек.
   - Нет, там потолок надежный, люди рядом, да и огонь всегда горел. Хочешь пить - воды целая бочка. Хочешь родничной воды, бери котелок, иди к тайнику, колодцу древнему.
   - А как... в уборную? - смущаясь, спросил мальчуган и покраснел.
   - Люди в древности не хуже нас были. Все у них имелось, и водопровод самотечный, и это самое - для грязного стока... Деревянные такие трубы, для изоляции берестой обложены.
   - Душно... Очень?
   - Что душно, то душно, но есть и такие места, где и ветер веет... А тишина-то, тишина. Будто уши ватой заложены.
   - А теперь все это... цело? - с затаенной надеждой спросил я сам.
   - Что-то, видно, и цело... Искать надо, копать... Фашисты нашли все-таки вход и выход, полезли под землю, а по ним - из пулемета. Тогда они привезли взрывчатку, рвать начали, замуровать наших решили. Замуровали намертво.
   - И наши погибли? - испугался мальчуган.
   - Вырвались... Клин клином вышибают. В одном месте ход близко к поверхности подходит, заложили шашек семь тола, подрывники и в лазарете были, и как бабахнут... Взрывом и пробило выход. Грохнуло под землей, фашисты и не услышали. Выбрались, а земля осыпалась.
   Я спросил Костю, долго ли он был в подземелье.
   - А часов шесть, не боле. Волю, понимаешь, почуял... В поле захотелось, в лес - на простор. На земле человек как птица, а под землей - вроде крота... Отпустили, как только стемнело. Прошел назад по подземному ходу, вышел на кладбище, а там - ольховые кусты, луговина. Не шел, а бежал.
   Река попалась - вброд перебрался. Полуживой, а верст сорок отмахал. Своих нашел быстро. Не поверите, каравай черного хлеба в один присест угрохал... Медсестра, как ребенка, рыбьим жиром поила. И сразу в бой угодил, в самое пекло.
   - А гдe был второй выход? - перебил ветерана Саня.
   - Чего не знаю, того не знаю. Вроде в крепостной башне, а вроде в стене камень отодвигался... Был и другой разговор. В крепости дома стояли, в угловой жил подпольщик Калачев. В честь его улица в нашем Порхове названа. Так будто выход был прямо в подвале. Копали тайник, видят - каменная кладка. Ну пробили ее ломами, видят - подземный ход...
   Костя задумался:
   - Это я так думаю, а про второй выход не слышал даже слова. А про первый молчать велели, только в особом отделе и рассказал... Теперь вспомню и думаю: не сон ли снился... Боюсь рассказывать, вдруг не поверят...
   Костя нахмурился, опустил плечи. Я знал, что Костя был партизаном, знал о его храбрости, но столько лет не знал о главном. Видно, в душе человеческой есть свои тайники, свои подземные ходы, и найти их, ой, нелегко...
   - Ушел я один, без товарища... Не знаю, вылечился он или нет, жив ли сейчас. Может, там, под землей, и остался. Искать - так фамилии не знаю. В лагере под номерами были, фамилии... придумывали...
   Постаревший, в дешевом сереньком костюме, Костя совсем не был похож на бывшего воина, о котором с гордостью говорили командиры. Я знал, что все свои награды, партизанские документы и даже знак ветерана Костя отнес в Порхозский музей. Знал я и про Костины нелады с милицией: отобрали любимое ружье, которое Костя вовремя не успел зарегистрировать. Бывший полицай, отсидевший двадцать лет в Сибири, клялся-божился, что Костя угрожал ему ружьем...
   - Да я бы его и кулаком зашиб, - в сердцах возразил Костя. - Без ружья дал бы буханицы!
   Знал я и то, что Костя - тайная любовь многих его ровесниц, оставшихся вековухами-вдовами. Не знал я, оказа лось, только про Костин плен и невероятный побег...
   - А, хватит... - Костя махнул рукой, встал. - Тяжело вспоминать... Не стар еще, а стариком себя чувствую... Другой и за сто лет столько не увидит.
   К старой Просе я вернулся, неся на прутике полдюжины тяжелых латунных карасей. Проса засуетилась, вычистила и зажарила рыбу.
   За ужином Проса, как всегда, рассказывала деревенские новости. Почти все они были радостными, колхоз шел в гору... Спать я, как и накануне, отправился на сеновал...
   Утром, за завтраком Проса лукаво и многозначительно посмотрела на меня, негромко сообщила:
   - А тебя вчера Зина спрашивала... По делу, говорит.. Известно, какие дела между девицей и парнем. А уж хороша, краше, чем вербочка на пасху... Только тревожилась очень, что ты не вернулся... Решила, видно, что насовсем уехал.
   Даже не позавтракав, я отправился в соседнюю деревню Лесная дорога оказалась сухой и крепкой, через минут десять я уже был у дома Зининой матери. Зина сбежала с крыльца, бросилась мне навстречу.
   - Скорей к матери, она такое знает!
   Мать Зины звали, как и мою хозяйку, Просой. Хмурая и усталая женщина оживилась, увидев меня.
   - Вылитый Леня, весь в отца. - И, повеселев, добавила: - Ухаживал твой отец за мной, когда молодым был, до этой вот калитки провожал... Потом уехал куда-то, а я за другого вышла... Убили моего сокола, и отец твой погиб... Счастье, как лесной голубь, мелькнет да пропадет... Потом стоишь и думаешь: привиделось или вправду птица была?
   - Ты о деле расскажи. - Зина легонько толкнула мать под локоть.
   Женщина нахмурилась снова.
   - Рассказ не короткий... Увели немцы моего сокола, взяли и увели... Вместе с твоим отцом увели, везли в одной машине... Потом они деревни жечь стали, а народ в лес двинулся... Весной девочек схватили, а мама моя, покойная, сама из лесу вышла: нельзя ведь девочек одних бросить. И осталась я одна-одинешенька. У кошки котят унеси и та с ума сойдет, а я ведь человек, лспття душа... Нашлось тут большое дело. Партизаны раненые в лесу лежали, вoT я для них что-то вроде лазарета и устроила...
   - В газете писали - лазарет, а не вроде, - строго заметила матери Зина.
   - Какой там лазарет, семь парней-то и было всего. Один, правда, тяжелый. Лекарств нет, бинтов даже нет. Фашист дом поджег, в чем была выскочила, полотенца и того не было...
   Зина вдруг прижалась к матери, крепко ее обняла. Мать продолжала неторопливо:
   - Знала я травы, отваров наготовила. Бинтов из своей новой льняной рубашки нарезала. Перед тем, само собой, в щелоке ее прокипятила... И лечу их, бедных, что ворожея какая... Тяжелый все бредил, а в бреду про какой-то обвал говорил. А полегче стало, позвал меня и говорит... В общем, рассказал, что в Порхове под землей его прятали.
   Записав все, что рассказала мать Зины, я тут же отправился к Косте. Ветеран совсем не обрадовался моему приходу.
   - Не люблю про это рассказывать, - признался Костя. - Не знаю, зачем и вам рассказал. Сам не верю... Может, в бреду все привиделось, лежал как мертвый, а меня вывезли из лагеря, в поле бросили... Очнулся - пошел по звездам. Отец говорил: над нашими холмами в полночь большая звезда горит, не знаю, как по-научному, по-нашему - Рысий Глаз... Вот я и шел на ту звезду.
   Костя принялся перебирать сети, ушел в себя. Я понял, что ему хочется остаться одному.
   - В Порхов приезжайте, к начальнику милиции. Хороший начальник, помог мне охотбилет выхлопотать, ружье по его приказу вернули. Майор... Сергей Михайлович Павлович. Ровесник мой. В войну тоже был партизаном... Наш, скобарь... Вот он что-то настоящее про подземные ходы знает. С ним говорить надо....
   8
   Я хотел ехать в Порхов один, но снова увязалась Зина.
   Райотдел милиции прятался в парке, невысокий дом стоял среди вековых лип. В милиции было тихо, чисто, уютно.
   Начальник принял нас сразу же, как пришли.
   - Ого, целая депутация. Из Митрофании? Ну, чего там такого случилось? Все чудеса в вашем заозерье...
   Майор был молод, смотрел приветливо, во взгляде его светилось деревенское радушие.
   Я рассказал о цели нашего прихода, и лицо начальника райотдела стало серьезным, почти суровым.
   Про подземные ходы в Порхове действительно ходят легенды. Особенно их распространяют мальчишки. Действительно, есть вход в подземелье в крепостной башне, есть выход на кладбище...
   Зина достала из сумочки блокнот, тихо зашуршал карандаш.
   - За точность сведений не отвечаю, но говорят, что подземным ходом пользовались подпольщики. Будто бы даже через подземный ход подпольщикам передавалась взрывчатка и оружиеСергей Михайлович говорит как по-писаному, точным и лаконичным языком следователя.
   - Оружие и тол привозили на кладбище в гробах. Часовые обыскивали каждую подводу, что въезжала в город, не заглядывали только в гробы. С кладбища оружие по подземному ходу передавалось в крепость, там его прятали в подвале одного из домов.
   Я спросил про подземный лазарет и подземные склады.
   - Слышал и про такое... - Майор прищурился, хитро посмотрел на нас. Что, ничего нового? Ничего определенного? - И вдруг заторопился, заговорил быстро, сбивчиво: - В партизаны мальчишкой пришел... Отца фашисты расстреляли. Мстил, поезд под откос пустил... Есть даже справка. Ранен был, но легко... Армия пришла - стал пехотинцем... Отличился - дали офицерское звание. Младший лейтенант - не шутка... Одним из первых ворвался в Псков, когда отбивали его у фашистов... Стал адъютантом коменданта города. Вот тут я их увидел.
   - Кого увидели? - привстал я, весь превратившись в слух.
   - Людей увидел... Из-под земли выходили, из тайников, из подземных ходов. Были сведения, что фашисты выселили из Пскова всех до единого жителей, а нас встретили сотни псковичей. Жили под землей, прятались, ждали.
   Я закрыл лицо ладонью, скрывая слезы. Наша семья дважды бежала из обоза, когда нас гнали в неметчину. Никто не хотел терять Родину. Люди убегали, прятались, шли к партизанам. Жителям Пскова оказалось негде прятаться - из города не вырвешься, в домах - фашисты. Но спасение нашлось люди ушли под землю, спрятались там, где прятались их предки много веков тому назад...
   - Я сам тогда спускался под землю. - Майор встал, подошел к окну. - Не все люди вышли, не все знали, что город освобожден. Под землей были больные, раненые... Первыми, конечно, вышли подпольщики. Интересно рассказывали... В городе одни фашисты, а по ночам - стрельба, взрывы... Немцы думали, что это армейские разведчики. Увидели меня подпольщики - узнали. Отец-то с псковским подпольем был связан, многие в нашем доке бывали...
   Сергей Михайлович долго молчал, видимо переполненный воспоминаниями.
   - Помню все входы, выходы... Три - около Баториева Холма, два - рядом с Гремячей башней. Подпольщики все рассказали, показали. Под землей у них даже типография была. Был бы писателем - целый роман написал бы... Вхожу в тайник, а там кровати застеленные, стол, на столе - трофейная карбидная лампа. Светло, чисто.,. Смотрю, в углу древний сундук: крепкий, дубовый, обит медью. Открыли сундук, а в сундуке древние ядра, меч сломанный, кольчуга и наши гранаты РГД, диски, патроны...
   Слушая рассказ Сергея Михайловича, я не удержал горького вздоха...
   Псковитяне были талантливейшими строителями. Псковские крепости, храмы и звонницы удивительно прочны и красивы. Камень под руками древних мастеров становился теплым, живым. Самобытная псковская архитектура - предмет удивления и восхищения. Псковичи были прекрасными строителями не только на земле, но и под землей...
   Известно, к сожалению, немногое. Исследователи прошли мимо псковских подземелий. Все выходы псковских подземелий надежно замурованы...
   Замуровали в тот год, когда я поступил в институт. Заодно искалечили и многое из того, что уцелело. Нашлись люди, что рьяно выступали против идеи города-заповедника. Псков должен развиваться, расти, заявляли они. И заслоняли новыми зданиями древние, сносили то, что надо было беречь, словно строителям не хватало места на широкой равнине за рекой...
   Вечерний автобус вернул нас с Зиной на родину. Это было счастье: рука в руке мы шли по скату холма, смотрели на озера и холмы.
   На сеновал старой Просы я вернулся за полночь. Лег, укрылся овчиной. Дурманно пахло привядшей травой, в сене негромко шуршали мыши.
   Сквозь дрему я увидел, что сижу внутри тесной камеры, в мягком кресле. Камера представляла белый цилиндр, кресло было похоже на самолетное. Ни окон, ни иллюминаторов не было, лишь крепко задраенная овальная дверь - тоже как в самолете. Камера мягко и неровно вздрагивала, и я решил, что я в космосе, и мне стало страшно...
   На белой стене вспыхнули вдруг яркие и большие зеленые буквы. "Лиственка", - прочел я с удивлением.
   Камера перестала вздрагивать, что-то зашипело, и дверь открылась. Прямо передо мной была светлая овальная площадка, вверх уходил узкий неподвижный эскалатор. Я шагнул в дверь, ступил на площадку, и эскалатор ожил - ступени его бесшумно поплыли вверх.
   Я понял, что нахожусь не над землей, а в ее глубине...
   Эскалатор быстро поднял меня вверх, и я очнулся в рубленом домике, похожем на древнюю часовню. В окне были видны холмы, лес. Распахнув тесовую дверь, я замер от неожиданности... Прямо передо мной лежали три глубоких светлых озера, и из среднего озера вытекала река. С трудом узнал я в ней узенькую некогда Лиственку, а в глубоких озерах - озерца моего детства. Но такими же, как прежде, были холмы и еловый лес на холмах. Ни деревянных, ни каменных домов не было. В венце покатого холма рассыпались похожие на юрты полушария, прозрачные и матовые.
   Ярко голубело высокое летнее небо. Ни самолетов, ни аэростатов в нем не было. С холмов срывались разноцветные треугольники дельтапланов, парили над полем, над озерами.
   Пронеслись дикие утки, на уровне дельтапланеристов пролетел ястреб-тетеревятник. На озерах было настоящее птичье царство: проплывали белые лебеди, утки - шилохвости, огари, мандаринки. Над опушкой черной тучей пронеслись тяжелые тетерева. Впервые в жизни я услышал, как одновременно кукуют десятка полтора кукушек...
   Богатырская метровая трава густела передо мной. Сквозь траву шнурком пробивалась тропа. Я двинулся по траве...
   Прямо перед собой я увидел высокий серый камень с неровными глубокими буквами: "Здесь была битва, похоронены русские воины. XIII век". Рядом с темным камнем был ослепительно белый. Ярко зеленели буквы - такие же, какие я видел в подземной камере. "Здесь был бой с фашистами, похоронены партизаны. 24 июня 1942 года".
   Вдруг я увидел девочку. Она стояла на тропе и, казалось, ждала меня. Лицо девочки было знакомым. Больно сжалось сердце, я смотрел и гадал: кто же она? Может, это двоюродная сестра Маша, что погибла в деревне Гусино в пылающем доме в сорок третьем году?
   Я понял, что пришел в будущее, а не в прошлое, а девочка просто похожа на далеких своих ровесниц...
   - Здравствуй, - сказала девочка. - Я - Маша.
   В деревнях здороваются с каждым повстречавшимся человеком, я не удивился, поздоровался с девочкой. .
   Девочка улыбнулась и протянула мне руку.
   Только тут я увидел, что я тоже совсем еще мальчуган, лет десяти-одиннадцати. На ногах у меня были легкие, похожие на джинсы брюки, мягкие кожаные башмаки. Льняная рубашка не стесняла движений, шелестела от легкого ветра. Маша была в сарафане, босиком, в венке из лесных цветов...
   - Почему нет самолетов? - остановил я свою спутницу.
   - Почему... самолетов? - удивилась Маша. - Да это и первоклассники знают... А... ты прилетел на землю!
   Я ничего не ответил, и Маша заторопилась, зачастила, будто отвечая назубок выученный урок.
   - Самолеты были неэкономичны, загрязняли атмосферу, часто случались авиационные катастрофы... Разумное человечество оставило только межпланетные корабли и аэростаты для лесоводов и геологов. Неэкономичными, загрязняющими среду, опасными были почти все виды транспорта... Подземные коммуникации позволили избежать опасности, повысить скорость...
   - А где заводы, фабрики, города?
   - Ты хорошо знаешь историю, - заметила Маша. - Конструктивисты обнажали технические механизмы, обнажение считалось символом прогресса... Разумное человечество спрятало индустрию под землю, позволило человеку остаться наедине с природой...
   - А плантации, сады, пашни?
   - Пахали только в двадцатом веке. В середине двадцатого века русский ученый Терентий Мальцев предложил новые методы. В начале двадцать первого века...
   Я вдруг увидел, что поле, по которому мы шли, - пшеничное...
   - Маша, а машины?
   - Они безопасны и просты. Комбайны похожи на большие пылесосы, а сеялкой может управлять дошкольник.
   Мы вышли на дорогу, и я увидел сожженную в сорок третьем году свою деревню.
   - Музей прошлого, - сказала Маша негромко. - Вчера наши мальчишки здесь ночевали. Не захотели идти домой, вот и остались.
   Я узнал свой дом, школу, омшаник, в котором стояла наша корова. Посреди деревни, как и в пору моего детства, стояли елки, вдоль дороги тянулась изгородь из окоренных жердей.
   - Иди... я подожду... - Маша потупилась, замерла около крыльца.
   Все, даже крыльцо, было таким, как когда-то. Вбежав на крыльцо, я нырнул в секи, на ощупь нашел двэрную скобу, открыл тяжелую дверь...
   И в доме все было знакомым, понятным. На столе, как и прежде, стоял самовар, возле печки светлела новенькая дежа... Пол в горнице был чисто вымыт, на полу лежали солнечные пятна. Я узнал все. Брызнули слезы, краски смазались, словно сквозь слой воды, я увидел красный сундук, сети с берестяными поплавками, зимние удочки, похожие на скрипичные смычки....
   Время пошло рывками, перепуталось. Маша куда-то вела меня, зачем-то мы бежали... На лугу был погреб, тот самый, в котором мы прятались во время боя. На озерном берегу увидели землянку, окоп с зелеными гильзами от трофейного пулемета... Потом молча сидели на берегу, смотрели в глубокую прозрачную воду. Все было как в моем детстве: лениво покачивались камышины, дремал в водорослях латунный линь, проплывали лещи в сверкающих тяжелых латах... В уреме пахло водяными огурцами, хмелем, ольховой корой...
   Нахлынула дрема. Когда я вновь открыл глаза, то увидел, что вместе с Машей сижу в камере подземной дороги...
   На белой стене ярко вспыхнули зеленые буквы: "Порховская крепость"...
   Поднимаясь на эскалаторе, я увидел, что Маша выросла и я вырос тоже... Я держал девочку за руку, Маша улыбалась, и на щеках ее были мягкие ямочки...
   Крепость была такой, как в древности. Большая каменная чаша была залита светом...
   Раннее утро застало меня за работой. Сидя у окна, я записывал слова для словаря Псковской области. Старая Проса негромко диктовала:
   - Значит, так, болотные слова: амшара, болотина, багно, вязель, зыбцы, плав, проница, топель... Как не знать, местность-то наша водивая, болотлизая, без поршон по ягоды и ходить нельзя. Ягод-то много... После черники губы синие, в роте - как в болоте...